ClubPN

VICTORIA REGINA

(Айзик Бромберг и Цыганка)

1

Фелиша рассеянно перебирала выложенные на прилавок отрезы ткани - абрикосовый шелк, золотистое органди, бежево-палевый атлас - и лицо ее не выражало ничего, кроме скуки. Только когда она бросала взгляд на ярко-алые кружева на полке, в глазах девушки загорался огонек. Но что об этом думать... Джейн никогда не позволит ей купить красную ткань на платье, как и мама, сразу скажет, что такой цвет носят только продажные женщины. А какой интересной выглядела бы черноволосая смуглая Фелиша в алом платье! Как же ей не повезло уродиться такой темной у светловолосых родителей... Хорошо маме, она отлично смотрится в голубом, и зеленом, а Фелишу эти цвета делают тусклой и бледной. Ее раздумья прервала гувернантка Джейн, или мисс Хадсон, как полагалось ее именовать:
- Поторопитесь, мисс! Мы не можем все утро провести здесь - мне еще надо позаниматься с вашими братьями. Да и модистке назначено в одиннадцать.
Фелиша ничего не ответила, но подумала, что братья только рады будут на несколько часов избавиться от строгой и неприветливой учительницы, вдалбливающей им в головы основы латинской грамматики.

* * *

Сидя за туалетным столиком Фелли, я с ненавистью рассматривал в зеркале свое лицо.
Белесые, коротко остриженные волосы, сквозь которые просвечивает кожа. Того же цвета ресницы. Бесцветная физиономия, украшенная парочкой прыщей на лбу и подбородке. Осторожно открыв пудреницу, я провел по ним бархоткой. Результат меня не утешил.
Фелли меня убьет, если узнает. Она меня не переносит на дух, даже не бранится, просто отстраняется - брезгает. Раньше я был уверен, что она дура и гордячка, не снисходящая до простых смертных. Но потом случайно подсмотрел, как она, сидя вот за этим столиком, пудрила лицо перед выездом в гости - тщательно, в два слоя, с отчаянием глядя на себя. Ей тоже было плохо.
Смуглая кожа - это вульгарно, мама об этом раз перешептывалась с компаньонкой, а я услышал. Иссиня-черные волосы бывают только у цыган и евреев. Фелли не слышала этого разговора, но было ясно, что она знает, мучается и скрывает от всех.
И все-таки ей лучше. Она девочка и поэтому уже считается взрослой. Скоро выйдет замуж и станет свободна, а мне еще терпеть неизвестно сколько, пока вырасту, закончу обучение, поступлю на службу, да и тогда, боюсь, папа и мама не оставят меня в покое.
Ничего нельзя. Нельзя послать в газету стихи, даже под псевдонимом. Нельзя гулять одному, где захочется. Нельзя покупать у букиниста те книги, которых нет в списках мисс Хадсон. Нельзя читать допоздна, и нельзя брать античных авторов из папиной библиотеки. И каталоги живописи, в них может быть непристойное. И анатомический атлас - по той же причине. Так не принято. Так не положено. Это опозорит всю семью. Юные джентльмены так не поступают. Почему? Потому что тот, кто так поступает - не джентльмен.
Если бы они знали, что я все равно уже успел сто раз побывать без их ведома и в книжной лавке, и в библиотеке, и видел литографию "Давида" Микеланджело, и "Маху обнаженную", и знаю, как размножаются млекопитающие, и...и...
Если за невежливый ответ за обедом мне грозят всеми карами небесными, но за все вышеперечисленное, наверное, самое меньшее, что полагается - это сжечь меня на костре и пепел развеять над Темзой.
Кстати, книгу о братстве Иисуса, где описывается это и еще многое другое, я тоже читал украдкой...

* * *

В конце концов девушка указала приказчику на модный в этом сезоне плотный шелк с рубчиками цвета кофе с молоком. Никто не посмеет назвать эту ткань нескромной, а тон теплый, и можно накинуть на плечи темно-бордовую кружевную шаль. Конечно, этого нельзя будет проделать во время семейного обеда в присутствии дяди, хозяина банка, где работает отец. Родители уже полгода думают, как бы уговорить дядю дать в своем особняке бал и представить Фелишу обществу. Нет сомнений, что молодые люди больше заинтересуются племянницей владельца банка, чем дочерью его скромного служащего. Но... честь появиться рядом с дядей надо еще заслужить, а уговорить старого холостяка перевернуть дом вверх дном ради бала будет нелегко.
Джейн, конечно, предпочла бы более скромный атлас, но, может, ее воспитанница и права - надо понравиться пожилому родственнику и показать товар лицом. Девушка обязана идти на ухищрения, чтобы составить достойную партию. Перескромничаешь - и останешься старой девой, вынужденной самой зарабатывать себе на жизнь. А леди не может идти в модистки, белошвейки или продавщицы, есть две достойные профессии - гувернантка и компаньонка, и еще неизвестно, что хуже. Мисс Хадсон было 32 года, и последние 8 она провела, обучая Фелишу музыке, рисованию и хорошим манерам, а ее братьев, 14-летнего Дэви и 5-летнего Скотта - основам наук. Дэви, конечно, давно уже пора было отправить в пансион, да хозяева не так богаты, чтобы записать его в достойную школу, а для армии мальчик явно не годится - рассеян и мечтателен не в меру.

* * *

Мои размышления прервал дробный топот и воинственные крики из-за двери. Поспешно, как пойманный вор, вскочив с кресла, я подошел к двери и выглянул в коридор. Моим глазам предстал не кто иной, как Скотти, носящийся по дому верхом на палке с конской головой. При этом маленький поросенок самозабвенно кричал "Ура!" и вовсю размахивал огромной деревянной саблей. Он был счастлив.
Я ему немного завидую. Пятилетний, к тому же младший, мамин любимчик, не успел еще набить шишек и прийти к выводу, что родительские запреты лучше не нарушать. Я в его возрасте уже знал, чем это пахнет, и предпочитал не искушать судьбу. Так повелось после одного давнего и неприятного случая, о котором я не люблю вспоминать. С тех пор я не причинял родителям особенных огорчений и, полагаю, по сей день оставался для них чем-то вроде хорошо объезженной лошадки, которой никогда не придет в голову взбрыкнуть. Но думаю, в глубине души они все-таки чувствовали, что перегнули палку. Поэтому, когда родился Скотти, его немедленно начали баловать - видимо, для выравнивания баланса.
- Эй, потише, - буркнул я, пытаясь поймать его за курточку, когда он в очередной раз, оглушительно вопя, пронесся мимо меня, - папа услышит, будет тебе на орехи.
- Ой, Дэви, - обрадовался он, пропустив мое наставление мимо ушей, - вот здорово, что ты тут. Покатай меня, а?
И тут же, отбросив палку, начал энергично карабкаться мне на закорки.
Устоять против него было невозможно.
- Ладно, - пропыхтел я, перехватывая его поудобнее, - поехали...

