ClubPN

III место на Ежегодном Литературном Конкурсе ПиН-2016


Крио

Об особенностях вассалитета


— А потом он вообще в дерево врезался, вот прям носом. И начал его пинать со злости! Мы там чуть не сдохли со смеху, натурально. — рассказывает Барби вполголоса. Моль прыскает в стакан с чаем, чай разливается и одновременно попадает в нос, вызывая новый приступ хохота. Цепь чуть ухмыляется и стучит состайницу по спине. Та невольно вздрагивает.

Пятеро девушек сидят за одним столом. Большинство учеников уже разошлись, дежурные вяло симулируют хозяйственную деятельность. Видно, что им тоже не хочется оставаться в столовой, но убирать хочется ещё меньше. Поэтому дежурные ползают между столами, едва переставляя ноги.

Уходят парни из десятого. Уходит Штопальщица со своими, Арес и Барон давным-давно смылись. Но Цепь ещё не вполне насладилась прелестями нового положения, и поэтому продолжает пить почти остывший чай и снисходительно улыбаться в ответ на трындеж Барби. Просто потому, что может, потому что она и её стая теперь — старшие.

Старшие едят в последнюю смену, у них позже начинаются уроки, они позже ложатся спать. Старшие — это вообще что-то вроде аристократии, привилегированного класса. Порой даже страшновато видеть, как меняется отношение ко всем, кто переступает рубеж, отделяющий еще средний седьмой класс от уже старшего восьмого. В глазах остальных вчерашние семиклассники превращаются если не в полубогов, то как минимум в представителей высшей касты. Цепь это более чем устраивает. К тому же, она не простая старшая, и это ее тоже устраивает вполне.
— Ладно, дамы, пойдемте. — коротко командует она. Моль залпом допивает остатки чая, Барби поднимается так грациозно, как будто она фея и взлетает с цветка, Черника поспешно вскакивает. Белка — тоже, стараясь казаться как можно незаметнее. Она сегодня весь день старается.
Возле лестницы, соединяющей основной корпус с женским крылом, Цепь останавливается:
— Все, дальше без меня.
— Что случилось? — мурлычет Барби. Нет, ну право слово, она вообще умеет нормально говорить? Цепь считала бы, что Барби на это органически не способна, если бы не слышала, как та отвечает на уроках у женщин-учителей. Очень точно, сухо и по делу. Почему бы не говорить так же со стаей — загадка века. Поэтому Цепь отвечает обманчиво-ласково:
— Дорогая, не засоряй свою прелестную головку ненужной информацией. — и, обращаясь уже ко всем, — Кыш, потом расскажу. Может быть.
Они уходят вверх по лестнице, к спальням, а Цепь — на второй, преподавательский этаж основного корпуса.
У нее было несколько причин не говорить, куда идет. Во-первых, каждый интернатовец чуть умнее табуретки очень быстро понимает: трое людей могут хранить секрет только в том случае, если двое из них мертвы. А Цепь уж точно умнее, тупые вожаками не становятся.
Во-вторых, за первым пониманием приходит еще одно — стены здесь имеют уши. Иногда это удобно, особенно когда в роли ушей оказываешься ты сам, но в остальных случаях лучше не трепаться, если не хочешь, чтобы о твоих секретах через час знали все.
А в-третьих, ее дела гораздо более прозаические, чем она пытается убедить стаю.

Нет, поболтать с паном Грабовским — вполне неплохо, да и любопытно выяснить, зачем она ему понадобилась, но в глубине души гораздо больше хочется настоящих дел.
Цепь идет, стараясь ступать мягко и бесшумно. Проделывать это в берцах и с цепью вместо пояса - та еще задача. Но, что поделаешь, имидж. Здесь всегда так, если уже начал играть по правилам — будь добр, придерживайся, даже если правила придумал ты сам. Нужный кабинет в самом конце коридора, и в коридоре никого не встречается. Сегодня пятница, а учителя обычно не остаются в интернате на выходные. Кроме тех, которые совмещают преподавание с воспитательской работой и дежурят, а это трое-четверо человек на весь интернат.
Цепь стучит и сразу же заходит, не дожидаясь разрешения. В конце концов, дражайший Инквизитор знает о ее приходе, соответственно, ничем личным не занимается. А если и занимается — двери запирать надо. Последний довод звучит в голове почти злорадно.
И вправду, как и положено хорошему инквизитору, Грабовский сидит за столом и читает показания обвиняемых, то есть, рефераты по истории. Впрочем, разницы почти нет.

