A-viking
Барышня
цикл «Рукописи не горят»
… Альбертик словно невзначай приобнял за талию, дежурно скользнув чуть-чуть ниже. Данка нервно отстранилась, зыркнула из-под ресниц и ласково пообещала:
– Я ведь могу и кирпичом звездануть. Ручонки-то убрал!
Кирпич не кирпич, но звездануть Данка могла без особых разговоров. Как под Новый год, когда в хмельном угаре коллективного междусобойчика так призывно мелькало бедро в высоком разрезе платья… Он так и не понял тогда – стринги на ней были или девушка и вправду была под платьем «только сама» - не понял, потому что неожиданно врезался лбом в стенку коридора, а галстук удавкой сжал кадык:
- Я тебе, слизняка траханная, сейчас полезу под платье… козел… Альбертино трахетти…
Нашелся проверяльщик стринговый! Надела уже разок, сдуру домой в них заявившись. Волосами и спину и пол подмела, пока голову вскидывала – под шипение бабки и шипение мокрых прутьев, продернутых на голом, уже безо всяких стрингов, заду…Но не этому же шестерке растолковывать? Морда аж масляная…
Альбертик с приклеенной улыбочкой тут же убрал ручонки – и, оглянувшись на дверь кабинета, участливо посетовал: - Я не хотел сделать больно… Извини, Даночка…
- Чего сделать? – Данка посмотрела в упор, но приклеенная улыбочка Альберта тут же стала искренней и еще более ехидной:
- Ну ты же сегодня в браслетике. Может, уже и трогать тебя везде больно!
Данка машинально поправила на левой руке широкий кожаный браслет, отделанный полосочкой черного бархата и с серебряным колечком: – Не поняла! Причем тут браслет? Что мне должно быть больно?
Альберт понял, что ляпнул лишнее – и его спасло лишь появление в кабинете всех полутора центнеров главной бухгалтерши. Данка внимательно посмотрела на него, задумчиво сморщила нос, но тут же была по селектору выдернута в кабинет шефа.
* * *
- Позвольте войти, Владимир Дмитриевич! – даже стук в дверь у Альбертика выходил похожим на вкрадчивый шепот. – Доброго вам здоровьичка, извините что осмелился без вызова, но…
В.Д. снял очки, устало потер лоб и прервал паузу после «но»:
- Что-то случилось?
- Пока нет, но… Но может, может случиться! Вероятна ситуация, когда под некоторую угрозу будет поставлена репутация нашего уважаемого заведения, нашего коллектива и даже, мне представляется, в некоторой степени даже лично ваша, что совершенно недопустимо…
В.Д. коротко усмехнулся: – Ну, с моей репутацией я как-нибудь сам разберусь. Давайте лучше о коллективе и нашем уважаемом заведении.
- Я бы тем не менее осмелился возразить… дело в том, что эту сотрудницу принимали на работу лично вы, проверку делали лично вы, курируете ее в общем-то полезную деятельность тоже лично вы, и числится она по вашему ведомству…
- Проверку я делаю для всех. Курирую тоже всех. Числятся у нас все, включая и меня, не по моему ведомству, а в нормальном штате согласно нормального штатно-должностного расписания. – Владимир Дмитриевич бросал слова равнодушно и холодно, и только оооочень хорошо знавший его человек заметил бы, как он нервно потер левое предплечье. Он сразу понял, о ком собирается доносить этот лощеный прохиндей из экономического отдела. Понял, молча придвинул Бергалину пепельницу и, щелкнув зажигалкой, запустил дымовую завесу.
* * *
Она ни разу не называла его по имени. Ну не получалось как-то – он в свое время представился как «дядя Гена», она сморщила нос и лихо ответила, что она «племянница Данка», на что он отвесил короткий полупоклон и с улыбкой прижал руки к сердцу:
- Простите, барышня… Оно, конечно, не дело сразу в родственнички набиваться. Исправимся.
По имени-отчеству тоже не получалось – не настолько уж старше, да и отношения с первого дня сложились… Ну очень какие-то они такие сложились… потерла нос – сама не понимала, какие. Потому что они совершенно искренне улыбались друг другу, а он был единственный, кто так и стал называть Данку «барышней» - если утром ему случалось проверять охрану, то лично щелкал турникетом и здоровался: - Доброго утречка, барышня! Краем уха в конторе слышали, что в какие-то древние времена они то ли служили, то ли даже воевали вместе с шефом, но вся эта полезная кабинетная «инфа» пролетала мимо, сдунутая его шевельнувшимися в улыбке усами и смытая таким хорошим взглядом немного уставших глаз.
