ClubPN

Независимая



Стриптиз




Стриптиз – это искусство. Она готовилась к этому дню полгода. Никому не говорила. Потом нашла через друзей клуб. Переборола себя. Показала программу. И вот сегодня выходит на сцену. Сейчас.
Когда она вышла, тело полоснули взгляды. Вот так…И она стала выдавать все на что способна. А она была способна. Раздались ободряющие аплодисменты. Она себе не верила от счастья.
И вдруг она как на нож напоролась. За тем столиком вдалеке сидел Он, курил и глядел на нее отстраненно и с легким презрением. «Ну, нет! Откуда он узнал! Нет! Меня так просто не возьмешь. Не убегу. Сделаю все до конца». Но как она сделала все до конца она уже не очень помнила. На автопилоте. Радость от «искусства» пропала напрочь. Восторги публики она пропустила мимо ушей. Хотела убежать за кулисы, но хозяин сделал ей страшные глаза и велел пройтись собрать денег. В зале включили свет, она спустилась, завернувшись в свой шелковый шарф и, проходя мимо столиков, получала купюры. И вроде как все это не с ней происходило, не со студенткой пятого курса филфака, чистой девочкой и мужниной женой. Настолько глупо она в этом положении чувствовала себя в его присутствии. А потом в ней проснулся протест. «Да. Вот такая я! Смотри и знай, кто я на самом деле». И она подошла к его столику и нагло вперилась ему в глаза. А он, не отводя от нее взгляда, не спеша, полез за пазуху. На секунду она подумала, что он вытащит пистолет и пристрелит ее. Но он вынул сто долларовую бумажку и глубоко засунул ее за резинку ее черного чулка, нагло касаясь двумя пальцами ее нежной кожи. Ее как током дернуло от его прикосновения. Охранники, было, ринулись в его сторону. Но продолжения с его стороны не последовало. Ясно было, что девушка получила немалые деньги в одно касание, и криминала никакого не намечалось. Он смотрел ей в глаза спокойно и иронично. И она прочла в них примерно следующее «Тебе жить. Ты свой выбор сделала».
Она ушла за сцену, быстро вбежала в гримерку, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Все. Пропала. Как же он все- таки узнал. Это не может быть случайным совпадением. Он в такие заведения не ходит. В дверь постучали. У нее упало сердце.
Она глухо спросила – Кто там? Но это был всего лишь директор клуба. «Всего лишь». Еще час назад ей казалось, что это самый важный человек на сегодняшнем вечере. А сейчас… Она открыла, нетерпеливо и бегло взглянула на него и, не слыша, что он ей говорит, стала заглядывать ему за спину. Он недоуменно обернулся. Потом явно озадачился ее неадекватным поведением и спросил:
-Как ты себя чувствуешь? Переволновалась, что ли?
Она кивнула поспешно и равнодушно, как будто его высокое присутствие было ей в тягость.
- Ну что хочу сказать - Молодец! У нас так и профессионалы не работают. Народу понравилось. Хотел предложить тебе поработать в клубе. А сумму оговорим за ужином. Я подожду.
- Спасибо, Владимир Николаевич! Но боюсь я не смогу дать вам сегодня ответ. Давайте так, я вам позвоню на днях. А сейчас я очень спешу. Опаздываю на поезд в Москву.
И она буквально вытолкнула его из гримерки. И захлопнула перед носом дверь. Ни в какую Москву она, конечно, не ехала. И вообще не очень понимала, куда ей теперь ехать. Домой нельзя. Она точно знала, что нельзя. К маме нельзя. Он ее найдет. Телефонной книжки с собой нет. А на память она помнит только телефоны тех людей, о которых он прекрасно знает.
