Фалька
Смена полюсов
***
Вырвано из контекста с того самого места, на котором все началось. Контекст не пострадал.
***
Здесь это все не могло произойти. А где-то там – очень может быть.
***
…Он вошел в кабинет и требовательно посмотрел на охранника. Немолодой полицай тяжело поднялся со стула и, звякнув ключами, прошел к камерам.
- Эта? Буйная девица, ничего не скажешь. Забирайте-забирайте. А тебя, - это уже ей, - чтобы я больше не видел ни здесь (пальцем в камеру), ни там (рукой куда-то в окно). В следующий раз так просто не отвертишься.
Он ответил после долгой паузы, не отрывая взгляд от ее лица:
- Спасибо. Я сам с ней разберусь. Идем.
Замок лязгнул, и Рика шагнула наружу, с наслаждением выпрямив затекшую от долгого сидения спину. Благодарить почему-то не хотелось, а утреннее солнце было слишком горячим и совершенно очевидно не предвещало ничего хорошего. К машине они шли чуть поодаль друг от друга. Он не улыбался. Но вроде бы и не злился. Просто молчал, и это позволяло как минимум молчать тоже. Но напряжение тяжелым смогом висело в воздухе, и когда проехали поворот, Рика не выдержала.
- Куда мы едем? Рэм?..
- Ко мне.
- Эммм… Здорово, конечно, но я хочу домой, горячий душ и пол-литра кофе.
- Душ у меня есть, и кофе тоже. Даже со сливками, - он говорил, глядя на пустую дорогу так, будто там что-то было, а в машине никого не было.
- Нет, стой! Так не пойдет. Ну послушай же меня, - она дернула его за рукав. – Я просидела полсуток в этой проклятой камере, я устала, я хочу домой. К себе домой! Когда я отдохну, то с удовольствием загляну к тебе – хоть на вечер, хоть на всю ночь. В конце концов, это было спасение или..?
- «Или», именно «или», - он резко свернул на обочину, оттормозился, взял ее за подбородок и, медленно, с нажимом проговаривая каждое слово, произнес: Мы. Едем. Ко мне. Я нарушил все инструкции и забрал тебя из участка под честное слово. Мое слово. И за свои удивительные штуки ты ответишь по полной. Я накажу тебя, больно накажу. Давно пора было.
Он наконец улыбнулся, нехорошо так. Как двуногий хищник, уже поймавший свой обед, но оттягивающий трапезу до момента, пока официант подаст стакан с кровавым напитком. Кровь… Кровь? Почему это вообще пришло ей в голову?
- И ты думаешь, что я позволю тебе это сделать?
- У тебя нет выбора. Будешь спорить – отвезу обратно, – он чуть отвернулся, словно уже принял решение. – Суд через неделю – и это будет веселая неделя, не сомневайся. А приговор тебе не понравится, тюремный палач не так деликатен, как я. Поэтому советую ехать со мной. Получишь свое, начнешь думать тем местом, которое для этого предназначено.
- Да ты…
Рика набрала воздуха, чтобы ответить что-то ну очень язвительное про чью-то почти потерянную работу, но мысли почему-то не хотели становиться словами. Он почувствовал это:
- Вот и хорошо, помолчи пока.
***
…Рика знала, что такое боль. Пацанка и хулиганка, в детстве она часто дралась с мальчишками до синяков, прыгала в крапиву с гаражных крыш, падала с велосипеда, разбивая до кровавых ссадин коленки и локти. С каким-то лихим обреченным энтузиазмом училась кататься на сноуборде, вынеся из всего, что говорил инструктор, только одно: будешь учиться чему-то новому – будешь падать, больно падать.
