ClubPN

F/f, M/F

Айзик Бромберг
Марлен

Ж а н н а



Обработанная игра по переписке


... Дождливая неделя сменилась солнечным днем, так что знаменитые парижские каштаны в одночасье выбросили навстречу свету свои хрупкие воздушные свечи. Я сидела на террасе кафе с незатейливым названием «Л’Этуаль», наслаждаясь тишиной, покоем и чувством абсолютного одиночества. Удивительная это штука — одиночество в толпе. Вроде, шумит вокруг тебя многотысячный город, а все равно чувствуешь себя как в пустыне — никто тебя не знает, и никому ты, собственно говоря, и не нужен…
Сиди, пей свой кофе с круассаном, наблюдай, как возятся в не просохшей до конца луже смешные встрепанные воробьи, и радуйся жизни… Суета последних недель, тяжелое путешествие через океан — все это ушло куда-то далеко-далеко. По небу плыли прозрачные облака, ветка сирени плясала над головой, отбрасывая на столик причудливую пятнистую тень, и я чувствовала, что готова сидеть тут до самого конца жизни. Главное — никуда не бежать. И не думать ни о чем. Ни о чем…

- Простите, мадемуазель, здесь не зан… ЖАНЕТ? Ты?

Вот уж кого здесь не ожидал встретить. Как выросла, похорошела, но вот это напряжение, которое идет от нее сплошным потоком, даже рядом тяжело находиться…

- Жанет… Боже мой… Ты меня узнала?

Ну вот, только порадовалась одиночеству и на тебе, ни секунды спокойно посидеть нельзя. Я состроила самую зверскую рожу, чтобы непрошенный нахал перебрался за соседний столик, но… Я? Выросла? Похорошела?! Не так уж много народу могло бы произнести подобные слова, и все они остались там, в тех краях, куда я едва ли вернусь… Волей-неволей приглядевшись к непрошенному соседу повнимательнее, я вдруг почувствовала… Да, точно… Ветер на вокзале, пожелтевшие страницы, запад есть запад…

- Лано… Превер? — осторожно спросила я, пытаясь понять, как такое могло получиться, чтобы первым моим парижским знакомством стал этот полузабытый человек из далекого детства…
Нет, этого не может быть… Я сплю…

- Узнала все-таки… Спасибо, Жанет. Я уж думал, что слишком изменился с тех пор, и не в лучшую сторону… Какими судьбами здесь? Ты, наверное, не устроена? Могу я тебе чем-нибудь помочь?
- Ну… изменились конечно… Кроме вас никто бы не мог сказать мне то, что вы сказали, так что не так уж сложно было догадаться.- Я замялась, размышляя, стоит ли ему объяснять, какими именно судьбами занесло меня столь далеко от родного дома.

-Спасибо, лано Превер, — осторожно начала я, — у меня все в порядке, так что… Спасибо вам за предложение. - Но помощи мне не надо, — решительно закончила я.

-Тогда давай просто выпьем по чашечке турецкого кофе, — я не стал спорить, видя, в каком она состоянии. Давить на нее сейчас — боже упаси. Подождем. — Тут его варят изумительно, мое любимое место… давно ты здесь?

-Давайте, — согласилась я. — Кофе нежно люблю с детства, особенно крепкий… -А здесь я… — я покосилась на свои часики и подсчитала, стараясь как можно незаметнее загибать пальцы, — ровно сто двадцать один час и тридцать пять минут.

- Вот даже как… Жанет, ты считаешь проведенные здесь минуты? Неужели Париж настолько тебе осточертел?

-Отнюдь, — невольно улыбнулась я, — Просто стараюсь дать вам как можно более точный ответ.

- Ты здесь по делу или туристкой? — осторожно начал я, не зная, как подступиться, — ты уже видела город? Я могу поводить тебя по местам, куда захаживал еще маленьким — вряд ли они есть в путеводителях… если захочешь, конечно.

Хорошенький вопрос — почему я здесь… Ну допустим…
-Я здесь просто так. Живу теперь… Это как считается — по делу или…? И с этими вашими дождями особо не погуляешь, сами знаете. Так что, считайте, видела я это вот шикарное заведение (я кивнула на кафе за своей спиной) и пару прилегающих улиц, вот и все.

- Жанет, послушай… прости, я не хотел бы навязываться, но… может, ты все-таки скажешь мне, что с тобой — и нужна ли тебе моя … (слово «помощь» я в последний момент проглотил) поддержка?

- Со мной все в порядке, лано Рене, спасибо, — хорошо, что никто никогда не узнает, каких усилий стоило мне произнести эту фразу ровным спокойным тоном. — Я просто захотела сменить обстановку и пожить в других краях. Годится вам такое объяснение? Так что поддержку вы можете оказать вполне галантную — подать даме руку и сопроводить на прогулку, идет?

С этими словами я знаком показала гарсону, что оставляю на столе монеты за почти нетронутый кофе и поднялась со стула.
- Ну как, вы еще не передумали прогуляться, милый лано Превер?
Вот удивительно, сейчас я совершенно спокойно могу говорить человеку настолько старше меня «милый лано Превер» и не чувствовать ни разницу в возрасте, ни неловкость от собственной фамильярности… Может, дело и вправду в том, что мы слишком давно знакомы… А мужчины… Да, пиетет перед ними остался тоже там, дома… И хватит об этом!

- Не передумал, Жанет, — ответил я, вставая и предлагая ей руку, — я готов. Давай пройдемся, и я расскажу тебе, как я провел все эти годы. Тебе интересно? Скажи, ты хочешь знать, с чего вообще меня потянуло изучать историю?
- Интересно, — кивнула я в ответ. — Расскажите, конечно.

Вот и хорошо, пустть лучше сам рассказывает, а не пытается разговорить меня, так оно гораздо спокойнее…

- Знаешь, мне было всего десять. Больше всех предметов я любил те, на которых что-то рассказывали. Литературу, историю и, как ни странно, закон Божий. Примерно одинаково воспринималось. Да и Библия, пожалуй, даст любой классической литературе сто очков вперед…

- Да уж, — хмыкнула про себя я, — это точно.

- А потом я как-то в школе после уроков взахлеб пересказывал приятелю историю Жанны… знаешь, в десять уже начинаешь влюбляться, и обязательно во взрослых девушек… а ее портретов не сохранилось. Представляешь, какой я ее воображал? Тоненькая, хрупкая, ангелоподобная девочка-подросток в латах и на коне… и чуть ли не нимб вокруг головы… А тут за приятелем пришел отец. Послушал-послушал, хмыкнул и сказал, что все это, конечно, прекрасно, только… только Франция тогда использовала ее, а потом избавилась, как от опасной свидетельницы и слишком популярной в народе особы… а в наших учебниках об этом наверняка нет ни слова… В тот день я понял, что такое отчаяние. Ни слова, разумеется, я ему не ответил, побежал домой, залез под одеяло и прорыдал полдня… вот так…

Хорошо, что увлеченный рассказом Рене не заметил, как невольно дернулась у меня щека при слове «использовала»… Впрочем… это все не имеет ко мне больше ни малейшего отношения…

- А потом решил обязательно выяснить, как на самом деле все было. Есть же такие места, где хранятся документы, свидетельства очевидцев, ну, всё такое… А если повезет, еще и раздобуду ее портрет. Знаешь, в глубине души я надеялся, что услышанное мной все-таки неправда. Это было бы слишком жестоко, похоже на злую выдумку какого-нибудь мизантропа, которому нравится сочинять всякие ужасы… Я еще не знал, что как раз самые большие мизантропы и садисты любят пичкать слушателей сказочками, которых втайне от них и ждет обыватель… ты понимаешь, о чем я?