Девушке вспоминается, как Черника в прошлом году спрашивала, почему Инквизитора окрестили именно так. Барби ответила тогда, мол, он страсть как ведьм не любит, и заржала как конь. Даже не как лошадь, именно как конь. Черника так и осталась в недоумении. А Цепь поняла, что и сама не знает, почему. Кличка досталась им в наследство от прошлых выпусков, а не в правилах интерната отказываться от подобного наследства.

Некоторые особо наглые товарищи (и Цепь с гордостью причисляла себя к оным), называли пана Грабовского Инквизитором и в глаза, не забывая, впрочем, про уважительное обращение. Тот был или не против, или же давно смирился и принял как данность. Есть вещи, которые гораздо проще принять и даже возглавить, если уж бороться с ними бесполезно.

— Проходи. — мужчина на секунду отрывает взгляд от бумаг. Цепь переступает порог и закрывает дверь. С начала года она здесь ещё не была, хотя раньше часто проводила целые вечера за игрой в шахматы и шашки, или просто с книгой в углу, если пану Грабовскому было не до неё. Конечно, так поступала не она одна, но распускать слухи начали именно о ней. Пришлось как-то в ответ на брошенное Винилом ”Подстилка инквизиторская!” набить ему морду. Тогда Цепь прослушала получасовую лекцию о недопустимом для девочки поведении, потом неделю отскребала кастрюли в столовой с чувством собственной безоговорочной правоты, но приходить в кабинет перестала. Тем более, быстро нашлись дела поинтереснее.

Инквизитор кивает на стул по другую сторону письменного стола. Девушка садится и закидывает ногу на ногу.

— Зачем вы меня позвали? — говорит она почти весело. Грабовский молчит, продолжая делать пометки на полях реферата. Цепь ради интереса аккуратно заглядывает в работу. Стиль выдержан, пометка гласит:”В вашей интерпретации герцог И. является вампиром? Его смерть задокументирована тремя годами ранее. Подр. “Королевство Левиция: от львов до кошек”, т.2, гл.4, ктл. 8,2”

“Ктл.” — это каталог школьной библиотеки. А “Подр.” — конечно, сокращение от “подробности”. Наконец учитель размашисто выводит цифру 6 внизу листа и откладывает его в сторону. Цепь отмечает, что это очень и очень хорошая оценка в данном случае, ее еще надо заработать. И схлопотать за реферат по истории, скажем, три из десяти — гораздо вероятнее.
— Позвал, чтобы поговорить насчет сегодняшней ночи.
У девушки перехватывает дыхание. Впрочем, это почти никак не отражается на лице.
— А что было сегодняшней ночью? — спрашивает она, стараясь изобразить максимально правдоподобную интонацию. Инквизитор не ведется:
— Давай мы сразу договоримся. Я с тобой говорю не для того, чтобы выслушивать ложь и отговорки. Оставь это вашей Валерьянке.

Теперь скрыть удивление не удаётся. Грабовский назвал их старшую воспитательницу по кличке?..
— Так вот, — продолжает он невозмутимо, — хочу узнать, почему это произошло. Твои мотивы.

Девушка всматривается в его лицо, судорожно пытаясь найти хоть какую-то подсказку. Что ему известно, и, главное, откуда? Но выражение лица абсолютно непроницаемое.

— О чем вы конкретно говорите? — Цепь снова пытается нащупать почву под ногами.

