ClubPN

Айзик Бромберг

Судовой журнал доктора Боргеса




Океан нас бил волнами
На своей крутой груди.
Много тысяч миль за нами.
Много меньше – впереди.
Не грусти, приятель Джонни,
Близок дом родной, матрос.
Скоро нежные ладони
Смоют соль с твоих волос.
К дому путь, к дому путь
Средь туманов и зыбей.
Правим к Англии любимой,
Правим к родине своей!

(матросская песня)


Автор - доктор Хаиме (Исаак) Боргес, 1649-1712, Испания.
Испанское море, окрестности Антильских островов, ближайший форпост цивилизации - Барбадос.
Лето господне одна тысяча шестьсот восемьдесят восьмое.

Октября третьего дня. Два часа пополудни.
Легкий бриз, бортовая качка.

... Сегодня мне впервые в жизни довелось присутствовать при экзекуции.
Здесь я должен кое-что пояснить. До сих пор я имел дело только с французским флотом. Последнее крупное судно, где я служил, не без юмора называлось "Эрмираж" ( уединение - фр.), что как нельзя больше соответствовало обстановке на корабле, находящемся в полной изоляции от окружающего мира. Впрочем, атмосфера на борту была весьма сносная. Капитан, хоть и моложе меня на добрых десять лет, отлично удерживал команду в руках, и даже пара затрещин, отпущенных боцманом под горячую руку, считалась здесь среди матросов делом довольно редким. Впрочем, справедливости ради должен признать, что в стычках с английским военным флотом мы из трех раз дважды потерпели поражение, а один раз просто противнику не повезло. Но и тогда английские моряки держались не в пример храбрее и организованнее, чем наша команда. К своему глубокому сожалению, вынужден признать, что редкость телесных наказаний на "Эрмитаже" представляется мне вероятной причиной вышеописанного. Но будучи раблезианцем по убеждениям, я предпочитал поменьше думать об этом, опасаясь, как бы мои драгоценные жизненные правила не пострадали от столкновения с действительностью. Признаюсь, с моей стороны то была обычная трусость.
Завербовываясь на "Решительного", я понятия не имел об английском морском уставе и полагал, что он вряд ли сильно отличается от французского. К сожалению, человек я довольно легкомысленный и в том, что не касается моих профессиональных обязанностей, частенько полагаюсь на авось. Место мне предлагалось хорошее, жалование даже выше, чем я мог рассчитывать, а идеальный порядок и строжайшая дисциплина на борту поневоле вызывали уважение. Вот так я и подписал контракт на четыре года и принес присягу на Библии, которую, в отличие от всей команды, отлично знал в оригинале. Мне и в голову не могло прийти, что я совершаю необдуманный поступок.
Теперь я за это расплачивался.
В качестве новоиспеченного судового врача я был вынужден присутствовать при этом гнусном мероприятии, обставленном весьма помпезно, словно в насмешку над наказуемым. На шканцах выстроилась вся команда в полном составе - офицеры при регалиях, средние чины, матросы, свободные от вахты, судовой священник и ваш покорный слуга. Капитан Ноттингтон, статный красавец шести футов ростом, наблюдал за происходящим с мостика. Мне только что дали ознакомиться с подписанным им документом о наказании. Оказывается, даже в английском флоте нельзя просто так высечь человека, об этом обязательно составляется бумага. По прочтении у меня возникло сильное желание скомкать этот документ и запихать ему в глотку. Опасаясь, что взгляд меня выдаст, я поспешно потупился, и он усмехнулся, должно быть все прекрасно понимая. Хороший командир должен видеть подчиненного насквозь, и в этом ему не откажешь. Хотя, по мне, лучше бы он был командиром похуже, но не допускал у себя на борту подобных вещей.
И вот теперь в состоянии, близком к обмороку, я наблюдал, как обреченный моряк, с виду никак не моложе сорока, степенный и коренастый, с уже седеющими висками, чье имя я от волнения не разобрал, неторопливо развязывает рубаху, аккуратно складывает ее и кладет подле себя на палубу. Почему-то это особенно потрясло меня, настолько не вязались поведение и весь облик этого человека с предъявленным ему обвинением.
"Неуважение к старшему по чину." Весьма расплывчатая формулировка, которую можно трактовать практически как угодно. Тут все может зависеть, к примеру, и от расположения духа этого самого старшего...
Моряку привязали руки. Он стоял смирно, как будто предстоящая процедура его нимало не тревожила. Да и все присутствующие, кроме меня, казалось, воспринимали происходящее совершенно спокойно. Помощник боцмана занял свое место за спиной у осужденного. От одного вида знаменитой девятихвостки, на военных судах называемоей "кошкой", а у пиратов - "капитанской дочкой", мне чуть не стало дурно. Стиснув зубы, я наблюдал, как по знаку капитана помощник замахивается для первого удара. Но когда раздался отвратительный сочный звук, а спину жертвы перечеркнули девять мгновенно налившихся кровью полос, я не выдержал и на миг зажмурился. Разумеется, это не осталось незамеченным.
Наказуемый выносил истязание мужественно, почти безмолвно, и это показалось мне еще страшнее. И когда мне наконец пришлось приблизиться к этому человеку, чтобы засвидетельствовать неопасность для жизни полученных им ран, мое сердце разрывалось от жалости и бессильной злости. Тут же по приказу начальства два товарища подхватили наказанного под руки и повели ко мне в лазарет. Я поспешил вперед, сожалея, что не догадался приготовить заранее все необходимое.
- Сюда, ребята, - сказал я вошедшим, изо всех сил стараясь держать себя в руках. - Кладите на стол, сейчас посмотрим.
Уложив страждущего лицом вниз, матросы вопросительно посмотрели на меня. Сам пациент, похоже, был без сознания. Оно и к лучшему, пожалуй...
- Кто такой? - спросил я, засучивая рукава, - налейте мне, пожалуйста...
- Сержант Дженкинс,- охотно отозвался тот, что помоложе, и с готовностью взялся за умывальный кувшин. - Драка, сэр. Лейтенанту Стоунзу в рыло засве... эээ... нанес оскорбление действием, сэр...
Я молча кивнул, вытирая руки полотенцем. Взглянул на окровавленную спину бедняги. Видал я, конечно, раны и пострашнее, но ни одна из них не вызывала такого отчаяния. Как ни крути, в бою оба противника вооружены и имеют примерно равные шансы. А вот ЭТО...
А мне еще ему раны прижигать, чтобы не загноились. Я достал соль и уксус, чистую ветошь. И тут он очнулся.
- Сержант Дженкинс, - я наклонился к самому его лицу. Красная обветренная кожа, седеющие виски, помутневшие от боли голубые глаза. Каких лет, сказать не берусь, но старше меня, это точно... - сержант, вы меня слышите?
- Слышу, сэр, - ответил он неожиданно ровным и сильным голосом. Даже в таком состоянии он пытался держаться с достоинством, и от этого только сильнее становилась моя злоба на все британские военно-морские традиции, черт бы их побрал...
- Мне придется еще немного вас помучить, Дженкинс, - сказал я как можно мягче, - потерпите?
- Все в порядке, сэр. Держать меня не надо, - спокойно ответил он, и я, поняв, чего он хочет, молча замахал рукой на его провожатых. Слава богу, им-то объяснять ничего не потребовалось.
- Мы теперь одни, Дженкинс, - сказал я, когда за матросами захлопнулась дверь лазарета, - начнем?

* * *

...Сержант оказался истинным англичанином - за все время процедуры он не издал ни звука. У меня сегодня что-то разыгралось воображение, и я с содроганием представил себя на его месте. Ну уж нет. Лучше застрелите сразу...
- Готово, Дженкинс, - выдохнул я наконец, без сил опускаясь на табурет и вытирая лоб дрожащей рукой, - браво. У меня не было пациента отважнее...
- Спасибо, сэр, - прошептал он еле слышно. Я озабоченно оглядел его посеревшее лицо. Как бы снова не потерял сознания... может, отвлечь его разговором?
- Сержант, - осторожно спросил я, - если не секрет, почему вы так поступили? Вроде бы в ваших летах негоже затевать драку...
Ответ прозвучал вежливо, но твердо :
- У меня не было выхода, сэр.
- Вас оскорбили? - сообразил я.
- Да, сэр. При всей команде. И это уже не в первый раз. Лейтенант Стоунз... он меня с самого начала невзлюбил, сэр.
- Вы, наверное, на хорошем счету у начальства? - скорее констатировал, чем спросил я. Все ясно.
- Да, сэр.
- А он... - нерешительно произнес я, чувствуя, что переступаю через корпоративную этику и его подталкиваю к тому же. И он тоже это понял.
- Не могу знать, сэр, - отрезал сержант и отвернул голову к стене, давая понять, что разговор окончен.

Октября четвертого дня. Пять часов пополудни.
"свежий ветерок", туман, волнение 3 балла

Погодка под стать настроению... День прошел без особых происшествий, но все равно на душе как-то муторно. Ближе к вечеру наконец понес капитану список необходимого инструментария, подлежащего закупке при заходе в порт. Стоящий на карауле у дверей каюты Джексон смерил меня презрительным взглядом, но промолчал. Определенно, моя репутация в глазах команды сильно пострадала. Такие вещи лучше всего видны по выражению лиц ординарца и прочей свиты. А-а, к черту... Я шагнул к двери и занес руку, чтобы постучаться.
- Занят, - прошипел Джексон, с ненавистью глядя на меня.
- Приказано, - парировал я и ударил в дверь костяшками пальцев. Дождавшись сухого "войдите", вошел.
Капитан занимался разборкой бумаг. Судя по сжатым в ниточку губам, он явно пребывал не в духе, и, возможно, по той же причине, что и я. Не такой ведь он, в самом деле, монстр, чтобы радоваться из-за случившегося. Правда, вряд ли бедняге Дженкинсу, лежащему сейчас в жару, станет от этого легче...
- Доброе утро, сэр. Список, как вы велели, - сообщил я, протягивая листок.
Ноттингтон, не прерывая работы, поморщился и указал на стол перед собой.
- Могли бы и Джексону отдать, - сухо ответил он.
- Простите, сэр... я думал, в руки...
Повисла неприятная пауза. Я уж хотел потихоньку оставить бумагу на столе и ретироваться, как вдруг он поднял глаза. Я заметил, что веки у него красные от недосыпа, а белки нездорового желтоватого оттенка. Вблизи он уже не походил на того олимпийца, который вчера так величественно махнул боцману рукой с высоты капитанского мостика. Несколько секунд мы играли в гляделки, потом он прервал молчание:
- Ну что, доктор, отошли после вчерашнего?
И тут со мной случилось примерно то же, что с пушкой, плохо закрепленной на деке, из-под колеса которой выскочил клин во время сильной качки. И я заговорил...
До сих пор с отвращением вспоминаю свою речь. Но тогда мне казалось, что мной движет праведный гнев и горячая забота о человечестве. Я выложил ему все, что думаю по поводу увиденного мною на шканцах, а также жизненных правил лейтенанта Стоунза, сумевшего довести до срыва такого степенного и добросовестного подчиненного, вдобавок годящегося ему в отцы...
- Скорее в дядюшки, - насмешливо перебил меня капитан, - Стоунз и сам уже не мальчишка, просто засиделся в лейтенантах.
- Тем более, - не смутился я, - он же таким образом вымещает свою злость, разве это не очевидно? Во французском флоте, между прочим, такие вещи не в ходу, но как-то же они справляются...
- Именно как-то, сэр, очень точно замечено... Кстати, а вам не приходило в голову, что в этом райском уголке, коим вам представляется ваш "Эрмитаж", просто-напросто заправлял слабохарактерный капитан?
Я промолчал, в душе проклиная себя за длинный язык. Стосковался по доверительной беседе, французским-то я владею слабо, а тут, на "Решительном", почти родной английский и целая толпа благодарных слушателей, проглатывающих все, что ни расскажи...
- Пусть даже так, сэр, но за человечное отношение к своим людям я охотно прощаю ему подобную слабость. А вот вам, простите меня, вчерашнее происшествие не делает чести, ни как джентльмену, ни как капитану...
Ноттингтон внимательно взглянул на меня. Отодвинул в сторону исписанный лист бумаги и коротко кивнул на стул с резной спинкой, стоящий напротив его стола:
- Садитесь, доктор. Надо поговорить.
Терпеть не могу эти слова. С детства привык, что за ними обычно не следует ничего хорошего. Услышав такое, например, от отца, я, бывало, полдня маялся, гадая, что натворил на этот раз и что мне за это светит. Никто никогда не вызывает к себе человека затем, чтобы просто побеседовать о погоде... Я и без того ревниво оберегаю свое самолюбие, очень уж тяжело в моем возрасте выглядеть живым подтверждением поговорки "маленькая собака до старости щенок". Рост и сложение у меня впору пятнадцатилетнему мальчишке, еще не закончившему расти, а уж рядом с высоченным и ладно сложенным капитаном я всегда чувствовал себя особенно неуютно...
Я нехотя отодвинул стул и сел. Ноттингтон несколько секунд молча рассматривал меня в упор, потом, будто что-то выяснив для себя, откинулся назад и скрестил руки на груди:
- Доктор, скажите, как вам мое кресло?
Я ожидал какого угодно вопроса, только не этого.
- Отлично сработано, - ответил я, чувствуя себя в глупейшем положении, - и удобное, должно быть...
- Не хотите проверить сами? - радушно предложил капитан, поднимаясь и обходя стол, - ну же, прошу вас, не стесняйтесь...
Скрипнув зубами, я встал и выполнил приказ (а в том, что это приказ, сомневаться не приходилось). Хуже нет, если вместо того, чтобы сказать прямо, тебя начинают пичкать аллегориями...
- Ну что? - поитересовался Ноттингтон, пристально глядя на меня. Я огляделся. Передо мной возвышался массивный рабочий стол, заваленный бумагами, на отдельном боковом столике ждали своего часа морские карты, секстант и циркуль. За дверью стоял часовой, а дальше начинался лабиринт трапов, палуб и кают, вмещавших без малого тысячу человек.
- Довольно неуютно, сэр, - честно признался я.
- И это когда все под контролем, заметьте, - удовлетворенно кивнул Ноттингтон, - а теперь представьте себе, что завтра нам предстоит бой. Или сегодняшний свежий ветерок сменится еще более свежим, который сухопутные крысы по неведению называют штормом. И вот в критической ситуации, когда нервы у всех натянуты до предела, а секунда порой стоит жизни, лейтенант Стоунз отдаст приказ кому-нибудь из своих подчиненных... А тот, злой на него за вчерашнюю оплеуху или замечание, возьмет да сделает вид, что не расслышал...
В отличие от моего начальника, я по рождению испанец, а по крови еврей, и терпение никогда не значилось в списке моих добродетелей.
- Послушайте, сэр, - начал я, - понимаю, что вы хотите сказать, но...
- Нет уж, теперь вы послушайте, - произнес капитан пугающе спокойным тоном, - мне отлично известно, что Стоунз - гнусная скотина, держащаяся на службе только благодаря связям в верхах. И что на месте Дженкинса, которого грязно обругали в присутствии товарищей, я ответил бы обидчику не пощечиной, а ударом шпаги. Но тут есть одна маленькая загвоздка, доктор... Чувство, которое вы терпите всего пару минут, сидя в этом кресле, мне приходится испытывать день за днем и год за годом. На судне не бывает секретов, любое сказанное слово спустя полчаса становится достоянием всей команды. И иметь на борту такого человека, как вы - все равно что иметь бомбу с тлеющим фитилем. Я не могу позволить себе подобной роскоши.
- Воля ваша, - пожал я плечами, - но что я могу с собой поделать, если меня от этого воротит?
- Можно подумать, что сам я наслаждаюсь такими вещами, - насмешливо ответил Ноттингтон. - Но, в отличие от вас, доктор, я умею держать себя в руках, когда на меня смотрят подчиненные. Как видите, я немногого от вас требую. Кроме того, я совершенно убежден, что эти неприятные меры необходимы для сохранности корабля и команды. И за это убеждение я готов отвечать когда угодно - карьерой и головой перед адмиралтейством и моей совестью перед господом богом. А вот чем вы готовы заплатить за своё? Вам жаль, что Дженкинса наказали? Насколько жаль? И на что бы вы пошли, чтобы это предотвратить?
- Вы разумеете, готов ли я подставить собственную спину? - уточнил я с кривой улыбочкой. Ладони взмокли от пота, а шейный платок ни с того ни с сего вдруг сдавил мне горло. - Прежде всего, вы не имеете на это полномочий, да и с какой стати...
- Так я и думал. А то жалеть страждущих каждый горазд, особенно если ему это ничего не стоит. Полагаю, вы меня поняли, доктор. Ступайте и подумайте о нашем разговоре. Не смею задерживать вас более.
И не дожидаясь, пока я выйду, капитан вновь занял свое законное место за рабочим столом.

* * *

С пылающими ушами, устремив взгляд себе под ноги, я прошествовал через всю верхнюю палубу обратно к себе в каюту. К сожалению, по пути мне попались несколько человек из вечерней вахты. Должно быть, они от души порадовались, глядя на меня. Жизнь на судне однообразна и скучна, а тут какое-никакое, а все-таки развлечение. Но это меня сейчас занимало в последнюю очередь. Я поспешил захлопнуть за собой дверь и повернуть ключ в замке. Только тогда пришло чувство относительной безопасности.
По всем признакам, у меня опять начинался приступ черной меланхолии. Давненько такого не было, с год, пожалуй... Да и с чего бы ей быть раньше, на "Эрмитаже", среди таких же католиков, как я сам... Это обстоятельство, как я теперь понимал, в нашем с Ноттингтоном противостоянии тоже сыграло не последнюю роль. Эх, вернуться бы сейчас в капитанскую каюту... Как всегда, я нашел достойный ответ на слова оппонента только после окончания спора. Скажем, вот что я хотел бы ему заявить, хвати мне на это духу:
- Мне страшно, капитан, видеть перед собой на столе человека, у которого не только кожа, но и мышцы на спине порваны в клочья...
- Стыдитесь, сэр, - вновь зазвучал в голове насмешливый голос, - неужто вы, судовой хирург, не привыкли к подобному зрелищу?
- То были раны, нанесенные противником, капитан, то была жертва во имя короля и бога...
- А это жертва во имя субординации, если вам угодно. И вообще, кто вы такой, чтобы меня учить?
- Человек, сэр, имеющий естественные права в глазах божьих. И Дженкинс, которого вы, по собственному признанию, подвергли истязанию за поступок, который сами же и одобряете - такое же человеческое существо, как вы и я...
- Сам он, между прочим, уверен в абсолютной правомерности моих действий. Спросите, если не верите. И зайди об этом открытый разговор, вся команда была бы на моей стороне, доктор. Вы заступаетесь за того, кто не нуждается в вашей жалости. Лучше бы оценили его самообладание, этот человек умеет с достоинством принимать положенное. Поверьте, вам есть чему у него поучиться.
- С достоинством принимать бесчестье? Забавный оксюморон. У вас, англичан, своеобразное чувство юмора...
- Браво. Поздравляю вас, сэр. Раньше вы хотя бы не лгали самому себе. С обновкой вас, доктор...
На этой реплике воображаемого собеседника на меня накатила такая невыносимая тоска, что, оборвав мысль на середине, я быстро опустился на колени, вытащил из-под койки сундучок с окованной железом крышкой, повернул ключ в замке и извлек на свет божий предмет, который терпеливо дожидался там своего часа и уже изрядно покрылся пылью. А именно пинтовую бутылку мутно-зеленого стекла, припрятанную именно на такой случай. Другого лекарства, увы, не существовало...
Через четверть часа, когда содержимое бутылки уменьшилось на треть, мне стало чуть легче. Нет, вру. Легче не стало, но стало всё равно. Теперь я осмелился додумать свою мысль до конца. Вот что я хотел бы сказать Ноттингтону, оставшись с ним наедине, сказать тихо-тихо, пряча глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом:
- Да творите вы, сэр, на этом богоспасаемом судне, что вам заблагорассудится. Не настолько мне жаль этого вашего Дженкинса, чтобы из-за него портить себе жизнь. Только меня, ради всего святого, не заставляйте в этом участвовать. Когда я такое вижу, МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ЭТО МЕНЯ...

Октября восьмого дня, десять утра.
Волнение 5 баллов. Сильная качка.

Как ни странно, я почти спокоен. В последние дни все было тихо, Ноттингтон обращался ко мне как ни в чем не бывало, и мне даже начало казаться, что все случившееся - не более чем досадное недоразумение, которое вряд ли когда-нибудь повторится. А может быть, мне передалась чужая радость. Утреннее событие взбудоражило всех, такие праздники на море случаются не часто. В пять утра замеченный по правому борту английский фрегат подал сигнал "Имею на борту груз депеш". Господи, как мгновенно ожило всё судно, какими глазами провожала команда увесистые тюки, перенесенные двумя матросами в капитанскую каюту... Ноттингтон, правда, ничем не выдал своих чувств. Но насколько мне известно, он холост, состоит в переписке только с Адмиралтейством и не ожидает от своих корреспондентов ничего хорошего... Я даже пожалел его, потому что человек, в сущности, он достойный, экипаж его боготворит, и если бы только не предмет нашей тогдашней беседы... Ладно, не буду сейчас об этом думать, в кои-то веки и у меня легко на душе... Конечно, все было бы намного проще, будь у меня возможность исповедоваться...
Увы. До ближайшего католического священника - сотни и сотни морских миль, а до самого захудалого храма - и того дальше. Сам виноват, надо было все-таки подыскать себе местечко на судне, где принята латинская вера, а не протестантская - порождение старого многоженца Генриха, черт бы его побрал... Строго говоря, сам я не чувствую себя ни тем и ни другим, так уж вышло. Слишком пестрая у меня родословная. Моя матушка - испанская еврейка, чья семья была крещена сразу же после изгнания мавров с Пиренейского полуострова. Отец был вообще родом из Фландрии, и тоже выкрест поневоле. Думаю, им нашлось о чем поговорить при первой же встрече... В Испании родня матушки занимала высокое положение, и вскоре молодожены перебрались на ее родину - в Кордову. Однако ни она, ни отец никогда не были подлинными католиками, ибо втайне семья продолжала исповедовать свою поруганную веру, от которой ее под страхом смерти заставили отречься два столетия назад. Именно на этом, как я начал понимать позже, мать и отец в свое время сошлись, и именно это легло в основу их союза. И я привык к домашним обрядам, совершаемым тайком даже от соседей, но при этом был крещен, с детства ходил к мессе, и такое положение вещей меня вполне устраивало...
Я сидел у себя в каюте, листая лабораторные записи, когда мое занятие прервал непривычно деликатный стук в дверь. Юнга, младший мичман?
Еще больше я удивился, когда в ответ на мое "не заперто" в дверях возник не кто иной, как Дженкинс. Сроду бы не подумал, что этот человек, не обделенный от природы ни силой, ни ростом, способен так стучаться...
- Доброе утречко, сэр, - вежливо сказал он, глядя на меня с каким-то странным выражением на лице. Но я не придал этому значения.
- Доброе, сержант, - ответил я, - как вы сегодня?
- Да вот саднит немного, сэр, я оттого вас и потревожил...
Дженкинс, как и большинство моряков, относился к самой сложной категории пациентов - не от нехватки терпения или выносливости, а скорее от их избытка. Такие люди скорее язык себе откусят, чем пожалуются на свое состояние. А потом положение оказывается настолько запущенным, что лучше бы терпения они проявляли чуточку меньше, а благоразумия - больше. И слова в разговоре с ними надо подбирать очень осторожно. Ни в коем случае не говорить "боль", " недуг", "жар", "лечение" и тому подобное, от этих слов они мгновенно замыкаются, и тогда к ним уже не подступиться. "Саднит", "недомогание", " разморило", "подлатать" - вот более подходящий для них лексикон. И достоинство может иногда обернуться недостатком...
- Идемте в лазарет, сержант, я должен на вас взглянуть, - сказал я, вставая из-за стола и с хрустом потягиваясь, - сами видите, тут у меня и одному не развернуться...
И тут его взгляд упал на торчащее из незапертого сундука горлышко бутылки. Что греха таить, вчера пришлось-таки снова прибегнуть к этому средству. Я покраснел и захлопнул крышку.
- Простите, сэр, позвольте спросить, что там у вас за выпивка? - неожиданно спросил Дженкинс, и я сразу почувствовал, как он напрягся. Странно, уж от сержанта, при его деликатности, я не ожидал подобного вторжения в мою частную жизнь. Но все-таки я решил ответить.
- Коньяк, сержант, он у меня еще с лучших времен. Вечерком можете заглянуть, я вас угощу, - добавил я в порыве великодушия, - узнаете, что это такое...
- Прощения просим, сэр, - ответил он, еще больше помрачнев, - но только дайте-ка вы мне эту бутылку от греха подальше, я уж найду случай незаметно кинуть ее за борт...
- Что? - опешил я, - Дженкинс, что вы себе позволяете? Я всегда был добр с вами, и рассчитывал на подобное к себе отношение... Вам что, не нравится, что я его предпочитаю вашему сомнительному рому или элю? Это мое частное дело, черт возьми. Да будет вам известно, эта бутылка - последнее, что у меня осталось в память о французском флоте...
- Вот именно поэтому, сэр, - ответил сержант, терпеливо переждав мои крики. И тут я наконец заподозрил неладное.
- Что случилось, сержант? - спросил я севшим от волнения голосом, - не тяните душу, ради господа нашего...
- Война, сэр, - тихо ответил он, глядя мне прямо в глаза, - война с Францией.

