ClubPN

В. Спящий

Её история


Часть 1 - Знич

Если бы кому-то из пешеходов в удачный мартовский день вечер две тысячи шестого года пришлось завернуть с Зеленого проспекта на одну из Владимирских улиц, пройти сотни две шагов и присмотреться к желтым прямоугольникам верхних окон хрущевок, он или она могли бы стать свидетелем любопытной игры света и тени. Явленный на экране задернутых штор высокий худой силуэт то и дело поднимал вверх руку и быстро опускал ее, а где-то там в глубине, по всей видимости, палили из пушек невидимые и странно бесшумные артиллеристы. Пешеход мог бы наблюдать эту однообразную пантомиму довольно долго и совершенно озябнуть на мартовском ветру, запутаться слепыми ногами в рыхлых сугробах, а то и вовсе проехаться на спине по обледенелому тротуару. Или мешать другим прохожим, закурив посреди узкого, стесненного грязными неровными холмами прохода, и все же так и не узнать, что силуэт принадлежал пожилому, но очень бодрому человеку, известному в узких кругах как Знич. И этот Знич вовсе не был командиром орудийной батареи, зато ловко управлялся с плеткой, розгой и еще двумя десятками различных инструментов схожего назначения. Совершенно никак нельзя было разглядеть и гостью пожилого человека, для этого пришлось бы забраться на высоту пятого этажа и какой-нибудь анонимной веточкой через щелку оттащить в сторону штору. Или, приоткрыв исподтишка пошире форточку, надеяться, что порывы холодного воздуха раздуют плотную ткань, давая любопытному Карлсону хоть одним глазком взглянуть на сцену.

Каждый раз, оказываясь в этой комнате, Дашенька с тревогой думала о подобных возможностях. А ведь были еще бинокли, приборы ночного видения и, как знать, приборы видения сквозь штору. Но даже хрустальный шар гадалки, спрятанные в обоях камеры и задержавший дыхание сосед, чей глаз спрятан в глазу старомодного портрета, не могли помещать ей приходить сюда каждую пятницу весь февраль, март и большую часть апреля.

Это была просто обставленная квартира - советская мебель, почти полное отсутствие бытовой техники. Кое-какие предметы, вроде нескольких потемневших картин, старинной трости с гигантской волчьей головой в углу комнаты, и, конечно, очень красивого письменного стола говорили о том, что Знич не вполне равнодушен к вещам, но в остальном это была квартира старого холостяка и аскета. Опрятная, небогатая, пахнущая обойным клеем и книжными корешками. Впервые Дашенька пришла сюда с лютого мороза и долго согревала в прихожей выцветшие пальцы, пока старик Знич не отправил ее в ванную, где она, поеживаясь, пристроилась на холодном кафеле и держала пальцы под краном.

- Мне сразу раздеваться? - Тихонько спросила она, когда хозяин квартиры зашел проверить, что осталось от Снегурочки.
- Нет, сначала чай. - Знич кивнул девушке на полотенце: - руки насухо вытри.

На кухне было тепло, но Дашенька поеживалась в своем толстом, доходящем до подбородка свитере, плотных джинсах с поддетыми колготками. Она подносила огромную чашку к лицу, взяв ее обеими руками сквозь натянутую на ладони ткань свитера, и прикрывала глаза в горячем облаке. Старик щупал батарею, что-то крутил.
- Нет, нет. - Дашенька улыбнулась сквозь пар. - Это нервное, извините.
Знич пожал плечами.
- Печенье. - Сухо сказал он, пододвигая хрустальную вазу, которая в других руках никогда не покинула бы застекленную часть шкафа.
Даша ожидала, что раз уж чай, то, видимо, и разговор. Она готовилась к вопросам, в том числе неудобным, но Знич почти все время молчал и даже не смотрел на нее. Если бы это было свидание, она бы решила, что он разочарован. Еще она боялась, что в самый неподходящий момент позвонят родители, и раздумывала то ли отключить телефон то ли позвонить им самой и еще разок подтвердить легенду.
- В восемь уйдешь, - угадав ее мысли, сказал Знич. Значит еще почти час. Сколько из этого часа они просидят на кухне? Дашенька поймала себя на чувстве, что ей жаль тратить этот драгоценный час на бессмысленный чай, и немного покраснела от этого. Она стала скорее пить, хотя все еще было очень горячо, и озноб прошел, ей вдруг сделалось легко, как во сне.

