ClubPN

M/M

Аркаша


Закончил писать рассказ несколько недель назад. Но выложить все стеснялся. Честное слово. Ну, больше чем спускать штаны перед всем форумом. Потому что понял, что при прочтении рассказа все мои - ну, не комплексы (комплексами пусть это называет тот, кто от них страдает), а, скажем так, особенности становятся всем видны. Оно, конечно, во время порки опытный верхний тоже без слов поймет все мои особенности. Ну, так то опытный верхний... Он поймет и не посмеется, ибо если бы вел себя иначе, то где б ему было опыта набраться... А тут мея поймут все-все... Ну да ладно, нечего стесняться того, что есть... Извините за невнятное предисловие.

В свое время Инка предлагала предварять расказы анотацией. Правда тут же и спрашивала: «А кому будет интересно читать рассказ, прочитав анотацию?». Вот посмотрим.

Анотация: Юридическая порка м/м в присутствии группы людей. Упоминания о других порках.

А теперь сам рассказ:

СЕКАЧ

I

Родительская власть в поселке почиталась. Чтоб добиться такого почитания, родители пороли своих отпрысков не только за провинности, но и раз-другой в неделю просто так, «для порядку», как говорилось, «чтоб место свое знали, чтоб старших уважали». Пороли «для порядку» парней и девчонок до свадьбы. А после свадьбы считалось, что дело мужа и научить жену ее месту, и наказать, если нужно. Ну, а женатого мужика учить его месту считалось излишним. Что впрочем, не избавляло мужиков от родительского наказания за конкретную провинность.

Разведенные и вдовые матери не стеснялись отправлять своих достаточно великовозрастных, но холостых дочек и сыновей на порку к соседу или брату. Мол, мужская рука покрепче будет. Ну а женатых мужиков отправлять на порку «на чужую лавку» считалось неуместным: сосед мог оказаться моложе наказываемого сына, а брат – немощнее пожилых родителей. И тут на помощь приходила полиция. Полицейские охотно пороли и взрослых мужиков, и одиноких баб по просьбе их родителей. И бывало, что пятидесятилетние женатые мужики или вдовы – сами уже дедушки или бабушки – шли на порку к полицейскому участку, сжимая в руках записочку от свои семидесятилетних стареньких родителей. Впрочем, в полиции не брезговали пороть правонарушителей и по своей инициативе. Очень уж не любил никто выдавать своих областным властям, поэтому в случае не очень тяжелых преступлений и проступков виноватых пороли, но в областную тюрьму не отправляли.

Пороли на площадке около полицейского участка. Там стояли два вкопанных в землю деревянных столба. По ним могли свободно двигаться и на нужной высоте закрепляться винтами две доски. Когда эти доски смыкались, между ними оказывались три отверстия: для рук и шеи наказываемого. Доски эти крепили так, чтобы вставленный в них сгибался под прямым углом. Затем провинившемуся заголяли попу и ляжки: с мужиков спускали штаны, бабам заворачивали подол. Пороли плетками, в кончики которых были вшиты свинцовые пульки. Пороли провинившегося сразу двое полицейских: один стоял справа от наказываемого и бил по левым ягодице и ляжке, а второй стоял слева и бил по правым. Плетки были аккуратно сплетенные, кожу не раздирали. Но боль от ударов свинцовой пульки была серьезная, глубоко входящая в тело. Мужики во время порки кряхтели и стонал, а иные бабы всю порку визжали не переставая. Попа и ляжки от такой порки сильно опухали, и быстро превращались в здоровенные синячища.

Тех, кого порола полиция, перед поркой должны были в уплату за работу экзекуторов отработать в каменоломне, доход от которой шел в местный бюджет. Кому назначалось 100 плетей – должен был отработать 2 часа, за 200 плетей – 4 часа, за 500 – целый день.

I I


От чего Секача прозвали Секачем – не знаю. То ли оттого, что его часто можно было видеть на дворе рубящим (секущим) дрова для домашней баньки, то ли еще от чего, то ли по фамилии? Ведь фамилия его была... Не помню я его фамилию.

