qwasar. Дед

[Книжник]

qwasar


Дед



- Ну, Леонидыч, обнажайся! – голос у Деда был не то чтобы сильным, но, по интонации, весьма убедительным.
Андрей Леонидович весь засуетился, покраснел и исподтишка глянул на Ингу.
- Мне выйти? – предложила она.
- Оставайся! – велел Дед. – Посмотри да пообвыкнись! А ты, Леонидыч, не филонь, давай, укладывайся! Или девки застеснялся?
При других обстоятельствах Инга обдала бы за «девку» ледяным презрением, развернулась и ушла прочь. А то и пощёчину вкатила бы, не посмотрев, верхний или не верхний. Но сейчас почему-то стерпела и проглотила - и даже сама себе удивилась.
Андрей Леонидович принялся торопливо «обнажаться». В последнюю очередь стянул полосатые «семейные» трусы и, стыдливо прикрываясь ладошкой, шагнул к скамье. Что-то пробормотал, перекрестился и, наконец, улёгся.
Дед стал привязывать его толстыми серыми верёвками. Привязывал, судя по всему, крепко: когда Дед затягивал верёвки, Андрей Леонидович натужно сопел.
В голом виде Андрей Леонидович выглядел совсем непрезентабельно. Отвисшее волосатое брюшко, волосатая же спина, кривые ноги. «Уж лучше бы только штаны снял», - подумала Инга. Одновременно ей прокрался в голову нескромный вопрос, какими достоинствами должен был бы обладать Андрей Леонидович, чтобы с такой внешностью она взяла его в любовники? Поразмыслив, Инга пришла к выводу, что не существует таких достоинств. Разве что был бы он долларовым миллиардером, и то вряд ли.
Между тем Дед извлёк из кадки первый прут и без промедления начал пороть. Розга засвистела, плотно ложась на вздрагивающее и обильно потеющее голое тело. С первого же удара Андрей Леонидович стал повизгивать.
- Как порося ты, Леонидыч! – прокомментировал Дед. – Завсегда, как порося!
Порол он спокойно и размеренно, с полного замаха, время от времени переходя по другую сторону скамьи и меняя истрепавшуюся розгу. О том, что удары были сильные, говорили быстро вспухающие на коже Андрея Леонидовича красные полоски и маленькие щепки от розог, которые часто долетали до Инги.
«Вот, значит, какая она, порка розгами!» - размышляла Инга. – «Сразу одной порет! Все говорят, что так больнее, чем пучком! И совсем без разогрева!».
Андрей Леонидович судорожно дёргался, насколько позволяла суровая привязь, и повизгивал, словно подтверждая, что, да, когда одной и без разогрева, то гораздо больнее.
Удивительным для Инги было то, что Дед нимало не заботился о состоянии нижнего. Не делал пауз, не трогал и уж тем более не массировал секомые места, не задавал вопросов и не говорил ничего ободряющего, не заглядывал в глаза. Короче, просто порол. Совершенно без фантазии, механически и бездушно. Даже ритм не менял.
«И что толку от такой порки?» - недоумевала Инга. - «Что они все имели в виду, когда убеждали меня, что вот это и есть самое то? Где пресловутый незамутнённый источник? Дерёт его, словно сидорова козла – и что?»
Свист-хлёст-визг. Свист-хлёст-визг. И всё! И сарай этот убогий. . .
Только тщательно культивируемое чувство собственного достоинства - Инга Селижарская всегда доводит начатое до конца! - помешало ей прямо тут же высказать вслух своё мнение об этой незамысловатой деревенской самодеятельности и уйти, хлопнув дощатой хлипкой дверью.
Потный и жалкий Андрей Леонидович уже не взвизгивал, а непрерывно тихонечко подвывал, и Дед, наконец, остановился. Отбросил очередную измочаленную розгу, но отвязывать нижнего не спешил. Напротив, выудил из кадки новый прут, более толстый, как заметила Инга.
- Держись, Леонидыч, напоследок! – и стал стегать изо всех своих жилистых крестьянских сил, аж приседая и покряхтывая от усердия.
Тут-то Андрей Леонидович и заорал.


