Фалька. Кусочки
Добавлено: Пн июн 20, 2022 9:14 am
Фалька
Кусочки
***
Кусочки – от слова «кусаться» (с)
***
На городском «чорном» было всего 250 человек. Небольшой плюс весной, обострение же. И минус осенью. А больше и знакомиться негде. Она и не собиралась вообще-то, помня, что ерунда все эти интернеты, ошибка ранней молодости. Но страничку все-таки завела, памятуя затасканный анекдот про лотерейный билет. Выйди из комнаты и выиграй желание, детка, ну же.
***
Первыми отсеялись любители внезапной смены ролей, готовые на все, за ними отвалились эротоманы, последними пропали чересчур обидчивые доминанты.
А с ним беседа пошла сразу, без приветов и расшаркиваний, всяких там «а когда у тебя это началось». Она никогда не умела завязывать письменный диалог и заполнять неловкие паузы неловкими же фразами, отмалчиваясь до победного. Поэтому он вел сам, умело и не смущаясь случайных касаний душами – как в страстном, но не очень приличном танце.
Недели две она пила крепкий кофе по ночам, запивала утренним кофе и набирала километровые исповеди, внутренне усмехаясь: он же еще не знает, что никуда она не пойдет и что вся эта писанина – просто разновидность психотерапии, когда голод одолевает, затмевая все вокруг. Перетерпеть приступ, выговориться – и снова можно дышать свободно.
Но он понял без слов. И встречу отложил, еще не назначив, тоже молча. Дотянул на буковках до того момента, когда она разобрала по кирпичикам свою десятиметровую стену из страха и высокомерия и осознала: пойду хоть сейчас, даже в пижаме.
Буковки смогли.
***
Кнут длинный и не для первого раза. Собака жгучая. От флоггера останутся захлесты, придется прятать потом, ну или прятаться. Это все, что она уяснила на очной ставке, пытаясь унять дрожь в коленях и опуская взгляд, когда вещи вдруг назывались своими именами. Ее красноречие помахало ручкой в изящной перчатке и ушло через заднюю дверь. Наблюдая за ним краем глаза, она расплескала недопитый чай.
Было бы вино, не пролилось бы, подумалось ей. Она могла бы пить его маленькими глотками, чтобы замаскировать стеснение и заговорить наконец, не скрывая ни взгляда, ни беспокойных рук.
Но он алкогольное собеседование сразу отверг, лишив ее единственного способа высказаться и явно получая удовольствие от процесса.
***
Письмо было изумительно невежливым и совершенно точно тянуло на хорошую порку.
- Это совершенно точно тянет на хорошую порку. Как минимум, сотня. У тебя 15 минут, чтобы смягчить себе приговор, - строки были похожи на удары плетью.
- Ну прости меня. Пожалуйста-пожалуйста. Я буду молчаливым привидением, - хотелось сказать ей. Но извиняться она не умела с детства, поэтому написала:
- Яволь, майн фюрер. Уже смягчаю.
И сопроводила корявым рисуночком, издевательским таким, мол, честь имею кланяться.
Последнее было определенно лишним, и ответ не заставил себя ждать.
- Сотня. Завтра. А за художества добавлю.
Она отключилась, а вечером, воровато выглянув в Сеть – только бы не столкнуться, прочитала:
- Наконец-то я услышу, как ты кричишь.
Всю ночь она не спала, а ее внутренние тролли потирали лапки: да ты ж зайка-интеллигент, ты и не знаешь, сколько я могу вытерпеть и как я умею молчать, как долго я этого ждала! Утром тролли отрубились, захлебнувшись кофе, крепким, как спирт.
***
Комната с низкими потолками. На стуле плеть, свернутая в кольцо.
- Ты знаешь, за что будешь наказана?
Кивок.
- Прости меня, - слова выдыхаются морозным ветром и не доходят до адресата.
Темный водоворот гнева и ярости. Дракон сегодня голоден, и он получит свое. Легкий шорох – он закатывает рукава рубашки, со свистом пробует плеть на запястье. След – она не видит, но знает, что он есть, – завораживает: вот он белеет, потом вспухает красной полосой. Как персонифицированная, пока еще чужая боль, которая через несколько мгновений станет ее.
Непослушные волосы заколоты в строгую прическу, спина обнажена. Хорошо, что спина, так не стыдно, а просто больно, а терпеть она умеет. С такой болью можно остаться на равных, не унизившись до мольбы, и даже возвыситься, выстояв. Но только не сейчас, когда готова зажмуриться и упасть на колени, отдаться в когти каким угодно монстрам, только бы не поднимать голову и не видеть равнодушного отчуждения в его глазах.
Как ты заставишь меня подчиниться, спрашивала она, если я не хочу? Он только усмехался – я не смогу зайти дальше, чем ты меня пустишь. И вот границы открыты – и она боится, что он не примет ее капитуляции.
- Прости меня. Пожалуйста! – и это уже почти отчаяние.
На этот раз он слышит.
Он размахивается, и плеть опускается на ее спину, и это уже не игра в подчинение, а настоящее.
Ей понадобятся силы, много сил, чтобы продержаться до конца.
Только бы никто не услышал ее крика. Никто, кроме него.
***
Мало кто узнает себя в чужом тексте, даже если говорить его словами. Ну и нефиг лазать по чужим текстам.
