Независимая
Дню всех влюбленных посвещается
Ко дню всех влюбленных
Что наша жизнь - борьба
Он вышел из кабинета с моим заявлением в руке. Прошел мимо нас, не глядя. Бросил.
- Будут звонить, я у финансистов.
Я тоже казалась самой себе сосредоточенной на новом переводе квартального отчета для французских партнеров. Он вернулся нескоро. Все так же отстранено спросил
- Звонил кто?
Ирка протянула ему список. Он взял. На ходу начал читать. И уже открывая дверь к себе, мельком взглянув в мою сторону, сказал:
- Зайди-ка. Ты мне нужна. – И оставил дверь открытой. Видимо зайти я должна была немедленно. Я вдохнула, остановившись на секунду на пороге. И решительно вошла.
- Это как понимать? – спросил он тихо, усаживаясь за стол и, наконец, посмотрев на меня. От взгляда его мне стало нехорошо. Мирного урегулирования явно не предвиделось. Он уставился на меня, руки соединил перед собой в замок. Несколько раз сжал зубы, от чего под загорелой кожей заходили мышцы.
- Я, Виктор, считаю, что должна уйти. После всего, что случилось. – Я чувствовала, что поведение мое крайне честно и благородно. Жаль, не было зрителей. Из-за ошибки в моем переводе у него был грандиозный скандал с французским боссом. Это даже не было ошибкой – это было невнимательностью. Перепечатывая в таблицу цифры, я переставила их местами. Не специально. Просто устала. Но финансовый отчет от этого выглядел сущим абсурдом.
- Ты еще застрелись. – Цинично посоветовал он. И после недолгого молчания нежно произнес. – Е.. твою мать, - с таким видом, как если бы это было «горе мое луковое».– Если бы я была кошкой, то наверно прижала бы уши. Мат в открытую всегда меня парализовывал. Особенно от того, от кого ну никак не ожидаешь его услышать. - Разреши все-таки мне решать, что тебе делать. Если бы тебе нужно было уйти, тебя бы здесь уже давно не было.
Он демонстративно порвал мое заявление. Я сидела, положив руки на колени, и наливалась черной злостью.
- Это что же – рабство? От Вас что, думаете – не уйти? – сказала я мерзким свистящим шепотом. Как-то все это отдавало мексиканскими страстями. Вот бред…
- А ты попробуй! – гостиепримно предложил он.
- Я не могу здесь работать. Ведь Вы мне теперь не доверяете. И вообще, на меня теперь все так смотрят…Не хочу. Отпустите.
- Да кто на тебя смотрит?! – он вдруг разъярился. – Кто на тебя смотрит! Да никто даже понятия не имеет… Идиотка! Даже Жорж об этом не знает. Я сказал, что отдал отчет в бюро переводов, а ты болела. Поняла? Смотрят на нее….Может, по чему ни будь другому смотрят, а?
- Не надо кричать, пожалуйста. – Ледяным голосом ответствовала я.
- Что-что? – спросил он, делая вид, что не расслышал.
- Не надо пожалуйста кричать! – повторила я, как последняя стерва, с хорошо скрываемым ужасом глядя на то, как расширяются у него зрачки. Так они расплываются у моей кошки перед яростным прыжком.
- А вот мы сейчас посмотрим, кто здесь кричит. – Неожиданно тихо сказал он и решительно встал из-за стола. Я вскочила тоже. Стул с грохотом упал. Сцена явно ускользала из под моего контроля.
- Я у вас больше не работаю и шефом своим не считаю. Помыкайте своими девочками, - картинно указала я за дверь. – А меня оставьте в покое!
И я, быстро припечатывая каблуки, стала гордо уносить ноги. Но… Поворачиваться спиной к зверю было неосмотрительно. Потому что не успела я дотянуться до ручки двери, как широкая ладонь плотно накрыла мне рот. Так что я не могла даже пискнуть. Я стала молотить локтями ему под ребра и тщательно прицелилась каблуком в его ногу. Но прицел был сбит, потому что он перехватил меня свободной рукой под живот. И я инстинктивно согнулась. Так, повиснув на его руке и болтая в воздухе ногами, я была унесена в комнату для переговоров, в недосягаемую для секретариата глубину. Дверь он захлопнул ногой. После чего выпустил меня и разжал мне рот. В общем-то, зря…
- Ты что идиот! Мудак хренов! – я никогда раньше не говорила с ним без цензуры. И чувствовала опьяняющую легкость. Как будто бьешь ногами в дверь, которая закрыта, а она отворяется настежь. Я кричала так, что голос начинал хрипнуть. Жаль, мощность от природы была невелика.