***
Примерно за месяц до порки Андрея Леонидовича Инга посетила садомазохистскую ассамблею в московском клубе Х. Она была одна, без своего нынешнего верхнего партнёра Виктора. Тот тоже собирался, но по каким-то своим обстоятельствам не смог приехать. Инга вежливо выслушала его пространные извинения по телефону и тут же про них забыла. Важен факт: Виктора не будет. А уж по каким причинам, она не хотела вдаваться. И Виктор, и она – люди полностью самостоятельные и независимые, не привыкшие совать нос в дела друг друга. «Отсутствие компании – не есть повод для отмены мероприятия» - этим правилом Инга всегда руководствовалась в подобных случаях.
Ассамблея, спасибо организаторам, известным в тусовке персонажам, удалась на славу. Стриптизёрки и стриптизёры не халтурили, плясали резво, снимали с себя всё не только сверху, но и снизу. Официантки выглядели очаровашками в своих коротеньких кружевных передничках. Ведущие непрерывно зажигали обширную аудиторию, и та зажигалась отзывчиво и радостно. На конкурсы никого не приходилось вытаскивать за руку.
Инга в конкурсах не участвовала, предпочла общение с многочисленными знакомыми, среди которых было немало её прошлых партнёров. Ближе к ночи шоу-программа закончилась, и публика потянулась в чил-ауты. Инга тоже пошла посмотреть. Сама она под плеть на людях не ложилась, считала, что это ниже её достоинства. Но обещала Виктору, что относительно грядущей новогодней ассамблеи подумает и, при должной атмосфере и настрое, возможно, согласится принять от него публичную порку. В ответ на это обещание Виктор церемонно поцеловал ей руку.
В большом чил-ауте в окружении нескольких десятков зрителей Ахтунг порол на специальном станке Красоту Неземную. Красота Неземная, в миру Ольга, была немного пьяненькая и в игривом розовом белье. Ахтунг аккуратно зафиксировал её, использовав весь наличный арсенал чёрнокожаных наручей и поножей, слегка помассировал ей плечи и загривок и взял в руки флоггер, многохвостую плеть. На спину и попу нижней посыпался неспешный дождь из мягкой кожи. Красота Неземная, оторвав от креста голову, блаженно жмурилась и иногда просила своего верхнего перейти на другую сторону или стегать сильнее и чаще туда-то.
Вообще-то эти советы нижней верхнему, так называемое доминирование снизу, не считались хорошим тоном на публичных мероприятиях. Но все знали про особенности Красоты Неземной. Её жадное до сладкой боли тело было чрезвычайно непостоянным, эрогенно-тематические зоны бегали по нему словно мурашки, и верхнему без её помощи было бы затруднительно угадать, где и как ей будет слаще в эту минуту.
Прошло уже не менее четверти часа, а Ахтунг всё ещё махал мягким флоггером, не торопясь переходить к более жёстким девайсам. И вдруг Инга почувствовала, что ей скучно. Попросту скучно наблюдать, как старательный верхний только что не танцует вокруг своей нижней, а та вся прямо заходится от телесного наслаждения и от того, что у них всё так бесстыже и публично. Будь Инга сама на её месте, тогда другое дело, тогда это, наверное, было бы волнующе. А смотреть со стороны что-то вдруг быстро наскучило. Странно, раньше ей это нравилось. . .
Инга вернулась в общий зал к своему столику и, потягивая через трубочку коктейль, прикрыла глаза. Вот любопытно, а интересно ли смотреть со стороны на их с Виктором экшен? Когда Виктор, с головы до ног в кожано-латексном фетишном обмундировании, хлещет её витыми многохвостыми плетьми с двух рук одновременно, хлещет под глубокую и мощную музыку Баха или Бетховена (какой ещё, к чертям собачьим, «Раммштайн» в сравнении с этими великими старыми немцами?!), а она лежит под его плетьми на широченной дубовой кровати, с попой, приподнятой пирамидой из трёх подушек в батистовых наволочках с кисточками, в одних, тоже фетишных, длинных белых панталончиках с кружевной бахромой понизу, лежит и постанывает в такт музыке? Нет, в самом деле интересно, как это выглядит со стороны? . .
И тут в её уединённые размышления нагло вторглись.
- Ингу-у-уся, а Ингуся?! – жарко прошептал ей кто-то в самое ухо.
Постаравшись изобразить на лице самую надменную мину, она открыла глаза. Рядом с ней присел вертлявый Жильберто, один из присных главного организатора ассамблеи, то ли нижний, то ли свитч, а, вернее всего, трансвестит якобы от садомазохизма.
- Инга Михайловна, – спокойно и уверенно поправила она, прожигая взглядом его чрезмерно накрашенную физиономию вульгарно-гламурной блондинки. – Зарубите это себе на носу, Жильберто! Инга Михайловна!