В комнате Знич взял ее жесткими пальцами под локоток и отвел на самую середину ковра. Жестом он показал ей, что делать, и Дашенька стащила свитер, взъерошив и зарядив электричеством прическу. Джинсы она стащила вместе с колготами, оставив трусы, и стояла в трусах и маечке босыми ногами на жестком верблюжьем ворсе. Знич обошел ее вокруг, чмокая губами и произнося фразы, будто ненароком выпавшие в тишину комнаты из его мыслей, переполнив некую невидимую чашу.
- Трусы. - Сказал он громко и отчетливо, перебив собственное бормотание. Дашенька потянула большими пальцами обеих рук за резинку вниз, наклоняясь следом.
- Вот так. Достаточно. - Произнес Знич, когда девичьи трусики были спущены до колен. Затем он сам закатал ей майку. Не снял, а именно закатал до ключиц, оголив два белых, нежных, как обморок, холмика.
А дальше она делала всякие вещи, странные, стыдные, невесомо уплывающие от сонного летописца у нее голове. Она ходила по кругу, выставив в стороны руки, как на уроке физкультуры, путаясь в сползающем на лодыжки белье. Изображала разных животных, характеры, персонажей. Читала новогодние стихи, стоя на низеньком табурете. Макала в немыслимую чернильницу потрепанное перо и выводила дореволюционные непристойности в чьей-то детской тетради. Она ходила вприсядку, вытянув вперед руки и держа заповедную розгу на самых кончиках пальцев, то и дело подбирая ее, упавшую, с ковра. Слыша как угрюмо ходит за ней по пятам Знич. Чувствуя кожей нерасторопных ягодиц носки его старомодных домашних туфель. Вздрагивая, когда он легонько погоняет ее другой розгой - еще не порка, но уже очень страшно.

Потом Даша помогла хозяину квартиры принести из другой комнаты лавку. Они выглядели странно, этот высокий седой мужчина и тощая девчонка в застрявших на одной лодыжке трусах, когда несли скамейку - она пятилась и то и дело оглядывалась через плечо, он спокойно вдавливал ее лавкой через коридор в гостиную. Когда она легла, прижавшись всем телом, раздавив о дерево чувствительные холмики с напрягшимися, как после проруби, сосками, ощущая легкий сквознячок в том месте, где последний изгиб позвоночника приподнимал ее бедра, Знич произнес самую продолжительную из своих реплик:

- Гражданка Семенова Дарья Николаевна, одна тысяча восемьдесят седьмого года рождения, обвиняется нами в сквернословии, рукоблудии и иных грехах, в которых она сама ранее призналась в личной переписке. Обвиняемой назначается справедливое наказание в размере семидесяти ударов розгой по голой заднице!

Дашенька почувствовала, как по ее телу от затылка до пят пробегает быстрая судорога, и когда Знич, закончив говорить, взмахнул в воздухе гибким прутом, судорога пробежала опять. Даша поняла, что ее никогда еще не секли. Точнее, вспомнила об этом, всерьез подумала, и ей вдруг пришло в голову, что это, возможно, больно. То есть действительно больно, и вовсе не так, как ей казалось. А в следующий миг она вцепилась побелевшими пальцами в скамейку и закричала:
- Аа!

