ClubPN

Лей-Лей

ВАЛЕНТИН

В этой истории подлинно все - кроме нескольких имен.
Кафельные пол и стены подьезда ощутимо пахнут хлоркой и кошками - запах жилья не бедного, но обыкновенного, скучного - запах одиночества и обособленности, бестолковый запах.
Я не стала доставать ключи - позвонила. Не люблю я этих хозяйских жестов - пусть мальчишка обижается, но это его дом, куда он пускает меня добровольно. Его укромная норка, его убежище… А вот и коты пожаловали.
Дверь распахнулась сразу - Валентин явно торчал в прихожей, поджидая.
- Привет, - и темные глаза вспыхивают золотым ореховым сиянием.
До чего же он хорошенький мальчик. Когда мне было пятнадцать, такие мальчики, старшеклассники, казались мне богами - всезнающими, могущественными и безупречными в своем совершенстве. Только где там мои пятнадцать лет? Канули в небытие, в историю, вместе с тяжелым портфелем из коричневого кожзама, вечно забрызганным уличной грязью, дешевыми сползающими трикотажными колготками, прыщами у рта и скобкой на выпирающих зубах.
Валентин принимает шубу, потом опускается на колено и начинает возиться со шнуровкой моих сапог. Это почти ритуал. Я не в восторге от этой демонстрации чувств, весь мой либерализм восстает от такого прислуживания… а гадкая часть души тихо ликует при виде тонкой склоненной спины и покорно опущенной шеи с рассыпавшимися по плечам темными длинными и блестящими локонами.
- Ты опоздала. Ты сказала "в пять", а уже полседьмого.
Начинается. Вот чего у Вальки не отнять - он, конечно, нытик. Уж учила его, учила, все без толку.
- Я не могла раньше. У меня были дела.
- Но я ждал!
- Ничего страшного.
- Есть... страшного. Ты всегда обманываешь.
Я поднимаю его за ухо с пола и кладу руку на шею - обхватывая нежную щеку с чуть выпирающей скулой.
- В миллион первый раз повторяю. Я - замужняя, много работающая женщина, которая не располагает своим временем в принципе. В отличие от маленького бездельника, который целыми днями валяет дурака, не удосуживаясь даже выполнять те крошечные задания, которые ему дают. Между прочим, я беседовала сегодня с Анной Леонидовной.
Валентин смотрит исподлобья и виновато улыбается. У него удивительный цвет губ - почти пунцовый, какой бывает только у очень маленьких детей и на фоне очень белой кожи его рот выглядит… исключительно непристойно он выглядит, что греха таить.
- Давай, давай. Пои меня кофе что ли. Молоко, надеюсь, есть?
- Конечно!

Вот это я люблю больше всего на свете. Сидеть на цветастом диванчике в валькиной кухне, курить и смотреть, как парень хлопочет по хозяйству. Чистюля он невероятный - и глядя на белоснежные закатанные рукава его рубашки, на безупречную незапятнанность кухонной техники, на точные и плавные движения, которыми Валентин достает с полки чашки, отмеряет кофе и включает чайник - я чувствую то, что можно было бы назвать умиротворенным возбуждением, если бы сочетание это не было столь противно логике. Тем не менее.
У меня дома такой чистоты и покоя не будет никогда, невзирая на домработницу и няню. Линяющие кошки, невоспитанные собаки, шумные дети, пьяные гости… А посреди всего этого бардака - веселым столпом и разбушевавшимся колоссом - мой огромный, шумный и разрушительный муж. Красивый, как призовой бык и упрямый, как худороднейший из ослов.

