Фалька
О – облом
***
Как во мне возникла Тема, я до сих пор не знаю, но всю свою жизнь «до» я провела с ней наедине, без интернетов и собеседников, «включаясь» от случайных упоминаний о наказаниях. Реальных наказаний, настоящей боли не было ни в семье, ни рядом с ней. Родители всей своей педагогической сущностью избегали физических воздействий, упирая на моральные…и получили то, что получили, сами не зная об этом.
«Таких» книг мне попадался самый минимум. «Таких» фильмов еще меньше. Впрочем, вселенский эгрегор был богат и щедр. Информация пришла в мозг из ниоткуда, осталась в нем и обжилась по полной. Сначала был некто – мысленный наставник, бесконечно мудрый и терпеливый, который долго-долго объяснял девочке (мне? или я просто смотрела на это со стороны?), в чем ее вина, заставлял раздеться, потом порол – больно, но почему-то до дрожи приятно, потом успокаивал. Весь день после я чувствовала необыкновенную свободу – нет, освобожденность, которую давала мне эта воображаемая боль. А на следующую ночь все повторялось.
К моим 17-ти наставник-мудрец трансформировался во вполне себе привлекательного мужчину в расцвете сил, который одним своим присутствием в голове стал мешать мне устроить личную жизнь. Впрочем, она и сама не желала устраиваться – случайные бойфренды явно не догоняли, чего я от них хочу, а объяснить про потребность в боли без словарного, конкретного называния этой самой боли я не могла, не умела. Боялась, еще не осознавая стыд частью своей Темы. К 20-ти я научилась циклично забивать на очередной облом – ведь все впереди, порки нет, найдем работу и окунемся в нее по самые уши, чтобы потом уснуть и не думать, больше никогда об этом не думать.
***
Мы познакомились в местной окололитературной тусовке. Он – заглянувший на огонек лохматый программер-пофигист с супершироким кругом увлечений – от сноуборда до поэзии, так непохожий на «типичного айтишника» – широкий, подкачанный, по-мужски большой, с той особенной походкой, которая заставляет девушек слегка подтаивать. И я – какая-то неуклюже-тонкая, впервые после универа обрезавшая косы до «под мальчика» и наслаждавшаяся непривычной легкостью. И да, никакой любви с первого взгляда не было.
Было узнавание, внимательное вглядывание на редких встречах, неспешная переписка в соцсетях и один его стихотворный опус, не то чтобы намекнувший, но прямым текстом сказавший мне, что передо мной тематик. И это означало, что мои…хм, мечты имеют право быть. И может быть, даже сбудутся. Но на фоне прошлых разочарований я так и не додумала эту мысль, насильно запрятав ее где-то между получением диплома и сменой работы.
А через месяц был удар током, взрыв, маленькая Хиросима. Нас с подругами понесло на фестиваль авторской песни – якобы почитать, но вообще послушать и просто нескучно потратить выходной. Но погода оказалась премерзкая – промозглая, совершенно не летняя, лил дождь, палатки сносило ветром. Мы практически не высовывали носы на поляну и слушали музыку из-под крыши орговского фургона. Народ тоже мок и прятался где мог, поэтому мы слегка удивились, когда от леса к нам направились двое молодых людей с ковриками-пенками вместо зонтов.
- О, нас идут послушать.
Мы пересмеиваемся, парни подходят ближе. И…
- Привет!
- Привет…
Я узнаю его не сразу. Он без футболки – ну ага, промокнет же, а что холодно – так танки не мерзнут. Лохматость куда-то делась, а в движениях появилась та спокойная властность, которая много лет потом держала меня в постоянном предвкушении чего-то опасного, темного, но все не случающегося. Так и не случившегося…
- Пойдем-ка поближе, послушаем. Я с тобой поделюсь своим зонтом.
Он разворачивает пенку, берет меня за плечо,подтягивает чуть ближе – и я ухожу в тот самый транс, в который погружалась еженощно и иногда днем. Каждая клеточка кожи словно наполняется электричеством и искрит даже не от прикосновения – просто от поворота в мою сторону. До вечера я хожу словно под гипнозом и слабо реагирую на посторонние раздражители.
...Холодная июньская ночь, разгуляйные танцы у складывающейся от ветра сцены, походная гречка с мясом из одного ведра, чай – крепкий, как коньяк, – из другого, потом ночные умствования у костра (блин! дождь! как он это сделал?), и вот уже ехать куда-то поздно и лень, и мы идем спать в его «девятку».
- Что-то я совсем замерз.
- Хочешь, погрею тебе ноги?..
Дальше провал, а потом расплывающаяся от дождя картинка – капли стекают по стеклу, он лежит, я сижу у него в ногах и ладонями согреваю ступни. Мне хорошо, в моей голове все логично – он мужчина, он старше, он понимает, что и зачем я сейчас делаю. Это все прелюдия, вот сейчас он поудобнее развернется, перегнет меня через колено, ииии да случится наконец боль, долгожданная, необходимая и оттого такая сладкая. Причина? Нет? Придумаем… Но наступает сон.
Утром я все еще верю в сбычу мечт. Пусть не сегодня, не завтра, но хотя бы послезавтра.
