Hiaro. Стержень

[Книжник]

Hiaro
HARZABLOG



Стержень


Рени стояла, отвернувшись к окну. За оконным проемом неожиданно высокое небо безмятежно голубело над заливом, ветер гнал облака. Комната за спиной, неубранная, с покрытыми слоем пыли вещами, где все говорило само за себя, казалась темной. Но еще темнее был брат по крови, неподвижно стоящий в глубине комнаты, сумрачный, клубящийся тяжелыми мыслями. Мрачнее тучи. Рени чувствовала эти его попытки обуздать свой гнев, ощущала, с каким трудом он удерживается в заданных самому себе рамках. Роль, которую он выбрал для себя несколько месяцев назад, после гибели наставника, была чужда ему. И чем больше он пытался найти в себе ту мудрую доброжелательную силу, которая увлекала, объединяла и вела их, учеников, вслед за учителем, тем мучительнее ему хотелось бешенной разрядки. Рени ощущала, как ворочается в нем это бешенство, и боялась, и желала его. И жалела Сандора, зная, как ненавидит он свою слепую ярость. Причиной которой сейчас была она. Рени оттолкнулась от щербатого каменного подоконника, оставляя солнечный мир, и обернулась к нему.
— Брат…
— Молчи. Помолчи минутку, Рени.
Она помолчала несколько мгновений, затем снова шагнула к нему.
— Брат! – он нахмурился, встречая ее открытый взгляд. – Не замыкайся, прошу. Давай поговорим.
Он смотрел на нее. Пристально, с каким-то надломом. Говорить придется мне, поняла Рени. Он не хочет мне помогать. Или не может. Боится, что в какой-то момент схватит меня за шиворот и… Да почему в конце концов он до сих пор этого не сделал?
— Расцепи ты руки! – ворчливый тон, осторожное касание. Он каменеет, но затем шумно выдыхает и опускает руки. Рени, неожиданно для себя, тут же, не давая снова закрыться, льнет к нему, и огромная, просвеченная солнцем волна облегчения окатывает их обоих… Рени чувствует, как бьется его сердце, счастливая, виновато замирает в кольце сильных рук… Как давно это было.
— Ну вот… Теперь ругай меня. – она подымает лицо, чтобы видеть его, требовательно заглядывает в глаза. Черты Сандора искажает мука. Он до боли сжимает ее плечи, чуть отведя назад. Вглядывается.
— Зачем?
Она молчит.
— Ну зачем тебе это? Почему нельзя просто… жить? – Сандор запнулся, пытаясь найти нужные слова. Но Рени понимает. Просто жить. Просто каждый день делать то, что надо и хочется делать, идти туда, куда зовет долг и сердце, быть собой, быть с другими – просто жить, все верно. Но вот только одного ее кровный брат никак не хочет признать. Одного-единственного. Что без наставника и без… него… ей просто не хочется жить. Просто – не хочется…
Рени молчала, но, кажется, он прочел эти невысказанные мысли… Тень понимания мелькнула в его глазах и отпрянула в глубину, испугавшись, прячась… Да, сказанное вслух не воротишь. А сказанное без слов – этого будто и не было вовсе… Сандор ненавидел ложь. И ложь самому себе – в первую очередь. Но это признание — оно не нужно ему, потому что это неправильно, так не должно быть, это тупик! Злость на себя вскипела, и он накинулся на Рени:
— Что ты сделала за то время, пока меня не было. Отвечай.
— Ты спрашиваешь как равный? Или как… старший… в Братстве? – Рени с трудом заставила себя договорить, видя, как Сандор темнеет лицом. Страшный, страшный, бешенный взгляд. Страшный, безжизненный от напряжения голос: — Я… спрашиваю… как человек человека. – он снова овладел собой и продолжил. — Как близкий. Что ты делаешь со своей жизнью? И зачем… Зачем ты меня провоцируешь? – с тоской, почти с мольбой произнес он. – Ты хочешь, чтобы я спросил как старший в Братстве? Чтобы я наказал тебя – за твое нежелание жить? Разве за это – можно наказывать? – его голос сел, и он закончил почти шепотом. — Разве не правильнее – пожалеть?..
