Марлен. Кинематограф
Добавлено: Сб май 07, 2022 10:30 am
M/f
Марлен
Кинематограф
http://hisharta.clubpn.org/библиотека
По экрану рвано пробежали последние кадры фильмы, потом возникло дрожащее и дергающееся слово LINT, после чего тонкий луч, бьющий из будки киномеханика, погас, а тапер опустил крышку фортепьяно, бережно прикрыв инструмент вытершейся на сгибах накидкой.
Девушка легонько вздохнула, сожалея, что так молниеносно промчалось время сеанса, и опустила густую вуаль, стараясь как можно тщательнее прикрыть лицо и выбивающиеся на висках из-под шляпки непослушные рыжеватые локоны. Не почувствовав справа привычной поддержки от спутника, она тревожно оглянулась и ощутила, как сердце тревожно кольнуло – студенческая фуражка Макси, одолженная им у старшего брата, мелькнула и исчезла в небольшом водовороте, возникшем из-за того, что слишком много зрителей попыталось одновременно покинуть зал через узенькую дверь.
Кто-то возмущенно кричал, что это безобразие, и требовал открыть вторую створку, но сухощавый лано в черном, наглухо застегнутом плаще и фуражке с гербом министерства просвещения, возникший неведомо откуда, что-то шепнул крикуну на ухо, и тот испуганно притих, хотя губы его по-прежнему прыгали, не то изрыгая неслышные проклятия в адрес окончательно сбрендивших олухов, ежевечерне выходящих на свои зловещие облавы, не то горестно сетуя на нынешние времена, преисполненные всевозможного порока.
Фуражка Макси еще раз мелькнула в толпе, уже за спиной инспектора народных училищ, безмолвным стражем застывшего у двери, и исчезла. Девушка досадливо закусила губу. Вот ведь… Как чувствовала – не стоит вечером идти в кинематограф, слишком уж велик риск попасть в инспекторскую облаву. А за нарушение комендантского часа для несовершеннолетних в военное время, да еще посещение кинематографа с фильмой «для взрослых» в гимназии не посмотрят, что она уже выпускница, что доучиться осталось каких-то несколько месяцев.
О возможных последствиях думать не хотелось… Девушка передернула плечиками, словно ее вдруг обдало волной холода, и чинной походкой направилась к выходу, стараясь ничем не выдать свою напряженность. Толпа у входа, как назло, уже немного поредела, и она постаралась проскользнуть мимо инспектора с самым независимым видом, на какой только была способна.
— Любезная ланчи, — проскрипел над ухом неприятный стальной голос, — будьте любезны на секунду задержаться.
Девушка попыталась сделать вид, словно сказанное к ней не относится, но увы… Затянутая в черное фигура инспектора преградила ей дорогу. В руках у стража нравственности, как по мановению волшебной палочки, возникли записная книжка и карандаш, а все тот же противный голос потребовал, чтобы задержанная назвала свое имя и номер гимназии.
— Вы ошибаетесь, — собрав остатки мужества, произнесла девушка, стараясь, чтобы ее тон звучал как можно более холодно и надменно. – я уже совершеннолетняя и имею право выходить из дома позже двадцати одного часа и посещать кинематограф когда заблагорассудится.
Инспектор лишь иронически улыбнулся в ответ.
— Сударыня, простите мою настойчивость, но время сейчас военное, а вы столь молоды… Соблаговолите предъявить какой-либо документ, удостоверяющий вашу личность, в противном случае, прошу меня извинить, но вам придется задержаться и побыть в полицейском участке до тех пор, пока мы подтвердим ваши данные. Время сейчас военное, так что сами понимаете…
Затаив дыхание, девушка мучительно пыталась сообразить, как быть. Назвать себя означало… да много чего означало. И исключение из гимназии было только одной из возможных неприятностей, причем не самой худшей… Но продолжать гнуть свою линию, вызвать публичный скандал, было рискованно… слишком рискованно. Едва ли она справится до конца с ролью взрослой дамы.
Верно истолковав ее сомнения, инспектор протянул руку к вышитому ридикюльчику, висевшему на сгибе девичьей руки.
— Благоволите предъявить удостоверение личности, сударыня. Вам должно быть отлично известно, что с наступлением темноты всем горожанам предписывается иметь при себе соответствующие документы во избежание…
— Что вы себе позволяете, сударь? – внезапно раздавшийся возглас произвел впечатление лопнувшей гранаты.
Инспектор с недоумением воззрился на высокого брюнета, словно из воздуха соткавшегося рядом с подозрительной девицей. Яркие синие глаза незнакомца глядели насмешливо и яростно, а слова, казалось, кувалдой вбивали в пол незадачливого блюстителя нравственности.
— Как вы смеете задерживать принцессу Баальбек-Сербскую, гостящую в Чалько инкогнито по семейным обстоятельствам?! Или вы желаете пообщаться ближе с мамелюками личной Ее Высочества стражи?
Незнакомец оглянулся, коротко кивнул, словно подзывая затесавшуюся в поредевшей толпе переодетую охрану, и почтительно придержал под локоть окончательно превратившуюся в мраморную статую девушку.
— Простите мою дерзость, Ваше Высочество! Позвольте помочь вам пройти, — и он стремительно увлек барышню прочь от растерявшегося от подобной наглости инспектора.
— Куда… Назад… Вернитесь немедленно! – возопил несчастный страж общественной морали, но было поздно, влекомая нахальным брююнетом девица уже исчезла за углом, а кидаться в погоню у инспектора не было ни малейшего желания.
_________________
Незнакомец (впрочем, можно ли было величать его именно так?) стремительно двигался сквозь толпу, по старой памяти еще заливавшую вечерами тротуары недавно столь популярного Квартала Искусств. В театрах еще шли довоенные спектакли, в кафе по-прежнему подавали кофе и пирожные, но, взглянув на вывешенный при входе прейскурант, посетители все чаще озадаченно присвистывали, сдвигали шляпу на затылок и с преувеличенно-безразличным видом проходили мимо.
На первый взгляд, толпа на тротуарах тоже пока не изменилась, но в ней все реже попадались безмятежные физиономии, а покрой и расцветка одежд стали чуть более сдержанными. «Брюнет из кинотеатра» рассекал толпу как акула, прорезающая стайку мелких рыбешек. Девушка была вынуждена почти бежать, чтобы не отстать от спутника, который по-прежнему бережно, но весьма крепко поддерживал ее под обтянутый нарядным пальто локоть.
Наконец кинематограф остался далеко позади. Для надежности оглянувшись еще раз и убедившись в отсутствии погони, брюнет чуть ли не силой усадил девушку на хлипкий стульчик, притулившися рядом с таким же шатким и ненадежным столиком уличного кафе, с незапямятных времен таящегося в тени гигантского дерева, укрывающего от посторонних глаз лица посетителей.