***
Время – мой союзник. Я изучаю матчасть, подбираю слова, чтобы сказать их (когда?). На видимом, общем плане мы, что называется, «встречаемся» - бродим по городу, знакомимся родителями – не «с», а именно «родителями» - как будто обмениваемся чем-то: бабушкиными оладьями, мамиными вязаными носками, запахом отцовских сигарет. А на плане невидимом, тайном зреет что-то совершенно космическое, выросшее на моих ожиданиях до межпланетарных масштабов. Зреет – и покачивается на тонких ножках, как на картинах Дали, растет – и не падает. Знаете, как это – когда что-то все время на подходе, вот-вот, но все никак не… То футбол не вовремя начался, то квартира занята, то любимый попугай не хочет говорить слово «лес» и другие идиотские несвоевременные события.
Пару раз самоконтроль дает сбой, и – не слова, попытки слов прорываются сквозь стену внешнего благополучия. И остаются незамеченными. И на смену вере и предвкушению приходит затягивающая звенящая пустота, из которой ничто не может вырваться, чтобы стать явью.
Несколько лет я живу фантазиями, отточив их до совершенства, не оставляя, впрочем, попыток сделать сказку былью. То есть болью. Провоцирую – наряды, киношки, «случайно» не закрытые вкладки на компьютере, игры в патриархат, откровенное хамство… Но нет, нет, все равно НЕТ!
…Когда до меня наконец дошло, СКОЛЬКО я выдумала и какую империю на этом построила, я прокляла свою ни черта не работающую женскую интуицию и напилась, как не напивалась никогда в жизни. Сначала с котом – как сильная независимая женщина, потом с «Идиотом» Достоевского – на всякий случай. А потом к попойке присоединился запропастившийся мудрец-наставник. Он не то чтобы состарился, но уже подошел к сорока и еще помудрел. Поэтому уже не пытался читать нотации и не хватался за розгу, как в детстве, а только сочувствующе кивал и подливал еще вина.
***
Время – мой милый пони. Стивен Кинг знал правду, чо уж там. В 20 кажется, что времени вагон, в 30 понимаешь, что его нет совсем. И устраиваешь большую истерику. И находишь наконец нужные слова. И исходя на сироп от своего отвратительного манипулирования снизу, говоришь: ну выпори ты меня уже! Неужели ты не видишь, не понимаешь, что мне это нужно! И – он соглашается, вот так вот просто, как будто не было всех этих обломных лет.
Да нет, не так уж и просто….
Паганини капризничает. Действующие лица долго ломаются. Дети не дают уединиться. На работе заставляют работать - о сюрприз, и по вечерам тоже. Но вот все трое в сборе – мы и веточка. Веточка - и мы.
- Знаешь, как часто мне хотелось тебя…вот прям согнуть, сломать, ударить…
- И почему же ты до сих пор не..?
- Вот как-то так… Все думал, что не вовремя… Или что тебе не хочется.
Многоточие – не просто знак, это молчание, заполненное несказанными словами. А веточка-то – вот она. Слово «розга» вслух никто не произносит, эвфемизмы кажутся надежнее. «Наказание» - еще чище, скажем просто «массаж».
- Ну иди сюда.
Мысли – раз, два, три! – построились! Вот сейчас оно наконец случится!
(Раздевайся) – нет.
(Считай) – нет.
- Ложись, я сейчас приду.
(а как же – он все сделает, как надо? и встречное, накрывающее предчувствием боли, не физической, а другой, «не той» – не будет «как надо», будет…как обычно, в общем)
Он водит по моей спине розгой, и на какой-то момент тело включается в игру, по коже словно бы проскакивают маленькие искорки электричества.
Первый удар оказывается неожиданным, но не сильным. За ним почти без паузы второй, третий, четвертый… Но долгожданная боль приходит позже, когда он – в полутьме – «мажет», попадая по пояснице и боку.
- Аааааа!
- Не туда попал. Больно?
Он гладит меня по захлесту. А я… Я физически чувствую, как он боится - меня? Как мне сейчас хочется вскочить и заорать: привяжи меня! Скажи: лежи ровно. Будет больнее. И самое главное – догадайся об этом САМ! Но нетнетнет, он не зверь, не садист, он психически здоровый человек, хороший муж и отец и вообще прелесть.
…Переждали, продолжаем. Затыкаю себе рот подушкой – нет, мне все еще не больно, не настолько больно, чтобы подать голос, но с каждым ударом все сложнее удержаться от едких комментариев типа: «смотри, куда бьешь» и «это все, что ты можешь?».
Я всеми силами своей души пытаюсь «включиться». Вспоминаю наставника-мудреца – ну же, приди, помоги мне! На какой-то миг мне удается поймать волну, и я фиксирую момент, когда боль вроде бы и есть, но ее нет. Есть свист розги, есть прикосновение, «приземление», есть мурашки под кожей одновременно в нескольких местах тела, когда не знаешь, куда придется следующий удар. Но боли нет.
А потом все останавливается.
- Тебе достаточно?
Он кладет розгу-веточку и отпивает большой глоток пива из заранее приготовленной бутылки. И еще.
Я не встаю – мне не за что больше держаться. Все мои хлипкие многоэтажные костыли сломаны, монстры на тонких ногах рухнули. На меня накатывает огромная, дикая, нечеловеческая усталость. Я всей кожей ощущаю его непроговаривамое "заставила все-таки" - нет, он так не думает - сознательно не думает, но сейчас я чувствую больше, чем он знает про себя со дня появления на свет, и осознаю свою неуместность, инаковость. Теперь я знаю, что никогда не смогу попробовать боль.
Весь следующий день мне хочется рыдать. А потом убивать. И снова рыдать. А потом меня накрывает настоящая пустота, в которой больше ничего не звенит.