* * *

Отпустив пролетку и подойдя к двери, Джейн немедленно услышала топот и вопли, что привело ее в отвратительное настроение. Миссис МакНейл попросила ее утром пойти с Фелишей за тканью, сославшись на мигрень, но она даже не подумала сообщить о своем недомогании сыновьям, а сейчас, конечно, обвинит во всем гувернантку, которая не заняла мальчиков на время своего отсутствия. Джейн распахнула дверь и едва не столкнулась с Дэви, изображавшим коня для своего братишки. Она сердито глянула на своих подопечных:
- Скотти, надеюсь, ты решил все примеры, которые я тебе оставила? - ругать старшего не имело смысла, скорее всего, он просто не смог отказать избалованному малышу. Сам Дэви в этом возрасте был гораздо спокойнее и хлопот доставлял куда меньше.
Фелиша, не обращая внимания на братьев, поторопилась к себе в комнату, горя нетерпением поскорее отколоть шляпку и засесть за рисование модели нового платья. Модистка должна была появиться с минуты на минуту.

* * *

- Мистер МакНейл, - внезапно раздалось над ухом, - повторите, что я сейчас сказала.
Я подскочил от неожиданности. Голос мисс Хадсон звучал на повышенных тонах, а взгляд не обещал ничего хорошего.
Я сам не заметил, как отключился прямо посреди урока, сидя в двух шагах от нее. Со мной такое бывало и раньше. Пару раз во время занятий, когда становилось совсем уж невыносимо скучно, я на несколько секунд выпадал из реальности, сидя с открытыми глазами и внимательным выражением лица, но ничего вокруг не видя и не слыша. Это происходило само собой, помимо воли. Но теперь, судя по всему, я отсутствовал не пару секунд, а намного больше. Это было видно не только по выражению ее лица, но и по весело-любопытному взгляду Скотти, который, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, уже успел намалевать чернилами на обложке тетради фиолетовую пятиногую лошадь. Я невольно задался вопросом, что будет, когда наша учительница обернется и обнаружит еще и это. Прямо скажем, слушатели ей сегодня попались неблагодарные...
- Что я сейчас сказала? - повторила бедная женщина, сдерживаясь из последних сил.
Ответить в свое оправдание было нечего. Тем более что даже пока я слышал то, что она говорила, мои мысли занимала в основном не латинская грамматика, а предстоящий званый обед, на котором должен будет присутствовать дядя Джон. Я видел его всего раза два или три, еще в детстве, и почти не помнил, но в доме о нем говорили часто. Произнося его имя, мама взволнованно поглядывала на папу, а папа перечислял многочисленные дядины достоинства, в число которых входили безупречное воспитание, годовой доход в три тысячи фунтов, статус убежденного холостяка и страсть к коллекционированию. Кажется, он нумизмат и собирает старинное оружие, и, может быть, за обедом мне удалось бы уговорить его показать мне свою коллекцию. Думать об этом было не в пример приятнее, чем о каких-то абсолютных абблативах.
- Простите, мисс Хадсон, - ответил я тихо, - я не слышал.

- Точнее, не слушали, - иронически поправила Джейн, - со слухом у вас, насколько мне известно, все в порядке, а вот с вниманием... Но это можно поправить, - она открыла бюро и вынула длинную узкую деревянную линейку, - протяните ладонь вперед, мистер МакНейл, - гувернантка помахивала линейкой и ждала.

Я потупился. Не то чтобы было так уж страшно, все равно эту жуткую боль, пронзающую руку как ножом, заранее вообразить невозможно. Это потом, согнувшись, прижимая ладонь к груди и глотая слезы, мысленно клянешься себе, что больше никогда, никогда, никогда... И все повторяется снова. Наверное, со мной и правда иначе нельзя, если раз за разом я умудряюсь нарушить свои клятвы. В общем, к тому, как она вынимает линейку из бюро и велит протянуть руку, я уже привык.
Но почему тогда каждый раз - а их было немало - когда она производила это действие и произносила эти слова, у меня так странно кололо в груди, и жар разливался по всему телу, и накатывал страх пополам с ликованием, обрывавшимся за секунду до первого удара... И сейчас тоже.
Стараясь держаться спокойно, я протянул ей руку ладонью вверх.

Джейн встретила мрачный, но твердый взгляд, и на миг ей стало жаль мальчика, замечтавшегося прямо на уроке. Оставить такое без последствий было нельзя. Однако и чересчур усердствовать не стоит, поэтому хватит с него сегодня и трех ударов, но уж таких, чтоб внимания хватило на неделю. Скотти притих и поежился, ему еще ни разу не доставалось линейкой по рукам, но наказание брата он наблюдал не впервые. Джейн подняла линейку и с силой опустила ее на руку подростка, вдруг обратив внимание на несуразно широкое мосластое запястье. Линейка оставила белый, быстро багровеющий след.

Мне удалось сдержать крик. Это оказалось нелегко. Разом перехватило дыхание, я и застыл с открытым ртом, хватая губами воздух и из последних сил держа на весу дрожащую руку. В голове билось - нет, нет, это неправда, это не со мной, этого быть не может, сейчас все кончится, сейчас, сейчас... Но это все не кончалось. Классная комната и лицо мисс Хадсон подернулись туманом, и прошло несколько бесконечно долгих секунд, пока стало капельку, самую капельку легче и наконец получилось сделать вдох. Но туман почему-то не рассеивался, я понял, что это слезы, и изо всех сил напрягся, стараясь их удержать. Не знаю, как у меня получилось, очень не хотелось плакать при ней, это почему-то было важно, наверное потому, что она всегда на меня смотрит, как на неодушевленный предмет, а я так хотел, чтобы... чтобы.

Веки Дэви, опушенные светлыми ресницами, моментально покраснели, серые глаза заволокло слезами, но он держался твердо – не отдернул руки, не вскрикнул, не стал просить о смягчении наказания. Джейн вздохнула про себя и нанесла следующий, столь же немилосердный удар, стараясь, чтобы он пришелся по другому месту.