(дописано того же числа, в одиннадцать вечера.
Килевая качка, волнение 6 баллов .)

Весть, принесенная Дженкинсом, настолько меня ошарашила, что я безропотно позволил ему забрать бутылку, про себя горячо моля бога, чтобы на этом все и закончилось. После его ухода я долго сидел как пришибленный. В голове было абсолютно пусто. Что теперь прикажете делать? Куда прятаться? И если бы дело было только в бутылке... Впрочем, отсиживаться в каюте все равно не получится, служба есть служба... Может, не так все и страшно, в конце концов я на борту недавно и ничего худого сделать еще не успел...
Утешившись этим сомнительным доводом, я взял себя в руки и отправился в лазарет.
Верхняя палуба гудела, как растревоженный улей. Может, это только моя мнительность, но готов поклясться, что двое встреченных матросов из дневной вахты проводили меня какими-то странными взглядами. И даже послышался за спиной сдавленный смешок... Или все-таки показалось?
На мое счастье, у дверей лазарета уже ждал очередной мичман, бледный как смерть и явно только что вернувший назад свой завтрак. Он встретил меня преданным взором, в котором ясно читалось, что плевать ему на мое вероисповедание, происхождение и жизненные правила, если только я смогу (и желательно поскорее) унять его бунтующий желудок. Все-таки в моем положении есть и хорошие стороны... Я преисполнился к парнишке такой любовью, что не только немедленно и собственноручно высыпал ему в глотку требуемое снадобье, но даже позволил отлежаться на койке у себя в лазарете, пока окончательно не отпустит. И я был щедро вознагражден за это.
В благодарность за лечение и нечаянную передышку мичман поведал мне немало интересного. Оказалось, что новости я узнаю задом наперед - война-то началась, как выяснилось, совсем недавно, а вот вызвавшие ее политические перемены имели место быть намного раньше...
Согласно полученным депешам, его Величество король Яков Седьмой Шотландский и Второй Английский более таковым не является, а на престол взошел ярый протестант Вильгельм Оранский. И, если я правильно понял, он уже официально подтвердил свободу вероисповедания всех неангликанских протестантских направлений - но не включил в эту декларацию католиков. Молчание, которое воистину красноречивее всяких слов. Вскоре в Лондоне состоялась пышная коронация, в ходе которой новый государь горячо поклялся защитить от гонений протестантскую веру.
Господи, меня бы кто теперь защитил... И с капитаном я уже успел повздорить из-за какой-то ерунды, и патер Уилкс, при котором я пару раз не сдержался, теперь делает вид, что со мной незнаком... Или все-таки рано бить тревогу?
Кто боится порки, тот все равно что выпорот, говорят англичане. Что-то в этом есть. В конце концов, устав терзаться мрачными мыслями, я решил занять чем-нибудь голову. Слава богу, есть лабораторные записи, есть журнал, и притом все это, что греха таить, основательно запущено... Как говорится, не было бы счастья...
Я торопливо перекусил на камбузе (по дороге туда и обратно стремясь привлекать к себе как можно меньше внимания). По возвращении в лазарет, тяжело вздохнув, оглядел хаос на письменном столе. И наконец почти силой усадил себя за труд, отчетливо вызвавший в памяти наименее аппетитный подвиг Геркулеса. Оставалось утешаться тем, что по крайней мере мне, в отличие от мифического героя, не приходится сидеть за прялкой, облаченным в женское платье...
Быть героем - занятие неблагодарное. Как мало было в его жизни радостей, славы и побед. И как много монотонного тяжелого труда, боли, грязи и унижений...
Ладно, хватит бездельничать, сэр. За работу, и пусть упомянутый достославный полубог послужит вам в том примером...
...Средство оказалось столь действенным, что я и не заметил, как наступил вечер. Правда, вначале сильно мешал шум голосов на палубе, должно быть экипаж обсуждал последние новости. Я встал, задраил окно и снова погрузился в работу. К десяти вечера в глазах начало двоиться от усталости. Только тогда я позволил себе прерваться и с удивлением обнаружил, что на душе и правда полегчало. С чувством честно выполненного долга я задул свечи и запер дверь лазарета. Чуть пошатываясь от качки и усталости, добрался до каюты. Глаза слипались, но впервые за долгое время я чувствовал себя так, будто какой-то вывихнутый сустав в душе встал на место. И даже прикладываться к бутылке, слава богу, для этого не понадобилось... Господи, спокойной тебе ночи, ты уж помягче со мной, ладно? Аминь...


Октября одиннадцатого дня, восемь вечера.
Штормит, косой дождь, ветер норд-норд-ост.

Черт бы побрал эту бесконечную качку, из-за которой у меня в лазарете побилась часть посуды. Как ни старайся закрепить на своих местах все, что можно и нельзя, обязательно следует новый толчок, и очередная склянка летит на пол. Ругаясь сквозь зубы, я собрал осколки и как мог навел у себя порядок. Пожалуй, хватит на сегодня, все равно в такую собачью погоду никто ко мне не сунется без крайней нужды.
Однако нет худа без добра. Боюсь сглазить, но последние дни прошли относительно спокойно. Первое время я был постоянно настороже, но долго так выдержать невозможно, к тому же никаких признаков опасности заметно не было. В конце концов, в который раз обругав себя за мнительность, я занялся своими обычными делами, и если бы не отсутствие бутылки в сундучке под койкой, можно было бы подумать, что мне просто привиделся дурной сон. Я уж, грешным делом, пару раз вспоминал недобрым словом Дженкинса, зря загубившего мои последние запасы живительной влаги. Ром меня решительно не устраивает, никак не могу к нему привыкнуть...


Октября двенадцатого дня, четыре часа пополудни.
Почти полный штиль. Ясно. Тепло.

... - Время наказаний, сэр.
Я вздрогнул и помотал головой, отрываясь от журнала. Сегодня работать было одно удовольствие, палуба под ногами не ходила ходуном, чернила не расплескивались, показавшееся после долгого перерыва солнце пригревало совсем не по-осеннему. Я потихоньку начал клевать носом. Голос мичмана вернул меня к действительности так неожиданно, что я даже не уловил смысла сказанных слов:
- Что, простите?
- Пожалуйте на шканцы, сэр, - терпеливо повторил белобрысый парнишка, глядя не по возрасту серьезными глазами, - вас одного дожидаются...
Ей-богу, услышь я эти слова в качестве приговоренного, это потрясло бы меня не больше, чем сейчас. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы не показать перед мальчиком своего состояния. Но, боюсь, он все же понял, что со мной творится, потому что всю дорогу упорно изучал носки своих сапог.
Ясное голубое небо. Легкий ветерок, облачка, крики чаек. Залитая солнцем верхняя палуба. И привязанный к вантам полуголый человек.
...Или я уже умер, господь рассмотрел мое дело, и за грехи свои я был ввергнут в ад, где отныне снова и снова меня будут заставлять смотреть на ЭТО...
- Доктор! Вы меня слышите?
Слышу, капитан. К сожалению, потерять сознание мне не удалось. Сквозь звон в ушах я разобрал приказ, приблизился к мостику и получил в протянутую руку лист казенной бумаги.
Джереми Шелли. Двадцать один год. Пьяная драка, неподчинение начальству, порча казенного имущества. ЧЕТЫРЕ ДЮЖИНЫ.
- Вы не сделаете этого, сэр, - раздался в тишине чей-то срывающийся голос. И прошло несколько долгих секунд, прежде чем я осознал, что эти слова произнес я сам.
- Я вас не расслышал, повторите, пожалуйста, - голос капитана звучал совершенно как раньше, разве что металла в тоне чуть добавилось.
Я заставил себя взглянуть на него. Презабавное, должно быть, я являл собой зрелище - пять футов пять дюймов роста, запрокинутая кверху рыжая голова, сверкающие на носу очки. А надо мной на мостике - капитан, спокойно ожидающий моего ответа. Только очень внимательный зритель заметил бы странное подергивание его левого века, будто он пытался подать мне знак... или, может быть, он просто щурился от ветра...
- Это неоправданное зверство, - выдавил я наконец, - я не буду в этом участвовать.
- Вы отказываетесь выполнять приказ? - уточнил голос сверху.
Ответить на прямо поставленный вопрос мне не хватило духа.
- Сэр, я боюсь, что...
- Отказываетесь или нет, доктор?
Я в отчаянии обернулся в сторону приговоренного, будто ожидая от него невесть какого знака, снимающего грех с моей совести. "Ведь вовсе не обязательно умрет, - шепнул тихий голос внутри головы, - два против одного, что выживет... Не делай глупостей, тебе здесь служить и служить..."
Я опустил голову. Взгляд уперся в аккуратно выведенные буквы приговора. ЧЕТЫРЕ ДЮЖИНЫ.
Вы когда-нибудь бывали в мясной лавке, капитан?
- Четыре дюжины - это прямое убийство, - произнес я, умирая от страха, - я отказываюсь.
На шканцах стало очень тихо. Я отчетливо расслышал плеск волн за бортом, скрип палубы и прозвучавший над всем этим голос капитана:
- Вот вы и возьмете на себя одну дюжину, сэр.


* * *

... Почему я спокоен? Или это дурной сон? Только во сне я бы осмелился вести себя подобным образом...
- Вы не имеете права, - заговорил я, все отчетливее сознавая, что очнуться от этого сна мне не суждено, потому что я не сплю, - я джентльмен и обладаю неприкосновенностью...
Последние слова прозвучали совсем уж неубедительно. Капитан ответил скучным голосом, подчеркнуто глядя не на меня, а вбок:
- Уже не обладаете, сэр. Потрудитесь оставаться на своем месте, этому человеку сейчас понадобится ваша помощь. Вы сопроводите его в лазарет и обработаете раны. Теперь ему предстоит получить только три дюжины, так что за него можете не беспокоиться. Подумайте лучше о себе. Вам стоит приготовить заранее все необходимое, чтобы завтра кто-нибудь мог оказать помощь вам самому. Затем Джексон конвоирует вас до каюты, где вы останетесь под стражей до утра. Так как вы джентльмен, вы не будете забиты на ночь в колодки, и вам не придется плести себе кошку - за вас это сделает Дженкинс. Приготовьте обрезок линя, чтобы было что взять в зубы. Кроме того, завтра утром вам помогут раздеться для наказания, вы имеете на это право. И мой вам совет - проявите мужество. Боцман, можете начинать.
... Кто боится порки - все равно что выпорот... Если даже смотреть на это выше моих сил, что же будет утром...
Ничего, скоро узнаю...
Я не мог оторвать глаз от спины Шелли. Должно быть, так же завороженно приговоренный к повешению смотрит на рею, где его сейчас вздернут. Помощник боцмана взял в руки кошку и отступил на пару шагов для замаха.
Резкий свист. Звук удара, как плеск вылитой из ведра воды. Девять отчетливых следов поперек лопаток. Хриплый стон.
- Раз, - прозвучал голос боцмана.
- Выдержи, как мужчина, - серьезно посоветовал человек с кошкой и отвел руку для второго удара.
Тело наказуемого выгнулось дугой, а руки судорожно стиснули выбленки вантов. На этот раз Шелли удалось сдержать крик. Новые девять полос на спине налились кровью.
- Два.
Замах. Свист. Стон.
Замах. Свист. Крик.
И снова, и снова, и снова...
Я давно потерял счет ударам, я оглох от пронзительных воплей жертвы, новые и новые страшные полосы раз за разом перечеркивали окровавленную спину, а конца все не было видно. И я знал, что теперь уже никуда не денусь - буду стоять и смотреть.
Стоять и смотреть...
Стоять ...
И тут размеренные звуки наказания прервал грохот мушкетного выстрела. Он прозвучал откуда-то сзади, из-за спин столпившейся на шканцах команды. На лице одного из матросов отразилось безмерное удивление и обида. Он прижал руку к груди, будто пытаясь заслонить от чужих взглядов расплывающееся по рубашке алое пятно. Затем беззвучно рухнул на палубу лицом вниз.
И тут же, без перерыва, грянули две пушки.
Уже ничего не понимая, я обернулся назад.
Люди вокруг меня заметались, канониры бросилась к пушкам, кто-то из офицеров выхватил шпагу и ринулся вперед, прямо навстречу вооруженной, разношерстной, улюлюкающей толпе, невесть откуда появившейся на шканцах. Его тут же сбили с ног и затоптали, будто и не заметив препятствия. В мгновение ока нападавшие заполонили палубу, а из-за их спин все прибывали и прибывали новые. Завязался бой.
Команда дрогнула и подалась назад, сметаемая отлаженными ударами наседающих на нее людей, вооруженных абардажными палашами, кавалерийскими саблями, пиками, мушкетами и какими-то громоздкими, допотопными пистолями, которые, однако, действовали еще вполне исправно...
Капитан, пробивающийся сквозь топпу атакующих с обнаженной шпагой в руке, что-то хрипло кричал, обращаясь к своим, но за звуками царившего на палубе хаоса его не было слышно. Снова ударила пушка, шканцы и ют заволок едко пахнущий пороховой дым. Я прижался спиной к фальшборту, почему-то даже не пытаясь пригнуться, слишком велико было потрясение. Как потом оказалось, такое поведение было наиболее разумным, хотя меньше всего в ту минуту меня занимала собственная безопасность. В ужасе я увидел, как за спиной Ноттингтона выросла гигантская черная фигура, а вслед за этим на его голову обрушился удар длинного багра...
- Вы окружены, джентльмены. Бросайте оружие. И поживее, пока я не передумал.
Эти слова произнес скучноватый будничный голос, принадлежащий выступившему вперед небольшого роста господину, который, в отличие от своих людей, был одет вполне пристойно. Табачного цвета камзол с позументами, явно не с чужого плеча. Круглое, гладко выбритое лицо, небольшое брюшко и лысина. Белые пухлые руки сложены на груди. Пальцы украшены парой перстней. Не будь я свидетелем только что происходившей бойни, я мог бы принять его за преуспевающего горожанина или чиновника. Безмятежные серые глаза с искренним интересом следили за оставшейся на ногах командой. На палубу полетел мушкет. Потом другой. Третий. Глухо звякнула брошенная сабля. Через минуту оружие побросали все, а у замешкавшегося офицера шпагу выбили из рук пистолетным выстрелом. Он скорчился и прижал покалеченную руку к груди, не смея закричать.
- Браво, господа. Я знал, что мы поладим, - кивнул человек в табачном камзоле. - Разрешите представиться - Бартоломью Финч, новый капитан этого судна.

* * *

И тут со стороны вантов прозвучал насмешливый хрипловатый голос.
- Ты не представишь команде даму, Барт? - лениво произнес невысокий темноволосый юноша с очень бледной кожей, ярким ртом и веселым выражением лица.
Все головы повернулись к нему, но общее внимание нисколько не смутило говорившего. Он продолжал стоять как стоял, небрежно облокотясь на ванты, в двух шагах от повисшего на веревках Шелли, будто не замечая его.
- Тысяча извинений, Бонни, - ответил толстяк совершенно серьезно. - Джентльмены, перед вами наш квартмейстер, прекраснейшая из женщин, когда-либо занимавших эту должность - мисс Бонни Гроган...
- Просто Бонни, - улыбнулся юноша и снял шляпу. Завязанные в пучок волосы блестели на солнце, как темный переливчатый шелк. Теперь она была потрясающе хороша, и совершенно некстати я ощутил, как у меня перехватило дыхание, а сердце застучало в два молоточка. И, должно быть, не только у меня. Все находившиеся на палубе мужчины так и впились в нее глазами, разом забыв о только что завершившейся бойне, проломленных головах и выпущенных кишках своих товарищей.
- Ну что, джентльмены, - вновь заговорила девушка, вдоволь насладившись произведенным эффектом, - кто из вас хочет к нам присоединиться? Если нет, говорите, не бойтесь. Дадим одну из шлюпок, и можете убираться восвояси, силой никого не держим... Да, кстати - где судовой врач?
- Я здесь, сударыня, - ответил я, остро почувствовав неуместность подобного обращения - тут, среди пороховой гари, валяющихся на палубе еще теплых тел и тошнотворного запаха крови, - доктор Боргес, к вашим услугам.
- Ну, доктор, к вам сказанное не относится. Довольно нашим ребятам умирать под ножом вчерашнего мясника. Вы останетесь независимо от вашего желания. Не ссорьтесь с командой, и вам тоже ничего не будет грозить - а если что, жалуйтесь прямо мне...
- Прости, что прерываю тебя, Бонни, - подал голос Финч, - но осталась еще одна формальность. Джентльмены, кто из вас бывший капитан?
Помедлив, один из матросов молча указал на Ноттингтона, оставшегося лежать на том месте, где его оглушили ударом багра. После пары ведер забортной воды тот очнулся и тут же попытался сесть, да, видно, закружилась голова, и ему удалось только приподняться на локте. Никто не спешил помочь ему, и к стыду своему должен признаться, что и я тоже не решился это сделать - отчасти из страха за него самого, так как мое поведение могло не понравиться новому капитану. Наконец, стиснув зубы, он все-таки заставил себя подняться на ноги, опираясь на пушечный лафет.
- Ваше имя, сэр, - деловито осведомился Финч.
- Капитан Ноттингтон, - ответил упрямец.
Финч удивленно вскинул брови, но сказать ничего не успел, так как Бонни, до сего момента не встревавшая, вдруг сделала несколько шагов вперед, рассматривая пленного таким взглядом, что даже я, стоящий в стороне, залился краской.
- Прости его, Барт, - произнесла она, на миг обернувшись, - он того стоит. Что с ним делать, решим завтра. А теперь, красавчик, - обратилась она к Ноттингтону, - прояви-ка галантность и проводи меня до моей каюты.
- Отказывать даме не в моих правилах, - ответил тот, помедлив лишь самую малость, - но на сей раз, сударыня, боюсь, что у меня ничего не получится.
И тут он совершил ошибку : позволил себе откровенно улыбнуться.
Через секунду руки Ноттингтона оказались скручены за спиной, а мощный удар под ложечку заставил его согнуться пополам. Двое верзил (один из них - негр, нанесший ему давеча удар по голове) не стали дожидаться ответа оскорбленной дамы, при которой, видимо, служили чем-то вроде телохранителей. С головы капитана упали треуголка и парик, и я увидел его собственные волосы, каштановые и густые, по длине не уступавшие волосам Бонни.
- Мальчики, срежьте с вантов падаль, - спокойно сказала девушка, не двигаясь с места, - и привяжите взамен вот этого. Я сама с ним разберусь.

* * *

Еще час назад я люто ненавидел капитана и, разумеется, был бы рад, если бы кто-нибудь немного поубавил гонора ему самому. Но теперь, когда дошло до дела, я понял, что не хочу этого больше. Слишком тяжело было смотреть, как этот ладный, рослый человек, вечно одетый как на парад, вечно с легкой усмешкой в уголках губ, с хрипом повис на руках своих мучителей, разевая рот в безнадежной попытке сделать вдох. Две руки - белая и черная - одновременно рванули с его плеч капитанский мундир, только градом рассыпались по палубе оторванные пуговицы. Затрещало голландское полотно рубашки - как всегда безукоризненно чистой и накрахмаленной, и капитан впервые предстал перед командой полуголым. Уверен, что одежду эти люди разорвали напоказ, в том не было никакой нужды, хорошая рубашка и мундир наверняка бы им пригодились, но унизить пленного было для них важнее.
Даже сейчас Ноттингтон пытался сохранять достоинство. Почти сразу же он выпрямился и встал ровно, демонстрируя зрителям широкую грудную клетку и плечи, поросшие рыжеватым волосом. По толпе пробежал ропот. С моего места мне было отлично видно лицо Бонни.
Взгляд, которым она ощупывала пленного, оставался точно таким же вожделеющим, как и пару минут назад. И это было страшнее, чем если бы ее глаза выражали ненависть. Не в силах выносить это зрелище, я резко прикусил себе ладонь. Боль слегка отрезвила меня.
Между тем кто-то из пиратов перерезал веревки на руках бесчувственного Шелли, и наказанный мешком сполз на палубу. Его тут же оттащили в сторону и оставили так, не позаботясь даже проверить, жив ли он. А к тому месту, где он только что был привязан, уже подталкивали Ноттингтона. Низложенный капитан успел немного прийти в себя. Стряхнув руки конвоиров, он сам прошествовал по палубе, как по садовой дорожке во время променада, встал к вантам и взялся обеими руками за выбленки.
- Можете не привязывать, - донесся до меня его спокойный голос.
Нетрудно было догадаться, что за этим последует. Не снизойдя до ответа, Бонни кивнула телохранителям, и запястья капитана одновременно обвили два тонких линя. Мерзавцы еще и затянули их туже, чем требовалось, не заботясь о том, что будет чувствовать их жертва спустя каких-нибудь десять минут. Видимо, это было уже неважно. Я с содроганием понял, что шансы капитана выбраться живым из этой переделки стремительно сокращаются.
Бонни между тем тоже сбросила камзол, чтобы он не стеснял движений, и осталась в длинном вышитом жилете поверх рубашки. Все тайны женского тела, бесстыдно обрисованные тесными штанами и тонким полотном сорочки, открылись моим глазам. Клянусь, у меня тут же вылетело из головы все происходящее, и в тот миг я бы, наверное, не заметил даже внезапно наступившего конца света. Правда, в защиту Бонни следует сказать, что вряд ли она нарочно стремилась к такому эффекту. Ее одежда, шитая на мужчину, просто не могла не открывать всего того, что порядочной женщине следовало бы прикрыть.
Так или иначе, почувствовав на себе мужские взгляды, девица только досадливо мотнула головой, как молодая кобылка, отгоняющая слепня, и взметнувшиеся темные волосы еще усилили это сходство. Ей сейчас было не до зрителей, она явно старалась для самой себя. Нетерпеливо вытянув руку назад и в сторону, она прищелкнула пальцами. Кто-то из своих вложил ей в руку длинный плетеный хлыст, вроде тех, что используют объездчики и барышники на конном рынке. С виду довольно тонкий, он выглядел не так уж страшно, но мне самому доводилось видеть, как мгновенно смирялась самая строптивая лошадь, получив пару ударов таким хлыстом.
Внутри у меня все перевернулось. Меня охватило совершенно детское желание броситься к Бонни и умолять ее отменить пытку, потому что такого не заслуживает даже самый бесчеловечный мерзавец, сколько бы грехов не было на его совести. Но стоявший рядом со мной помощник капитана, видимо поняв все по моему лицу, без лишних слов стиснул мне руку повыше локтя и уже не отпускал.
Тогда я сделал последнее, что мог - крепко зажмурился.
Это оказалось не лучшим решением. Заняв место зрения, остальные чувства тут же бросились восполнять утрату, и теперь я сильнее чувствовал запахи палубы - гной старых ран, смолистый аромат досок, смрад давно не мытых тел, пороховую и табачную вонь, отчетливее слышал каждый шорох, каждый скрип, каждое произнесенное слово.
Вот установилась оглушительная тишина. Раз, два, три - четко простучали каблуки маленьких сапог. Резкий свист, от которого я вздрогнул всем телом, потом чмокающий звук удара - и всё.
- Кричи! - приказала женщина. - Тогда оставлю в живых.
Снова свист, снова звук хлыста, впечатавшегося в голое тело. И снова тишина.
- Я сказала - кричи! Кричи, черт бы тебя побрал!
Удары посыпались один за другим с бешеной скоростью, я уже слышал сбившееся дыхание Бонни, но ответа не было.
- Бонни, тебя сменить? - скучающе спросил Финч.
- Отстань, - выкрикнул женский голос, дрожащий не то от злости, не то от усталости, - сама справлюсь.
Снова начался этот жуткий, мягкий, чмокающий град. Я молил небеса, чтобы Ноттингтон был уже без сознания.
И тут я отчетливо уловил воцарившийся на палубе новый запах. Запах свежей крови. Его не спутаешь ни с каким другим.
Не выдержав, я открыл глаза. Лучше бы я этого не делал. Когда я увидел спину капитана, по-прежнему держащегося на ногах, мои давешние мысли о мясной лавке показались мне просто нелепыми. Ни один мясник так не испортит кусок бифштекса, почти превратив его в кровавые лохмотья.
С поразившей меня самого силой я вывернул руку из пальцев зазевавшегося помощника капитана, ринулся прямо к измученной, вспотевшей, задыхающейся женщине и упал к ее ногам.
- Мисс, умоляю вас, довольно. Этот человек был с вами неучтив, но он уже наказан за это. Проявите милосердие, оно подобает сильному, а вы ведь наверняка такая. Позвольте мне оказать ему помощь, пока еще не слишком поздно.
И, не зная, как еще убедить ее, я схватил ее свободную левую ладонь, маленькую, белую и потную, и прижал к своим губам.
Октября тринадцатого дня, десять утра.
На море волнение, сколько баллов - не знаю, ветер зюйд-вест, очень влажно и душно

