Бабка_за_дедку
Боевое крещение
"Несмотря на все тесты, экзамены и консультации психолога, мы ничерта не понимали, куда мы попали. Мы знали только, что это элитное экспериментальное училище. После зачисления нас выстроили на плацу, и сам Потапыч прочел нам лекцию в духе того, что на нас смотрит вся страна, мы первые и все такое. А мы думали только о том, как классно на нас смотрится новенькая черно-бордовая форма с серебряными нашивками и какие крутые фотки можно будет запилить в инстаграмм. Нет, откровенного "мусора" среди нас не было, нас отбирали, как космонавтов, через десяток фильтров. Но спросите любого из нас в тот момент, в чем будет заключаться наша служба, мы могли бы только промямлить что-то невнятное про долг и справедливость.
Нас переполнял восторг от того, что мы поступили. После четырех экзаменов и десятка психологических тестирований! После медицинского обследования всего, что есть в человеческом организме! Мы сделали это, мы прошли! Наш восторг требовал выхода, так что в первую же неделю восемь человек из поступивших двадцати сбежали в самоволку.
Среди этих восьми оказался и я. Совершенно случайно, надо сказать, оказался: моя задача была стоять на "шухере", но когда уже последние бегуны оказались за забором, из-за корпуса появился офицер, и я не нашел ничего лучше, как сигануть вслед за остальными, через забор.
Самоволку помню плохо. Город был чужой, податься мне было некуда. Сначала мы пошли в какой-то клуб, оттуда к кому-то на квартиру. Помню перепуганное лицо бабки, которая пропускала в свою хрущевку толпу подвыпивших курсантов. Что там было на квартире - это я вообще не помню, потому что почти сразу заснул, прямо в кресле. Разбудить нас должна была та же бабка, рано утром, чтобы мы успели на утреннее построение. Но бабка или не добудилась нас, или сама не проснулась, и когда мы продрали глаза, солнце уже вовсю било в окна.
Как мы бежали обратно в училище! Как мы лезли через этот чертов забор! Хотя какой смысл был мучиться, если уже было понятно, что нас недосчитались...
По распорядку у нас были утренние занятия, на которые мы и пошли. Зашли тихонько так в класс, сели на свои места. Остальные курсанты на нас глаза выпучили, пальцем у виска крутят. Я еще подумал: "Ну, может, и пронесет"... и в этот же момент открывается дверь, заходит командир и называет нас всех по фамилиям.
Для начала нас отправили "на губу". Корпуса нашего училища, в том числе гауптвахта, - все было новенькое, свежепостроенное, но от этого легче не становилось. Тюрьма - она и есть тюрьма, даже новая. В камерах разместили по четыре человека, там и продержали до обеда. Помню, что с сокамерниками за эти два-три часа мы и парой фраз не обменялись, просто сидели и молчали, состояние было подавленное. Было откровенно страшно, потому что мы даже не представляли, чего ждать дальше.
Наконец лязгнуло окошко в двери, дверь открылась и конвойные - наши же сокурсники - приказали выходить. Нас вывели на плац, где уже был построен весь отряд. Присутствовал и Потапыч, жевал усы. Командир зачитал приказ: "Таким-то таким-то за самовольное оставление военной части... и т.д. ... назначается экзекуция Д5/1". Мы, само собой, ничего в этих "Д" и дробях не поняли, но стало еще страшнее. От хмурого, смотрящего себе под ноги Потапыча, от сухого голоса командира, от ребят, которые смотрели на нас во все глаза и тоже ничего не понимали...
И тут откуда-то вынесли и поставили между нами и остальным строем две лавки и большой бак с пластиковыми прутьями. Я в первую минуту даже ничего не понял. А когда понял - обалдел, другого слова-то не подберешь! Это меня, взрослого парня, курсанта элитного подразделения - сейчас будут пороть?! Ребята, вы сдурели там?! Двадцать первый век на дворе! Реально, это даже трудно было воспринимать всерьез, все выглядело, как сцена из какого-то исторического фильма.
А пока мы хлопали глазами и разевали рты в шоке, офицеры выдернули из наших двух человек, приказали им раздеться до пояса, разуться и лечь на лавку. По-моему, это были Славка Музин и Армавян. И оба стояли, руки по швам, и не двигались. А им снова - мол, раздевайтесь и ложитесь! И опять никакой реакции. И тут Потапыч как рявкнет: "Вам тут шуточки что ли?! Быстро, я сказал!" А рык у Потапыча уже тогда был медвежий. Тут уже даже не важно, что именно он гаркнет, - кажется, от одного рыка сдуть может. В общем, смотрю - парни засуетились, снимают форменную куртку, ботинки, укладываются.