Я кивнула в ответ. Горло слишком сильно перехватило, чтобы можно было произнести хоть слово. Да, я понимаю… Я ОЧЕНЬ хорошо вас понимаю, лано Превер.
- Ну вот… пошел я в школьную библиотеку — там надо мной только посмеялись…, потом во взрослую, потом в архив… короче, официальным путем узнать удалось подозрительно мало… но архивариуса, должно быть, тронула моя горячность, и он немного со мной поболтал на интересующую меня тему…
- В общем, ты уже догадываешься… Оказалось, было даже хуже, чем говорил отец одноклассника. Жанну не только использовали, не только судили неправедным судом, лишая сна, угрожая пытками, постоянно держа в ее камере солдата, якобы для охраны... все это ее не сломило. Она была просто сделала из камня. И тогда власти нашли выход. Солдат напал на нее и, угрожая насилием, отобрал у нее платье. А взамен швырнул мужскую одежду. И ей, чтобы прикрыть наготу, пришлось в нее одеться. А это и был один из пунктов обвинения — переодевание в мужское платье, то есть преступление перед Господом, сотворившим ее женщиной… Вот так и был подписан смертный приговор, Жанет…

Ох… Вот здесь я сдержаться так и не смогла, невольно ойкнув и тут же коснувшись пальцами губ, словно пытаясь закрыть рот, не дать себе возможность говорить.

- Но ведь это же подлость! — промолчать я так и не смогла. — И это за все, что она сделала для страны? Мерзавцы, нет, ну какие же мерзавцы… — И она так и не могла доказать, что невиновна, что ее вынудили, спровоцировали? Чего же стоит этот ваш хваленый суд? Все еще тогда было куплено и прогнило насквозь, да?

Я сама не замечала, что наскакиваю на несчастного лано Рене так, словно он лично виновен во всех этих исторических мерзостях.

- Жанет, милая, что с тобой? — очнулся я, стряхнув нахлынувшие воспоминания. Господи, да она кричит в голос… Не от мировых вопросов люди стреляются и сходят с ума…

- Жанет… подожди. Присядем вот здесь, на скамью… И, пожалуйста, очень тебя прошу… Расскажи мне, что с тобой случилось.

- Со мной… со мной все в порядке, лано Рене, — я словно сбросила наваждение. Но на скамью мы все-таки присели. Прикусив нижнюю губу, чтобы не прыгала, я невольно чертила кончиком зонта по земле, проводя полоски одну рядом с другой. Раз-два-три… и снова … раз-два-три…

- Просто… просто я совершенно не могу терпеть несправедливость.. особенно вот такую, по отношению к беззащитному и беспомощному человеку… А она же была еще совсем девчонкой… Ну как так можно было? Толпа озверевших мужиков против девочки… да еще такой…

- А так оно обычно и бывает, милая, — вздохнул я, — хотя больше всего это похоже именно на выдумки злобного мизантропа… мне было очень тяжело тогда. Я тоже жаждал справедливости — да вот беда, преступники уже несколько столетий покоились в земле, и поздно было судить их. Очень важно рассмотреть дело и вынести вердикт вовремя. Ты понимаешь меня, Жанет? Потом может оказаться слишком поздно.

Понимаю ли я его? О да, очень даже хорошо понимаю, гораздо лучше, чем лано Рене может себе представить…

- Ну да… — невольно вырвалось у меня. — Те преступники давно в земле, а другие продолжают творить те же самые гадости и никакой на них управы. Они так и будут правы всегда, в своей тупой уверенности, что все в мире устроено по их законам. А если что-то идет не так, то виновата всегда женщина… И судят, и обвиняют всегда только женщин.
- Что, разве не так? — я сама не замечала, как снова начинаю заводиться. — Разве хоть раз было такое, чтобы общество обвинило мужчину, совершившего подлость в отношении женщины? - Как раз наоборот, возьмите любое судебное решение — все равно окажется, что «во всем виновата она сама» — спровоцировала, не устояла, просто подвернулась не в том месте и не в то время. На что женщина вообще может надеяться в том мире, который устроен мужчинами для мужчин, а дело женщины — обслуживать, развлекать, и при этом не сметь ни слова сказать в свою защиту?

-Хороший вопрос, Жанет, — ответил я, изо всех сил стараясь подавить охватившее меня возмущение. Она произнесла вслух то, о чем принято только думать, да и то тайком…
- Наверное, женщина может что-то сделать. Во-первых, попытаться понять, как и что с ней произошло и что на самом деле было причиной. Найти единомышленников — независимо от пола, и независимо, пострадали ли они сами от того же. И попытаться вместе придумать какой-то выход…

-А что тут можно придумать? — ударила я кулаком по скамье. — Ну что, если… если все уже произошло? Жизнь же вспять не повернешь, правда?
-Не повернешь, — согласился я, — но можно попытаться сделать так, чтобы больше такого не произошло. И жить дальше. Причем жить нормально и даже по возможности хорошо. Несмотря ни на что. Ты не веришь, что это возможно?

Неужели я еще могу во что-то верить? Ох, наивный лано Превер…

-Послушай. Эту историю я не рискнул бы рассказать даже мужчине. Но тут крайний случай.

-Один мой сокурсник, близкий приятель, как-то, хорошенько напившись, рассказал мне о том, что произошло с ним, когда он учился в закрытом пансионе, далеко от родных и от дома. Ему было четырнадцать. Там, как водится, были негласные порядки, полувоенная муштра, официально строжайшая дисциплина и нравственность. А по ночам, в закрытых дортуарах… рассказывать дальше или нет?

Я только кивнула, тяжело переводя дух.

-Над ним совершили насилие. Старший ученик, бывший там за вожака. От жертвы ожидали, разумеется, отчаяния, покорности, попытки самоубийства… А он подстерег этого парня в пустом классе и несколько раз ударил перочинным ножом в лицо. Разумеется, замять дело не удалось, был суд, и он не побоялся рассказать все, как было. Отчаянный был мальчишка, северянин, они там, знаешь, трусов не плодят… короче, его оправдали полностью…

Хорошо, что можно отвернуться… смотреть в сторону — так спокойнее…

- К счастью, родители тут же забрали его домой. У отца хватило ума не говорить с ним о том, что было, но самим спокойным отношением дать понять, что несмотря ни на что он остался мужчиной и имеет право жить дальше. И он закончил местную гимназию и даже, как и я, поступил в Наваррский коллеж… Сильный был человек, такое удается одному из ста… но все-таки удается, Жанет. Прости, если шокировал тебя. Но если даже из такой ситуации удалось найти выход… мужчину, подвергшегося такому, презирают, пожалуй, даже еще сильнее, чем женщину… значит, не все еще потеряно на этом свете.