Она стала быстро переодеваться. Вызывающе красивый грим смывать было жаль. Но выходить так на улицу было бы просто опасно. Она стерла красную помаду и сняла накладные ресницы. Из женщины вамп сразу превратилась в девчонку. Блестки, щедро нанесенные на тело, смывать не стала. Натянула черный свитерок, брюки. Застегнула высокие сапоги на шпильке. Специально надела их сегодня для поддержания в себе «развратного» духа. Обычно, без Него она в них выходить не рисковала.
И вот когда она застегивала куртку, в дверь постучали уже совсем иначе. Она замерла. И деться-то ей было некуда. Кто там – обреченно спросила она.
- А ты открой и узнаешь – громко сказал Он и саркастически добавил: - Я тут первый в очереди. А очередь до конца коридора.
Она прекрасно знала, что нет там никакой очереди. Что он над ней смеется.
- Уходи, пожалуйста. Я бы хотела побыть одна. – Старалась она говорить, как хозяйка положения.
- Я в чем-то виноват перед тобой? – артистично удивляясь, спросил Он. – Ладно, Динка, хватит! Открывай. Не меня тебе бояться сейчас надо, – уже совсем вкрадчиво и мирно сказал он.
Она не умела сопротивляться его голосу. Она даже закрыла глаза, прислонилась к стене и улыбнулась. Ну, ладно. Она отодвинула задвижку.
Он чуть приоткрыл дверь ногой, но сам остался в коридоре. Стоял, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к стене напротив гримерки.
- Пойдем.
Больше он ничего говорить не стал. Но его взгляд сказал ей гораздо больше. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. А потом она не выдержала и опустила их. И почувствовала, что краснеет.
Она тащилась за ним, как на веревке. Он не оглядывался и шел довольно быстро, засунув руки в карманы пальто. Она могла десять раз нырнуть в любую дверь по соседству. Но шла за ним и рада была, что он приехал за ней в этот опасный и чуждый ей мир.
Он распахнул перед ней заднюю дверцу машины. Обычно она ездила рядом с ним. Но так было даже лучше. Она была ему благодарна за то, что ей не надо будет ни напряженно молчать, ни разговаривать. Она забралась на заднее сиденье и расслабилась. Он сел за руль. И только один раз бегло, но сосредоточенно взглянул на нее в зеркало. Она поежилась. Что-то теперь будет?
Они ехали по темным улицам, шел дождь, дворники на лобовом стекле молотили в самом активном режиме. Он вел машину чуть жестче, чем он это делал обычно. Чуть быстрее ехал и круче поворачивал. И даже один раз колеса на повороте противно завизжали. Она понимала, что он скрывает от нее всю степень своего гнева. И чувствовала, что во что-то все это должно вылиться. Больше всего она опасалась, что сейчас они приедут, и он скажет: «Собирай вещи, мы разводимся». Или, что еще хуже, уйдет сам прямо сейчас на ночь глядя. Она понимала, что виновата перед ним. Каким все это сейчас казалось ей ненужным. Весь этот безрадостный стриптиз. Эти горящие глаза похотливых мужиков. И зачем он туда пришел! Это же надо еще выдержать, как все пялятся на твою жену.
Они остановились резко. И она подалась вперед. Он посидел еще немного в машине, как будто решая для себя что-то. Потом вышел и распахнул перед ней дверь. Она оперлась о его руку. И вдруг остро почувствовала, что только эта рука в этом мире и имеет для нее значение. И как ему это объяснить после всего, что он видел.
Они вошли в квартиру. Молча. Разделись. Она сняла сапоги и стала сразу домашней, уязвимой. Вроде бы и не она это была там в клубе. А какая-то другая женщина. И пошла на кухню ставить чайник. Что-то же надо было делать…
Когда она стояла у плиты, он подошел к ней сзади, крепко взял за плечи и повернул к себе лицом. Посмотрел пронзительно и сказал с отчаянием:
- Что же ты наделала, Динка. Дуреха ты, дуреха. Меня тебе было мало…
Она запротестовала:
– Тебя мне не мало, мне никого и не надо больше. Это же так… Просто спектакль.