Валентин сидит напротив, уткнув подбородок в руки со скрещенными бледными пальцами, и неотрывно на меня смотрит. Когда-то эта его привычка здорово меня нервировала - теперь я уже привыкла.
- И что она сказала?
- Анна Леонидовна? Думаю, ты догадываешься. Роберту я еще не звонила, но думаю, там ситуация не лучше.
- Лучше, честное слово!
- Не знаю, о чем ты думаешь. Правда, не знаю. У нас осталось - семь месяцев. И, судя по всему, все очень плохо.
Он быстрым движением грызуна трет нос об указательный палец. Знак того, что смущен.
- Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты так не делал? Ты выглядишь смешно и глупо. Становишься похож на крысу.
- Прости.
- Ни фига не прощу. Крысы - отличные звери, между прочим. Умные. Вот если бы крыса знала, что у нее отсрочка кончается через год, она бы вела себя иначе, да. Не пила мою кровь, не ленилась бы и не проводила сутки за идиотскими игрушками в компьютере. А училась бы, училась и училась.
Мои слова - почти бесполезны и бессмысленны, мы оба это знаем. Валентин - геймер, и этим все сказано. Собственно говоря, мы и познакомились в онлайне, куда я тоже люблю периодически залезать, чтобы забыть о сложностях реальной жизни. Но в виртуальном бойцовском клубе жизнь была со мной еще жестче, чем в реальности - меня убивали и терзали все, кому не лень, до тех пор, пока на выручку к моему чахлому чару нулевого уровня не подоспел однажды сияющий паладин восьмого ранга с Мечом Вседозволенности и в Доспехах Правды…

Когда я увидела Вальку первый раз - то чуть не захлебнулась нежностью и жалостью. Мартовский слякотный и ветреный вечер, хрупкая фигурка ребенка в дырявых ботинках и женской кофте. Что еще требуется, чтобы превратить твое сердце - в желе? А первое, что он сделал - это упал в обморок от недосыпа и недоедания. Черт, черт, черт!!! Не надо про это вспоминать, иначе я опять разнежусь, и Валька кое-чего недополучит, да. Что ему ой как причитается.
- Три последних раза ты не выполнил домашнее задание, а когда она пришла в четверг - тебя не было дома. Хотя она почти уверена, что ты просто не открыл дверь, так как слышала, что ты шуршишь по прихожей.
- Меня не было, честно!
- Знаешь, чему учат на первой лекции будущих психологов? Если кто-то говорит "правда", "честно" или "ей богу" - этот человек почти наверняка лжет.
- Я не лгу, правда… то есть, просто не лгу!
- Да, и где же ты был? Где ты, твою мать, дружище Валентин Николаевич, был, когда немолодая уже женщина-репетитор приехала через весь город вбивать знания в твою упрямую башку? Что за обстоятельства всепланетной важности не позволили состояться вашей встрече?
- Ко мне приходил Серега, и мы пошли в "Альфу". Там десятого турнир по Каунтер Страйку, и призовой фонд - пять тысяч, мы тренировались…

Да, этим он и жил. Раньше. По сорок, пятьдесят часов без перерыва просиживая в грязных и дешевых компьютерных клубах, чтобы раз-другой в месяц выиграть жалкие призовые крохи. Которых хватало на а) не умереть с голоду и б) на оплату этих чертовых клубов.
Впрочем, Валентин еще умница. Если бы это у меня была мама - спившаяся уличная попрошайка с лицом, похожим на гнилую брюкву, которая каждый день собирает в нашей крошечной квартирке теплую компанию из десятка бомжей - я бы, наверняка, очень скоро стала бомжом номер одиннадцать и умерла от паленой водки под грудой драных одеял на полу муниципального жилья в Бескудниках. Валька же, хоть и бросил школу в тринадцать лет - как мог, барахтался. Пусть и ушел из реальности - но не по вымоченной в спирте дорожке, а по вполне благопристойному оптоволокну…

- Валентин. Я ОЧЕНЬ расстроена. Очень. Нет-нет, не надо лезть ко мне целоваться. Пойми - при таких знаниях тебя не возьмут в институт, даже если за тебя заплатят золотом по твоему весу. Что мы имеем? Математик тобой доволен, но русский и английский - это катастрофа. Масштаба извержения Кракатау… Что такое, кстати, Кракатау?
- Вулкан, наверное?
- Правильно. Такая мерзкая огнедышащая горка в окрестностях Индонезии.
Он уже пересел на диван, прижался ко мне горячим телом, уткнулся шелковистой челкой под ухо.
- Я люблю тебя!

