Тринадцать
Несущий свет
Кафе Централь, Вена, Австрия
Для завтрака на летней террасе было слишком свежо, но разве Михаэля переспоришь? Я предпочел бы разместиться внутри, если уж не на угловом диванчике, то хотя бы не на металлическом стуле, впивающимся ледяными вензелями в мой зад сквозь тонкое поролоновое сиденье.
– Оплачу твою яичницу, кофе и, так уж и быть, пирожок, если ты избавишь меня от необходимости сидеть на ветру и нюхать соседские грязные пепельницы.
– Обойдусь, – мой друг сверкнул стеклами очков, – И ты потерпишь. Давно ли аромат никотиновых смол стал тебе неприятен?
– Мы не виделись сто лет. Обоняние обострилось зверски с тех пор, как бросил есть глютен, сахар и молочные продукты. Тонкую оправу давно не носят, ты знаешь? – не удержался я от хамской реплики, – Выглядишь, как…
Михаэль достал из внутреннего кармана пиджака визитку и положил ее передо мной.
– Арт-диллер, – прочел я вслух, – Ну и ну! Вот кто ты теперь, герр Штайнбайн. Охотишься за сокровищами? Написал бы тогда просто – ловец душ.
– Сердец, – Михаэль взял принесенные к завтраку приборы, – Сначала нужно завладеть сердцем, тогда достанется и душа.
– Да-да. Все эти “открой свое сердце Иисусу”. Слащаво, что зубы сводит. Между прочим, результаты зефирного теста опровергли.
– Какого теста? – он поднял руку, чтобы рассмотреть на свету, достаточно ли столовый нож чист.
– Да ладно. Не делай вид, что не знаешь! Очень в вашем стиле разработочка: детям предлагали зефир, одну штучку и вторую потом, если потерпят пятнадцать минут, и не съедят сразу. Отложенная гратификация. Помучайся сейчас, получи награду много позже.
– Как интересно, – Михаэль полировал белой бумажной салфеткой лезвие ножа, ловя в нем свои отражения, – Выстоял искушение, держи не только дополнительный десерт, но и потенциал для более успешного будущего. Действительно по-нашему.
– Я ошибся, – самолюбование и звучавшая в голосе уверенность, что все в этом мире крутится вокруг его интересов, вдруг выбесили меня, – Будь эксперимент вашим, дети сладостей в глаза бы не увидели, обошлись бы одними обещаниями.
Мой друг отложил нож и принялся полировать зубцы вилки.
– Я лукавлю, конечно, – его губы растянулись в улыбке от удачного каламбура, – Я слышал и про результаты, и про их опровержение, и про то, что профессор Коссе из мюнхенского университета опроверг это опровержение. Личностные особенности, формирующиеся в раннем детстве, являются в итоге важнейшей составляющей фундамента будущего профессионального успеха.
Михаэль махнул официанту.
– Поменяйте, пожалуйста, приборы, эти меня не устраивают. Так вот, если перефразировать, все дело в качестве земли и семенах. Что в ребенка посеешь, то он и будет пожинать. Тебе ли, как поставщику зефира для этого эксперимента, не знать?
– Хороший зефир, между прочим, зря ты иронизируешь, – отшутился я, – Но что бы вы ни сеяли, как ни готовили – заметь, я даже не говорю удобряли – почву, одного щелчка моих пальцев достаточно, чтобы свести все ваши труды на нет.
– Ну положим, не одного. Часто тебе приходится попыхтеть, и для меня отдельное удовольствие – наблюдать за тобой в такие моменты.
– Напомни, пожалуйста, почему мы дружим?
– Но даже когда ты преуспеваешь, – он проигнорировал мой вопрос, – Всегда, или почти всегда все заканчивается одним и тем же: раскаянием. Как те самые дети, съевшие зефир сразу, в твоем случае, соблазнившиеся на всю коробку, они, скуля и плача, бегут от веселого, потакающего им дядюшки к строгому отцу за исцелением и утешением. Потом они снова забудут наставления и съедят десерт до обеда, и снова раскаются. И снова, и снова. Поэтому мир все еще держится.
– Звучишь как мизантроп.
Мне наконец принесли чай. Михаэль молча макал кусочек тоста в идеально жидкий желток. Мы действительно не виделись сто лет, а уже успели повздорить еще до того, как остыл кофе.