Отец Секача погиб, когда Секачу было всего 11 лет. Погиб нелепо. Семья Секача вместе с еще одной семьей поехали в лес по грибы. В кабину села сноха водителя с маленьким ребенком, а остальные забрались в кузов. По дороге, слегка поддатый уже с утра водитель, не вписался в поворот, влетел в канаву, машина перевернулась. Те кто, вылетели из кузова, упали на мягкую пашню за канавой и отделались легким испугом, только отцу Секача не повезло. Он упал головой на единственный в том месте, но большой камень.

Мать Секача работала продавщицей. Чтобы как-то сводить концы с концами стала работать помногу. Домой приходила затемно. Немало домашней работы: и женской – воды натаскать, и мужской – дров наколоть, свалилось на Секача. Секач и так рос мальчишкой крупным: высокий, широкий в плечах и в кости – а как легла на него тяжелая домашняя работа – стал крепнуть и расти прямо на глазах. Секачу эта тяжелая работа понравилась. Особенно колка дров. Колол он дрова круглый год на дворе, с мая по сентябрь – сняв рубаху и майку. И чувствовал, что с этой тяжелой работой сила не выходит из него, а от свежего воздуха, ветра, от солнца - входит.

С гибелью отца пришлось матери Секача взяться за ремень и пороть сына и для порядку, и за многие провинности, ибо рос Секач парнем изрядно хулиганистым, драться любил, сдачи давал с большими процентами. У Секача, может быть, и хватило бы сил не дать матери себя выпороть, но он, как и все, признавал ее родительское право и безропотно позволял себя пороть: сам вынимал ремень из своих брюк, подавал его матери, сам спускал брюки и трусы и ложился на лавку. Но в отличие от многих мальчишек и девчонок Секач перед поркой никогда не оправдывался, не просил прощения и порку терпел молча, без крика и плача.

Когда Секачу исполнилось 13 и он изрядно подрос и окреп, мать решила, что ее сил недостаточно, чтобы как следует отодрать такого здорового парня, и договорилась с соседом, дядей Васей, что Секач будет ходить на порку к нему. Все-таки мужская рука крепче. Дядя Вася согласился. Только сказал, что в обмен на его работу по воспитанию Секач должен отработать у него в доме: помочь пилить и колоть дрова. Благо, что с такой работой Секач справляется ловко. Секач скрипнул зубами, но матери подчинился и согласился.

К 14 годам Секач и ростом, и фигурой, и развитыми мышцами, и тем, что между ног походил скорее на двадцатилетнего парня, а к 16 годам – на взрослого мужика. Ну а силой Секач уже к 16 годам превосходил почти всех мужиков поселка.

Светка – дочка дяди Васи – была на год младше Секача. В том, что Светка зачастую смотрела, как ее отец порет Секача, а Секач, бывало, смотрел, как дядя Вася порет Светку – ничего удивительного не было. Совсем не считалось предосудительным, когда братья и сестры смотрели, как родители порют провинившегося. Это, наоборот, поощрялось: и тем, кто смотрит, поучительно, и наказываемому стыднее, а значит, тоже поучительнее. А тут не брат и сестра, так соседи, да еще почти и ровесники – велико ли дело? И стала постепенно волновать Секача круглая Светкина попа и все больше и больше покрывающийся темными волосами Светкин лобок, который видел мельком Секач в начале и конце порок. И Светке нравилось смотреть, как Секач терпит порку: лежит не шелохнувшись, не издает ни звука, только, может быть, дышит глубже, чем обычно. Светка так не могла: после нескольких ударов пряжки по попе начинала плакать, кричать, просить пощады. А как Светку волновало то, что она мельком в начале и конце порок видела у Секача между ног... И не исполнилось Секачу 15-ти, а Светке 14-ти, как сердца нашли путь друг к другу, а молодые тела путь в баньку, что во дворе Секача. Если бы родители застали Светку и Секача за этим делом, то дядя Вася спустил бы шкуру и ей, и ему. Но дело было ночью, в темноте, а Секач еще и заранее смазал петли калитки и двери баньки. Так что все прошло тихо и незаметно.

Закончив восьмой класс, Секач дальше учиться не пошел. Приятель его отца взял его работать к себе в депо. На тепловоз помощником машиниста не взяли – до 18-ти нельзя. И слесарем-ремонтником поначалу брать не хотели, мол, и 16-ти нет, но Секач смог показаться начальству рассудительным и здравомыслящим (хоть на самом деле не всегда таким был), а уж о силе и здоровье вопросов не было. Так что, в конце концов, взяли.