-Эх, лано Рене… я хотела промолчать, но уже не могла, слова сами рвались наружу,- но ведь если мужчина сам не будет никому говорить о том, что с ним произошло, если он уедет из тех мест, где… все случилось… то никто и никогда не узнает о его позоре, так ведь? А что делать женщине? Вы же… вы взрослый человек, лано Превер, так что можно я без этих… без лишних подробностей?
- Что делать женщине, если ее позор всегда остается при ней, куда бы она ни уехала? Ведь в вашем мужском мире за честь считается расторгнуть помолвку, если выяснится, что невеста… «нечестна». И сам несостоявшийся жених будет хвастаться этим, и получать одобрение от друзей за то, что вовремя развязался с «этой тварью», пусть даже она сама ему честно призналась во всем…
- В том-то и дело, что печать свершившегося с ней женщина будет нести всю жизнь как клеймо каторжника, и любой так называемый порядочный мужчина будет иметь полное право презирать ее, не уважать, дамы станут отказывать ей от дома… просто потому, что ЭТО — было. И никому не важно, почему оно было…
- А чем это лучше вашей узаконенной проституции, когда женщины выходят замуж за деньги, за славу, за положение в обществе, продают себя, свою молодость и красоту за комфорт и высокое положение. Почему это — честно, почетно и уважемо? А любовь, если она не осенена венцами под пение аллилуйя — гнусна и вызывает только презрение?

- Я вовсе так не думаю, Жанет, — спокойно ответил я, изо всех сил сдерживаясь, — и, поверь, я не один такой. Просто люди, идущие против общественного мнения, предпочитают прятаться, поэтому ты о них и не слышала…
-Я вообще не думаю, что есть любовь разрешенная и запрещенная. И даже легкая интрижка, совершенная исключительно по зову плоти, вовсе не кажется мне преступлением.

-Вы, может, и не считаете, — я отвернулась, чтобы хоть немного постараться скрыть выражение лица. Не та у меня сейчас физиономия, чтобы на нее любовались, пусть даже и давние знакомые.
-А спросите любого из вон тех, идущих по улице, господ, и что они вам скажут? То-то и оно, что это ваше общественное мнение — царь и Бог, и упаси кого-либо хоть слово против него сказать — затопчут всей толпой, да еще порадуются. что благое дело сделали. Что, разве не так?

-Так, — кивнул я, — но чтобы изменить положение дел, нужно что-то делать. И кому-то придется начать первому… Если не я, то кто же? Знаешь, чьи это слова?

- Нет, — отрицательно качнула я головой.

-Жанны, милая. Отважной девственной Жанны, которая не избежала суда толпы, даже несмотря на свою девственность.

-Ну вот, видите… И много она сумела изменить? Все равно ведь обвинения перевесили все то, что она сумела сделать для Франции.
-Но если вообще нет никакой защиты от произвола — не значит ли это, что терпеть дальше нельзя? Так что спрятаться не получится. Надо откинуть забрало и принять вызов.

- А если сил нет этот вызов держать — тогда как? Если хочется только одного — спрятаться так, чтобы не нашли. Совсем не нашли… И забыть хоть ненадолго.
Впрочем, чего я так воюю? Так оно ведь и будет, погуляем сейчас немного с милым лано Рене, потом легкий ужин, бокал вина… и маленький подарок из прошлой жизни - порошки, изготовленные парижским аптекарем по рецепту его хишартского собрата. Один порошок - добрый сон на всю ночь, пять - и не будет никакой больше памяти. И боли не будет…
- Жанет. Если тебе нужно убежище, я предоставлю тебе его. Ты сможешь успокоиться и прийти в себя. А забыть все ты сможешь только после того, как поделишься с кем-то своей бедой — и решишь, что делать дальше. Идем. Моя гарсоньерка в двух кварталах отсюда.

- Есть у меня убежище, лано Рене… Я ж прожила где-то эти дни, — усмехнулась я. — А делиться — это уж увольте… О таких вещах и духовнику-то если рассказывают, то недомолвками и увертками. — Ну неужели вы думаете, что об этом вообще можно кому-то рассказать?! — внезапно вырвалось у меня, — Да еще мужчине…

Нет уж, никто ничего не узнает — и хватит об этом. Консьержка знает, что молодая иностранка мучается от бессоницы, так что никого не удивит… Решат, что ошиблась в дозе снотворного, вот и все…

Господи, прости меня, это нечестный прием…

-А я надеялся, что ты мне доверяешь, Жанет…

О этих слов я вздрогнула.
- Я доверяю вам… лано Рене… но поймите… — я правда не знала, как, в каких словах дать ему понять… — ну невозможно об этом всем рассказывать, понимаете? Никому на свете невозможно… слов таких нет… И нельзя об этом… стыдно, понимаете, смертельно стыдно…

Проходивший по тротуару солидный господин удивленно взглянул на нас и я вдруг почувствовала, что по лицу неудержимо текут слезы.

-Простите меня, лано Рене, — крошечный носовой платок молниеносно промок, и я пыталась хотя бы перчаткой промокнуть слезы, — я… я действительно не могу об этом говорить…

- Хорошо, Жанет, успокойся, я тебя не принуждаю, — сказал я, - Вот, возьми мой платок.. Могу я попросить тебя кое о чем?
- Спасибо, — платок пришелся как нельзя кстати. — Конечно можно, лано Рене…
-Я хочу помочь тебе. Без исповеди. Мне не нужны подробности, имя и обстоятельства. Не в них дело. Я знаю способ, который помогает в самых крайних случаях. Хотя некоторые склонны злоупотреблять им, словно это какое-нибудь легкое средство, от мелких недомоганий. Например … снотворное.

- Снотворное? — надеюсь, я не слишком заметно вздрогнула. — Да, это хорошая штука. -У вас бессоница, лано Рене? — не удержалась я от вопроса, стараясь перевести разговор в более безопаную область. — Может, попробуете сначала травяные сборы, они тоже неплохо помогают.

- Нет, милая, — покачал я головой, — я просто привел пример. Ну так что скажешь?

- Да что я скажу, лано Рене… Нет пока таких средств, чтобы стирать память… совсем стирать, без следа. А жаль…

- Тогда, соглашаясь, ты ничего не теряешь. Решайся.

Легко сказать — решайся… На такое решаться намного страшнее, чем … чем на что другое…

- Вам-то это зачем надо? — снова невольно вырвалось у меня. — Вы ж еще два часа назад вообще не помнили, что я существую на свете, а сейчас…
- Я никогда не забывал о тебе, Жанет. Все эти годы. Как такое забудешь… И я не хочу потерять тебя. Потому что ты уже решилась, я вижу.
Да что же он делает, в конце-то концов? Неужели не понимает, что я долго не смогу сопротивляться. когда со мной говорят — так…? Но я же не хочу, не могу ничего говорить… Или…

- Ну хорошо, лано Рене, — я сама не узнала свой голос, настолько хрипло он прозвучал. — Раз вы настаиваете — будь по-вашему. Только вот, сдается мне, что после этого вы меня все равно потеряете… Потому что после таких рассказов… с человеком больше не общаются… вы сами не захотите… — Может, оставим все как есть, и вы будете помнить только ту девочку, которая была в Хишарте много лет назад? Вам же самому легче будет… поверьте мне…

- Нет, не будет, Жанет. Идем. Прошу тебя. Я все расскажу на месте. И тогда сама решай, нужно ли тебе это.- произнес я, вставая со скамьи, — вашу руку, мадемуазель.