Я шел по разгромленной палубе. Двигаться приходилось, огибая спящих вповалку пьяных и зажимая пальцами нос, чтобы не упасть в обморок от невыносимого смрада. Отдраить или хотя бы замыть палубу от крови никто вчера не позаботился. Победители ограничились тем, что побросали трупы за борт, причем не поручусь, что среди наших не было одного-двух, в ком еще теплилась жизнь. Разумеется, новые хозяева меня к ним не подпустили, приказав заняться своими ранеными. Бедняга Шелли отправился за борт вслед за остальными, и был ли он мертв - я теперь уже не узнаю. Потом, я подумаю об этом потом.
Лазарет забит до отказа. Кровь, гной, смрад разлагающейся плоти, вонь экскрементов и неистребимый запах рома. Если бы не ром, умерших вчера во время операции было бы больше. Один из пациентов, не выдержав боли, попытался пырнуть меня ножом, но, по счастью, промахнулся. Я даже не смог бы прикрыться, потому что руки были заняты щипцами, которыми я выковыривал из него пулю. Я его не виню - сам на его месте поступил бы так же.
За одну ночь "Решительный" превратился в пловучий содом, и в бывшие офицерские каюты было лучше не соваться. Мне хватило одного раза, когда от увиденного желудок чуть не вывернулся наизнанку. Потом, все потом...
Наконец, пошатываясь от усталости, я добрался до собственной каюты. Пока что она числилась за мной, но как надолго, я уже не смел загадывать. Заранее распланированная жизнь осталась в прошлом.
- Доброе утро, сэр, - приветствовал я Ноттингтона, представ на коммингсе.
Бывший капитан опозоренного судна лежал ничком на длинном рундуке, вывернув голову вбок. Он был бос, в одних штанах, а выше пояса начиналось месиво из подсохшей крови и поврежденных мышц. Вчера я, изрядно хлебнув для храбрости, обработал его спину. Только тут он наконец потерял сознание, чего с ним не случилось ни во время порки, ни даже позднее, когда с помощью одного из матросов я на руках отволок его сюда. Сейчас, взглянув на пациента свежим взглядом, я невольно усомнился, не напрасны ли были вчерашние усилия. Капитан пылал в жару, глаза его ввалились, губы были покрыты сероватым налетом. Но он опять был в сознании и смотрел прямо на меня.
- Что ... что наверху? - прохрипел мой подопечный, стараясь лишний раз не двигать шеей.
- Что? - тупо переспросил я. - Знаете, сэр, раньше я полагал, что нахожусь в аду. Но, оказывается, это не было даже чистилищем...
- А-а... - протянул больной, - мы уже наблюдаем в действии... естественные права человека? Похоже, увиденное не очень-то пришлось вам по вкусу... Что с командой? Только не врите.
- Трое решили переметнуться, сэр, - честно ответил я, - прочих высадили на острове неподалеку, там часто проходят торговые суда. Если повезет - останутся живы...
- Кто... трое? - нечеловеческим усилием капитан чуть повернул голову, - имена?
Я на миг ощутил себя доносчиком, но он и вправду имел право знать.
- Чейни, Маккормик и Стивенс, - не без труда произнес я, утешая совесть тем, что теперь Ноттингтон все равно не властен над новоиспеченными предателями.
Он только скрипнул зубами, точно как вчера, когда я в первый раз прикоснулся к его ранам.
- Откуда они взялись, когда вокруг все было чисто... - пробормотал он себе под нос, так что при желании вопрос можно было счесть риторическим. Но я все-таки решил ответить.
- Подошли на шлюпках, сэр. С того самого острова.
- Сколько их было?
- Не знаю, сэр.
Капитан негромко, но тяжело выругался.
- Но дозорный-то на мачте... ослеп он, что ли...
Я только пожал плечами. Этот вопрос и мне приходил в голову.
Помолчав, Ноттингтон снова взглянул на меня. В щетине, покрывавшей его подбородок, я заметил пару седых волосков.
- А со мной что решили? - поинтересовался он бесцветным голосом.
- Еще не знаю, сэр, - признался я, - Бонни требует вас повесить... Но Барт уперся, и пока дело застопорилось... Я просил за вас...
- Ну и зря, доктор, - устало ответил Ноттингтон, уткнувшись лбом в доску, - вместо быстрой смерти обрекаете меня на медленную. Сунут в шлюпку и пустят в море - чайкам на закуску... Лучше уж сразу.
- Мне позволят вас выходить... может быть, - беспомощно произнес я, стоя над его пышущим жаром телом, - Барт сказал, что позже пришлет за мной. Нужно поговорить...

Того же числа, шесть часов пополудни.
мертвый штиль, жара.

...Стивенс заявился за мной только после шестой склянки, когда я уже вконец извелся и начал подумывать, не следует ли самому напомнить о себе. Но я слишком боялся встрять не вовремя и всё окончательно испортить. Оставалось терпеливо ждать.
В лазарете двое умерли - видимо, обеззараживающие средства не помогли. Скрипнув зубами, я приказал себе считать, что виной тому были их давешние запущенные раны - что отчасти являлось правдой. Оба умерших оказались из стана победителей, но это обстоятельство было слабым утешением. Лейтенант Стоунз, с раздробленной выстрелом кистью руки, метался в жару на подстилке из соломы, и меняя ему повязку, я сморщился от сладковатого запаха гниения. Ампутировать и немедленно, иначе отправится вслед за рукой. Неужели еще несколько дней назад я желал этому человеку всех кар небесных за его жестокость и самоуправство? Каким глупым детским капризом показалась мне былая обида. К тому же с тех пор мои представления о жестокости и самоуправстве несколько изменились...
Влив в глотку полубеспамятного Стоунза пинту самого крепкого пойла, каким только удалось разжиться, я велел двум моим помощникам поднять его на стол, привязать намертво и держать в четыре руки. Дал ему закусить обрезок линя (мелькнули в памяти слова капитана, сулящего подобное благо мне самому, и тут же пропали - было не до того). Под страшное мычание, вырывающееся из стиснутых зубов пациента, я взялся за тяжелую работу. Действуя почти хладнокровно, срезал лохмотья мертвой плоти, потом аккуратно перепилил кость. Накладывая повязку, я поймал себя на том, что подобная бесчувственность уже вошла у меня в привычку, и это было хуже всего. Кажется, я вплотную придвинулся к черте, за которой хирург превращается в мясника. Тряхнув головой, я отогнал непрошенную мысль. И тут дверь лазарета без стука распахнулась. Не тратя слов, заглянувший Стивенс кивком поманил меня за собой.
- Джим, - осторожно спросил я его, оказавшись на верхней палубе, - вы не знаете, что они решили?
- Нет, сэр, - отозвался он, - но, будь моя воля, я бы еще вчера самолично вздернул нашего принца Уэльского...
- Я думал, команда его любит... любила, - поспешно поправился я.
- Любила? Да послушай он меня двумя днями раньше, сэр, и покойный Джерри сейчас был бы жив, как мы с вами.
- О чем вы, Джим? - удивился я.
- Джерри был мой земляк, сэр, из Норфолка. Совсем зеленый новобранец, здоровье не ахти какое, и к рому непривычный, потому что из строгой семьи... Вот его и развезло тогда сразу, начал буянить, поломал пару стульев, а тут на беду боцман... И готово дело - четыре дюжины... Я пытался все это разъяснить старшему помощнику, сэр, да разве меня кто станет слушать... - добавил он с горечью, подводя меня к двери бывшей капитанской каюты. - А, ладно, что уж теперь... Вас ждут, сэр. Входите, не робейте...

* * *

...Что ж, по сравнению с верхней палубой здесь было почти пристойно... Только массивный стол, за которым я сам сидел несколько дней назад, теперь оказался уставлен бутылками, полными и пустыми, там и сям на блюдах и прямо на столешнице лежала снедь, частью уже явно испорченная из-за сильной жары. Над столом жужжали мухи. Солнечный луч, протянувшийся по всей ширине каюты, освещал доски настила с грязными следами сапог, запыленный ковер и груду сваленных в угол мушкетов. И все-таки некая последняя грань неряшества еще не была перейдена, словно я попал во второразрядный бордель, где захламленность помещения пытаются возместить роскошью обстановки.
Первым предметом, привлекшим здесь мое внимание, была не кто иная, как Бонни, спящая пьяным сном на угловом диванчике прямо поверх покрывала, в полной амуниции и даже не сняв сапог. Как ни странно, это было довольно трогательное зрелище, и будь момент более подходящим, я бы охотно полюбовался ей. Безмятежное матовое личико с чуть приоткрытым ртом, быстро бегающие под опущенными веками глаза. Совсем молоденькая, чуть за двадцать, во сне она выглядела совершенным ребенком. Невозможно было поверить, что порванные мышцы и запекшаяся кровь на спине злосчастного капитана - ее рук дело...
- Хороша малышка, не правда ли, сэр?
Я вздрогнул от неожиданности. До сих пор неподвижно сидевший в дальнем углу новый хозяин кабинета поднялся мне навстречу. Легко преодолев пространство тесной каюты, Бартоломью Финч встал рядом со мной и тоже устремил взгляд на спящую женщину. Удивительное дело, я не заметил в его глазах похоти, скорее какую-то отеческую нежность и заботу.
- Это тот редкий случай, сэр, когда за тяжелый труд человеку и впрямь воздается сторицей, - продолжал он как ни в чем не бывало, кивнув в сторону Бонни. - Я подобрал ее девять лет назад в трущобах Дублина, выкупил у хозяйки одного дрянного заведения, куда захаживает только последняя шваль. Видели бы вы ее тогда, доктор - тощая, как ободранная кошка, руки в цыпках, а ругаться уже умела так, что любого пьяного матроса могла вогнать в краску. Но при том очень бойкая, сэр, и умная, как дьявол - по глазам было видно... Я сам отмывал ее в пяти водах, пока не сошла вся грязь. Заставлял спать в постели и есть ножом и вилкой, а то она все норовила забиться в угол, как дикое животное. Учил этого чертенка грамоте и счету, и за одно это мне, по справедливости, уже полагается райское блаженство - знали бы вы, сэр, что это за упрямица... Полгода я пальцем к ней не прикасался, пока она сама не пришла ко мне однажды ночью. И не думайте, что квартмейстером поставил ее я - нет, команда выбрала. Эта женщина в деловых вопросах обставит любого мужчину. Только вот злобы, на мой вкус, в ней многовато - но что вы хотите, с таким-то прошлым...
Я только пожал плечами, не зная, какого от меня ожидают ответа.
- Ладно, идемте за стол, - прервал сам себя Финч, - располагайтесь. Вот сюда, левее, только отодвиньте тарелки. Выпить хотите?
Не решаясь рассердить его отказом, я молча кивнул. Под испытующим взглядом гостеприимного хозяина было очень неловко, и пришлось отпить чуть не половину из предложенного мне бокала. От крепкой выпивки тут же закружилась голова - сказывались усталость, жара и нервное напряжение. Но я и впрямь почувствовал себя свободнее.
- Вы знаете, зачем я посылал за вами, доктор? - тут же задал прямой вопрос Финч.
- Да, сэр, - кивнул я, - вы хотели сообщить мне свое решение относительно бывшего капитана.
- Вообще-то мне захотелось поболтать, а с Бонни это не очень-то получается, - улыбнулся Финч. - Но раз уж вы сами об этом заговорили...
Я снова не нашелся, что ответить.
- Между прочим, по моему скромному мнению, этот ваш Ноттингтон сам виноват в своей беде, - немного помолчав, добавил новый капитан "Решительного".
- Да, - согласился я, - ему не следовало дразнить Бонни.
- О чем вы, доктор? - удивился Финч, - я имел в виду захват судна. Сказать вам, какое обстоятельство помогло нам в первую очередь?
- Скажите, - попросил я.
- Вообще-то, обстоятельств было несколько, - признал Финч, - одиннадцать дней назад мы сели на банку у этого чертова острова. Нашу посудину разнесло первым же штормом. Запасы продовольствия подходили к концу. И когда в зоне видимости показался военный корабль, мы уже не раздумывали. На штурм мы решились с отчаяния - лучше быстрая смерть от пули, чем медленная от голода и жажды. Подошли к вашему левому борту вплотную, и, представьте себе, почти не встретили сопротивления...
- Вся команда была занята происходящим на шканцах, - кивнул я.
- Именно, доктор. И я их не виню. Экзекуция - на редкость увлекательное зрелище, даже дозорный на мачте не устоял перед таким соблазном...
Я скрипнул зубами и мысленно поклялся, что если Ноттингтон когда-нибудь узнает об этом, то не от меня.
- Скажите, доктор, - продолжал Финч, - насколько вам дорога жизнь этого человека?
Заданный самым мирным тоном, этот вопрос тем не менее заставил меня насторожиться. Готов поклясться, нечто подобное я уже слышал от кого-то - и совсем недавно...
- Уж конечно не дороже моей собственной, если вы это имели в виду, - нервно ответил я, - а почему вы спрашиваете?
- Если желаете, чтобы он остался в живых, я готов пойти вам навстречу. Сколько ему нужно дней, чтобы встать на ноги? Три, четыре? Пусть. А там дадим ему шлюпку, запас провианта - и allez! Так, по крайней мере, у него будут шансы уцелеть.
- А чего вы хотите взамен?
- Не сочтите за труд, подойдите и взгляните на Бонни еще раз.
Я послушно встал, приблизился к спящей и добросовестно изучил ее лицо. Не разглядев там ничего нового, я пожал плечами и вернулся на свое место.
- Ее историю вы теперь знаете, - подал голос Финч. - Как вы думаете, сэр, чего больше всего на свете должна желать такая женщина?
- Мести, - ответил я не колеблясь, - она зла на целый свет.
- На сильную его половину, - уточнил мой собеседник, - не забывайте, она выросла в борделе. Если у нее и были друзья, то только среди женщин...
- Вы хотите сказать, - медленно произнес я, - что этой девочке нужен кто-то, кому она могла бы вернуть свой долг? Мужчина, и притом не слишком стойкий... иначе никакого удовольствия...
- Вы неглупый человек, - признал Финч, - я не обманулся в своих ожиданиях. На захваченных нами торговых судах подобных мужчин было в избытке, но последний из них погиб вчера во время штурма. Теперь решайте сами, сэр. Вас никто не принуждает силой, предпочитаю обходиться без этого. Загнанный в угол человек опасен, а я хочу спокойно есть свой хлеб и не опасаться, что вместо микстуры вы подсунете мне крысиного яду. И не судите о Бонни по тому, что видели вчера. Вас-то калечить ей нет никакого интереса, да и как судовой врач вы нужны нам живым и здоровым. Ступайте и взвесьте всё, я вас не тороплю...

* * *

... Ну уж нет, повторял я себе, в сгустившихся сумерках пробираясь наощупь по палубе к себе в каюту, - хорошенького понемножку. Конечно, я отвечаю за жизнь и здоровье членов команды, пусть даже команды больше не существует... И капитан, при всех своих недостатках, скорее внушал мне добрые чувства... Хотя...
Я остановился в нерешительности. Право же, доктор, язвительно шепнул тихий голос в глубине души, у вас на удивление короткая память. Вспомните, какое зрелище являл собой Дженкинс, когда его уложили к вам на стол. Вспомните несчастного Шелли, которому капитанские рвение и пристрастие к дисциплине в конечном итоге стоили жизни. Парень был моложе вас на семнадцать лет...
Не забудьте, из-за чего, собственно, "Решительного" постигла столь плачевная участь. Слишком увлекательное зрелище, даже дозорный на мачте не устоял... А может, все-таки сказать Ноттингтону об этом...
Нет, хватит, он и так достаточно наказан. Его нынешнему положению не позавидуешь. Помилуют пираты - не помилует трибунал, после такой-то позорной сдачи судна, при явном численном преимуществе... Что он скажет в свое оправдание - что команде было просто не до того, и потому ее захватили врасплох? А репутация среди сослуживцев ... лучше об этом не думать.
И если на то пошло, он честно расплатился за свое упрямство. Если даже и выживет - рваные шрамы на спине будут всю жизнь о себе напоминать, ноя к дождливой погоде, как и любые раны... Вот только ТАКИМИ шрамами не похвастаешься перед потомством...
Что же касается меня самого... Да, от сегодняшней расправы меня спасло чудо. Но я не забыл, как пытался он тогда потолковать со мной в кабинете. Ясно же, что то было вовсе не желание покуражиться - он хотел остудить мою дурную голову, чтобы я не навредил самому себе. Да будь он вправду таков, как я о нем думал, разве стал бы меня увещевать и удерживать? А как он подмигивал мне с капитанского мостика, пытаясь предупредить в последний раз...
Остановившись перед коммингсом, я вздохнул. Нет, простите великодушно, сэр, но всему есть предел. Ваша жизнь мне не дороже собственной шкуры. Да и потом, если бы дело было только в этом... Пираты - народ такой, еще решат, чего доброго, что между нами что-то есть...
Ноттингтона я застал уже сидящим на рундуке. Правда, держался он очень осторожно, стараясь не двигаться лишний раз, но теперь было совершенно ясно - пошел на поправку.
- Какие новости, доктор? - спросил он, подняв на меня глаза. Взгляд был определенно живее, чем давеча утром.
И я почувствовал, как тщательно возведенное мной сооружение из разумных доводов разлетелось, как карточный домик.
Прокляв себя за слабость, я вошел и притворил за собой дверь.
- Все в порядке, капитан, - медленно ответил я, - вас оставят в живых.

Октября четырнадцатого дня, вечером.
Мертвый штиль, жара.

... - Стыдитесь, сэр, вы слабее ребенка.
Прозвучавшие над головой слова не коснулись сознания. Я был занят несравненно более важным делом - изо всех сил пытался сделать вдох. Получалось плохо.
Такое со мной было только однажды, в детстве, когда я по глупости схватился на кухне обеими руками за раскаленное блюдо с бараниной и попробовал его приподнять. Как и тогда, от страшной боли перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы. Я хотел крикнуть - и не мог.
- Да знала бы я, с кем связываюсь, - в голосе Бонни звучала откровенная досада, - эх ты...
Я устышал легкий шорох - истрепанная розга полетела на пол.
- Ладно, черт с тобой. Отдыхай.

* * *

... Накануне, хмуро излагая ей и Финчу условия, на которых готов заключить сделку, я упорно глядел в пол. И теперь я тоже не мог видеть выражения ее лица. Но не слишком погрешу против истины, если предположу, что в обоих случаях на нем не было написано ничего, кроме нетерпения и скуки. Дело в том, что у нас с ней уже успели возникнуть кое-какие разногласия. Вот теперь я убедился, что она действительно провела детство в борделе, больше подобных фантазий набраться ей было неоткуда... И теперь понятно, чем еще, кроме древесины и пресной воды, успел запастись на острове отряд, сопровождавший пленных...
- Нашему капитану ни слова, - оговорил я прежде всего.
- Бывшему капитану, - уточнила Бонни.
- Да, простите... бывшему... и еще...
- Что такое?
- Мисс Гроган настаивала... но...
- В чем дело, сэр? - терпеливо спросил Финч, - говорите, не бойтесь.
- Не хочу раздеваться ниже пояса, - объяснил я, - поймите, мне уже не пятнадцать...
- Барт, он что, смеется над нами? - возмутилась Бонни, - еще чего выдумал! Не хотите, сэр, так бы сразу и сказали...
- Бонни права, доктор, - признал Финч, - или вы даете свое согласие, или нет. Нельзя наполовину держать слово.
- Ревнители честной игры, - буркнул я себе под нос.
- Что ты сказал? Барт, он мне надоел, право, ну его совсем...
- Стойте, мисс Гроган, - поспешно сказал я, - согласен.

* * *
... Если бы кто-нибудь сказал мне неделю назад, для чего именно я заявлюсь нынче в бывший кабинет Ноттингтона... Впору посмеяться, если бы не цель визита.
Тот самый массивный письменный стол с резными бортиками по краям, только очищенный от лишних предметов и застеленный куском парусины... Удобнее места и впрямь не найти. У Всевышнего, как я уже убедился, своеобразное чувство юмора.
Блестящие мокрые прутья в бадье. И девушка с нежным овальным личиком, со сложенными на груди маленькими ручками, с любопытством наблюдающая за моими попытками держаться независимо. Страх и смятение жертвы - это самое интересное.
Ну и черт с тобой тогда. Я заставил себя поднять взгляд и встретиться с ней глазами. Решительно подойдя к столу, взялся за отвороты камзола. Не глядя, сбросил его на пол, потом отправил следом жилет, стянул через голову рубаху. Наконец, отвернувшись, расстегнул штаны, сдернул их и улегся лицом вниз. Руки вытянул вперед и крепко взялся за бортик.
- Я к вашим услугам, мисс Гроган.
Она не ответила. Дважды скрипнули подошвы сапог, пахнуло терпким молодым потом, и на правое запястье легла петля из грубой шероховатой веревки, так что рука оказалась плотно притянута к бортику. Лежать стало неудобно.
Сопя, Бонни пропустила линь через столбики и затянула узел.
- Я не сбегу, мисс Гроган.
Снова тишина. Новая петля обвила левую руку и туго затянулась сбоку, скрипнул второй узел. Надо признать, ручки у нее оказались сильные - запястья сразу же заломило. Бонни удовлетворенно вздохнула и отступила на пару шагов.
Теперь мне не было ее видно, и снова, как тогда на палубе, я весь обратился в слух. Хотя вокруг было жарко и душно, голая кожа пошла мурашками.
Сзади послышался плеск воды, потом негромкий свист, заставивший меня вздрогнуть - но удара не последовало, только град холодных капель обрушился на кожу. Ну давай же, не томи...
Снова протяжный свист, но не рядом, а где-то сбоку. Приглушенный смешок. Мокрое прикосновение - она примеривалась. И сразу же, без предупреждения - короткий взвизг лозы и жгучая, невыносимая боль, будто по ягодице полоснули раскаленным железом. Я взвыл и рванулся вскочить.
- Лежи!
Я хотел крикнуть, что передумал, что терпеть такое невозможно, я отказываюсь от нашего уговора, и пусть себе забирают незадачливого капитана и делают с ним что хотят... Но второй удар заткнул мне рот, и я захлебнулся собственным криком.
- А, вот как мы запели, - в голосе девушки послышалась улыбка, - ничего, милый, это только начало...
- Нет! Хватит! Не могу больше...
- Это тебе только кажется. А если вот так!
Я закричал в полный голос, диким, неприличным воплем, уже не стыдясь никого и ничего. И снова, и снова, и снова. Клянусь, я уже не помнил, сколько мне лет, кто я таков и как меня угораздило попасть сюда, под эти режущие, хлесткие удары, казалось, напрочь сдирающие кожу... Не знаю, сколько продолжалось это безумие. Время остановилось, мир исчез, не было ничего, кроме моего кричащего и бьющегося на столе тела. Именно тела, потому что все эти несколько невыносимых минут у меня не было души, и я ничем не отличался от неразумной твари... И вдруг все закончилось.
- Стыдитесь, сэр...
Еще с минуту ушло на то, чтобы выровнять дыхание. Мокрый и дрожащий, как загнанная лошадь, я никак не мог поверить в свое избавление. Впрочем, надолго ли...
- Когда женщина рожает, - нравоучительно произнесла Бонни, - она кричит громче. Ни один мужчина не вынес бы такого, уж ты мне поверь. Вы готовы визжать, как недорезанные свиньи, всего лишь загнав занозу себе под ноготь.
Говори, говори, ради бога, что хочешь, лишь бы только этот кошмар не возобновился, мысленно воззвал я к ней.
- А теперь, милый, я хочу спросить тебя кое о чем. Только не ври. Хуже будет.
Обойдя стол, она оказалась в поле моего зрения. Демонстративно потянула из воды свежий прут.
- Ты когда-нибудь захаживал в дом терпимости?
Я молча кивнул.
- Сколько раз?
- Не помню, - растерялся я - и тут же взвыл от новой боли.
- А ты попытайся, - посоветовала Бонни, - ради самого себя.
- Раз пять или шесть, - быстро ответил я, - клянусь, это все.
- Тогда считай, что на сегодня ты легко отделался...
- Нет! - заорал я в ужасе, но было уже поздно.
- Вот тебе пять! Вот шесть! А пойдешь снова, вспомни, как тебя нынче приласкала Гроган!
Последний удар вышел таким злым, что я, рванувшись изо всех сил, чуть не вывихнул связанные руки.
- Ну ладно, доктор, - произнес слегка запыхавшийся голосок, - за прием я с вас денег не возьму...

