ClubPN

Эрмуэт


Игры доброй воли


Несчастливый четырехлепестковый цветок бенжерии в моей руке. Маленький желтый символ того, что сегодня мне не повезло. Не мне одному, конечно – когда разбрасывают букет пятилепестковых символов династии, в толпе на площади примерно один из тридцати получает знак судьбы, что он не угоден в этом городе. Значит, изгнание – до разбрасывания цветов на коронации следующего монарха. То есть изгнание моего носителя. Ну, а лично мое изгнание будет скорее вечным, поскольку шансы вернуться в этот мир ничтожно малы.

Я подождал, пока цветок с четырьмя лепестками станет абстрактным символом.

И ушел.

Всегда воспринимаю свои перемещения как уходы, а не как появления.
И потому, что позади остался очередной кусочек жизни, а что впереди – абсолютно неизвестно.
И потому, что складываю в сознание опыт. Кусочками или кусманами – в зависимости от того, кем я стану и как долго мне хочется быть в очередном месте.
И потому, что все существа любят пропадать из банального "здесь" в непонятное "там".
Другое дело, что непонятное "там" рано или поздно превратится в серое и скучное "здесь", но до этого еще нужно дожить.
Но, в отличие от других, когда я доживаю и не хочу оставаться, я могу уйти.

Чем проще символ, тем проще уход. И чем он распространеннее, тем больше выбор для места появления. Вряд ли где-то найдется что-то похожее на узор с ковра Авд Рухмана аву-ль-Рихима, да осенит его Тысячеглазый Бархат Небес, со вплетенными фразами книги "Ар-рухна Исма". Легче всего использовать вертикальные обелиски – все существа во всех мирах обожают ставить такие памятники. Но в принципе годится и что-то посложнее, особенно если уйти нужно позарез. Как-то у Двойной Арки Великого Председателя, на меня выскочила шестерка наемных убийц. Разумеется, из правой половины – даже бандиты не рискнут проходить под левой частью, предназначенной только для Великого Председателя. Троих я положил, но когда опрокинулся с раной, пришлось уходить, упираясь взглядом в гигантские желтые изгибы Арки. Оказался рядом с каким-то клоуном. И был очень голодным, но живым, что было существенно важнее.

Абстрактный крест предстал какой-то эмблемой, которую сунули почти в лицо.
Кажется, я – Фред, директор туристического бюро.
Впрочем, моя рука поднимается к головному убору автоматически еще до осознания образа мышления в этом мире – открывание мозга символизирует дружелюбие у большинства культур.
Мне что-то показывают.
Удостоверение.
Клинок и трость.

Вот бывает ощущение, что с вами говорят на вашем языке, и слова знакомые, а не понятно ничего.
Не то Harassment Corporal, не то Harassment Corps. Служба поощрения активного внедрения коррекционных методов уравнения различных гендерных страт в государственных и негосударственных учреждениях. Если я не пропустил еще полдесятка канцелярских оборотов.
Хотя до урслаяна-официального все равно не дотянули.
Феминофанатики.
Впрочем, к этому все и шло после парламентских выборов.
Но это уже не ко мне.
Потому что мне здесь уже не нравится.
Поднял глаза на хозяйку корочек.
Фыркнул, вспомнив памятью Фреда рекламу бюстгальтеров "Смотри в глаза, я сказала – в глаза!", когда увидел очки – аккурат в форме лифчика.
Улыбнулся.
Сказал: "Рекомендую наносить на ручку зарубки по числу применений. Не считая мексиканцев".
Извини, Фред. Ты же останешься.
Но доброволен только я.
Потянулся внутренне к такому же кресту на машине и подождал, пока рисунок станет абстрактным символом.
Успел увидеть бешенство в глазах дамы.

И ушел.

Крест был большим.
А глаза его – черными.
Я – Исаак Лакедем.
– И ты будешь вечно идти, и не будет тебе ни покоя, ни смерти.
Тут он угадал.
Только не знал, что у меня есть не только будущее, но и почти вечное прошлое.
Во всяком случае, начало этого прошлого я почти не помню.
Иногда мне кажется, что я создаю миры при каждом переходе, а не перехожу в существующие.

Копьеносец явно не понял из нашего разговора ничего, заорал что-то на непонятном языке и попытался пнуть меня.
Я не стал уклоняться.
Подождал, пока калига со всеми витыми ремешками станет абстрактным символом.

И ушел.