Ну что ж, вы сами на этом настаивали, лано Превер… Я сделала все, что могла, чтобы уберечь вас от разочарования. Не произнося ни слова, я встала и оперлась на подставленную руку моего спутника. Что ж… изопью и эту чашу позора, одной больше — одной меньше, какая разница. Завтра это все будет уже совершенно безразлично.

- Сюда, Жанет. Осторожно, ступенька. Погоди, я зажгу свет… Готово. Заходи и располагайся. У меня сегодня относительный порядок, как чувствовал, что будут гости… Ты голодна?

Какое уж тут голодна…Я отрицательно покачала головой.

- Нет, спасибо… можно только стакан воды… пожалуйста?
- Держи. У тебя руки дрожат. Не торопись, Жанет. Никто тебя здесь не обидит. Тебе легче?

-Да, спасибо… -Капли воды стекают по подбородку, вытираю их ладонью, чувствуя, как действительно дрожат пальцы… Ох, милый лано Рене… Не представляете вы, что это такое — заговорить… да еще об этом… Сейчас бы свернуться в уголке дивана и просто помолчать, задремав… но…
Ладно, рассказывать так рассказывать… и чем короче, тем лучше, без всех этих литературных красивостей. Только чччерт, как же начать-то…

- Лано Рене… — нет, не получается ничего… горло перехватывает и все. — Вы жу понимаете, да?…. ну, что со мной случилось?

Ну почему я так жду его ответа, словно сейчас прозвучит решение судьи – виновна?

- Я понимаю, Жанет. Не хочешь, не рассказывай. Не это главное.

Поздно, милый мой лано Рене, окончательно и бесповоротно поздно… Какая-то туго сжатая во мне пружина распрямилась (мне даже послышался звонкий щелчок, с которым вырвались на волю ее острые колючие кончики) и я заговорила, уставившись взглядом в ту точку на скатерти, где тонкие красные прожилки сплетались, образуя прихотливый узор. Никакая сила бы меня сейчас не заставила поднять глаза и взглянуть на собеседника.

- Знаете, лано Рене… Жила-была девочка. Хорошая, домашняя, в меру ленивая, в меру хорошо учащаяся. Обычная такая девчонка. Были у нее папа, мама и младший брат. Любили девочку, хотя и наказывали иногда, куда ж без этого… А потом случилось вот что. Девочка выросла, похорошела… И в один прекрасный (тут голос все-таки подвел, дрогнул, как я ни старалась держать себя в руках) на свадьбе у подруги познакомилась с шафером жениха.

-Был этот молодой человек не красив, но очень боек.. И шло от него… Не знаю, как это назвать поточнее… Шла какая-то магнитная сила, притягивавшая к нему девчонок. Хотя видно было, что он опытен и циничен, но вот вырваться из-под этой его магии невозможно было совершенно. И хотя голова кричала «Беги как можно дальше», глупое сердце слушать ничего не желало и только падало куда-то глубоко, стоило ему посмотреть в сторону девочки.

- Долго ли, коротко ли, но встретилась девочка с ним совершенно случайно в доме у этой подруги раз, потом второй… И… и поняла, что отравлена его взглядами и его словами… знаете, такими фразами, в которых под внешними светскими словами таится другой смысл… страшный и притягательный… Она попыталась бежать, заняться своими делами, забыть его… Но не прошло и месяца, как та же подруга нежно и ласково зазвала ее к себе в гости на вечеринку на всю ночь. И особо напирала на то, что тот молодой человек ночей не спит, все о девочке тоскует.

-Я не спрашиваю вас, лано Рене, поняли ли вы, что девочка сделала… конечно поняли. Всю ночь она танцевала и веселилась в объятиях молодого человека, позволив ему… слишком многое из того, что не принято в обществе и совершенно потеряв голову от его поцелуев. Под утро он стал настаивать… вы понимаете..да? Она в ужасе убежала. В дверях ее поймала подруга и стала ласково увещевать, что не надо быть дурочкой, что ничего предосудительного в этом нет, зачем отказываться от того, что может … стать источником радости. При этом сама подруга жениху своему таких вольностей до свадьбы не позволяла, это девочка точно знала. Я отпила еще воды, чувствуя, как в ушах нарастает тонкий звон, заставляющий трепетать все мое напряженное и натянутое как струна тело.

-Девочка убежала и потом проплакала весь день от отвращения к себе, к подруге и к молодому человеку. А он потом две недели осыпал ее нежными записками, извинениями, уверениями в полном своем почтении и дружбе. И клялся ни шага не ступить против ее воли… -И она… она поверила… и втайне от матери … поздно вечером… пришла к нему в гости… уверенная, что может положиться на его слово. А дальше… вино оказалось очень хмельным… или просто она от волнения захмелела с первой же рюмки… Но когда она немного пришла в себя, то … то обнаружила себя почти совсем раздетой, а его руки… вы понимаете, да?

-Девочка плакала, просила отпустить ее, но он, не переставая, целовал и целовал, тем временем освобождая от последней одежды. А потом силой потянул к кровати. Девочка твердила «Нет, я не хочу, ты же обещал», а он отвечал на это «зачем же ты пришла ко мне, если не хочешь?». И не мог понять, что девочка выросла с мальчишками, привыкла доверять им, и помыслить не могла, что мальчик может что-то сделать с ней против ее воли.

-Потом она почувствовала страшную, чудовищную боль, отчаянно попыталась вырваться, крича «Нет, не надо…мне очень больно». Но он ответил «Тебе и должно быть больно» и силой сломил … все сопротивление… Потом он отвернулся и закурил, а она лежала, свернувшись клубком, чувствуя, словно ее разрубили надвое и не в силах двинуться от стыда, унижения, боли. А он… оглядел простыню и сказал «Что ж ты говорила, что ты девственница…Крови-то нет». А девочка не знала, чем оправдаться, ведь он у нее действительно был первым… мужчиной.

- Ну как, нравится мой рассказ, лано Превер? — в первый раз с начала рассказа я подняла голову и взглянула Рене прямо в глаза. — Это ведь только начало… Я же говорила, не надо вам этого знать…

-Жанет… понимаю, тебе тяжело вспоминать об этом. Но я не вижу тут ничего такого, чего ты должна cтыдиться. Влюбленная девушка, особенно молоденькая и невинная, обычно теряет голову на раз. Ты еще на удивление долго сопротивлялась, пыталась забыть о нем... Иная ровесница на твоем месте завершила бы все в первый же вечер… Поверь, таких немало, и это не оттого, что они так ужасно развратны. Просто совершенно не дорожат собой и оттого готовы швырнуть под ноги первому встречному и душу, и тело….

-А вот он… знаешь, я совершенно серьезно говорю, что если ты решишься дать мне его адрес, я пошлю ему картель. То, что он сделал, не просто бесчестно и заслуживает хорошей пули. Это уголовное преступление. Он даже не соблазнил тебя, это было самое настоящее насилие, за которое полагается несколько лет тюрьмы. И клянусь, если тебе станет от этого легче, я это сделаю.