- Нет, - он категорично покачал головой. - Нет. Не просто спектакль. Ты хоть себе-то не ври.
И она разозлилась и вырвалась из его рук.
- Зачем ты пришел? Ты все испортил и мне, и себе! Я и так никогда не собиралась это повторять. Но один –то раз можно было попробовать.
- Нет, Динка. Нельзя, - сказал он жестко, - Ты ведь жена мне. А меня ты разве спросила?
- Если бы я спросила, что от этого изменилось бы? - Динка начинала заводиться и правда, как ей в эту минуту казалось, была на ее стороне.
- Что изменилось бы? - спросил он, присаживаясь на подоконник и закуривая сигарету. – Изменилось бы то, что ты не пошла бы позориться. Изменилось бы то, что ты меня не обманула бы. А еще, изменилось бы то, что у меня не возникло бы вопросов по поводу твоего уважения ко мне, как к мужу, - он прищурился и выпустил дым в потолок, - потому что сейчас это для меня бо-ольшо-ой вопрос.
Динка слегка растерялась, но все таки решила отстаивать свою точку зрения.
- Я не понимаю, причем здесь неуважение. Тысячи актрис играют во всяких там сценах. И почти все они замужем. И ничего.
- Ну ладно… - сказал он вставая, - ты не понимаешь. Будем считать, что это не навсегда. - И добавил после паузы. -Просто, я не их муж, а твой. И это не роль, не искусство, а…
Он не нашелся, как это назвать так, что бы уши ее не увяли. И оборвал себя на полуслове. Он повернулся к окну, засунул руку в карман. В другой держал сигарету.
Она наткнулась взглядом на эту руку, которой он опирался о стену, и ее прошибла дрожь. Она всегда ощущала какой-то животный трепет, когда смотрела на его руки, сильные широкие ладони, длинные пальцы со слегка расширяющимися суставами, мощное переплетение вен. Руки ее мужчины. Ей казалось, что она узнает эти руки их тысячи чужих. Она опять остро почувствовала, как больно ему сделала. Неслышной кошкой подошла к нему и уткнулась носом в его широкую спину.
- Прости меня, пожалуйста! Не сердись. Пожалуйста. Ну давай мириться.
И она потерлась лицом о его спину.
- В общем, Дина, дело обстоит так. - Она встрепенулась, потому что во-первых, он никогда не называл ее Диной, а во-вторых, такого голоса у него она никогда не слышала. - Я не подам на развод, потому что я люблю тебя. Я не выгоню тебя к маме, потому что так ты ничего не поймешь. Но и простить тебя вот так запросто я тоже не могу.
Он повернулся к ней лицом. Динка озадаченно молчала, не понимая, как же в таком случае жить дальше. Одно только понимала, что он ее любит. А все остальное значения не имеет.
И тут он решительно пошел к выходу из кухни, а в дверях резко обернулся и веско сказал:
- Я накажу тебя, Дина. Выдеру ремнем. Но сделаю это завтра. Так что если хочешь бежать – беги…. Но лучше – ложись спать. Спокойной тебе ночи!
И он ушел в комнату.
Динка, оглушенная, стояла посреди кухни. И что-то непонятное происходило в ее душе. На нее нахлынула жуткая радость, оттого, что они не расстанутся. И жуткий страх оттого, какая тому будет цена. Это все равно, что гнать на машине, попасть в аварию и отделаться царапиной. На дрожащих ногах выползти из машины. А ГАИшнику за это отдать все, что есть. Но ведь жива!
И потом, ей почему-то показалось, что это просто спасительная мысль. И вообще, единственная возможность жить дальше вместе.
Она еще раз подумала о том, как все-таки жутко его любит. И поняла, что не убежит. Хотя, конечно, искушение удрать было велико. Но ведь только он все равно найдет. Так же, как он нашел ее сегодня. А тянуть с этим нельзя. Вот этого ожидания-то как раз ей и не вынести. И она пошла к нему. Остановилась в дверях. Смотрела, как он снимает пиджак, развязывает галстук. Он обернулся и увидел ее, застывшую, со склоненной набок головой.