Еще бы ему меня не любить. Самое смешное, что и я его люблю. Но Валентину знать сие не положено. Я снимаю с груди его тонкие руки, перехватываю, зажимая в кулаке хрупкие, почти девичьи запястья.
- Все это кончится армией, понимаешь, придурок малолетний?
Не кончится, конечно. Я уже откупила его на год - откуплю и еще, если понадобится. Во-первых, у меня нет времени мотаться к нему с передачами на какой-нибудь Сахалин, во-вторых, Вальку там просто убьют. В первую неделю. У него же на лбу - штамп: "К выживанию - не приспособлен". Восемнадцать ему исполнилось три месяца назад и государство впервые за недолгую валькину жизнь Валентином заинтересовалось: к счастью, еще раньше им успела заинтересоваться я.

- Пойдем, - наконец говорю я, - пойдем в комнату и будем разбираться с нашими проблемами.
- Может, не надо? - он заглядывает мне в глаза и милое его лицо выглядит таким печальным, что даже хочется заорать "Конечно, не надо, я пошутила", сжать его в объятьях и засыпать поцелуями.
- Надо. Если ты ведешь себя, как глупый ребенок, то и наказывать тебя надо, как глупого ребенка.
Детей я не наказывала никогда, так что это неправда. Оба моих пацана растут, судя по всему, будущими знаменитыми преступниками, но прикасаться к ним я запрещаю всем - няням и мужу можно воздействовать на них только словом. Результаты пока плачевные, но доколе я жива - к моему ребенку никто безнаказанно не посмеет прикоснуться и пальцем.

Валентина в комнату приходится вести, обняв за талию - при этом он делает попытки упираться.
- Ну, пожалуйста, не надо! Не сегодня!

Года через два, если Валентинн будет расти так же, как сейчас, мне будет с ним не справиться, если он решит сопротивляться по-настоящему. Он уже сейчас выше меня на полголовы, но пока еще на пятнадцать килограммов легче. Хотя здоровое и, главное, регулярное питание сделало свое дело - Валька по прежнему очень тонок, но, по крайней мере, не похож на того заморыша, которого я полгода назад лишила девственности - сейчас он заметно раздался в плечах, слегка округлился в бедрах, а впалая ямка живота сменилась на симпатичные такие юношеские квадратики.

В большой комнате все продумано для того, чтобы здесь с удобствами размещался молодой обучающийся наукам джентльмен - широкая кровать вдвинута в нишу, по стенам идут ряды книжных полок светлого дерева, шкаф-купе с большими зеркалами зрительно увеличивает и без того немаленькое помещение, в одной из отворенных створок отражается компьютерный стол. А к стене придвинута невысокая, но длинная банкетка, обитая грубым гобеленом с райскими птицами - я эту банкетку заприметила сразу, когда только осматривала квартиру на съём и, не исключено, что именно из-за нее остановила выбор именно на этом варианте.
Я усаживаюсь в широкое зеленое кресло, а Валентин, пристроившись рядом на полу, утыкается мне лицом в колени.
- Валя, ты же знаешь, что нужно делать. Давай не будем тянуть кота за хвост.
- Я хочу тебя.
- Хочется - перехочется. Может быть. Потом.
Не "может быть", а точно, это мы знаем оба. После наказания Валентин всегда получает утешение - лично я иначе не видела бы и никакого смысла его наказывать.
- Иди же!
Он выдвигает банкетку на середину комнаты и снимает с нее свой синий рюкзак. Оборачивается через плечо.
- Что стоим, чего ждем?
- Раздеваться - совсем?
- Рубашку можешь оставить.
Еле заметная улыбка облегчения. Степень обнажения у нас зависит от тяжести вины и соответственно, строгости наказания. За всякую ерунду, к примеру, я даже банкеткой не пользуюсь: просто приспускаю с него брюки и трусы и укладываю поперек коленей… А за такое гнусное динамленье Анны Леонидовны, по-хорошему, стоило бы выдрать Вальку жестоко - совсем голым, но сегодня мне его слишком жалко…
Носки мы снимаем примерно миллион лет. Девицы из стриптиза, которым разгоряченная публика швыряет по сотне баксов за каждый миллиметр обнаженной кожи, и те не смогли бы так томительно долго скатывать с себя чулки.
Я молчу. Ноу комментс, так сказать. Хочет оттягивать удовольствие - пусть.
Валька берется за пуговицы на джинсах. Хорошие джинсы, кстати - из предпоследней коллекции дольче с габбаной, стоят до свинства дорого, но я не удержалась, захотела посмотреть, как эта синяя породистая роскошь будет смотреться на валькиных крепких ягодицах.

