Hiaro. Пустырь

[Книжник]

Hiaro


Пустырь


Раньше меня прямо колбасило от слова "наказание". А словосочетание "справедливое наказание" было паролем, волшебным ключом, заклинанием для провала в тёмный мир, который жил во мне тайно, сколько я себя помнил.

Даже в раннем детстве я уже интуитивно понимал, что того, что мне надо, в жизни не бывает. Даже если специально спровоцировать и отец перейдет-таки от редких обещаний к делу - это будет не то. Не так.

С ним это может случиться только безобразно, под горячую руку, с обоюдно гадким послевкусием унижения, сожалений и вины. Это отяготит или даже окончательно испортит наши и без того сложные отношения - и все. Отец считал себя не в праве так поступать со мной. И спасибо ему за это.

Но мне нужен был тот, кто окажется вправе. Со всех сторон.

Конечно, я не такими формулировками мыслил. Умный, начитанный ребёнок, но не до такой степени. Я просто чувствовал это. И тянулся к тем, кто, казалось мне, держал в руках ключ к моей запечатанной тьме.

В книгах и фильмах я выискивал таких постоянно. В реальности их было немного. Учитель физики в старших классах, тренер лыжной секции. В каждом что-то отзывалось мне - или мерещилось.

Учитель, которого я видел в школьных коридорах лишь мельком, но про которого ходили по школе разные небылицы, уволился из школы до того, как я дорос учиться его предмету. К тренеру я смог подобраться ближе, но жестоко разочаровался: наказаний у того был избыток, а со справедливостью беда.

Позже, уже будучи страшно взрослым пятнадцатилетним пацаном, я придумал это в лидере "загаражной" компании, которая вела интенсивную, но скрытую от посторонних глаз жизнь на пустыре на окраине района.

Нагретые солнцем покатые крыши гаражей, теплые старые заброшенные рельсы, оглушительно стрекочущие на исходе лета в зарослях духмяной полыни кузнечики , пыльные тропинки... Пустырь на месте разрушенных старых складов, окаймленный двойными толстыми, не обхватить, серебряными трубами теплотрассы, стал потерянным раем для окрестной детворы - с тех пор, как там обосновалась эта компания.

По трубам и гаражам мы все гоняли, сколько себя помнили, даже мелкие девчонки. Помню, палец там ломал, по классике, после выкрика "смотри, как я могу". Мог бы и шею, но повезло. Впрочем, везло всем.

И за трубы, вглубь, часто заходили, сколько нас не ругай. Какие там были шикарные прятки! Главное, самому не потеряться.

Но потом по окрестным дворам быстро разлетелось, что больше туда хода нет. Ловят, гонят, бьют. Первый раз просто предупреждают, говорили одни. Ага, как же, насмешливо тянули другие.

Я не проверял. Все пацаны района с тех пор делились на тех, кто за гаражи ни ногой, на дерзких, которые рисковали ненадолго там появляться, и на избранных, хозяев территории. Я был из первых с редкими и недалекими загулами во вторые.

Но однажды, случайно услышав, что шайкой "загаражных" верховодит некто Саймон, который, "со своих спрашивает строже, чем с чужих"...

Со своих спрашивает строже... Я три дня ходил, оглушенный этими словами, пока собрался с духом расспросить подробнее. Но в моем окружении никто толком ничего не знал. Потому что мы и были те самые чужие, с которых и спросить-то нечего.

Только тот пацан, произнесший кодовую, околдовавшую меня фразу про Саймона, многозначительно отмалчивался, при этом я то и дело ловил на себе его странный, тягучий взгляд.

Вскоре он устроил так, чтобы мы оказались без лишних ушей, и я с готовностью подыграл его неловким маневрам, сам еще не до конца понимая, чего жду от всего этого.

А он снова впился в меня темными своими глазами и сказал: "Хочешь, сходим за гаражи"?

И пока во мне боролись страх, недоверие и предвкушение, добавил: "Я там знаю тропинки. Можем на штаб глянуть. С безопасного места".

Это был большой шаг. К чему-то, что влекло меня неудержимо и так же сильно отталкивало. Я боялся, что все это окажется обычной ватагой недалёкой шпаны. А вовсе не тем. Чем?

Я хотел стать для кого-то своим. Для кого-то такого, ради кого буду готов на многое. Таким своим, с которого можно строго спросить. Потому что свой. И чтоб это право еще надо было заслужить.