-Нет, лано Рене, пожалуйста, не надо, — я сама не ожидала того, в какой ужас привела меня последняя фраза. -Умоляю вас, не делайте ничего, не пытайтесь даже узнать, кто он такой. Это я… я сама виновата во всем… Я не должна была тогда приходить к нему вечером… А что еще он мог подумать обо мне, если я это сделала? Естественно, что это все только кокетство с моей стороны, что я пытаюсь сильнее завлечь и возбудить его своим отказом… - я уже не чуствовала ничего — ни того, что почти кричу, ни хлынувших слез. Только бы не допустить несчастья…

-Лано Рене, поверьте, я сама виновата… я заслужила и это, и то, что было потом… это все расплата за мою глупость и неумение сказать «нет». — Вот вы же сами… вы рассказывали про Жанну. Она ведь младше меня была, но смогла же.. А я — нет, значит, это все поделом… И я, уткнувшись лбом в сжатые на подлокотнике кресла кулаки, неудержимо разрыдалась.

-Жанет, Жанет, успокойся. Девочка, ну что ты, не плачь, — я наклонился и погладил ее по голове. Давно я не чувствовал себя таким беспомощныим. Точь-в точь как четырнадцать лет назад, когда я пытался убедить ее мать в пагубности телесных наказаний. И не понимал, что мы просто говорим на разных языках. Как объяснить ей…

-Жанет. Послушай. Ты считаешь, что сама во всем виновата? Так? А скажи… если бы такое случилось не с тобой, а с твоей лучшей подругой… или с младшей сестрой… ты и тогда взялась бы утверждать, не моргнув глазом, что она сама была во всем виновата? Да и кроме того… Значит, сам он был ни при чем? Ты же сама говоришь — спровоцировала, подтолкнула, чуть ли не вынудила… Что же ты мужчин низводишь до уровня великовозрастных идиотов, не соображающих, что они делают, не способных управлять собой, поддающихся любому внешнему воздействию? Воля твоя, но мне, как мужчине, такое слышать просто обидно…

- А разве нет?! — невольно вырвалось у меня. — Разве мужчины не такие? Разве они не стремятся утвердиться за счет тех женщин, которые их окружают — матерей, сестер, жен, любовниц? Разве им не нужно доказывать постоянно, что они тут главные, подчиняя женщин себе, в том числе и ТАК?

-Знаете, лано Рене… Я с самого раннего детства слышала от мамы и бабушки, что мужчина ведет себя с женщиной так, как она ему позволит. И если он оскорбляет ее, унижает, втаптывает в грязь, значит, она сама в этом виновата, значит позволила… а значит… значит она это заслужила… Потому что с хорошими женщинами ничего ТАКОГО не происходит, только с теми, кто дал слабину, кто вел себя как…. как доступная падшая женщина. - я уже чувствовала, что не могу остановиться, что меня несет…

-Вы помните, лано Рене, как вы жили у нас… А ведь все произошло намного… намного раньше. Только тогда бы вам никто этого не рассказал, ни мама, ни я сама. Понимаете… когда мне было одиннадцать, у нас в городке завелся мерзавец. Ну, вы знаете, такой… который обижал девчонок. Ну, то есть, не совсем чтобы обижал… Просто распускал руки и … хватал всюду, где нельзя. Причем делал это в толпе, потому что знал, что стыдно… что никто не будет кричать и звать на помощь. И… и со мной это случилось тоже… на ярмарке. Я потом думала дома, что умру, так мерзко было от… от всего.

- Господи, какая я тогда дура была… Рассказала все маме, а она отхлестала меня по щекам и сказала, что я сама во всем виновата, что я грязная, что сама спровоцировала его, позволила это сделать… Я не знаю, что с ним потом стало… исчез куда-то. А у меня так и осталось с детства, что я … такая… И когда это потом произошло, то… просто мама оказалась права, я позволяю такое делать со мной… значит, я не заслуживаю нормального отношения, понимаете, лано Рене?!

-Понимаю, Жанет. Одну минуту. Во-первых, успокойся, выпей воды, вот так. Я знал, что разговор предстоит серьезный, но не думал, что настолько… Я могу сейчас приводить любые доводы, но ты вряд ли захочешь слушать. Ты не привыкла верить себе, надеяться на собственные силы, ты всю жизнь была жертвой, узницей в одиночной камере, и немудрено, что теперь ты боишься переступить ее порог… И ты слишком убеждена в том, что эта камера — и есть весь окружающий мир. Слишком многое тебе пришлось испытать, я даже удивляюсь, как ты не сорвалась раньше. Видно, тебе очень многое дано от природы. Ты поразительно сильная и мужественная, и это дает надежду на благополучный исход. Погоди, не спорь. Сейчас рано отвечать. Я вижу, что ты еще не закончила. Рассказывай дальше, нужно избавиться от эгого груза. А я пока ничего не буду говорить, только слушать. Идет?

-Идет, — кивнула я, потому что заставить замолчать меня уже было все равно невозможно, слишком долго это все копилось и спрессовывалось, словно в котле, в котором постоянно повышалось давление. И сейчас необходимо было открыть клапан прежде, чем всю систему разорвет в клочья.

-А дальше… тогда… он даже не встал, чтобы проводить меня до порога. Мне хватило сил вернуться домой с улыбкой, в которой даже моя подозрительная матушка не углядела ничего крамольного. Я наврала ей, что долго гуляла под цветущими липами с Самым-Лучшим-На-Свете Мальчиком, выслушала порцию ворчания о том, что негоже юным барышням возвращаться столь поздно… А потом полночи яростно пыталась отскрести в ванне само воспоминание о том, что произошло…

-Вы думаете, на этом все закончилось? — чуть помедлив, продолжила я, упорно глядя в сторону и избегая взгляда лано Превера. -Ничего подобного, все только началось. Потому что этот человек помимо моей воли получил страшную власть надо мной. Он мог приходить когда угодно, уходить, не появляться месяцами, потом вдруг звать и я покорно бежала на свидание с ним, даже если в тот момент уже ложилась спать. На удивление, мама ничего не замечала… или не хотела замечать…

-И это длилось не год, не два, а гораздо дольше… И каждая встреча с этим человеком несла боль… страшную разрывающую на части боль… но он не хотел ничего слышать, его совсем не волновало, что чувствую я… он говорил, что я все выдумываю.

-Потом… я уехала в другой город… мы расстались сначала на время… а потом насовсем. Но это не потому, что я такая сильная, лано Рене, вовсе нет.. Просто я встретила другого человека и… и потеряла голову. Так, как я любила тогда, я не любила больше никогда, ни до… ни после не смогу… Я все терпела, все принимала, радовалась любой секундной встрече… и совершенно не замечала, что я для него — просто игрушка для отдыха, что ему совершенно не интересно, кто я, чем живу… ему от меня было нужно только одно… и чтобы добиться этого, в ход шли цветы, вино, красивые слова, от которых я теряла голову. Но если я предлагала хоть раз просто вместе выйти погулять, у него тут же оказывалась тысяча самых неотложных дел, чтобы немедленно покинуть меня.

-Он не пожелал ни знакомиться с моими родными, ни знакомить меня со своими. Когда я один раз осторожно завела речь о дальнейшем, он резко оборвал меня, сказав, что его отец ни за что не позволит ему жениться на мне. Предлог для этого он выставил какой-то смехотворный, но я поняла недосказанное, что я недостойна того, чтобы на мне жениться.