Тут я не выдержал и заорал, и согнулся, левой рукой прижимая правую к животу, потому что это уже было не просто больше, чем можно выдержать, это было вдвое, вдесятеро больше, и сами собой пошли слезы, я не мог ничего поделать, не мог остановиться... Бывает же, когда приказываешь телу, а оно не слушает и творит, что ему вздумается, бывает часто, и не только когда плачешь, а еще кое-что, еще что-то происходит, вот как сейчас, нет, не надо об этом думать, это ужасно, при чем тут это... Это бывает не от боли, а от "Махи обнаженной", там, вечером, в библиотеке, нет, нет, никто же не знает об этом, значит, этого и не было, но что же делать сейчас, когда снова...
К счастью, меня не торопили. Через минуту боль немного стихла, но немыслимо было теперь распрямиться и показать ей заплаканное лицо, я при ней никогда не плакал, и этого, другого, тоже раньше не было, и я так и стоял согнувшись, не зная, что делать, и сгорая от стыда.

Джейн нахмурилась – а вот это уже никуда не годилось. Маленький мужчина на ее глазах превратился в ревущего ребенка. Она терпеливо подождала пару минут, строго глядя на склоненную голову плачущей жертвы, затем кашлянула и, стараясь сохранить строгий тон, напомнила:
- Ваше наказание еще не закончено, сэр. Остался один удар.

Почему-то это помогло. У нее, когда она сказала это, был не всегдашний голос - нервный, металлический, деревянный - а другой. Для нее имеет хоть какое-то значение, что перед ней стою именно я, а не другой, что я живой и мне больно. Я думал, что она никогда не такой бывает, холодное длинное белое лицо, длинные пальцы в темных перчатках, глаза - как за заслонкой... только голос. Я думал, она живет со мной под одной крышей, ест за одним столом, но относится примерно как ткач к своему станку - отрабатывает тяжелый, неприятный, но неизбежный дневной урок, а потом просто забывает о моем существовании.
Ей не все равно. Она сама мечтает, чтобы все скорее закончилось.
И я выпрямился - не до конца, придвинувшись вплотную к парте, чтобы она не узнала того, чего не должна знать. Гораздо труднее, нет, совершенно невыносимо оказалось другое - оторвать руку от груди и вернуть назад, добровольно и в здравом уме, чтобы все опять повторилось...

Джейн молча и терпеливо смотрела, как ее воспитанник заставляет себя разогнуться и медленно протягивает ей дрожащую багровую ладонь. Она вспомнила себя в детстве, умоляющей учительницу не бить снова, клянущейся, что она уже все поняла и исправится. Дэви даже не знал, каким героем выглядел сейчас в ее глазах, даром что все лицо у него было залито слезами. Джейн очень хотелось нанести ему символический удар, но она почему-то знала, что это он примет как оскорбление.
И проклятая деревяшка снова врезалась в протянутую руку.

И пришлось мне опять станцевать этот проклятый танец, такой потешный со стороны: скорчившись, прижав к груди руки, будто умоляя о чем-то, крича и топая ногами, пытаясь стряхнуть невыносимую боль. Мельком я подумал, что дор смерти напугаю беднягу Скотти, и одновременно я ненавидел и его, и ее - за то, что они смотрели на представление и не отворачивались.
Как бы я хотел провалиться сквозь землю, исчезнуть, или хотя бы выбежать из классной. Меня удержала только мысль, что тогда уж я наверняка услышу их смех.
Однако мисс Хадсон дала мне вволю наплясаться, и спустя вечность пришлось опять, в третий раз, посмотреть ей в глаза.
Никогда бы не поверил, что так бывает, но боль будто притупилась - нет, осталась, но на миг стало как будто все равно, есть она или нет. И я совершенно искренне сказал:
- Спасибо за наказание, мэм.
Потому что на глазах у нее тоже стояли слезы. И когда утихшая было боль нахлынула снова, вместе с ней пришла совершенно нелепая, сумасшедшая мысль: я хочу, чтобы она еще раз посмотрела на меня ТАК.

2

Шелковое платье было уже готово, и ряд меленьких перламутрово-розовых пуговок очень украшал лиф. Мама навестила дядю с визитом и пригласила его на субботний ужин, как она выразилась, “чтобы познакомить с подросшими детьми”, но Фелиша, конечно, понимала, что речь идет в основном о ней.
Дядюшка Джон на приглашение ответил благосклонным согласием. В принципе, он был еще вовсе не так уж стар, только на десять лет старше мамы, но считался сухарем и занудой. По крайней мере, именно такое мнение было высказано (и подслушано дочерью) в разговоре мамы с компаньонкой.
Наконец наступила долгожданная суббота, поэтому сегодня в доме, а особенно на кухне, все стояло вверх дном. Мама лично готовила десерт - рисовый пудинг со сливочным кремом, кухарку дважды гоняли на рынок, поскольку первый раз она, якобы, купила пожухлый салат, папа поехал за вином в центр города и привез полдюжины бутылок да еще бутылку особой мадеры, сама мисс МакНейл начищала столовое серебро, пока гувернантка нашпиговывала ее братьев последними наставлениями о правилах поведения за столом.
Было решено, что Скотти не следует присутствовать на ужине – его просто представят дяде, а потом гувернантка наскоро покормит его ужином на кухне и уложит в постель, пока гость наслаждается предобеденным аперитивом. В восемь часов мисс Хадсон надлежало сесть за стол вместе со всеми и следить за поведением старшего воспитанника.

* * *

Ей-богу, если бы всю последнюю неделю в доме поменьше и пореже твердили о важности этого ужина, о том, какое значение он может иметь для всех нас, и о необходимости понравиться дяде, я, может быть, даже мог бы получить от него удовольствие. Но настороженность и нервозность взрослых, пара маминых истерик, рыдания впервые в жизни отшлепанного Скотти и тому подобные прелести поневоле умеряли радость предстоящего праздника.
Мисс Хадсон была как натянутая струна, воздух вокруг нее так и дрожал, как над мостовой в жаркий день, и вечерами, приткнувшись в углу с книгой, я с безопасной дистанции наблюдал за ней, пытаясь понять, как этот воспитательный автомат мог неделю назад вызвать во мне те чувства, которых не могла возбудить даже "Маха обнаженная".
Что касается Фелли, она стала просто невыносима, больше всех суетилась, растеряла свои главные добродетели - сдержанность и молчаливость, то бледнела, то краснела и за день до торжественного события закатила скандал своей горничной, передержавшей в крахмале ее нижние юбки (прошу прощения за интимные подробности, но она говорила так громко, что я поневоле слышал всё).
А накануне вечером мы с ней вдрызг разругались из-за какого-то пустяка, она упрекнула меня, я съязвил, она перешла в наступление и сказала то, чего ни в коем случае не следовало говорить - напомнила, что мне всего четырнадцать и я только в прошлом году начал носить длинные брюки. А она уже взрослая и скоро выйдет замуж, а я так и буду дальше корпеть над учебниками.
В общем, утром в субботу настроение у меня было поистине праздничное...