Пойти туда и попасться. И сделать так, чтоб меня приняли в компанию. Пройти испытание... Это тоже звучало притягательно. И пугающе. Ведь все могло окончиться какой-нибудь скучной мерзостью, которой вокруг было через край.

Тех, кто знает, что такое предательство, пруд пруди. А я хотел встретить людей, кто понимает, что такое преданность. Только был не уверен, что они есть где-то, кроме книжек и моей головы.

И я пошел, конечно. В моей короткой жизни домашнего мальчика это было сродни выходу в океан, если не в открытый космос.

Больше всего меня интересовал Саймон. Я хотел знать, годится он мне или нет. Действительно ли есть за ним право наказывать, и делает ли он это справедливо.

Только помножьте мою одержимость на неумение анализировать свои чувства, и вы поймете, какой сумбур клокотал во мне, когда я, затаив дыхание, прижимался к облупленной, в пупырышках краски, теплой крыше гаража, осторожно заглядывая в заповедные земли за ее краем. Мне нравилось сжимать пальцами острый обрез ската и стискивать зубы, представляя, как... Как что?

И тут снова, снова я понимал, что в жизни такого быть не может. Или оно будет дурацким, нелепым, неправильным.

Но мой проводник уже спустился вниз, и я, с чувством обреченности, пошел навстречу очередному разочарованию - спрыгнул следом, в "загаражное" царство.

Здесь сквозь старые покрышки к небу тянулись мощные заросли, но чем дальше от гаражей уводила тропинка, тем меньше мусора на ней было.

Проводник почти сразу утащил меня с широкого "тракта", молча потянув куда-то в незаметный прогал под нависшим кустом. Он и правда знал здешние тропы.

Я шел за ним, подныривал, перешагивал, проскальзывал и думал, почему и откуда он все это знает, и что это вообще за пацан такой, и что ему во мне за резон. Хочет подружиться? Показать, что крут? Скучно одному? Все вместе? Или... его тоже тянет... это?

Мы как-то не общались раньше толком. Я вот и имени его не знаю даже. Кличку только, да злая она была, не обращаться же так к человеку, который...

"Пришли", - тихо-тихо шепнул он, высоко подняв брови. Эти брови и глаза говорили мне: "Ты же понимаешь".

Я понимал. Со мной делились тайным. Доверяли общий риск. И мне вдруг показалось, что и он – понимает. Ну, зачем мы здесь.

С этого момента пацан перестал быть для меня только средством. Уже не так интересен был штаб, как то, что мы к нему пробрались, вдвоем. Два ловких разведчика, напарника. К таким, как мы, даже враг испытывает уважение. Благородный враг, из книжки.

Мы смотрели с края неглубокого оврага вниз. Сквозь ветки было видно немного: оборудованные из всякого хлама стол и лавки. Какие-то ящики. К моему нарастающему огорчению – и облегчению - там никого не было.

Потому что все они оказались у нас за спиной.

С треском выломились из растительности. Миг – и нас просто скатили вниз по крутой стенке обрыва. Это было больно и жестко, даже для полных оторв. Я ошарашенно сидел на земле, пытаясь осознать, насколько серьёзно мы влипли, мой напарник, мотая головой, поднялся на четвереньки.

А "загаражные" довольно ловко спускались к нам и, что еще больше меня удивило, проходили мимо и рассаживались по своим лавкам и ящикам, не пытаясь больше трогать нас или заговаривать.

Они не молчали, нет, но обращались только друг к другу. Мы в итоге оказались как будто в стороне и не при делах. Хотя на нас поглядывали. Как, скажем, на копошащихся забавных щенков.

Все это не укладывалось в моей голове, не вписывалось в привычные схемы. "Это уже испытание", - подумал мой перечитавший книжек мозг.

Я встал, стараясь не шипеть от боли, и попытался помочь подняться проводнику. А тот уже сидел на пятках, уперев ладони в колени. Я взял его за плечо, но он одновременно резким и извиняющимся движением сбросил мою руку. И смотрел в утоптанную землю перед собой.

Я ничего не понимал. Мне страшно было рассматривать собравшихся вокруг стола. Больше всего мне хотелось развернуться и тихонько уйти - выход из оврага как раз был за моей спиной, и ничто и никто не преграждали мне пути к отступлению.