— Простите мою бестактность, любезная ланчи, но вы очень рисковали, — мягко, но властно произнес незнакомец, едва девушка чуть-чуть перевела дух.
— Вы же знаете, что для барышень вашего возраста существует комендантский час. Девять вечера – извольте в постельку, баю-бай, — насмешливо пропел он на мотив известной колыбельной.
— А вы отважились… да еще на такую фильму… Это же совсем не для юных ланчи, — чуть насмешливо взглянул он на девушку, которая с ужасом почувствовала, как от его шутливого упрека огненно вспыхнули ушки, а на глазах от смущения невольно выступили слезы.
— Понимаю-понимаю-понимаю, — все в том же насмешливом тоне продолжил незнакомец, чувствуя, что собеседница ему на сей раз попалась молчаливая. – Очевидно, обладатель студенческой фуражки не по размеру уверил вас, что опасности никакой нет, что инспектора крайне редко проверяют кинематографы, тем более после таких картин… А вы поверили ему, что в этой шляпке, да еще под густой вуалью, выглядите уже совсем взрослой…
— А разве… – невольно вырвалось у девушки и она прижала к губам ладошку, словно преграждая путь потоку слов.
— Конечно нет, — с нажимом возразил собеседник, с улыбкой глядя на девушку. – При взгляде на вас любой поймет, что вы еще очень юны… просто пытаетесь казаться старше.
— Ах вот как! – девушка стиснула кулачок и с силой стукнула им по коленке. – Теперь мне все ясно…
— Пожалейте себя, милая ланчи, — с улыбкой парировал собеседник и острожно обхватил своей теплой ладонью кулачок, готовый повторить удар.
— И простите мою нескромность… – он сделал вид, что не замечает, что ладошка девушки так и осталась в его руке, — но с мужчиной, способным покинуть даму в опасности, знакомство продолжать не стоит.
— Я сама знаю, что мне… – запальчиво начала девушка, резко вырывая руку, но внезапно понурилась и едва слышно вздохнула, — ага…
Она довольно долго сидела, уткнувшись подбородком в сплетенные пальцы рук и напряженно разглядывая одной ей видную трещинку в коре. Собеседник терпеливо молчал, отлично зная, что есть моменты, когда к женщинам с разговорами лучше не обращаться.
Наконец девушка словно на что-то решилась, энергично тряхнула головой и подняла вуаль, прикрепив ее к полям шляпки.
— Как бы то ни было… – нерешительно начала она, но голос ее постепенно окреп и она в упор взглянула на собеседника своими прозрачными ярко-зелеными глазами, — спасибо вам большое! Если бы не вы…. В общем, мне совсем-совсем нельзя было попадаться, а я…
Она с силой прикусила нижнюю губу, ойкнула от боли и продолжила уже совсем спокойным тоном.
— Была бы очень большая беда. И не со мной, это-то ладно… А с другими людьми. А я как дурочка…
Она снова замолчала, почувствовав, как горло перехватил комок.
— Ну ладно, что было, то прошло, — улыбнулся незнакомец, — зато ты теперь ученая, будешь сначала думать, а потом делать, правда?
Он разозлился на собственный назидательный тон и, поднимаясь, произнес преувеличенно легко и весело:
— Пойдем, я лучше тебя домой провожу. А то поздно уже, еще прицепится очередной проверяльщик. Ты далеко отсюда живешь?
— Нет-нет-нет, не надо, — отчаянно замотала головой девушка. – Вам нельзя… Опасно. Там же плакаты повсюду… Ваше лицо. Как еще этот в кино не заметил?
— А, ты об этом? – насмешливо отмахнулся собеседник, словно речь шла о пустяковой опасности. – Да этот слепой крот был настолько занят тобой, что до окружающих ему вообще дела не было. Ты не поверишь, но люди обычно настолько заняты своими делами, что смотрят обычно исключительно себе под ноги, а до окружающих им и дела нет. Я целый день провел в городе, причем достаточно долго сидел в кафе, как раз возле выхода из кинотеатра, и ни одна… то есть, ни одна живая душа не поняла, что я – это я… кроме тебя, разумеется, — он с совершенно мальчишеской улыбкой взглянул на собеседницу и вдруг неожиданно склонился и поднес к своим губам ее дрожащие пальчики, обтянутые тонкой светлой перчаткой.
— Так что насчет меня ты не беспокойся, все будет в порядке! – беспечным тоном продолжил он, беря девушку под руку и направляясь к выходу из кафе. – Нам куда, направо, налево?
— Направо, — машинально кивнула девушка, поражаясь тому, что так безропотно слушается своего спасителя. – Немного в гору, потом вторая улица направо и там уже совсем не далеко.
На сей раз шли они куда медленнее, тем шагом, которым праздные гуляки возвращаются к себе домой, утомленные долгим деловым днем и, особенно, вечерними развлечениями. Девушка искоса поглядывала на спутника, беспечно шагающего по чуть щербатым плитам тротуара. Несмотря на безупречный костюм и запах одеколона, она различала неистребимый и тревожный запах походного костра. И еще эти плакаты, развешанные на самых людных площадях и перекрестках… Плакаты, обещающие баснословную награду за его голову. Ну как, как он может быть настолько спокоен и невозмутим?
— Мама твоя, наверное, с ума уже сходит, куда ты делась, — словно между делом, поинтересовался мужчина, когда подъем уже был преодолен и они свернули в старинную, мощеную булыжником улицу.
— Ни капельки, — задорно ответила зеленоглазка, в глубине души откровенно забавляясь ситуацией. – Мама в деревне живет, за бабушкой ухаживает, ей без дедушки совсем трудно стало. Так что я одна живу, ну, с квартирной хозяйкой, конечно… пока гимназию не кончу. А дальше посмотрим.
— А братик там в деревне с ней, — чуть помедлив, продолжила она, — просто мы решили, что мне лучше доучиваться в той гимназии, в которой начала.
— Столица все-таки, — чуть пародируя материнский тон, закончила она, искоса поглядывая на собеседника.
— Так ты совсем одна живешь? – ошарашенно присвистнул мужчина и с неожиданным уважением взглянул на девушку. – Тяжело же… тем более, война сейчас.
— А что делать? – вздохнула она, — Мы решили, что так лучше будет. Ничего, я большая… справлюсь.
Они остановились у небольшого двухэтажного особнячка, почти скрытого купами разросшихся деревьев.
— Вот здесь я и живу… – с невольным вздохом кивнула она в сторону дома. – хозяйка внизу, а я на втором этаже…
— Славное убежище! – улыбнулся мужчина, как бы случайно не давая девушке освободить локоть. – Настоящий приют Дианы-охотницы…
— Почему охотницы? – удивилась девушка, но ее спутник в ответ только улыбнулся и покачал головой. Догадайся, мол, сама.
Давно пора было распрощаться, но девушка почему-то никак не могла найти в себе силы и скрыться за старинной резной дверью особнячка.