Была огромная чужая комната с темными портретами и советской "стенкой", заставленной неизвестными книгами, грамотами, поздравительными открытками фарфоровыми безделушками и прочим пыльным хламом. Была твердая, отполированная годами скамейка, в которую Даша вжималась, будто дерево могло впустить ее и торопливо захлопнуть таинственные створки за ее ускользнувшей от дальнейшей расправы попой. Были мокрые щеки и нос, тыкающиеся в лавку, и голова все никак не хотела успокоиться ни на одной из этих мокрых щек. Был сухой и щелкающий голос, отсчитывающий удары где-то в далекой пустоте ("в следующий раз будешь считать сама"), и были тонкие девичьи вскрики на одну, самую первую буквы в алфавите и жизни человека, которые Даша производила совершенно ненарочно.

Позже, когда Даша вспоминала свой первый раз, она думала, что напрягла попу так сильно, что ощущения не проникали в нее глубоко, и только обжигали ее, и она ерзала на лавке, пытаясь увернуться от ударов, и какая-то часть ее почему-то считала, что это возможно, как возможно то, что розга остановится задолго до цифры семьдесят. А потом эта часть с удивлением обнаруживала, что новый взмах и свист розги заканчивается все тем же ощущением соленого треска, тянущего зуда, огненного всполоха, и голос Знича произносит новую цифру. Позже, на третье или четвертое посещение этой квартиры Дашенька научилась почти полностью расслаблять попу и дышать ровно и глубоко, и не кричать, а больше стонать из глубины груди. Но в тот раз она дергалась и взвизгивала, и каждый раз замирала на грани, опасной грани какой-то совершенно непреднамеренной мольбы, способной разрушить все ее грезы.

- Семьдесят. Благодари. - Знич кинул взлохмаченную розгу куда-то в угол и протянул сухую кисть к губам девушки. Дашенька тронула ее своими трескающимися, поднывающими от соли губами.

Она плохо помнила, как одевалась, как натягивала колготки, джинсы и свитер. Как умывала в ванной красное лицо и подправляла свой легкий макияж. Она не помнила и то, как поймала маршрутку, и больно ли ей было сидеть в глубоком пропахшем каким-то алкогольным снадобьем сиденье. Она помнила лишь, что всю дорогу думала, как пару лет назад потеряла девственность, и что то мутное и вялое событие ни шло ни в какое сравнение, не стояло и близко, даже в отдалении с ее первым взрослым наказанием.

Поддавшись страху и пропустив одну пятницу, через две недели она снова была в той квартире. Погода немножко смягчилась, Даша даже прошла от метро пешком, сэкономив десятку на маршрутке, и дорогой выкурила три сигареты, в результате снова отморозив пальцы. Знич играл с ней опять. Почти не касаясь ее руками, он отдавал краткие команды, и Даша крутилась перед ним, как уличная собачонка, выставляла напоказ все, что он хотел видеть, в том числе ее безграничный стыд. В этот раз он бил ее плеткой, и Даша считала удары, как было завещано. Она лежала на спине, подхватив себя руками под коленки, глядя в потолок. Боль была другой, не такой ослепительной, скорее размазанной. Знич действительно хлестал ее так, словно размазывал теплое масло по туго натянутым ягодицам, и умудрялся не ударить посередке, где пульсировало и нарастало глубоким пчелиным укусом хорошо знакомое Даше волнение.

Следы проходили быстро, к следующей пятнице кожа становилась ровной и гладкой, как если Дашу вовсе никогда не секли. От родителей удавалось скрыть без особых сложностей, в ванную за ней никто не подсматривал, а пижамные штаны, которые она носила дома, полностью все прикрывали. Были, впрочем, другие признаки, которые родитель более тревожный мог бы заметить без особого труда - в блеске глаз, в нетерпеливости, в чуть изменившихся манерах, и в этом случае Даше пришлось бы доказывать, что она никогда не принимала наркотики.