Я сам не понимал, почему взъелся на желание моего друга представиться арт-диллером. Он всегда был склонен к некоторой театральности и выбирал себе роли под настроение. Я в общем-то тоже. У нас правда было много общего. Мы вместе начинали, и хоть потом наши пути разошлись противоположно, дружбе это не мешало.
Я любил наши редкие встречи. Михаэль мог предстать в образе бухгалтера, рестлера или учителя младших классов, выражение самодовольного превосходства все равно не сходило с его лица. Меня это скорее забавляло.
Нам было что делить, мы делали это постоянно, своего рода соревнование – у кого больше. Не стремясь к победе, я оставлял моему другу фору – сам процесс мне нравился куда больше результата. Тщеславный Михаэль не умел проигрывать, мне же не хотелось криков до небес, я вообще не люблю громких звуков. Но сегодня желание щелкнуть его по заносчивому носу победило присущую мне снисходительность.
– Ты не прав, – забросил я пробный шар.
– Я всегда прав, – Михаэль разрезал кусочек помидора на тоненькие пластинки.
– Давай спор? Выбери кого-нибудь на свое усмотрение, но только чтобы там добрая почва, хорошие семена.
– На что спорим? – мой азартный друг заметно оживился.
– На интерес.
Михаэль вытащил айфон.
– Вот смотри, – пролистал он ленту инстаграма и остановился на одном фото, – Эми Грейс Аллен.
На меня смотрела юная особа в скромном платье в мелкий цветочек.
– И что я должен делать со школьницей? Это противозаконно вообще-то.
– Ей двадцать восемь. Любит представляться Адель – как британская певица.
– Видел ее недавно, – зачем-то вставил я, – Похудела и теперь, как селедка!
– Эми – примерная христианка, посещает церковь.
– Мой любимый типаж! И что за червоточина в ней? Чем испачкана ее бессмертная душа? Забывает платить десятину? Дает церковному регенту трогать себя за грудь? Давит подошвой туфель дождевых червяков?
Михаэль наклонился ко мне и прошептал на ухо несколько слов.
– Не может быть! – я не удержался и клоунски всплеснул руками, – Неужто ее можно за это осуждать? Разве, ребята, у вас это не принято?
– Для страданий не возбраняется, – Михаэль поджал губы. – Для удовольствия – большой грех, и она это знает. Переживает, раскаивается, исповедуется, дает зароки, но потом снова нарушает их.
– Точно большой? – с сомнением уточнил я.
– Точно, – подтвердил мой друг, и я понял, что он врет.
– В общем, выполни, что она хочет, дай ей желаемое – ты ведь так работаешь? Мое слово – пройдет время, и она снова устыдится, и снова раскается, и придет на исповедь, молить на коленях о прощении за свои грехи – то есть ко мне.
– А если, она придет снова ко мне, то давай без этих вот твоих пятерых на лошадях? У меня тут еще много дел.
– Четырех, двоечник! А папа еще любил ставить тебя в пример. Ладно, тем приятнее будет увидеть твой крах.
Михаэль встал из-за стола.
– Увидимся, неудачник, – он похлопал меня по плечу. Тонкая золотая оправа очков сверкнула на солнце.
Кафе Элли и грузовичок, Гринвилл, Южная Калифорния, США
Влажное марево висело над отделанной нержавеющей сталью и красным пластиком барной стойкой и вытянутыми столиками. Казалось, что серые стены, увешанные принтами винтажной рекламы кока-колы и банного мыла, сейчас дрогнут и стекут прямо на выложенный черно-белой плиткой пол.
Старый кондиционер не справлялся. В кафе под названием “Элли и грузовичок” было жарко, как в аду.
Я вытер пот со лба. Еще не хватало встретить ее мокрым, как мышь.
Она увидела меня сразу, как только вошла, я не успел даже поднять руку для приветствия. Так и осталась стоять прямо у дверей, не зная, подойти или развернуться и уйти. Потом видимо решила, что невежливо бросить меня вот так, и двинулась в мою сторону.
– Здравствуйте, меня зовут Адель, – она даже не попыталась убрать удрученное выражение с лица.
Я понимал ее разочарование. Слишком молод, слишком привлекателен – для сердца у нее уже был один – Джош, программист из Долины. Я же совсем для другого. Наверное, она бы предпочла увидеть на моем месте мужчину в разгаре кризиса среднего возраста, с жестким взглядом, суровыми складками морщин возле рта, седеющими висками, но тут я ничем не мог помочь.
