Крио
"Die if you want to..."
Сгорел сентябрь, октябрь оставил мерзкое першение в горле, к утру лужи покрывались тонкой корочкой льда. Каждое утро Алька проламывала их носком ботинка, как когда-то в детстве. Позёмка ласково облизывала подошвы. Дни постепенно превратились в череду рассветов, фонарное сияние и неясную суету между ними. Алька не плакала ночами в подушку, не застывала в горестном недоумении
посреди дня, не забывала стряхивать пепел с сигареты. Только иногда задумывалась, что курить, вообще-то, вредно и нерационально. И сколько нотаций ей прочитали бы по этому поводу ещё недавно. Но — не теперь. Теперь у неё другая жизнь, и проживать эту жизнь она будет сама, как умеет. Работала много, с остервенением, не вязавшимся с ежемесячной суммой в конверте; начальство только хмыкало и пожимало плечами, мол, надолго ли хватит, деточка? Та отмалчивалась и снова ныряла в расчёты и графики. Пила мерзкую растворимую бурду. Засиживалась допоздна. Не этого ли добивалась недавно, когда медленно собирала вещи под тяжёлым взглядом? Даже объяснить не захотела, а может — струсила. Что объяснять? Рассказать, что не заслуживаешь всего этого, что не чувствуешь себя достойной, что хлесткие удары больше не избавляют от презрения к себе? Впрочем, если бы избавляли, то избавление стало бы незаслуженно лёгким.
Решила: нечего говорить, нечего опять перекладывать свою ответственность и делить свою вину. Хватит. Хватит... ...Ему никогда не хотелось делать ей больно. Другим — кому угодно — да, но не ей. Алька попросила сама, краснея и отводя взгляд, бормоча пересохшими губами что-то невнятное. Тогда он спокойно выслушал и так же спокойно отхлестал, без жестокости, но и безо всякой жалости. Она была благодарна, что не жалел, иначе мерзкий цепкий зверёк вины не разжал бы когтей, не спрыгнул, хоть и на время, с груди. Быть вместе тогда было свободно и ярко.
...Яркий свет фар ослеплял и заставлял глаза слезиться, пар изо рта не рассеивался, а будто оставался рядом и окутывал плотным коконом. Алька свернула в переулок и поправила наушники. "We need him crucified, it's all you have to do!" — исступленно кричали жители Иерусалима. Девушка зябко повела плечами. Воображение с лёгкостью дорисовывало все то, что не в силах были передать плохонькие динамики: всепоглощающую ярость толпы, смирение человека перед ней, едвауловимую надежду Пилата, называющего число, на один удар меньшее, чем смерть. Окрик и свист пробились сквозь пробирающий до позвоночника гитарный риф.
One! — вырваться из попытки захвата и отскочить, Two! — обернуться и оценить ситуацию, Three! — их действительно было трое. На миг опешили от Алькиного маневра, но через секунду заухмылялись.
Four... — дешёвые "затычки" безвольно упали и закачались на тонких проводках.
— Детка, не дерзи, — сказал и хохотнул крайний. — Веди себя хорошо, и твоё милое личико уцелеет... возможно.
Попытка отойти назад провалилась: снова чуть не схватили, а один заступил за спину. Бежать — свалят, или загонят, как зверя.
— Кто первый тронет — труп, — голос прозвучал тихо и немного жалко, но заглушил еле слышный щелчок складня. Подарок. Он всегда говорил, деревянным макетом вбивая маску в её голову или оставляя синяки на руках: "Ты должна быть чудовищем. Ты боишься, когда я нападаю, а должна сделать так, чтобы я тебя боялся."
Быть чудовищем. Просто — быть.
— Нужен доброволец, я жду! — что-то в её тоне заставило стоящего впереди отступить на шаг. "Добровольцем" оказался третий, незаметный и
невысокий, до этого стоявший чуть в стороне. Схватить руку, боднуть, ударить. Потом ещё и ещё, и снова, чувствуя, как лезвие пропарывает ткань и тело, отшатнуться и бежать назад, к широкой улице, прочь от дома. Нельзя, чтобы нашли, нельзя, чтобы опомнились и оставили умирающего на влажном асфальте, чтобы догнать её. В том, что выполнила обещание, девушка почти не сомневалась. Она едва успела заскочить в последний троллейбус и только несколько минут спустя вспомнила номер, тройку и девятку с конвульсивно мигающей
правой чертой, что светились на табло. Потом выключила плеер, где уже звучало что-то совсем другое. Может, у неё тоже есть надежда на жизнь?
...Алька позвонила. Она уже почти не боялась, страх сгорел там, в переулке, оставив после себя только усталость. Дверь открылась почти
сразу.
— Что случилось? — беспокойство в голосе, внимательный взгляд.
— Позволь зайти, — выдохнула, борясь с внезапно поступившими слезами.
— Пожалуйста.
Уже в квартире она достала из кармана руку и разжала кулак. Посмотрела на полоску стали в бурых потеках, удивившись своему равнодушию.
— Ты — цела? С тобой — всё хорошо?
Сил хватило только чтобы кивнуть. Когда он прижал её к себе, Алька поняла, что всё — наконец-то — хорошо.