Нельзя сказать, чтобы Даша действительно освободилась от тех пороков, в которых не слишком искренне каялась еще до встречи. Каждый раз, доставая из пачки сигарету, она испытывала тоскливое мечтательное чувство, приближающее к ней новую пятницу. Сладить с рукоблудием тоже не представлялось никакой возможности. Тут все совершенно вышло из под контроля. Стоило Дашеньке в выходные покрутиться у зеркала в ванной, потрогать пальчиками приглушенный багрец полосок на попе, как мысли ее уплывали и она совершенно теряла ощущение реальности. Может быть она достигла бы ощутимых успехов в борьбе с употреблением матерных слов, да тут и бороться то было особенно не с чем. Зато девушка освоила несколько бессмысленных навыков. Например, она могла полностью станцевать "танец маленьких утят". Еще - написать свое имя на бумаге, зажав карандаш тугим девственным колечком и присев на корточки. Неизвестно, чему бы она научилась еще, но в середине весны, в той самой квартире, где старик Знич пятница за пятницой охаживал ее голую то плеткой, то ремешком, то свистящим прутом, Дашенька встретила свою настоящую любовь.

Часть 2 - Ильюша


Ильюша был красивым мальчиком, о таких говорят - красив почти до уродства. По сравнению с ним Даша чувствовала себя серой мышкой. В тот день, когда они стояли вдвоем у большого зеркала - голые, вздрагивающие, с покрасневшими веками - Дашенька глядела только на Илью. Впрочем, ее собственное лицо, особенно в ту минуту, было настолько хорошо, что казалось лицом заблудившегося ангела. Светлая челка набегала на слегка раскосые глаза такого неуловимого цвета, что об этом говорили на всех семейных застольях, и однажды дело даже кончилось ссорой родни - ревнивая тетушка уверяла, что Дашенька просто сероглазка. Ее прозрачный носик с розоватой каймой ноздрей казался чуть приплюснутым, однако в профиль обнаруживал изящество прямой линии. Рот был маленький, несмотря на пухлые, всегда обкусанные губы, чуть мелковатые зубы и необычной формы родинка на подбородке добавляли всем чертам немного трогательного несовершенства.

Впервые Даша увидела Илью, когда поднималась по лестнице к Зничу. Тот выскочил из хорошо знакомой ей квартиры, быстро обмотал вокруг шеи длинный шарф и стал сбегать по ступенькам, подкидывая коленями полы своего пижонского пальтишка. Близился апрель, но было все еще холодно, и Дашенька мучительно боролась с набежавшими в тепле подъезда соплями. Парень, чуть задел ее рукавом, и только в этот миг, казалось, заметил. Он задержался на площадке мимо этажами и обернулся. Дашенька продолжала идти, изо всех сил стараясь казаться беззаботной, а, вернее, очень озабоченной, озадаченной одним важным делом - и она почти уже придумала, каким, когда быстрые шаги снова постучали вниз. Пройдя два лишних пролета, она прислушалась к тишине и, вернувшись, позвонила в дверь. Таинственный молодой человек немного позабылся, когда Знич принялся сухо и сурово отчитывать Дашеньку с порога за слишком легкую одежду и ранний приход. Даша никогда не опаздывала, но неизменно приходила на пятнадцать минут раньше. Несколько позже, когда она ложилась на лавку, ей подумалось, что, быть может, недавно на этой лавке лежал тот самый юноша, и она впервые не могла удобно улечься.

Она так и постеснялась спросить у Знича, что за молодой человек приходил до нее, а через две недели старик сам их познакомил. Даша пришла первой. Знич усадил ее на кухне и нервно постучал костяшками жестких пальцев по столу:
- Сегодня будешь смотреть. Надо кое-кого проучить.
Даша непонимающе хлопала глазами.
- Тебя пороть сегодня не буду. - Отрезал Знич. - Так то.
- А что тогда? Почему?
Знич внимательно посмотрел на девочку и усмехнулся. Помолчав, он глянул на часы и подлил Даше чая.
- Сегодня ты в зрительском зале. Сидеть тихо, не хихикать, не сморкаться, не ерзать.

