ClubPN

Hellen (Эсмеральда)

Сказки Пушкина

"Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи...". Мама читала
старую давно известную Ленке сказку. Уютный свет от торшера желтым
пятном чуть мигал на потолке, в углах таились тени и сказка. Не та,
что звучала, а та, которую Ленка придумывала для себя сама. Она еще
только чувствовала свою особость, понять, объяснить завораживающую
притягательность мечты она еще не могла, возраст не позволял. Но
мечтала, ничего не рассказывая маме, таясь от нее. Тени из углов
наползали. Несчастная царевна уже замечена зеркальцем, гнев искажает
красивые черты злой царицы. Плотнее сумрак за окном. Ленка кутается
в плед. И вот нахлынуло, теперь не остановить. Действие пишется
заново, пусть неумело, зато с каким чувством.
Царица отодвигает зеркало, оно сослужило свою службу. На стенах
отсветы свечей, окна забранные маленькими стеклышками, сводчатые
потолки. Чем мерзавка сейчас занята? Спит в своей кровати. Спит и не
знает, что царица думает о ней. Ой, не долго спать осталось. Высоко
поднимается грудь, не хватает воздуха. Рванула ворот. Румянец
растекается по щекам, горит лицо. Черные кудри струятся по высокой
белой шее, янтарно львиными огоньками мерцают серьги в ушах. Вот уже
призвана девка-чернавка, стоит на коленях, внимает злым приказам
царицы. Что смыслит холопка в том, какая буря кроется сейчас за
ровным ледяным голосом? Жаль ей молодую негодницу, посмевшую быть
соперницей? И в чем посмевшую - в красоте! Прибить бы сейчас
чернавку, да что в ней толку, и без того готова пол от страха
лизать, вот и будет исполнять, что прикажут.
Темными переходами, мимо окованных железом дубовых дверей, в
полумраке ведет чернавка царевну, ведет на лютую расправу. Ведет
юную красавицу, едва успевшую одеться, да никуда нибудь, а на
дальние дворы, где и крика несчастной никто не услышит. Зачем
душа-царевна идет согласная, бежала бы опрометью прочь. Но не смеет
холопка рта открыть, подсказать. Под звездчатым небом, мимо церкви с
сияющим крестом, дальше - к низкой избе, которую и собаки стороной
обходят, лежит их путь. Довела чернавка царевну, налегла плечом на
тяжелую дверь, взглянула на красу-девицу и не удержалась, закрыв
лицо, заголосила, сползая спиной по двери, открывая проход в
холодную избу.
Шагнула царевна, только коса мотнулась. Хлопнула за ней тяжелая
дверь, скрывая небо с взлетающим к нему крестом.
"Ей, рогаткой угрожая..." Напевный голос мамы никак не вяжется со
словами. И разве чернавке грозили рогаткой? Ошибается мама, ошибся
Пушкин. Что проку отдать царевну на съедение лесным зверям, так и не
услышав ее стонов. И кат у злой царицы - верный слуга. Крепко держат
царевну сильные руки, куда ей против них. Поздно сообразила голубка,
что пробил ее страшный час. Вон как глазками своими красивыми
мечется. Ликует душа царицы, ликует в своем гневе. Сорвать всю
одежду с нее, пусть покажет свою красоту. Девичье тело стыдливо,
жмется коленками, прячет лицо у плеча. Не соображает еще, что ужас
весь впереди. Разложить ее на лавке, а на шею нацепить рогатку.
Смыкаются на лилейной шейке деревянные обручи. Жестокая пытка, не
опустит голову теперь, биться будет, а голову не опустит. Смеется
темная душа царицы, безмолвствует мертвая душа палача. Руки можно и
не привязывать, все равно никуда не денется, а ножки привязать и
покрепче, чтоб веревка впилась в нежную кожу. Не прогнется дубовая
лавка, не встанет надыбы, весь свой срок она была безмолвной
соучастницей. Пороть, сечь до бесчувствия, чтоб глаза красивые на
выкате стали, чтобы криком кривился безгрешный рот.
"Помилуйте" - шепчет царевна заплетающимся от страха языком - "За
что?". За что? За красоту твою. Со мной ли тягаться тебе, с моей ли
царственной осанкой, с моимо ли очами огненными? Как прищелкну
перстами, так и у ног моих царь - твой батюшка. И чего только
зеркало проклятое в тебе увидело? По палатам ходила, глаз не
поднимала, услужить всем всегда рада была, смотреть даже противно. А
вот сейчас на тебя глядеть приятно, что спину свою выгнула? Рогатка
лечь ровно мешает?
И начал кат свобю страшную работу. Длинная плетка о четырех хвостах.
Каждый хвост пробивает кожу. Мечется царевна, из последних сил в
лавку руками опирается. Растекаются багровые подтеки по девичьему
заду, по ляжкам, ножки-то от лавки не оторвать, туго связаны. А
сейчас и по плечам. Ровно ложатся полосы. Мерно размахивается палач,
силы его на девицу-красу с лихвой хватает. Чуть отступил, взмахнул
рукой, и летит плеть, все равно, что поет. Еще удар, еще. Сечь ее,
вот так. Теперь пусть поперек ложатся рубцы, красные, синие. Нет
краше картины. Распухло лицо царевны от слез, что в нем красивого? А
ведь есть что-то, видит теперь это царица, видит и глазам своим не
верит. Взмокли волосы на лбу у мерзавки, пот катится, рот открыт в
вое. Уже и говорить не может, дрянь, только хрипит.
Выскочила царица на улицу, подставила горячечное лицо под ветер. Не
жить больше царевне, кат знает, что должен засечь ее до смерти.
Царица не может до самого утра забыться, только бьет рукой подушки.
"Свет мой зеркальце, скажи..." Улыбается Ленка, устроившись среди
подушек. Пожалел палач красу-девицу. Только еще с десяток плетей
взлетели и опустились на истерзанное тело, боялся он возвращения
царицы. Сам промыл раны, до утра хлопотал. Чуть тронул рассвет дали,
увез царевну старый кат на дребезжащей телеге на глухую заимку к
своим братьям, к семи богатырям. Поклонился он в пояс братьям своим
младшим, да велел выходить и беречь царевну от лиха, и так уж девка
намаялась.
Сколько еще осталось в книге сказок? Мама обещала потом почитать о
Золотом петушке, значит завтра начнет свой танец шамаханская царица.