* * *

Убедившись, что больше мне ничего не грозит, я осторожно расслабил скрученные судорогой мышцы.
- Мисс Гроган, - попросил я, - отвяжите меня и оставьте одного. Мне нужно прийти в себя.
- В другой раз не указывай, - одернула она меня, видимо больше для порядка, так как голос звучал вполне мирно, - жди, когда сама отпущу.
- Хорошо, мисс Гроган.
Веревки упали с рук. Я терпеливо дождался, пока за ней захлопнется дверь, и только тогда осторожно выпрямился.
Как ни странно, ноги держали. Всю заднюю поверхность тела жгло немилосердно, достанось и спине, и даже бедрам, но я понимал, что худшее еще впереди. Прежде всего я осторожно натянул штаны. Это далось нелегко. Смаргивая слезы, я склонился над столом, опираясь на руки, и ждал, пока отпустит.
Сейчас мне придется выйти на палубу и вернуться в лазарет. Никто не неволит, но обязательно нужно посмотреть двоих, самых тяжелых - рассчитывать на чью-либо помощь не приходится... Нет, глупости, не то... Что же, доктор, так теперь и будем делать вид, будто НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ?
Команда наверняка все знала заранее, а если бы и нет, все равно, не услышать моих криков люди не могли - тут тебе не дом с каменными стенами. Сейчас выйду, никто особо не удивится - Бонни новую игрушку завела, эка невидаль... Да не придавайте значения, сэр, не вы первый, не вы последний... Забудьте. До следующего раза.
Нет. Тогда новый приступ тоски придется лечить уже не выпивкой, а пистолетной пулей.
СЛУЧИЛОСЬ. Вы подверглись бесчестью, сэр, назовем вещи своими именами. И то, что вы пошли на это добровольно, вовсе не является утешением.
Так. Что дальше? Вы можете принять это - или нет. Покончить с собой - или стиснуть зубы и продолжать жить, в надежде, что завтра что-то в вашей жизни может измениться. Можете превратиться в животное - или оставаться человеком. Выбор есть всегда.
... Вот так же, наверное, лет десять назад думала Бонни, сидя где-нибудь на полу в одном из номеров заведения и тупо рассматривая свои испачканные кровью юбки...
Замычав сквозь зубы, я крепко зажмурился и помотал головой, отгоняя непрошенную мысль. Нет. Нельзя. Иначе она меня одолеет. И вот тогда уже точно крышка. Смирюсь со своей участью и даже начну находить в этом удовольствие... Вы этого хотите, сэр? Тогда вперед.
Кое-как я подобрал с пола одежду и, страшно ругаясь, натянул ее на себя. Охая и преодолевая соблазн опираться по пути на мебель, добрался до коммингса. Ничего. Терпимо. Пройдет.
Пора в лазарет. Большая склянка с противовоспалительной мазью стоит на второй полке справа. Хватило бы на десять таких, как я.
Врачу, исцелися сам...

Октября шестнадцатого дня, шесть утра.
Волнение 2 балла, сильное похолодание, ясно.

- Ну, присядем на дорожку, - с улыбкой предложил Ноттингтон.
Я улыбнулся в ответ. Сидеть, конечно, я мог уже давно, разве что чувствовал при этом некоторое неудобство. Мой собеседник знал, почему, но не знал, так сказать, первопричины - Бонни сдержала слово.
Когда позавчера я заявился к себе в каюту, держась неестественно прямо, опытный глаз капитана тут же вычислил истину. Мой пациент уже почти пришел в себя - оттого что, как доверительно сообщил мне, он терпеть не может болеть. Вообще Ноттингтон был чуть словоохотливее обычного, как это часто бывает с выздоравливающими, но даже вида не подал, что со мной что-то не так. Просто молча уступил мне рундук - единственное место, где можно лежать ничком, а сам перебрался в подвешенную к перекрытию офицерскую койку. Я не был уверен, что ему уже можно там спать, но выбора не было, да он бы и не стал слушать.
По вполне понятной причине я полночи не сомкнул глаз. Валяясь без сна и с завистью прислушиваясь к его негромкому храпу, я невольно усмехнулся, представив ситуацию со стороны. Вот теперь мы определенно поймем друг друга - общие беды сближают...
Наутро капитан сам объявил, что вполне здоров, и начал собираться в дорогу. Зная его характер, я только молча кивнул и отправился на камбуз. По любой, даже пиратской, табели о рангах мне наверняка полагалось место в кают-компании, но сесть за стол вместе с Бонни было выше моих сил. Кроме того, я надеялся, что на камбузе в такой ранний час еще смогу позавтракать, не привлекая излишнего внимания утренней вахты.
К сожалению, этой надежде не суждено было сбыться. На скамью, к своему удивлению, я уселся почти безболезненно. Здесь собралось восемь человек, и хотя семеро приветствовали меня вполне радушно и даже пододвинули кружку эля, я был вовсе не рад этому. Ибо восьмым оказался Хоуп, старший канонир и на редкость неприятный человек. Мастерское владение ремеслом и крепкие кулаки позволяли ему вытворять порой вещи, которых не простили бы другому. К тому же, как истинный кокни, он был остер на язык, а жизнь моряка слишком скучна и монотонна, чтобы пренебрегать любым, самым незамысловатым развлечением. И теперь, поймав на себе его цепкий взгляд, я понял, что влип.
- Как поживаете, доктор? - окликнул он меня самым дружелюбным образом.
- Благодарю, хорошо, - буркнул я, демонстративно занявшись своей кружкой, хоть и знал, что это не поможет.
- Вот как? А мне-то показалось, вы сегодня занедужили, сэр, - произнес он подчеркнуто вежливо, и добавил какое-то словечко на лондонском жаргоне, смысл которого я не разобрал, но легко угадал по смущенно-веселым лицам команды. Никто из зрителей не желал мне худого, а двоим я даже оказывал как-то мелкую помощь. Но, готов поклясться, глядели они на меня в ту минуту точь-в-точь как сорванцы на школьного учителя, которого они не слишком-то боятся.
Скрипнув зубами, я поднялся было из-за стола, чтобы уйти, но почему-то это было встречено уже откровенным смехом присутствующих.
- Я же говорил, ребята, что доктор сегодня будет завтракать стоя, - невозмутимо произнес Хоуп, - скажите, сэр, почему вас высекли вчера, точно юнгу? Мы уже и так, и этак пытались угадать, а иные даже сделали ставки... Пожалейте их денежки, сэр, ответьте...
- Боюсь, джентльмены, вы напрасно тратили время, - ответил я, заставив себя поднять на него глаза, - а вам, Хоуп, я охотно отвечу. Меня высекли потому, что я оказался слабее и не имел при себе пистолета, чтобы пристрелить обидчика. Таков наш мир, Хоуп, и прав в нем только сильный. Никогда не знаешь, что ждет тебя за углом. А вы, как я вижу, и сами сейчас не вооружены. Берегитесь, судьба переменчива...
Кто-то из слушателей неуверенно хихикнул, за ним другой, третий, и этот новый взрыв веселья заставил кокни на секунду растеряться.
- Ах, ты... - начал мой противник, но я перебил его, обернувшись к остальным:
- А теперь, господа, позвольте мне вас покинуть. Мне неприятно ваше общество.
И передо мной мгновенно образовался проход.

* * *

Не знаю, сыграло ли роль то обстоятельство, что на корабле сплетни разносятся со скоростью ветра, или еще по какой причине, но после этого случая я несколько раз ловил на себе задумчиво-одобрительный взгляд бывшего капитана. И теперь, когда пришло время расставаться, он позволил себе двусмысленную остроту именно потому, что хотел показать свое расположение. Так шутить он позволял себе только с близкими людьми, а с прочими держался подчеркнуто вежливо, от старшего помощника до последнего матроса.
Мы оба стояли у фальшборта, глядя на болтающуюся в воде шлюпку. Сегодня я оценивал шансы Ноттингтона на выживание чуть выше, чем в тот день, когда собственноручно втирал смесь серой соли и уксуса в его окровавленную спину. Сейчас капитана вряд ли узнали бы даже его сослуживцы. За прошедшие дни он оброс бородой, обгорел на солнце, а на его нынешнюю одежду не позарился бы и бродяга. Но зато он был жив и здоров и держался вполне уверенно.
- Ничего не забыли, сэр? - спросил я, чтобы скрыть смущение.
- Не судите о людях по себе, доктор, - ответил Ноттингтон. - Я-то вовсе не склонен к рассеянности. И знайте, я никогда не заблуждался относительно бедлама, который царит у вас на складе препаратов, в лаборатории и особенно в отчетных документах. Впрочем, - добавил он, забираясь на планшир, - мы с вами еще вернемся к этому вопросу... советую вам заранее навести порядок, чтобы не сгореть со стыда во время проверки...
- Когда? - тупо спросил я, в ужасе прикидывая, не поразил ли моего командира внезапный приступ безумия.
- Имейте терпение, доктор, - пропыхтел тот, начав спускаться по штормтрапу, - всему свое время...
И, подмигнув мне напоследок, он молча продолжил свой спуск.


Того же числа, позже.
Волнение 4 балла, норд-норд-ост.

- Ну что, доктор, я вижу, после отъезда вашего экс-капитана вы уверились в своей безнаказанности, оттого и начали распускать язык.
- Напротив, мисс Гроган. Я уверился, что наказания мне не избежать ни при каких обстоятельствах, будь я даже смирным, как ягненок. Вот отчего я начал распускать язык.
Наш разговор происходил на верхней галерее, в уголке, где Бонни подстерегла меня по пути в лазарет и приперла к стене в прямом и переносном смысле слова.
- Так значит, вы не отрицаете, что трепали мое имя в компании матросов на камбузе?
- Ваш информатор слегка погрешил против истины, мисс Гроган. Впрочем, я всегда подозревал, что у Бена Хоупа плохая память, - выстрелил я навскидку - и по глазам Бонни понял, что попал.
- И что же вы сказали на самом деле?
- Вам это очень интересно, мисс Гроган?
- Отвечай, а то сейчас пожалеешь.
- Хорошо, хотя какая мне разница, когда пожалеть - сейчас или потом... По моим словам, я был наказан потому, что оказался слабее своего обидчика. Разве это не так?
- И что хотел бы пристрелить его... ее, если бы мог.
- Не отрицаю, мисс Гроган. А вы полагаете, что после всего случившегося я стану питать к вам добрые чувства?
Она тряхнула волосами и негромко, мелодично рассмеялась. Я уже привык, что этого ее смешка следует опасаться больше всего на свете.
- Станешь, миленький, станешь. Приходи после восьмой склянки, я тебе растолкую, как это делается...

* * *

Вот теперь время работает на нее, мрачно твердил я себе в течение целого дня, занятого обычной лекарской рутиной. Заставить человека несколько часов томиться ожиданием - отличный прием. К концу уже и о смертной казни начнешь мечтать, как об избавлении. Кроме того, на сей раз я знал, что меня ждет, и это тоже не улучшало настроения. За полчаса до назначенного срока я поймал себя на раздраженной мысли о том, что вызывающее поведение - вовсе не признак храбрости и что мне следует получше следить за языком. Видно, до полной капитуляции оставалось совсем немного. Интересно, насколько меня еще хватит...
Тосковали по исповеди, сэр? Что ж, вот вам исповедальня, где солгать не удастся при всем желании. И хотя Гроган не католический священник, но всё же ирландка, из единоверцев. Да, в другой раз надо быть осторожней в своих пожеланиях... Господь всеведущ...
...- Я к вашим услугам, мисс Гроган.
Но на сей раз, похоже, она не торопилась. Нарочно встала так, чтобы мне было хорошо видно.
- Знаете, доктор, - задумчиво сказала она, пропуская мокрый прут сквозь кулак, - а давайте побьемся об заклад, на каком по счету ударе вы признаетесь мне в любви...
Я уже усвоил, что пока она обращается ко мне "доктор", все не так страшно. А вот если говорит "миленький", "красавчик" и тому подобное - жди беды...
- Вы не поверите, мисс Гроган, - ответил я как мог спокойно, - но эта мысль и мне сегодня приходила в голову.
- Так может, сразу повинишься? Тогда пожалею.
- Мисс Гроган, - упрямо ответил я, хотя внутренний голос, вопя от ужаса, призывал меня остановиться, - вы, кажется, в прошлый раз что-то говорили о родах... Нельзя назвать меня полным невеждой в этом вопросе. Я принял на своем веку не одного младенца, и большинство, к счастью, живыми и здоровыми. Конечно, мне не оценить мучений, которые испытывает роженица, но вот одно я знаю точно... Как бы ни кричала женщина, разрешаясь от бремени, как бы ни клялась, что больше никогда в жизни не подпустит к себе мужчину - это обещание она забывает раньше, чем заживают раны на ее теле. И слава богу, иначе род человеческий прервался бы.
- К чему эта болтовня? - спросила Бонни уже довольно резко. Сердце забилось чаще. Только спокойно. Только не показывать страха, она же чует его, как чуют собаки, за версту...
- К тому, мисс Гроган, что если даже такая адская боль ни от чего не может отвадить человека, то менее сильная - и подавно. Сейчас-то я готов признать, если потребуется, что вы - воплощенная дева Мария, или что не Англия покорила Ирландию, а наоборот... или что-нибудь в этом роде. Но рано или поздно вам придется меня отпустить. Я залечу раны, и все повторится. Так стоит ли начинать?
- А я все-таки попробую, милый, хорошо?
- М-ммм...
- Хочешь что-то сказать? Говори, не стесняйся. Ну!
- Оооу... Бонни... Бонни, черт бы тебя побрал...
- Что? Я не расслышала. Громче!
- Скажу! Скажу! Да, я тебя ненавижу, чертова девка, и я с радостью разрядил бы в тебя пистолет, будь у меня такая возможность! Вот что я на самом деле думаю! Теперь ты довольна?
- Что? Что? Не слышу. Еще раз! Громче!
- АААААААААА!

* * *
Я запросил пощады уже на девятом ударе. Сужу по ее словам, потому что самому мне, разумеется, было не до счета. Она заставила меня повторить сказанное трижды, прежде чем сменила гнев на милость.
- То-то же. И зачем было упираться? Сказал бы сразу, не пришлось бы терпеть лишнее, - произнесла она наконец усталым, но каким-то умиротворенным тоном, вытирая пот со лба.
К сожалению, я не мог последовать ее примеру, хотя мне самому пот тоже заливал глаза. И, честно говоря, не только пот...
- Бонни, - прошептал я, стараясь голосом не выдать своего состояния, - ну как же ты не поймешь... Это все равно бесполезно. Не много нужно храбрости, чтобы мучить того, кто не может за себя постоять...
И вдруг за спиной воцарилась мертвая тишина. Это испугало меня сильнее, чем все, что мне пришлось испытать за сегодняшний вечер. Я чувствовал, что это затишье перед бурей. Потом раздался легкий шорох - два или три раза. Что-то звякнуло, упав на доски настила...
- Бонни...
И тут она возникла где-то сбоку, как чертик из табакерки. Я скорее ощущал ее присутствие, но видеть не мог. А самое главное, я не видел, есть ли у нее что-нибудь в руках...
- Не много храбрости, говоришь...
- Бонни... не надо...
- Не много храбрости, - прозвучал голос позади меня, - это в точку. Не много храбрости нужно троим здоровенным мужикам, чтобы привязать к кровати пятнадцатилетнюю девчонку и по очереди полосовать розгами. И непременно солеными, чтоб спустить всю шкуру. И чтобы орала погромче и крутилась посильнее - это их распаляет, а иначе они ни на что не способны. А потом завалить ее на эту самую поротую задницу и ... (слово, которое она затем употребила, я не могу и не хочу здесь приводить). Тоже по очереди! Не много храбрости, это верно, зато какое удовольствие... И ты, небось, так развлекался... эти пять или шесть раз...
- Бонни...
- Смотри, кобель! Смотри хорошенько!
И она сделала два шага вперед.
Тот, кто раньше видел эту девушку только одетой, в первый момент оценил бы безукоризненные формы ее тела, и только приглядевшись, заметил некоторые особенности кожи на спине, ягодицах и бедрах...
Господи... тончайшие, но отчетливые белые шрамы, несметное множество, захлестывающие один за другой, и пересекающиеся, как линии на ладони... и хотя выглядели они почти не страшно...
Но через что нужно было ей пройти, чтобы даже теперь, спустя много лет...
- Бонни... Бонни... ПРОСТИ...

* * *
Она не шелохнулась, только дрогнули напряженные мышцы. И я почувствовал, что стало трудно дышать, а сердце подскочило куда-то к горлу...
И еще некоторое неудобство...
- Бонни, - осторожно заговорил я, - если на сегодня всё, может, отвяжешь меня, а? Хватит мне сверкать задницей перед дамой.
Никакого ответа. Да что с ней, боже правый... Я сглотнул, лихорадочно соображая, что делать.
- Впрочем, - добавил я погромче, стараясь придать голосу ехидство, - если с этой стороны я тебе милее, не смею спорить...
И по округлившейся щеке понял, что избрал верный путь.
Она повернулась вполоборота, так что я не успел разглядеть лица, и, сделав несколько бесшумных босых шагов, оказалась у меня за спиной. И тут...
Прямо на иссеченную кожу лопаток опустилось с двух сторон нечто нежное, мягкое, горячее, потом напряженных икр коснулись коленки, круглые и крепкие, как яблоки, и я ошалел от немыслимой, непривычной смеси боли и наслаждения...
Вот теперь я застонал еще громче, чем пять минут назад, а она, вытянув руку, по очереди дернула двумя пальцами за кончики узлов, удерживающих мои запястья - и оба линя, легко развязавшись, упали на пол...
Я закричал в голос, распрямляя спину, обернулся и сгреб ее в свои объятия, судорожные и грубые, потому что терпеть уже не было сил. Подхватив под мышки, усадил на стол. Она не сопротивлялась, дыша так же жадно, как и я, обхватив меня сзади, впечатывая ногти в мои лопатки, ловя ртом мой язык и губы, то ли целуя, то ли кусая...
И сияющие, красные, раскаленные волны сомкнулась над нашими головами.

* * *

- Бо-н-ни...
- Охх... миленький... скажи по чести... я же, в некотором роде, у тебя первая?
- А? - ошарашенно спросил я, от растерянности даже привстав с настила, куда мы оба повалились без сил минут пять назад, - голубка моя, мне уже... гм... немало лет, неужели ты думаешь, что...
- Да я не о том, - нетерпеливо отмахнулась она, - тебя ведь, неженка, за всю жизнь никто и пальцем не тронул, верно?
- Ну... - я смутился, - почти... в детстве попадало, конечно... раза два или три... а ты откуда знаешь?
- По тебе видно. Да и Маккормик рассказывал, как ты чуть не сомлел тогда в первый раз на шканцах...
- Не надо об этом, - попросил я, - не теперь. Я ведь, знаешь, и правда боюсь этого, как чумы...
- Даже смотреть боишься?
- Ну хватит...
- Я не смеюсь, уймись. Оттого и боишься, что самого не драли. Да ты же еще сердобольный вдобавок...
- Бонни, перестань, право. Не будь я сердобольным, не пошел бы в доктора... Ну ладно. Есть еще кое-что.
- А ну-ка...
- Года четыре мне было... сам не помню, мать рассказывала. В Кордове еще, на рынке, шла она со мной через площадь...
- Дальше можешь не говорить. Мужчина, женщина?
- Девушка. Мать говорила, совсем-совсем молоденькая, хорошенькая, ребенок ребенком... смуглая, так что и крови на ней почти не видно... но кричала, как раненый заяц...
- Что ж тебя мать не увела?
- Да ты что, тут же подхватила в охапку и бегом домой, но мне и так оказалось довольно... два дня после этого молчал, уж боялись, онемел начисто... потом отпустило...
- Эххх... Люди-звери... а что делать, миленький, жизнь наша такая ... ну, иди ко мне скорей ...

* * *

- Ну скажи, что распаляет, ведь верно? Я без этого уже не могу. Не ври, будто самому не по душе.
- При чем тут душа... Не нравится мне это, девочка, и все тут. Что-то в этом дурное есть, не по-христиански как-то... это как чужому горю радоваться, понимаешь?
- Праведник выискался... а плотский грех?
- Тут другое...
- А если бы... гм...
- Ну что, Бонни? Давай, теперь-то чего стыдиться?
- А если я тебя сама попрошу...
- Ой, нет, миленькая, вот это не ко мне. Другого ищи, тебе ведь только пальчиком поманить...
- Дурень... иди сюда, я тебе покажу, как насмехаться...
- Покажи... Только повторять потом придется, милая, я непонятливый...
Октября семнадцатого дня, утром
Легкий бриз, ясно.

