ClubPN

Инка

Немного капусты в соленой воде

Вы любите вареную капусту?
Только не надо еще раз говорить банальности про то, что любовь бывает разная.
Сама знаю. Любовь к Родине - это не то что любовь к чему-нибудь съестному.
Родину я тоже люблю, это оно само собой. Правда, за последние десять лет я
окончательно потеряла географическую ориентировку и теперь уже не знаю - Родина
- это где? Вернее - от меня и до куда? Раньше и Ашхабад с Таллинном были родина.
Я теперь поступаю проще. Определяю это понятие от противного. На контрасте. Ну -
в смысле - если я в Париже, то родина - начинается на польско-белорусской
границе. Если в Москве - то родина - за восемьсот километров - в Казани. Если я
в Казани, то родина... ага - моя улица. То березка, то рябина... Справа овраг, в
овраге рельсы, по рельсам изредка поезд тыдыкает. Вокруг на два километра земля
трясется. Слева - пятиэтажки цвета размокшей упаковочной бумаги. Давным-давно на
их торцах были нарисованы огромные красноармейцы в буденовках. Так и уходили они
в панораму улицы - один за другим - красные на сером. Теперь куда-то делись. То
ли дожди их смыли, то ли распоряжение какое было...
А теперь получается - что я все больше живу на чужбине, а Родина - это там, где
нас нет. Потому что если мысль мою возвести в абсолют, то родина у меня - 30
кв.м. Моя квартирка. Да и там - разные есть местечки. Стол с компьютером - это
столица. А вот кухня, например, - это точно задворки империи. Заброшенные,
скудные... Санузел совмещенный - тоже какая-то национальная окраина. Холодно,
сыро и запашок... Только-только после стирки начнет пахнуть "ароматом лимона",
как снова гора мокрых пеленок. А они уж пахнут, сами понимаете. Жизнью они
пахнут.
Ну да. Любимая сентенция моей матушки: "Это жизнь!". Да нет, не так. Вот в такой
огласовке: "А т-ты как думала? Эт-то ж-жызень!". Почему-то она никогда не
говорит эту фразу про что-нибудь светлое. Но вот если какая гадость, если
бьешься башкой о стенку с воплями: "Ну почему, почему?!", - вот тут-то она и
смакует свою народную мудрость.
И сейчас она бы так сказала - заглянув в мою кастрюлю с вареной капустой.
Ну и что я могу поделать? Я люблю не только Родину. Я люблю еще и вкусно
покушать. Я люблю сервелат и кетчуп, и апельсины, и борщ, и орешки, и копченую
рыбу, и...
- Илька, помнишь, какой я варю борщ?
Когда Илька приходит из супермаркета и бухает в пол тяжелые пакеты, то по
выражению его лица я понимаю - что там: стандартный набор для выживания на два
дня или что-нибудь еще в плюс - необязательное. Например, Шоколадное Мороженое.
Или Кусочек Куриного Рулета.
Два года назад деньги и выживание у меня не ассоциировались. Теперь, когда на
лишнее денег нет, а иной раз приходится здорово редуцировать даже представление
о необходимом, - теперь вкусненькое превращается в событие.
Илька ничего такого не ест. У него язва. По аналогии с "Анной на шее" я,
разумеется, шучу, что у него две язвы - в пузе и в супругах.
Редкими, но меткими истериками я бы обязательно довела его до чего-то подобного,
но тут совесть моя чиста. Еще до меня постаралась его первая.
- А что, ты ее любил?
- М-м-м-... Видишь ли...
Вижу-вижу. На свадебной фотографии - крохотная девочка с перепуганными глазами и
тонкогубым большим ртом лакомки.
Чуть откинувшись, с явной натугой она держит на локте букет гладиолусов в пол ее
роста. Мне всегда казалось, что гладиолус - не дамский цветок. Тем более если
привлечь этимологию, ассоциативный ряд. Дамоклюс гладиус. Как явление
фразеологии это не так чтобы уж очень образно, а вот когда, блуждая в герундиях
и герундивах, распутываешь многоходовку латинского текста, когда выстраиваешь
все падежи и времена в убедительный ряд, вот тогда сквозь сияние грамматики
вдруг пробивается тусклая, душная, кошмарная семантика. Жуть висящего на волоске
тяжелого лезвия была тем сильнее, чем неторопливее и размереннее разворачивалось
передо мной латинское упражнение.