Скоро в квартиру позвонили. Даша впервые услышала этот звук изнутри, он показался ей чудовищно громким. Она затравленно глянула на Знича, хотя она была полностью одета и ничего стыдного не происходило, ей хотелось схватить его за рукав. Знич молча пошел открывать, мимоходом его рука легко погладила девочку по голове. По особому движению его ладони, она поняла, что ей следует оставаться тут. Вскоре из коридора донеслось какое-то сдавленное бормотание, затем такой звук, будто пальто упало на пол, снова бормотание, скрипнула дверца шкафа.
- Ай, ай, ай, - раздался мальчишеский голос, в прелести не уступавший голосам солистов эмо-групп. Даша со своего места не могла видеть, как Знич тащит гостя за ухо в гостиную.
- Догола! - Раздался низкий и громкий голос старика. Девочка вцепилась руками в чашку и принялась пить, надеясь, что про не забудут, и она останется сидеть на кухне, пока незнакомый молодой человек не покинет квартиру.

Когда Знич буквально выволок ее из-за стола, схватив за плечо твердыми, как клещи, пальцами, Даше казалось, она описается от ужаса. Она и правда хотела в туалет, не успела попроситься до прихода второго гостя, да еще и необдуманно злоупотребила чаем. Стараясь не глядеть в центр комнаты, где покорно обнимал лавку бледнокожий и черноволосый паренек, Даша плюхнулась на подготовленный для нее стул, и заложила ногу на ногу, обхватив колено дрожащими руками.

- Лежать! - Знич пресек инстинктивную попытку гостя скатиться с лавки, когда тот заметил в комнате посторонних. - Я тебя предупреждал, ты думал, шучу?
Парень молчал, он отвернул голову и ерзал на лавке. Знич медленно ходил по комнате, посматривая то на мальчика, то на Дашу. Было слышно, как на кухне тихо играет радио. За окном гудели машины, в узенькую щель между шторами Даше было видно ультрамариновое апрельское небо, вечерело. Когда она пришла сюда впервые, зимой, в этот час на улице уже было совсем темно.

-Аааа! Ммм... - Парень вскрикнул и замычал, когда трость резко врезалась в его пухловатые, несмотря на стройное телосложение ягодицы. Дашу старик тростью не порол. Волчья голова всегда улыбалась ей из угла комнаты, наблюдая за стыдными девичьими играми. На третьем ударе терпеливый юноша приспособился выражать свои чувства исключительно мычанием, на что Знич отреагировал более широким замахом. Мычание стало походить на рычание крупного злого щенка.

- Сколько? - После очередного удара, Знич повернул голову к Даше. Та машинально ответила "двенадцать", хотя и не догадывалась, что считает удары. Знич еще несколько раз спрашивал у нее число, и Даша всякий раз отвечала без запинки. Она думала лишь о том, что как только молодой человек уйдет, или, точнее, как только будет можно, она побежит в туалет.

Когда Знич с помощью девочки отсчитал сорок ударов тростью, он разрешил юноше встать. Тот приподнялся, сразу же прикрыл руками кудрявый пах, стряхнул на глаза темную челку и сквозь нее высматривал оставленную одежду. Одежда осталась лежать там, где лежала - Знич без промедления поставил парня в угол, и, едва тот уткнулся в стену, Даша опрометью побежала в уборную.

Потом, мимоходом Знич представил молодых гостей друг другу, а в следующий раз, когда Даша пришла за своей собственной, наконец, поркой, Илья уже ждал ее, заняв единственное место в партере. Почти теряя сознание, пылая всеми оттенками заката, девочка сделала то, что еще недавно представлялось ей уместным лишь в герметичном театре сна. Она разделась догола перед чужим и очень красивым парнем. И это не было тем "догола", в которое тыкаются слепые ладони страстного любовника, не было вообще никаким видом функционально оправданной наготы, а являлось все тем же сладким горячим кошмаром, который она столько раз переживала в этой квартире, только усиленным многократно. Знич поступил очень гадко, он не дал ей лечь на лавку, он порол ее ремнем в позе стоя, приказав упереться руками в колени, и, более того, вторую половину наказания она провела лицом к мрачно восседающему Илье. Тому сказано было считать каждый удар вслух, что он делал, то и дело откашливаясь и все-таки изредка давая петуха.