— Послушай… – наконец нерешительно начал ее спутник, — я понимаю, что это чересчур с моей стороны… Но можно мне напроситься к тебе на чашку кофе? Мне нужно сегодня же ночью уйти из города, а я что-то немного устал, могу потерять бдительность… Одна маленькая чашка и я пойду.
— Да-да, конечно, — она сама поразилась, сколько невольной радости прозвучало в ее торопливом ответе. – Только идемте тихонько, чтобы не разбудить хозяйку.
Они осторожно, радуясь, что в комнаты девушки ведет отдельный вход, поднялись на второй этаж, с третьей попытки попали массивным ключом в замочную скважину, плотно затворили за собой дверь, занавесили окна и засветили оплывший сталактит желтоватой свечки.
Пока девушка едва слышными движениями разжигала спиртовку и заправляла кофейник, ночной гость огляделся, насколько позволял слабый свет. Что-то в окружавшей его обстановке сбивало с толку… Не то едва слышный вербеновый запах, не то что-то из нехитрой обстановки этой комнаты… Ну откуда, откуда тянется этот нежный, легкий и тревожащий след?
— Ты давно в этой квартире живешь? – поинтересовался он, принимая из руки девушки чашку дымящегося ароматного напитка.
— Два месяца, — ответила незнакомка, присаживаясь к столу напротив гостя и, в свою очередь, пригубливая горьковатый кофе, пахнущий корицей и еще чем-то неуловимым, но очень приятным.
— А раньше…?
— Раньше мы далеко жили, — небрежным жестом отмахнулась она. – Но потом маме с Эдгаром пришлось уехать…
— С кем? – от неожиданности он чуть не поперхнулся, поставил чашку на стол и пару раз вдохнул полной грудью, чтобы успокоить внезапно ухнувшее вниз сердце.
— С Эдгаром, с братиком моим, — невозмутимым тоном ответила девушка. – Дедушка умер, бабушка стала не в силах справляться с хозяйством, да и ослепла еще, вот мама и поехала за ней ухаживать, а Эдгару все равно где учиться, он же осенью в школу пойдет. А я не захотела уезжать – все-таки гимназия хорошая, в деревне такой нет. И подружек жалко…
— И что, мама так легко согласилась? – стараясь сделать вид, что ничего такого особенного только что не произошло, поинтересовался гость. – Не боялась оставить тебя здесь одну?
— Боялась, конечно, — пожала плечами девушка, — но я все равно настояла. И потом, ей самой было почти столько же, сколько мне сейчас, когда она от бабушки с дедушкой в город жить уехала, так что…
— Да-да, конечно, — согласился незнакомец и вдруг неожиданно для самого себя спросил – А брату твоему сколько лет?
— В январе восемь исполнилось, — все тем же безмятежным тоном ответила девушка, — Вам еще кофе налить?
— Что? Да-да, налей… – рассеянно ответил мужчина, внимательно вглядываясь в лицо девушки.
— Налей пожалуйста, — подтвердил он уже более твердым тоном, дождался, пока на столе перед ним возникла еще одна дымящаяся чашка, и встал, крепко сплетя длинные пальцы и прочищая горло, словно у него внезапно сел голос.
— Послушай, — чуть-чуть растягивая слова как человек, не вполне уверенный в своем праве говорить то, что суровый долг заставляет его произнести, начал он, сделал пару шагов по комнате и вернулся к столу, опершись обеими руками на спинку стула, с которого только что стал.
— Наверное, я не имею права с тобой так говорить, но… В конце концов, я старше тебя и… Это же ради твоего…
«Что за чушь я несу?» — тоскливо подумал он, обрывая очередную недожеванную фразу, заполнившую рот какой-то мякиной. – «Взял на себя роль морализатора, это я-то! Да уж, жизнь – сволочь ироничная, но не до такой же степени!»
И внезапно разозлившись на себя, горячо и сбивчиво заговорил о том, что тупой ржавой иглой царапало его почти весь вечер – о ее беспечности и доверчивости, способных обернуться для нее же самой большой и непоправимой бедой, о мамином доверии, которое оказалось попранным при первой же оказии, и о всех тех гадостях и гнусностях, которыми мог бы обернуться подобный ночной визит, окажись на месте гостя любой другой, менее порядочный, человек. «Учитесь владеть своими чувствами, Не каждый поймет вас так, как я,» — неожиданно процитировал он недавно прочитанные стихи иностранного поэта с непроизносимым именем, но девушка, похоже, так и не поняла, откуда взялась эта строчка.
— Я же даже имени твоего не знаю, — в сердцах вырвалось у него под конец. – Неужели ты не понимаешь, чем может закончиться такой вот ночной визит первого попавшегося мужчины?
— Но вы же не первый попавшийся! – трясущимися губами ответила не ожидавшая такой отповеди девушка. – Вы же…
— Что «я же!» — уже почти зло прикрикнул он на нее. – А что ты знаешь обо мне, кроме имени, растиражированного кучей дурацких плакатов, да пары книжонок стихов, от которых послезавтра и памяти не останется? Как ты можешь судить о человеке по его стихам? А вдруг в жизни я законченный мерзавец?
— Точно, мерзавец, — неожиданно звонким от слез голосом ответила девушка. – Мерзавец, который одних девушек спасает, а других безжалостно бросает, когда ему надоест в них играть.
— Что ты сказала?! – ему казалось, что он со всего маху налетел на неведомо откуда возникшую преграду.
— Сказала, что я полная дура, которая совершает глупость за глупостью, приводит в свой дом ночью первых попавшихся проходимцев, способных поиграть с девушкой как с куклой, а потом сломать ее и выкинуть в сточную канаву. А глупых девчонок надо учить, чтобы они перестали быть дурами, что вы блистательно и проделали!
Щеки девушки разгорелись, глаза сверкали так и непролитыми слезами, выбившиеся из прически темно-медные пряди рассыпались по щекам, и вся она так и напоминала античную скульптурку богини Эринии, что ночной гость не выдержал и улыбнулся.
— Нет, милая ланчи, это еще не урок был, а только прелюдия к нему. Скажите, что вас ждало, если бы инспектор узнал ваше имя и номер гимназии?
— Выгнали бы тут же, — сквозь зубы ответила девушка, резким движением отбрасывая волосы за спину. – И маме сообщили бы об этом…
— А этого вам совершенно не хочется, правда? Мама будет переживать, а у нее наверняка здоровье и так некрепкое верно? – задорно спросил гость, — Поэтому вы были готовы на что угодно, лишь бы эта история с кино до мамы не дошла, верно?
— Верно, — кивком подтвердила девушка, — но…
— Подождите, ланчи, — властно остановил ее незнакомец. – Мне кажется, что вы мне не все сказали, правда? Помимо исключения из гимназии вам ведь еще кое-что угрожало, не так ли?
Девушка на секунду окаменела, а потом решительно кивнула головой и потупилась.