Во времена, когда тонкими руками эта невеста на фото удерживала тяжелый букет, я
еще не зубрила университетскую латынь. Я была председателем совета отряда,
каждое утро мочила под краном и гладила мокрый пионерский галстук, наизусть
знала перечень горячих точек планеты. У меня есть снимок, сделанный в те же дни,
- я сижу в позе Васнецовской Аленушки в зарослях высоченных черных гладиолусов.
Если бы папа торговал любовно выращенными цветами, я могла бы в стилистике
мексиканских сериалов предположить, что на свадебном фото - именно наш букет. Но
папа букеты раздаривал. Так что сижу я в зарослях немеркантильных, нетоварных
цветов - щекастая, кудлатая, существо неотчетливого пола. Одушевленное
существительное среднего рода. Дите. А у людей в это время свадьба.
Сейчас уже непонятно, какого цвета ее гладиолусы - фотография черно-белая. Белая
невеста, черный жених. Большие лацканы на мужчинах, потный кримплен на женщинах.
- Ты ее любил? Ведь были же, наверное, и у вас пьянящее со-бытиЕ, семейный язык
и хихиканье ни о чем?
- Видишь ли...
Вижу. В их семейном альбоме, измазанном силикатным клеем, где фотографии
налеплены поспешно, неаккуратно и бездумно, только бы не разлетались, - как
горячечная кривая температурящего больного выстраивается веселенький график. По
горизонтали - время. Время войны в чужих горах, время катафалков, на которых,
скорбно констатируя, что реанимация бессильна, увозят от осиротевшего народа
выдающихся деятелей, время даровать городам и весям новые имена в честь старых
покойников.
По вертикали... Тоже много всего. Оплывающие черты лица, наливающаяся уверенной
брезгливостью складка губ, огрубевшие руки - отчетливо крестьянские, кудряшки
шестимесячной завивки. Свет интеллекта в глазах - в объеме заочного отделения
филиала пединститута. Выживание в условиях городской деревни - дом без
водопровода и газа. Спорт сильных и мужественных. Худой Илька с первенцем под
мышкой, с безумно-светлыми радужками, в которых потерялась крохотная точка
зрачка. Потом - все более и более сытый, вот и второй подбородок круглится,
наплывая на воротничок и галстук.
- Илька, она была хорошая хозяйка?
- У меня не было никаких проблем с бытом, - невнятно отвечает он, набрав полный
рот воды и прицелившись на рубашечный рукав утюгом.
А теперь у меня нет никаких проблем с бытом. Я, конечно, отслеживаю, какие
запасы пора пополнить, но по магазинам ходить - увольте.
Илька знает все цены, и какой магазин в округе до скольки работает.
Я потрошу принесенные им пакеты, вытягиваю за хвост копченую селедку и в глазах
у меня вспыхивает наркотический огонь.
- Я балдею смотреть, как ты ешь, - Илька сидит напротив меня за столом и
откровенно любуется. Он все грозится принести мне зеркало, чтобы я глянула в
свои пьяные глаза.
У меня интимные отношения с каждой рыбиной. С каждым ее кусочком. С каждой
крошкой пряной селедочной плоти, которую я выгрызаю, оставляя полупрозрачную,
промасленную, невесомую шкурку. Я могу, закрыв глаза, отличить вкус селедочного
мяса с хребта от мяса той же рыбины, но в районе ребер.
Потом со вздохом я отваливаюсь. Мерзкое зрелище оставшегося мусора - костей,
потрохов и шкурок - такая гадость остается после любой оргии.
Я подозрительно смотрю на Ильку. Как можно искренне любить женщину, которая
предается на твоих глазах одному из смертных грехов? Илька, правда, говорит, что
чревоугодие здесь ни при чем, что все действо надобно отнести по разряду
прелюбодеяния.