Не подсмеивался – называл очень серьезно, уважительно и только мимолетная улыбка заставляла присмотреться повнимательнее: шутит или вправду барышня?
А он и не шутил, хотя то ли в «отместку», то еще почему, тоже ни разу не назвал ее по имени. Барышня так барышня - ей и так было хорошо от мимолетного, но очень внимательного взгляда, от пушистых усов, шевельнувшихся в улыбке, он негромкого с хрипотцой голоса, от руки, что один раз придержала на лестнице – ну, когда с той кучей бумаг на ковре запнулась… Даже удивилась – вроде и мягкой рукой «спружинил», а словно на железном рычаге придержал. Смутилась, суетливо поблагодарить хотела, а он все с той же улыбкой на двери начальственного кабинета кивнул
– Бегите, барышня, шеф ждет!
Другой раз на крыльцо было сунулась, служебную машину ждать, но он не пустил под дождь – дождался, пока Сашка по кличке Домкрат подрулит ко входу, дверку открыл и лишь тогда приглашающим жестом – Прошу, барышня! и никого ехидства, никакой игры в голосе – просто теплое слово «барышня», такое родное, такое ласковое … сама не знала почему.
* * *
Под дымовой завесой Альбертик решил на всякий случай не морщиться – хотя не курил и запах не выносил. Закурив, В.Д. использовал один из своих профессиональных взглядов – нечто вроде равнодушно ожидающего удава.
Бергалин понял, уложил на краешек стола черную папку и начал старательно краснеть и артистично сбиваться на смущение:
- Понимаете ли, тут весьма много в некоторой степени интима, хотя к откровенной порнографии я бы не стал это причислять в очень категоричной форме, однако…
Равнодушный удав остался неподвижен.
- …Однако… мне представляется, что даже случайное попадание таких изображений в чужие руки может вызвать кривотолки и бросить тень на…
- Про тень я слышал. Дальше… - удав шевельнул кончиком хвоста.
Что говорить «дальше», Бергалин пока не придумал, поэтому растерянно подвинул папку поближе к В.Д.:
- Извольте, ознакомиться сами…
Изволил. Перебирая стандартные отпечатки 9х12, так же равнодушно продолжил:
- И каким образом ЭТО может бросить тень? На наш уважаемый коллектив, к примеру?
Пока Альберт формулировал «тенебросание», В.Д. с адским трудом спокойствия МЕДЛЕННО перебирал фотографии, задворками сознания отмечая: – Черт, слишком сильно перетянуты запястья… Вот тут неудачно повернула голову – лицо видно… Тело, изогнувшееся в поцелуе короткой плетки… Вот она покорно замерла у шведской стенки, трогательно отставив уже исполосованный зад… Вот собирает с пола прутья – губами, ползком… ох, глупышка, как же это…
- Мне представляется, что ЭТО – ее личное дело…
- Я понимаю, вы правы, с одной стороны конечно личное… хотя там есть фото и с двух сторон, простите за невольный каламбур…
- Я уже увидел фото с обеих сторон. И это не каламбур. В литературе это называется иначе. Вернемся к теням…
- Конечно, я понимаю, что во многом это неприятно сознавать, что сотрудница, которую привели лично вы, оказалась вдруг такой… такой…
- Какой?
- Неужели вы не понимаете?! – Альбертик всплеснул руками. - Это же недопустимо! Это уголовное дело! Может быть даже более того – скрытая проституция! Я специально изучил вопрос – это садомазохизм, опаснейшие игры изгоев общества! И она занимается этим почти открыто, непосредственно в нашем офисе! Я давно заметил – когда она носит свой черный браслет, ее поведение совершенно меняется!
- Стоп. Поведенческую психологию и браслеты пока оставим в стороне. Причем тут офис?
- Как же! Вот! – Альберт потянулся к папке, ткнул пальцем в фотографии: - Это же наш тренажерный зал! Созданный для сотрудников! А она в нем вон что вытворяет!
- Скорее уж с ней вытворяют.