Эти слова вывернули ее наизнанку. Он баюкал ее на своей груди, а она беззвучно плакала… О Боги…
Когда она затихла, пошмыгивая, а потом отняла заплаканное лицо от мокрой рубашки и снова взглянула на него, Сандор задумчиво смотрел в пространство…
Она тронула его: — Санди…
Он с легкой улыбкой встретился с ней взглядом. Ишь какая. Прощения просит, заглядывает в глаза робко, готовая плакать дальше или расцвести вселенским облегчением и счастьем… Вон оно, счастье, сверкает искорками, светится сквозь слезы на ресницах…
— Что, сестренка, стыдно? – ласково погладил ее, а она снова ткнулась ему в грудь, замерла… Покивала.
— Сколько времени ты потеряла, сестренка? Зачем? Ведь ты знала, что рано или поздно я приеду. И спрошу. – голос Сандора стал строгим. – И вместо радостной встречи получится вот это безобразие.
Рени была полна вины и раскаяния. Желания навсегда стать другой, отринуть все и начать жизнь с чистого листа. Но он знал – это раскаяние не помогало. Не надолго помогало. И она это знала. Желание тускнело, стоило ей оказаться одной. А вина оставалась. И тоже вовсе не помогала бороться за повседневное стремление жить. Вину он мог бы забрать… И Рени этого хотела. Сандор понимал. Но ведь это тупик. Он не может все время быть рядом. А приезжать, тормошить, наказывать и прощать, и снова уезжать – не хочет. Это… нечестно. Но тогда что, что он может сделать?
— Ты должна найти свой стержень сама. Сама, понимаешь? Мы все… что-то потеряли, когда учитель ушел от нас. И я тоже. Но представь, что бы сказал он… — она вскрикнула и закрыла ему рот ладошкой. А на глаза опять навернулись слезы.
— Это!.. запрещенный прием! – только и смогла выговорить она, и слезы полились.
— Эх ты, плакса-вакса. – он слегка встяхнул ее. Покаянно произнес: – Согласен. Запрещенный. Потому что ни он, ни… никто другой — не должен висеть над тобой и определять твой путь. Мы уже не дети. Это должно быть внутри. Оно ведь там есть, Рени! Ведь есть?
Она смотрела на него, боясь задать вопрос. И, словно через силу, спросила: — Сандор!.. Брат… а у тебя… есть?
И ждала его ответа, будто от него зависело что-то, касающееся ее самой. У каждого своя жизнь. Вот только… у нее…
А Сандор продолжал держать ее перед собой, но взгляд его ушел куда-то: — У меня…
— У меня есть… — вымолвил он наконец. И про себя договорил: «…ты». И смотрел на нее, как громом пораженный.
Она что-то смутно понимала – и боялась, что кто-нибудь или что-нибудь прервет этот разговор, хотя никто и ничто, кроме них двоих, не мог сейчас вмешаться.
— У меня есть к тебе… просьба.
— Говори, сестренка.
— Помнишь, когда я просила тебя стать моим кровным братом? Ты не отказал мне… Не откажи и сейчас.- Рени замолкла.
— Чего ты хочешь? – он пытался понять.
— Поделись со мной тем, что у тебя внутри! Поделись смыслом! Что движет тобой – может быть, оно подойдет и мне?..
Сандора бросило в жар, а затем в холод. Он сжал ее кисти в своих, не замечая, что делает больно, так же, как не замечала этого и Рени.
— Ты понимаешь, чего просишь?
— По… понимаю. А… ты?
— Да. Но я не знаю, как это сделать.
— А если бы знал?
Сандор ясно видел, что для Рени все это – не просто игра слов. Что сейчас происходит что-то очень, очень важное… И что ответить надо по-настоящему.
— А я… я, кажется, знаю. – он вдруг облегченно рассмеялся. Эта легкость снизошла на него в один миг и теперь переполняла, рвалась наружу: — Рени, я поделюсь, но только… только тебе придется выйти за меня замуж.
Он смотрел, смеясь, как Рени приоткрыла рот, да так и застыла, не веря своим ушам, вглядываясь в него сияющими глазами, и щеки ее заливались краской, — смотрел и смеялся. А она – она вдруг стукнула его и возмутилась: — Ну чего, чего ты смеешься? – и, сама начиная посмеиваться, продолжала теребить его: — Чего смеешься, а?
— Да ты и сама смеешься, Рени, родная!
— Но почему?
— Потому что все оказалось так просто! – он стиснул ее. Но вдруг насторожился: — Или нет?