Не помню, где прочитала я, что психологи совершенно точно установили - девушки,
кушающие с аппетитом, при прочих равных шансах неизбежно проигрывают в плане
притягательности для противоположного пола по сравнению с анемично клюющими
особами. Вывод был в книжке такой. Если завоевываете его сердце, то кормите его
почаще, повкуснее и пообильнее, а сами демонстрируйте крайнее к еде отвращение.
Умный автор выдвигал гипотезу, что в нашем социуме представление о красоте идет
рука об руку с бестелесностью и изяществом. Так что пирожки и котлетки есть
можно, но так... Нехотя... Уступая насилию... А вообще-то он должен подозревать,
что на воле вы питаетесь нектаром.
Нет, автор явно был романтик. И как всякий мужчина - отягощен стремлением
выдавать желаемое за действительное. Все, я уверена, проще. Если она мало жрет,
то ее легче прокормить. Рентабельнее, понимаете? Одного мамонта хватает на
подольше. На охоту можно ходить пореже. Словом, очень привлекательная самка.
Автоматически и внешность кажется приемлемой. Да что там! Красавица!
Нет, это, конечно, все на бессознательном уровне, А на сознательном можно
чирикать о социуме, стереотипах и детерминированности эстетического идеала.
Что ж поделаешь - люблю я вкусненькое.
Жаль, что язык так скудоумен и не смог развести разную любовь по разным
глаголам-клеткам. Вот и грызется тяга к селедке со страстью к вот этому
конкретному самцу, рядом подтявкивают о своих правах любовь к родному пепелищу в
одной упряжке с любовью к отеческим гробам. Нет, научные термины, конечно, все
это успешненько растащат по сторонам и клочки подметут - это, мол, любовь как
таковая, а это булимия, пиромания и некрофилия. Обожаю термины. Как ляпнешь
словесной печатью, так и дергает ручками-ножками заклейменное явление жизни - ан
не выберешься.
В общеупотребительном обиходе - не так.
Рассуждения о том, что любовь - она разная, а одним словом называется - такое уж
общее место, что ленивый интеллигент только не пошаркал там ногами. С другой
стороны, банальности - штука коварная.
Набор банальностей усваивается как-то незаметно, и хорошим тоном считается,
услышав банальность, бросить снисходительно бессмертное "Лошади кушают овес,
Волга впадает в Каспийское море". Что, впрочем, тоже само по себе - банальная
реакция. Замкнутый круг.
Но, во-первых, иногда с потрясением узнаешь, что некоторые банальности - суть
заблуждения. Что далеко ходить- Волга и море это пресловутое. Есть такая река -
Кама. Считается, что она вливается в Волгу, и дальше как море полноводная Волга
течет-течет и в свою очередь впадает куда полагается.
Впадать-то впадает. Но не Волга. В месте соединения рек Кама катит больше воды,
нежели Волга. Так что - ниже точки слияния доля волжской воды меньше доли воды
камской. Географы там как-то между собой договорились. Все же национальная
гордость великороссов... И все кубокилометры Камы засчитываются как заслуга
худосочной Волги.
Мама, выйди на авансцену и скажи свое сакраментальное: "Это жизнь"!
Спасибо, мама. Подожди пока за кулисами. Нет, не надо дальше высказываться,
дальше я сама.
Продолжаем.
Во-вторых, иногда бывает уж вовсе вещь неожиданная. Случается что-нибудь такое,
что вдруг убеждает тебя в правоте банальности. В том смысле, что ты всегда это
знал и не задумывался, а вот тут на твоих глазах вдруг развернулось
доказательство. Потрясенный и ошарашенный, ты идешь к людям и говоришь: "Люди,
мне открылась великая Истина. Дважды два - четыре! У меня есть неопровержимые
доказательства!". "Дык, елы-палы!" - говорят люди, отвернув свое лицо от психа.
Нет, вы поймите. Все знают, что земля круглая. Шар. Геоид, точнее. Тоже
прелестно. Земля имеет форму геоида, а геоид - это тело такой же формы, как
Земля. Ну ладно. Имеет она эту форму, имеет и никто-никто - все же грамотные! -
не обращает внимание на этот их любовный акт. И картинку с кораблем и морским
горизонтом все видели, и фото из космоса.