Знич не собирался, впрочем, ограничиваться только одним нехитрым сценарием. На третий раз, когда почти майское тепло сочилось в приоткрытую форточку, а в квартире было неожиданно зябко из-за преждевременно отключенного отопления, он придумал игру поинтересней. Возможно, если бы он знал, что в результате своей выдумки потеряет и Дашу и Илью, то был бы поосторожней. Но Знич делал ровно то, что хотел, а хотел он всякого.

Когда угрюмо старавшиеся не замечать друг дружку парень и девушка разделись догола, Знич появился из другой комнаты с зажатым в зубах свистком, привычную вельветовую рубашку заменила тонкая спортивная куртка.

- По росту становись! Ррряз-два! - Проревел Знич и дунул в свисток. Что было дальше, Даша помнила как во сне. Да, конечно, Илья оказался первым по росту, она второй. Еще он был довольно спортивным, и ей никак не удавалось угнаться за ним вприсядку, она то и дело расцепляла замок из рук за головой, теряя равновесие, за что получала от Знича легкий, но такой ужасный пинок под попу. От ритмичного свиста оживали не только школьные призраки, но какие-то совершенно незнакомые фигуры, вроде футбольных болельщиков, тенями окружали хорошо освещенную сцену, где Дашенька проживала свой позор. Было немало парных упражнений, и, когда Даша впервые коснулась ладоней Ильи, она заметила, что они такие же влажные, как у нее.

Даша была убеждена, что Знич когда-то работал учителем физкультуры, поскольку такими познаниями в области спортивных унижений обычный человек обладать не мог. Откинув складной турник - как же без турника в этой квартире - Знич заставил ее прелестной сосиской повиснуть на перекладине, и она лишь едва смогла согнуть руки в локтях. Ильюша подтянулся раза четыре, потом, весь красный, спрыгнул на пол. Им приходилось по очереди стоять, согнувшись ничком, пока второй по свистку прыгал "через козла". Знич сек их в промежутках между упражнениями и во время упражнений тоже. В его руках оказывалась то самодельная однохвостка, то лихо изогнутый прут, то узкий потрепанный ремешок.

Поначалу Дашенька не чувствовала боли. Знич хлестал ее исподволь, между резкими звуками свистка, скорее подчеркивая уязвимость ее голой попы, чем взаправду наказывая за спортивные неудачи. Бедра глухо зудели, но это было ерундой по сравнению с постоянным чувством телесной катастрофы. Даша вспомнила, как на физкультуре они с подругами чинно прохаживались во время кросса на стадионе, и как глупо выглядели краснощекие отдувающиеся дурнушки, пробегавшие мимо них. Стараться было нельзя, стараться было стыдно. И теперь, вытягивая дрожащие ноги в березке, чувствуя, что лопатки вот-вот оторвутся от ковра, и она кувыркнется через голову, вызвав, наконец, злую ухмылку на лице более ловкого напарника, девушка немного жалела, что так мало освоила за школьные годы.

Постепенно старик входил в раж, и Дашенька заметила, что Илья, которому доставалось куда сильнее, несмотря на его несомненные успехи в физкультуре, съеживается и то и дело задыхается от ударов ремня. Пока еще он сносил все молча, и Знич сверкал своими глубоко спрятанными черными глазами, сжимал в садистской судороге губы, целился побольнее.

В какой-то момент, выплюнув мокрый свисток, Знич сдернул занавеску с огромного зеркала в старинной оправе, прислоненного к дальней стене. Он сказал блестящим от пота легкоатлетам взяться за руки, стать рядом у зеркала и хорошенько полюбоваться. Пока они стояли так, едва касаясь, и Даша мечтала о том, чтобы по какому-нибудь доброму волшебству ее отражение исчезло, оставив в зеркале только прекрасный мальчишеский облик, старик ходил туда-сюда по комнате и возбужденно сопел, видимо решая, что делать дальше. Даша до последнего слова и до мельчайшего жеста продумала свою реакцию на тот случай, если Знич прикажет им с Ильей заняться любовью. Но у старика были другие планы.