-И это тоже длилось долго, очень долго… Последнюю неделю он был очень нежен ко мне, приходя каждую неделю… Я просто потеряла голову от того, что было между нами в те дни… И в этом своем ослеплении я снова заговорила о браке… о том, что не могу без него… -Дура, ну какая же я была дура! — я невольно стукнула кулаком по подлокотнику и вздрогнула от боли. -он долго молчал, а потом сказал… что женится… через несколько дней… и что невеста беременна от него…

- Когда он ушел… я была как мертвая… Но раздался стук в дверь…я не хотела принимать никого… но женщина вошла. Немолодая, намного старше меня… Она говорила какие-то ужасные вещи, пыталась утешать меня… я не слушала… Я даже не знала, кто она, откуда узнала мой адрес. Но потом до меня дошла одна фраза… что она тоже была его любовницей… и ей точно так же тяжело сейчас… как и мне… -Я не помню, что было потом… немного очнулась уже только в каюте… это был пароход, плывуший в Марсель. Я знала только одно — мне надо бежать… бежать как можно дальше от дома… потому что оставаться там, где все напоминает о моем позоре, я больше не могу… И вообще жить больше не могу…

-Вот, лано Рене… теперь вы знаете все, — я чувствовала себя словно воздушный шар, из которого выпустили весь воздух. Закусив губу, я смотрела в сторону, туда, где в окне ребрились разноцветные крыши, словно залитые расплавленным золотом. Надо же, как долго мы проговорили, солнце уже начало клониться к закату…

Я сидел, сцепив пальцы на спинке стула. Сколько таких историй случается каждый день, и так было и будет, и что можно поделать… пока девочек растят в уверенности, что они — существа низшего порядка... Пока мальчиков учат галантно улыбаться ровесницам, целовать им ручки и клясться в любви — лишь бы урвать свое, а потом бросать их, как недостойных, и жениться только на тех, кто сохранил девственность до свадьбы…Пока такие бывшие мальчики и девочки растят уже своих детей в лицемерии, требуя честности и порядочности и развратничая тайком от них… Что я могу, один против целого мира… что я могу…

-Жанет, спасибо, что поделилась этим со мной, — медленно заговорил я, — я ценю твое доверие. И очень хочу тебе помочь. Но для этого мне понадобится твоя помощь. Иначе с одной стороны — я, а с другой — ты и твоя ненависть к себе. Одному против двоих мне не выстоять. Что скажешь?

- Моя помощь? — я медленно подняла глаза на Рене. В первый момент я просто не поняла, о чем он говорит. Я ожидала всплеска обвинений, осуждения, но только не этих спокойных взвешенных слов. Невольно я пристально вглядывалась в каждую черточку лица своего собеседника в поисках хотя бы тени отвращения и… не находила ничего. Взгляд Рене был мрачным, усталым, но в лице его не было и тени того выражения, которое лучше всяких слов заставило бы меня выскочить из комнаты и постараться сделать так, чтобы лано Рене навечно забыл мое имя.

-Чем я могу помочь вам, лано Рене? — так же медленно повторила я. — Я… я готова…

-Жанет. Может, это предложение покажется тебе невыполнимым. Скажи, возможно ли, чтобы ты простила себя за все сделанное? Именно простила, приняла такой, как ты есть, и позволила дальше жить и дышать? Ты вообще допускаешь такую мысль?

Она взглянула растерянно.

-Я… я не знаю… кто я такая, чтобы прощать… я привыкла, что это могут только кюре или мои родители…

- Нет, ты, милая, именно ты. Иначе не поможет. Скажи, что должно случиться, чтобы ты сама простила себя?

- Наверное… не знаю… в детстве было проще… — она внезапно залилась краской и спрятала лицо в ладонях.

Потрясенный, я уставился на нее. Жизнь совершила виток и вернулось к отправной точке. И как будто не было этих четырнадцати лет, и секунду назад в моих ушах прозвучал голос ее матери : " Вы понимаете, к чему я клоню, лано Рене?"

-Ты хочешь… — медленно произнес я, — ты имеешь в виду, что я должен вернуть свой долг семейству Илайре?

-Я… я не знаю… - слова Рене застали меня врасплох. Первым моим желанием было отшатнуться, ответить резко, раз и навсегда отсекая возможность подобного поворота событий. А дальше? Веруться домой, бокал вина и… Нет!

Как же все просто было в детстве… Была мама, реже отец. Была команда: «Готовься к наказанию» и до мелочи заученый ритуал следом за ней. И это было всегда больно, страшно, стыдно… но за этим наступало прощение. И боль от вины, какой бы она ни была, исчезала, уходила в небытие. Но тогда все решали взрослые, мое дело было подчиняться. Через себя. Через свой страх. Потому что иначе будет еще хуже.

Разве не так было, когда давно-давно в детстве я влезла без спроса в кладовку и расколотила парадную супницу? Осколки удалось выкинуть так, что мама не заметила, но до самого приезда в гости бабушки и дедушки как же я умирала со страха каждый раз, когда мама звала меня… В животе тоскливо ныло, руки и ноги делались как ватные и я была готова на что угодно, лишь бы прекратилось это мучение. Десятки раз я прокручивала в голове одну и ту же сцену — как я сознаюсь в своем проступке и мама меня прощает, ну, может наказав немного, совсем чуть-чуть. И все равно я так и не могла признаться до того самого дня, когда мама сама обнаружила утерю супницы… Разговор был коротким… Несмотря на все улики, я все равно пыталась отпираться… Но маму было не провести. Ох, и досталось мне тогда и за посуду, и за вранье, и за трусость. Но ведь потом, после всего, когда я отревелась, как же легко и спокойно стало… потом…

Но это все было тогда… с мамой. А сейчас… Немыслимо, непредставимо… И с кем? С лано Рене? С милым лано Рене, так храбро спасавшим меня полжизни назад от матушкиных розог? Я уже совсем была готова вежливо и твердо отказаться, но… бокал вина, порошки парижского аптекаря… или…? Нет, не хочу, не надо! …

Я сама с трудом узнала свой голос. Неужели это я только что хрипло и еле слышно произнесла…?

-Да… лано Рене… высеките меня, пожалуйста… — И снова спрятала лицо в ладонях, чувствуя, как все тело заливает огнем непереносимого стыда.

Да если бы кто сказал, что мне предстоит услышать такое от женщины… убил бы на месте… Беатрис, говорил же я вам, что это сродни морфию, что без этого потом человек уже не может… И сейчас страдание в глазах девушки было точь-в точь таким, какое я видел у морфинистов и любителей гашиша, среди студентов и проституток Латинского квартала… Только не напугать ее еще сильней. Сейчас ошибка может обойтись мне слишком дорого. Стоп. Орудие. У меня ничего нет… розги — где найти, да и долго, и неловко срезать их на улице или в парке, на глазах у людей…

Хватит. Ты мужчина, в она женщина и просит тебя о помощи. Возьми себя в руки, Рене.

Я потянул из брюк ремень — слава богу, не слишком тяжелый, не хочу ее мучить сверх необходимого… Готово.