Потом кто-то умный и авторитетный сказал ей: ты же девочка, хватит уже! И она честно старалась сделать вот это «хватит»: перебраться из драных джинсов в платье, сменить дворовых подружаек на хороших девочек и правильных мальчиков. И ей почти удавалось, да, удавалось, если бы только не эти сносящие крышу приступы злости на себя и на весь мир. В такие дни она старалась ни в коем случае не садиться на порядком побитый велик, не вставать на доску, и вообще не выходить из дома, потому что бордюры сами вырастали под колесами, на горе ловились канты, а машины даже на переходах пролетали буквально в паре сантиметров от нее.
Став взрослее, Рика поняла, что просто так ничего не случается, и саморазрушение приобрело более конкретные очертания. Хорошо зашел алкоголь и ночные прогулки, заканчивавшиеся стычками с другими компаниями и мелким хулиганством. После таких вылазок она несколько дней ходила умиротворенная, как насытившийся кот. А потом все повторялось, и она снова искала что-то в коктейлях, в драках, в разбитых стеклах, не понимая, что ищет. Впрочем, ходя по краю, перейти границы себе не позволяла – это бы разрушило ее с таким трудом налаженную жизнь.
А потом появился Рэм. Он был старше ее и работал в местном полицейском участке в звании, которое она постоянно забывала, потому что все время думала о другом – о чем-то неуловимом, но бесконечно надежном, от мира правильном, которое он в себе нес. Там, где она пасовала перед неудачами, уходила от ответов или наоборот шла на конфликт – а гори оно все синим пламенем, он стоял, как скала, и об эту скалу разбивалось все лишнее, наносное, изменчивое. Иногда девочка становилась хорошей, и ее до глубины души пронзало это настоящее. Но любая твердь вызывает желание проверить ее на прочность, и Рика проверяла. Долго, почти год. Однако скала выстояла. Рэм ни разу не сорвался на нее, вытаскивая из всевозможных передряг. Встречи переносились, обещания забывались, резкости игнорировались. Котенка жалели и гладили по шерстке. Так должно было быть и в этот раз. Но что-то пошло не туда.
***
Потом все было как в тумане. Дача, биип, приехали. Высокий – метра три – забор. Хрустящий щебень на дорожках. Ели – «сам сажал, прижились». Душ? Вот сюда, свет справа, полотенце на батарее. Кофе? Нет, лучше чаю. И дай чего-нибудь сладкого, пожалуйста, очень хочется. И ни галочки на обоях, ни зазубринки на деревянном столе – взгляду не за что удержаться, некуда спрятаться, и мечется внутри испуганная птица. А на нее саму словно морок навели. И, уговаривая себя не спать, чтобы не пропустить ничего из этого странного дня, Рика отключилась на неудобном жестком диване и очнулась только к вечеру, когда солнце уже почти скрылось за видневшимся в окне лесом. Что-то теперь будет...
Подумать дальше она не успела. Рэм зашел в комнату, посвежевший, переодетый, но его домашнее до обидного напоминало форму.
- Выспалась? Прогуляйся до тайной комнаты и пойдем обсудим твой вопрос.
В ванной она нарочно долго плескала на лицо холодную воду, а вернувшись в комнату, так резко распахнула дверь, что занавески взметнулись вверх. Рэм стоял у окна, а в руке у него была (плеть? ну да, наверное, это она и есть).
Рика замерла, словно запнувшись.
- Зачем, зачем тебе это все? Неужели нельзя обойтись словами? Я взрослый человек, и я сама знаю, где и как мне развлекаться.
- Зачем? Затем, что мы договаривались выбраться на озеро с палатками, а вместо этого моя восхитительная подруга напробовалась какой-то дряни и провела ночь в участке, испортив нам обоим выходные. Слова ты не понимаешь, я давно это заметил. Нет, не так – понимаешь, ты же не какой-нибудь муравей все-таки. Не воспринимаешь ты их. Тебе нужно действие. Так что прошу, - он указал на широкую, похожую на массажную кушетку. – Снимай джинсы и располагайся.