— Стало быть, моя догадка верна и вам грозила встреча с verges, причем, учитывая ваш возраст, весьма болезненная и мучительная для вашего самолюбия, не так ли?
— Так, — сглотнув застрявший в горле тяжелый ком, подтвердила девушка и в упор взглянула на собеседника огромными, полными слез глазами.
Мужчина поперхнулся и словно разом растерял все запасы своего красноречия.
— А ты как думаешь, заслужила? – неожиданно шепотом спросил он, осторожно касаясь ладонью волнистой девичьей макушки?
— Ага… — тихонько выдохнула она и замерла, не смея поднять на него взгляд.
— Ну а раз «ага», то… – еще тише шепнул он – ты знаешь…
«Здесь и сейчас?!» — взглядом спросила она, и, прочтя ответ в его глазах, мучительно залилась краской.
«Ну не могу я иначе, малыш… Ты должна запомнить, что так нельзя… опасно. Ну что за сволочная штука жизнь… Ну почему, вместо того, чтобы позвать тебя в ресторан, на гулянье, я должен сделать это… просто чтобы защитить тебя от тебя самой?!» Он машинально накрутил на указательный палец прядь волос и резко дернул за нее, когда за спиной раздалось легкое покашливание.
Он обернулся и замер. Первое, что невольно бросилось ему в глаза – два нежных молочно-белых полушария, контрастировавших по цвету с серым платьем девушки. Незнакомка стояла, перегнувшись через спинку кровати, спрятав лицо меж вытянутых вперед рук и стараясь не дышать.
…Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он замер перед обнаженным чудом девичьего тела. Хрупкое и такое воздушное, почти прозрачное, оно, казалось, парило в сумраке комнаты, и он медлил и медлил, не решаясь коснуться этого такого совершенного и беззащитного тела.
Наконец он очнулся, в два шага пересек крошечную комнату… и через мгновение ночную тишину взорвал звонкий шлепок, а следом, после крошечной паузы, еще и еще.
«Что я делаю?!» — метались у него в голове разрозненные мысли, пока ладонь сама собой окрашивала недавнюю белизну во все оттенки раннего весеннего восхода. «Поднять руку на женщину – позор… недостойный мужчины. Но почему… почему я не чувствую, что я не прав?! Неужели я стал таким же, как они… все?!»
Девчонка (какая, к чертям, девушка? Девчонка она еще самая настоящая, цыпленок маленький) уже извертелась, стараясь как можно тише ойкать, чтобы не привлекать внимание хозяйки, хотя что стоили ее попискивания на фоне оглушительных шлепков? Наконец он почувствовал, что ладонь нестерпимо горит, и в полном смятении сделал шаг назад, не в силах оторвать взгляда от пылающей девчачьей попки.
Незнакомка тихонечко всхлипывала, не смея шелохнуться. И тогда он присел на корточки рядом с ней, бережно опустил подол платья, прикрывая то, чего он только что так дерзко касался. Ладонь его невольно мимолетным движением скользнула по горящим половинками и он даже не увидел – почувствовал, как замерла она в это мгновение, перестав дышать.
— Ну все, малыш, все, – горящая не меньше ее попки ладонь скользнула по спутанным волосам и задержалась на затылке, зарывшись в густые волнистые пряди.
Девочка по-прежнему не смела оторвать лица от старенького покрывала, которым была застлана кровать. И тогда он начал тихонько шептать ей на ухо все бестолковые и утешительные слова, которые только могли придти ему в голову, легонько поглаживая по волосам, словно она была совсем малышкой. Постепенно ее всхлипывания становились все тише и тише. Наконец она длинно прерывисто вздохнула и, к полному его изумлению, обвила руками его шею, прижавшись пылающим лбом к его лбу.
— Ты так ничего и не понял… — хрипло прошептала она и неожиданно рассмеялась. – Какая забавная штука – жизнь. Спасти от чужих шлепков, чтобы отшлепать самому – это так по-мужски. Впрочем, прошлый раз ты ограничился только спасением…
— Какой прошлый раз?! – с изумлением переспросил он.
И, прежде чем он успел собрать воедино все части этой головоломки, она вскочила с кровати, сунула руку в ящик комода и, поднеся кулачок поближе к свечке, разжала пальцы. На ладони, посверкивая изумрудным глазком, свернулся крошечный золотой лисенок…
____________
— Бабушка, ну бабушка, и что же было дальше? – рыженькая кучерявая девушка теребила задумавшуюся пожилую даму с удивительно яркими зелеными молодыми глазами.
— Да ты все прекрасно знаешь, вертушка! – засмеялась дама.
— Ну так раньше ты мне просто так рассказывала, а теперь мне мне для статьи нужно. Ты же знаешь, что мы сборник готовим к пятидесятилетию его гибели. Ну бабуль, ну рассказывай, пожалуйста!
— Через полчаса он ушел… В кармане у него лежала крошечная фотокарточка Эдгара-маленького и записка с маминым адресом. Той же ночью он тайно выбрался из города и вернулся к своему отряду… Я закончила гимназию, стала сестрой милосердия, хотела присоединиться к его отряду, но было уже поздно…
Она, прищурившись, взглянула в окно, где над изломами парижских крыш медленно уходило за горизонт розовое весеннее солнце, немного помедлила и продолжила спокойным тоном, каким привыкла говорить со своими пациентами.
— Да, было уже поздно. Его отряд попал в засаду… Некоторых пленных расстреляли, в том числе и его. Мама успела получить от него только одно коротенькое письмо. Я три года провела в полевом лазарете, там и деда твоего встретила, когда его контузило при Треланцо. Потом стало ясно, что наше дело проиграно, мы чудом успели забрать маму с Эдькой и сесть на последний пароход, уходящий в Европу.
— А дальше обычная эмигрантская судьба. Дед твой и шофером поработать успел, и в Великой Войне поучаствовать, а я все в госпитале служила, сначала в Фоше, потом в Валь де Гра. Ну да это все к делу уже не относится…
— Бабуль, скажи, — нерешительно начала девушка, — а ты… ты на него не обиделась тогда?
— Нет, — улыбнувшись, покачала головой зеленоглазая дама. – Обиделась я на него гораздо раньше, когда он так внезапно исчез из нашей жизни. Я же его тогда еще полюбила, малявкой. А он… Сначала я на него очень-очень злилась, за себя и за маму. Особенно когда Эдька родился и стало совсем трудно. А потом… обида понемножку растаяла. Знаешь, мама моя его же всю жизнь любила… И не винила ни в чем. Вот и я потихоньку вслед за ней перестала злиться. А тогда, в ту ночь… Если бы не он, я очень много глупостей могла бы в жизни натворить, я же девчонка была, совсем глупенькая.