-Вот-вот! И надо разобраться, почему в наше строго охраняемое здание проходит неизвестно кто, неизвестно что вытворяет с нашими же сотрудницами и потом появляются такие улики!
- Вы прекрасно сформулировали мой вопрос к вам. Откуда эти улики у ВАС?
- Она дошла до такой наглости, что открыто бросила эту папку на столе!
- Понятно. Вы правы. Это недопустимо. Я приму меры. – Д.В. потянулся к селектору, нажал какую-то кнопку. - Кто кроме вас видел ЭТО?
- Никто! Клянусь! Я сразу, как только – немедленно к вам! Я же понимаю, как вам больно и обидно, что она оказалась…
Но В.Д. уже снова превратился в равнодушного удава и жестом прервал излияния Альберта.
- Еще раз благодарю. Полагаю, нет необходимости повторять о недопустимости дальнейшей огласки.
Альберт тут же прижал руки к сердцу.
- Насколько мне известно, вы в свое время планировались в командировку в Казахстан, на новые объекты…
- Да, это очень интересная командировка, однако по непонятным мне причинам мое участие…
- Ваше участие теперь гарантировано. Вы свободны.
* * *
Даже в тот вечер он не назвал ее по имени. До своего кабинета не добежала – разревелась дурочкой, забившись в уголок зимнего сада, устроенного на переходе между этажами. Когда он тихим привидением возник под листьями какой-то пальмы, только отворачивалась, упорно не отвечая на хриповатый шепот:
- Ну что с тобой, девочка… слышь, барышня ты наша… прекрати сопли-то… Ну что стряслось, а?
Ну как она могла объяснить ему, что стряслось… Рассказать про провинциальную дурочку, в очередной раз распахнувшую даже не глаза, а немножко лишнего - душу? Рассказать, что не знает она половины модных слов? Рассказать, что пока эти фифы из отдела экономики ногти наращивали, она комарье кормила, на учебный взнос зарабатывая сбором клюквы? Рассказать, как тоскливо в этом большом и совсем чужом городе, как не хватает привычного запаха дома, скрипа половиц и угрюмой мрачности лавки у стены?
А может и рассказала. А может, только хотела – но из зимнего сада они выбрались, когда уже за окном была непроглядная темень и слово «барышня», услышанное в очередной раз, прозвучало уже как ее родное имя. Уже не всхлипывалось, давно высморкан покрасневший нос, давно по второй чашке дымится как-то по особому заваренный кофе, а она совсем-совсем ничему не удивляясь, терпеливо ждет, пока он отзвонится своим охранникам, пока переключит на них все эти треклятые камеры, глазки, телефоны и прочую дрянь, чтобы снять с номерка ключик.
Ключик от уютной тренажерки в левом крыле здания.
Хотя нет, это она поторопилась. Это было чуть-чуть потом… На второй чашке кофе он уже мрачно супил брови, что совсем не шло ему, но было как-то по-семейному, к месту:
- Даете вы, барышня… ну зачем снобам да уродам всяким душу открывать, под них подстраиваться? Если слов нахватались, так не значит что они умней! Чего комплексы разводить? Сидит наша барышня в соплях да слезах и головенку свою русую пеплом посыпает… картинка! А душа твоя где? почему под чужих мнешь-ломаешь? Гордость-то куда делась? Э-эх, обидела ты меня, барышня-красавица… Я уж думал, стерженек в тебе наш, железный, а ты вон как… со всякими… заигрывать…
- Я не заигрывала! Правда! Тошно мне тут и все в растрепе…
Он не стал уточнять, что там у нее в «растрепе». Поняла, что понял. И только руками развел: ну я то чем помогу? В жилетку поплакать?
- Не буду… мрачно засопела носом. – Плакаться не буду… а то опять скажете про пепел и гнется-ломается… мне деда всегда говорил – гнуться только телом можно, да и то под розгами, а тут…
- Эх, мне бы твоего деда, за стол, да под чарочку! Нутром чую – правильный человек! Уж мы бы с ним спелись да не спились!
Посопела тихонько… задумчиво… из-под ресниц глазами блеснула и в тон, как тогда, с «дядей-племянницей» -
- Эх, мне бы дедову школу, да здесь…
Вот тогда и защелкали переключалки, камеры и телефонки, в ожидании, пока ключик в руке окажется. Вот тогда и пошли по коридору, никого не боясь и ничего не таясь. Вот тогда и пропустила сквозь пальцы широкий ремень, сдернутый из кобуры:
- Как дедовский…
Только раз он спросил:
- Без обид? Без попятного? - И тут же ладони вперед себя выставил:
- Ох и глазищами мы сверкаем, барышня! Понял, все понял… прости!