И, естественно, у него жестокая эрекция. Член стоит вертикально вверх, плотно прижатый к животу - до Вальки я и не догадывалась, что у мужиков так бывает, хоть всю жизнь и пополняла усердно свои познания на этот счет. Член Вальки меньше примерно в два с половиной раза, чем у мужа - так что если меня, допустим, на детекторе лжи будут пытать, изменяла ли я ему с Валентином, стрелка наверняка не дрогнет, когда я скажу "нет".
Тем не менее, я почти все время хочу этого мальчишку - такой вот природный феномен мы видим на этой картинке и объяснения ему не находим.

Черные трусы с белой резинкой также отложены на кровать, и Валентин теперь переминается босыми ногами у банкетки. Сам он на нее явно ложиться не готов - придется помочь.
Я встаю и, погладив Вальку по животу и по попе, заставляю его лечь на банкетку лицом вниз. Теперь он смотрит на меня, повернув лицо, как заяц из капкана - на приближающегося охотника. Я открываю внутреннюю дверь правого отделения шкафа и снимаю с полки два плотных черных шарфа.
- Привязывать нужно? - голос у него срывается на пару тонов выше обычного. Боится ребенок, страшно бедному.
- Да. Иначе ты сбежишь.
- Не надо, пожалуйста! Я буду лежать смирно! Я же прошлый раз лежал!
- В прошлый раз ты и в половину не так провинился.
- Ой.
- Вот тебе и "ой". В будущем станешь думать - прятаться от репетиторов, или не стоит.
Первым шарфом я плотно привязываю Валькины ноги в коленях, вторым - стягиваю кисти рук, просунутых под банкетку. Потом поднимаю длинную его рубашку до поясницы.
Когда я порола его в последний раз? Недели две с лишним назад. Ни следа не осталось - ягодицы снежно-белые, восхитительные, крепкие, с легким пушком ближе к ногам.
Я глажу его по атласной спине, по прохладному упругому заду. И чувствую желание, нежность и злость.
Ему созданы все условия. Лучшие учителя за немаленькие деньги тянут его к вступительным экзаменам за уши. Судьба распорядилась так, что у безграмотного сына алкоголической люмпенши появился волшебный шанс одним махом перелететь с десяток сословных границ и оказаться в мире, куда по праву рождения он был не допущен… а этот щенок делает все, лишь бы по недомыслию своему кануть обратно в болото!
Пылая священным гневом, я возвращаюсь к шкафу и, выдвинув ящик, осматриваю арсенал.
Широкий черный кожаный ремень. Кожаный ремешок от дамского платья - длинный, в палец толщиной, Валентин называет его "злым", так как он порет, действительно, очень больно - однажды я для проверки хлестнула себе "злым" по ноге - так полоса горела и ныла пару дней.
Нет, это все не то. Пожалуй, сегодня нам понадобится это… Из-под переплетенья еще нескольких ремней разной толщины и хлесткости я достаю пластиковую розгу. Ее я привезла из Лондона, из секс-шопа на маркете в Кэмдене. Гибчайший прут толщиной с телефонный провод и длиной чуть менее метра с маленьким треугольным расширением на конце.
- Нет, нет! Не надо розгу!
- Почему не надо? Надо! Есть мальчик, которого надо высечь. И есть розга, которой секут мальчиков. По-моему, так все складывается очень гармонично.
- Это слишком больно!
- И очень хорошо. В следующий раз будешь думать, о том, что делаешь. Не умеешь думать головой - будешь думать попой.
Что такое "порка" Валька узнал только у меня. Как и многое другое. Мать его не воспитывала никак - по-моему, она не очень-то и понимала, что у нее есть какой-то сын. Во всяком случае, когда я однажды приезжала в Бескудники, пытаясь поговорить о том, куда делось Валькино свидетельство о рождении, эта оригинальная женщина первые полчаса уверяла меня что дети у нее "были, да все померли" - и только сторублевка помогла дама сконцентрироваться и признать, что нареченное Валентином дитя как раз выжило… До одиннадцати Валька худо-бедно жил при бабушке, и был возвращен материнской заботе лишь после бабушкиной смерти. Насмотрелся он там всякого, но бит не был - подзатыльник-другой не в счет.