* * *

Господи, как утомительны, как тяжелы показались ей вечерние часы! Заплаканный Скотти не желал ничего есть, отказался даже от яблока, и Джейн пришлось уложить его в постель, поставив на ночной столик стакан молока и тарелку с обрезками пудинга, в который удалось добавить немного крема, съехавшего с основного блюда. Конечно, это недопустимо – так потакать детям, но очень уж нелегкий у него выдался день.
Джейн вошла в гостиную как раз в тот момент, когда слуга объявил, что ужин подан. Мистер МакНейл наскоро представил гостю гувернантку и торжественно проводил его в столовую. Хозяева дома сели в торцах обеденного стола, гость устроился по правую руку от своего шурина, рядом с ним посадили Фелишу, бросающую на своего соседа испуганные взгляды. Плотный седой джентельмен одобрительно оглядывал фигуру племянницы и ее скромно потупленное личико, горящее темным румянцем. Дэви сел слева от отца, ему полагалось принимать посильное участие в застольной беседе, а Джейн – подле своего воспитанника. Она расстелила на коленях салфетку и скосила глаза на мальчика, повторившего ее движение. Миссис МакНейл приказала слуге подавать суп.
А у Фелиши голова шла кругом. Кажется, дядя оказался не так уж страшен, во всяком случае он вежливо придвинул ей стул и налил воды в бокал. Правда, он совсем не улыбался и не заговаривал с ней, а тут же затял с отцом какой-то скучно-непонятный разговор об акциях текстильных компаний. Когда же папа улучшит минутку и попросит его о помощи в первом сезоне дочери? Может, после ужина, когда мужчины остануться за столом пить портвейн?

* * *

Стараясь во всем копировать поведение взрослых, я аккуратно очистил свою тарелку, вытер губы салфеткой и теперь чинно сидел за столом, изнывая от тоски. Не очень-то приятно находиться в компании, где ты играешь роль мебели, в твоем присутствии ведут посторонний разговор, а тебя не замечают вовсе. И к тому же невозможно встать и уйти. Я покосился на мисс Хадсон, поймал ее взгляд и показал глазами на дверь. Она вопросительно подняла брови. Я чуть скривился, изображая смертельную скуку. Она грозно нахмурилась и еле заметно покачала головой, причем выражение ее лица сменилось с притворно-внимательного на... как бы это сформулировать - "ничего-хорошего-не-сулящее". Но тут судьба в дядином лице наконец решила снизойти до меня.
- ... а как же насчет старшего, Генри? - уловил я обрывок его фразы, обращенной к папе, - разве вы не думаете со временем пустить его по деловой части?
- Вы слишком добры, сэр, - вежливо ответил папа и слегка поморщился, повторяя уже сто раз слышанные мной слова, - к сожалению, Дэви до сих пор не порадовал нас достижениями в этой области.
Дядя Джон впервые за весь вечер взглянул на меня с неким подобием интереса.
- Но мне кажется,- заметил он, поворачиваясь ко мне на целых двадцать градусов, - эта карьера была бы наиболее достойной для сына столь почтенных родителей.
Я снова покосился на мисс Хадсон, потом на папу, чтобы убедиться, что вопрос обращен именно ко мне.
- Видите ли, сэр, - начал я, прочистив горло, онемевшее от долгого бездействия, - я не имею особенной склонности к точным наукам, да и банковское дело... это немного не по мне, сэр.
Дядюшка несколько секунд недоуменно изучал мое лицо, будто спрашивая себя, как неодушевленный, по его мнению, предмет, предназначенный для произнесения двух фраз: "Да, сэр" и "нет,сэр", вдруг начал высказывать какие-то мысли, к тому же явно не сообразные его собственным.
- Но чем же, в таком случае, вы еще думаете заниматься? - спросил он, тоном давая понять, что считает заданный вопрос скорее риторическим.
- Может быть, - замялся я, потому что в первый раз осмеливался сказать такое вслух при родителях, - может быть, я хотел бы стать литератором, писать для журналов, как мистер Диккенс... он ведь тоже начинал именно с этого.

Фелиша увидела, как благосклонное выражение медленно сползает с физиономии гостя, сменяясь недоумением, смешанным с брезгливостью:

- Молодой человек, - веско произнес дядя, - я мог бы начать с того, что в наше время зарабатывать на жизнь пером - означает жить случайными заработками, много лет подряд, безо всякой надежды на успех... при том, что к известности пробивается обычно один из тысячи. За чей счет вы собираетесь жить все это время? Представьте, что вам уже стукнуло двадцать пять, позади годы бесплодных попыток - и ничего не меняется. Ваши родители, ваша будущая избранница - захотят ли они мириться с этим? И учтите, что в этом возрасте начинать другое поприще уже поздно, время упущено... Вы готовы будете отложить женитьбу на неопределенный срок? Но даже будем великодушны и предположим, что ближайшие десять лет вы будете находиться на содержании родственников... повторяю, предположим... Остается вопрос куда более значительный. Репутация вашей семьи. Или вам неизвестно, какого сорта публика составляет большинство в тех кругах, куда вы так рветесь?

Отец напрягся и открыл было рот, чтобы вмешаться, но Дэви его опередил.

- Мне, конечно, неизвестно очень многое из того, что известно вам, сэр, - ответил я, изо всех сил стараясь быть вежливым, - но кое-что я знаю точно. Я знаю, какую жизнь ведут банковские клерки, я наблюдал их за работой. Папа много раз приводил меня в банк, чтобы я оглядывался и учился. И я понял, что просто не смогу жить так, как они. Утром, когда они идут на службу, у них несчастный, подавленный вид. Они ничего другого не делают, кроме того что сидят за конторкой и пишут, пишут, по десять часов кряду, с перерывом на ланч. Вечно они всего боятся - начальников, клиентов, друг друга, и если кому-то из них сделали выговор, остальные злорадствуют. Это очень тяжелая жизнь, сэр, и, простите меня, очень... очень скучная.

Уже в середине этой речи Джейн попыталась остановить его, видя, как темнеет лицо родственника, но Дэви не замечал ни ее реакции, ни того, как все более и более вытягивается дядюшкина нижняя губа, делая его похожим на старую лошадь. Когда мальчик закончил, гость перевел налившийся кровью взгляд на его отца:

- И что же я слышу, сэр? Вот как вы изволите отзываться в кругу семьи о работе в моем банке, под моим руководством?!!