— Я знаю, что произошло в душевой третьего этажа женского корпуса сегодня, примерно в 2 ночи. — все так же спокойно отвечает Инквизитор, — И хотел бы услышать твои мысли о произошедшем. — он подпирает подбородок сплетенными в замок пальцами.
Ах так… Значит, знает он. Белка та ещё сволочь, оказывается, и мало ей сегодня досталось. До этого момента Цепь думала, что погорячилась, но не теперь.

— Хотите знать мои мысли? — девушка откидывается на жалобно скрипящую спинку стула, не отрывая от воспитателя тяжёлого взгляда, — Мои мысли по этому поводу такие: это мой человек, а своих людей я наказываю так, как считаю нужным. — жёстко заканчивает она. Сейчас Цепь кажется многим старше своих четырнадцати.

Пан Грабовский никак не реагирует на её слова, но в его взгляде мелькает что-то вроде беспокойства. Он, кажется, долго взвешивает в уме каждое слово и, наконец, говорит:

— Я ожидал немного другого ответа. Думаю, ты понимаешь, чем рискуешь, отвечая мне так.

Девушка понимает. Очень хорошо понимает, что не следовало этого говорить. Есть вещи, которые нельзя обсуждать с воспитателями и учителями, есть вещи, которые вообще нельзя обсуждать. Есть и такие, о которых лучше даже не думать, если хочешь жить долго и счастливо.

— Но если мы уже заговорили о том, кто чьи люди… В эпоху феодализма случались прецеденты такого рода: крестьяне, уставшие от тирании своего лорда, шли к королю с просьбой о помощи. И король чаще всего помогал. Потому что король отвечает за всех своих подданных в равной степени, вне зависимости от того, лорды они, или обычные крестьяне.

— Так значит, Белка вам настучала? — презрительно спрашивает Цепь.

— Нет, хотя следовало бы. — девушке кажется, что сейчас Инквизитор злится. На ее памяти, в третий раз. Ей становится страшно.

— Я знаю о происходящем в этом безумном заведении куда больше, чем ты думаешь. И на многое закрываю глаза… по разным причинам.

Но существуют границы, которые нельзя переступить даже здесь. Во всяком случае, пока от меня что-то зависит, — в голосе Грабовского теперь звучит полярный холод.

Это странным образом отрезвляет. Что ж, если ей терять уже нечего, то можно и понаглеть. Правда, потом обо всем узнает директор, остальные воспитатели, учителя. И она тут, скорее всего, не останется. От этой мысли становится почти больно, но Цепь усмехается:

— И что теперь, меня исключат?

Голос все же дрожит. От ненависти. Всплывают перед глазами воспоминания прошлой ночи: девчонка в пижаме сидит перед ней на полу, закрывая голову руками, а на руках вспухают красные полосы. Зря она остановилась после нескольких ударов и ушла. Все равно это не помогло.
— Если об этом инциденте узнают, то да, скорее всего исключат. — снова невозмутимо отвечает Инквизитор. Он больше не глядит на Цепь. Собирает разложенные на столе листы, ровняет края стопки, кладет в папку, а затем — в ящик стола.
Девушка завороженно наблюдает за его движениями, не в силах пошевелиться. Наконец, он снова поднимает взгляд.

— Отдай цепь и можешь идти.
Нет. Нет, это же... Неужели он не помнит, как она чуть не подохла в той драке? Не знает, что для нее значит этот предмет? Что в этих звеньях — то, что некоторые называют душой. Неужели не помнит, как она получила нынешнее имя?
— Нет. — сказать даже одно слово оказывается очень трудно.
Грабовский вопросительно приподнимает бровь.
— Что — нет?
— Я не могу отдать. — говорит Цепь уже увереннее.
Инквизитор устало потирает переносицу.
— А я не могу тебе ее оставить. — эти слова звучат неожиданно мягко, — Сегодня дело обошлось несколькими синяками, завтра ты кого-то покалечишь. Да еще и с осознанием собственного права на этот поступок. В тебе нет сочувствия. Ты не знаешь, как это — чувствовать себя беспомощной и неспособной что-либо изменить.
Я бы не позволил тебе стать вожаком, если бы это было в моих силах.
Он говорит правду, внезапно понимает Цепь. Инквизитор действительно так думает. И, что самое мерзкое, его слова звучат на удивление разумно, но ей очень не хочется с этим соглашаться.
— Я…— черт побери, ему хочется, чтобы она его умоляла? — Я очень прошу. Я не могу отдать.