Пойдя работать, Секач сказал матери, что он уже совсем взрослый и к соседу на порки ходить не будет, а если мать считает, что его надо выпороть, то пусть отправляет с запиской в полицию.

- Так за порку в полиции в каменоломне отработать придется, - возразила, было, мать.

- Отработаю, - буркнул Секач.

С тех пор каждую субботу утром он шел работать в каменоломне, а, отработав там 4 часа, шел к полицейского участку, там вставал в колодку и получал свои 200 плетей. Некоторые говорили, что 200 плетей «для порядку» многовато, на что Секач, слегка раздражаясь, отвечал, что ради меньшего ему и в колодку становиться лень. Впрочем, частенько бывало, что мать велела Секачу получить не 200, а 500 плетей. Уже не за драки – мало кто теперь осмеливался драться с Секачем – а, как правило, за то, что от своих друзей Секач возвращался домой, по мнению матери, слишком поддатым.

Всякий раз, когда Секача пороли около полицейского участка, посмотреть на это стайками сбегались поселковые девчонки: и ровесницы Секача, и помладше и постарше. Нравилось им посмотреть, как Секач терпит порку, а терпел полицейские плетки также как и соседский ремень: когда слегка перебирая ногами и ворочаясь в колодке, но без малейшего крика и даже стона. Но еще больше нравилось девчонкам посмотреть на секачево мужское достоинство. Благодаря немалому этому достоинству Секач оказался щедро наделен вниманием девчонок, так что петли калитки и двери баньки теперь Секач постоянно держал хорошо смазанными. Но, несмотря на многих новых подружек, не обделял Секач вниманием свою первую любовь – соседку Светку.

I I I

Танцы Секач не любил. Да и кто бы из парней их любил, если бы не были танцы одной из немногих возможностей «закадрить» девчонку? Но Секачу такая возможность не была нужна. Поэтому в ту летнюю субботу, как и во многие другие, он на танцы не пошел, а спокойно сидел дома и ужинал с мамой. Но примерно в полдевятого вечера, когда только начинало смеркаться, два приятеля Секача: Филя и Сабля – подбежали к открытому окну его дома и, запыхиваясь, закричали:

- Секач, там мельничные в клуб пришли. Наших девчонок танцевать тащат! Секач, беги, Секач!

Секач выскочил из дома и понесся к клубу. Филя и Сабля бежали сзади. Когда Секач подбежал к клубу, на площади каруселью крутилась драка: местные и мельничные парни лупили друг друга по мордам или, сцепившись в захвате, пытались повалить один другого, упавшие снова вставали и снова ввязывались в драку. Ни одна сторона не одолевала. Секач уловил момент и врезался в драку. Несколько взмахов его рук и двое мельничных парней рухнули на асфальт и встать уже не пытались. Тут мельничные в несколько глоток закричали: «Атас! Это Секач!» И вся их кампания, кроме двух оставшихся лежать, дружно и споро побежала в сторону своего поселка.

Тут только на площади появились две полицейские «канарейки». Вышедшие из них лейтенант и рядовой склонились над валяющимися на асфальте, а двое здоровенных сержантов: Кривонос и Шемяка - приблизились к Секачу, но подойти вплотную остерегались. Еще через полминуты подъехала «Скорая помощь», чуть позже - еще одна. Над лежащими на асфальте уже колдовали врачи. Секач пытался отдышаться (конечно, не от скоротечной драки, а от стремительного бега). Он не очень еще понимал, что произошло. Лейтенант подошел к Шемяке и что-то шепнул ему на ухо. Шемяка подошел к Секачу еще ближе и громко сказал

- Секач, ты понимаешь, что они без сознания!? Молись, чтоб они очнулись. А пока мы должны отвезти тебя в участок.

- Почему меня? – спросил Секач, - может быть, это не я их ударил.

- Да кто еще кроме тебя может в один момент так угвоздать двух человек! – ответил Шемяка. – Так что пошли. Ведь, ты не будешь бить своих.