Но мой напарник продолжал странно сидеть на месте, а остальные что-то обсуждали, и смысл их слов не доходил до меня, то ли из-за гула в ушах, то ли потому, что говорили они как-то по-своему. Какой-то сюр, сказал бы я сейчас, но тогда такое было не в ходу.

Я развернулся вполоборота к выходу, не выпуская из поля зрения стол, встал спиной к стене оврага. Нарастало ощущение нереальности ситуации. Еще раз попробовал коснуться напарника.

Тот не среагировал. Его поза напоминала мне фильм про японских самураев. У нас никто так не сидел. Фактически, если привстать, он оказался бы на коленях. Такое было немыслимо для нас, выросших на фразе "мы не рабы, рабы не мы".

Почему-то я уже не думал о бегстве. Разрозненные голоса понемногу стали складываться во что-то осмысленное, гул в голове отступал.

Хозяева стана обсуждали, что делать с моим проводником. Из отдельных фраз я уловил, что ему нельзя было приходить сюда, а тем более приводить кого-то еще. Про меня почему-то речи не шло.

"Вот и отпускай их на первый раз. Я ж говорил, Саймон, ладно еще у труб. Но когда у штаба!" - ломающийся басок перекрыл более тонкие голоса.

"А что предлагаешь, пойманному у штаба - смерть?" - ответил спокойный голос, и так мало в нем было иронии, что не только я пророс, но и у стола притихли.

С трудом повернув голову (простреливало от шеи до подреберья), я встретился взглядом с парнем, который сидел, откинувшись на спинку единственного стула на этом пятаке. Его руки спокойно лежали на столе, и было что-то в этой позе, что отличало парня от остальных. Не было в нем возбуждения, готовности доказывать что-либо. Так можно сидеть, когда ты один.

Я придвинулся к проводнику и легонько пихнул его ободранным коленом. Он помотал головой, на его плече осталось пятнышко моей крови.

Взгляды пацанов один за другим соскальзывали с расслабленного лица Саймона. Теперь все смотрели на нас. Их было шесть или семь, я никак не мог сосчитать. У меня вообще как-то странно фокусировалось зрение, я вяло подумал, что, может быть, схлопотал сотрясение.

"Ну че делать-то с ними?" – напоказ лениво пробасил тот, слева.

Саймон перевел взгляд на проводника – а он так и смотрел в землю. Но, видимо, почувствовав, что все внимание сошлось на нем, все-таки неловко начал подниматься.

У меня отлегло от сердца, когда он умудрился сделать это так, чтобы не встать-таки на оба колена. Почему-то это казалось мне очень важным.

Теперь мы стояли рядом, плечом к плечу - я снова развернулся спиной к выходу, чтобы не оставаться в стороне.

Все это не ускользнуло от взгляда Саймона. Или мне хотелось так думать. Приятно воображать, что тобой интересуются настолько, что принимают во внимание малозаметные детали.

Но он действительно смотрел на нас, а парни у стола, недовольно нахохлившись, ждали, что он скажет.

Пауза затягивалась. Может, заговорить надо мне?

Я прочистил было горло, но Саймон небрежно махнул рукой - помолчи, мол.

Он встал, обошёл стол и остановился напротив моего напарника. Пацаны потянулись следом, располагаясь так, чтобы видеть.

Саймон был на голову выше нас обоих. И старше. И шире в плечах. Чтобы глядеть ему в лицо, приходилось смотреть снизу вверх.

Лицо как лицо. Но эта внимательность к нам удивляла. Я казался себе значимым под этим взглядом. Мне хотелось вести себя достойно, что бы это книжное понятие не значило.

Саймон тихо сказал моему напарнику:

- Ты обещал, что больше такого не будет.

Кто-то хмыкнул. Проводник мой качнулся взад-вперед, помедлил и кивнул. Теперь он смотрел прямо перед собой, куда-то Саймону в грудь.

- Еще и не один пришел, - утвердительно, с каким-то даже сочувствием добавил Саймон.

Напарник поднял взгляд. Я неожиданно для себя загородил его плечом и хрипло выговорил: - Мне было очень нужно.

Саймон даже не глянул на меня.

Проводник неловко высвободился, отстраняясь.

- Не так было, - он мотнул головой.

- Так! - толкнул его я, и напарник наконец посмотрел на меня. И Саймон. И все.

Мне очень нравился этот момент. Я был храбрый, и рядом был друг, ради которого у меня это получалось. И враг мне тоже нравился. Пока. И было заранее жалко, что вот сейчас он сделает какую-нибудь гадость и все испортит. Это неизбежная неизбежность, говорил я себе. В жизни иначе не бывает.