На сей раз я решил позавтракать на своем законном месте в кают-компании. Тому было несколько причин.
Во-первых, я хотел ее видеть. Глупо рассчитывать, что она остановилась на мне надолго, такую не удержишь и якорной цепью, но... сколько нам суждено быть вместе - столько будем, и дай бог не потерять ни минуты.
Во-вторых, еще менее, чем вчера, хотелось наблюдать физиономии Хоупа и его присных. Пусть перемывают мои тощие кости хотя бы не в моем присутствии. В том, что перемывают уже, я не сомневался. На корабле, дрейфующем в открытом море, нет секретов, не приватности и нет уединения.
В-третьих, но не последних. Хоть я и очень боялся взглянуть в глаза Финчу, но понимал, что сделать это придется, и чем скорей, тем лучше. Предоставить Бонни отдуваться за нас обоих было бы свинством, хоть я и не сомневался, что ей Финч не скажет ни слова. Но не явиться в кают-компанию в то утро - для меня означало бы открыто признать перед командой : НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ. А то, что произошло вчера на рабочем столе, было просто очередным эпизодом в богатой приключениями жизни квартмейстера Гроган.
И все же я нервничал. Я знал, что и мне Финч ничего не сделает тоже. Не я первый, не я последний. Но именно от этой мысли становилось тошно. Вопреки здравому рассудку я хотел стать для нее именно что первым и последним, альфой и омегой, как сказал о себе тот, чье имя произносить у моих соплеменников не принято.
А значит, трусить мне нельзя.
Но моим отважным планам не суждено было осуществиться.
... Ни за что не поверю, что это была случайность. Что из всего экипажа "Решительного", насчитывающего нескольно сотен человек, по пути в кают-компанию мне попался именно Хоуп.
Да он и не пытался сделать вид, что это случайность. Стоял, широко расставив ноги в новеньких сапогах, привалившись к бухте каната, в пяти шагах от двери, к которой я направлялся. Видимо, предпочел действовать наверняка. Попытайся я пройти мимо - он бы просто заступил мне дорогу.
- Вы что-то хотели, Хоуп? - ох, как тяжело глядеть ему в глаза, я даже с близким человеком такого избегаю... Но еще решит, не дай бог, что я его боюсь.
- В точку, док, - весело ответил старший канонир. - Хотел попросить кое о чем. Вы бы вот научили меня... Ну, растолковали, как вам это удается...
- Что удается, Хоуп?
- Ну-у... конфузиться тут нечего, док, оседлать этакую лошадку мечтает каждый... Только вот не каждого она к себе подпускает... разборчива, ужас. Или какие диковинные приемы знаете? Так расскажите, негоже обделять товарищей...
Каким-то чудом мне удалось сдержаться и не ударить его. И дело даже не в том, что драться я не умею совершенно, а он выше на полголовы и тяжелее фунтов на пять... Я почувствовал, что именно этого он и добивается.
ВОТ ТОЛЬКО НЕ КАЖДОГО ОНА К СЕБЕ ПОДПУСКАЕТ...
Я посмотрел ему в глаза. Он радушно улыбался.
- Завидуете, Хоуп? - спросил я. - Боюсь, вам самому если и приходилось раздеваться в присутствии мисс Гроган, то только для других целей...

* * *

- Ну, очухался, красавец, мать твою... Глаза хоть открой...
Я честно выполнил приказ. В нескольких дюймах надо мной маячила отчего-то слегка раздвоившаяся, но все равно бесконечно милая сердцу физиономия Бонни. Разумеется, я тут же попытался сесть.
- Лежи!
- Бонни... оййй... бооольно...
- А, почувствовал наконец, несчастье мое... Ничего, пройдет, голова - она и есть голова, что ей сделается... Хорошо, ты повернуться успел вовремя... Но он-то, скотина, в висок метил...
- Какая скотина?
- Ясно какая. Хоуп. Думал, я не узнаю. Ага, держи карман шире. Явилась в кубрик, глазами зыркнула вот так, я на это мастерица... Все сразу на него указали. Будет ему теперь... по кодексу...
- Чего?
- Эх, повезло же мне с любовничком... простых вещей не знает. Кодекс Филиппса, пиратский, уложение о наказаниях...
- И у вас тоже...? - только и смог я сказать.
- А ты думал, мы без закона существуем, как дикие звери?- покачала головой моя любимая. - Нет, милый, все по предписанию. А в кодексе сказано ясно : ежели кто из команды ударит другого, то получит за это по закону Моисееву ( что есть сорок ударов плетью без одного ) по голой заднице...
Последние слова она произнесла с нескрываемой гордостью.

* * *

- Бонни, погоди... охх...
- А вы, доктор, и впрямь добрый христианин, как я погляжу, - теперь голос звучал с явной прохладцей, - живете по заповеди...
- Какой? - вяло спросил я, ожидая подвоха. Голова гудела уже чуть меньше, но все равно было несладко. Мне бы впору валяться с мокрой тряпкой на лбу, а я притащился к ней в каюту и надоедаю дурацкими просьбами. Именно это я прочел в ее глазах, когда рискнул встретиться взглядом.
- Какой-какой... Если тебя ударили по левой ягодице, подставь правую...
Я пропустил мимо ушей этот кощунственный каламбур, сейчас было не до того.
- Бонни, ну послушай. При чем тут заповеди. Пойми, я себя чувствую дамой, за честь которой мстит рыцарь... А надо бы наоборот, ты не находишь?
- Да я и сама себя могу защитить не хуже мужчины, - польщенно хмыкнула Бонни, приняв мои слова как комплимент.
- А ты обо мне подумай, милая. Не видишь разве, на что ты меня толкаешь? Если уж я сам не могу ему ответить как следует, то хоть ты меня не срами своим заступничеством.
- Да пойми же наконец, - разозлилась моя любовь, - ты тут ни при чем! Кодекс есть кодекс, один раз дашь слабину - и всё. Поверь, этих жеребцов иначе в узде не удержать. Думаешь, почему они меня поставили квартмейстером? Потому что я спала с половиной из них? Ну что ж, не с половиной, но всякое бывало, я этого от Барта не скрывала никогда, а от тебя и подавно не собираюсь. Но на должность меня выбрали не поэтому. Парни знают, что я хоть и стерва, но умная, в людях разбираюсь и всегда отличу зачинщика от человека, которого просто подбили на драку. Что я никогда никого без вины не велю привязать к мачте, никого не забью насмерть и не покалечу. Они мне доверяют, понимаешь?
... Ох, слышал, слышал я совсем недавно что-то очень похожее, и даже помню, от кого...
- Бонни, для меня это позор. Из нас двоих мужчина - я, а не ты. Дай мне разобраться с ним самому.
- Да что ты мне тут командуешь, - не выдержала Бонни, - я квартмейстер, я назначаю наказания, и даже капитан не смеет это оспорить. А ты кто такой?
- Ах да, - медленно произнес я, вставая, - простите, мисс Гроган, я забылся. Я всего лишь судовой врач и вдобавок ваш мальчик для битья. В таком случае не смею спорить. Кстати, у меня уже там все зажило, и ежели понадобятся мои услуги - посылайте за мной в любое время.
- Дурак! - крикнула она в мою удаляющуюся спину. Я вышел и притворил за собой дверь.

* * *

Я отправился к Финчу. Глупо было рассчитывать, что он вмешается. Но хоть попытаться, чтобы совесть потом не так мучила. Даже двусмысленность моего положения почти перестала меня волновать. Что уж теперь, в самом деле...
Немного потоптавшись перед дверью, я наконец решился постучать. Потом еще. Подождал, прислушиваясь. И когда уже решил, что просто не застал хозяина, изнутри послышалось нечто похожее на "войдите". Я вошел.
Барт был тяжело, основательно пьян. Не знаю, сколько кружек ему для этого понадобилось, но таким я его еще не видел. Впрочем, руки его слушались, а голос прозвучал как обычно, когда он предложил мне садиться и указал на соседнее кресло. Оставалось подчиниться. Я деликатно потупился, чтобы не пялиться на своего визави и почти пустую бутылку, украшающую стол. А сколько их уже под столом, оставалось только догадываться...
- Вы насчет Хоупа? - поинтересовался он, избавив меня от необходимости ступать на скользкую дорожку объяснений.
- Да, сэр, - обрадовался я, - я подумал, вы же капитан... вы главный на судне, - добавил я совершенно как маленький ребенок, пытающийся подкупить взрослого грубой лестью. Но ничего другого в голову не пришло.
- Видите ли... На пиратском судне капитан и квартмейстер, - (показалось или он слегка поморщился?) - имеют равные полномочия... Выпейте, - добавил он неожиданно, пододвинув мне кружку, - это нетронутая, я только что налил...
Господи, если уж он передо мной пускается в объяснения - дело дрянь... Значит, пьян мертвецки, только держится покуда...
- Благодарю, - ответил я и сделал несколько больших глотков, отрезая себе путь к отступлению. Больная голова тут же выразила свое недовольство, и весьма ощутимо. Плевать, потерпим.
- Не буду приводить вам никаких доводов в защиту кодекса, - снова заговорил Финч, - во-первых, это уже наверняка сделали за меня... другие... А во-вторых, сэр, не хочу лгать - меня самого с этого воротит. Если подчиненный - скотина, этого не исправить никакими плетьми, будь их даже не сорок, а тысяча... Да, да, не глядите на меня так, я никогда не скрывал своего мнения, но наказаниями ведаю не я. Избавить человека от подлости можно только одним способом. Из живого подлеца сделав его честным покойником. Но так я рискую остаться без экипажа, а стало быть, ничего не поделаешь...
- Вы первый человек, кто прямо сказал об этом в моем присутствии, - признался я, слегка осмелев, - но, по мне, это лишь одна сторона дела. Вы вообще когда-нибудь видели, чтобы это помогло? Не в том смысле, чтобы наказанный повинился, вынуждаемый к этому болью. А чтобы встал из-под плети лучшим человеком, чем лег под нее?
- Разумеется, нет, - невозмутимо ответил Финч, - но ведь этого и не ждут. Главное, чтобы он перестал пакостить открыто и не мозолил вам глаза, а уж что он станет творить за вашей спиной и на ком будет вымещать злость - неважно. Порка учит тщательнее прятать концы в воду, только и всего. Да зачем я вам объясняю очевидные вещи... сами небось знаете...
- Простите, сэр, - спросил я, чувствуя, что хмель окончательно развязал мне язык, и стараясь не думать о последствиях, - раз уж такое дело... можно я вас спрошу кое о чем? - и, дождавшись величественного кивка, продолжил : - Вы образованный, умный человек... не гоняетесь за острыми ощущениями, не одержимы жаждой наживы... Какого черта вы делаете среди этих людей?
- Ответ прост, - произнес Финч, подмигнув уже совсем бесцеремонно, - и вам, доктор, должно хватить всего двух слов. Младший сын.
- Понимаю, - кивнул я, отчего голова закружилась сильнее, - ваш батюшка был эсквайром?
- Угадали, доктор. И сыновьями его бог не обделил, - тут говоривший вдруг кратко, нехорошо рассмеялся, - а моя вина состоит в том, что я явился в этот дивный мир не до, а после братца Генри... Я был вторым, сэр, - добавил он, поймал мой взгляд и уже не отпускал. - Всего лишь вторым, но в этой гонке приз разыгрывается только один. Выбирать приходилось между морской и военной карьерой. Море я любил всегда... Вот только не предполагал, что в моей частной жизни оно сыграет такую большую роль... Сухопутным офицерам бывает проще. Видите ли, сэр... Когда жених и невеста не разделены сотнями морских миль, а еще лучше - квартируют так близко, что могут позволить себе встречаться хоть каждый день... - тут он прищурился, разглядывая меня в упор, - это иногда ОЧЕНЬ много значит. Примерно тогда у меня и возникли некоторые разногласия с законом... Ну, а дальше... дальше было легче. В любом деле, доктор, труден только первый шаг.
- Я сожалею, - неловко произнес я, не в силах отвести взгляд. Я уже каялся в том, что начал этот разговор. А если честно - и вообще в том, что явился. Никогда не лезь в душу власть имущим, даже они сами тебя туда приглашают. При любом раскладе не поздоровится.
- Еще не так будете сожалеть, сэр, - внезапно ответил Финч абсолютно трезвым голосом, - и не обольщайтесь, я ничего вам не простил. А теперь вон отсюда. И помоги вам бог, если попадетесь мне на глаза до завтрашнего утра.
Ошарашенный внезапной переменой в его поведении, я поспешно встал и пошел к двери, причем в течение этих бесконечных секунд взгляд капитана продолжал ощутимо буравить мою спину. И не успел я закрыть за собой дверь, как в то место, где я только что находился, со звоном ударилась пустая бутылка.


Октября восемнадцатого дня, девять утра.
Волнение 4 балла, пасмурно, мелкий дождь.

... Знаете, какой кошмар самый страшный? Тот, в котором всё видишь, всё понимаешь, но ничего не можешь сделать.
Стивенс, бывший матрос, а ныне помощник боцмана на "Разящем", перехватил меня поутру по пути в лазарет.
- Учтите, сэр, никто из ребят не знает, что я здесь, - сразу взял он быка за рога. - Не скажу, чтобы Хоупа так уж любили, но ведь, как ни крути, а всыплют ему из-за вас...
- Стивенс, и вы туда же, - вздохнул я, отпирая дверь, - просил я уже за него, да кто меня послушает?
- Я-то знаю, сэр, но команде этого не объяснишь. И так уже шепчут по углам, что женщина на корабле - дурная примета...
- Пока мисс Гроган никого особо не выделяла, на примету закрывали глаза, не так ли?
- Ну... так, сэр, - признал он, - да и парням обидно... Поймите, тут полно мужчин молодых, горячих... да и с наружностью получше вашей, не в обиду вам будь сказано, сэр...
- Ясно, - поморщился я, - и что же прикажете делать?
- Постарайтесь вести себя как можно тише, - посоветовал он, видимо, и сам понимая, что говорит глупость, - авось и пронесет...
- Капитан, насколько я понимаю, тоже не на моей стороне?
- Вроде бы других он ей прощал, да не так уж и много их было, если честно, ... иначе с чего бы ребятам злиться?
- Благодарю вас, Стивенс, - прервал я его, - вы сделали все, что могли. Будем уповать на милость божью. А теперь ступайте, пока вас не хватились.
Поспешно выпроводив его, я запер дверь лазарета на ключ. И если бы кто-нибудь удосужился заглянуть туда минутой позже, то застал бы весьма забавую картину. Вместо того чтобы заниматься делом, судовой лекарь "Решительного" стоял, привалившись к притолоке, и весь сотрясался от беззвучного хохота, постанывая, вытирая слезы, и все никак не мог остановиться.
Какая ирония. С самого начала меня никто не спрашивал. Я не просил удерживать меня на борту. Не просил Бонни делать меня своим фаворитом. И уж тем паче не просил о наказании для своего обидчика. Но общественное мнение, как известно, не ошибается. Виновен.
Все еще продолжая улыбаться, я достал из запертого шкафчика уксус и склянку с солью, приготовил чистую ветошь. Потом извлек на свет божий бутылку какого-то сомнительного пойла. Вытер глаза рукавом рубахи, криво усмехнулся своему отражению в блестящем медном подносе и, мысленно послав все к черту, отправился на верхнюю палубу.

* * *

Самое неприглядное на свете зрелище - голая мужская задница. Особенно при подобных обстоятельствах...
Привязанный к мачте Хоуп со спущенными штанами вызывал в душе такие угрызения совести, что я поспешно перевел взгляд на публику. Господи, сами же роптали против этого, а теперь глазеют, полуоткрыв рты, как малые дети в балагане Панча. Уверен, уже и ставки сделали, сколько Хоуп сумеет продержаться без крика. Скоты...
А сами-то вы лучше, сэр? Героя вон из себя вздумали корчить. Ах, какие мы благородные, сами вступаемся за ударившего нас человека. А поменяться местами с Бонни не хотели бы? Нет. Нет, никогда...
Хотели бы, сэр. И ей самой вернуть должок - чтоб в другой раз неповадно было делать игрушку из живого человека. И Хоупу тоже - голова, проклятая, болит до сих пор, удар был на совесть... Око за око, доктор. Вот теперь исповедь состоялась.
Говорят, если человека прижать основательно, он или остаётся собой, или становится собой. Черт, ну почему так?
Меня любили родители. Почти никто не обижал в детстве. И в школе, и в университете я был первым учеником. Какого черта еще мне не хватает?
Не знаю. Тот, кто сотворил меня таким, забыл это сказать.
Бонни сегодня выглядит усталой и злой. Она похожа на пуританку, механически выполняющую супружеский долг. Стиснув зубы и через силу. Хлыст взлетает ниже, чем в прошлый раз, она явно придерживает руку.
Но все-таки она не отменила своего решения. Чтобы эти дикие, необузданные люди смотрели и запоминали - так будет с каждым, кто...
Или чтобы не подумали, что она боится?
Хоуп вскрикнул после первого же удара. И больше не закрывал рта. Он выл, извивался, сыпал грязными ругательствами вперемешку с криками боли. А под конец не выдержал и расплакался, как ребенок.
Смотрите, сэр, не отворачивайтесь. Вот как вы вели бы себя, сочти она вас не игрушкой, а равным себе. Мужчиной, а не испуганным мальчиком.
Финч, единственный из всех присутствующих, сохранял полное спокойствие. Глядел как-то тускло, будто не на окружающий мир, а внутрь себя. Но когда он вдруг поднял голову - уже под занавес, - я невольно подался назад, и надеюсь, что этого не заметили остальные. Он смотрел не на Хоупа и даже не на Бонни.
Смотрел он прямо на меня.

* * *

Жертва правосудия сумела добраться до лазарета на своих ногах. У меня уже все было готово.
- Выпейте, Хоуп, - сказал я, протягивая ему бутылку, - выпейте, сколько сможете. Это в ваших же интересах.
Прикрыв глаза, он начал пить из горлышка, время от времени шумно постанывая и переводя дух. Жажда его сейчас мучила еще сильнее, чем боль, но это и к лучшему - больше захмелеет и меньше почувствует. Я терпеливо ждал, глядя в сторону. Наконец бутылка почти опустела.
- Хорошо, - кивнул я, - теперь сюда.
И невозмутимо указал своему пациенту на стол. Отвернувшись, тщательно вымыл руки в тазу, давая ему время устроиться поудобнее. Как мне следует держаться, я знал отлично. Человеку, столь на меня похожему, нужно именно такое обращение, какого я желал бы для себя самого.
Оглядев поле предстоящей деятельности, я поморщился. Мда... конечно, это не те клочья кожи и даже мышц, что были у Дженкинса... Всего лишь вздувшиеся сине-багровые полосы, местами кровоточащие... Всего лишь... Я помедлил, собираясь с духом. Это вам не флотский сержант-стоик, сэр, тут крика будет достаточно... Я начал готовить смесь из соли и уксуса.
Провести, что ли, сравнительный анализ, думал я отрешенно. Скажем, так. Английский королевский флот - пираты. Там "кошка" - тут любые подручные средства... Там бьют только по спине (если не считать юнг и младших мичманов), все же не так позорно, зато больнее... Тут не взирают ни на чин, ни на возраст... подозреваю, что и низложенного капитана могут угостить пониже спины. Там все-таки дают в зубы пулю или обрезок линя, помочь это не поможет, но так чуть легче терпеть. Тут - вряд ли, ведь крики жертвы - самая интересная часть представления. Там зрители хотя бы молчат, а перед наказанием человека призывают к мужеству... если достанет сил. Тут - ведут себя как в зверинце, тычут пальцами и выкрикивают сомнительные остроты в адрес своего товарища, как будто завтра сами не могут оказаться на его месте. Со времен Римской империи люди не изменились ни на йоту. Приходится признать - королевский флот человечнее, он щадит если не тело наказуемого, то хотя бы его гордость... Ага, сэр, любопытно, что бы вы запели тем утром, если бы карты легли иначе и ваша дюжина благополучно вас нашла... Я передернулся и запретил себе дальнейшие размышления на эту тему. Хмель уже растворился в крови пациента, пора начинать.
- Хоуп, вам понадобится все ваше мужество, - честно предупредил я. - Учтите, выпивка не всегда помогает. Потерпите?
- Что это? - напряженно спросил человек, лежащий ничком на моем столе.
- Соль с уксусом.
- Господь милосердный, - простонал он, - а может быть, бальзам там какой-нибудь... ребята рассказывали...
- Бальзам тут не поможет, - пришлось мне признаться, - слишком сильно досталось. Обещаю быть настолько бережным, насколько это возможно. Не помирать же вам в лихорадке из-за такой ерунды. Ну, начнем.
Последующие несколько минут оказались, бесспорно, самыми запоминающимися в моей жизни. Конечно, грех жаловаться тому, кто сам бы повел себя не лучше, но... Я все-таки готовился не к ампутации конечности и не к извлечению пули из живота. А тут к тому же голова трещит, спасибо вам, Хоуп, еще раз... Пронзительные крики под ухом сегодня почему-то особенно мешали работать. Под конец я уже был готов бросить дело на полдороге и заткнуть уши. Нет, так не пойдет...
- Хоуп, - попросил я, - возьмите себя в руки. Я не могу щадить вас, поймите, иначе раны загноятся, и тогда уже вам ничто не поможет. Осталось совсем немного. Ну будьте вы мужчиной, в конце концов.
- Хорошо тебе рассуждать, - выдавил Хоуп те слова, которые я рано или поздно ожидал от него услышать, - ну ничего, дай только встать на ноги, а уж я в долгу не останусь...
- Разумеется, - невозмутимо кивнул я, - когда мне надерут задницу подобным же образом, вы наверняка станете со мной нянчиться, поить джином и оказывать врачебную помощь... А теперь продолжим, с вашего позволения...
- А-а-а-а-а!

* * *

Выпроводив Хоупа, я снова запер дверь лазарета и направился по знакомому курсу. Есть еще на "Разящем" по крайней мере один человек, которому нужна моя помощь.
Когда после долгого стука и двух громких окриков ответа не последовало, я изо всех сил ударил в дверь плечом - и зашипел от боли. Тонкое дерево затрещало. Я замер, прислушиваясь.
На этот раз из глубины каюты послышались неторопливые шаги. Я стоял и терпеливо ждал.
Еще несколько секунд тишины - и дверь приоткрылась.
Матовое лицо, желваки на скулах, под глазами синева. Крепкий спиртной дух. Равнодушный взгляд.
Бонни, вот ты какая без маски. Что ж, так по крайней мере честно.
Я вошел, не испросив разрешения. Отведя ее руку, затворил дверь и повернул ключ в замке, но не вынул его из скважины. Незачем приваживать любопытных.
Взяв ее за рукав, я сделал несколько шагов в сторону углового диванчика. Надавив на плечо, усадил, как упрямого ребенка. Потом взялся за верхнюю пуговицу ее рубашки.
Я приготовился к достойному отпору, но она даже не шелохнулась.
Медленно я снимал с нее вещь за вещью, сваливая одежду грудой на полу. Заставил встать, расстегнул и стащил с ее бедер мужские кожаные штаны. С сапогами пришлось повозиться изрядно, они были точно впору, а помощи ждать не приходилось. Наконец я справился, составил их голенищами вместе, сверху положил чулки - маленькие, белые, из тонкой шерсти, изрядно выпачканные на стопах.
Больше снимать было нечего.
Даже теперь ее взгляд не оживился. Она сидела передо мной полностью обнаженная, с резко выступающими костяшками на ключицах и чреслах, с большой ссадиной поверх ребер, с двумя жуткими шрамами через левую икру, видно, раны не были обработаны и заживали как попало. На бедрах синяки, какие бывают у человека, которые двигается быстро и нервно и может с размаху налететь на угол стола или сундук. У меня самого точно такие же, девочка. Сейчас ты в этом убедишься.
Раздеться самому получилось намного быстрее. И совсем не так, как в первый раз.
Я молча сел рядом.Одной рукой обнял ее за плечи, мягко и решительно, как будто имею на это право. Другой погладил по волосам.
Ничего. Разве что верхняя губа, блестящая от пота, чуть дрогнула. Склонившись, я поцеловал круглое плечо, белое-белое, потом шло предплечье, чуть тронутое загаром, наконец кисть руки, приобретшая на солнце оттенок топленого молока. Пальцы с обкусанными ногтями вздрогнули, когда их коснулись мои губы. Я перевернул ладонь и поцеловал прямо в серединку, как тогда, на палубе. И наконец-то услышал тихий вздох.
Снова и снова покрывая ласками ее плечи, лицо, руки, я постепенно уложил Бонни навзничь. Опустился на колени, прильнул поцелуем к ее глазам, рту, шее и двинулся по пространству рая - вниз, вниз, до маленьких пальцев ног. Когда я коснулся их, Бонни заплакала. Сперва тихонько, потом громче и отчаянней, и наконец согнулась, повернувшись спиной, и протяжно завыла. Я ничего не говорил, только гладил по голове, спине, плечам, надеясь, что она почувствует то, что я хочу ей передать. Наконец дрожь в ее мышцах унялась, стоны стали реже, и я почувствовал, как крепкое упрямое тело обмякло под моими руками. Всхлипнув в последний раз, Бонни вытянулась на спине, мокрый осмысленный взгляд был как после пробуждения. Встретившись с ней глазами, я поднялся с колен.
Сел на ее ложе, потом лег рядом. Кончиками пальцев провел по губам - они разомкнулись и схватили свою добычу.
И тогда, мгновенно оказавшись над ней, я навис сверху, опираясь на локти, и ее колени сомкнулись справа и слева от моих.
Я качнулся вперед - и земля качнулась подо мной.
Быстрыми, горячими рывками стремясь навстречу друг другу, бешеным галопом мы доскакали до цели - и два наших стона слились в один, и тогда она закричала - хрипло, протяжно, как будто все ужасы, боль и тоска, накопленные за годы, вырывались из нее этим криком.
Потом, перекатившись на бок, я заглянул ей в лицо.
- Здравствуй, Бонни, - сказал я.