— Так что можешь статью свою закончить фразой «Лана Елизавета *** стала единственной женщиной, которая обнажалась перед Ла Арлайном не ради любовных утех» и пойдем выпьем по чашечке кофе. Я тебе сварю такой же точно, как сделала тогда ему…
Марлен
Кинематограф
http://hisharta.clubpn.org/библиотека
По экрану рвано пробежали последние кадры фильмы, потом возникло дрожащее и дергающееся слово LINT, после чего тонкий луч, бьющий из будки киномеханика, погас, а тапер опустил крышку фортепьяно, бережно прикрыв инструмент вытершейся на сгибах накидкой.
Девушка легонько вздохнула, сожалея, что так молниеносно промчалось время сеанса, и опустила густую вуаль, стараясь как можно тщательнее прикрыть лицо и выбивающиеся на висках из-под шляпки непослушные рыжеватые локоны. Не почувствовав справа привычной поддержки от спутника, она тревожно оглянулась и ощутила, как сердце тревожно кольнуло – студенческая фуражка Макси, одолженная им у старшего брата, мелькнула и исчезла в небольшом водовороте, возникшем из-за того, что слишком много зрителей попыталось одновременно покинуть зал через узенькую дверь.
Кто-то возмущенно кричал, что это безобразие, и требовал открыть вторую створку, но сухощавый лано в черном, наглухо застегнутом плаще и фуражке с гербом министерства просвещения, возникший неведомо откуда, что-то шепнул крикуну на ухо, и тот испуганно притих, хотя губы его по-прежнему прыгали, не то изрыгая неслышные проклятия в адрес окончательно сбрендивших олухов, ежевечерне выходящих на свои зловещие облавы, не то горестно сетуя на нынешние времена, преисполненные всевозможного порока.
Фуражка Макси еще раз мелькнула в толпе, уже за спиной инспектора народных училищ, безмолвным стражем застывшего у двери, и исчезла. Девушка досадливо закусила губу. Вот ведь… Как чувствовала – не стоит вечером идти в кинематограф, слишком уж велик риск попасть в инспекторскую облаву. А за нарушение комендантского часа для несовершеннолетних в военное время, да еще посещение кинематографа с фильмой «для взрослых» в гимназии не посмотрят, что она уже выпускница, что доучиться осталось каких-то несколько месяцев.
О возможных последствиях думать не хотелось… Девушка передернула плечиками, словно ее вдруг обдало волной холода, и чинной походкой направилась к выходу, стараясь ничем не выдать свою напряженность. Толпа у входа, как назло, уже немного поредела, и она постаралась проскользнуть мимо инспектора с самым независимым видом, на какой только была способна.
— Любезная ланчи, — проскрипел над ухом неприятный стальной голос, — будьте любезны на секунду задержаться.
Девушка попыталась сделать вид, словно сказанное к ней не относится, но увы… Затянутая в черное фигура инспектора преградила ей дорогу. В руках у стража нравственности, как по мановению волшебной палочки, возникли записная книжка и карандаш, а все тот же противный голос потребовал, чтобы задержанная назвала свое имя и номер гимназии.
— Вы ошибаетесь, — собрав остатки мужества, произнесла девушка, стараясь, чтобы ее тон звучал как можно более холодно и надменно. – я уже совершеннолетняя и имею право выходить из дома позже двадцати одного часа и посещать кинематограф когда заблагорассудится.
Инспектор лишь иронически улыбнулся в ответ.
— Сударыня, простите мою настойчивость, но время сейчас военное, а вы столь молоды… Соблаговолите предъявить какой-либо документ, удостоверяющий вашу личность, в противном случае, прошу меня извинить, но вам придется задержаться и побыть в полицейском участке до тех пор, пока мы подтвердим ваши данные. Время сейчас военное, так что сами понимаете…
Затаив дыхание, девушка мучительно пыталась сообразить, как быть. Назвать себя означало… да много чего означало. И исключение из гимназии было только одной из возможных неприятностей, причем не самой худшей… Но продолжать гнуть свою линию, вызвать публичный скандал, было рискованно… слишком рискованно. Едва ли она справится до конца с ролью взрослой дамы.
Верно истолковав ее сомнения, инспектор протянул руку к вышитому ридикюльчику, висевшему на сгибе девичьей руки.
— Благоволите предъявить удостоверение личности, сударыня. Вам должно быть отлично известно, что с наступлением темноты всем горожанам предписывается иметь при себе соответствующие документы во избежание…
— Что вы себе позволяете, сударь? – внезапно раздавшийся возглас произвел впечатление лопнувшей гранаты.
Инспектор с недоумением воззрился на высокого брюнета, словно из воздуха соткавшегося рядом с подозрительной девицей. Яркие синие глаза незнакомца глядели насмешливо и яростно, а слова, казалось, кувалдой вбивали в пол незадачливого блюстителя нравственности.
— Как вы смеете задерживать принцессу Баальбек-Сербскую, гостящую в Чалько инкогнито по семейным обстоятельствам?! Или вы желаете пообщаться ближе с мамелюками личной Ее Высочества стражи?
Незнакомец оглянулся, коротко кивнул, словно подзывая затесавшуюся в поредевшей толпе переодетую охрану, и почтительно придержал под локоть окончательно превратившуюся в мраморную статую девушку.
— Простите мою дерзость, Ваше Высочество! Позвольте помочь вам пройти, — и он стремительно увлек барышню прочь от растерявшегося от подобной наглости инспектора.
— Куда… Назад… Вернитесь немедленно! – возопил несчастный страж общественной морали, но было поздно, влекомая нахальным брююнетом девица уже исчезла за углом, а кидаться в погоню у инспектора не было ни малейшего желания.
_________________
Незнакомец (впрочем, можно ли было величать его именно так?) стремительно двигался сквозь толпу, по старой памяти еще заливавшую вечерами тротуары недавно столь популярного Квартала Искусств. В театрах еще шли довоенные спектакли, в кафе по-прежнему подавали кофе и пирожные, но, взглянув на вывешенный при входе прейскурант, посетители все чаще озадаченно присвистывали, сдвигали шляпу на затылок и с преувеличенно-безразличным видом проходили мимо.
На первый взгляд, толпа на тротуарах тоже пока не изменилась, но в ней все реже попадались безмятежные физиономии, а покрой и расцветка одежд стали чуть более сдержанными. «Брюнет из кинотеатра» рассекал толпу как акула, прорезающая стайку мелких рыбешек. Девушка была вынуждена почти бежать, чтобы не отстать от спутника, который по-прежнему бережно, но весьма крепко поддерживал ее под обтянутый нарядным пальто локоть.
Наконец кинематограф остался далеко позади. Для надежности оглянувшись еще раз и убедившись в отсутствии погони, брюнет чуть ли не силой усадил девушку на хлипкий стульчик, притулившися рядом с таким же шатким и ненадежным столиком уличного кафе, с незапямятных времен таящегося в тени гигантского дерева, укрывающего от посторонних глаз лица посетителей.
— Простите мою бестактность, любезная ланчи, но вы очень рисковали, — мягко, но властно произнес незнакомец, едва девушка чуть-чуть перевела дух.