И даже в игре так не бывает. А сейчас и есть игра. Штаб из ящиков. Саймон, ха. Семен он, наверное. Сëма.

И тут Саймон сказал мне:

- А ты уходи.

Он произнес это ровно, но меня словно ударили под дых, настолько это было неожиданно и... обидно.

- Саймон! - вклинился было басок, но замолк.

Я набычился. Поудобнее расставил ноги, словно меня собрались выталкивать силой и надо устоять.

Кто-то прыснул. Я почувствовал, как пылают щеки и пульсируют уши. Знал, что сейчас красный и смешной.

Саймон не смеялся.

- Уходи. Иначе я решу не ждать второго раза, - еще тише, чем раньше, сказал он мне.

И у меня случилось раздвоение. Одна часть меня готова была пожать плечами, независимо фыркнуть, брякнуть "да и пошли вы" и не торопясь уйти. Все ускоряя шаг. Опасаясь камня в спину. Потому что - ну это же ерунда. О чем речь вообще? Зачем все это?

А другая...

- Что ты... будешь делать? - с трудом прохрипел я, потому что горло сдавило и в ушах стучало так, что хотелось зажать их руками.

Пацаны сопели. Проводник - я чувствовал это плечом - закаменел. Саймон смотрел на меня и молчал долгие несколько секунд, а потом, переведя взгляд на моего напарника, жестко ответил, вроде как и не мне:

- Только то, о чем договаривались.

Напарничек мой безымянный, казалось, сейчас рухнет, как скала, разрываемая внутренним напряжением.

И тут, все больше чувствуя себя лишним, я с перепугу "включил балаболку", как называла это мама. Водилось за мной такое еще в детском саду - я начинал "заговаривать" неотвратимое-страшное: медсестру со шприцем в руке или стоматолога.

Вот и сейчас между Саймоном и проводником все натянулось так, что вот-вот лопнет. И я, подняв перед собой руки ладонями вперёд, как полицейский на переговорах с самоубийцей на краю небоскреба, шагнул наперерез этой готовой рвануть связи.

- Подожди-ка, Саймон, не знаю уж, о чем вы договорились, но видишь ли... - скороговоркой начал я и вдруг улетел в сторону, отброшенный его рукой. Я брякнулся на землю, въехав кому-то из пацанов под ноги, и скорчился в ожидании пинка.

Но ничего не происходило. Только срывающийся басок спросил:

- Куда его, Саймон? Гнать?

Тот глянул на меня, глаза были темные и бешеные, я внутренне вздрогнул. А лицо отрешенное.

- Пусть смотрит. Будет знать.

Заезженные слова эти – будет знать – прозвучали совсем по-другому: они были такими тяжелыми, что, казалось, вдавили меня в пыль, и я не делал попыток встать, с трудом опираясь на локоть. От удара о землю недавно сфокусировавшееся зрение снова распалось на какие-то фрагменты, а может, так действовал страх.

Я видел, как ровно и глубоко, старательно, словно на приеме у врача, дышал Саймон, как он и неестественно прямой напарник мой неподвижно стоят друг напротив друга. Как кто-то из подручных говорит: «Да охота тебе возиться, давай просто по шеям надаем, мы аккуратно», и как Саймон медленно мотает головой. Как один мальчишка метнулся к столу и нашарил под ним что-то. Как несколько человек вышли наружу и рассыпались по верху оврага, исчезнув в кустах.

Еще один караулил меня, но пока оставался без дела - я словно кино смотрел, но только не из зала, а попав прямо на экран.

И только когда я увидел, почему-то очень четко, как легла в длинные пальцы Саймона петля гибкого черного кабеля, я дернулся, крутанулся, вскочил - и снова отлетел в чужие руки, которые на этот раз цепко и больно впились мне в плечи.

- Не дергайся, в очередь, - буркнули мне в ухо и слегка тряхнули. Прострелила боль, я напрягся и замер. Картинка уезжала куда-то вниз и влево, я смаргивал, все возвращалось на место и уезжало опять. В ушах гудела тясяча вольт.

Саймон что-то негромко сказал, и мой проводник зашевелился. Сам, добровольно, стащил через голову испачканную землей и моей кровью футболку. Огляделся, куда кинуть, и мы столкнулись глазами.