- Да нет... ответил Секач. В его вялом голосе звучало только удивление.

Шемяка и Кривонос завели руки Секача за спину, защелкнули на них наручники и, подталкивая в спину, завели в канарейку. Ночь на воскресенье Секач провел в участке. В воскресенье утром Секача вывели из камеры в кабинет к начальнику полиции.

- Ну, есть счастье у тебя, - сказал начальник полиции. – Очнулись они. Сильные сотрясения мозга у них и больше ничего. Так что проваляются в больнице мясца полтора, но живы будут. Но ты особо не радуйся. Это называется менее тяжкие телесные повреждения. Полагалось бы тебе в тюрьму идти. А теперь можешь радоваться: договорился я, не пойдешь ты в тюрьму. Выдерем мы тебя сегодня хорошенько: получишь 500 плетей - а после порки домой пойдешь. Так что пока дуй в каменоломню на 8 часов. Даром никто тебя воспитывать не будет.

Поскольку речь шла о порке за уголовное преступление, то в каменоломню Секача повели опять в наручниках: сковали руки за спиной, а к этим наручникам одним браслетом прикрепили вторые, свободный браслет которых один из полицейских застегнул на своем запястье. Естественно, в каменоломне наручники сняли. В каменоломне мужики ломами, кувалдами и кирками отбивали камни от скалистого уступа, а потом дробили их в щебенку. Бабы насыпали лопатами щебенку в носилки и оттаскивали ее в кучи. Секач вместе с несколькими другими мужиками привычно замахал киркой и кувалдой. Но и другие работали бодро, потому что за ленивую работу могли к предстоящей порке привесить хорошую добавку, а могли назначить и еще одну порку. Все кроме Секача были задержаны за пьяные скандалы, всем было назначено по 100 плетей, поэтому через два часа полицейские увели их всех из каменоломни на порку. В каменоломне остался работать один Секач. Двое полицейских внимательно за ним присматривали. В четвертом часу, незадолго до того, когда Секача уже должны были вывести на порку, в каменоломню спустились выспавшиеся после ночного дежурства Шемяка и Кривонос. Стало ясно, что именно они будут пороть Секача.

В четыре часа Шемяка и Кривонос повели Секача из каменоломни на порку. Вывели, так же как и привели: руки за спиной, в наручниках, один браслет второго наручника на руке у Кривоноса. Не успела эта троица выйти из каменоломни, как к Секачу подскочила Светка с двухлитровой бутылью яблочного сока. На, мол, попей. Увидев, что руки у Секача скованы, она отвинтила крышку бутыли и поднесла ее горлышко прямо к губам Секача. Тут Шемяка ее шуганул:

- А ну, иди отсюда! Оно конечно перед поркой надо хорошенько попить, так в каменоломне у него целая фляга воды была. Пей - не хочу. Воды не жалко. А перед участком – кран водопроводный есть. Придем – весь его будет. А яблочным соком его нечего отпаивать. Отбудет наказание – тогда пусть хоть запьется.

- Сволочи – заорала Светка полицейским – вам моего яблочного сока жалко. Да вы, гады, завидуете ему, потому что он такой смелый и сильный. Кто нас вчера от мельничных защитил? Он! А вас там и видно не было, пока мельничные не убежали.

- Ай, девка нахальная. – огрызнулся Шемяка – Хочешь на порку вместе с твоим дружком? Это у нас запросто: в колодку загнем и отдерем по первое число...

И Секач еще не вполне устоявшимся баском рыкнул на Светку

- Отойди отсюда. Не хватало еще тебе полицейских плетей получить. Если попа чешется, у отца ремня попроси.

IV

Светка отступила шагов на пять, но не более. Так вся процессия и подошла к площадке у полицейского участка. Слух о том, что Секачу всыпят 500 плетей после вчерашних 200 разнесся уже по всему поселку. Поэтому по периметру площадки стояло уже немало народа, в основном поселковых девиц. Секачу освободили руки, дали напиться из водопроводного крана (как и обещали, не пожалели), а потом Шемяка мотнул головой в направлении колодки и сказал Секачу

- Пошли...