С неожиданной для его комплекции резвостью дядюшка вскочил из-за стола, отшвырнул вилку и стремительно направился к дверям. Ошарашенная Фелиша так и застыла, не донеся стакан до рта, мама сделала странное движение рукой вслед гостю, будто надеясь перехватить его на ходу, но расторопней всех оказался отец. В две секунды догнав разгневанного родственника, он попытался воззвать к его благоразумию:
- Сэр, это недоразумение, прошу вас, мы сейчас все уладим. Дэвид, - поспешно произнес он, на миг оборачиваясь, - поди сюда.
Но упущенный из поля зрения дядюшка уже достиг передней и в этот момент гневно просовывал руки в рукава поданного прислугой редингота.
Миг. Другой. Хлопнула входная дверь.
В гостиной установилась немая сцена. Все глаза устремились на отца, еще стоящего в дверях.
- Дэвид, - повторил он сквозь зубы, - собирайся немедленно. Мы нагоним его и ты извинишься.
- Простите, сэр, - тихо ответил сын, - я не поеду.

Джейн уставилась на своего воспитанника, но не осмелилась что-либо сказать, предоставляя это право его родителям. Разумеется, поведение мальчика представлялось ей возмутительным, а сказанные слова - верхом бестактности. Как же она не уследила, когда упустила момент, в который вовремя сказанное слово или хорошая взбучка навсегда отбили бы у него охоту...

Перенеся все внимание на мальчика, Джейн совсем позабыла о его сестре и потому вздрогнула от неожиданности, когда побледневшая, растрепанная Фелиша, наконец осознавшая масштаб разразившейся катастрофы, вдруг вскочила из-за стола, с грохотом отодвинув стул, разрыдалась и, закрыв лицо руками, убежала к себе.

Мистер МакНейл первым нарушил установившуюся в гостиной неловкую тишину, обернувшись к Джейн и сделав рукой приглашающий жест.
- Мисс Хадсон, - нервно обратился он к Джейн, - попрошу вас на пару слов.
С этими словами он вышел из гостиной, проследовал полутемным коридором, суетливо пропустил даму вперед, сам вошел следом и тщательно, до плотного хлопка, прикрыл за собой дверь кабинета.
- Мисс Хадсон, - начал он без обиняков, сжимая и разжимая кулаки, - вы живете в доме уже восемь лет. Мы всегда ценили вашу заботу о детях и ваше исключительное усердие в делах. Тем прискорбнее мне говорить вам, что сегодняшнее поведение вашего воспитанника... это неслыханно, мэм, ничего подобного он прежде себе не позволял. В этом возрасте все происходит так быстро... Конечно, у него есть родители... но я так занят на службе и могу уделять ему так немного времени... В общем... вы понимаете, что я хочу сказать?

- Да, - покаянно произнесла Джейн, - я понимаю Вас, сэр. Я приму меры.

* * *

Я нарочно досидел до полуночи со светом, давая всем разойтись по своим комнатам и заснуть. Я сидел у себя, молчал, и меня не трогали, только раз горничная постучала и спросила, не хочу ли я есть. Я отказался. Теперь, выждав полчаса после наступления полной тишины, я встал, взял с комода подсвечник с изрядно оплывшей свечой и выскользнул за дверь.
Комната Фелли была в трех шагах по коридору, дверь заперта, но внизу пробивалась полоска света. Я осторожно стукнул в дверь костяшками пальцев. Ничего. Еще раз, чуть сильнее. Я готов был поклясться, что она меня слышит.
- Фелли, открой, - сказал я.
Дверь приоткрылась на вершок. Фелли стояла на пороге, как часовой, и впускать меня внутрь точно не собиралась. Распухший нос, глаза красные, губы в нитку. Я сделал шаг вперед, и она отступила.
- Фелли, - сказал я, прикрывая дверь, - послушай. Я перед ним извинюсь. Надо будет - скажу, что не подумал, брякнул по глупости. Это неправда, но ради тебя я это сделаю.
Странно тихая, неподвижная, она сидела на постели и смотрела в пол.
- Я сделаю все, что от меня потребуют, - повторил я, - не плачь. Все будет хорошо.
- Тебя высекут? - вдруг спросила она.
- Наверное, да, - ответил я, стараясь говорить как можно бодрее, - ничего.
- Как ... как это? - шепнула она чуть слышно.
- Чертовски больно, - ответил я, и, смутившись не вовремя сорвавшимся ругательством, добавил: - ну, вообще-то это давно было, мне только восемь исполнилось... Я уже плохо помню.
- Я папу попрошу за тебя, - быстро предложила сестра, - ты ведь извинишься, все в порядке...
Ну да, подумал я, он только и ждет, чтобы я струсил и кинулся к кому-нибудь за защитой...
- Фелли, - прошипел я, - если ты это сделаешь, я тебе никогда не прощу.
И, не дав ей возразить, задул свечу и выскочил вон.

* * *

Очень ранним утром, еще лежа в полусне, Джейн услышала настойчивый стук в дверь. Испугавшись, не случилось ли чего, она как была в ночной рубашке бросилась открывать.
В дверях стояла Фелиша, босая, тоже в ночной рубашке и наброшенной сверху шали.
- Мисс Хадсон, - выпалила она, - пожалуйста, я прошу вас, уговорите папу. Дэви не знает, что я здесь, я сама пришла, я полночи не могла уснуть... Он мне сказал, что извинится. Не надо его наказывать, он уже все понял. Он ничего не просил взамен, это я вас прошу...

Джейн покачала головой:
-Это совершенно невозможно, мисс МакНейл. Ваш брат вел себя возмутительно и должен быть наказан. А извиниться ему следовало немедленно, еще вчера. Он оскорбил почтенного пожилого человека, гостя в доме своих родителей, и сделал это намеренно. Чем беспокоиться за него, подумайте лучше о дяде - он тоже, наверное, сегодня провел не самую спокойную ночь. - И, увидев, что девочка порывается что-то возразить, Джейн решительно положила конец препирательствам:
- Идите умываться, мисс МакНейл. Мы еще не знаем, смягчит ли извинение вашего дядю.