— Вы же знаете, что для барышень вашего возраста существует комендантский час. Девять вечера – извольте в постельку, баю-бай, — насмешливо пропел он на мотив известной колыбельной.
— А вы отважились… да еще на такую фильму… Это же совсем не для юных ланчи, — чуть насмешливо взглянул он на девушку, которая с ужасом почувствовала, как от его шутливого упрека огненно вспыхнули ушки, а на глазах от смущения невольно выступили слезы.
— Понимаю-понимаю-понимаю, — все в том же насмешливом тоне продолжил незнакомец, чувствуя, что собеседница ему на сей раз попалась молчаливая. – Очевидно, обладатель студенческой фуражки не по размеру уверил вас, что опасности никакой нет, что инспектора крайне редко проверяют кинематографы, тем более после таких картин… А вы поверили ему, что в этой шляпке, да еще под густой вуалью, выглядите уже совсем взрослой…
— А разве… – невольно вырвалось у девушки и она прижала к губам ладошку, словно преграждая путь потоку слов.
— Конечно нет, — с нажимом возразил собеседник, с улыбкой глядя на девушку. – При взгляде на вас любой поймет, что вы еще очень юны… просто пытаетесь казаться старше.
— Ах вот как! – девушка стиснула кулачок и с силой стукнула им по коленке. – Теперь мне все ясно…
— Пожалейте себя, милая ланчи, — с улыбкой парировал собеседник и острожно обхватил своей теплой ладонью кулачок, готовый повторить удар.
— И простите мою нескромность… – он сделал вид, что не замечает, что ладошка девушки так и осталась в его руке, — но с мужчиной, способным покинуть даму в опасности, знакомство продолжать не стоит.
— Я сама знаю, что мне… – запальчиво начала девушка, резко вырывая руку, но внезапно понурилась и едва слышно вздохнула, — ага…
Она довольно долго сидела, уткнувшись подбородком в сплетенные пальцы рук и напряженно разглядывая одной ей видную трещинку в коре. Собеседник терпеливо молчал, отлично зная, что есть моменты, когда к женщинам с разговорами лучше не обращаться.
Наконец девушка словно на что-то решилась, энергично тряхнула головой и подняла вуаль, прикрепив ее к полям шляпки.
— Как бы то ни было… – нерешительно начала она, но голос ее постепенно окреп и она в упор взглянула на собеседника своими прозрачными ярко-зелеными глазами, — спасибо вам большое! Если бы не вы…. В общем, мне совсем-совсем нельзя было попадаться, а я…
Она с силой прикусила нижнюю губу, ойкнула от боли и продолжила уже совсем спокойным тоном.
— Была бы очень большая беда. И не со мной, это-то ладно… А с другими людьми. А я как дурочка…
Она снова замолчала, почувствовав, как горло перехватил комок.
— Ну ладно, что было, то прошло, — улыбнулся незнакомец, — зато ты теперь ученая, будешь сначала думать, а потом делать, правда?
Он разозлился на собственный назидательный тон и, поднимаясь, произнес преувеличенно легко и весело:
— Пойдем, я лучше тебя домой провожу. А то поздно уже, еще прицепится очередной проверяльщик. Ты далеко отсюда живешь?
— Нет-нет-нет, не надо, — отчаянно замотала головой девушка. – Вам нельзя… Опасно. Там же плакаты повсюду… Ваше лицо. Как еще этот в кино не заметил?
— А, ты об этом? – насмешливо отмахнулся собеседник, словно речь шла о пустяковой опасности. – Да этот слепой крот был настолько занят тобой, что до окружающих ему вообще дела не было. Ты не поверишь, но люди обычно настолько заняты своими делами, что смотрят обычно исключительно себе под ноги, а до окружающих им и дела нет. Я целый день провел в городе, причем достаточно долго сидел в кафе, как раз возле выхода из кинотеатра, и ни одна… то есть, ни одна живая душа не поняла, что я – это я… кроме тебя, разумеется, — он с совершенно мальчишеской улыбкой взглянул на собеседницу и вдруг неожиданно склонился и поднес к своим губам ее дрожащие пальчики, обтянутые тонкой светлой перчаткой.
— Так что насчет меня ты не беспокойся, все будет в порядке! – беспечным тоном продолжил он, беря девушку под руку и направляясь к выходу из кафе. – Нам куда, направо, налево?
— Направо, — машинально кивнула девушка, поражаясь тому, что так безропотно слушается своего спасителя. – Немного в гору, потом вторая улица направо и там уже совсем не далеко.
На сей раз шли они куда медленнее, тем шагом, которым праздные гуляки возвращаются к себе домой, утомленные долгим деловым днем и, особенно, вечерними развлечениями. Девушка искоса поглядывала на спутника, беспечно шагающего по чуть щербатым плитам тротуара. Несмотря на безупречный костюм и запах одеколона, она различала неистребимый и тревожный запах походного костра. И еще эти плакаты, развешанные на самых людных площадях и перекрестках… Плакаты, обещающие баснословную награду за его голову. Ну как, как он может быть настолько спокоен и невозмутим?
— Мама твоя, наверное, с ума уже сходит, куда ты делась, — словно между делом, поинтересовался мужчина, когда подъем уже был преодолен и они свернули в старинную, мощеную булыжником улицу.
— Ни капельки, — задорно ответила зеленоглазка, в глубине души откровенно забавляясь ситуацией. – Мама в деревне живет, за бабушкой ухаживает, ей без дедушки совсем трудно стало. Так что я одна живу, ну, с квартирной хозяйкой, конечно… пока гимназию не кончу. А дальше посмотрим.
— А братик там в деревне с ней, — чуть помедлив, продолжила она, — просто мы решили, что мне лучше доучиваться в той гимназии, в которой начала.
— Столица все-таки, — чуть пародируя материнский тон, закончила она, искоса поглядывая на собеседника.
— Так ты совсем одна живешь? – ошарашенно присвистнул мужчина и с неожиданным уважением взглянул на девушку. – Тяжело же… тем более, война сейчас.
— А что делать? – вздохнула она, — Мы решили, что так лучше будет. Ничего, я большая… справлюсь.
Они остановились у небольшого двухэтажного особнячка, почти скрытого купами разросшихся деревьев.
— Вот здесь я и живу… – с невольным вздохом кивнула она в сторону дома. – хозяйка внизу, а я на втором этаже…
— Славное убежище! – улыбнулся мужчина, как бы случайно не давая девушке освободить локоть. – Настоящий приют Дианы-охотницы…
— Почему охотницы? – удивилась девушка, но ее спутник в ответ только улыбнулся и покачал головой. Догадайся, мол, сама.
Давно пора было распрощаться, но девушка почему-то никак не могла найти в себе силы и скрыться за старинной резной дверью особнячка.