А теперь представьте себе - вас, именно вас! - взяли туда полетать. И, подплыв к
иллюминатору, вы видите...
...Ее...
Она - нежно-голубая, опутанная белыми волокнами облаков. Она летит в пустоте и
ни на что не опирается (и страшно - уж лучше бы слоны с черепахой).
И самое главное - Она КРУГЛАЯ!
В потрясении от увиденного вы не станете обращать внимание на то, что она
унизительно сплюснута с полюсов - пусть геоид, пусть, каждый из нас немножечко
геоид, всех может приплюснуть, не грусти, дорогая...
Главное - что Земля - все же шар.
Да что же вы - вы и раньше это знали. И друзья ваши, которые косяком потянутся к
вам слушать о впечатлениях от полета, - тоже знали. А будут слушать. Будут
думать - наивные, что вас потрясло втыкание скафандровых трубок во все дырки,
перегрузки старта и невесомость на орбите. Что вас потрясло обретение
уникально-нового знания.
А вас стукнуло по башке осознанием того - что банальность - это истина.
А вдруг, - думаю я, - вдруг язык - не такой дурак, как нам кажется?
Вдруг это все одно и то же чувство - и к самцу, и к селедке, и к Родине?
Я прислушиваюсь к себе уже давно. И давно я услышала, что отзывается внутри меня
всякая любовь - громче - тише, но сходной мелодией.
Если я что-то люблю, то у меня с этим самым завязываются интимные отношения.
Однокашница-вьетнамка показывает мне фото: "Это я, это Та Тхи Тхань, Тху, это
Чан Май". "А что это за цветы?" - любознательно интересуюсь я, во всю
демонстрируя дружбу народов. "Это лотос", - небрежно отвечает она...
Я думала, что лотос - это факт мифологии. Оказывается, растет как миленький. Как
у нас гладиолусы.
Что сказать - красиво. Ну и все. Не отзывается ничего в душе, кроме эстетической
жилки.
"Но если на дороге куст стоит - особенно рябина...". На этом месте дыхание
перехватывает. Потому что с рябиной у меня - роман. Интимная связь. И мне
кажется, что я про нее знаю что-то, что больше никто не знает.
Нет, от селедки так дыхание не перехватывает, конечно. Ну так ведь и в любви к
мужчине бывает иной раз - высокое служение, а иной раз - похихикать да
поразвратничать.
Так что диапазон возбуждения бывает широк, а все ж - все это - любовь.
А еще есть любовь материнская.
- Ми-и-илая моя-а, не-е-ежная моя-а, до-о-обрая моя-я ма-ама, - пронзительно
верещит на фоне хора нечеловечески чистенький мальчик с запавшими висками и
синеющими от напряжения губами.
Все мамы Союза умиленно вздыхают. Поводят глазами в поисках своего чада.
Прищуриваются, вглядываются - как там оно? Чувствует чадо умилительную любовь и
неизбывную благодарность?
Простите, вам показалось, что я цинична, что о святом? Так это я раньше вежливо
помалкивала, а сейчас мне можно. Я уже сама мать ("Кто сказал - "мать"? Попрошу
не выражаться...").
Дети, корежась от неловкости, тоскливо прячут глаза. Если они что и чувствуют -
так это желание придушить пронзительного мальчика. Или - на худой конец
переключить на другую программу. Там идет детское кино. Круглощекие и
круглоглазые козлята хором поют:
- Ма-а-ама - пе-ервое сло-ово, гла-авное сло-ово...
Во. Наш ответ Чемберлену.
Умиленный вздох мам ерошит нежные прядки волос на темечке, вызывает перепад
давления и цунами у берегов Тихого океана.
В неудоби ежусь вместе со всеми детьми.
Потом вспоминаю, что вроде бы я могу уже законно перейти в другой стан. Что еще
немножко разума добавится в глазах моего чада, и я тоже смогу смотреть на него
требовательным взглядом: "А ну-ка, покажи, как ты маму любишь?"