Она пропустила приглашение мимо ушей, и взгляд ее уперся в наливающийся вечерней чернотой кусочек заоконного неба. А может, и правда массажная? И сейчас она послушно ляжет, а он усмехнется: попугал, и ладно, наказание окончено, да здравствует удовольствие…
- Эй, - он пощелкал пальцами влево-вправо. – Удовольствия не будет. Не сегодня.
Рика, с трудом оторвавшись от неба, вернулась обратно в комнату. Все понятно, мысли вырвались из головы и расползлись по ничего не скрывающим занавескам. Поэтому он их видит. Или слышит. Ну или как там правильно обращаются с мыслями…
- Это унижение!
- Унижение – что? Подчиниться, послушаться раз в жизни? Ответить за свои фокусы? Достойно вытерпеть боль? – он вздохнул. – Ты слишком много думаешь. Перестань. Перестань думать. Просто делай, как я говорю. Вот прям по пунктам.
- Что…делать?
- Подойди ко мне.
Это показалось проще простого – три шага, и она рядом – между ним и этой ехидной кушеткой. Вот только ровный пол вдруг пошел ступеньками вверх, стал подниматься под ногами, как беговая дорожка, когда вдавливаешь кнопку наклона.
- Сними джинсы.
Рика повернулась к нему спиной и непослушными пальцами попыталась расстегнуть пуговицу. Это же элементарно, Ватсон, просто разденься и ляг. И не забудь снять штаны. Пифагоровы штаны необъятной ширины, удивительной длины. Руки дрожали, тесная джинса-насильник-не-пройдет не желала стягиваться с бедер и предательски заползала обратно наверх. Она сдалась, присела, по-детски закрыла глаза кулаками, чтобы не выпустить подступающие слезы.
- Я так не могу. Не могу, не могу…
- Что именно ты не можешь?
- Все! Точнее ничего не могу! Давай мы забудем это, и я просто уйду домой. Считаешь мой способ расслабиться поводом для расставания? Ок, давай расстанемся. Только прекрати это…этот…
Она хотела сказать «цирк на воде», но не смогла. Потому что что-то незнакомое, темное, скрытое в ней так глубоко, что она и не догадывалась про его существование, шептало теперь из своей бездны, что нифига это не цирк.
- Расстаться? Как пожелаешь. Но это мы обсудим после. А сначала я тебя выпорю.
- Не мог бы ты?..
- Не мог бы. Раньше надо было думать. Не отворачивайся.
Она старательно тянула время, растягивала его, и без того длинное, как лапшу, наматывала на вилку, поднимала высоко над головой. Долго, бесконечно долго ковырялась с несчастной пуговицей, как будто не расстегивала, а пришивала ее намертво, навсегда.
- Майку тоже. Не снимай, просто подними.
Вот тут Рика уже не смогла сдержаться, и слезы покатились по щекам. С тем, что придется остаться без штанов, она уже почти смирилась за эти долгие минуты, но дальнейшее уже было совершенно неприемлемо. Чтобы не расплакаться позорно еще до начала экзекуции, она выругалась, тихо, но вполне различимо. А не пошло бы оно все вниз по матушке по Волге. Нет, не так, конечно. Но все равно получилось смешно.
- Ты слишком много говоришь, - в его голосе отчетливо прозвучал еле слышный вшшшух гильотины. - Закрой рот и раздевайся, иначе получишь добавки.
С закрытым ртом процесс пошел быстрее. Джинсы наконец спали и были отброшены ногой к стулу, а майку он все-таки закатал ей сам. До шеи. Ок, милый, я это тебе припомню…
Прервав вершившуюся внутри нее месть, он подтолкнул ее к кушетке.
- Ложись. Руки перед собой.
Он застегнул на запястьях тяжелые кожаные наручи, закрепив их у изголовья, затем проделал эту же операцию с ногами. Потом широким ремнем пристегнул ее за поясницу. Все. Теперь не пошевелиться. Отошел в сторону, полюбовался:
- Отлично!
Она молчала.