- Как скажете, Инга Михайловна! – вечно смеющиеся, нахальные глаза Жильберто не ведали стыда. – Зачем скучаете?
Инга не сочла необходимым отвечать.
- А между прочим, Инга Михайловна, здесь присутствует некто Джо, по слухам, знатный кнутобоец! Рекомендую! И, кстати, сей рыцарь длинных девайсов выразил недвусмысленное желание свести с вами знакомство! У вас ведь с Мартин Этом (таков был тематический ник Виктора) в договоре отсутствует пункт о праве безраздельной собственности?
Инга знала этого Джо по общению на форуме, и в принципе он был ей небезынтересен. Но сейчас ей что-то никого не хотелось. Совсем никого. Ни знатного кнутобойца Джо, ни бесцеремонного Жильберто с его противными ужимками, ни даже Виктора, будь он здесь. Инга и сама не смогла бы объяснить, что вдруг на неё накатило. Какое-то непонятное ощущение отторжения, вызванное чрезмерной искусственностью и фальшью окружающего. . .
- Так что передать кнутобойцу Джо? – Жильберто не отставал. Похоже, это было его негласной обязанностью на ассамблеях: наводить мосты между одиночками, не давать им выпасть из коллектива и уйти в себя.
- Передайте ему пламенный привет, и что я сама с ним свяжусь. После. Возможно.
Но от Жильберто так просто было не отвязаться. Внезапно он схватил Ингу за руку и, всё также заглядывая ей прямо в глаза, сказал:
- А мне кажется, я знаю, что вас гложет, Инга Михайловна! Это бывает! Временами хочется чего-то другого, чего-то этакого! Мне вот тут на днях Корявый телефончик настоятельно советовал, говорил, что верхний – лучше не сыскать! И порет только розгами! Мне-то оно ни к чему, вы же знаете! А вам, глядишь, и сгодится, телефончик-то питерский! Вы ведь питерская, Инга Михайловна?
Инга жёстко, не моргая, держала его взгляд, ещё в детстве ей не было равных в игре в «гляделки».
Жильберто наконец сдался. Отпустил её руку, отвёл взгляд.
- Ох и стойкая вы, Инга Михайловна! – прежде чем смыться произнёс он не то с восхищением, не то с издёвкой. – Но Корявому-то позвоните! Корявый просто так болтать не станет! Да и в Питере, мы же знаем, всё самое лучшее!
Мнение Корявого, в самом деле, что-то значило. Был он личностью достаточно известной в определённых кругах. Инга слышала, про него говорили, будто сильнее мазохиста в первопрестольной нет. Одних девайсов, говорили, об Корявого загублено столько, что и трём верхним не унести! И в Лондоне, говорили, Корявый показал аборигенам, что такое настоящий российский мазохист! Вроде бы, одна из поровших его верхняя, англичанка, даже в обморок грохнулась, когда Корявый на пятьсот каком-то ударе отменной ротанговой тростью вдруг запел «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает»! И на Интернет-форумах фотографии испоротой задницы Корявого – самые крутые. Вот уж мясо так мясо!
В туалете, где не было вдруг ставшего раздражающим музыкального фона, Инга набрала нужный номер. Словоохотливый Корявый с пониманием отнёсся к её осторожно высказанным вопросам и подтвердил, что да, овчинка выделки стоит. Хоть и живёт тот верхний, Африканычем его зовут, не в самом Питере, а где-то в области, в деревне, но на поездку к нему времени не жалко. Корявый в исключительно восхищённых эпитетах описал этого загадочного верхнего, неоднократно употребив выражение «припасть к незамутнённому источнику».
- Этого не описать словами, дорогая моя Злата (тематический ник Инги), - с воодушевлением вспоминал он. – Это словно припасть к незамутнённому источнику! Катастрофический взрыв свежайших эмоций! И харизма! Боже, какая харизма! Я раньше никогда не бывал в деревне, но именно так и представлял себе, как должен выглядеть настоящий деревенский дед! С этакими кустистыми бровищами и ясным взором! Категорически советую! Я подобного не испытывал, пожалуй, со времён своей первой порки!
Инга толком так и не поняла, что за «катастрофический взрыв свежайших эмоций» пробудился в Корявом и в чём же прелесть этого Африканыча из деревни, но, уточнив, что он принимает лиц обоего полу, номер телефона записала.
И уже завтра позвонила, усмехнувшись про себя, «на деревню дедушке».
- Да, – сухо ответили в трубке.