Фелиша молча развернулась и тихо пошла в свою комнату. Там она села перед туалетным столиком, бездумно глядя не в зеркало, а куда-то вбок, взяла гребень и начала медленно разбирать свои спутавшиеся за ночь длинные волосы. Впервые в жизни она услышала от кого-то : "ради тебя я это сделаю". Меньше всего она ждала таких слов от Дэви, она точно знала, что брат не ставит ее ни в грош, да еще завидует, что она учится лучше, и старше его на год, и будто в укор ему, бесцветному, красива такой яркой красотой... Она была уверена, что и вчерашний скандал был учинен ей назло, потому и проплакала весь вечер, запершись и никому не открывая...
"Ради тебя я это сделаю". Да за такие слова она сама была готова на что угодно, она бы жизнь отдала, лишь бы кто-нибудь сказал ей такое. Но кому нужна ее жизнь, даже заступиться толком и то не смогла, только хуже сделала...
О том, что теперь предстоит Дэви, она думала весь вчерашний вечер - сначала в злорадном предвкушении, потом с любопытством, потом... Осмелившись, наконец, заговорить с ним об этом, она пришла в ужас. А при мысли о том, в каком виде брату придется предстать сегодня перед мисс Хадсон, краснела до слез и молилась про себя, чтобы каким-то чудом он был от этого избавлен - Фелиша была уверена, что такого позора он не переживет.

Джейн, упрямо сжав губы и стараясь ни о чем не думать, умылась и отправила лакея в ближайший парк нарезать ивовых прутьев, приказав очистить их от листьев и доставить в классную, а сама постучала в дверь к своему воспитаннику. Она не собиралась откладывать наказание, в этом нет ничего приятного ни для нее самой, ни для Дэвида, ни тем более для Фелиши. Но сначала следовало поговорить с виновником (в переносном, да и прямом смысле) вчерашних событий:
- Мистер МакНейл, вы уже встали? Я жду вас в комнате для занятий.

* * *

Ну вот и все. Твердости как не бывало, руки дрожат, во рту кисло от страха... неужели так просто? Нет, будь я проклят, если дам ей это заметить. Хотите меня сломать? Раньше зубы обломаете. Вот он я, делайте что хотите.

Гувернантка вошла в классную комнату, села за свой стол, и только сейчас до нее дошло, каким образом она собирается наказывать уже почти взрослого мальчика. Джейн залилась краской, радуясь, что в комнате никого нет. Интересно, отец его подумал об ЭТОМ? Джейн приложила к щакам холодные ладони, ожидая появления Дэви...

Только не смотреть на нее. И говорить поменьше, тогда, наверное, удастся сдержать дрожь, не поддаться и, Боже упаси, не расплакаться. Ясно, она сейчас хочет одного - чтобы я покаялся, отказался от сказанного и объявил себя полным дураком. Тех, кто упорствует, наказывают строже. Тех, кто просит пощады...
Не хочу. Не буду. Я не нарочно, я не могу больше каяться, смиряться и просить прощения - за то, что я живой, за что, что расту, за то, что есть какой-то предел, дальше которого я отступить не могу. Я не верю, что виноват. Повторись все снова, я поступил бы так же, я имею на это право. Бейте, но хоть разрешите кричать. Последняя фраза показалась мне издевательски двусмысленной.
- Доброе утро, мэм, - сказал я.

Джейн посмотрела на своего воспитанника – он был бледен настолько, что светлые брови почти исчезли, глаз не поднимал. Оно и хорошо, не заметит краски на ее собственных щеках... Гувернантка торопливо кивнула в ответ на приветствие и сразу перешла к делу:

- Я хотела бы обсудить с вами, мистер МакНейл, ваше бестактное поведение за ужином. Вы нарушили законы гостеприимства, оскорбив гостя за столом в вашем доме - гостя, годящегося вам в отцы. Вы лишили сестру всяких видов на предстоящий сезон и, возможно, навлекли на своего отца служебные неприятности. Я не говорю о том, каково было вашей матушке слышать подобные речи, обращенные к ее брату. Вдобавок вы упорствовали в своей дерзости, отказавшить извиниться. - Джейн перевела дух, - Что вы можете сказать по этому поводу, мистер МакНейл?

Что я ей скажу? Она все равно не поймет.
- Мисс Хадсон, - произнес я неожиданно совсем не то, что собирался, - вы были за столом и все слышали. Меня хотели унизить и унизили. Я обиделся, хотя обижаться не имел права. Я должен был смолчать, потому что мне всего четырнадцать, потому что он богат, потому что он папин работодатель, потому что Фелли нужен покровитель в свете, чтобы сделать хорошую партию. Я виноват. Накажите меня, пожалуйста.

Милый мой мальчик, что вы знаете об унижении, подумала Джейн. Вам еще предстоит узнать, что одним в этом мире позволено все, а другим ничего. Что мужчина, называющий себя джентльменом, может безнаказанно оскорблять женщину, потому что она служит у него и деваться ей некуда. Что ваш ровесник из богатой и влиятельной семьи может издеваться над старым слугой, и никто не одернет его. Такова жизнь, и вам придется привыкать к этому. И дай бог, чтобы со временем вы обрели ту единственную непрочную броню, которая может защитить в наше время порядочного человека - уважение к самому себе и умение быть выше оскорбителя. Это очень мало, но большего нам не дано.

- Мистер МакНейл, - начала она, - у вас есть гордость, и это хорошо. Вы сочли себя оскорбленным, хотя я не думаю, что ваш дядя имел такую цель, поверьте мне, у него в жизни наверняка хватает других забот. Но то, что вы огорчили родителей и нанесли урон репутации своей семьи - это уже не предположение, это факт. Вы можете что-нибудь возразить? - Джейн помолчала несколько секунд и продолжала: - Я хочу, чтобы вы выросли настоящим джентльменом. Человеком, умеющим отвечать за свои поступки. Вот почему я вынуждена вас наказать.

Дэви молча выслушал эту речь, ковыряя пол носком башмака, потом снова поднял голову, будто намереваясь что-то ответить, но в это момент в дверь постучали, вошел лакей с десятком свеженарезанных прутьев, положил их на стол и молча откланялся, скользнув по мальчику любопытным взглядом.

Джейн заставила себя протянуть руку и взяла один из прутьев. Он неприятно холодил ладонь. Джейн с усилием сглотнула, понимая, что дальше тянуть нельзя, и встала из-за стола.

- Вы получите две дюжины ударов, мистер Макнейл, меньше за такое не полагается. Когда вы были ребенком, вас держал слуга, но сегодня вам предстоит вынести наказание без посторонней помощи. Я считаю вас достаточно взрослым, чтобы вытерпеть все достойно, как подобает мужчине, - Джейн чуть помедлила, глядя в сторону, и добавила: - Дайте мне возможность уважать вас, Дэви.