Он стал на меня надвигаться. Я кинулась ему навстречу и стала лупить кулаками в его широкую грудь. Раньше мужчин я никогда не била. А потому не знала, что удовлетворения от этого ноль. Кулакам стало ужасно больно. А на его лице не отразилось и тени мучений. Он ничего не чувствовал. А я теряла силы. И вот тогда, когда он вдруг перехватил мои руки в запястьях, я поняла, что все только начинается.
Я попыталась вырваться, но мне не удалось выиграть даже полсантиметра. Он припер меня к стенке в полном смысле этого слова. Я тянулась зубами к его рукам, но не дотягивалась. Попыталась задействовать ноги, но он плотно прижал меня к стене. Я еще некоторое время боролась, с зажмуренными от усилия глазами и кряхтеньем. Но статическое напряжение без всякой свободы маневра – вещь очень выматывающая. Было обидно до слез.
- Ненавижу! – истерично крикнула я, глядя в его на удивление спокойные глаза стороннего наблюдателя. – Пусти, гад!
- А говорила, что любишь! – с мрачной усмешкой упрекнул он. – Или уже все прошло?
Сказать, что все прошло, я не могла бы даже в истерике. Но говорить, что не прошло было выше моих сил.
- Ну, так что? Кто здесь кричал? - сказал он сквозь сжатые зубы, преодолевая сопротивление моих рук и отводя их мне за спину. На моих глазах выступили предательские слезы. Не люблю ему проигрывать. Даже в шахматы. Тогда все фигуры летят на пол. И я решилась на змеиную хитрость. Расслабилась и подчинилась его рукам, что бы через минуту вырваться. Он почувствовал изменение и мягко поцеловал меня в лоб, потом в каждый глаз. На меня это действовало безотказно. Его сила, его близость, такой родной запах кожи, сигаретного дыма и туалетной воды. Но поддаться, значило проиграть полностью. И я решилась на отчаянный ход. Обмануть. Главное только усыпить его бдительность. Я стояла, прислонившись к стене, а его поцелуи спускались все ниже. Он встал передо мной на колени, завораживающе глядя мне в глаза. Руки его забрались ко мне под юбку и вполне конкретно стали стаскивать с меня трусики вместе с колготками.
- Что ты себе позволяешь… - с явным поощрением простонала я. Теперь, когда он с силой провел своими ладонями по моим ногам вверх мои мысли пошли по двум параллельным дорогам. Еще немного, говорила одна часть моей головы, и двину ему со всей силы коленом. А другая уже точно знала, что не может от его ласки отказаться. Он встал и, обняв меня, чуть отстранил от стены. Его теплые ладони добрались под юбкой до моей попы, и я закрыла глаза.
А вот это я сделала зря, потому что через секунду я оказалась в безвыходном положении. Совершенно неожиданно для меня, он перегнул меня через свое колено, уперев ногу в нижнюю полку стоящего рядом книжного шкафа. Выпрямиться я не могла, потому что не давала его рука. Из медленных, ласковых и усыпляющих , движения его стали быстрыми и безжалостными. Раз, и юбка задрана до пояса.
- Нет! – взвизгнула я, прозрев, как одинаково мы коварны. – Я уйду от тебя!
- Только попробуй!
Извернуться не удалось. И еще не успев сжиться с новыми перспективами, я зажмурилась от звонкого удара и неожиданно отрезвляющей боли хлесткого шлепка.
- Не смей! У меня вообще месячные! Отпусти! – чего я только не несла, что бы освободиться.
- Не ври! Стыдно! Месячные у нас были на прошлой неделе! – приговаривал он в такт движениям своей беспощадной руки.
- За чтоо?! Витька! - я морщилась и шипела.
- Это ты мне сама потом расскажешь, за что. – Он делал мне больно. И кто это считает, что ладонь – это несерьезно. Еще как серьезно! И ужасно, ужасно обидно. И сладко. Ужасно. Ужасно. Ведь если бы хитрее оказалась я, и, вырвавшись, гордо вышла из кабинета? Разве это была бы моя победа… Нет. Вот она – победа. Все-таки довела! Хотя победа – это, как известно, праздник со слезами на глазах.
