ClubPN

Тринадцать


Август



Мне не нравилось всё. Теплое, как суп, море, слепящая точка солнца в зените, тяжелый, влажный воздух, словно из одной воды выходишь в другую, и вся эта утомительная суета, сопровождающая возвращение с пляжа.

Проигнорировав предложение Кэтрин переодеться – до кабинок нужно было тащиться по раскаленному песку, я натянула платье прямо на купальник, сунула ноги в сандали и, даже не попытавшись распутать слипшиеся от соли волосы, поплелась вверх по каменной тропинке до пышущей внутри жаром машины. Черное кожаное сиденье тут же обожгло – бестолковая, расплата за мое упрямство и желание побыстрее убраться с этого пляжа. От усилившейся досады мне захотелось разреветься, но это было бы еще хуже, чем сверкать голой задницей навиду у всех, надевая сухие трусы, да и как это помогло бы мне вообще.

– Возьмем что-нибудь на ужин, – Паоло остановил машину возле деревенского магазина из тех, в которых обычно не бывает ничего, кроме алкоголя, сигарет, собачьих консервов и молока.

– Здесь? – вообще-то я, обиженная всё, всех и целый мир, не собиралась ничего говорить или тем более спорить, но не удержалась.

Супермаркет был не по дороге, но там хотя бы можно было купить черешню и мороженое, а тут что?

Магазин оказался большим, но тесным, с узкими проходами, по которым я ходила туда-сюда, в недовольном ожидании, пока Паоло и Питер решат, какое выбрать вино, и что они будут готовить.

– Смотри-ка, что тут есть, – окликнула меня Кэтрин, когда я делала очередной круг. В руках у нее были пакеты с разноцветными леденцами, .

Что-то больно кольнуло в горле. Вместо того, чтобы презрительно скривиться, что мне вообще-то уже не шесть, я смотрела на эти конфеты, выглядящие сейчас особенно нелепо и наполнялась непонятной мне злостью. Да, это я была та девочка, которой она раньше покупала сладости, но за время ее не такого уж долгого отсутствия я выросла – из своих детских платьев, игрушек, этих чертовых леденцов, вообще из всего, может, даже из самой Кэтрин.

Я отвернулась.

В морозильнике вместе с колотым льдом все же нашлось мороженое, фруктовое, а не шоколадное, как я люблю, но как-то ведь нужно было избавиться от застрявших в горле иголок. Я отнесла его Паоло.

Мороженое оказалось приторным, с искусственным вкусом и изюмом, больше похожим на ссохшихся таракашек. Я с трудом удержалась, чтобы не выкинуть его в окно прямо на пыльную дорогу, петляющую вдоль апельсиновых деревьев – даже бродячие коты отказались бы есть эту гадость.

Все еще мокрая и липкая от сладких потеков, я первая вылезла из машины, и сразу ушла в дом, чтобы не путаться ни у кого под ногами. Прохладный душ и чистое платье не принесли облегчения. Я спустилась вниз, где все уже собрались за столом. Отказалась от еды, от холодного чая с ягодами, отказалась играть в Уно, идти плавать в бассейне вместе со всеми я тоже отказалась.

Мне не было интересно, не было весело, а было неприятно и стыдно от себя самой. Я изнывала от жары, разлившегося во мне раздражения и от ощущаемой как никогда остро безнаказанности – никто не стыдил меня, не говорил, что нельзя кукситься на ровном месте, что обед для всех, и развлечения тоже, и хватит уже капризов, и…

– Вот ты где!

Я не знала, что Кэтрин вообще в доме, думала она со всеми в бассейне.

– Конфетку?

Она все же взяла эти дурацкие леденцы в том магазине.

– Не хочу, – в горле снова закололо.

– Котятки сегодня весь день не в настроении, – она положила ладонь мне на лоб, словно проверяла, не поднялась ли температура, – Чем же на это исправить? А несколько конфет помогут? Или что-то совсем другое…

– Что другое? – интонация вышла грубой – интереса в моем вопросе было куда больше, чем мне бы хотелось.

– Не знаю, – Кэтрин надорвала пакет с леденцами, – Как думаешь, что время от времени требуется некоторым девочкам?

Я молчала, очень хорошо зная ответ.

– Может, хорошая порка?

Если бы я могла, я бы рассмеялась на такой глупостью.

– Может, каким-то девочкам и требуется, но точно не мне, – звучало это абсолютной ложью.

– Да? – Кэтрин достала красный леденец и положила его на краешек стула, стоящего рядом с моим.

– Да.

– Мне так не кажется, – теперь оранжевая конфетка лежала на перилах. За ней чуть выше зеленая, и еще выше желтая. Я ждала, что леденцы скатятся вниз, но они лежали, как приклеенные, – Хорошая порка, как мы знаем, приводит в чувство даже самых закапризничавших детей. Отвести тебя в спальню за руку или ты сама поднимешься?

– Я не пойду, – хотела сказать я, но вместо этого взяла красную конфетку.