Инга чётко и ясно сформулировала свои желания.
- Приезжай, - так же сухо сказали в трубке. – Тысяча рублей.
Инга чуть не задохнулась от возмущения.
Ей предлагают оплатить собственную порку?!! Ей, которой достаточно свистнуть, чтобы выстроилась целая очередь верхних, жаждущих выпороть её холёное тело?! При том, что каждый первый из них будет готов сам заплатить ей при малейшем намёке с её стороны?!
К счастью, собеседник отключился раньше, и ей не пришлось обрушивать в эфир своё негодование.
И всё-таки эта ассамблея не прошла для Инги даром. Внутри у неё словно что-то переключилось, и она стала смотреть на тематическую жизнь другими глазами. Как будто сняла цветные очки и вместо них надела обычные. С тех пор Виктор дважды предлагал ей встретиться, но она оба раза уклонилась. Уклонилась, потому что не могла ответить себе на ставший в одночасье заглавным вопрос: как это выглядит, когда Виктор, весь в коже и латексе, порет её на широченной дубовой кровати, порет всякими хитрыми плетьми с рукоятками, украшенными сверкающими стразами, порет под фугу ре-минор Баха или девятую симфонию Бетховена? Не выглядит ли это скучно? Или, упаси боже, глупо и смешно? . .
Сидя в ресторанчике с кнутобойцем Джо, она тоже постоянно задавала себе этот вопрос, слушая вполуха неторопливый рассказ о достоинствах кнутов разных типов и разглядывая на ноутбуке фотографии выпоротых Джо спин и поп. Как она будет смотреться зафиксированной на любимом косом кресте Джо? Красиво или нелепо? Какой вердикт вынесет посторонний наблюдатель? . .
Бородатый брутальный Джо был так непохож на рафинированного эстета Виктора! Однако в Джо не чувствовалось Викторовой жёсткости и умения когда надо прогибать под себя. Он был добряк, этот кнутобоец Джо, и, что самое ужасное, свитч. Тематическая подруга Инги, Умная Маша, как раз считала, что отдавать своё любимое тело можно только свитчам, так как они всё пробовали на собственной шкуре и лучше понимают ощущения нижней. Умная Маша и сама изредка свитчевала, утверждая, что это полезно. Но Инга наотрез отказывалась иметь дело со свитчами. Она их просто не воспринимала как потенциальных верхних по отношению к себе.
Поэтому не удивительно, что прилетев на выходные к родителям в Питер, на окончание «белых» ночей, Инга уже испытывала нешуточный тематический голод. И тут не мог не припомниться загадочный Африканыч, который якобы хорошо порет розгами всего за тысячу рублей.
Надо сказать, что с розгами у Инги была сложная история взаимоотношений. Они фигурировали ещё в её ранних школьных фантазиях, но дальше фантазий дело пока так и не сдвинулось. Причиной тому было, отчасти, нежелание многих верхних связываться с этим одноразовым мусорным девайсом, который к тому же имел дурную репутацию очень болезненного и травматичного для нежной кожи. Вот Виктор, например, и слышать не хотел про розги, считал их девайсом для бедных. С другой стороны, и сама Инга была очень и очень разборчива. Дважды ей предлагали порку розгами, но один раз её не устроил их внешний вид – пучок каких-то кривых прутьев разной длины – а в другом случае прутья были как на подбор, да человек, к ним прилагавшийся, не вызвал у неё ни доверия, ни желания побыть у него нижней хотя бы раз. И вот теперь третья возможность, и снова пока складывается далеко не так, как хотелось бы.
Ещё эта несчастная тысяча рублей. Будучи успешной жительницей главной столицы, Инга на дух не переносила дешёвку. Запроси он несколько сотен баксов, она бы ещё поняла: профессионал, который ценит свои услуги. А жалкая тысячерублёвка. . .
И всё-таки тематический голод пересилил. К тому же Инга понимала, что надо как-то выбираться из замкнутого круга, в который сама же себя и загнала на той, будь она неладна, ассамблее.
В пятницу вечером, едва выйдя из здания пулковского аэропорта, Инга набрала тот длинный номер.
Разговор опять получился очень коротким. Африканыч сказал, чтобы приезжала и не забыла про проклятую тысячу. На вопрос куда и когда, он сказал, что вот завтра утром к нему едет один, Леонидыч, и, наверное, сможет взять её с собой. Обещал, что спросит у Леонидыча и скоро перезвонит ей.