- Да больно же, дурак! Пусти! – это я уже пропела.
- Дурак, может, и отпустил бы. А я нет! Терпи, радость моя! Терпи! Заслужила! За все! Кто-то тут мудак! Кто-то идиот! Кто-то собрался увольняться от этого идиота. Давай! Вперед! – оптимистично выговаривал он мне.
Я так не играю. Мне уже хочется, как улитке вылезти из своего домика и уползти. Больно и горячо в нем. Все. Спасайся, кто может!
- Ну все! Прости, Витька! Ну, прости! – уже с почти настоящим плачем, не узнавая себя, умоляю я.
- Ага! Прощения просим! – с явным торжеством говорит он. И…о Боже…останавливается. – Дай-ка заглянуть в эти глаза! – И он дает мне разогнуться. Мышцы сводит от напряжения. Надо было расслабиться. Он поворачивает меня к себе лицом. Но все-таки партизанские рассказы въелись в мое сознание. Глаз я не поднимаю. И губы сжимаю. Из всякого положения надо уметь выходить с достоинством.
- Ну, до искреннего раскаяния тут еще далеко. – Констатирует он. И все, кажется, сейчас вернется обратно.
Но тут у него звонит мобильный. Что-то важное. Вижу по лицу. Я все еще продолжаю стоять у стены. С одной стороны шкаф и его колено, преграждающее мне дорогу. А с другой – его рука, упирающаяся в стену. Но я понимаю, что думает он сейчас совершенно не обо мне. И я решаюсь нырнуть под его руку. Колготки ниже коленок – прекрасный способ замедлить мой побег. Пока я их лихорадочно тяну наверх, я теряю время. Но выйти из кабинета ген директора без штанов…Как-то не очень.
Он пытается схватить меня рукой за шкирку. Но хватает воздух. А некто важный требует от него каких-то срочных решений. И мои страхи напрасны. Он поворачивается к окну и что-то растолковывает. Я точно могу бежать. Быстро вытираю глаза, основательно шмыгаю носом. Поправляю волосы. Одергиваю юбку. Теперь задача – сбежать из офиса. Хватаю первые попавшиеся под руку бумаги с его стола. И якобы вчитываясь в них, стремительно вылетаю в приемную. У меня дело сверх важности, - пытаюсь показать всем своим видом. Перед дверью вороватым движением хватаю свое пальто и бегу по лестнице. Конспиративные бумажки с легким сердцем пихаю в первую попавшуюся урну.
До конца рабочего дня еще два часа. Но меня это больше не волнует. На улице снег. Мир прекрасен. Я так давно не была свободна, как ветер. Беру в дрожащие ладони чистейший снег и умываю им лицо. Щеки так горят, что снег, кажется даже шипит.
Срочно в магазины. Забыться. Еще два часа свободы.
В шесть, я иду в садик за Сашкой.
Но его уже, оказывается, забрал папа.
Хожу по улицам. В голове – пустота. И улыбка колышется, как белье на веревке.
Звоню в дверь.
Открывает муж. С радостным криком обниматься кидается сын. Я целую его, пряча лицо от слишком пристального взгляда моего мужа. Вечерняя канитель захватывает. Накормить, помыть, уложить, постирать. Только в пол десятого я захожу в спальню. Муж мой сидит за столом и перебирает какие-то бумаги. Услышав мои шаги, он оборачивается ко мне. Встает. И идет мне навстречу.
- Так куда ты девала мой годовой отчет? – вкрадчиво спрашивает он, ласково глядя мне в глаза, и медленно расстегивает ремень. Потом зачем-то складывает его пополам каким-то завораживающим движением.
- Какой годовой отчет? – обмираю я от всей этой сцены разом, с ужасом вспоминая схваченные в пылу сражения бумаги с его стола. А вот урна где стояла – не помню.
Но Виктор чуть заметно улыбается. И для меня этого достаточно. С каким облегчением я бросаюсь ему на шею. Он крепко прижимает меня к себе и губы его оказываются у самого моего уха.
- Это был - прошлогодний… Не переживай! – и ремень, как змея летит на кровать. А мы, как с цепи сорвавшись, целуем друг друга в губы. До боли.