Он поставил Ильюшу на четвереньки и стал споро охаживать его уже густо исчерченные ягодицы потрепанным прутом. Даша же получила хорошо знакомое ей задание. Благословляя небо, что Илья занят в своем персональном аду, девочка присела на корточки над развернутой где-то посередине тетрадкой и, установив в свою узкую дырочку огрызок карандаша, принялась выводить букву за буквой. Что она писала, что сказал ей написать старик Знич, она позже вспомнить не могла. А дальше случилось то, что в считанные секунды довело ее до истерики и вынесло из этой квартиры навсегда.

Дашенька еще выводила линии и окружности, упираясь ладонями в пол, когда Знич взял Ильюшу за волосы и, круто развернув, оборотил лицом к едва не севшей от испуга на карандаш девочке. Старик наклонился и вырвал у нее из попы гладкую деревяшку, и двумя пальцами, будто градусник, поднес карандаш к лицу юноши.

- Открой рот. - Сказал Знич. Глаза Даши встретились с глазами Ильи. Они впервые смотрели друг на дружку вот так. Это длилось лишь несколько секунд. Ильюша слабо улыбнулся и затем обхватил губами протянутый ему карандаш, скользнув при этом взглядом по съежившемуся девичьему телу. Дашенька чувствовала себя бумажным листом, который быстрое пламя заставляет скручиваться и темнеть. Схватив свою одежду, она выбежала в коридор, и, рыдая в голос, принялась одеваться. Знич растворился в тумане, его слова не долетали до ушей девочки, он просто больше не существовал.

Через минуту она бежала вниз по ступенькам, прыгая через одну, через две, готовясь вот-вот подвернуть ногу и разбить лицо о грязные каменные углы. И вот она оказалась в мягком весеннем воздухе среди идущих с работы граждан. Боясь их лиц, их внимательных глаз, Дашенька шмыгнула между домов через детскую площадку к нескольким пустым скамейкам. И там, спустя полчаса и шесть горьких сигарет ее отыскал Илья.

Первое время они ничего не говорили. Он легко касался пальцами ее дрожащих плечей. Она смотрела на него через кривое зеркало слез, и он все еще оставался чертовски, дьявольски хорош. Ильюша прижал ее к себе и стал целовать, куда попало. Даша почувствовала, что его лицо такое же мокрое, как у нее.

- Ты прости меня... - Прошептала Даша, не понимая, за что просит прощения, за карандаш, за боль, которую Ильюша потерпел от старика, или вообще за все, что сделало возможной их встречу. Они сидели на скамейке долго, до темноты, и вместе докурили Дашины сигареты. И Даша впервые несколько раз подряд сбрасывала тревожный материнский вызов, даже не думая о том, как будет объяснять дома свое опоздание. В конце концов, она имела право на личную жизнь.

Часть 3 - Барбос

Они не ходили по майским улицам, зацепившись мизинчиками, не целовались на эскалаторах и не сидели в густо пропахшим жареным сыром "макдаке" среди толпы веселых подростков. Их можно было заметить на укромных лавочках в глубине московских дворов, рядом с унылыми площадками, навсегда оставленными детьми, этой предшествующей вымершей расой. Где-то снаружи, за каменными стенами домов, шли с работы люди, еще дальше, где три вокзала пили закаты из одной небесной бутылки, поезда уматывали в Питер. Кто-то тащил пакет, полный холодных пивных жестянок в свой подъезд, голуби скучились вокруг призрака старушки с мешком семечек, Даша с Ильей таскали терпкие дурманящие сигареты из одной пачки и играли в спонтанно выдуманную игру. Это было похоже на игру в карты на раздевание, но без карт и без раздевания.
- В восемь лет меня не взяли в музыкальную школу, я, видите ли, фальшиво пою. - Даша.
- А я вообще не умею плавать и очень боюсь воды. - Илья.
- Когда мне было десять, двоюродная сестра показала мне, что у нее там уже волосы. Я нарисовала себе волосы фломастером. Родители меня высмеяли и страшно отругали. - Даша.
- В школе я был один до самого последнего класса. И еще... меня там называли "барбос". - Илья.
- Моя мать ненавидит моего отца. - Даша.
- Тебе повезло, что у тебя есть отец.