Адель смотрела на меня во все глаза. Удручение сменялось недоверием. Я дал ей несколько секунд восхититься чертами моего лица и бирюзовой глубиной глаз. До Михаэля с его самолюбованием мне далеко, но этот момент первой встречи мне всегда нравился.
Пора было развеивать морок.
– Присаживаетесь, Адель. Я заказал молочный коктейль.
– Себе клубничный, – я кивнул на высокий металлический стакан, с торчащими из него двумя толстыми соломинками, – А вам… Вам мне почему-то захотелось взять банановый. Надеюсь, вы не против?
Восхищение сменилось изумлением. Эми Грейс Аллен, видимо, не привыкла скрывать эмоций, и теперь демонстрировала мне их без всякого стеснения.
– Откуда вы узнали? Немыслимо! Я думала нам придется пить унылый кофе с этими дурацкими кубиками льда, а вы..! Знаете, мама часто водила меня сюда в детстве. Покупала мне шоколадный или как у вас, клубничный. А я… – она сделала первый глоток.
Дьявол всегда в деталях. Я не мог с этим поспорить.
Маленькая Эми, получив молочный коктейль, всегда весело щебетала, болтала ногами, обутыми в черные лаковые туфли, и ни разу не сказала, что любит банановый, не желая давать своей матери еще одну ниточку, за которую та могла бы дернуть.
Она сосредоточенно тянула коктейль. Ее прямые светлые волосы длиной чуть выше плеч, подстриженные ровно, словно по линейке, занавесили лицо. Мне остался виден лишь острый подбородок и розовые, без следа помады губы, сомкнутые возле трубочки. Первая круглая пуговка белой блузки была расстегнута. В вырезе виднелся верхний кончик золотого крестика. Стол скрывал, но по движению воздуха я чувствовал, что правая нога ее покачивается, словно в ритм какой-то песне. Адель действительно напоминала школьницу.
– Поедемте ко мне? – она наконец оторвалась от стакана.
– Вот так сразу? Вы же меня совсем не знаете! – я мягко улыбнулся.
В моем деле самое важное – установить доверие. Я могу расположить к себе кого угодно, любого человека, неважно, мужчину или женщину. С детьми сложнее – они часто видят насквозь. Но матери Эми я бы задал несколько вопросов. Например, почему ее дочери оказалось достаточно купить молочный коктейль с банановым вкусом, чтобы она оказалась готова впустить к себе в дом незнакомца? Впрочем, такая возможность мне еще предоставится.
– Разумеется, я вас знаю, – Адель смотрела мне прямо в глаза, и я на мгновение подумал, что она действительно знает, кто я.
– Я изучила вашу анкету вдоль и поперек, навела справки, поспрашивала у знающих. Ваша репутация безупречна!
Мне стоило труда, чтобы не расхохотаться.
– Мы не будем торопиться, – я положил свою руку поверх ее ладони, – Признаюсь, я тоже про вас узнавал: что вам нравится, каких партнеров вы предпочитаете, к чему имеете склонность. Вы очень привлекательны. Я бы мог, конечно, увезти вас отсюда прямо сейчас и исполнить все свои фантазии настолько, насколько вы бы мне позволили, но это не то, что мне нужно.
– А что вам нужно? – в ее голосе прозвучала настороженность.
– Исполнить ваши, – я затянулся своим милкшейком.
Себя Адель сдерживать в смехе не стала.
– Вы очень милы. Но думаю, моя внешность вводит вас в заблуждение. Я не юная неофитка, решившаяся попробовать чего-то необычного, чтобы разнообразить свою сексуальную жизнь.
– На старую неофитку вы тоже не похожи, – галантно заметил я.
– Спасибо, конечно, но у меня действительно очень большой опыт, и это скорее большой минус, чем хоть какой-нибудь плюс. Пресыщенность не красит никого, меня в том числе. Я часто меняю партнеров в надежде получить настоящие ощущения, но каждый раз упираюсь в одну и ту же стену, которую, как я уже готова поверить, не пробить никакими девайсами. Понимаете, о чем я?
– Понимаю.
Я действительно понимал, но для этой девочки у меня был заготовлен свой зефир.
– Давайте сделаем так, – я убрал из интонаций все несерьезные ноты, – Мы попробуем. Вы в любой момент сможете остановить меня. Стоп-слово я напишу на этой салфетке. Я знаю, что вы всегда обходились без него, но рисковать мы не будем.