Покуда Инга в который уже раз боролась со своими сомнениями насчёт этих Африканычей да Леонидычей, от последнего раздался звонок. Леонидыч, представившийся Андреем Леонидовичем, по телефону произвёл гораздо более благоприятное впечатление, чем неотёсанный деревенский Африканыч. Сразу было понятно, что человек интеллигентный и уважающий себя. Сказал, что будет рад спутнице в неблизкую дорогу, хоть и цель поездки у них обоих, как бы это лучше выразиться, специфическая.
Как и договаривались, Инга пришла в условленное место ровно к десяти утра. Андрей Леонидович уже был там. Он оказался маленьким и лысеньким, с животиком, лет примерно пятидесяти, в хорошей одежде формата casual, дорогих летних итальянских штиблетах и на машине марки «Тойота Лэндкрузер». «Неплохое, пожалуй, для Питера авто», - оценила Инга.
Андрей Леонидович сказал, что они поедут по Мурманскому шоссе и за Волховом свернут в Алексине, а там уже недалеко. Выдав эту информацию, Андрей Леонидович замолк. Машину он вёл спокойно и уверенно.
Инга какое-то время тоже сидела молча, осваиваясь с ситуацией, но по выезде из города решила-таки приступить к расспросам. Сначала Андрей Леонидович отвечал лаконично, но потом постепенно разговорился.
Нет, никого из упомянутых Ингой завсегдатаев питерской садомазохистской тусовки он не знает, на встречи не ходит. Корявый? Кто такой Корявый? А-а-а, ник. . . Про сайты эти, да, в курсе, но только просматривает иногда, сам на форумах не выступает. Почему? Да как-то не нужно ему это. Давно ли знает Африканыча? Да, уже третий год. Регулярно к нему ездит, когда, это . . . ну, приспичит. Африканыч – настоящее отчество, полностью - Анатолий Африканович. Африкан – да, редкое имя родитель его носил, но это русское имя, раньше им чаще называли. Да, он нижний и только нижний. Вернее, ему это слово не нравится, предпочитает называться мазохистом. Но вот «садист» - ещё меньше нравится, тут лучше – «верхний». А Африканыча обычно просто Дедом за глаза зовут. Хороший ли Дед верхний? Ну, вы, Инга Михайловна, сама для себя поймёте. По его мнению, Дед – просто самородок, этакий бриллиант деревенский, хе-хе.
Партнёры до него? Ну, вы, Инга Михайловна, вопросики задаёте. . . Нет, ничего, отвечу, просто о таком меня раньше никто не спрашивал. Был до Деда верхний, хороший верхний, подполковник в отставке. Тоже сильный мужик. Но пришлось расстаться. Почему? Да сложно это объяснить, боюсь, не поймёте. Ну ладно, короче, раз я случайно увидел его выходящим из магазина «Пятёрочка». Чувствуете? Нет? Ну как же: верхний – и вдруг выходит из «Пятёрочки»! Да, всякое бывает, вдруг что срочно понадобилось, а хороших магазинов рядом нет. Но это – как крушение иллюзий! Понимаете? Человек, который выходит из «Пятёрочки», не может быть моим верхним! Или «Пятёрочка», или мой верхний! Почти год после того случая мучился, хорошего верхнего найти – та ещё загвоздка. Потом, наконец, подсказали добрые люди адресок Деда. Теперь только к нему! Удовлетворение глубокое и надолго хватает. Почему хорошо, что надолго? Не понимаю вас, голубушка. . .
Чем деревня лучше «Пятёрочки»? Да как вам сказать, Инга Михайловна. . . «Пятёрочка» - это «Пятёрочка», сеть дешёвых магазинов и ничего более. А удалённая от города деревня – это уже другой мир, там в ходу логика, не всегда нам понятная. Так даже лучше, вы только вслушайтесь: верхний из другого мира. Не согласны? Ну, сами увидите и решите для себя. Нет, с женщиной ни разу не пробовал. Почему? Боюсь обидеть вас, Инга Михайловна, но мой верхний должен быть именно верхним, а женщин я таких пока не встречал. Согласны со мной? Ну и слава богу! Считаете, что дед мало берёт? Так ему в своей деревне, наверное, больше и не надо. Насколько знаю, много народу-то к нему ездит, вот и не жадничает. К тому же, не уверен, но слышал, не себе он эти денежки оставляет, а батюшке местному передаёт, тут где-то рядом церквуху, говорят, поднимают. Так что мы с вами, считайте, на богоугодное дело двигаемся, хе-хе. . .