Дальше помню плохо, как в тумане все было. Такое чувство, словно все, как рыбы, открывают рты, а звука нет. Лица ребят в строю были, как в фильме ужасов, - белые, с черными провалами глаз. Все, по-моему, даже дышать перестали.
Я-то всегда думал, что порка розгами - это такое детское наказание. А тут увидел, как парни корчатся, понял, что это не шуточки. Правда, современные розги - это не деревянные прутья, они из особого пластика, более мягкие и гибкие, похожи на резиновый провод с плотной серединой. Кожу они не рассекали, но синяки от них оставались багровые, через день становились черно-фиолетовыми. А еще я думал, что во время порки должны удары считать. Нифига не считали. Это потом уже на курсах по технологии экзекуции нам объяснили почему. А пока было совершенно не понятно, что происходит и сколько вообще это будет продолжаться.
И тут офицер оборачивается ко мне, называет мою фамилию и указывает на лавку. У меня сердце куда-то в желудок упало. "Ну все", - думаю, а что "все" сам понять не могу. Начинаю куртку снимать, шнурки на ботинках развязывать - пальцы дрожат, лицо горит. Офицер видит, что я ковыряюсь, прикрикивает: мол, давай быстрей, а то много вас!
На дворе уже был сентябрь, а я голый по пояс и босиком - холодно было. И лавка была холодная, ее только что протерли дезинфекцией. Лежу, стараюсь зубами не стучать, а мне руки и ноги фиксируют. Фиксаторы тогда еще старые были, на пряжках, с ними долго возились. Свист розги я пропустил, поэтому удар застал меня врасплох. Чувство было, как будто по спине ножом полоснули. Я задохнулся от боли, задергался в фиксаторах. И тут офицер мне спокойно и негромко говорит: "Дыши". Как я его услышал-то тогда - удивительно. Но услышал, начал дышать, глубоко, размеренно. Стало легче. Не в том смысле, что было не так больно, больно было ужасно, но прошла паника, можно было как-то терпеть. С экзекутором мне тогда повезло, бил он сильно, но равномерно, технично и еще пару раз напоминал мне, чтобы дышал. Не знаю, сколько это продолжалось, мне казалось, что очень долго. А когда накатило ощущение, что все, больше не выдержу, - все прекратилось.
После порки - ощущение полной прострации. Спину мне обработали, руки-ноги отстегнули - а я не могу сообразить, что встать надо. Поднялся, сгреб одежду - и не знаю, что с ней делать. Во время порки так руками за лавку схватился, что фаланги побелели, синяки потом проступили. Оделся кое-как, стою, в небо смотрю, чувствую, как боль толчками в спине ходит, затихает. Мыслей нет. Вообще ни одной. Только злость на эту гребаную самоволку и на это гребаное училище с его гребаными порядками.
Когда экзекуция закончилась, слово взял Потапыч. Снова сказал про моральный облик курсанта, что мы первые и на нас вся общественность смотрит. Видимо, самоволка - это такой аморальный поступок, который шокирует общественность. А потом заявил, что поскольку мы курсанты службы исполнения наказания и после окончания училища сами будем проводить экзекуции, в училище мы на собственной, так сказать, шкуре прочувствуем, что это такое. То есть к нам будут применяться физические наказания, причем самые разнообразные. А кто с этим не согласен, может еще подумать. До присяги есть время забрать документы и уехать домой.
И после этой вдохновляющей речи мы поплелись в казарму. Я поначалу подумал: да черт с ним, с этим училищем, в гробу я видал такое издевательство. Остальные тоже шептались, что заберут документы. Кирюха Стариков - тот просто весь вечер лежал и матерился вполголоса. А потом как-то отпустило. Следующий день прошел, как ни в чем не бывало, от побудки до отбоя, никто в нас пальцем не тыкал, офицеры или курсанты на наш счет не прохаживались. Как будто не было ничего.
Самое интересное, что никто из тех восьми человек документы не забрал. Через две недели мы снова стояли на плацу, все такие красивые, в парадной форме с нашивками, и принимали присягу, все двадцать человек. Правда, настроение уже было не то, без этого щенячьего восторга... взрослее мы стали за эти две недели, что ли.
Вот такое было "боевое крещение". К слову сказать, порка и вообще физические наказания в училище применялись нечасто, как ни пугал нас Потапыч, и назначалась в основном за самоволку и прочую "аморалку". Чаще бывали традиционные армейские наказания: могли увольнения лишить, или "на губу" посадить, или наряд вне очереди впаять. Всякое бывало".