- Так как наказывать тебя я буду строго, и ты наверняка будешь кричать, то стоит принять меры.
Я взяла с полки диск визгливой Умы Сумак и вставила его в плеер, после чего отнесла прибор на кухню и плотно прижала колонки динамиками к соседской стене.
Слышимость тут слабая, но Валентин кричит порой уж очень громко - впрочем, с перуанским товарищем Сумак ему и под розгой не потягаться…
Когда первые завывания певицы огласили кухню, я вернулась в комнату.
- Ну что, приступим? - я погладила плоским кончиком розги выступающие ягодицы, которые мгновенно покрылись гусиной кожей.
- Нет, нет, пожалуйста, нет!
- Попу расслабь. И старайся ею слишком не вилять - а то розга может попадать случайно по нежным местам, которые я сечь не собираюсь. Ну-ка, дай-ка я проверю, твое имущество надежно там прикрыто? Подними живот… вот так. Теперь слушай розгу и думай о том, что она учит тебя хорошему.
- Не-е-е-ет!!!
Со свистом розга взлетает в воздух и пружинисто приникает к валькиной попе - по центру.
- А-а-а-а-а-а!
Обычно первые удары он терпит молча. Но это ремнем. А с розгой не помолчишь.
Вторая и третья розга заставляют Вальку рваться в воздух - но когда ты привязан - это довольно глупо. Валька добивается только того, что его попа взмывает вверх еще призывнее, и я с охотой откликаюсь на этот призыв - четвертый удар получается самым смачным. Багровые полосы получаются удивительно ровными - приятно посмотреть.
- Ай-йя-а-а-а-а-а-а-йа-а-а-а-ау-у-у-у-у!!!
- Прекрати так кричать. Порка только началась - а ты уже визжишь как резаный. Ты мужчина или нет?
- Больно! Больше не могу-у-у-у-у!
- Можешь. Видимо, придется наказывать тебя розгой чаще, чтобы ты научился себя под ней вести как следует.
После пятой розги Валентин выгибается и ухитряется раздвинуть ноги так, что его яички начинают опасно болтаться в зоне удара: говорю же, у парня инстинкт самосохранения - на нуле. Эрекции нет и в помине - половое желание заместили куда более острые переживания.
Приходится мне прерваться и, принеся с кровати небольшую подушку, подсунуть ее под Вальку так, чтобы тело было лишено свободы маневра - не хватало мне еще розгой ему мошонку рассечь.
Не удержавшись, провожу ладонью по попе - пять взбухших огненных полос.
- Не надо больше, я не хочу….
Доныть Валька не успевает, так как я опять пускаю розгу в ход. Ритмично хлопая прутом по заду и стараясь распределять наказание равномерно по обоим полушариям, я успеваю вставлять в перерывы между валькиными визгами простые поучения вроде "нехорошо лениться", "стыдно быть неучем", "будешь плохо учиться, будешь всегда - вжик - ходить - вжик - с красной попой - вжик".
- Миленькая, любименькая, я больше никогда не буду-у-у-у-у-у-у!!! - По валькиному красному лицу текут слезы, рот открыт, ровного уже помидорного цвета ягодицы судорожно безостановочно вибрируют. Пора и передохнуть немного.
- Сделаем паузу, скушаем твикс.
Валентин, подвывая, елозит животом по подушке, а я иду на кухню, допивать свой кофе. Сердце у меня бешено колотится, в глазах почти темно, живот дергает от судорожного желания.
Педагогика педагогикой, но не стоит отвлекаться от того, что там, в комнате, лежит обнаженный восемнадцатилетний красавец - страстный и покорный одновременно, а я, все-таки, женщина в самом расцвете сил, да… Тем не менее либидо придется немного подождать: с валькиным воспитанием я еще далеко не закончила.