После Алексина пошла такая убойная дорога, что даже рессоры «Тойоты» мало чем могли помочь.
- А вот и наш населённый пункт! – сказал Андрей Леонидович.
Инга увидела покосившийся указатель с названием «Заднево» и с усмешкой подумала, что все дороги ведут отнюдь не в Рим, а к Африканычу в Заднево.


***
Дед велел ей готовиться к порке, но у Инги снова был кавардак в мыслях. В самом ли деле ей это так нужно? В только что осуществлённой на её глазах порке Андрея Леонидовича она не увидела самого главного – удовольствия нижнего. Может, конечно, это было какое-то очень специфическое и скрытое от постороннего взгляда удовольствие, но ей показалось, что Андрей Леонидович под розгами только мучился и страстно желал, чтобы экзекуция поскорее закончилась. После того как его отвязали, Андрей Леонидович ни секунды не пролежал на лавке, а сразу вскочил и, рассыпаясь в благодарностях Деду, суетливенько стал натягивать одёжки. За что благодарить-то, если после порки нет ни толики блаженного повслевкусия, не хочется полежать в полнейшем расслабоне, растекшись по подстилающей поверхности словно тесто?
- Ну, Михаловна, решайся, - вырвал её из раздумий голос Деда. – Или укладывайся получать свою порцию, или прощевай!
Да что, в конце концов, ей ли порки бояться? Инга даже разозлилась на себя за проявленное малодушие. Новый опыт всегда полезен, каков бы он ни был! Она решительно тряхнула головой и стала раздеваться.
Андрей Леонидович попытался выйти, но Дед остановил его, сказав: «Она смотрела, и ты полюбуйся!». Наверное, так он хотел ещё больше смутить её и сбить спесь, но не на ту напал. Инга совершенно не стеснялась своего ухоженного и пока ещё весьма тугого тридцатилетнего тела. Более того, ей доставляло немалое удовольствие чувствовать на себе визуальные поползновения чужих вожделений. Трусики сняла так же спокойно, как и всё остальное, и присела на лавку, чтобы удобнее избавиться от последнего, что на ней было, носков. Догола так догола! В отличие от стыдливого Андрея Леонидовича, она и не думала хоть как-то прикрываться. Кажется, есть даже такой психологический тренинг, где для борьбы со своими комплексами требуется вести себя голышом столь же естественно и уверенно, как и полностью одетой.
Лавка была чуть влажной от пота Андрея Леонидовича, а Деда вопросы дезинфекции, похоже, волновали в последнюю очередь. Нет, так дело не пойдёт! Инга достала из сумочки гигиенические салфетки и принялась старательно протирать доски, отполированные до неё многими, надо думать, телами.
- Неаккуратно у вас! – укоризненно сказала она.
Дед хмыкнул, а Андрей Леонидович, смущённый стократ сильнее голой Инги, рыпнулся было помочь, но Дед остановил его жестом. До крайности сухопарый, так что сквозь кожу лица отчётливо просвечивали все основные детали строения черепа, Дед явно был не только садист, но и прирождённый доминант, хотя большой вопрос, знал ли он это красивое заграничное слово. На седьмом десятке новые слова плохо запоминаются.
Тем не менее, он позволил ей закончить по своему разумению гигиенические процедуры и подошёл, только когда она вытянулась на лавке ничком.
- Я хорошо терплю, – сказала Инга. – Меня можно не привязывать.
Будь они с Дедом наедине, она бы потребовала, чтобы её не привязывали: это правило безопасности для первых встреч с новым верхним хорошо известно всем мазохистам. Однако сейчас рядом присутствовал Андрей Леонидович, который наверняка поможет, если что. Поэтому Инга всерьёз не опасалась и, раз уж решилась, была намерена попробовать по полной программе, с верёвками. И всё же, верхнего не мешает лишний раз проверить: насколько он расположен к сотрудничеству?
Оказалось, что Дед ни капельки не расположен к сотрудничеству.
- Вставай! – приказал он. – Хватит комедию ломать! Чего приехала-то, если на каждом шагу кобенишься?
Инга удивлённо подняла голову от лавки: ещё ни один верхний не позволял себе так с ней разговаривать.
Ситуацию спас Андрей Леонидович. Он разом начал уговаривать обоих, упирая перед Дедом на то, что Инга раньше поролась неправильно, в Москве же всё всегда делают неправильно, и просто не знает, как себя вести и вдобавок боится, а Ингу уверяя, что это совсем другая порка, не такая, как она привыкла, и просто нужно чуть-чуть перешагнуть через себя, временно принять другие правила игры, и тогда всё будет хорошо.