Кусочки
***
Кусочки – от слова «кусаться» (с)
***
На городском «чорном» было всего 250 человек. Небольшой плюс весной, обострение же. И минус осенью. А больше и знакомиться негде. Она и не собиралась вообще-то, помня, что ерунда все эти интернеты, ошибка ранней молодости. Но страничку все-таки завела, памятуя затасканный анекдот про лотерейный билет. Выйди из комнаты и выиграй желание, детка, ну же.
***
Первыми отсеялись любители внезапной смены ролей, готовые на все, за ними отвалились эротоманы, последними пропали чересчур обидчивые доминанты.
А с ним беседа пошла сразу, без приветов и расшаркиваний, всяких там «а когда у тебя это началось». Она никогда не умела завязывать письменный диалог и заполнять неловкие паузы неловкими же фразами, отмалчиваясь до победного. Поэтому он вел сам, умело и не смущаясь случайных касаний душами – как в страстном, но не очень приличном танце.
Недели две она пила крепкий кофе по ночам, запивала утренним кофе и набирала километровые исповеди, внутренне усмехаясь: он же еще не знает, что никуда она не пойдет и что вся эта писанина – просто разновидность психотерапии, когда голод одолевает, затмевая все вокруг. Перетерпеть приступ, выговориться – и снова можно дышать свободно.
Но он понял без слов. И встречу отложил, еще не назначив, тоже молча. Дотянул на буковках до того момента, когда она разобрала по кирпичикам свою десятиметровую стену из страха и высокомерия и осознала: пойду хоть сейчас, даже в пижаме.
Буковки смогли.
***
Кнут длинный и не для первого раза. Собака жгучая. От флоггера останутся захлесты, придется прятать потом, ну или прятаться. Это все, что она уяснила на очной ставке, пытаясь унять дрожь в коленях и опуская взгляд, когда вещи вдруг назывались своими именами. Ее красноречие помахало ручкой в изящной перчатке и ушло через заднюю дверь. Наблюдая за ним краем глаза, она расплескала недопитый чай.
Было бы вино, не пролилось бы, подумалось ей. Она могла бы пить его маленькими глотками, чтобы замаскировать стеснение и заговорить наконец, не скрывая ни взгляда, ни беспокойных рук.
Но он алкогольное собеседование сразу отверг, лишив ее единственного способа высказаться и явно получая удовольствие от процесса.
***
Письмо было изумительно невежливым и совершенно точно тянуло на хорошую порку.
- Это совершенно точно тянет на хорошую порку. Как минимум, сотня. У тебя 15 минут, чтобы смягчить себе приговор, - строки были похожи на удары плетью.
- Ну прости меня. Пожалуйста-пожалуйста. Я буду молчаливым привидением, - хотелось сказать ей. Но извиняться она не умела с детства, поэтому написала:
- Яволь, майн фюрер. Уже смягчаю.
И сопроводила корявым рисуночком, издевательским таким, мол, честь имею кланяться.
Последнее было определенно лишним, и ответ не заставил себя ждать.
- Сотня. Завтра. А за художества добавлю.
Она отключилась, а вечером, воровато выглянув в Сеть – только бы не столкнуться, прочитала:
- Наконец-то я услышу, как ты кричишь.
Всю ночь она не спала, а ее внутренние тролли потирали лапки: да ты ж зайка-интеллигент, ты и не знаешь, сколько я могу вытерпеть и как я умею молчать, как долго я этого ждала! Утром тролли отрубились, захлебнувшись кофе, крепким, как спирт.
***
Комната с низкими потолками. На стуле плеть, свернутая в кольцо.
- Ты знаешь, за что будешь наказана?
Кивок.
- Прости меня, - слова выдыхаются морозным ветром и не доходят до адресата.
Темный водоворот гнева и ярости. Дракон сегодня голоден, и он получит свое. Легкий шорох – он закатывает рукава рубашки, со свистом пробует плеть на запястье. След – она не видит, но знает, что он есть, – завораживает: вот он белеет, потом вспухает красной полосой. Как персонифицированная, пока еще чужая боль, которая через несколько мгновений станет ее.
Непослушные волосы заколоты в строгую прическу, спина обнажена. Хорошо, что спина, так не стыдно, а просто больно, а терпеть она умеет. С такой болью можно остаться на равных, не унизившись до мольбы, и даже возвыситься, выстояв. Но только не сейчас, когда готова зажмуриться и упасть на колени, отдаться в когти каким угодно монстрам, только бы не поднимать голову и не видеть равнодушного отчуждения в его глазах.
Как ты заставишь меня подчиниться, спрашивала она, если я не хочу? Он только усмехался – я не смогу зайти дальше, чем ты меня пустишь. И вот границы открыты – и она боится, что он не примет ее капитуляции.
- Прости меня. Пожалуйста! – и это уже почти отчаяние.
На этот раз он слышит.
Он размахивается, и плеть опускается на ее спину, и это уже не игра в подчинение, а настоящее.
Ей понадобятся силы, много сил, чтобы продержаться до конца.
Только бы никто не услышал ее крика. Никто, кроме него.
***
Мало кто узнает себя в чужом тексте, даже если говорить его словами. Ну и нефиг лазать по чужим текстам.