- Хорошо, Жанет, — сказал я, стараясь говорить как можно будничнее, — пусть будет так. Я отвернулся и не смотрю. Готовься. Я знаю, как это принято в Хишарте, но… Сейчас ты уже взрослая, обойдемся без кресла. Ложись на кровать, дальше ты знаешь, что делать. У тебя сколько угодно времени, а когда будешь готова, скажи мне…

Не знаю, на что я надеялась… во мне одновременно и с равной силой боролись две надежды, два желания… Одна половинка души страстно желала услышать что-то вроде «Девочка, ты сошла с ума! Не нужно тебе это.» А другая… другая не менее страстно ждала короткой и властной команды. И она прозвучала… Но как же трудно было сделать то, о чем я сама же и попросила…

Казалось бы, что может быть нового для меня в том, чтобы подготовиться к наказанию? Ведь это в моей жизни случалось столько раз, что и не сосчитать… И хотя с последноего раза минуло уже лет десять и даже больше, такое все равно не забыть. Почему, ну почему же мне ТАК трудно? Потому что это не мама, а… мужчина? Но ведь и перед мужчинами мне доводилось обнажаться… но не для такого же…

Как хорошо, что лано Рене отвернулся. Понять, что он видит, как прыгают и не слушаются мои руки, путающиеся во всех этих кружевах и тесемках… как прыгают губы, с трудом сдерживающие уже готовые вырваться слезы… Нет, это было бы выше моих сил… В какой-то момент мне до головокружения захотелось на цыпочках прокрасться ко входной двери, благо лано Рене этого не увидит, сбежать вниз и навечно затеряться в шумной парижской толпе.

Но, вместо этого я, очертя голову, как перед прыжком в холодную воду, вытянулась на постели, хранящей легкий запах одеколона и еще чего-то неуловимо мужского, стараясь не думать о том, что вот еще секунда и лано Рене обернется и увидит то, что … что обнажено для наказания.

- Лано Рене… я готова… не бойтесь… — И как хорошо, что можно зарыться лицом в одеяло, лишь бы он не увидел, каким мучительным румянцем горят щеки… Лишь бы… лишь бы вообще не смотреть ему в лицо, пока все не кончится…

Я обернулся — и застыл. Как хороша… какая матово-белая кожа, какие дивные линии тела, и как жаль, что видно так мало… Мне понадобилось совершить над собой немалое усилие, чтобы вспомнить, кто я и зачем тут нахожусь. Только не говорите мне, что ЭТО — не дань сладострастию, все равно не поверю. Мне пришлось крепко прикусить мякоть левой руки, чтобы сбросить наваждение. Боль немного отрезвила меня, но все равно обрести хладнокровие не получалось. Вот какова истинная природа флагелляции, это не просто возбуждение, это чуть ли не заменяет саму близость… Что бы там ни говорили рьяные в вопросах воспитания святые отцы, учителя закрытых школ и им подобные…

-Жанет. Ты знаешь, за что будешь наказана? Позволь мне сказать тебе это. За нелюбовь к маленькой испуганной девочке, которая прячется в тебе самой, умирая без любви, ласки и заботы. Ты всю жизнь считала ее недостойной всего этого — и от этого происходят все твои несчастья. Пусть же наказание поможет тебе понять это — и дать ей наконец то, чего она была лишена многие годы. Не хочу причинять тебе лишнюю боль, но если тебе будет слишком легко, ты оскорбишься и сочтешь, что я обманул тебя. Это так?

Молчаливый кивок. Дежа вю.

-Хорошо. Ты получишь двенадцать ударов — этого достаточно, я не хочу тебя мучить. Считать я буду сам. Вперед.

Нет, к этому действительно невозможно привыкнуть — к этим томительным секундам, которые тянутся как часы, когда каждая клеточка напряжена в ожидании того, что вот сейчас, сию минуту обрушится самый первый, хлесткий и такой все-таки неожиданный удар.

Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, стискивая покрывало. Да, лано Рене, вы сам даже не представляете, насколько вы правы… И насколько я не люблю, не могу полюбить ту девочку, которой была сама. А как я могу любить ту, которую все окружающие вечно считали виновницей своих неприятностей, ту, которая несла всем вокруг себя только огорчения, боль и разочарования? Да, все верно вы сказали… именно ее, ту девочку, которая всю жизнь мешала жить родне, которую родили не потому, что хотели ребенка, а потому, что «не избавляться же…», которую считали некрасивой, вздорной, плаксивой, несобранной, которая доставляла неприятности и осложняла жизнь — ну как я могла ее полюбить, если с самого раннего ее младенчества ее не любили родители?

Ну же, лано Рене, не бойтесь! Помогите мне выкинуть весь этот мусор, который десятилетиями копился в душе, рассчитаться по всем счетам. Я сумею, я смогу, вы увидите… Только помогите же провести черту между прошлым и будущим, отсечь, по-настоящему отсечь все то, прошлое. Я сумею ее полюбить, обещаю вам…

...Нет, не могу… Драться в детстве случалось, но… на равных, с мальчишками, лицом к лицу. Драться, а не бить. А вот так… Я попробовал замахнуться — и остановился. Ну что, пообещать и подготовиться пороха хватило, а как дошло до дела…

Хватит. Сейчас ты жалеешь не её, а себя. Свои нервы, свое самоуважение, а она тут ни при чем. Нужно разозлиться. Иначе не получится. Стиснув зубы и сжав кулаки, я заставил себя замахнуться снова — и, уже занося руку для удара, почувствовал ЭТО. Простое понимание, в мгновение ока переменившее мою жизнь. То, что я сделал, не пройдет для меня даром. Мне уже не стать прежним, как бы я ни хотел. Поздно.

Я резко опустил руку, почти почувствовав удар, будто ремень был продолжением моей руки. Белую кожу перечеркнула узкая красная полоса, совсем не страшная с виду. Но крик, который испустила девушка, не оставлял сомнений, что удар вышел на совесть. Она вздрогнула всем телом, заставив и меня содрогнуться. ЧТО Я ДЕЛАЮ… ЧТО…

-Один, — сказал я.

Нет, к этому невозможно привыкнуть… И невозможно быть готовым. Ибо как я ни ждала этого, как ни припоминала все мои детские наказания (а рука у матушки была, надо сказать, весьма не легкая), но внезапно обрушившаяся огненная боль буквально ослепила меня, заставив пронзительно вскрикнуть. Нет… подождите… почему ТАК больно? Ведь это же только начало… лано Рене, секундочку… дайте хоть чуть-чуть перевести дух… Я совсем забыла, что это так…

Я помедлил несколько секунд, переводя дыхание. Слишком сильно… господи, да откуда же мне знать, как надо… Спокойно, главное — не выдать своего состояния. Я сейчас для нее — Господь Бог собственной персоной, непогрешимый и хладнокровный… ТАКОЙ, О КОТОРОМ САМ МЕЧТАЛ ВСЮ ЖИЗНЬ…

Неужели правда? Неужели этого, вот именно этого мне хочется… Стать послушным ребенком, раствориться в вере и покорно принимать наказание… господи, и это говорю я… Прочь. Я подумаю об этом потом. Спокойно, выдох…

Ремень взвился снова, но на этот раз я чуть придержал руку и постарался, чтобы он пришелся плашмя, так будет полегче. И в этом деле, оказывается, необходимы умение, навыки и опыт, кто бы мог подумать…

Она снова вскрикнула, но теперь слабее, и судорожное движение ее бедер заставило меня задохнуться от желания. Господи, выдержать до конца, устоять перед соблазном припасть поцелуем к этой нежной округлости, на которой ремень только что прочертил вторую полосу…

-Два… — я прокашлялся и тихо повторил : — два.