Она и не заметила, как назвала его детским именем, чего не случалось уже лет пять.

- Подойдите к столу, пожалуйста. Очень хорошо. Теперь вы должны раздеться и наклониться вперед, дайте мне знать, когда будете готовы, - с этими словами Джейн отвернулась, нервно оглаживая прут. Слава богу, слуга постарался очистить его как можно добросовестней.

Глаза затопила красная горячая волна, я зажмурился покрепче и начал сдирать с себя одежду, ломая ногти о пуговицы, путаясь в тесемках, разом умирая от позора и чувствуя, как снова начинается ЭТО, опять, от одних ее слов - и наверное, я сошел с ума, но скажи она мне вдруг, что я прощен и все отменяется, я, кажется... Нет, уже началось, отступать поздно, я и не хочу, но... На миг перед закрытыми глазами белым пятном мелькнула и пропала "Маха обнаженная", только теперь у нее было другое лицо.

- Все, - выдавил я и вороватым движением сунул в рот свернутый носовой платок.

Джейн Хадсон слушала шебуршение за спиной и сама сгорала от стыда. Говоря по правде, она еще никогда в жизни не видела ни одного представителя рода человеческого старше трех-четырех лет, полностью не прикрытого одеждой. Услышав тихий сдавленный зов, она обернулась и окинула взглядом худую вздрагивающую спину под задранной вверх рубашкой, высовывающиеся из рукавов мосластые руки, мертвой хваткой вцепившиеся в край стола, белые ягодицы и судорожно сведенные ноги мальчика, утопающие в спущенном белье. Лучше бы отец его наказал, малодушно подумала Джейн и тут же обругала себя за трусость - нетрудно догадаться, чью руку выбрал бы Дэви, если бы вообще мог выбирать.

Она заставила себя сделать три шага вперед. Потом сделала резкий выдох, примерилась и ударила.

Через секунду мне было уже не стыдно. С зажатым в зубах платком, напрягая все мышцы, я зарычал сквозь сжатые челюсти, борясь с искушением схватиться за ужаленное место. Дышать, дышать, медленно и глубоко, но получалось только быстро и часто, больно, больно, и все-таки я смолчал и устоял неподвижно... но не успел порадоваться этому, как новый ожог заставил меня проделать все, чего я так боялся - завыть, не разжимая зубов, и задергаться туда-сюда, пытаясь умерить боль. Из глаз потекли слезы, но снова, как в сумасшедшем сне, ледяная струйка блаженства вдруг устремилась по телу вверх, и нечем было прикрыться, только напрячь стиснутые бедра и ждать, ждать...

Запретив себе что-либо чувствовать, Джейн наносила новые и новые удары, стиснув зубы и стараясь не пересекать свежие припухшие полосы, лесенкой спускающиеся от талии до бедер. Дэви мычал и извивался, но все еще не кричал. Если бы она только могла... как бы она хотела утешить мальчика, хотя бы сказать ласковое слово и попросить потерпеть еще немного... Но, разумеется, об этом не могло быть и речи. Ей оставалось только отсчитывать про себя удары и молиться, чтобы все скорее закончилось.

- Двенадцать, - произнесла она наконец и потянулась за свежей розгой.

* * *

Фелиша видела, как брат направлялся в классную комнату, а через несколько минут туда же вошел слуга с пучком прутьев. Она не стала ждать дальше, убежала в свою спальню, бросилась на постель и зажала уши. Воображение рисовало ей раздетого догола, окровавленного Дэви, и она казнила себя за то, что побоялась сама пойти к отцу. Но гулкая тишина, тут же воцарившаяся в комнате, показалась ей страшнее криков.
Наконец девушка не выдержала и отняла ладони от ушей. Она не сразу поняла, что в ее спальне действительно тихо, как тихо и в коридоре, и в прилегающей к нему классной. Криков не было.
Безумная надежда посетила ее – может, мисс Хадсон все-таки решила пощадить Дэви? Или наказала, но вполсилы, чтобы только осталась память на будущее...
И тут раздался крик. Голос Деви был хриплым, почти неузнаваемым. Фелиша уткнулась носом в подушку и заплакала.

* * *

На тринадцатом ударе я сломался и выплюнул платок, потому что было уже плевать, что обо мне подумают, и заорал в полный голос, срывая горло, будто пытаясь заглушить криком боль, и вдруг стал почти свободным и почти счастливым, боль была сама по себе, а этот крик и нарастающее блаженство - отдельно, и чем больнее становилось, тем ближе подступало то самое, острое, никогда прежде не испытанное наслаждение, я готов был молить ее не останавливаться и бить сильнее, а потом счастье достигло зенита, ослепило, растеклось по всему телу до кончиков пальцев, колени предательски подогнулись, но каким-то чудом я устоял на ногах и последние два удара даже вынес молча - просто потому, что кончились силы кричать.

Этот истерический крик заставил Джейн вздрогнуть, и все-таки она не остановилась и не придержала руку, нанося последние удары. Но когда Дэви неожиданно замер и крик оборвался, она не на шутку испугалась, не лишился ли он чувств. Поспешно отбросив измочаленную розгу, она остановилась, не зная, что делать. Несмотря на охватившее ее смятение, Джейн не была уверена, будет ли прилично, если она прикоснется к взрослому, да еще и полуобнаженному мальчику. Наконец, решившись, осторожно тронула его спину кончиками пальцев:

- Дэви, вы меня слышите? Уже все, все кончилось... Вставайте.

Дэви не ответил. След от нанесенного ею последнего неловкого удара ярким рубцом вспухал поперек остальных, покрывавших его ягодицы до самого верха бедер. Но напряженные мышцы свидетельствовали, что подросток в полном сознании, и она быстро убрала руку и отступила на шаг.

- Дэви... мистер МакНейл. Вы можете встать? Вам нужна помощь?

Ох, вот только не это... Я энергично замотал головой, потом сообразил, что этого недостаточно, и хрипло добавил:
- Нет, нет, не надо, мэм... Сейчас встану.

Стесняется, поняла Джейн и мгновенно совершила требуемый поворот, для верности уставившись в окно.
- Я не смотрю, мистер МакНейл. Скажете, когда закончите.

Оказавшись в безопасности, я осторожно выпрямился и трясущимися руками начал приводить в порядок одежду. Спеша прикрыться и навеки спрятать следы своего преступления, я почти не обращал внимания на боль. В ушах стоял чуть слышный звон, голова кружилась, руки, застегивающие пуговицы, подрагивали, а по всему телу расползалась восхитительная слабость и томность. Я не совсем понимал, что со мной произошло, но ясно было, что вряд ли мисс Хадсон рассчитывала на такой результат.