Секач подошел к колодке, расстегнул свои брюки, спустил их и трусы ниже колен, нагнулся, лег шеей в среднюю выемку нижней доски колодки, запястья положил в боковые выемки. Шемяка и Кривонос опустили верхнюю доску, свинтили доски вместе и слегка подрегулировали их положение по высоте, так чтобы Секач в попе перегибался ровно под прямым углом. И нетронутая загаром белая попа и загорелые золотистые ляжки Секача были совсем не худыми, но мускулистыми. Впрочем, чистота цветов попы и ляжек была нарушена сине-бордовыми пятнами – следами от вчерашней порки.

Кривонос со всего размаху шлепнул Секача по попе и сказал:

- Проветрись пока, а мы пойдем плетки принесем.

И Кривонос с Шемякой ушли в полицейский участок.

Скромность удерживала девиц от того чтобы подойти и вплотную рассматривать тело Секача, но все же в толпе они постепенно оказались в первых рядах. И это не осталось незамеченным.

- Что, девки, каждую неделю это смотрите и все не насмотрелись? – раздался голос одного из мужиков, стоящих в толпе.

Толпа ответила смехом, но нестройным: смеялись только мужики и парни. Девкам смеяться над самими собой не хотелось. Но и в глубь толпы отходить тоже не хотелось. А мужики продолжали изгаляться:

- Девки, а вы у него пососите пока.

И снова нестройный смех. И еще одна реплика

- Да ты так поселок без девок оставишь! Они же поубивают друг друга, кому первой сосать!

- А я им сейчас очередь налажу. – И, прихлопывая ладонями – А ну, девки, становись в очередь у Секача залупу сосать!

Это было уже через меру, и одна из бойких девок выписала 25 в гору:

- К тебе, поди, очередь не выстраивается... У тебя на одну-то хватит ли пососать?

Мужик собирался, было, тоже выписать в гору что–то вроде: «Открывай рот, сейчас проверим», - но, неся плетки, из участка вернулись Шемяка и Кривонос, и толпа утихла.

Плетки в руках Кривоноса и Шемяки были длинной примерно в метр: сантиметров тридцать – деревянная, оплетенная кожей ручка, а дальше плетенный кожаный язык, в конец которого вплетена свинцовая пулька. Шемяка встал справа от Секача, Кривонос – слева.

- Мужики, кто поможет, посчитает? – крикнул Шемяка.

У кого-то веселое настроение не пропало и он откликнулся:

- А ты Светку попроси. Когда его Васька драл, небось, Светка и считала.

- Вот ты, разговорчивый, и иди – отозвался Шемяка. – Голос есть, а арифметику, Бог даст, вспомнишь.

Считать – не самому получать, и разговорчивый мужик не отказался: вышел из толпы поближе к колодке.

Кривонос и Шемяка, как бы проверяя на прочность, дернули плетки на растяг. Шемяка большим пальцем как бы колупнул правую ягодицу Секача и спросил

- Ну, что, готов?

- Валяйте, мужики, не жалейте – отозвался Секач.

- А чо тебя жалеть... - хмыкнул Шемяка и со всего размаху стегнул Секача, целясь пулькой по центру самого верха левой ягодицы.

- Раз, - отозвался считающий.

Кривонос тут же со всей силы ввалил удар в такое же место правой ягодицы.

- Два, - прозвучало эхом.

Следующий удар Шемяка положил чуть-чуть ниже своего первого. И так же хлестанул Кривонос. И пошли они выкладывать удары, спускаясь все ниже и ниже: сперва по ягодицам, а потом по ляжкам. Синяки от вчерашней порки смазывались красными следами от новых ударов. В мелодию порки сливались свист плеток, звук ударов по голому телу, а фоном шел счет.

Больновато шла эта «замолодка», но Секач терпел молча, неподвижно, даже не сведя губы, только дышал чаще обычного. Он знал, что это только начало. Наверняка и сегодня он получит много, очень много ударов с захлестами, как получал он почти всегда, когда его пороли в полиции.