Оооойййй, мамаааа! Хотя второй стежок и оказался полегче первого, вытерпеть такое молча я не смогла бы ни за что на свете. Вот что значит — мужская рука, это же больно… боооооо….. Пальцы непроизвольно впивались в покрывало, потому что я еще по старой памяти знала — когда наказывают, закрываться рукой нельзя, иначе попадет по пальцам и будет намного больнее. А так хотелось закинуть руку назад и провести ладонью там, где только что вспыхнула новая полоса… Неужели я вытерплю оставшееся? И как терпела раньше?! Ведь в детстве казалось, дюжина — это ерунда, нам же с братцем случалось и по полсотни розог получать, правда, за поступки совсем уж выдающиеся… Я постаралась покрепче прикусить нижнюю губу. Ох, скорее бы оно все кончилось…

Стиснув зубы и тяжело дыша, я смотрел на дело своих же рук и не мог поверить… Я хочу ее, до умопомрачения, именно ее, которая мне доверилась и покорно приняла позу наказываемого ребенка… И после всего, что с ней случилось, не хватало ей только наткнуться на очередное подтверждение того, что все мужчины - такие, как внушали ей в детстве, что вся их жизнь — бег ошалевшего самца во время гона… Прервать наваждение можно только одним способом. Продолжать. И я, с трудом переводя дыхание, снова и снова взмахивал ремнем, запретив себе думать и чувствовать…

-Три… четыре… пять… шесть…

Шшшшшш….ааауууууу…. Если я и надеялась вытерпеть следующий удар без звука, этому желанию сбыться было не дано. От накрывающих одна за одной волн боли я совершенно потеряла голову, тело мое жило отдельно от меня, выгибаясь и пытаясь увернуться от хлестких, безошибочно настигающих цель ударов. Бооольно, Господи, КАК больно… лано Рене, секундочку, дайте же отдышаться… я не могу так больше…. Не надо, хватит, не могу… там же места живого больше нет… хвааатиииит!

И в то же самое время, через боль, через мучительное чувство стыда, от которого, казалось, полыхает вся кожа, вдруг пробилось крохотное странное чувство, словно тот стальной обруч, который много лет назад сковал душу, вдруг дал трещину… Нет, не может быть! Я изо всех сил стискивала зубы, пытаясь заставить себя вернуться назад, туда, в привычную тесную скорлупу, в которой провела столько лет, запретить себе чувствовать, но было поздно…

- Семь… девять… десять…

Это и вправду было как кошмарный сон, от которого хочешь и не можешь пробудиться. Не знаю, кто в эти мгновения управлял моим телом, я двигался ритмично и безостановочно, словно не по своей воле. От частых взмахов кружилась голова, я промок от пота, но не мог остановиться…

- Двенадцать…

Обессиленный, опустошенный, я остановился, отбросил ненужный ремень, сел на пол и закрыл лицо рукой.

Я не знаю, что происходило вокруг… Исчезло все — дом, комната, Париж, лано Рене… Осталась только я, мои пальцы, намертво сжавшие спинку кровати и боль… Нестерпимая, нараставшая с каждым ударом все сильнее и сильнее, заставлявшая меня кричать и умолять о пощаде, не дававшая возможности продышаться и опомнится… Но навстречу этой боли в груди росло что-то ответное, какая-то сила, которая поднималась из глубины, взламывая все преграды и защиты, которые я столько лет старательно выстраивала. И в какой-то момент эта сила вырвалась наружу, прорвавшись в рыданиях и бурных неудержимых слезах… Исчезла взрослая дама, наделавшая в своей жизни столько всевозможных глупостей, и осталась самая обычная девчонка, которую больно и стыдно наказали. Но ведь простили же… Простили!

… Немного погодя слезы стали тише… я попыталась прислушаться к себе — вот это да! Там, где столько лет гнездилась страшная каменная тяжесть, заставлявшая порой при воспоминаниях корчиться от острейшей боли, не было ничего. НИ..ЧЕ..ГО… только легкая ссадина как от заживающей царапины.

И тут я вспомнила о лано Рене. Ох, как же я так, при нем, в подобном виде… Худо-бедно одернув платье и вскрикнув при этом от боли, я соскользнула на пол и, опустившись рядом с ним на колени, неожиданно для самой себя прижалась лбом к его плечу.

-Лано Рене… спасибо вам… и простите… я не хотела… — слезы так и не хотели останавливаться, но это были уже не те злые слезы обиды и оскорбления, которые порой приходили ко мне раньше, а слезы уходяшей боли, когда сердце еще болит, но уже знаешь, что все… все кончилось…

Плечо мгновенно промокло, я не глядя протянул руку и обнял ее, и она тоже опустилась на пол рядом со мной. Так мы и сидели на полу в обнимку, как малые дети. Я почти физически чувствовал, как легко стало ей — и испытанный ужас потихоньку начал отпускать…

-Оххх… Господи, знал бы я, во что ввязываюсь… пороху бы не хватило…

-Вставай, Жанет, милая, вставай. Все позади. Сейчас вот я только приду в себя — и тоже буду в порядке. Я, видишь ли, совершил сейчас неприятное открытие… Я поднял руку на женщину — и испытал такое блаженство, о каком даже не подозревал. Вот что ужасно, Жанет, и как мне теперь с этим быть?

-Рене, милый… — неожиданно для самой себя я вдруг перешла на «ты», словно пережитое сблизило и уравняло нас, или даже я стала намного старше. — ну что ты, зачем ты так… Ты просто испугался, потому что нарушил запрет… Но, милый, разве он для таких случаев, этот запрет? Ведь тебе же было хорошо, правда? Ну ведь честно — было? Так не отрекайся от этого, не отрекайся от своей радости. Если бы ты знал, КАК сейчас мне хорошо…

Это было сущей правдой, такой радости, такого счастья и чувства, что передо мной внезапно раскрылся огромный, сияющий и прекрасный мир, я не могла вспомнить во всю мою жизнь.

- Ну как ты можешь корить себя за то, что дал мне такое счастье, такое освобождение? Ну посмотри на меня, Рене… посмотри же…

Я легонько коснулась ладонями его щек, пытаясь не дать ему отвернуться, словно можно было вот так, из глаз в глаза перелить всю радость, весь восторг, которые переполняли меня.

-Разве может быть бедой то, что несет радость? Ну вспомни, ты мне сам говорил сегодня про свободу… быть не таким, как все… Ты же сам учил меня не бояться этого. Ну так давай не бояться вместе… Рене… милый!

Я улыбнулся — с трудом. Наверное, она уже готова броситься мне в объятия, но теперь я не смогу — сам себя очень жестко "осадил". Прежде нужно прийти в себя и успокоиться.

- Спасибо, милая. Я постараюсь. Не взыщи, я только что родился, придется всему учиться заново.

… Давай-ка для начала встанем с пола, а то как-то неудобно тут, да и жестковато… Знаешь что? Пошли погуляем по улицам, посидим опять в кафе — только спокойно, допьем на этот раз…

Я покажу тебе город. Расскажу, где и когда бродил по Парижу, начиная с самых известных мест — они красивые, для друзей, но напоказ… а вот маленькие улочки, старые дома, места, о которых ни слова нет в путеводителях — это для меня одного, для уединения… а теперь и для тебя будет тоже. Пойдем, Жанет....