- Ну, что ты стоишь… Спать давай. Говорить не о чем.
- Я не смогу дожить до завтра. – Прошептала она и мучительно зарделась.
Он, было, начал уже расстилать постель. Но остановился, тяжело вздохнул и покачал головой.
- Нет, милая моя, сейчас ночь на дворе. Тихо. Начнешь орать – соседи прибегут. А я ведь, скрывать что с тобой делаю, не стану.
- Я не начну орать. - С какой-то патологической твердостью произнесла она.
- А вот это вряд ли…, - усмехнулся он.
- Ну, пожалуйста,- отчаянно попросила она - Сейчас. Или я действительно убегу.
Он секунду смотрел на нее, определяя степень ее решимости и коротко сказал:
- Как хочешь.
Он медленно расстегнул ремень, тяжело глядя ей в глаза, и довольно резко вытянул его из брюк. Она не знала, как это вообще бывает. И ей даже было любопытно. Но где-то далеко. Она как будто из коридора смотрела на все происходящее. Потому что на авансцене ее восприятия было только собственное учащенное дыхание. Он сжал губы, и на подбородке пролегла волевая складка.
Она не была пугливой и нерешительной. И в этот вечер она уже преодолела себя один глобальный раз, когда вышла со своим номером перед настоящими зрителями. И она волновалась тогда ужасно. Но что это в сравнении с тем, что с ней происходило сейчас. Она никогда в жизни не испытывала такого чувства перед лицом человека, которого безумно любила.
Он был ее первым мужчиной, и в свое время ему пришлось сделать ей больно. Она часто об этом вспоминала с благодарностью. И боль та ей даже нравилась. Ей почему-то приятно было помнить о тех минутах, когда она зарывалась лицом в его шею, вцеплялась ногтями в его сильные плечи и поскуливала от неотвратимой боли, которая обещала пройти только, если раскрыться перед ней до конца и ринуться изо всех сил навстречу.
Она долго отступала перед необходимостью пройти через эту боль. А он не настаивал. Только ласкал ее с каждым днем все мучительнее и мучительнее. Она всегда договаривалась с ним по-детски на берегу – «Только не по-настоящему». Он улыбался насмешливо и говорил, что хорошо, не по-настоящему. А она, будучи наивной девочкой, как-то не задумывалась над тем, что о себе он и вовсе не думает. Ведь никаких других альтернатив она ему по неопытности предложить не могла.
Но он в какой-то момент изменил стратегию и стал заласкивать ее до такого состояния, что внизу живота разгоралось пламя, а кончить ей он не давал. И вот в одну из таких встреч она попросила его сама, что бы уже по-настоящему. И было по-настоящему. Он довел ее до такой степени желания, что она ринулась ему навстречу с самоубийственной яростью, так что даже в первый момент не поняла, что это так жжет. И только потом захлебнулась от боли в его стиснутых руках. И ей было сладко.
И это странное ощущение сладости от боли, которую он ей причиняет, она долго переживала в голове еще и еще. Сейчас же все это было совсем не так. Совсем. Тогда ей не было стыдно. А сейчас ее просто парализовало.
- Ну что? – сказал он, чуть прищурившись, – теперь раздевайся, это ведь искусство. Не так ли?
Он похлопывал сложенным ремнем по ладони и смотрел, как она по-детски невинненько, быстренько и незаметненько снимает свитер и брючки и аккуратно складывает их на кровати. А потом, что бы не было так неловко, она быстро подошла к нему вплотную и посмотрела исподлобья. Ей так захотелось прижаться к его груди.
- Неси-ка сюда свою сумку, Дина! – приказал он голосом, не терпящим возражений. Она, недоумевая, так в трусиках и лифчике босиком пошла за сумкой в прихожую. Принесла. Он открыл. Пошарил рукой и вынул скомканные купюры. Пересчитал.