Не любит он меня ни черта.
Я знаю, что он любит на самом деле.
Покушать вкусненькое.
Может быть, я сунула ему в гены еще и мой острый ум, сногсшибательную красоту и
золотой характер, - не знаю, надеюсь, это проявится позже.
Пока он упорно не понимает мои призывы писать на горшок - я осторожна в оценках
его ума, пока он похож на младшего белоснежкиного гномика с красненькой пуговкой
носа - я не тороплюсь объявлять себя матерью будущего Алена Делона, пока он
отвечает возмущенным визгом и попыткой зафитилить мне в лицо пяткой на просьбу
не топить в унитазе дистанционку от телевизора - я не спешу объявлять о его
голубиной кротости и врожденной толерантности.
А вот это уже проявилось.
Он, как и я, любит колбасу, и селедку, и кетчуп. Да кто ж ему даст?
Впрочем, есть одна штука, которая вне конкуренции. Это он может есть сутками.
Для этого бросает любую шкоду, захлопывает рот любому капризу и бежит - с
радостной улыбкой рвать на мне ворот одежды, и присасываться, присасываться,
присасываться...
Изредка он поднимает на меня пьяные от наслаждения глаза и в них - крупными
буквами недоумение - зачем к такой замечательной вещи прицеплено еще шестьдесят
кило какого-то хлама?
Словом, он меня ни капельки не любит.
Я отвечаю ему взаимностью.
Я была вполне готова любить беленькую-беленькую дочку. Кого бы я из нее
вырастила, учитывая полное отсутствие у меня хозяйственного ража, - я не знаю,
но так уж я все спланировала - дочка - значит, дочка.
На сына я согласна - но вкупе с кружевным воротничком, локонами и скрипочкой. Я
- в темно-синем бархате, с благородной сединой, в первом ряду. В музыке я,
честно говоря, ни в ухо, ни в рыло. Но если царственно молчать, то этого никто
никогда не узнает.
Или нет. Очки в тонкой оправе, в первый класс в пять лет, школу закончит в
десять, двадцать четыре часа за книжкой, на олимпиады уже не ездит, потому что
победил всех, кого только можно и его приглашают почетным гостем. Математик. Или
физик. Или нет, биолог. За него убиваются крупнейшие научные центры. Что-нибудь
без риска для жизни... Клонирование овечек...
- Только попробуй!!! - Илька, впрочем, тут же успокаивается, - А хотя, тебе,
слава богу, некогда заниматься выращиванием вундеркинда.
Гипотетический вундеркинд между тем высыпал на ковер содержимое банки с солью и
банки с рисом, написал сверху и раздрызгивает эту адскую смесь по сторонам.
Если бы он был попугаем, то, заговорив, он наверное бы повторял мою фразу - ее
он слышит много раз на дню: "Отойди, поросенок, ты мешаешь мне работать".
Вы пробовали работать на компьютере, если у вас на коленях сидит
двенадцатикилограммовое дите и мотая головой пытается выбрать из двух одинаковых
предложений наиболее привлекательное? Буриданов осленок...
Про величие материнского подвига я слышу с детства. Не знаю, почему, но у
матушки моей зафиксировалось очень ограниченное число мемуарных рассказок, и их
она прокручивает годами - не меняя ни одной интонации, ни одного эпитета.
Привыкнув слышать это с малолетства, критически услышанное не воспринимаешь.
Мифология - она не для этого создается. Она - для создания базы в сознании.
- Я тебя все время целовала в пяточки!
Когда я была в возрасте некритическом, я отчетливо чувствовала в этом упрек. Ну
как же - ноги, все же. Не то, что там сладкая щечка...
Теперь я слышу это в очередной раз и думаю - о чем это? что бы это значило? А
может, это просто - без тройного подтекста - о любви?
Красные щеки, зудящая красная попка - вот и у нас началось - как у всех.
Аллергия.
Ничего нельзя. Список разрешенных продуктов так однообразно мал, что начинаешь
думать о еде в терминах умерщвления плоти. Со всех сторон сыплются сведения о
том, что вот это тоже нельзя, и вот это, и вот это... Если свести все воедино,
то алиби только у кабачков. У овсянки на воде. И у капусты.