Мой паркер выцарапал на розовой бумаге мое же имя. Адель иронично улыбнулась, прочитав его.
– Запомнили? – мне не было нужды спрашивать, но без этой части игры обойтись было нельзя.
– Конечно, сэр, – кивнула она, показывая, что принимает правила.
– Замечательно. Сейчас вы поедете домой. Скиньте мне на телефон свой зип-код – я пришлю все, что нам понадобится. Завтра в полдень я жду вас у себя, если вы не передумаете, конечно.
Я дописал на салфетке адрес.
– Держите.
Я смотрел, как Адель читает его, как уходит румянец с ее разгоряченных жарой щек. Я ждал.
– Ладно, – она сложила бумажку вдвое и поднялась, – Увидимся завтра. Приятно было познакомиться.
– А вы… – она запнулась, но быстро взяла себя в руки.
– Не хотите спросить, какие же у меня фантазии? – скептицизм и ирония вернулись в ее голос.
– Нет, – улыбнулся я, – Увидимся завтра.
Даунтаун, Гринвилл, Южная Калифорния, США
Ровно в семь пятьдесят утра курьер доставил пакет.
Ровно в восемь утра все распакованные вещи лежали на стуле возле кровати Адель. Платье, белье, колготки – я выбирал тщательно материал и цвет.
И даже день недели.
Дьявол всегда в деталях.
Она не могла не приехать – я связал ее стоп-словом, принудил ее же добровольным согласием.
Ровно в полдень Адель стояла на пороге моего дома.
– Обычно я предпочитаю другой стиль одежды для встреч, – сказала она вместо приветствия, – Чаще так вовсе ее отсутствие. Но раз мы решили поиграть, то почему бы и нет?
Я молча смотрел на нее, оценивая ее внешний вид от макушки до пят. Светлые волосы, забранные в хвост, перетянутый темно-синей лентой, бледное лицо, темно-синий бархат платья с длинными рукавами, спускающегося почти до колен, белые колготки, черные лаковые туфли.
– Пойдем, – я взял ее за руку, – Ты так долго добивалась этого, время настало.
Адель отпрянула, но я не дал ей высвободиться.
– Ладно, – голос ее звучал деревянно, – Если ты хочешь поиграть в папочку, валяй. Только учти – меня такое не заводит. Тебе будет скучно.
– Все будет, как обычно. Я высеку тебя за плохое поведение, за лень и за ложь – на этой неделе ты преуспела во всем, – я вел ее через гостиную, через столовую, – Но вначале мне нужно будет кое-что объяснить, а ты послушаешь….
– Вместе со всеми? – закончила за меня Адель.
Я проигнорировал ее слова.
Комната была просторной и больше походила на учебный класс: у дальней стены письменный стол, рядом с ним простой стул с высокой спинкой, напротив полукругом выставлены еще полтора десятка таких же. По бокам шкафы с книгами и настольными играми.
– Откуда ты знаешь?
Родительские встречи были по четвергам. Мать вела их еще до рождения Эми. Может, кому-то могло показаться странным, что не имеющая детей жена пастора учит опытных в отличии от нее женщин, но никто из прихожан баптистской церкви Грейс города Гринвилл не возражал. У каждого свое служение. Мэг Аллен справлялась со своим настолько хорошо, что Господь смилостивился, и в сорок лет наконец благословил долгожданной беременностью.
Что происходит на этих встречах, о чем ее мать говорит с женщинами, Эми не имела понятия, пока ей не исполнилось восемь.
– Еще один красный, – мать закрашивала квадратик в таблице, – И ты отправишься со мной на родительскую встречу. Тебе понятно?
Эми, лежавшая уже под одеялом, кивнула.
Таблицу мать срисовала с одной из книг по воспитанию, которых у нее были если не тысячи, то сотни точно. Каждый день был расчерчен на несколько граф: поведение, уроки, домашние обязанности. Если в каждой графе стоял плюсик, итоговый квадрат перед сном закрашивался зеленым. Один минус – желтым. Два – красным. Один красный квадрат в конце недели сигналил о том, что Эми ходит по краю. Два и больше означали порку, в воскресенье, сразу после церковной службы.
Эми очень любила эту таблицу. Чаще всего ей удавалось балансировать на зеленых и желтых, изредка на одном красном. Больше случалось так редко, что можно было совсем не вспоминать. Это было куда лучше пластикового прута, которым мать наказывала ее за каждый промах с тех пор, как Эми себя помнила: по голым ногам, столько раз, сколько исполнилось лет и еще столько же минут сидеть на маленькой деревянной скамеечке, размышляя о прегрешениях.