- До эшафота мы добрались. Теперь объясню еще раз, в чем суть да дело – не в качестве нотации, а для лучшего понимания. Пьянки-гулянки, драки твои – мелкое это все, незначительное. И черт с ними, с палатками, в другой раз съездим, когда передумаешь расставаться. А вот в голове у тебя бардак. Ты, как бы это поточнее выразиться, сопротивляешься нормальности, постоянно конфликтуешь со всем миром. Не веришь в то, что обещания можно выполнять, а удовольствие получать без экстремизма. Тратишь силы на ерунду и не можешь признать, что неправа. Но это не ими всеми ты так недовольна, а собой. И воюешь ты сама с собой. Нужна перезагрузка. Тебе нужна, не мне. Но я могу ее устроить и устрою. Не пытайся вникать сейчас, просто слушай. Запоминай. У тебя будет куча времени оплакать свои царапины и подумать над тем, что я сказал. Поищи это в себе, прислушайся. И не пытайся настроиться – все равно не вытерпишь.
Из Рики, прослушавшей начало фразы, но зато собравшей силы по крайней мере на следующие минут пять, словно выкрутили последний болт, который держал непрочную защиту. Она – не защита, а она сама – распадалась на кусочки. Да, действительно, ну конечно, не вытерплю. А тебе-то откуда знать?
- Поехали!
Как ни странно, первые удары оказались несильными, и она храбрилась про себя – это мы выдержим, это мы переживем. И вот тогда-то и началось. От пяти до десяти совсем немного – но как будто пустыня пролегла, тяжелая, жаркая, безводная…
- Все, все, хватит! Остановись! – она почти кричала, но все же отмечала, что еще может себя контролировать. Может замолчать, если потребуется. Пока еще может.
- Обязательно, но чуть позже, - он чуть отошел и размахнулся снова.
Свист, удар, боль. БОЛЬ. Снова боль. Она была одновременно и ощущением, и словом, горячим, красным, распадающимся на вспыхивающие буквы-искорки. Надо запомнить, запомнить это и выплакать потом, только не сейчас, чтобы не показать, как ей больно и страшно, страшно, страшно.
- Аааай!
- Это присказка, не сказка, сказка будет впереди.
- Хватит! Ну хватит уже!
После двадцати (тридцати, сорока, больше? неважно) она уже не просила пощады, только вздрагивала всем телом, всхлипывала на вдохе. Где же слезы сейчас, когда они так нужны?
- Я поняла, все поняла, - рыдания рвались из горла, но не могли вырваться, только теснились мешающим комком. Она попыталась приподняться на локтях, но ремни держали крепко.
- Тихо-тихо. Ляг на место. Ничего ты не поняла. Продолжаем.
Еще боль. Раскаленная, как спица – и это тоже были не слова, но картинка, пылающий иероглиф с сотней смыслов. Надо было соглашаться сразу, не спорить, было бы не так больно – где-то поверх сознания думала она, забывая, что «поменьше» никто и не предлагал. Боль-протест, боль-обида сменились на просто боль, затопившую все, а он все поднимал и опускал плеть на ее тело, словно не замечая, что она тонет.
И вот теперь она поняла, что от нее больше ничего не зависит, что она не может больше балансировать на краю этой пропасти, и остается только идти в пучину, туда, куда ведет ее этот так странно открывшийся ей человек, знакомый незнакомец. Ощутив это каждым из пяти чувств, она в последний раз вдохнула прежний воздух и шагнула, как упала.
Планета покачнулась, и полюса поменялись местами. Звездное небо под сжатыми веками собралось в ком, встряхнулось и снова рассыпалось на созвездия, сменив карту. Огромные тополя, прячущие верхушки в звездах, вывернулись из грунта и зашатались, грозя обрушить мироздание.
Когда небо встало на место, и тополя снова укрепились корнями в земле, она обнаружила, что он сидит рядом и держит руку на ее спине.