Я тоже на диете.
- Овсянка, сэ-эр...
Я пытаюсь проглотить пару ложек и уговариваю себя, что это вкусно.
На серой овсянке застывает мутная корочка. Ее холодный раскисший трупик я
выкидываю в мусор. Склизкая миска долго не отмывается.
Мир вокруг - грезы Золя. "Чрево Парижа". Никогда не думала, что гастрономия так
разнообразна. Льется перламутровый свет со среза ветчины, прижались друг к другу
нежные щечки маринованных помидорок, под серебряным хрустом обертки - орешки
тонут в матово-темном шоколаде...
- Бросай кормить! Что ты изводишь меня тоскливым взглядом? Зачем тебе это?
Зачем-зачем! А вот за тем!
Блаженно прижмуренные глазки, круглится замурзанная розовая щека, вторая -
прижата к моей груди, из расслабленного ротика выкатывается и ползет по
подбородку белая капля. Молоко на губах не обсохло.
Ну и чтоб величие материнского подвига организовать!
Я хочу почувствовать, что песенки эти сладкие - про меня.
Чтобы звонить детным подругам и озабоченно рассказывать о кашках и какашках.
Чтобы получалось.
А то всю жизнь таинственные существа рядом говорят на иностранном языке. Я -
такая же, как они - почти похожа... Но язык этот для меня - чужой. Я
прикидываюсь, что я тоже понимаю о чем речь. Но я не успеваю с переводом.
Говорите чуть медленней, пожалуйста. Не поможет. Это непереводимые реалии.
В пять лет:
- Ч-а-аю, ча-аю, чаю, я с Элей не играю...
Могу выучить эту фразу. Но не понимаю, в каких случаях полагается ее говорить. А
они - понимают. Для них - родной язык.
В десять лет.
- Пред-дательница! - на раздутой ноздре и сжатых губах. Это какая-то разборка
между подругами. Кажется, появилась третья. Невинно-сапфические страсти. О чем
они?
В двадцать лет.
- Это моя любимая туалетная вода! От другого запаха я прям заболеваю на целый
день!
Интересно, как они живут с такими ногтями? И вот, блин, незадача, с непривычки
забываю, что глаза в честь праздника накрашены и смазываю все до ушей. Все
однокашницы на лекции в 8.20 одеты и покрашены так, что могут принять
приглашение в ресторан в любой момент. Я в любой момент соответственно могу
принять участие в субботнике. Что джинсам сделается?
В двадцать пять.
...Они со мной перестали разговаривать. Я все равно не смогу ответить на
мучающий их вопрос "почему эта свинья приходит домой с работы заполночь?".
И вот - тридцать!
У меня наконец-то все есть. Осталось подучиться языку.
Обязательно выясню у Ильки - почему все же за полночь. Фраза "Все мужики..." -
получается уже совсем гладко.
Осталось сдать кандидатский минимум по уведению у подруги абсолютно ненужного
тебе самца и последующему вцеплянию в волосы. Ну и удержаться от чтения Саган.
После нее тянет встретить мужа собранными в чемодан нестираными носками и
рыданиями о загубленной жизни. Намек в виде чемодана даже и не понадобится. Он
сам матюкнется и дверью хлопнет.
Ну и это. Аутотренинг. Глаза закрыть. "Милая моя мама..." - это про меня. Про
меня... Про меня...
Это я - мама.
Вокруг меня - нанизана Родина. Маленькая квартира с рассыпанными по ковру рисом
и солью. Улица с ушедшими навсегда красноармейцами. Город, которому тысяча лет -
больше, чем главной столице. Граница, за которой Польша (судя по поговорке - не
заграница). Париж, чрево которого я никогда не увижу. Доверчиво-голубенький
шарик в пустоте...
В центре всего этого - маленькая кастрюлька на плите. В ней тушится,
побулькивает, пахнет на весь дом нарезанная крупными ломтями
супергипоаллергенная капуста.
Если вы любите вареную капусту - оставайтесь, пообедайте с нами.
Через пять минут будет готово.