– Хорошая девочка, – она повернулась к лестнице, поднялась на несколько ступеней и положила следующий леденец на верхний столбик перил.

Два пролета, небольшой коридор – к дверям своей комнаты я подходила с полными карманами конфет и опасного любопытства – в серьезность намерений Кэтрин я верила не больше, чем в то, что меня нашли в капусте.

– Посиди пока тут, я скоро вернусь, – Кэтрин подождала, пока я сяду на кровать и вышла.

И что теперь? Почему-то мне стало смешно. Я представила, как она, чертыхаясь, безупешно ищет в этом доме ремень, в конце концов признает, что затея была дурацкой и… Снизу послышался скрип отъезжающей в сторону стеклянной двери. Я подошла к окну.

Сквозь щели коричневых ставней была видна только одна часть сада, самая дальняя, где за кругло выстриженными кустами росло несколько молодых олив. Кэтрин шла прямо к ним. Ее бледно-желтая майка двигалась солнечным пятном на фоне пожухшей зелени, цветы на длинной юбке плясали в такт шагам. Без раздумий она отломила несколько веток, очистила каждую от листьев – они падали прямо на выложенную щебнем дорожку – и развернулась обратно к дому.

Ох, что же скажет наш садовник Хесус, обнаружив завтра с утра с этот акт настоящего вандализма – ему становилось дурно от каждой случайно вытоптанной травинки, каждого увядшего листа.

Я повернула ручку, короткие перекладины ставен вытянулись вверх, не пропуская больше свет. От них пахло зноем и пылью. Задернула штору и села обратно на край кровати. Кэтрин должна была вот-вот вернуться. Внизу снова проскрипела сначала в одну сторону, потом в другую, выходящая на патио дверь. Легкие шаги отдавались на каменных плитках пола, по полированным деревянным ступеням снова зашуршал шелковый подол.

Кэтрин вошла в спальню, прикрыла плотно дверь и повернула ключ в замочной скважине.

– Легкие слишком, – она продемонстировала тощий букет, – Но для девочек, которых очень давно не секли, вполне сгодятся.

Я отвела глаза, мне не хотелось смотреть на прутья. Было совсем неинтересно, как они выглядят, учитывая для чего они предназначались.

Снаружи доносился смех, всплески, радостный галдеж – кто-то, может Паоло или Питер прыгал в бассейн, кто-то кидал мяч. Я пыталась расковырять в себе обиду, как подсохшую болячку, сосредоточенно и целенаправленн. Почему, все веселятся, смеются, плавают, а я сижу тут в ожидании, когда меня высекут? Но от осознания, что мне хочется быть тут, в моей команте с Кэтрин – пусть даже она с розгами в руках, а не там в бассейне, стало так обжигающе стыдно, словно солнце в своем слепящем зените смотрело сейчас прямо на меня.

– Я не хочу, – теперь я не знала, ложь это или уже правда.

– Я ничего не сделала – хотелось добавить мне, но понимала, что Кэтрин без труда найдет весомый повод, и не один, не только за сегодня, но и за все прошедшие дни. Смущение и смятение стали настолько невыносимы, что я стянула трусы, задрала платье и легла на живот, не дожидаясь пока мне это велят.

– Какие котятки стали самостоятельные и сознательные, – услышала я голос Кэтрин, – Не кричат, не возмущаются, не спорят. Сами раздеваются, сами ложатся и спокойно ждут порку. Красота!

Может, я уже забыла, как это бывает, может оливовый прут был правда слишком тонкий, но первые удары были почти безболезнены. Я хныкала просто потому что была порка, пусть и непохожая на настоящую, пока Кэтрин не перестала меня жалеть.

– Не крутись! – ее голос все еще звучал мягко.

Я правда успела забыть. Что такое розги, что такое хорошая порка, и каково это вертеться в попытках спрятаться от жалящих прутьев. Я заплакала, когда Кэтрин хлестнула особенно сильно и розга легла слишком высоко.

– Очень больно, да, – ее рука осторожно легла на вспухшие полосы, – Особенно тут. Но мы еще не закончили.

Я плакала. От розог, конечно, и может от того, что мне не нравилось всё кругом, даже теплое море, а больше всего я сама, от того, что Кэтрин не было так долго, от измучившей меня неприкаянности и так трудно дающейся иллюзорной взрослости.

И расплакалась еще больше, когда после всего Кэтрин положила на и так уже мокрую от слез подушку еще одну конфету.

Утром, сквозь сон, я слышала, как Паоло разговаривает с пришедшим Хесусом.

Хесус что-то спрашивал, волновался и путал английские слова, Паоло же повторял невозмутимо и медленно, чтобы садовник хорошо понял, что нет, он не знает, что случилось с молодой оливой, куда с нее подевались несколько ветвей, кому бы они могли понадобиться и для чего, но конечно проследит, чтобы такого больше бы не случалось.

Луч белого солнца пробрался сквозь щель недозакрытых ставней и обжог неприкрытую простыней щеку.