Настал его черед всматриваться в ее лицо. А она… она видела перед собой чаши весов, на которых сейчас взвешивалась сама суть ее. Кто она? Пустышка, которой нечем заполнить свою пустоту? Паразит, сосущий жизнь из тех, кто открыт и близок? Безвольное создание, у которого выбили опору из рук, не способное встать и идти самостоятельно, цепляющееся за… Но ведь – были и другие? Те, которые готовы были занять пустующее место в душе, не особенно всматриваясь в эту самую душу. Скорее, их привлекало некогда натренированное тело, которое еще не утратило ловкость и гибкость за месяцы бездействия. Они были и пропали, не найдя отклика ни в душе, ни в теле. Хотя тело – вот оно-то на самом деле хотело – любви, движения, жизни! Но серая тоска поглотила все это. Редкие всплески, дни, когда она, очнувшись от своей заторможенности, делала хоть что-то, только подчеркивали ее нежелание никуда стремиться. Осознанное нежелание, здесь нечего скрывать. Каждый день она давала себе слово что-то изменить, и каждый день предавала себя. Презирала, собиралась с духом – и снова предавала. И вина эта росла, росла… Однажды Сандор уже приезжал к ней. И тогда тоже были обвинения, признания, слезы, был очистительный огонь в теле и душе. И, казалось, что рубеж прорван – свобода и радость жизни бурлили в крови, и тогда появился украдкой расцарапанный шрамик – на память… но Сандор уехал, и радость погасла. А свобода… Да кому она нужна? Когда рядом нет… И вот снова. Почему я не могу идти своей дорогой? Зачем мне кто-то рядом? Зачем ему я – такая? Плющ, хмель, цепляющийся за одежду…
Сандор тревожно вглядывался в меняющееся лицо Рени. Что-то она задумала, что-то накручивала себе, ох, не к добру ведут ее мысли!
— Рени!
— А! – она смотрела на него издалека, с края какой-то личной пропасти – он ясно это почуял.
— Рени. Ты попросила меня. Поделиться смыслом. Или стержнем – не важно.
Она смотрела на него.
— И я нашел способ. Наверное, он не единственный. Наверняка. Но мне бы хотелось, чтобы… просто чтобы ты была рядом. Пускай у нас будет один смысл на двоих. Пускай у нас совсем не будет никакого смысла – но тоже на двоих! – он замолчал. Они глядели друг в друга, дивясь тому, что с ними происходило. Вот ведь…
Сандор первый пришел в себя, тряхнул головой и снова рассмеялся. На этот раз Рени легко подхватила смех и вдруг вырвалась из его рук, подбежала к окну и крикнула куда-то туда, в солнечный ветер:
— К черту смыслы!
Затем обернулась к нему, озорная, светящаяся ореолом волос на фоне оконного проема:
— Но давай сразу договоримся, Сандор. Я – это я. – ее голос стал серьезным, а глаза сверкнули вызовом.
— А я – это я, — подходя к ней, многообещающе подтвердил он. Сгреб за шиворот и, мгновенно меняясь, слегка тряхнул с едва сдерживаемой яростью:
— Зачем же ты, сестренка, сознательно загнала себя в такую яму? Не знаешь разве, не испытала будто на себе во время тренировок: работай, а настроение придет? А не придет на этот раз, работай без него — придет в другой? Отвечай мне, так или нет?
Ее глаза смеялись и заискивали одновременно. Заискивали? Или просили? Или испытывали? Но, не давая его сомнению закрепиться, она отпустила его руки, сцепляя кисти за спиной, и наклонила голову: — Так.
Эта демонстративная готовность к немедленной расплате, вызвавшая волну воспоминаний о детстве и юности в Братстве, опалила Сандора неожиданным жаром. Что это? Ошеломительный сплав желаний – стремительный прилив жестокой, притягательной и отталкивающей нежности, затягивающий круговорот… По инерции он продолжил говорить, но сказал совсем не то, что собирался:
— Не справляешься сама – я тебе помогу. Я в тебе такой стержень выкую…
Глядя из-под ресниц, как кровный брат и новоявленный муж, пренебрегая традициями Братства, без затей расстегивает ремень, Рени, заливаясь румянцем, произнесла:
— Да, Сандор. А если не получится – то твоего стержня вполне хватит на двоих… – и осеклась, наткнувшись на быстро набирающий многообещающую силу взгляд мужчины, пойманного врасплох.
— Ах ты!.. Хорошо же. Мой – хм – стержень… на двоих… обязательно попробуем, — усмехнулся он. – Сразу после того, как поработаем над твоим.