И действительно, Шемяка и Кривонос выложили Секачу всего по 25 плеток, целясь по центру ягодиц и ляжек. А когда прозвучало «Пятьдесят», Шемяка кивнул головой и сделал треть шага назад. Тотчас Кривонос сделал треть шага вперед. И снова они начали выкладывать удар за ударом, спускаясь от верха ягодиц почти до колен. Только теперь удары Кривоноса захлестывали на бок правой ягодицы и ляжки, а Шемяка пулькой своей плетки попадал в середку: по самым нежным местам около той вертикали, по которой смыкались ягодицы, а ниже - ляжки. Привычен был Секач к поркам, но всегда такие удары отдавались взрывами боли в сознании. Невольно он начал крутить попой и переступать ногами.

- А, пробрало!.. – обрадовался Шемяка – Вот так разок-другой покрутишь у нас жопой, посучишь ногам – научишься силу свою умерять.

Секач, чтоб прекратить насмешки, напрягся, закусил губу, и смог встать неподвижно, как вкопанный. Только частое дыхание выдавало, как ему больно. А сержанты выкладывали захлест за захлестом. Сто. Сто пятьдесят... Правый бок и середка покрывались красным, а там, где были выложены первые 50 ударов, уже проступали синяки, смешиваясь со вчерашними.

По 75 ударов каждый выложили Шемяка и Кривонос с захлестами. Потом снова переступили и опять начали хлестать по центру ягодиц и ляжек. Это было уже передышкой. Секач смог и рот приоткрыть, и слегка замедлить дыхание.

Но не долгой была эта передышка. После того как прозвучало «Триста», Шемяка и Кривонос снова переступили, но уже Кривонос сделал треть шага назад, а Шемяка чуть продвинулся вперед. И захлесты пошли уже на середку и на левый бок. Не раз уже Секач получал 500 плеток в полиции. И тело его справлялось с этой болью. Дышал он часто, но без сбоев. Так же часто, но без сбоев билось сердце. Но, как и всегда, множество взрывов боли утомили его сознание, заняли почти все место в нем. Светка, Шемяка с Кривоносом и даже его провинность - для всего этого была только узенькая полоска на краю сознания. Да и в центре было место только для двух мыслей: «У, как больно...» и «Терпеть!». И Секач терпел, но контролировать движения своего тела он уже не мог. Снова завертелась его попа, судорожно переступали ноги. Но не более того. Ни крика, ни стона не вырывалось из Секача, только частое дыхание.

Не оторвать было поселковых девиц от этого зрелища. Притягивал их вид сильного здорового мужского тела. А уж то, что у Секача между ног висит... Не с каждого места это разглядишь, да и поза такая у Секача, что не предназначена для демонстрации этого, но как поймаешь взглядом, так – право слово – сразу же к себе между ног заполучить хочется... И интересно смотреть, как Секач терпит боль. По движениям его видно, что не каменный, а живой. Больно ему, а как терпит! Потому что сильный. А как гордо держится! Будто и не на порку его привели, будто ему и не стыдно.

Шемяка с Кривоносом уже устали и не досаждали Секачу новыми насмешками и поучениями. Всыпав по 75 захлестов, они снова стали хлестать по центрам ягодиц и ляжек, пытаясь вложить в последние удары всю силу. К этому моменту все место, по которому пороли, превратилось в сплошной синяк. Только на боках ягодиц и ляжек, где мало мышц и не могли вылиться синяки, краснело множество полос.

Кончается все. Упал и последний удар. «Пятьсот», - сказал считающий и отступил в толпу. Кривонос и Шемяка сунули плетки за пояса, подошли к колодке, отвинтили и приподняли верхнюю доску. За это время Секач пришел в себя, всласть разогнулся, подтянул трусы и брюки, застегнулся. И тут же, кроме боли почувствовал приятную и бодрящую теплоту в том месте, по которому пороли.

Секач поклонился Шемяке с Кривоносом

- Ну, спасибо отцы–командиры, поучили уму-разуму!..

- Носи на здоровье, - отозвался Шемяка. – Нужна будет еще наука – заходи. Для хорошего человека плетей не жалко.

И тут же к Секачу подбежала Светка со своей бутылью яблочного сока. Секач с удовольствием, и почти не отрываясь, выпил добрую половину, вернул бутылку Светке. Обнял Светку за плечи. И так, обнявшись, пошли они в сторону своих домов. И стало ясно поселковым девчонкам, что именно перед Светкой бесшумно откроются этой ночью калитка двора, где живет Секач, и дверь его баньки.