Вот тогда… Нет, уже конечно не «тогда», уже в другой раз… или в третий? Или в какой из «разов»? – принесла выклянченный у подружки фотик, отчаянно краснея, протянула… И хотя получила «за бесстыжесть» лишних тридцать оглушительных, звонких, сладких и одуряющих болью ударов, но потом бережно спрятала пленку. На память!
* * *
В.Д. наклонился к селектору:
- Дана? Будь так добра, изобрази явление христа народу и гуашь захвати. И пару листов ватмана.
…Вслед за трубкой ватмана в кабинете появилась Данка. Шлепнула бумагу на стол.
- А гуашь где?
- А зачем?
- Стенгазету делать будем. «За передовую порку!». Или «Розги – народу!». Или еще какую? Нет идей?
Данка настороженно засопела.
-Так и нету идей? Напрасно. Тексты надо готовить, а иллюстративный ряд уже есть. Очень даже неплохой. Мне понравилось. – и по столу скользнула черная папка.
- Чего воздвигся, как памятник? – это уже к Геннадию, действительно без стука и внезапно возникшему у дверей.
– Командир, она не виновата.
- Это когда было? – В.Д. даже не обернулся, обкуривая приоткрытое окно кабинета.
- Да уже с месяц…
- Вы что, оба у меня кадровые дебилоиды? Ну ладно, девка п… думает, а ты-то чем?
Тот молча пожал плечами: а мне думать не велено. Я солдат.
- Слушай, ты, солдат х..в! – (Насторожился. Давненько он не слыхал от командира такой интонации… ох давно!) – Как они оказались на ее столе?
- Оба-на… - Гена перестал корчить тупого вояку. - Стоп, командир. Насчет стола вранье. Фотки печатались только вчера, у моего другана, там все тихо, глянь дату на обороте… Я сам отнес ей. Она при мне положила в стол, в нижний ящик. Гадом буду!
- А как они оказались у Бергалина? И что это за знак браслета на руке? В шпионов играете?
- У Бергалина??
- У Альбертика?? - Почти хором…Эта шестерка за мной все время охотится…
- Командир, она права, этот сученок…
- Изыйди, Гена… Как друга прошу: молча, тихо и незаметно испарись отсюда… на хрен!!!!
Повернулся к Данке: - К теме фотоискусства вернемся позже Я пока еще ничего не услышал про браслет. Внятные пояснения будут?
- Не будут. Он не виноват. Я сама просила, мне это надо, он хороший и надежный, он…
- Я без тебя знаю, кто он и какой он. Он меня на горбу шесть километров по скалам пер, пока я ему в затылок кровью блевал. Я не спрашиваю зачем это тебе или ему. Я спрашиваю, почему этот бл… сучонок лезет к тебе в стол и ни ты, ни он этому не мешают!
Замер… Остановил свою риторику и вдруг, едва не свалив Данку, вылетел из кабинета. Она поняла чуть позже и почти догнала, ну совсем почти. Под заполошный визг забившихся по углам экономисток шеф оттаскивал Гену от рыдающей кучи дерьма под столом: перемазанный чем-то красным, натянув остатки на голову остатки пиджака, там скулил Альберт. Уже от дверей, почти выпнутый шефом, Гена внятно и спокойно произнес:
– Я его все равно кастрирую, командир…
- Бергалин, в медпункт. Ты – ко мне в кабинет. Ты - на свое рабочее место. Вам всем (обвел взглядом экономическую шушеру) – молчать как мыши. Официальную версию событий я вам сообщу дополнительно, тогда и поговорите. И если у кого вдруг появится СВОЯ версия, не советую…
А Данка не спешила «на свое рабочее место», так и стоя в дверях с прижатыми к губам ладонями. Проходя мимо, В.Д. одним касанием состегнул с ее руки черный браслет. Так же молча перед Гене, а тот встретился глазами с Данкой. Распахнутыми, ждущими, уже тонущими в знакомой черноте глазами.
- Я верну его вам, барышня.
Она кивнула, не отводя глаз. Вернет. Сегодня…