- Ладно, - согласился, наконец, Дед. – Только ты, Михаловна, лучше помалкивай, не раздражай меня понапрасну.
Инга в душе восхитилась этой самоуверенной наглости и, поддавшись неожиданным пылким уговорам Андрея Леонидовича, безропотно позволила привязать себя толстыми мохнатыми верёвками.
- Сейчас я тебе лозин-то всыплю, Михаловна, по жопе, да по остальным телесам! Чтоб, понимаешь, не выдрючивалась! – ворчал дед, выбирая в кадке прутья. Их ещё немало осталось после Андрея Леонидовича.
А Инге вдруг стало весело. Её настроение сегодня менялось чрезвычайно быстро и прихотливо. Вообще-то, слово «жопа» она на дух не переносила, это было одним из её тематических табу, но сейчас, в устах Деда, оно прозвучало на удивление забавно. Чтобы не выдать своё неуместно приподнятое настроение, она поглубже ткнулась лицом между связанных рук.
Поэтому и не заметила, как Дед ловко и бесшумно шагнул к скамье и с размаху вытянул её по ягодицам в первый раз.
Несмотря на то, что Инга много слышала от других про порку розгами и полагала, что морально готова к ней, ощущения всё равно оказались настолько непохожими на весь предыдущий опыт, что тело даже никак не среагировало.
Зато среагировало на второй свистящий удар, теперь по бёдрам. Боль была такая обжигающая и пронзительная, что Ингу всю передёрнуло. Что заодно позволило ей убедиться в отменной крепости привязи и устойчивости широкой кривоногой лавки.
Удары посыпались один за другим. По ягодицам, спине, бёдрам. Дед сёк её сильно и размеренно, как и Андрея Леонидовича, паузы между ударами были как раз такими, чтобы только не задыхаться. Единственная разница с первой поркой заключалась в том, что на этот раз Дед махал не одной розгой, а пучком из трёх.
Ингу заполонила боль. Жуткая боль, резкая, очень неприятная. Если бы Дед устраивал перерывы, во время которых можно расслабиться, щекотал её кончиками розог, чередовал силу и темп ударов, как это всегда делали другие верхние, Инга, возможно, и сумела бы словить какие-то иные, более приятные, ощущения, даже при такой порке, без предварительного разогрева. Но Дед не давал ей спуску. Боль, одна только терзающая боль нарастала, будто снежный ком.
Всю свою силу воли Инга сжала в одну точку, поклявшись себе не издать ни звука. Она решила, что только так сможет получить хотя бы моральное удовлетворение от этой живодёрской порки. Хотя навряд ли ей удалось бы сдержаться, не переходи Дед, как положено, спустя сколько-то ударов по другую сторону скамьи и не прерывайся он периодически для замены прутьев. Эти маленькие перерывы всё-таки помогали ей до поры до времени одерживать верх в противостоянии с болью.
Вдруг Дед остановился.
- Нехорошо, Михаловна, под розгами молчать! Давай-ка считай!
А вот это уже совсем ни в какие рамки! Счёт ударов был неприемлем для Инги, это всегда сбивало ей настрой и мешало сполна отдаваться ощущениям. Впрочем, сегодня Дед не иначе как взялся порушить все её тематические табу.
Ещё не отойдя от причинённых розгами телесных дрязг и страданий, Инга смогла только протестующее замычать. Но Дед её протест то ли не заметил, то ли не захотел заметить. В этот раз он вынул из кадки только один прут.
- Считай, Михаловна! – и вжахнул им наискось по лопаткам.
Сухие, без единой слезинки, глаза Инги чуть не выпрыгнули из орбит, но она сумела сдержаться и в этот раз.
- Считай, Михаловна! – вторично рявкнул Дед и всадил следующий удар аккурат в складочку под ягодицами.
И тут Ингу прорвало. Ругательства посыпались из неё, словно горох из прохудившегося мешка. Широко используя ненормативную лексику, она выложила начистоту всё, что думала относительно бездушного Деда и его дремучих методов порки. Покаялась, что была полной дурой, купившись на невнятные обещания «незамутнённого источника» и припёршись в непроезжую глухомань вместо того, чтобы заниматься тематическими практиками с культурными людьми. Потребовала прекратить порку и отвязать её.
Но Дед и ухом не повёл. Продолжал размашисто и крепко сечь её сквозь поток оскорблений и душевных излияний.