Я ощутил это именно как столкновение, как удар, мне было больно, страшно и стоило большого усилия смотреть на него, но в следующий миг я был поражен еще больше - во взгляде его сквозило облегчение. Так бывает, когда все плохое уже позади, и нужно только потерпеть, пока все снова станет хорошо.

Мне показалось, что он едва уловимо улыбнулся мне. Кинул футболку, я поймал на полном автомате.

Мой странный товарищ на удивление непринужденно встал у стены, в том месте, где она уходила вверх почти отвесно. Я вдруг понял, что этот участок не случайно свободен ото всяких ящиков.

Я не мог оторвать взгляда от загорелой гладкой спины, на которой едва заметно в боковом свете проступали... полосы? Или это фантазия разыгралась? И не сразу понял, что Саймон глядит на меня.

- Иди ближе. Смотри, что будет с тобой, если еще раз сюда сунешься, - он указал мне на место справа от проводника. Я услышал его как сквозь воду в ушах, скорее, прочел по губам.

Я повиновался. Уши внезапно разложило. Теперь все стало наоборот, слишком четким.

- Руки прямые, Макс.

Это уже не мне. Отрешенно так. Мягко. Почти лирично.

Напарник выпрямляет руки, делает шаг от стены и чуть ссутуливается. Я вижу, что от его лёгкости не осталось и следа. Он дрожит. Теперь я знаю, как его зовут. Но откуда Саймон знает?

Звук рассекаемого воздуха, во мне все обрывается. Но Макс остается неподвижным. Его спина не тронута. Саймон просто пробует кабель. Тот устрашает. Это не какая-нибудь скакалка, хотя и она всегда казалось мне...

Вот теперь Макс выгибается дугой и запрокидывает голову. Но его руки остаются прямыми. А я отшатнулся к стене и вижу его лицо со вскинутыми бровями и желваками на скулах и прищуренные, сосредоточенные глаза Саймона позади.

Удар следует за ударом, медленно, четко и неотвратимо, словно по метроному. Макс дышит со всхлипами, ему больше не удаётся молчать, но он пытается подавить каждый вскрик, зажать его зубами, перевести в стон, заглушить. Он мычит, рычит в плечо и снова вскидывает голову. Боюсь поймать его взгляд, но меня для него словно нет.

А Саймон зол, под маской его бесстрастия я чую контролируемую ожесточенность, на бледном лице губы плотно сжаты. Они оба словно выполняют одну трудную, суровую работу, и я понимаю, что делают они это слаженно. Что сказал Саймон Максу в самом начале? "Ты обещал, что больше такого не будет"?

Во мне нарастает распирающее, пульсирующее, выворачивающее чувство. Макс на
пределе, но Саймон продолжает с какой-то подчеркнутой размеренностью резкими короткими движениями хлестать с двух сторон, не сбивая ритма, и мой напарник все больше и больше запаздывает, не успевает подготовиться к удару.

Я опираюсь рукой о земляную стену неподалеку от Макса. Она крошится, чувствую корни, рву. Подаюсь к Саймону, силясь что-то сказать, но не отрываю руку от стены, боясь потерять равновесие и свалиться, а он ловит мой взгляд и качает головой. И продолжает.

Боюсь увидеть, что у Макса со спиной. Но когда он не выдерживает и сгибает руки, уходя от удара, я вижу.

Тогда я ищу глазами других. Их только двое: тот, кто держал меня, и другой, который подавал кабель. Первый, нахмурясь, уставился в землю, на лице второго неподдельный ужас.

Меня вышвыривает из одного измерения в другое.

- Саймон, ему хватит! - я отталкиваюсь наконец от стены рукой. Она вся в земле, оказывается, я выцарапал в склоне выемку. Ноет сломанный ноготь.

Я стою на трясущихся ногах перед экзекутором. Передо мной очень страшное в своем застывшем спокойствии лицо Саймона, за моей спиной Макс дышит так, словно тонул и почти захлебнулся.


– Отойди, – цедит Саймон. Петля покачивается у самой земли. Если такой хлестнуть по лицу... Я помню, как легко он отшвырнул меня.

– Ну как я могу... отойти, - сглатывая, чтобы хоть как-то расслабить сжатое горло, выталкиваю я. Ну же, Саймон, ты должен услышать. Наверное, на моем лице мольба и упрямство. А может один только страх.

Он смотрит на меня даже с каким-то сожалением и говорит:

– Ты не поймешь.