Таблица появилась, когда Эми уже пошла в школу. Мать повесила ее так, чтобы не было видно с кровати – по ее мнению, спать ребенок должен был отправляться всегда в хорошем настроении.
– Здесь никого нет, видишь? – я сел на стул, – Подойди ближе и встань рядом.
Адель послушалась. Я знал, о чем она думала.
Мать сдержала свое обещание. В следующий четверг, одетая в воскресное платье, Эми шагала в церковь.
– Сначала я прочту небольшую лекцию, – объясняла по дороге ей мать, – Потом я тебя высеку, как обычно. Тебе будет стыдно, потом что все будут смотреть, но я предупреждала много раз, что однажды все этим закончится. Ты предпочла сделать, как хочется тебе. Это твой выбор.
Эми хотела заплакать, но не смогла.
Все места были заняты. На расставленных полукругом стульях (здесь же проводились занятия воскресной школы) сидели женщины, Эми знала каждую из них.
Мать села на стул напротив. Рядом с ней на столе были разложены щетка для волос, ремень и прыгалки. Эми она поставила с другой стороны, слева от себя.
– Думаю, мне не нужно объяснять вам, значимость физических наказаний. Мы с вами обсуждали это много раз, с кем-то спорили, с кем-то сходились в важных моментах. Сегодня я хочу поделиться своим практическим опытом. Многие из вас интересовались, как это происходит в нашей семье, и я рассказывала не раз, и не два, но вы знаете, что один из важных принципов дидактики – наглядность. Всегда эффективнее показать, тем более, что Эми любезно согласилась мне помочь в этом.
Женщины одобрительно зашушукались.
– Ремнем можно выпороть, щеткой отшлепать, прыгалками отхлестать, но ни для меня, ни для моей дочери эти варианты не подходят. Нужно быть очень осторожными в использовании, легко промахнуться и попасть не туда, не рассчитать силу. Они оставляют слишком заметные следы, которые долго проходят. По моему мнению, ребенок должен забыть о порке как можно быстрее после ее окончания. Многодневное лицезрение синяков только травмирует. Мы ведь ставим себе целью корректирование поведения, а не лечение последствий наказания, не так ли?
- Кто-то предпочитает шлепать рукой. Я твердо уверена, материнская рука создана для ласки и только для нее. Что же остается, спросите вы? Розги. Один или несколько тонких прутьев, в зависимости от ваших предпочтений. Чувствительно. Эффективно. При должном умении следов не остается уже к следующему утру…
– Повернись спиной, – приказал я Адель.
Золоченая английская булавка как обычно была прицеплена с изнанки подогнутого подола.
Я аккуратно поднял его и пришпилил булавкой на уровне лопаток, выставив напоказ ягодицы, обтянутые белыми колготками с проступающим под ним абрисом трусов.
– Не нужно снимать одежду полностью, – объясняла мать, – Но и возиться с ней в процессе вам тоже не захочется. Удобно заколоть вот так.
- Позвольте ребенку самому выбрать нужную розгу. Уже готовую, конечно. Я предпочитаю березу: срезаю самые тонкие, короткие прутья, не длиннее 20-25 сантиметров, связываю по 3 или 4, и на ночь перед поркой оставляю в воде. Так они станут более упругие, наберут достаточную хлесткость, оставшись в то же время мягкими, что позволит не повредить нежную кожу. Напомните, что выбор ребенок делает для себя: это его, а не ваша попа будет чувствовать розгу!
Я приготовил для Адель полдюжины отменных розог: каждый пучок крепко перевязан и подвешен за петельку на своем крючке. Она выбрала, как мне показалось, первый попавшийся.
– Спусти колготки и трусы, – сказал я, когда она принесла мне розги.
– Полностью снимать не нужно, – инструктировала Мэг Аллен, – Десять сантиметров выше колена будет достаточно. В процессе вы увидите, почему это удобно.
– Ложись, – показал я себе на колени, – Руки под себя.
– Левый локоть, если правша, размещаете на спине от шеи. Аккуратно, без сильного нажима. Правую ногу удобнее поставить на низкую скамеечку. Скорректируйте позу ребенка, как вам покажется нужным: подвиньте его чуть влево и вперед, почти до края ваших коленей, чтобы розга охватывала обе ягодицы.