- Двести двадцать пять… - задумчиво подытожил. –Так вот за каждые десять баксов, заработанных таким способом, ты получишь по попе ремнем. Считай сама!
- Двадцать два с половиной, – автоматически ответила Динка, не поднимая глаз.
Она не знала много это или мало. Ведь ее никто никогда не бил…Она уже собиралась плюхнуться на кровать вниз лицом. Но он взял ее за плечо, развернул к себе и буквально вдавил своей тяжеленной рукой в пол. Она осела перед ним на колени. В голове пронеслось – чего он хочет от меня, минета что ли? Но тут ее сомнения рассеялись, потому что он взял ее рукой за загривок и наклонил ниже. После чего ее голова оказалось зажатой между его коленями. «Какой ужас!» – запаниковала она. – «Как стыдно! И унизительно…» И тут она почувствовала, что он наклонился и сдернул ее трусики до коленок. Кошмар…
Она вся сжалась так до конца и, не веря тому, что происходило. Ей до последней минуты казалось, что он сейчас скажет, что пошутил. Ну не может он так с ней поступить!
Но он смог. Ремень свистнул, и ее ужалило. Она дернулась и попыталась вывернуться. Но он крепко зажал ее голову. И жалости в этот момент в нем не ощущалось абсолютно. Она вспомнила, что обещала не орать и от этого ей стало еще хуже. Потому что опрометчивое слово сдержать не удалось. Уже на второй удар она взвизгнула. Но ведь больно! И еще как!
Вскоре боль уже не отступала волнами, а слилась. Она и предположить не могла, что он способен быть таким безжалостным. Она выдиралась, виляла, охала, плакала, взвизгивала и рыдала. Ей казалось, что каждый удар сдергивает с нее кожу. Ей это, конечно, казалось…Но весьма отчетливо.
Она никогда так не плакала. Никогда в жизни. С какими-то жуткими подвывами, низко, и даже слезы не могла вытереть.
Он не скупился. Он точно знал, что если пожалеть сейчас, то потом все повторится. А ему не хотелось. Ему самому было за нее больно. И он чувствовал каждый свой удар ее кожей. Он видел, какие остаются от ремня яркие полосы. И знал, что абсолютно прав. Он - муж. А значит, он обязан хоть за шкирку, хоть как вытянуть ее, если она отступит от прямой дороги. Любил он ее. И поэтому взял на себя эту тяжкую миссию.
Двадцать два – это много, когда все они без шуток. Это очень много для девчонки, которую никто никогда не порол. И он это знал. Поэтому не стал у нее спрашивать, куда она положила те сто долларов, которые заплатил ей он. А их в общей куче не было. Это он сразу увидел…
Он отсчитал ее двадцать два. Выпустил. Поднял с колен. Сказал:
- И еще половина.
И от души шлепнул ее ладонью по напоротой ремнем попе. Она заревела с новой силой и уткнулась ему в грудь. А он стоял, обнимал ее крепко и положил подбородок прямо не ее голову.
Долго они так стояли. Она отревелась еще не скоро. И уже вроде успокоившись, вновь всхлипывала. Он держал ее в руках, но успокаивать не спешил…
Потом, уже под утро, когда она смыла с себя все блестки и полчаса лила на себя холодный душ, она согревалась в его объятиях.
Отгремели страсти. Она лежала на животе, положив щеку ему на плечо. И решилась спросить :
- Неужели тебе мой номер совсем не понравился?
И замерла…
Он помолчал, а потом сказал:
- В том то и дело, что понравился, Динка. А кстати, куда ты задевала мои сто долларов?
- Они у меня в куртке лежат. – с ужасом сказала она, пытаясь разглядеть в темноте его лицо.
- Ну-ну, – неопределенно сказал он, потому что сам еще не понял, как с этим фактом надлежит поступать – по справедливости или по любви…