О нет, Саймон. Вот здесь ты ошибаешься. Но Максу все равно уже хватит. Только он об этом не скажет.

Но в тот момент я не смог это выразить. Просто знал, без слов. Поэтому сначала покивал, а потом помотал головой.

Внимательный, оценивающий, долгий взгляд.

- Тогда снимай футболку и становись, - Саймон пожимает плечом. - Только так.

Нет! Так я не...

А пальцы уже пытаются поймать непослушную ткань. Они дрожат. Меня всего сотрясает дрожь. Но я справляюсь. Это справедливое требование. Я все еще спина к спине с Максом, лицом к лицу с Саймоном.

Мне некому кинуть футболку. Замечаю, что в руке зажата вторая. Она мешала мне стягивать свою через голову, они спутались. Отшвыриваю их обе в сторону. Становится легче. Вспоминаю улыбку Макса, теперь я понимаю, о чем она. Встречаю взгляд Саймона. Говорю через силу куда-то назад:

- Макс, уходи.

Саймон качает головой:

- Ну нет.

- Но...

- Я сказал НЕТ. Макс - остается. Уйти все еще можешь ты.

Я поражен, но не хочу сдаваться:

- Давай тогда... два мне, один ему.

Почему я назвал это соотношение? Боялся, что не выдержу пять, четыре, три к одному? Или что еще секунда, и меня перестанут слушать и просто сметут в очередной раз?

Саймон молчит и смотрит на меня в упор. Потом размыкает губы, и я могу поклясться, что на них промелькивает улыбка.

- А давай.

Что это за улыбка?! Одобрения? Насмешки? Уверенности, что меня ненадолго хватит?

У меня самого нет уверенности ни в чем. Чувствую движение воздуха на вспотевшей коже. Слышу, что Макс почти выровнял дыхание.

Я боюсь – и хочу - услышать от Макса протест. Но он молчит. Поворачиваюсь к стене, зеркалю его позу. Мне чудится, что делаю это медленно, словно глубоко под водой. Не смотрю на него, мне сейчас нельзя ничего, что может поколебать. Чувствую себя голым.

- Полшага вправо, - командует Саймон.

Подчиняюсь с радостью – это лишнее мгновение ДО.

За спиной движение. Саймон меняет позицию. Вспоротый воздух, без удара. Что там за сердечник в этом кабеле? Это последние секунды перед...

Как же глубоко он пробивает! Это не поверхностная жгучая и даже приятная боль, когда хлестнет в зарослях тонкой веткой! Не успеваю пережить первый удар, как тяжело прилетает второй. Хочется обхватить себя руками и прыгать, сохранять неподвижность нестерпимо и мучительно.

Третий удар принимает Макс, после передышки он держит его стоически, и я заставляю себя отжаться от стены, выпрямляю буквально вибрирующие руки. Если может он, я тоже смогууууу!!! Я не взвыл вслух только потому, что перехватило горло. Сейчас еще один и передышка...

Обмякаю, прокашливаюсь, пока под ударом выгибается Макс. Как ему удается не отрывать руки от этой проклятой стены? Время передышки стремительно уходит, накатывает паника. Свинцовая вспышка! Вторая! Боль с привкусом старой резины.

Мне кажется, что я смог приспособиться, но нет, очередной удар выбивает воздух, и я снова учусь дышать. Боже, сколько же их будет?

- Сколько? - хриплю я.

И выхватываю вместо двух пять - быстрых, подряд, с разных сторон. К пятому ору и пытаюсь сначала вползти по стене, а потом всем своим дрожащим существом прилагаю усилия, чтоб не скорчиться в комочек у ее основания. Глотаю слезы и больше не задаю вопросов.

Хотя нет, задаю. Что я здесь делаю и зачем? Почему из последних сил стараюсь не дать своим рукам согнуться и хотя бы немного ослабить удар? Почему не убегу или не развернусь и не задушу Саймона этим его кабелем, что бы ни было дальше? Ведь я свободен! Не связан! За этим оврагом, трубами, гаражами, за всем этим пустырем – целый мир, где этого не нужно!

Связан. Я связан. И почему-то не только с Максом, хотя теперь у меня есть сомнения насчет того, кто из нас для кого изначально был лишь средством.

Я связан и с Саймоном. И теперь главное - не пообещать ему, что больше я не приду сюда. Чтобы потом не было ТАК больно. "Просто" больно - более чем достаточно. Пока.



Обсудить на Форуме