Такое тотальное небрежение возмутило Ингу ещё сильнее и она перешла от оскорблений к угрозам, с помощью словесных конструкций из трёхэтажного мата обещая привлечь на Деда управу в лице своих знакомых и самого его выдрать так, чтобы раз и навсегда понял, что с нижними следует обращаться бережно.
И вдруг её с ног до головы накрыло потоком ледяной колодезной воды. Не понимая, что происходит, Инга стала отфыркиваться и пытаться откинуть с лица мокрые волосы. Дед тем временем обошёл скамью и вылил на неё второе ведро. Плеснув на этот раз чуть ли не в лицо, так что Инга едва не захлебнулась.
- Остынь, девка, охолони, - спокойно сказал Дед. – То молчишь, то ругаешься грязными словами, богохульничаешь!
В одно мгновение Инге сделалось невыносимо стыдно. Она с ужасом поняла, что сорвалась, потеряла лицо, выставила себя глупой и жалкой – и всего-то от простой порки розгами! Так быстро сломалась, а ведь считала себя сильной и стойкой мазохисткой! В отчаянии промелькнула даже мысль, что достойной в этой ситуации, возможно, будет просьба о дополнительном наказании.
Инга повернула лицо к Деду и увидела, что просьба была бы излишней: тот как раз замахивался для удара. Этот замах со всего плеча, чуть ли не от потолка сарая, показался Инге просто кошмарным, сгоряча ей почудилось, что дед сейчас просечёт её бедное тело насквозь, до самой лавочной доски, и она в страхе заорала.
Розга будто раскалённым металлом полоснула по испоротой коже, и ещё раз, и ещё. . .
- Проорись, девка, проорись! Скоро допорю тебя, скоро! – Дед уже и сам запыхался.
А Инга, начав орать, уже не могла остановиться. Этот истошный ор вмещал в себя и боль, и неожиданно такие сильные чувства стыда и страха. Стыда оттого, что она вот так вот раскрылась, выставила себя голой и беззащитной во всех смыслах, никому и ничему не сумела противостоять и по-настоящему, до глубины души, испугалась. Страха уже не от замахивающегося изо всех сил Деда и не оттого, что она не знает, когда же закончится немилосердная порка, а оттого, что ей вдруг открылось в себе нечто новое и пугающе неведомое, и с этим нужно как-то дальше жить. А ну как отныне это станет для неё необходимым? Чтобы не просто сладкие телесные муки, а непременно такая безжалостная ломка, чтоб и страсти в клочья, и весь этот замес на дрожжах стыда и страха? . .
Выдохшись в крике, она с удивлением обнаружила, что розги больше над ней не свистят, Дед куда-то вышел, а Андрей Леонидович отвязывает её от скамейки и бормочет успокаивающие слова.


***
Назад они долгое время ехали молча. Андрей Леонидович несколько раз пытался завести отвлекающий разговор, но она неизменно отделывалась односложными ответами. Ей срочно требовалось переварить то, что с ней произошло, и прийти хоть к какому-нибудь конструктивному выводу. А это пока никак не удавалось. Слишком всё было противоречиво.
Наконец, Андрея Леонидовича угораздило проговориться, что Дед осерчал и обещал в следующий раз не жалеть, а содрать с неё три с половиной шкуры. Инга в возмущении рванулась из кресла так, что ремень безопасности зазвенел, и выпалила, что никакого следующего раза никогда не будет, как он мог такое даже подумать, она ещё не законченная идиотка, и, вообще. . . И осеклась на полуслове, так как в этот самый момент в её голове ясно сформировался конструктивный вывод: несмотря ни на что, это было ВПЕЧАТЛЯЮЩЕ. Да, грубо и жёстко, даже нет, не так, СЛИШКОМ грубо и жёстко, но она всё равно определённо осталась ДОВОЛЬНОЙ. Нет, опять не совсем так, на самом деле, ей, как ни крути, ПОНРАВИЛОСЬ.
- Три с половиной, говорите? – с вызовом и в то же время немного мечтательно произнесла она. – А четыре? Четыре шкуры, как вы думаете, он осилит?
Андрей Леонидович с неподдельным ужасом уставился на неё, машина, вильнув, выскочила на «встречку», Инга, в который уже раз за сегодня, завопила. Андрей Леонидович спохватился и, вывернув на свою полосу, успел буквально в последнюю секунду избежать лобового столкновения с отчаянно визжащей «Газелью».