— Но ты считаешь, что ночью поступила правильно. Что имеешь право так поступать.
— Да. — отвечает девушка после секундной паузы. Наверно, лучше было бы сказать ”Я сожалею”, но что-то подсказывало, что врать сейчас не стоит.
Грабовский кивает, словно в подтверждение своим мыслям.
— Дело в том, что ты не можешь осознанно принимать такие решения. Ты поступаешь как ребенок, с детской жестокостью. Единственное, что я могу сделать — предоставить исходные данные для решения таких задач.
— В каком смысле?
— Ударить тебя. — просто отвечает Инквизитор, — Не один раз. С твоего согласия.
Значит, так. Ну что же, наверно, вариант не худший. Эксперимент. Опыт. Что-то вроде классного научного проекта, только…
— Хорошо, я согласна. — девушка с удовлетворением отмечает, что эмоции в голосе не слышны. Она расстегивает карабин, снимает цепь с пояса и кладет на стол. Звенья опускаются на деревянную столешницу с тихим стуком. — И сколько раз?..
Грабовский молчит и вопросительно на нее смотрит.
Эта его привычка Цепи хорошо знакома. Когда ученик задает вопрос с заведомо очевидным ответом, или вопрос, ответ на который можно понять без его подсказки, Инквизитор всегда дает время подумать и ответить самостоятельно. Большинству учеников это удается. Как и ей.
— Пять? — именно столько раз она ударила Белку этой ночью.
— И еще один. — кивает он и встает, аккуратно отодвинув стул, — Иди ляг на диван. И штаны сними.
Цепь замирает. Почему — так? Хочет заставить ее почувствовать себя ничтожеством? Унизить, растоптать? Хороший план, ничего не скажешь! Идеальный.
— Зачем вам это нужно? Хотите, чтобы я сполна насладилась ролью жертвы? — каждое слово как плевок.

— Это последнее, о чем я думаю. — в его голосе сквозит холодное удивление, — Я не намерен тебя калечить. И хочу видеть, что делаю.
— Отвернитесь. — говорит девушка куда резче, чем хотела. Но Инквизитор отворачивается.
Цепь слышит шаги, снова стучат звенья о столешницу, потом раздается тихий звон.
“Только бы ничего не говорил” — думает девушка отстраненно. Свист — удар.
Она не орет благим матом только потому, что не хватает дыхания. Тело дергается совсем непроизвольно. Боль не желает уходить. Свист — удар. Еще хуже, и на этот раз сдержать крик не удается. Цепь прикусывает запястье, но понимает, что это плохая идея. Поэтому меняет руку на собственные волосы, заплетенные в косу. Стон вместо крика и опять конвульсивное дерганье после третьего раза. Уже лучше. После четвертого девушка понимает, какие мерзкие на вкус волосы.
Снова свист и снова удар. Глотать невозможно. Кричать — тоже. Челюсти сводит судорогой, кажется, что болит вообще все тело. После шестого опять не удается сдержать стон. И не верится, что все закончилось.
Последовательность повторяется в обратном порядке, звон-стук-шаги.
Цепь отсчитывает десять секунд и встает. Одевается и отплевывается. Краем глаза замечает, что пан Грабовский стоит спиной. Потом оборачивается.
— Можешь забрать. — цепь лежит ровно на том же месте, куда она ее положила.
— Спасибо. — кивает девушка и защелкивает карабин. Затем идет к выходу. — Я… зайду потом. — в последний момент она превращает вопрос в утверждение.