* * *

- Хм-хм...
- Бонни, перестань... я щекотки боюсь... ай! Да знай я, как это на тебя подействует, зарекся бы раз навсегда...
- Дурак. Не обижайся только. Все вы дураки, милый - кто больше, кто меньше... Зарекся он... В кои-то веки я обрадовалась, что живу на свете...
- Известное дело... У нас в Саламанке так и говаривали - "сoito еrgo sum"...
- Это как?
- Каламбур такой, милая... Вообще-то правильно - "cogito еrgo sum". Мыслю, следовательно, существую... А если одну букву убрать, получается...
- Чего?
- Не скажу. Сама догадайся.
- Ага, творить это не стыдишься, а вслух сказать...
- Угадала? Или латынь знаешь?
- Откуда? И английского довольно. Не женское это занятие всякий вздор иноземный запоминать.
- И то верно. Лупцевать мужчин - занятие, куда более достойное женщины, - не удержался я.
- Ну, это хоть позабавнее будет...


Октября девятнадцатого дня, два часа пополудни.
Ясно, безоблачно, легкий бриз.

... - Парус! Вижу парус!
Возглас вахтенного застал нас на квартердеке, за бухтами каната, куда мы с Бонни укрылись от чересчур любопытных взглядов и наслаждались часами внезапного отдыха, столь редко выпадающими в жизни моряка.
- Дьявол, ну наконец-то, - с чувством произнесла Бонни, всаживая нож в доски палубы.
- Что? - не понял я, но на всякий случай начал поспешно приводить себя в порядок. Что бы ни означал ее странный возглас, бездельничать явно больше не придется.
- Будет дело, - ответила Бонни лаконично.
- А для дураков, подробнее?
- Торговец идет. Пора парням размяться, а то от безделья того и гляди забалуют...
- Грабить будете? - сообразил я наконец.
- Нет, джигу плясать... Чего вытаращился, доктор? А ну марш к себе в лазарет и готовься. Сейчас начнется. Да по дороге прихвати из команды двух парней покрепче - раненых держать и песок на пол сыпать. Ну, пошел! Или особое приглашение нужно?


Октября двадцатого дня, полдень.
Волнение (примерно) 2-3 балла, бортовая качка.

- Эй, док, проснись, будь ты неладен! Еще одного приволокли.
Я помотал головой, снова вспоминая, на каком свете нахожусь.
Сон сморил меня в самый разгар врачебного священнодействия. Мои помощники уже успели усыпать настил под ногами толстым слоем песка, чтобы подошвы не скользили в крови. Ведро, полное всякой дряни, опоражнивали за борт дважды, и даже на крики облагодетельствованных мной людей я почти перестал обращать внимание. Человек ко всему привыкает, привык и я.
Маккормик, перебежчик из старой команды, укоризненно покачал головой, глядя на меня. На его красной обветренной роже было ясно написано, что он думает о некоторых сухопутных крысах, не способных продержаться без сна каких-нибудь двадцать часов. Я криво усмехнулся, потому что крыть было нечем, и кивнул, давая помощникам знак прижать к столу очередную жертву.
... Через час с небольшим, наложив повязку на культю, оставшуюся от размозженной в бою правой ноги (молоденький белокурый парнишка, то ли мичман, то ли юнга, с перекошенным от ужаса ртом), я с трудом выпрямил спину. Вытер рукавом капающий со лба пот. Снова обернулся к Маккормику:
- Ну?
Как ни странно, мой помощник выглядел слегка смущенным:
- Девица, сэр...
Я обернулся.
Даже не девица, а хмурая худенькая девочка не старше двенадцати лет. Синее шелковое платье, приколотая к белокурым волосам шляпка свисает на плечо. Правая рука придерживает юбку спереди - в том месте, где ткань насквозь пропиталась кровью. Взгляд напряженный, но не испуганный, серьезный не по летам. Рядом, поддерживая ее под локоть, стоит элегантно одетый мужчина. Лицо широкое, мужественное, совсем не похожее на лицо девочки, но судя по всему - отец.
- Вы здешний лекарь? - спросил он брезгливо.
- Да, - кивнул я, с трудом подавив соблазн ответить грязным ругательством, - прошу вас, мисс.
Девочка вопросительно посмотрела на мужчину. Короткий обмен взглядами, ясно показывающий, что эти двое при нужде поймут друг друга и без слов. Она осторожно одолела расстояние до стола, чуть припадая на правую ногу. Я усадил маленькую пациентку на стул и знаком выпроводил обоих помощников, здраво рассудив, что в подобной ситуации как-нибудь справлюсь и сам.
- Как это случилось, сэр? - обернулся я к мужчине, доставая из шкафчика все необходимое.
- Ваши скоты вломились в каюту и открыли пальбу, не потрудившись проверить, кто находится внутри, - бросил он мне, словно выговаривая нерадивому дворецкому за пятно на салфетке, - это счастье, что зацепило только ногу...
Я скрипнул зубами и мысленно поклялся отплатить ему при первой возможности.
- Прошу вас также выйти, сэр, - сказал я, не глядя на него, - осмотр предстоит деликатный.
- Какого... - начал было тот, но потом, махнув рукой, развернулся и вышел, не удостоив меня больше ни единым словом.
- Прошу прощения, мисс, - сказал я мягко, но решительно, - я должен вас осмотреть. Если будет больно, говорите.
Я осторожно отогнул шелковый подол, поднял юбки и обнажил худенькую ногу выше колена. Девочка не противилась, и это почему-то меня смущало. Словно бы позволять мужчине проделывать с собой такие вещи было ей не впервой. Нет, вздор, мало ли что может быть причиной. Может, ей так больно, что для стыдливости не осталось сил...
Наконец я добрался до раны и вздохнул с облегчением : пуля сидела прямо под кожей.
- Вам повезло, мисс. Все займет не больше пяти минут.
Ни звука в ответ. Даже во время операции это странное дитя не шелохнулось, предоставив мне ломать голову над причиной такого стоицизма. Обработав рану, я приступил к наложению повязки, для чего пришлось еще сдвинуть юбки и обнажить заднюю поверхность бедра...
О ГОСПОДИ.
Таких шрамов на теле ребенка мне еще видеть не приходилось. Тонкие, но отчетливые, разной степени давности. Старые, бледно-сизые, и поновее, розового цвета, и совсем свежие, багровые, еще не утратившие припухлости...
- Не пугайтесь, сэр, - раздался над ухом спокойный тоненький голосок, - я привыкла.

* * *

Трюм - не лучшее место для задушевных бесед.
Духота, сырость, полумрак, местами хлюпающая под ногами вода - даже на "Решительном" от нее нет спасения. Как ни конопать, за сутки обязательно набирается почти на фут, и тогда команда становится к помпам. Но сейчас здесь нет никого, кроме пленных.
Люди сидят, выбрав места посуше, латают одежду, грызут сухари и пьют разбавленный джин, выданные победителями. Некоторые спят вповалку на пустых мешках или охапках соломы. Мальчик лет пяти увлеченно запускает волчок. Молоденькая девушка расчесывает подруге длинные волосы. Бледная женщина кормит грудью младенца. Мужчины, сбившись в кучки, угрюмо переговариваются, бросая на меня напряженные взгляды. Я здесь незваный гость.
Решившись, я подошел к пожилому благообразному джентльмену, чье лицо показалось мне доброжелательнее других:
- Вы позволите, сэр?
Он молча сделал приглашающий жест, и я опустился на бочонок рядом с ним.
- Разрешите представиться: доктор Боргес, судовой врач. Я такой же пленник, как и вы, только прав имею чуть больше...
- Реджинальд Дадли, эсквайр, - с достоинством кивнул мой собеседник.
- Сказал бы, что рад знакомству, но не получается, - виновато ответил я. - Позвольте спросить, что за судно вчера попалось нашим головорезам?
- "Анн-Мари" из Бристоля, доктор. Завидев военный корабль, явно английской постройки и под английским же флагом, мы и представить себе не могли, чем обернется для нас встреча с соотечественниками...
- Английский флаг? - ошарашенно переспросил я. Да, на Финча это похоже, ему бы достало наглости...- Видите ли, я ничего не знаю - почти сутки провел в лазарете, было не до того... а тут ещё под конец...
- ... к вам заявился сэр Уолтер Джордан с падчерицей?
- Она ему не дочь?
- В каком-то смысле - даже больше, чем дочь. В самом начале путешествия мне удалось ее немного разговорить. Матушка у нее умерла два года назад, да и, судя по всему, девочка была ей только в тягость. А отчима она просто боготворит. Видели бы вы, сэр, как она ходит за ним по пятам, будто пришитая, какими глазами на него смотрит... Я такие глаза видел только в храме у истинно верующих прихожан, и то нечасто.
Я скрипнул зубами, вспомнив увиденную недавно картину, но промолчал.
- А что, этот сэр Уолтер ... он со всеми так держится?
Дадли усмехнулся:
- Что, доктор, и вам досталось на орехи? Не удивлюсь, если и перед райскими вратами этот человек начнет отчитывать святого Петра за тупость и нерасторопность... Да, его избегают даже другие пассажиры, но это его немало не заботит. И с вашим капитаном он говорил лишь чуть вежливее, чем с остальными. Сумма назначенного выкупа, как он полагает, даёт ему на это право...
- Видно, с Бонни столкнуться ему еще не довелось, - пробормотал я.
- Что, простите?
- Нет, ничего, сэр, спасибо. А где сейчас этот образец добродетели? Девочку я пока оставил в лазарете, пусть отлежится и придет в себя. Нужно сказать ему пару слов.
- Как всегда, доктор, он предпочитает уединение. Вон он, там, на носу, за грудой мешков, видите? С фонарем...
- Благодарю вас, - кивнул я, вставая. - Не хочу тешить вас пустыми надеждами, но полагаю, что пленным сохранят жизнь, таковы правила капитана...
(Я не лгал ему - подобный разговор с Бартом действительно имел место раньше, еще до того, как я попал к Бонни в фавор, а к нему в опалу.)
- Господь милостив, - дипломатично ответил Дадли. - И позвольте дать вам совет - прежде чем говорить с этим человеком, наберитесь терпения. Даже я сейчас мог без труда прочесть на вашем лице все, что вы о нем думаете...
Я криво улыбнулся:
- Ваша правда, сэр. Постараюсь держать себя в руках.
И, кивнув своему собеседнику на прощание, я решительно устремился в носовую часть трюма.

* * *

Он сидел нога на ногу, облокотившись на мешок муки, и читал тацитовы "Анналы". Четверть фолио, сафьяновый переплет.
- Мистер Джордан, позвольте вас потревожить.
Тон, которым были сказаны эти слова, совершенно не вязался с их содержанием. Измочаленный бессонной ночью, всё еще под впечатлением от увиденного в лазарете, я менее всего желал церемониться.
Легкий поворот головы:
- Ну что там еще?
Я не выдержал и пнул носком сапога мешок, на котором он сидел. В воздух взвилось белое облачко.
- Ах, это вы, доктор, - он наконец-то повернулся ко мне лицом и тут понял, что я пришел один. - Где Джейн?
- Как раз о ней я и собираюсь с вами говорить, - зло ответил я и тут же запнулся. Что я скажу ему такого, чего он сам не знает? Зачем я вообще пошел сюда? К Бонни надо было идти, пусть бы сразу вздернули этого хлыща... или нет, выкуп...
- Я видел ее рубцы, - выдавил я наконец, тушуясь под его снисходительным взглядом, - как прикажете это понимать?
- Вам нужно объяснение? - удивился он, - извольте. Человек от природы несовершенен. Ребенок не рождается ни умным, ни благонравным, ни прилежным. Для этого и существует воспитание.
То ли у меня мозг с недосыпа не желал работать, то ли непоколебимая уверенность моего собеседника в собственной правоте была так сильна, что невольно подчиняла слушателя. Какой-то магнетизм исходил от этого человека. Я даже потряс головой, чтобы избавиться от наваждения.
- Воспитание? - тупо переспросил я.
- А вы слышите о таких вещах впервые? Человек тем и отличается от дикого зверя, что обладает чувством долга перед обществом, способен к обучению и умеет владеть собой. И начать прививать подобные навыки следует как можно раньше.
- Но не настолько же рьяно, боже мой... - пробормотал я, ошеломленный его напором.
- Не настолько? - он внимательно оглядел меня с ног до головы, не пропустив ни свалявшихся космами волос, ни засаленной, местами рваной одежды, ни заскорузлых от крови рук, ни треснувшего стеклышка в очках. Видимо, удовлетворенный осмотром, он снизошел до вопроса :
- Простите, вас секли в детстве?
- Почти нет, но при чем тут...
- Оно и видно, сэр. А вот меня - регулярно, и я не стыжусь в этом признаться. И тогда я не очень-то был способен оценить необходимость таких методов. Зато теперь не испытываю к своим воспитателям ничего, кроме благодарности. Скажите, вы многого добились в жизни? Вы получили порядочное образование? Занимаете достойное место в обществе? Вы умеете стрелять, фехтовать, держаться в седле? Ах да, вы не джентльмен...
- Я обучался в Саламанке, - с отвращением ответил я, проклиная себя за то, что не удержался и вступил в этот бессмысленный спор, из которого, как я уже чувствовал, мне ни за что не выйти победителем.
- Вот как? И что вы, с вашим университетским дипломом, делаете на этой ворованной посудине?
- То есть, по-вашему, если бы на меня в детстве извели охапку лозы, я сейчас практиковал бы в приличном госпитале в Мадриде?
- Неуместная ирония, доктор. Да, именно так. Я знаю, что вы пленник на этом судне. Но если бы в свое время в вас выработали сильный характер, вы попросту не попали бы в такую переделку. Или выбрались бы из нее с честью.
- Простите, а вы что тут делаете?
- Ожидаю хорошего выкупа, который откроет мне путь к свободе. Как видите, я могу себе это позволить, я не последний человек в Лондоне. И своих денег и положения, к вашему сведению, я добился сам. Благодаря тем качествам, которых вам явно не хватает - простите мне эту откровенность.
Я молча проглотил оскорбление, сейчас было не до того.
- Но ваша падчерица - девочка, нежное создание, самой природой предназначенное для замужества и материнства... почему она должна пройти через этот ад?
- Потому что я люблю ее, доктор. И хочу, чтобы она была как можно лучше подготовлена к жизни и выработала душевные качества, необходимые настоящей леди. Я хочу, чтобы она была совершенством. Она тоже любит меня и не осуждает моих методов. Мать лишь терпела ее. Когда я вошел в эту семью, Джейн была несчастным, заброшенным, никому не нужным ребенком. Я дал ей то, чего ей так недоставало.
- Рубцы от плетки?
- В том числе и это. Лучше наказующая любовь, чем снисходительное безразличие. Впрочем, вам этого не понять. Что ж, спросите ее сами, у вас есть такая воэможность. А потом будьте любезны препроводить ее сюда. Со мной ей будет лучше, чем в обществе вашем и подобных вам людей...

* * *

... Никогда бы не подумал, что можно так вогнать человека в краску в течение пяти минут и одними лишь словами. Ей-богу, даже после моего первого близкого знакомства с письменным столом мне было легче, чем сейчас.
Но в одном этот чертов проповедник прав, мрачно думал я по пути назад в свою вотчину. Как ни крути, девочке не место среди моих полудиких собратьев. Даже если бы я и правда желал крови этого негодяя, следовало бы прежде подумать о ней...
Но, к своему удивлению, дверь лазарета я нашел неплотно притворенной, да еще вдобавок из-за нее доносились громкие голоса.
Женские...
-... как вы смеете так о нем говорить? Он самый лучший на свете отец! Где вы были, милосердная мисс, когда я пропадала одна в матушкином поместье, брошенная всеми, так что кухарка из жалости забирала меня к себе на кухню, чтобы я не плакала от страха темными вечерами в своей комнате? Когда горничная матушки дарила мне тряпичных кукол, гладила по голове и называла бедной сироткой?
- А вот это, скажешь, лучше? Да такие рубцы не у всякого матроса увидишь. А уж я в этом понимаю, можешь мне поверить...
- Эх вы, а еще большая, - теперь в голосе девочки отчетливо зазвучали знакомые мне снисходительные интонации, - отец меня очень любит. Он хочет, чтобы я стала лучше, потому и наказывает сильно! И только за дело. А потом всегда прощает и хвалит, если я хорошо держалась. Да ради него я и не такое научусь выносить. Только вам этого не понять, мисс..
- Так. Хватит. Идти сможешь? Тогда за мной.
Последние слова Бонни произнесла столь решительно, что я счел необходимым вмешаться. Тихонько отойдя в самый конец галереи, я нарочно подал голос громче, чем следовало:
- Мисс Джордан! Вы здесь?
Войдя, я застал обеих девушек уже подготовленными к появлению постороннего, а потому сразу приступил к делу:
- Мисс, почему дверь открыта? Бонни, в чем дело? Ты искала меня?
- Вот, полюбуйся, - и Бонни мотнула головой в сторону девочки, торопливо поправляющей подол.
- Да. Я именно об этом и хотел с тобой поговорить. Только давай выйдем, а мисс Джордан пусть подождет здесь...
- Вот еще. Не собираюсь я ничего скрывать. Сейчас поднимусь вместе с ней на верхнюю палубу, велю привязать к мачте этого... - она запнулась, покосившись на девочку, - этого любящего папашу и сама всыплю ему так, что он до конца дней своих не забудет. Посмотрим, что он тогда запоет о пользе воспитания... Эх, черт, жаль, что вздернуть его нельзя - выкуп обещан... Мы обязаны вернуть его живым и здоровым, это верно. Но слегка разукрасить ему задницу договором не возбраняется...
- Бонни, ты с ума сошла? - зашипел я на нее, в ужасе глядя на побелевшее как мел детское личико, - черт с ним, подумай о мисс Джордан, ведь это её ты накажешь в первую очередь! И ты еще хочешь, чтобы она на это смотрела?
- Слушай, ты, любовничек, - пугающе ласково произнесла Бонни, прищуриваясь, - до каких пор, черт возьми, ты будешь встревать не в свои дела? Я квартмейстер, я считаю этого человека виновным, и точка. Еще одно слово, и следующим после него будешь ты.
- Ты и правда сделаешь это, Бонни? - спросил я с замиранием сердца, мгновенно представив себе картину во всех подробностях.
- Сделаю, - ответила моя возлюбленная, не опуская глаз, - сделаю, не сомневайся. Хоть, может, это будет и нелегко. Так что заткнись, господин доктор, и сиди тихо. Так и быть, девочка останется здесь, - добавила она чуть помягче, выходя за дверь и берясь за ручку с внешней стороны. Дверь захлопнулась.
- Вот, я запираю на два оборота, - донесся ее голос уже снаружи, - и помоги тебе бог, если попытаешься выйти отсюда до моего возвращения...

* * *

... Да я-то, может, и не попытаюсь...
Я успел перехватить девочку, рванувшуюся было к двери с явным намерением удариться в нее всем телом, и еще раз, и еще, биться так до изнеможения, пока милосердный обморок не избавит ее от необходимости наказывать самоё себя, раз уж своего идола она не может спасти от расправы... Зажав в кулаках ее тонкие запястья, я развернул маленькую фанатичку лицом к себе.
- Мисс Джордан, - произнес я со всей строгостью, на какую был способен, - у меня к вам большая просьба. Позвольте мне спросить у вас нечто важное, очень важное. А потом можете поступать по своему разумению. По рукам?
Тяжело дыша, она снова рванулась, да так, что я еле сумел ее удержать. Видимо, отчаяние укрепило ее. И все же силы были неравны. Дернувшись еще пару раз, чтобы я не счел капитуляцию чересчур поспешной, она наконец угрюмо кивнула :
- По рукам.
Не без опаски я разжал пальцы и указал юной мисс на рундук, используемый для хранения чистого тряпья на бинты и корпию:
- Только после вас, леди.
Слава богу, она подчинилась, и я понял, что взял верный курс. Не ошибиться бы и дальше, подумал я, опускаясь на гладкую доску рядом с ней.
Единственно верный, безотказный способ - если хочешь расположить к себе женщину, попроси ее о помощи.
- Мне нужен ваш совет, мисс Джордан, - заговорил я, стараясь придать голосу доверительные интонации, - и вот в чем тут дело. Представьте себе семью, маленькую и дружную, живущую в благочестии и хранящую веру своих отцов... Все члены семьи любят друг друга и совершенно счастливы вместе. И вдруг начинается война. Сильнейший числом противник захватывает мирную страну, в которой обитает наша семья. Но это еще не самое страшное. Дело в том, что победители исповедуют иное учение, жестокое и идущее вразрез с законами божескими и человеческими...
- Языческое? - подала наконец голос девочка, не поднимая глаз.
- Э-э-э... Пусть так, мисс, - покладисто ответил я, - и вот всех членов семьи под угрозой смерти принуждают принять этот новый закон. Отец и мать, может быть, и пожертвовали бы своими жизнями, лишь бы сохранить истинную веру...
- И правильно! - перебила она меня, - я бы тоже так поступила!
- ... но у них маленькие дети, мисс Джордан... невинные малютки в самом нежном возрасте. И потому у отца нет выбора. Он подчиняется, и семья переходит в чужую веру. Но души супругов как будто при жизни уже горят в аду. Они презирают самих себя за перенесенное поругание, корят за предательство. Вдобавок муж стыдится своей жены, потому что она видела его слабость и унижение. А теперь скажите мне, мисс Джордан, как бы поступили вы на месте этой женщины?
Она шумно перевела дух и уставилась прямо мне в глаза, да таким взглядом, что я испугался. Но, к счастью, это длилось лишь несколько мгновений, а потом она снова опустила голову:
- Я бы... я бы... - повисла мучительно долгая пауза, и вдруг девочка подняла на меня растерянный и умоляющий взгляд:
- Я не знаю, сэр.
- Как вы думаете, мисс Джордан, - тихо спросил я, - может быть, ей следует собраться с духом и подумать, что она может сделать для своего мужа. Да, они подчинились силе, но, может быть, это не вина их, а беда? И стыдиться следует не столько им, сколько их поработителям? Что они с мужем живы и здоровы, по-прежнему дороги друг другу и могут попытаться сохранить свою любовь - несмотря ни на что? Не говоря - этого не было, но признав случившееся и не сбрасывая его со счетов, все-таки снова жить - и по возможности полной жизнью... Если их любовь истинна, она выдержит любое испытание - даже такое. Вы согласны со мной, мисс Джордан?
- Зачем вы мне все это рассказываете? - буркнула девочка, не поднимая глаз и усердно теребя пальцами правой руки оборки платья.
- Мисс Джордан, - ответил я со вздохом, - я всего лишь изложил вам историю моих собственных предков, живших в Испании два с лишним столетия назад. Им приходилось полагаться только на собственное мужество. А также на то, что господь в премудрости своей всех рассудит, ибо он всеведущ, и ни одно черное дело не укроется от него, когда придет день Страшного суда....
( Господи, прости мне эту ложь, добавил я мысленно, я сам не верю в то, что говорю. Порок никогда не будет наказан, и добродетель никогда не восторжествует в этом поганом мире. Но что же еще нам остается, господи, кроме как - несмотря ни на что и вопреки очевидному - надеяться, ждать и верить... )

* * *

... Да, с Хоупом определенно было проще.
Когда час спустя сэра Уолтера на руках приволокли ко мне в лазарет, я с трудом узнал его. Никто не тронул его щегольской одежды и сапог, и лицо не выглядело старше, и в волосах не прибавилось седины... Но мертвый взгляд, равнодушно скользнувший по мне, вызывал оторопь. Нет ничего тяжелее зрелища человеческого унижения.
Казалось бы, моя совесть была чиста - я приложил все усилия, чтобы оградить маленькую Джейн от этого тяжелого испытания. Сейчас, накормленная и получившая изрядную дозу успокоительного, измученная девочка дремала в трюме на офицерском тюфяке, препорученная заботам доброго мистера Дадли. Но что будет, когда она проснется... об этом я попросту старался не думать.
Скрипнув зубами и мысленно прокляв Бонни за строптивость, я приступил к жестокому лечению. Нужно было бы как-то подбодрить моего недавнего собеседника, но я не находил слов. Пробормотав обычное "потерпите", я проделал все необходимые манипуляции - в который раз содрогаясь при мысли о том, что сейчас испытывает человек, попавший ко мне в руки. Как ни странно, он почти не кричал, только тяжело, глухо стонал сквозь зубы. Видимо, душевная боль была так сильна, что притупила телесную.
И только потом, когда я, наложив последнюю повязку и убрав со стола, мыл руки в тазу, он обернулся и посмотрел на меня.
Теперь его взгляд стал чуть живее и осмысленнее, но это вовсе меня не обрадовало. Скривив бледное от боли лицо, сэр Уолтер выдержал небольшую паузу и медленно, внятно проговорил:
- Учтите, доктор, раз навсегда. Я ничего не забываю.
Октября двадцать девятого дня, шесть утра.
Ветер зюйд-ост, волнение 2 балла. Тепло, ясно.