Возвращаюсь в комнату. Валентин всхлипывает в банкетку, некоторые полосы на ягодицах уже начали темнеть, обещая назавтра превратиться в художественные синяки.
- Ну что, какие мы выводы уже сделали? Молчишь? Решил обидеться? Зря. За обиду ко второй части наказания мы добавим дополнительных розог…
- Ты меня совсем не любишь! - выкрикивает он и опять утыкается в гобелен. Выступил, значит, трибун народный.
Я присаживаюсь рядом с его ногами и начинаю ласково гладить горячие и бугристые ягодицы мальчика.
- Люблю - не люблю - какая разница? Ты мне очень нравишься. Я тебя все время хочу. И мне очень важно, чтобы у тебя все было хорошо. Чтобы ты учился, чтобы у тебя была богатая событиями, разнообразная и интересная жизнь. Я не хочу видеть тебя в армейских портянках и наголо стриженным, летающим на пинках у каких-нибудь тупых "дедов". Не хочу, чтобы ты вырос серым, необразованным быдлом, ведущим нищенскую жизнь. И когда я тебя наказываю - я делаю это для твоей же пользы. В твоем возрасте еще трудно быть ответственным и собранным - а хорошая порка помогает тебе помнить о своих обязанностях. Лучше ты сейчас покричишь и поплачешь час, чем потом всю жизнь будешь мучиться, понимаешь?
Говорю я всю эту чушь так проникновенно, что сама бы ей поверила - честное слово.

По уже поротой попе стегать можно мягче - без особого размаха - все равно еще больнее получается. Сейчас я встала у валькиной головы и, взяв его одной рукой за шею - поверх мягких завитков, - шлепаю розгой уже поперек имеющихся полосок.
Мальчик ревет в голос и задыхается от криков, пальцы ног его то сжимаются, то разжимаются, а ягодицы дрожат и дергаются - каждая в своем ритме, как самостоятельные живые существа. Самое время для светского диалога воспитателя с учеником.
- Ну что, идет тебе порка на пользу?
- А-а-а-а-а-айййй!
"Аай" это не ответ, поэтом розга опять впивается в красный зад - уже не полосатый, а почти клетчатый - на манер шотландского килта.
- Не слышу ответа.
- Идет!
- Что идет? - Со свистом и чмоканьем прут снова приземляется на попу.
- Мне! Порка! На пользу! - А-А-А-А!!!
- Хорошо, что ты это понимаешь.
На кухне перуанская патриотка разоряется так, словно ее тоже секут.
- Я могу позвонить Анне Леонидовне и пообещать, что такого больше не повторится?
- Да! Да! Ой, да-а-а-а-а!!!
- Как ты считаешь, мне нужно продолжать твое воспитание или махнуть на тебя рукой - живи как хочешь?
- Нет, нет, не надо!
- То есть, я правильно делаю, что секу тебя, когда ты плохо себя ведешь? Да? А где тогда "спасибо за порку?"

Валентин уже начинает хрипеть - и я понимаю, что представлению пора подходить к концу. Прежде, чем развязать его, я нежно целую иссеченные ягодицы парня и при каждом прикосновении он вздрагивает от боли, зато когда через две минуты Валентин, освобожденный от пут, встает с банкетки, весь мир может наблюдать, что перед нами - не мальчик, а мужчина, всевозможно готовый к исполнению своих мужских обязанностей.
Я целую соленое лицо, припухшие губы, прижимаю к себе его дрожащее от боли и возбуждения тело…
Как хорошо, что еще на пару часов я могу здесь задержаться - дома знают, что у меня сегодня - поздний обед с деловыми партнерами.