— Послушай… – наконец нерешительно начал ее спутник, — я понимаю, что это чересчур с моей стороны… Но можно мне напроситься к тебе на чашку кофе? Мне нужно сегодня же ночью уйти из города, а я что-то немного устал, могу потерять бдительность… Одна маленькая чашка и я пойду.
— Да-да, конечно, — она сама поразилась, сколько невольной радости прозвучало в ее торопливом ответе. – Только идемте тихонько, чтобы не разбудить хозяйку.
Они осторожно, радуясь, что в комнаты девушки ведет отдельный вход, поднялись на второй этаж, с третьей попытки попали массивным ключом в замочную скважину, плотно затворили за собой дверь, занавесили окна и засветили оплывший сталактит желтоватой свечки.
Пока девушка едва слышными движениями разжигала спиртовку и заправляла кофейник, ночной гость огляделся, насколько позволял слабый свет. Что-то в окружавшей его обстановке сбивало с толку… Не то едва слышный вербеновый запах, не то что-то из нехитрой обстановки этой комнаты… Ну откуда, откуда тянется этот нежный, легкий и тревожащий след?
— Ты давно в этой квартире живешь? – поинтересовался он, принимая из руки девушки чашку дымящегося ароматного напитка.
— Два месяца, — ответила незнакомка, присаживаясь к столу напротив гостя и, в свою очередь, пригубливая горьковатый кофе, пахнущий корицей и еще чем-то неуловимым, но очень приятным.
— А раньше…?
— Раньше мы далеко жили, — небрежным жестом отмахнулась она. – Но потом маме с Эдгаром пришлось уехать…
— С кем? – от неожиданности он чуть не поперхнулся, поставил чашку на стол и пару раз вдохнул полной грудью, чтобы успокоить внезапно ухнувшее вниз сердце.
— С Эдгаром, с братиком моим, — невозмутимым тоном ответила девушка. – Дедушка умер, бабушка стала не в силах справляться с хозяйством, да и ослепла еще, вот мама и поехала за ней ухаживать, а Эдгару все равно где учиться, он же осенью в школу пойдет. А я не захотела уезжать – все-таки гимназия хорошая, в деревне такой нет. И подружек жалко…
— И что, мама так легко согласилась? – стараясь сделать вид, что ничего такого особенного только что не произошло, поинтересовался гость. – Не боялась оставить тебя здесь одну?
— Боялась, конечно, — пожала плечами девушка, — но я все равно настояла. И потом, ей самой было почти столько же, сколько мне сейчас, когда она от бабушки с дедушкой в город жить уехала, так что…
— Да-да, конечно, — согласился незнакомец и вдруг неожиданно для самого себя спросил – А брату твоему сколько лет?
— В январе восемь исполнилось, — все тем же безмятежным тоном ответила девушка, — Вам еще кофе налить?
— Что? Да-да, налей… – рассеянно ответил мужчина, внимательно вглядываясь в лицо девушки.
— Налей пожалуйста, — подтвердил он уже более твердым тоном, дождался, пока на столе перед ним возникла еще одна дымящаяся чашка, и встал, крепко сплетя длинные пальцы и прочищая горло, словно у него внезапно сел голос.
— Послушай, — чуть-чуть растягивая слова как человек, не вполне уверенный в своем праве говорить то, что суровый долг заставляет его произнести, начал он, сделал пару шагов по комнате и вернулся к столу, опершись обеими руками на спинку стула, с которого только что стал.
— Наверное, я не имею права с тобой так говорить, но… В конце концов, я старше тебя и… Это же ради твоего…
«Что за чушь я несу?» — тоскливо подумал он, обрывая очередную недожеванную фразу, заполнившую рот какой-то мякиной. – «Взял на себя роль морализатора, это я-то! Да уж, жизнь – сволочь ироничная, но не до такой же степени!»
И внезапно разозлившись на себя, горячо и сбивчиво заговорил о том, что тупой ржавой иглой царапало его почти весь вечер – о ее беспечности и доверчивости, способных обернуться для нее же самой большой и непоправимой бедой, о мамином доверии, которое оказалось попранным при первой же оказии, и о всех тех гадостях и гнусностях, которыми мог бы обернуться подобный ночной визит, окажись на месте гостя любой другой, менее порядочный, человек. «Учитесь владеть своими чувствами, Не каждый поймет вас так, как я,» — неожиданно процитировал он недавно прочитанные стихи иностранного поэта с непроизносимым именем, но девушка, похоже, так и не поняла, откуда взялась эта строчка.
— Я же даже имени твоего не знаю, — в сердцах вырвалось у него под конец. – Неужели ты не понимаешь, чем может закончиться такой вот ночной визит первого попавшегося мужчины?
— Но вы же не первый попавшийся! – трясущимися губами ответила не ожидавшая такой отповеди девушка. – Вы же…
— Что «я же!» — уже почти зло прикрикнул он на нее. – А что ты знаешь обо мне, кроме имени, растиражированного кучей дурацких плакатов, да пары книжонок стихов, от которых послезавтра и памяти не останется? Как ты можешь судить о человеке по его стихам? А вдруг в жизни я законченный мерзавец?
— Точно, мерзавец, — неожиданно звонким от слез голосом ответила девушка. – Мерзавец, который одних девушек спасает, а других безжалостно бросает, когда ему надоест в них играть.
— Что ты сказала?! – ему казалось, что он со всего маху налетел на неведомо откуда возникшую преграду.
— Сказала, что я полная дура, которая совершает глупость за глупостью, приводит в свой дом ночью первых попавшихся проходимцев, способных поиграть с девушкой как с куклой, а потом сломать ее и выкинуть в сточную канаву. А глупых девчонок надо учить, чтобы они перестали быть дурами, что вы блистательно и проделали!
Щеки девушки разгорелись, глаза сверкали так и непролитыми слезами, выбившиеся из прически темно-медные пряди рассыпались по щекам, и вся она так и напоминала античную скульптурку богини Эринии, что ночной гость не выдержал и улыбнулся.
— Нет, милая ланчи, это еще не урок был, а только прелюдия к нему. Скажите, что вас ждало, если бы инспектор узнал ваше имя и номер гимназии?
— Выгнали бы тут же, — сквозь зубы ответила девушка, резким движением отбрасывая волосы за спину. – И маме сообщили бы об этом…
— А этого вам совершенно не хочется, правда? Мама будет переживать, а у нее наверняка здоровье и так некрепкое верно? – задорно спросил гость, — Поэтому вы были готовы на что угодно, лишь бы эта история с кино до мамы не дошла, верно?
— Верно, — кивком подтвердила девушка, — но…
— Подождите, ланчи, — властно остановил ее незнакомец. – Мне кажется, что вы мне не все сказали, правда? Помимо исключения из гимназии вам ведь еще кое-что угрожало, не так ли?
Девушка на секунду окаменела, а потом решительно кивнула головой и потупилась.