Я увидел перед собой черный высокий шнурованный ботинок.
И тут же ощутил, что меня тянут за волосы.
Нет, не так.
Я ощутила, что меня тянут за волосы.
Еще через долю времени я почувствовала расплющенные моим весом молочные железы.
Самка.
Двуполая система.
Бывает.
Я помню даже пребывание в пятом Запретном Гендере.

Я – Ана.
Ведущая видеона.
Так.
Кажется, сейчас меня будут насиловать.
Естественно, я пробовала бессчетное количество сексуальных практик.
Но мой опыт – добровольный опыт.
Какая жесткая натирающая одежда.
Надо уходить.

– Вот это жопа!
– Бери шире – жопень!
– Да уж куда шире? Как только в штаны поместилась.
Ана краснеет.
Я – нет.
Вы же не пробовали она-до-брачных церемоний эни-дорсайцев. Подруги с придыханием говорили, что он-до-брачные церемонии еще интереснее, но полагаю, что эни-самцы с таким же придыханием говорят об обратном.

Надо уходить.
Стоп.
Тут что-то другое.

– Ты же обидела славную Шестую Лейб-панцерную бригаду Его Величества!
– Хуже, Тымп! Перепутала с пятой бригадой!
– Точно! С этими мозгляками, которые даже не лейб!
– Только пятаки могут потерять панцер прямо у подъезда дома.
– Намотали на ствол левую гусеницу!
Бодрое ржание показывает, что это какая-то понятная воякам шутка.
Так. Оказывается, в новостях я перепутала номер части.
А потом еще приехала в казармы для нового репортажа.
Меня собираются пороть.

– Вся страна видеон смотрит.
– И все услыхали, что Шестая бригада осталась без панцера!
– Это же серьезная моральная травма!
– Гы! Дрын, ты где таких слов набрался? Тебя травмировать можно только бетонной плитой.
– Да и то не всякой, гы-гы-гы!
– Заткнитесь! Трусы снимай с нее тоже.
– Фью! Хороша Ана даже без стакана!
– Нет уж, хороша жопа только после прихлопа!
– Помолчали бы, поэты долбаные! Чтоб не под руку.

Доны панцерники развлекаются.
Могут позволить себе.
Техническая элита империи.
Эти не отпустят.
Надо помочь девочке.
Отобрать эмоции.
Взять опыт.
Неважно, каков опыт.
Плохой или хороший.
Главное – добровольный.

– Освободил поляну?
– Это ж сколько позора-то на всю страну было отважным лейб-гвардейцам и защитникам Родины!
– Тебя же наши родители слушали.
– И юношество!

Ржут, сволочи.

– Армия всегда была исправительным заведением, так что начнем исправлять!
– Хорошо пошел первый!

Это точно, хорошо. Как будто дубинкой двинули.
Ана визжала бы.
Я не дам ей визжать.
Если получится, конечно.

– За обиду!
– Шестой!
– Лейб!
– Панцерной!
– Бригады!
– Его!
– Императорского!
– Величества!

Ох, мамочки, как же больно-то.
Лапает, скотина.
Я-Ана, конечно, никак не сойдет за нетронутую, не тот возраст уже. Да и профессия способствует.
Но не так же.
И-и-и-и!
Воздух сквозь зубы.
Уж лучше бы лапал.
– Главное – держи ее покрепче с той стороны. А лягаться – наоборот, пускай лягается. Ежли ноги не летают – так это и не порка вовсе.
И ничего им не будет, никто не станет ссориться с армией.

– А теперь во всю ширину влепи.
– Отлично!
– Пониже возьми!
– Пониже надо бы взять не ремнем!
– Гы! А то!
– И пониже, и повыше хорошо бы зашло!
– Повыше я бы зашел. Со смаком. Раздвинь ей пироги пошире! Видал? Совсем тут недырявленная!
– Ша! Ремня ей хватит. Все знают, что господа бронеходники на бабу силком не залезают!
– Так то на бабу! А она там девка еще!
– Смени, Буча! Тоже хочу врезать!
– Обязательно!
– О, а сиськи у нее тоже ничего, хотя можно бы и побольше, конечно.
– Я сейчас ее с протяжечкой. О! Видал, как дернулась?

Сволочь.
И волосы еще чуть не вырвали.
Почему ощущение, что болит чуть не всё тело?
Я чувствую себя куском мяса на разделочной доске.
Только свойства куска мяса не комментируют под гогот.