Первое, что сделала Адель, оказавшись в позе для порки – крепко свела ноги. Я усмехнулся. Ее задранная вверх круглая попа являлась идеальной мишенью для коротких, топорщащихся во все стороны прутьев.
Размахнувшись, я опустил розгу. Несколько кончиков неровных прутьев сразу попали между ягодиц снизу.
Адель вскрикнула.
Изумление, недоверие, отчаяние.
– Конечно, это больно, – я хлестнул по тому же месту, и еще раз, показывая серьезность своих намерений.
Длинный всхлип сменили короткие взвизги. Я продолжил.
– От середины ягодиц вверх. Потом от середины вниз. Не торопясь. Очень не быстро. Дайте ребенку прочувствовать каждый удар, но не ждите, пока боль от предыдущего стихнет. Уделите внимание месту, на котором ребенок сидит – это нижняя часть ягодиц, где они закругляются и верхняя часть бедер, до их самой широкой части. Тут очень чувствительно. Задержитесь здесь дольше. Направляйте розгу так, чтобы концы прутьев попадали и внутри бедер, и внутри ягодиц для максимальной чувствительности. Конечно, дети будут шуметь, но не дайте крикам себя обмануть. Не чем шумнее, тем больнее, а чем чувствительнее, тем эффективнее. Мы корректируем поведение. Ребенок лучше запомнит и в будущем будет избегать нежелательных моментов. Не торопитесь. Медленно, но максимально чувствительно. Медленно, но эффективно.
Адель пыталась вывернуться, но я держал ее очень крепко. Она крутилась, сжимала и разжимала ягодицы, дрыгала ногами, позволяя розге проникать везде, где ей посчитается нужным. Ее визг перемежался отчаянным плачем. Она что-то пыталась говорить, но слов уже было не разобрать.
Я не останавливался. Я менял направление прутьев и ритм ударов, заставляя ее чувствовать боль от каждого так же жгуче и остро, как в самом начале. Я не давал ей ни передохнуть, ни набраться воздуха и сил. Я вел ее по самому краю, по вершине стены, позволяя ей самой сделать выбор, по какую оказаться сторону – ведь у нее для этого было мое имя. Я знал, что она хорошо его помнила.
– Тридцать минут – оптимальное время для хорошей порки. Меньше я не рекомендую. Дольше тоже. По окончании не давайте ребенку плакать долго – он должен понимать, что все закончилось. Посадите его рядом. Попросите рассказать, какие выводы сделал из своего наказания. Стимулируйте четкие, короткие формулировки. Обязательно напомните, что это не одноразовая демонстрация вашего родительского авторитета.
Адель плакала. Я уложил ее на подушку и завернул в одеяло. Одной рукой я гладил ее по волосам, по спине, в другую она вцепилась и не отпускала.
– Поразительно, сколько слез вмещается в одну некрупную размеров женщину, – осторожно пошутил я, когда всхлипы подутихли.
– Боишься покрыться плесенью? – услышал я нахальные интонации из-под одеяла.
Я посмотрел на часы.
– Целых сорок минут тебе удалось побыть паинькой. Поспи сейчас. А я пока побуду рядом.
Адель послушно закрыла глаза.
Кафе Централь, Вена, Австрия
– Скажи, ты ее убил? – Михаэль полировал салфеткой уже третий принесенный ему нож.
– И съел, – мне не нравился его тон.
– Признай, что ты проиграл. Ее обычная неделя на исходе. Еще час, она припудрит носик, застегнет все пуговички на блузке, напустит на себя благочестивый вид и пойдет к своему папочке. Молиться, каяться и выпрашивать прощение.
– Зачем ей прощение. “Папочкино”, – я изобразил интонации моего друга, – Или чьи-то еще. Разве она сделала что-то плохое?
– А разве хорошее? – Михаэль улыбался, и за эту улыбку мне хотелось его придушить.
– Может и хорошее.
– С твоей-то помощью?
– Почему нет? Я ведь несущий свет, помнишь?
– В имени твоем, – Михаэль скривился, – Заключена все ирония мира.
Звякнул телефон.
“Как насчет молочного коктейля? Мне банановый. Вам с малиной. Дьявол всегда в деталях, не правда ли?”
– Мне пора, – я встал из-за стола, – Можешь оплатить мой завтрак.
Я зажал уши. Михаэль никогда не умел проигрывать.