— Стало быть, моя догадка верна и вам грозила встреча с verges, причем, учитывая ваш возраст, весьма болезненная и мучительная для вашего самолюбия, не так ли?
— Так, — сглотнув застрявший в горле тяжелый ком, подтвердила девушка и в упор взглянула на собеседника огромными, полными слез глазами.
Мужчина поперхнулся и словно разом растерял все запасы своего красноречия.
— А ты как думаешь, заслужила? – неожиданно шепотом спросил он, осторожно касаясь ладонью волнистой девичьей макушки?
— Ага… — тихонько выдохнула она и замерла, не смея поднять на него взгляд.
— Ну а раз «ага», то… – еще тише шепнул он – ты знаешь…
«Здесь и сейчас?!» — взглядом спросила она, и, прочтя ответ в его глазах, мучительно залилась краской.
«Ну не могу я иначе, малыш… Ты должна запомнить, что так нельзя… опасно. Ну что за сволочная штука жизнь… Ну почему, вместо того, чтобы позвать тебя в ресторан, на гулянье, я должен сделать это… просто чтобы защитить тебя от тебя самой?!» Он машинально накрутил на указательный палец прядь волос и резко дернул за нее, когда за спиной раздалось легкое покашливание.
Он обернулся и замер. Первое, что невольно бросилось ему в глаза – два нежных молочно-белых полушария, контрастировавших по цвету с серым платьем девушки. Незнакомка стояла, перегнувшись через спинку кровати, спрятав лицо меж вытянутых вперед рук и стараясь не дышать.
…Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он замер перед обнаженным чудом девичьего тела. Хрупкое и такое воздушное, почти прозрачное, оно, казалось, парило в сумраке комнаты, и он медлил и медлил, не решаясь коснуться этого такого совершенного и беззащитного тела.
Наконец он очнулся, в два шага пересек крошечную комнату… и через мгновение ночную тишину взорвал звонкий шлепок, а следом, после крошечной паузы, еще и еще.
«Что я делаю?!» — метались у него в голове разрозненные мысли, пока ладонь сама собой окрашивала недавнюю белизну во все оттенки раннего весеннего восхода. «Поднять руку на женщину – позор… недостойный мужчины. Но почему… почему я не чувствую, что я не прав?! Неужели я стал таким же, как они… все?!»
Девчонка (какая, к чертям, девушка? Девчонка она еще самая настоящая, цыпленок маленький) уже извертелась, стараясь как можно тише ойкать, чтобы не привлекать внимание хозяйки, хотя что стоили ее попискивания на фоне оглушительных шлепков? Наконец он почувствовал, что ладонь нестерпимо горит, и в полном смятении сделал шаг назад, не в силах оторвать взгляда от пылающей девчачьей попки.
Незнакомка тихонечко всхлипывала, не смея шелохнуться. И тогда он присел на корточки рядом с ней, бережно опустил подол платья, прикрывая то, чего он только что так дерзко касался. Ладонь его невольно мимолетным движением скользнула по горящим половинками и он даже не увидел – почувствовал, как замерла она в это мгновение, перестав дышать.
— Ну все, малыш, все, – горящая не меньше ее попки ладонь скользнула по спутанным волосам и задержалась на затылке, зарывшись в густые волнистые пряди.
Девочка по-прежнему не смела оторвать лица от старенького покрывала, которым была застлана кровать. И тогда он начал тихонько шептать ей на ухо все бестолковые и утешительные слова, которые только могли придти ему в голову, легонько поглаживая по волосам, словно она была совсем малышкой. Постепенно ее всхлипывания становились все тише и тише. Наконец она длинно прерывисто вздохнула и, к полному его изумлению, обвила руками его шею, прижавшись пылающим лбом к его лбу.
— Ты так ничего и не понял… — хрипло прошептала она и неожиданно рассмеялась. – Какая забавная штука – жизнь. Спасти от чужих шлепков, чтобы отшлепать самому – это так по-мужски. Впрочем, прошлый раз ты ограничился только спасением…
— Какой прошлый раз?! – с изумлением переспросил он.
И, прежде чем он успел собрать воедино все части этой головоломки, она вскочила с кровати, сунула руку в ящик комода и, поднеся кулачок поближе к свечке, разжала пальцы. На ладони, посверкивая изумрудным глазком, свернулся крошечный золотой лисенок…
____________
— Бабушка, ну бабушка, и что же было дальше? – рыженькая кучерявая девушка теребила задумавшуюся пожилую даму с удивительно яркими зелеными молодыми глазами.
— Да ты все прекрасно знаешь, вертушка! – засмеялась дама.
— Ну так раньше ты мне просто так рассказывала, а теперь мне мне для статьи нужно. Ты же знаешь, что мы сборник готовим к пятидесятилетию его гибели. Ну бабуль, ну рассказывай, пожалуйста!
— Через полчаса он ушел… В кармане у него лежала крошечная фотокарточка Эдгара-маленького и записка с маминым адресом. Той же ночью он тайно выбрался из города и вернулся к своему отряду… Я закончила гимназию, стала сестрой милосердия, хотела присоединиться к его отряду, но было уже поздно…
Она, прищурившись, взглянула в окно, где над изломами парижских крыш медленно уходило за горизонт розовое весеннее солнце, немного помедлила и продолжила спокойным тоном, каким привыкла говорить со своими пациентами.
— Да, было уже поздно. Его отряд попал в засаду… Некоторых пленных расстреляли, в том числе и его. Мама успела получить от него только одно коротенькое письмо. Я три года провела в полевом лазарете, там и деда твоего встретила, когда его контузило при Треланцо. Потом стало ясно, что наше дело проиграно, мы чудом успели забрать маму с Эдькой и сесть на последний пароход, уходящий в Европу.
— А дальше обычная эмигрантская судьба. Дед твой и шофером поработать успел, и в Великой Войне поучаствовать, а я все в госпитале служила, сначала в Фоше, потом в Валь де Гра. Ну да это все к делу уже не относится…
— Бабуль, скажи, — нерешительно начала девушка, — а ты… ты на него не обиделась тогда?
— Нет, — улыбнувшись, покачала головой зеленоглазая дама. – Обиделась я на него гораздо раньше, когда он так внезапно исчез из нашей жизни. Я же его тогда еще полюбила, малявкой. А он… Сначала я на него очень-очень злилась, за себя и за маму. Особенно когда Эдька родился и стало совсем трудно. А потом… обида понемножку растаяла. Знаешь, мама моя его же всю жизнь любила… И не винила ни в чем. Вот и я потихоньку вслед за ней перестала злиться. А тогда, в ту ночь… Если бы не он, я очень много глупостей могла бы в жизни натворить, я же девчонка была, совсем глупенькая.
— Так что можешь статью свою закончить фразой «Лана Елизавета *** стала единственной женщиной, которая обнажалась перед Ла Арлайном не ради любовных утех» и пойдем выпьем по чашечке кофе. Я тебе сварю такой же точно, как сделала тогда ему…