Я не умру, конечно.
Но под стандартной школьной пятихвосткой я-Ана хотя бы знала, что влетает за дело – за списывание или поставленные три галки, когда уже ниже оценки не бывает.
А панцерники же глумятся просто так.
Номер перепутала, ишь ты.

За наличие задницы.

– Ты про орден забыл! Смотри как надо.
– За обиду!
– Шестой!
– Лейб!
– Панцерной!
– Бригады!
– Ордена!
– Зеленого!
– Дракона!
– Его!
– Императорского!
– Величества!

И этот любуется всеми руками.
Спокойно, девочка.
Спокойно, Ана.
Нам не повезло.
Вернее, только тебе.
Я победила уже потому, что это мое согласие.

– Величества, понимаешь!
– Точно, Бу! это подпадает под оскорбление Его Величества.
– Это нужно серьезно наказывать!

Я – боль.
Ощущение, что нервы – это проволочки.
Только раскидистые такие проволочки-сеточки.
И по ним течет тоненькое пламя.

– Теперь я!
– Давай ее руки.
– Я ее пряжечкой сейчас. Дракончиком!
– Ну, ты винтомах не изображай, еще меня заденешь!
– Эх, и вот так!

Не визжать удается.
Не стонать – не выходит.
И шипеть ругательства на урслаяне-сниженном.
Не помню, сколько шагов назад я была ур-слая.
Но языки остаются.
Как и опыт.
Мой опыт.
Драгоценное свидетельство того, что я – единственное истинно добровольствующее существо во всех слоях мироздания.
Покатала на языке слово.
Добровольствующее.
Почти все слова в рани-каймакском – причастия.
А потом слово растворилось в очередной вспышке.

– А ведь не хуже тира, господа бронеходники! Зырьте – уложу точно вот тут сбоку.

С рефлексами ничего не поделать – нижняя часть тела пытается увернуться.
Ноги разлетаются.
Не страшно.
Все равно эти сволочи там видели всё.

Такое ощущение, что в форменные пряжки панцерников налито по либре свинца.
Расплавленного.
Который выплескивается с каждым разом на кожу.

– Шестая славная?
– Да!
– Шестая мощная?
– Да!

Орут вполне слаженно. Отработано на парадах, видать.

– Шестая лучшая?
– Да! Да! Да!

У меня давно нет зада.
Есть кости.
По которым стучит молоток.
И есть голос.
Который не хочет звучать, но звучит.

– Прибавь ей за полученный втык от корпус-генерала.
– Точно, Тымп. Пока не разобрался, орал на нас как резаный, в три гроба его предков!
– Вот тут слева еще место целое.

Держись, девочка.
Скоро все кончится.
И когда уйду, останешься с памятью, но без особых эмоций.
Которые могли бы и до петли довести.
А так... Было – ну, было.
Мало ли в жизни бед.
Бывают и такие.
А у меня скромный кирпичик ляжет в нужный уголок сознания.

Волосы свободны.
Руки тоже.

– Не журись, девка! Подумаешь, жопу надрали! Будешь внимательнее в следующий раз.
– А то оставайся – стволы у нас заряжены!
– Не сомневайся – попадем в наилучшем виде!

Никаких драконов на заду, я, конечно, не чувствую – там просто прошел весенний пал. Нет, скорее течет лава. Страшно даже думать о надевании тесных штанов.
Ремень бросили на ящик.
Плевать, что сложный рисунок.
Во мне разлита энергия.
Подождала, пока дракон с пряжки станет абстрактным символом.

И ушла.

Я расхохоталась.
Я расхохоталось.
Драконы, говорите?
Я – старшая раса.
Я – к'тор.
Хохотало во всю пасть так, что девица передо мной шарахнулась и плюхнулась в воду, отчего ее светлый балахон задрался, оголив задницу и открыв вполне симпатичные груди. Делай добро, бросай его в воду, добро вернется. Это развеселило меня еще сильнее.

В чистом виде детская сказка "Иаун-крулевич и зеленое чудовище".
Что интересно, в сказках зеленое чудовище всегда умнее крулевича. И переносит через моря-леса, и живой водой сбрызгивает, и невесту находит, и волшебный кнут из башни добывает.
Мой новый опыт.

Просто опыт должен быть добровольным.
Но получается это только у меня.
Во всех мирах.

Я дождалось, пока коллега в седле с помощью боевой рогатины не восстановил равновесие, нарушенное моим смехом.
Взмахнуло хвостом.
Подождало, пока старый кораблик на берегу станет абстрактным символом.

И ушло.