- Бонни, просыпайся...
- М-ммм... рано еще.
- Пора-пора. Или ты только других гонять умеешь? ВСТАВАЙТЕ С КОЙКИ, ВО СЛАВУ ГОСПОДНЮ!
- Дьявол, кто тебя просил орать над ухом... М-ммм...
- А кто ребят поднимает вдвое громче? Отведай-ка собственного лекарства, милая. Иногда полезно.
- Ох, доктор... вот насчет лекарства... Оооуу... помалкивал бы лучше.
- Ничего, леди. Вы же сами считаете, что человек - тварь ленивая, только кнут и разумеет...
- А скажешь, не так? - Бонни наконец продрала глаза и села. Помятая со сна багровая щека и встрепанные волосы совсем ее не портили. - Нет, погоди, неженка. У тебя есть другие способы? Убеждением, да? - она выбралась из койки, встала на ноги и, покачиваясь, преодолела расстояние до умывального шкафчика. - А ну-ка налей мне воды...
- Да нет, спорить не буду, - вздохнул я, берясь за кувшин, - кнутом надежнее. Только вещь это опасная, вроде ланцета. Не всегда же резать надо, милая. Увечных в команде и так хватает.
- А на припарках твоих далеко не уедешь... Ладно, хватит болтать. Марш на палубу, камердинер... Ребята не вернулись еще?
- Откуда мне знать, - огрызнулся я, ловя полотенце, - мне-то в последнюю очередь побегут докладывать. Кто я здесь такой...
Но она уже исчезла за коммингсом, ждать ей никогда не нравилось, а надо тебе - так сам и догоняй. Плюнув в сердцах, я поплелся следом. Вот уже несколько дней подряд я пребывал в дурном расположении духа, и тому было достаточно причин.
Во-первых, отбывший двое суток назад отряд до сих пор не подавал вестей. Дюжина наиболее надежных ребят под командой боцмана была послана конвоировать до берега драгоценный груз - сэра Уолтера с падчерицей и еще одного-двух состоятельных пленных, за освобождение которых был назначен выкуп. Курс был взят на близлежащий маленький порт с репутацией, сомнительной даже в этих разбойничьих краях. Именно там, в скопище трущоб и злачных местечек, отлично знакомом конвоирам, должна была состояться сделка.
В тот день я вместе с другими стоял у борта, наблюдая за отбытием. Хотелось поддержать маленькую мисс Джордан хотя бы своим присутствием. Но мне так и не удалось поймать ее взгляд. Словно повзрослевшая за последнюю неделю, девочка стояла прямо и строго рядом со своим спутником. Немного оправившийся, но так до конца и не пришедший в себя, сэр Уолтер держался с виду смирно. Но это смирение отпугивало от него людей почище любой брани. Глаз он упорно не поднимал, и я заметил, что теперь он при ходьбе сам опирается на руку Джейн.
Вторая причина, признаться честно, была менее серьезной, пожалуй, даже в чем-то смехотворной - если бы не сопровождавшие ее обстоятельства. С того самого дня, как сэр Уолтер принес мне свою ганнибалову клятву, меня не оставляло чувство тревоги. Оно, как дурной запах, было всепроникающим, сопровождало сверлящие спину взгляды, смолкавшие при моем появлении разговоры, даже самый воздух вокруг нас обоих, казалось, пропитан насквозь этой отравой. Я никогда не верил дурным предчувствиям, потому что и так боялся в жизни всегда и всего - но ведь и Бонни держалась явно напряженнее обычного и постоянно срывалась по пустякам...
И, наконец, в-третьих. Финч вдруг безо всяких причин снова вернулся к своей прежней спокойно-насмешливой манере, как будто ничего и не случилось. Именно это пугало меня больше всего. Ведь, несмотря ни на что, рядом с моей вздорной и легкомысленной возлюбленной я по-прежнему чувствовал себя счастливым. А по формулировке Бонни, счастье по-ирландски - это когда ни в коем случае нельзя, чтобы было хорошо, потому что потом за это обязательно будет худо...

* * *

Еще не успев одолеть все ступеньки трапа, я был оглушен гомоном, царившим на верхней палубе. Казалось, весь экипаж разом собрался на баке, чтобы обсудить некую долгожанную, но дурную весть. Однако при моем приближении громкий ожесточенный спор мигом прекратился, уступив место напряженному молчанию. Матросы расступились, и я увидел сперва двух распростертых на палубе раненых, а затем нескольких сбившихся в кучку отощавших, изможденных, озлобленных людей - уцелевших членов отряда. У двоих были перевязаны головы, у одного - рука, да еще вдобавок отстрелен кончик уха, и кровь запеклась на ране сухой черной коркой. Финч, сложив руки на груди, вполголоса обсуждал что-то с вернувшимся на борт боцманом и в мою сторону даже не покосился. Бонни, привалившаяся к фальшборту, тоже со сложенными на груди руками, с виду держалась вполне уверенно. Но дистанция между нею и Финчем говорила сама за себя. Я молча приблизился к лежащим на палубе телам, опустился на колени и осмотрел обоих.
- Этот мертв, - сказал я очень тихо, закрывая глаза чумазому темнокудрому парню с тремя серьгами в ухе.
Вторым оказался Маккормик. Взявшись за его правое запястье, я с трудом нащупал пульс - тоненькую рваную ниточку.
- Этого ко мне в лазарет, - добавил я, выпрямляясь. - Но тоже дело худо, боюсь, до вечера не доживет.
- А вы постарайтесь, доктор, чтобы дожил, - посоветовал мне Финч, давая знак двум матросам, - это в ваших же интересах. Боцман Лоу, ступайте за мной в каюту. Мисс Гроган, попрошу вас к нам присоединиться.
Он склонился в галантном полупоклоне, пропуская вперед свою бывшую любовницу. Вокруг Бонни тут же образовалось пустое пространство. Не удостаивая взглядом никого из присутствующих, девушка сделала шаг вперед. Чуть приподняв голову, с надменным и спокойным лицом, она проследовала между двух рядов в упор глядящих на нее мужчин.
Отважное глупое дитя.
- Вперед, сэр, - подтолкнули меня сзади, - пошевеливайтесь, пока и второй раненый не отдал богу душу.
Я отлично понимал, что означает этот бесцеремонный тон и тычок в спину от собственного помощника, но промолчал.
Сам я в обращении с ним никогда не позволял себе такого. Но благодарность - тяжелое чувство, и все мы спешим поскорее от него избавиться.
- Иду, Грегори, - ответил я, изо всех сил стараясь держаться спокойно, - уже иду.

* * *

- Маккормик, - тихо позвал я, - слышите, Маккормик? Не умирали бы вы, право...
- Что ж поделать, сэр, если мне приспичило, - вяло улыбнулся раненый, - крови-то много ушло?
- Много, - не стал я лгать, - но вы мужчина здоровый, Господь милостив... А мне, по чести говоря, сейчас ужасно несподручно было бы, чтоб вы умерли...
- Знаю, - кивнул он, - а особенно ей будет несподручно... И поделом. Не в упрек будь сказано, сэр, но баба есть баба, и на борту ей не место.
- Что случилось, Маккормик? - тихо спросил я, намертво задавливая желание ударить лежащего передо мной человека. - Расскажите, прошу вас, мне больше и обратиться не к кому... В чем ее винят?
Из краткого рассказа, перемежаемого хриплым кашлем, стонами и ругательствами, я узнал следующее.
Сперва отряду как будто благоприятствовала удача. Погода была как по заказу, хвала святому Николаю, в нужный порт вошли в сумерках, не попавшись на глаза ни страже, ни любопытным. Переночевали в надежном месте, а рано утром встретились с противной стороной в одном паршивом заведении, выбранном после долгих колебаний из-за удобной дислокации и множества соседствующих с ним проходных дворов.
Именно это и спасло отряд от полного уничтожения. Но обо всем по порядку.
С началом переговоров фортуна изменила людям Финча. При виде странно окаменевшего, не желающего отвечать на вопросы сэра Уолтера доверенный человек всерьез усомнился в его телесном и душевном здоровье. Мисс Джордан пыталась убедить его, что ее отчим просто страдает от последствий морского путешествия, духоты трюма и дурной пищи, которую в плену составляли сухари, солонина и разведенный дрянной джин. Но добросовестный ходатай явно почуял что-то неладное и уперся. Все могло бы обернуться худо, если бы положение не спас сам сэр Уолтер. Как будто очнувшись от дремы, он спокойно и твердо заявил, что вполне здоров, просто нуждается в восстановлении сил. Разумеется, он не горел желанием обнародовать истинную причину своего угнетенного вида. На это, собственно, и рассчитывали сбывшие его с рук пираты. Таким образом, сделка все же состоялась, и отряд, забрав деньги, покинул заведение через заднюю дверь - за три минуты до того, как в дверь, предназначенную для посетителей, вломился кем-то наведенный патруль. Уйти от представителей власти удалось лишь благодаря хладнокровию боцмана и отличному умению одного из парней ориентироваться в лабиринте портовых трущоб. Им стреляли вслед, одного убили на месте, нескольких ранили, а Маккормика все-таки сумели, поддерживая под руки, втащить в отходящую шлюпку...
- Маккормик, - спросил я несмело, - мне очень жаль, что так все повернулось, но, ради всего святого, при чем тут мисс Гроган? Разве это она донесла на вас властям?
- А то вы не понимаете, док, - просипел раненый, глядя на меня с откровенной жалостью, как на конченного дурачка, - говорю же вам, женщина. Женщина на борту.

* * *

- Ну что, миленький, - хладнокровно заявила Бонни, запирая за собой дверь, - нам конец. Молиться умеешь? Начинай.
- Бонни, - попросил я, - не бегай ты, ради бога, туда-сюда. Сядь, поговорим спокойно.
Она только упрямо мотнула головой и снова принялась нарезать круги по крошечному пространству каюты:
- Отстань. Не видишь, что ли, не до тебя сейчас.
- Ладно, - согласился я, - только скажи наконец, что творится? Ну помер матрос, ну жалко, но не верю, что они из-за такого подымут бунт... Плевать они хотели на Маккормика, царство ему небесное...
- Плевать, - кивнула Бонни, - только дело вовсе не в нем.
- А в чем же дело? - спросил я, поймав наконец ее взгляд, - может, скажешь мне, девочка?
И тут она остановилась.
- Скажу. Сама я виновата, заигралась, дура...
- Ты про Джордана, что ли? Что сделка из-за него чуть не сорвалась? Вот тут ты и правда руку приложила...
Она взглянула с грустью - точь-в точь как давеча Маккормик.
- Дурень ты, миленький, а еще ученый... с тобой я заигралась, вот что. Думала, на разок-другой, а тут вон как пошло...
Это корявое признание заставило меня слегка оторопеть. Женщины, подобные Бонни, не любят никого, кроме самих себя, потому что в прошлом слишком много хлебнули горячего.
Вот только порадоваться у меня не было сил. Я давно догадался, что за новость принесла моя милая, просто всеми силами оттягивал момент, когда ей придется сказать правду.
- Бонни, - решился я наконец, - что с нами будет?
Она засмеялась, запрокидывая голову.
- Вслух и то сказать боишься. Убьют, ну да. Ты лучше спроси, как убьют, быстро или не очень...
- Ты о чем?- простонал я, - брось свои загадки, ради бога!
- Ну, - начала она задумчиво, - можно просто повесить или пристрелить. Это быстро. Можно под килем протянуть - после этого живут... часа два-три. Можно влепить пять дюжин "кошкой" - большей частью не смертельно... хотя это же мужчины здоровые, с дубленой шкурой, не тебе чета...
- Довольно! - не выдержал я, глядя на нее в ужасе. Неужели ей и правда не страшно?
- ... а можно сунуть вдвоем в шлюпку, - спокойно продолжила она. - Дать бочонок пресной воды, мешок сухарей... и отпустить. Вот тут, миленький, дня через два поневоле пожалеешь, что сразу не вздернули...
- И Барт это позволит? - задал я жестокий вопрос.
- А куда он денется, - буркнула она, отводя взгляд, - если ему черную метку показали...
- Женщина на борту - к беде? Так, Бонни?
- Ага. Если, конечно, она не спит с капитаном. Ну, и с остальными заодно. Чего уставился, любовничек? Не на что нам жаловаться, сами напросились. Готовься, поутру отчаливаем.
Я с трудом перевел дух :
- Так ты знаешь уже? Зачем же было рассказывать... про все эти... - закончить фразу я так и не рискнул.
- Подразнить тебя хотела. Ладно, уймись, шлюпка - еще не верная смерть. То есть верная, но это если не повезет. А могут и заметить, прежде чем окочуришься. Тут как карта ляжет, милый. Ну всё, хватит трястись, иди сюда...
- Бонни... да ты что...
- Иди-иди, трусишка. Что значит не хочу? Это еще не конец. Вот на второй-третий день точно не захочешь. А сегодня - живи, пока живется... вот так, хорошо... давай, смелее...
- Бо-онни...

* * *

Сборы были легкими и недолгими - собирать было почти нечего. Я попросил позволения взять с собой саквояж с самым необходимым, на что Бонни только хмыкнула, но смолчала. Сама она, казалось, даже выглядела бодрее обычного, будто сбросила с плеч какой-то тяжелый груз. Придирчиво осмотрела шлюпку и тут же погнала меня конопатить дно, но, взглянув на результат, махнула рукой и взялась сама. Потом настояла на том, чтобы нам выдали другую пару весел, более крепких и новых. Сама уложила в мешки сухари, солонину, прихватила с камбуза пару бутылок барбадосского рома. Бочонок для воды забрала тоже самый новый, и никто не посмел ей возразить. Глядя на ее деловитые приготовления, я все пытался понять, кого она мне напоминает. И понял. Бонни вела себя точь-в точь как новобрачная, обустраивающая свое новое жильё. Раньше на нее давил груз вины перед Бартом, опасение за свое место в команде и страх будущего. Теперь все, что могло случиться, уже случилось.
Сам я отнюдь не разделял ее настроения. Я вообще не понимал, как это можно - отлично знать, что отправляешься почти на верную гибель, и при этом вести себя как ни в чем не бывало. Мне-то, что врать, было по-настоящему страшно. Почему? Здесь я прошу читателя о снисхождении, но... Вот, пожалуй, единственное разумное объяснение, хотя мне оно и представляется смешным. Находясь на борту большого судна, будь то доброй памяти "Эрмитаж" или тот же "Разящий", я как бы и вовсе не чувствовал себя затерянным в море. Я прочно привык к роли одного из обитателей некоей огромной пловучей деревни с населением в несколько сот человек. То был отдельный самодостаточный мир, со своими старейшинами, судьями и палачами, аристократами и простолюдинами, с походной кухней, лазаретом и священником. Этот мир был суров, но все-таки к нему, если очень захотеть, можно было приспособиться.
Разумеется, мечты о свободе в таких обстоятельствах посещают человека особенно часто. Но вот когда он эту самую свободу получает...
Нет, видит бог, ни Хоуп с его насмешками, ни Барт с его ненавистью, ни жадное любопытство команды, ни даже жуткий хлыст или кошка уже не казались такими страшными по сравнению с этой беспредельной свободой. Ласковая теплая вода, начинающаяся за бортом, была самой смертью, терпеливо ждущей, когда в ее власти окажутся еще две человеческие песчинки.
Я старался не показывать своего состояния, но не думаю, что смог обмануть кого-нибудь, кроме самого себя. Несколько раз во время сборов нападала такая отчаянная паника, что погасить ее удавалось только мыслью о паре пистолетов, составлявших наш арсенал. Подумать только, еще вчера я жаловался, как мне плохо - а сегодня чего только не отдал бы, лишь бы всё стало как вчера.
Уже стоя рядом с Бонни у фальшборта, я снова оглядел лица людей, с которыми провел бок о бок последние две недели.
Барт смотрел прямо и решительно. Он был спокоен. Судя по всему, пресловутая черная метка, если она и была, послужила лишь предлогом, позволяющим ему со спокойной совестью утолить душевную боль, не марая рук убийством.
Капитана окружала команда. Злорадства на лице я почти ни у кого не заметил, но любопытство, нетерпение, азарт мальчишки, разоряющего птичье гнездо - вот это было у многих. Стивенс прятал глаза, но даже по его осанке было видно, как он рад избавиться от человека, одним своим существованием напоминающего ему то, что он предпочел бы забыть.
Всё было уложено в шлюпку еще вчера, только бочонок воды Бонни добавила в последнюю минуту, набрав из запасов самой свежей, какую удалось найти. Я взял его в руки, намереваясь уложить к остальным вещам. И тут Хоуп, до сих пор неподвижный и молчаливый, выступил впреред - и раньше, чем я успел испугаться, с одного удара продырявил бочонок ножом.

Октября тридцатого, полдень.
Мертвый штиль, ясно, безоблачно.

- Суши весла, - скомандовала Бонни.
Я обреченно уложил на борт две совершенно пудовые балясины, которыми орудовал уже не меньше получаса. Разумеется, я промок от пота и запыхался, ладони были сбиты в кровь, руки тряслись... Но самое плохое было то, что, что я как бы не чувствовал ни боли, ни усталости. Собственное тело существовало близко, но отдельно, и на его протесты я давно перестал обращать внимание. Зато смертная тоска, отступившая было перед тяжелым трудом, мгновенно вернулась и начала грызть с новой силой. Бонни позже рассказывала, что лицо у меня было серое, как у покойника, и почти такие же стеклянные глаза.
- Ну вот что, - заявила она, - довольно. Выкладывай.
- Отстань, - буркнул я. Только-только мне удалось сносно устроиться внутри собственной скорлупы, так что состояние теперь было почти спокойным. Почти.
До сих удивляюсь, как эта молодая женщина, в которой жизни было заложено на десятерых, никогда не знавшая ни жалости, ни сомнения, сразу поняла, что со мной происходит.
- Ну что, помирать будем, милый? - спросила она в упор.
- М-м... Бонни, я же тебе не мешаю, - привел я последний аргумент.
- То-то и плохо,- задумчиво ответила она, - лучше бы мешал. Чем бы тебя пронять...
Она нагнулась ко мне со своей банки, вплотную, глаза в глаза. Облупленный нос, обгоревшее на солнце лицо и темные от пота волосы, забранные под платок. Даже это ей было к лицу. Хотя меня уже мало волновали такие тонкости...
- За борт столкнуть, - посоветовал я, - всё быстрее...
- Так легко ты у меня не отделаешься, - покачала она головой. И вдруг обрадованно вскинулась:
- А хочешь, похвалюсь, что я с собой захватила? Никто не видел, пронесла под рубахой...
И она с улыбкой сунула мне под нос нечто длинное и тонкое. Слегка отстранив ее руку, я обнаружил в ней знакомый плетеный хлыст для лошадей. Кажется, ей действительно удалось слегка меня удивить.
- Зачем? - спросил я вяло.
- А ты зачем свою укладку прихватил? У тебя же на целый госпиталь всего набрано. Пилочки там всякие, ножи, склянки, порошки... К черту ли все это в открытом море?
- Собирал, думал - повезет...
- Ага, а как тебе бочонок с водой продырявили, так ты и готов? На пару дней хватит, Хоуп, дубина, не так ткнул, как надо... больше половины уцелело.
- Бонни, - взмолился я, - ну чего ты от меня хочешь? Дай посидеть тихонько...
- И не подумаю. Ты, видно, и правда помирать собрался? Так я тебя отважу.
- Ага, и хлыст сгодится, - криво улыбнулся я, - ну как и впрямь поможет...
- Дурень, - посерьезнела она. - Слушай. Ты сидишь вот сейчас и думаешь, зачем я, бедолага, на свет уродился, все равно толку от меня никакого, сам себе в тягость...
- Ты-то... - поперхнулся я, - ты-то откуда знаешь?
- Морская тоска, не ты первый, не ты последний... А хочешь, скажу кое-что? Помнишь, как я тогда пластом лежала... ну, после Хоупа. Знаешь, что вовремя ты тогда успел, часик бы еще, другой ... и поминай как звали. У меня там в столе пистоль лежал заряженный. Понял?
- Врешь, - прошептал я, в ужасе чувствуя, что моя надежная скорлупа дала трещину.
- Клянусь кровью Христовой.
- Ага, иудеями пролитой, не забудь сказать, - съязвил я, за что немедленно получил тычок в лоб.
- Так-то лучше, миленький. Люблю, когда люди богохульствуют. Кто себе такое позволяет, точно еще на этом свете погодит... до первого священника...

Ноября первого числа, время (приблизительно) восемь утра.
Легкий бриз, облачно.

Бонни спала.
Ее молодое лицо сильно изменилось за последние сутки. Теперь, когда на дне бочонка плескалось каких-нибудь полпинты завонявшейся мутной воды, а солнце с каждым часом усиливало свою разрушительную работу, я молча наблюдал, как увядает кожа на любимых щеках, ложатся морщины в уголках глаз и углубляются борозды между носом и ртом. Потрескавшиеся губы, скрывающие пересохший язык. Соль, белым слоем выступившая на одежде.
- Если сегодня вечером нам не повезет, завтра утром это уже и не понадобится, - спокойно сказала Бонни перед тем, как закрыть глаза. Я смолчал. Еще сутки назад я бы позавидовал ее невозмутимости и умению держаться так, как будто ничего особенного не происходит.
Теперь мне было все равно. Какая разница, умер ли ты храбро или трусливо, со слезами или с улыбкой на губах.
Время шло, солнце припекало все сильнее. Я начал задремывать под монотонный плеск волн, ударяющихся в борт шлюпки. Вот так бы и заснуть потихоньку, как, по рассказам, засыпают пастухи в Испании, в горах, в сильный снегопад, когда овцы испуганно жмутся в кучку, собака только уныло повизгивает и тянет зубами за куртку, а ты не слышишь и спишь... спишь...
И тут резкий толчок сбросил меня с банки. Падая, я крепко приложился об уключину, с трудом поднялся и только хотел выругаться, как осознал, что перед глазами маячит потемневший от сырости высокий борт корабля. Не смея поверить, я задрал голову, а сверху уже летел разматывающийся в воздухе штормтрап, конец плюхнулся рядом с бортом, подняв тучу брызг, и через минуту на уровне моих глаз оказались чьи-то босые, грязные ноги в заляпанных смолой штанах...
Дальше не помню.

* * *

- Что, доктор, готовы к проверке? - буднично раздалось откуда-то сверху. - Или опять станете говорить, что вас не предупреждали?
Я осторожно разлепил веки.
Безукоризненно гладкий, выбритый до синевы подбородок. Насмешливая улыбка в углу рта. Прищуренный глаз. Тщательно завитые букли парика. Если это и встреча в раю, то почему так силен запах пудры и пота, хруст накрахмаленной рубашки, почему так горячо и больно вот тут, под ложечкой... и что это течет по вискам из уголков глаз, прямо в оба уха...
- Я этого не видел, доктор, - заявил Ноттингтон, понизив голос, - ничего, случается от душевного потрясения... Держите-ка вот.
И, окончательно сбивая с толку, протянул мне свой вышитый батистовый платок.