- Я готов, мэм, - сказал я.

Джейн обернулась, готовая разразиться утешительной речью, но вдруг, будто споткнувшись, прищурилась и внимательно взглянула мальчику в лицо. Хотя и залитое слезами, оно никак не напоминало лицо наказанного грешника, глаза были замутненные, взгляд плавающий, как у медиума...

- Вы в порядке, мистер МакНейл? - осторожно спросила она.

- Да, мэм, - повторил Дэви и тут же покраснел, пряча глаза. Эти явные признаки раскаяния немного ее успокоили.

- Вы храбрый мальчик, Дэви, - сказала она, подавив вздох облегчения, - вы вели себя достойно. Открою вам секрет, это было очень серьезное наказание. Такого вы еще не получали.

- Да, мэм, - послушно подтвердил Дэви и покраснел еще гуще.

Растроганная столь бурным проявлением чувств, раньше ему не свойственным, Джейн на миг утратила власть над собой и совершила нечто совершенно немыслимое - порывисто взяла его ладонями за лицо и поцеловала в лоб.

- Мальчик мой, - сказала она дрогнувшим голосом.

И я увидел ее - в первый раз по-настоящему, такую, какой ее, наверное, не видел никто, без вечной заслонки, без прохладного горделивого выражения, без тонкой морщинки между бровей - женщина, дышащая, горячая - и я быстро наклонился и припал губами к ее рукам - сперва правой, потом левой.

- Нет-нет, прошу вас, это лишнее, - деликатно возразила Джейн, как можно мягче освобождаясь из его подрагивающих шершавых пальцев, - довольно и того, что вы все поняли. Вы ведь поняли, правда? Я уверена, вы хорошо усвоили урок, - добавила она, стараясь говорить тверже,- и никогда его не забудете.

- Нет, мэм, - ответил Дэви, поднимая на нее покрасневшие глаза.

И помолчав, тихонько добавил:

- Благодарю за наказание... мэм.

Сегодня, 22 мая 1876 года, директор одного из трех крупнейших банков лондонского Сити - "Bank of England", сорокапятилетний мистер Джон Фицджеральд Маккейн провел не самую приятную ночь в своей жизни. Плотно сложенный, седовласный пожилой джентльмен с намечающимися лысиной и животиком, одетый в белую ночную сорочку тончайшего голландского полотна и того же цвета ночной колпак, восседал без сна на скомканной простыне и предавался мрачным размышлениям. Столь прекрасно начавшийся званый обед, протекавший по всем правилам хорошего тона и суливший столь же удачное завершение в виде пары рюмок портвейна и гаванской сигары в компании тишайшего и почтительного шурина Генри Макнейла - вылился в отвратительный семейный скандал.
Больше всего на свете мистер Маккейн не терпел отклонения от нормы, беспорядка и суеты. Все его служащие прекрасно усвоили, что единственное, что от них требуется на работе - аккуратность, исполнительность и тишина. Соблюдая эти простейшие правила, они могли быть совершенно уверены в своем завтрашнем дне и ни о чем не беспокоиться. И уж меньше всего директор мог ожидать такого подвоха от Генри - одного из старейших сотрудников, образца перечисленных добродетелей и примерного семьянина. Именно на Генри его почтенный родственник имел далеко идущие виды в плане как служебном, так и семейном, когда не колеблясь отдал за него единственную сестру - и до сих пор ни разу не пожалел об этом. Как же мог шурин допустить сегодняшнее, как мог?
Это все молодость, горько подумал мистер Маккейн, потянувшись к ночному столику, где с вечера прислугой была поставлена бутылка коньяка, а ногой одновременно нащупывая ночные туфли. Только такой вот самонадеянный молокосос, как этот... как его, господи... может воображать себя умнее взрослых. Взрослых, поживших и повидавших на своем веку такого, что ему и не снилось. Да если бы он только знал! Мальчишка думает, что он первый, кто заметил несовершенство мира и решил просветить остальное человечество. Он полагает, что сам дядюшка Джон никогда не был таким же, молодым и глупым, не рвался ниспровергать основы, не пускался во все тяжкие? Это бывало, молодой человек, да еще как - до сих пор стоит перед глазами, будто случилось вчера! Театры, актрисы, друзья - репортеры уголовной хроники, приятели - жуиры и денди, шампанское, и женщины, черт возьми, женщины! Его тоже притесняли родственники, ему приходилось бороться, и еще как! Что там вы с вашим жалким бунтом. Вы в подметки не годитесь своему молодому блистательному дяде Джону. Вы думаете, не по его вине преждевременно поседел отец и слегла с нервным расстройством матушка? Что поделать, такова жизнь. Он сам бывал искренне огорчен, но не хоронить же было себя заживо из-за этого.
Да, было, было, до сих пор приятно вспомнить. Но всему свое время, да и свобода, чтоб вы знали, юноша, как и все остальное, со временем приедается. А тут еще весьма вовремя умер отец, банк остался без присмотра, и в тридцать три года Джону Маккейну-младшему волей-неволей пришлось ступить на праведный путь. Дядюшка задумчиво отхлебнул из коньячного бокала и испустил глубокий вздох.
Так что, молодой человек, не воображайте себя умнее других. Другие и сами отлично знают, что почем, и не позволят себя учить. Нет, вы потрудитесь-ка сперва, пойдите по отцовским стопам, отсидите за конторкой лет двадцать, узнайте, что такое жизнь... Лучший способ избавиться от молодой дури, уверяю вас. Сами потом ужаснетесь, представив, что было бы, дай вам волю родственники и позволь идти неверной дорогой свободного художника. И скажете спасибо, что вас вовремя наставили на ум.
Слегка успокоившись, дядюшка вернул опустевший стакан на ночной столик и забрался в постель. Завтра, ясное дело, Генри явится на службу первым и сразу побежит к нему - докладывать, что преступник понес заслуженное наказание и готов извиниться. Слишком хорошо старый Джон Маккейн знает Генри, чтобы сомневаться в таком исходе. Так-то, молодой человек. И считайте, что вы дешево отделались, ибо что такое надранный зад по сравнению с загубленным будущим? Завтра вы придете просить прощения. И, разумеется, дядя Джон простит вас, не зверь же он, в самом деле. И не станет наказывать вашего отца. И поможет вашей сестре составить приличную партию. Такой-то хорошенькой девушке... Сам бог, как говорится, велел помочь.

Подождем до завтра.