Ноября двадцать четвертого числа, полдень.
Ветер зюйд-вест, бортовая качка.

- Ну что ты приволок, - поморщилась Бонни, - опять разбавленное... это же для малолеток, удружил...
Я сдержался и не ответил, хотя подходящие к случаю слова сами рвались с языка. Даже сейчас, четвертую неделю сидя в тесном карцере, в самом сыром и темном уголке трюма, Бонни держалась так же невозмутимо, как и тогда, когда я увидел ее впервые на палубе только что захваченного "Решительного". Слава всевышнему, она быстро восстановила силы после пережитого испытания, во всяком случае, глядела куда бодрее меня. Но только много ли ей от этого радости, если...
Я покорно принял обратно флягу, стараясь не встречаться с Бонни глазами :
- Ладно, пойду поищу неразбавленного.
- Стой, дурень, поздно уже... давай.
Наблюдая, как она лихо пьет, запрокинув голову, как напрягается ее сильное молодое горло, я готов был кричать от отчаяния, представляя, что случится с ней... нет, еще не сегодня... и даже не завтра... но сразу по прибытии в порт.
- Я и так пошел вам навстречу, доктор, - заявил Ноттингтон в ответ на мои робкие попытки воззвать к его милосердию. - Я мог бы властью капитана велеть вздернуть эту девчонку прямо здесь и сейчас, на ближайшей рее. Но уступил вашим просьбам передать ее королевскому правосудию. Будет с вас, особенно учитывая, какими почетными украшениями я ей обязан...
Возразить было нечего. Снова занявший капитанский мостик, хоть пока только на "Неустрашимом", одном из двух военных судов, снаряженных для захвата и возвращения "Решительного", получивший последний шанс восстановить свою репутацию, Ноттингтон имел все причины люто ненавидеть мою любимую и мог бы самое малое отплатить ей той же монетой. Но, видимо, все произошедшее и впрямь не прошло бесследно для упрямого блюстителя дисциплины - и я имею в виду вовсе не следы на его спине...
Больше обратиться было не к кому. Оставалось бесцельно шататься по палубе "Неустрашимого", пользуясь своим промежуточным статусом. Я считался хоть и выше пленного, благо недолгая служба на пиратском судне была вынужденной, но и ниже любого члена команды, тем более судового лекаря, сразу же проникшегося ко мне неприязнью, как к возможному конкуренту. Каждые несколько часов я наведывался в трюм, в чем мне, слава богу, не препятствовали - спасибо капитану хоть за это... Носил Бонни еду, выпивку, занимал болтовней, просто молча сидел рядом. Боюсь, мое общество скорее раздражало ее и ослабляло волю перед неумолимо приближающимся концом. Потому что, несмотря на внешнюю браваду, никаких иллюзий насчет свой дальнейшей судьбы она не питала. Речь шла не о том, точно ли ей грозит, как она хладнокровно выразилась, "пеньковый галстук". Вопрос стоял иначе - как скоро.
Но сегодня ко всем этим безрадостным обстоятельствам добавилось еще одно. Второе судно, "Стремительный", присоединилось к нам поутру. Меня в то время на палубе не было, но на корабле новости распространяются мгновенно, и малолетний мичман, более или менее мне симпатизировавший, не преминул с важным видом сообщить, что один из пассажиров после короткой беседы с капитаном пожелал перебраться к нам на борт. Сперва я не придал значения, хотя, разумеется, это было странно, и подобный поступок был совсем не в духе моего командира. Но поднимаясь в очередной раз из трюма, я был по дороге остановлен вахтенным, растерянным молодым новобранцем, бережно держащим в грубой загорелой ручище сложенный вчетверо лист бумаги.
- Прощения просим, сэр, - произнес он, деликатно снизив голос, - вот подобрал тут на деке, видно, выронил кто из начальства... Куда его теперь девать, вдруг важное что... Вы ведь читать умеете?
- Разберу как-нибудь, - заверил его я, обрадованный возможностью занять чем-нибудь голову, - давайте сюда, я об этом позабочусь.
Оставшись один, я развернул листок. Я ожидал увидеть что угодно, но только не эти вытянутые, заостренные буквы "женского" почерка, прививаемого с детства всем английским девочкам, обучающимся грамоте.

"Дорогой отец!

Посылаю вам привет и молю небеса ниспослать вам здоровье и удачу в задуманном деле. Бога ради, не беспокойтесь обо мне, со мной в пансионе хорошо обращаются, и я всем довольна. Только очень скучаю по вас, потому что никакая забота чужих людей не может заменить мне вашего расположения. Но я буду ждать столько, сколько нужно, и обещаю вести себя достойно своего происхождения и имени. Благослови вас бог, отец, и возвращайтесь поскорее.

ваша любящая дочь -
Джейн Джордан."

* * *
Со сложенным письмом во внутреннем кармане камзола, одновременно взвинченный и пришибленный , я отправился разыскивать сэра Уолтера. Что сказать, какие найти слова, ведь ясно же, для чего он перешел к нам на борт, и ясно, что предложить мне ему нечего... Где он сейчас... шканцы, камбуз, каюта капитана... дверь не заперта...
- Доктор, на минуту...
Опешив от неуставной формы обращения, я торопливо застегнул камзол и поправил шляпу :
- Да, сэр. Слушаю, сэр.
- Что это вы как аршин проглотили, - удивился Ноттингтон, - вольно... зайдите, есть разговор.
Показалось или его голос и вправду способен звучать чуть смущенно? Впору бы полюбопытствовать, что за муха его укусила, если бы не этот проклятый листок в кармане, не тоскливое ощущение обреченности... И глядит-то в пол, надо же... Может, подцепил какую заразу в порту, а признаться неловко...
- Слушаю, сэр.
- Садитесь, доктор. Тут вот какое дело... Один из пассажиров...
- Джордан спрашивал обо мне? - испугался я на всякий случай.
- Наоборот, - покачал головой капитан, - рассказывал. Он там, на "Решительном", успел кое-что услышать... сплетни, конечно, но...
- В чем дело, сэр? - нервно спросил я, - говорите.
- Да вот... был там некий Хоуп, Бенджамен Хоуп... так он утверждал...
- Ну! - не выдержал я.
- ... что меня тогда не даром помиловали и дали уйти на шлюпке... Что это ваша заслуга...
- Хоуп всегда был склонен преувеличивать, - пробормотал я, не зная, куда девать глаза.
- Это еще не всё, доктор, - тут капитан сморщился, как от зубной боли, и наконец решился : - он говорил, что в обмен на мое спасение вы тогда подставили собственную спину... Это правда?
С моей души свалился камень, размерами не уступающий, должно быть, знаменитому черному камню Кааба в Мекке. Я заставил себя поднять взгляд на собеседника.
- Никак нет, сэр, - ответил я чистую правду, и глазом при этом не моргнув.

* * *

Мертвый равнодушный взгляд.
- Чем обязан, доктор?
- Это вы письмо обронили, сэр? На верхней палубе...
- Дайте.
Я торопливо полез в карман, зацепился за пуговицу, дернул раз, другой.... Джордан терпеливо ждал, не вздыхая, не морщась, не постукивая пальцами по столу - как сделал бы на его месте любой нормальный человек.
Мы сидели в маленькой неудобной каюте для гостей - на "Неустрашимом" и это считалось роскошью. Прямой как палка, отрешенно смотрящий перед собой, сэр Уолтер сейчас внушал мне куда бОльшую оторопь, чем тогда, во время нашей философской беседы в трюме.
- Я знаю, зачем вы пришли, доктор, - со странной задумчивостью произнес он, - но не тратьте напрасно времени. Из-за этой... - он запнулся и чуть дернул уголком рта, проглатывая ненавистное имя, - да что там говорить, вы сами видите, доктор. Телесно я давно уже здоров, Джейн поддерживала меня все это время, но... Все, что от меня осталось - желание выплатить ей долг. Только этим я и живу.
- А если вам и тогда не станет легче, сэр? - спросил я сквозь ком в горле.
- А вы не спешите судить раньше времени. И даже не надейтесь, я не позволю ее вздернуть сразу - этого никто не вправе с меня требовать. Я уже переговорил с капитаном. Казнь ей заменят отправкой на одну из моих плантаций на Барбадосе... Пусть живет. Она еще молода. У нее впереди целая жизнь.

* * *

- Да уж, милосердная замена, ничего не скажешь...
Покачав головой, Дженкинс разлил ром по кружкам и одну пододвинул мне :
- Ваше здоровье, сэр.
- Благодарю... - я, забывшись, чуть пригубил и тут же отставил эту дрянь подальше, - то есть, вы хотите сказать, что это та же казнь, только медленная?
- Вроде того... Вообразите себе, сэр, адская жара, огромное хлопковое поле... в первый день человека заставляют работать как можно быстрее, до упаду - проверяют, на что способен. И исходя из этого, назначают ему дневной урок. Если не выполнит...
- Понимаю...
- Сиесту где соблюдают, а где и нет. Если хозяин не зверь, работникам разрешается в самую жару, с двенадцати до двух пополудни, прикорнуть где-нибудь в тени... Но это только на его совести, сами понимаете. Кормят тоже по-разному - смотря на что делается ставка. Если на то, чтобы работник прожил подольше, то с голоду ему умереть не дадут. Но чаще принято другое ... Выжать из него все, что можно, а там купить нового - сейчас как раз цены на живой товар сильно упали... - сержант поморщился, - да к чему вам это знать, сэр? Такие дела не нами решаются...
- Вы правы, Дженкинс, - кивнул я , - довольно. Спасибо, что были со мной честны. А теперь позвольте вас покинуть...
- Осмелюсь заметить, сэр, зря вы зачастили в трюм. Все равно же не поможете ей, а душу растравите. Вы взгляните-ка, сэр, шибко ли она радуется при вашем появлении...
- Довольно, Дженкинс, - бросил я, вставая. - Это мое дело.
- Как вам будет угодно, сэр...

* * *

Бонни просунула руку сквозь прутья и провела по моей щеке:
- Ишь, изгваздался, и присмотреть за тобой некому.
- Что это с тобой, милая? - криво улыбнулся я, - сроду такой заботы не замечал.
- Ну так напоследок, чтоб тебе было что хорошее вспомнить... Знаешь что? Давай погадаю. Руку дай, да нет, правую...
Я покорно исполнил требуемое и отвернулся. Смотреть ей в лицо не было сил.
- А ну, не раскисай! Думаешь, я не вижу? Живо утрись, эх ты, а еще мужчина...
Я, уже не скрываясь, вытер глаза рукавом. К счастью, она успела завладеть моей ладонью и, деловито прищурилась, всматриваясь в линии.
- Жить будешь долго, это сразу могу сказать. Не особо спокойно, но больших бед избежишь. Или только погрозит, но мимо проскочит. Та-ак... да у тебя жена дома осталась, ах ты, кобель... все вы одинаковы, хоть бы словечко сказал...
- И сын, - признался я.- Прости.
- Бог простит, это его ремесло... А вот тут...
- Что еще?
- Да так, вздор... вранье все эти гаданья, я тебе втираю, а ты и рад поверить...
- Бонни, что?
- Любовь, - буркнула она, выпуская мою руку и отворачиваясь, - только ненадолго, а потом - разлука... срок скоро выходит. Доволен? А теперь пошел вон отсюда. Надоел...

* * *

... И снова лазарет.
Здесь я не хозяин, только на подхвате. Неприятно сознавать, что тебя навязали, но ничего не поделаешь. Приказы начальства не обсуждаются. Этим оставалось утешаться и мистеру Лоусону, четырнадцать лет верой и правдой прослужившему на "Неустрашимом" судовым врачом - и некоему лицу без звания, без статуса, вчерашнему лекарю на пиратском судне, доктору Исааку Боргесу.
Нас трое помощников : два дюжих, жилистых матроса - один молодой, другой за сорок, но тоже еще в силе - и ваш покорный слуга. Ни держать, ни переворачивать пациентов я не могу, остаётся самое простое - сыпать на пол песок, подавать инструменты, вливать ром в глотку очередной жертве.
Человек несовершенен. Плоть слишком непрочна, кости слишком хрупки. Простая мушкетная пуля может такого натворить, что проклянешь все на свете, дожидаясь, когда же раненый наконец отмучается. Многие до конца остаются в сознании, все понимают, все чувствуют, а ром давно уже не помогает. Но и это не самый страшный исход. Иногда ко всему упомянутому добавляется еще издевка природы в виде на редкость здорового сердца...
Убитых пятнадцать. Раненых сорок два. Из них до утра доживут не все.
Такова цена удачного абордажа.
- Ну вот, доктор, добавил я вам работенки...
- Ерунда, Дженкинс, - улыбнулся я, - через неделю встанете... дайте-ка я сапог разрежу... вот, чуть-чуть еще, потрепите...
- Нечего миндальничать, сэр, смелее.
- Вооот...ну... всё. Отпустите его, джентльмены, все в порядке. Дженкинс, вы как?
- Ерунда, сэр, не впервой... главное - отбили-таки обратно "Решительного"...
- Поздравляю, Дженкинс...
- Благодарю, сэр. Капитана поздравьте прежде. А то - срам-то какой был, уступить судно, считай, без боя. Да еще какому-то, прости господи, отребью, способному под английским флагом потрошить своих же...
- А скажите... там в трюме гражданские были....
- Не могу знать, сэр. Не мое это дело, я все больше на верхней палубе крутился...
- Дженкинс, - решился я наконец на вопрос, обжигающий мне язык, - а пленные... пленные есть?
- Немного, сэр, да и к чему, - пожал он плечами, - все одно на виселицу.
- А там у них был один... Бартоломью Финч, главарь, маленький такой, степенный, с виду как чиновник или судейский...
- Ах, этот... застрелился, сэр, при штурме. На капитанском мостике стоял, с двумя пистолями. Как увидел, что мы одолеваем, так один к виску поднес - и все дела...


Ноября двадцать пятого числа, утром.
Ветер 3 балла, безоблачно, легкий бриз.


Белая женская ладонь в черной кружевной митенке берет меня за руку.
- Ну, вперед, мой олененок... немножко осталось.
- Пить хочу, - хнычу я, стараясь потянуть время. Я устал, жарко, душно, и снова на меня нападает что-то плохое, не знаю еще, как назвать, но неприятное точно. Хочется упираться, капризничать, а лучше бы немного поплакать - разумеется, не стоя на мостовой, а на груди у матери, сразу перенесясь в теплый, уже полузабытый мир, в котором прошел первый год моей жизни. Заступаю матери дорогу, тяну вверх руки.
- Хаиме, ты уже большой, нет.
- Матушка-а... на ручки... - подбавляю я слез в голос, впрочем, не особенно при этом притворяясь. И впрямь неуютно, тоскливо, как будто бросили одного посреди чужого неуютного мира...
И вдруг привычный гомон площади прорезает тонкий женский визг. Он все длится и длится, так что я даже озадаченно верчу головой, пытаясь уловить, откуда он доносится. И быстро нахожу искомое...
Высоченный, до неба, деревянный помост. Даже запрокинув голову до предела, я не могу толком разглядеть, что там творится. Но мать, забыв о недавней твердости, вдруг почему-то подхватывает меня на руки, прижимает к груди, и Я ВИЖУ ЭТО.
Золотистый от выступившей смолы свежий сосновый столб. Рядом - мужчина, коренастый, плешивый, даже мне, ребенку, показавшийся невысокого роста. В руке у него какой-то предмет, вызывающий в моей младенческой памяти воспоминание о конюшне, запахе конского пота, сухих щелчках, доносящихся со двора, где лошадей гоняют по кругу, чтоб не застаивались, и вот так, сухо и нестрашно, щелкают в воздухе кнутом.
- Вырастешь, маленький сеньор, и тебя научу, - обещает мне старший конюх, сияя белыми зубами.
К столбу привязана черноволосая девочка, совсем большая, гораздо больше меня, только вот почему она забыла надеть рубашку, так же стыдно ходить, и почему ей никто не скажет... И тут перекошенное, распухшее от слез лицо оборачивается в мою сторону, искусанные губы размыкаются, и отвратительный, жуткий, нечеловеческий вопль вырывает меня из глубин сна:
- Ооооао!

* * *

В чем был поспешно выбираюсь из койки, словно там, в складках парусины, еще притаились остатки преследующего меня кошмара. Выскакиваю на верхнюю палубу - и с размаха налетаю на кого-то.
- Ну вот, доктор, и снова свиделись...
Я смотрю в его лицо, узнаю, но когда пытаюсь что-то сказать, язык отказывается повиноваться.
- Доктор? Мистер Боргес, что с вами? Контузия?
Я молча замотал головой, повторил попытку - и в ужасе понял, что она безуспешна.
Дадли нахмурился:
- Вам нужна помощь?
Я отрицательно помахал рукой, выдавил кривую улыбку и бегом бросился в капитанскую каюту. Я знал, что исцеление наступит только там.
- Доктор, это еще что такое? Потрудитесь выйти и войти как поло... Боргес? Что случилось?
Я молча указал на письменный прибор. Капитан, дай ему бог здоровья, если и не понял, почему я так себя веду, то по крайней мере поверил, что у меня есть на то причины. Так же молча он кивнул мне на стул для посетителей:
- Пишите.
Я не заставил просить дважды. Торопливо пододвинув к себе лист казенной бумаги, я окунул перо и вывел корявым от нетерпения почерком:
" Сэр ради господа нашего дайте ей бежать у меня есть право просить этого"
Проследив за моей рукой, он нахмурился. Встал, запер дверь, вернулся на место. Внимательно посмотрел на бумагу. Потом мне в лицо:
- Я подозревал, что тот разговор еще не окончен. Выкладывайте все, доктор.
" Сэр не хотел говорить но придется это я вас спас тогда"
- Сам догадываюсь, - у него дернулся уголок рта, - но почему вы мне солгали?
"Простите вы сказали подставил спину а там речь шла не о спине ну то есть не только о спине" - вывел я гораздо медленнее, не смея поднять глаз.
- А теперь скажите, какого черта вы это сделали, - отчеканил он, - вы с места не двинетесь, пока я не получу от вас объяснения.
Я вскинул на него глаза, отчаянно замотал головой и снова заскрипел пером, разбрызгивая чернила:
"Сэр поверьте вашу честь это не задевает и вообще дело не в вас"
- А в чем же тогда? - спросил он тоном пониже.
"Я думал вы умираете сэр вот я и не хотел соглашаться "
- А потом?
"А как я вернулся в каюту смотрю а вы на поправку пошли как же я мог это же больной из могилы встал а его столкнуть обратно"
- Понимаю, - кивнул он. И снова повторил :
- Понимаю. Так будь на моем месте другой...
- Без разницы, сэр, - хрипло произнес я неожиданно для самого себя. Мы в упор уставились друг на друга.
- Так, - заявил Ноттингтон, медленно поднимаясь из-за стола, - вон отсюда. И упаси вас бог не к месту распускать язык - лучше попрощайтесь с ним заранее. Да, и на глаза мне не попадаться. Приказ ясен?


* * *

Я не могу ей сказать.
Остаётся молча смотреть через решетку - прощаясь. Запоминая.
- Ну, чего скис? Когда в порт придем? Завтра?
Я молча кивнул. До Барбадоса было уже недалеко - именно это и давало надежду на удачный исход побега. Сегодня ночью Бонни еще сможет беспрепятственно покинуть борт, до рассвета дойти до суши на веслах - и раствориться в портовой толпе, где, бог даст, ее уже никто не отыщет.
А мне остается только молиться.
Бонни почувствовала мое состояние, но истолковала его по-своему:
- Жалеешь меня, что ли? Брось. Все там будем. Ох, горе моё, ну иди сюда...
Плотно прижавшись друг к другу, мы обнялись - так тесно, как позволяла решетка. Бонни вложила в прощальный поцелуй всю страсть, всю тоску, накопившиеся за долгие дни неволи. И на несколько мгновений пришла удивительная свобода, легкость и покой. Пусть мы больше никогда не увидимся. Пусть мы оба умрем. Но ЭТО БЫЛО.
- Ну? Легче?
- Да. Спасибо тебе.
... Бонни, прости меня господь, но я рад, что вы тогда захватили "Решительного". Рад, что тебе захотелось живую игрушку. Рад, что увидел твои шрамы - и, как мог, решил искупить перед тобой свою и чужую вину. Надеюсь, мне это удалось.
- Эх, подарочек бы тебе оставить на память, да нечего, - произнесла она, с улыбкой оглядывая собственные руки, ноги, грудь, проводя пальцами по волосам, - всё с собой заберу, не обессудь. Приходи после, как помрешь, вот тогда сразу и получишь...
- Бонни... - еще минута, и я бы не выдержал и проболтался, погубив и ее, и себя, и капитана. Но она как будто почувствовала это - и поспешно отстранилась.
- Всё, - заявила она решительно, - будет. Уходи, а то рассержусь. Считаю до трех! РАЗ...


Ноября двадцать шестого числа, шесть утра.
Полный штиль.

Утром, спустившись в трюм, я обнаружил, что карцер пуст, один из железных прутьев выломан, и в решетке зияет брешь, как во рту от выбитого зуба.
Слава богу. А я уж как-нибудь переживу.
"Бей, бей, бей в неподвижные камни, вода. Благодатная радость потерянных дней не вернется ко мне никогда".

* * *

На "Решительном" генеральная уборка. Его скоблят, чистят, драют, избавляясь от скверны. Почерневшую от копоти носовую фигуру любовно полирует младший плотник, малый недобрый и склочный, но влюбленный в море. Думая, что его не видят, он обнимает деревянную богиню, целует в губы:
- Бедная девочка, досталось тебе. Ничего, будешь как новенькая.
Палуба уже сверкает, даже ступить на нее неловко.
- Ничего, сэр, проходите. У меня для вас кое-что есть.
Дженкинс поманил меня в такелажное помещение. В самом дальнем углу протиснул руку между двумя досками и осторожно извлек на свет божий нечто длинное и блестящее. Встряхнул.
Я не удержался от улыбки.
- Спасибо, Дженкинс. Запомнили ведь, что я ром не выношу...
- Не за что, сэр. Вечерком, как звали, заявлюсь в вам в гости, дадите мне наконец, попробовать, что такое особенное пьют лягушатники...
- Оставим ее пока здесь, Дженкинс. Мне велено явиться к Ноттингтону, не тащить же это к нему. Хотя...
Дженкинс улыбнулся в ответ и вернул коньяк на место.
Торопливо иду по галерее. Первая дверь...
- Опаздываете, сэр. Капитан ждет.
Джексон смотрит неодобрительно, поджав губы. Ноттингтон оказался много отходчивей своего ординарца. Ну да бог с ним, что мне до того. Какие это всё мелочи, и как я мог так переживать из-за этого раньше...
Дверь в капитанскую каюту открыта.
- Здравия желаю, сэр. Какие будут приказания?
- Сесть и успокоиться.
- Слушаюсь, сэр.
Усаживаюсь напротив него за столь хорошо изученный мною стол, и поневоле уголок рта ползет кверху.
- Ну что, Боргес?
- Благослови вас господь, сэр.
- О чем вы, доктор? В решетке, как оказалось, был слабый прут. Досадное происшествие, но учитывая, что судно снова в наших руках, капитан пиратов убит, а команда обезврежена... Словом, не думаю, что из-за этой пронырливой молодой особы меня ждут такие уж большие неприятности.
- Чем я могу отплатить вам, сэр... за всё, что вы для меня сделали?
- Навести наконец порядок в лазарете и документах. У нас адмиральская проверка на носу. Стыда из-за вас не оберешься.
- Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Разрешите идти?
- Идите. Впрочем, вот еще что...
Капитан выдвигает ящик стола.
- Вообразите, подобрал это вчера на верхней палубе, возле лебедки. Как раз после того, как мне доложили о пропаже одной из шлюпок...
На стол ложится парусиновый мешок, стянутый у верха бечевкой.
- Это не вы обронили, доктор?
Молча развязываю посылку. Пальцы дрожат, и узел поддается с трудом.
В мешке лежит свернутый кольцом тонкий хлыст и коряво нацарапанная записка:
"до встречи любовничек".


КОНЕЦ
22.06.08.