Знича не поминали. Суровый старик растворился в теплом майском воздухе, будто сказочный злодей. Дашенька знала, что Илья тоже не ходит к нему, хотя они никогда не говорили об этом. Прошлое, в котором они встретились, было упрятано в сундук, ключ от которого был у каждого, но никто не торопился им воспользоваться. Они часто целовались, Дашенька любила этот короткий сеанс головокружения, в котором было только приятное, только легкое. Почти месяц она чувствовала себя нормальной девочкой, которая, пройдя странные испытания, будто диснеевская дева, отыскала свою судьбу. Теперь все должно быть совсем иначе. Ей удивительным образом не хотелось заниматься тем, без чего совсем недавно не обходился ни один вечер, ни одно беспокойное засыпание. Что же до секса - Илья не проявлял инициативы, и ей это скорее нравилось. К тому же им было попросту негде уединиться. Однажды, накануне лета, они чуть коснулись этой темы.

- Я думаю, - сказал Илья, стряхивая пепел между своих всегда чистеньких кед, - что люди, которые занимаются сексом, мало чем отличаются от животных.
- Я тоже так думаю. - Автоматически сказала Дашенька, и с легким удивлением наблюдала, как новая мысль уютно ложится в аккуратно подготовленную ячейку в голове.
- Моя мать все время делает это с отчимом. Они даже хуже животных. Он так точно хуже. - Илья вворачивал окурок в землю с тем же энтузиазмом, с которым усатый мастер заправляет упрямый шуруп.
- Два года назад... - Начала Даша. Илья глянул на нее так драматично, что она замолчала.
- Вот, смотри. Я начал это делать в школе, - Илья закатал рукав и поднес запястье к лицу девушки. Тонкие едва заметные белые полосы шли по всему запястью. Даша погладила едва ребристую кожу и поцеловала ее. Знакомый холодок пробежал между ее лопаток.
- У меня тоже немного есть, - она вытянула руку и всмотрелась в собственное предплечье. - Но у тебя, конечно, больше.
- С тринадцати лет, - тяжелым голосом произнес Илья, почти не глянув на девичьи шрамы. - Угости еще сигаретой.

В тот вечер Даша впервые за месяц ощутила блуждание холодных иголочек от копчика до затылка. Она знала, что вслед за ними придет огненный зуд в паху, и ей нужно будет засесть надолго в ванной, настроив особым образом душ, чтобы не погасить, но хотя бы слегка унять его. А еще через несколько дней Даша призналась себе, что хочет, действительно хочет, хочет так же сильно, нет, сильнее, чем когда-то хотела быть отшлепанной ремнем, увидеть, как Илья корчится от ударов гибкой безжалостной трости. Сначала она наказала себя за эту мысль, приложив дотлевающий окурок к чувствительному месту над коленом, и вся тряслась, зажимая рот свободной рукой, чтобы не закричать. Родителей не было, она сидела на рыбацком стульчике на балконе, в синем июньском небе расползался белесый след. "Больно ли небу от самолетов?" - Подумала Дашенька, чтобы отвлечься, но снова и снова перед ней появлялось жесткое лицо Знича, его дергающиеся в радостной улыбке губы, когда удавалось выбить из Ильи крик. "Только не этот урод, только не он". - повторяла Даша про себя, не замечая, что уже лежит ничком на своей кровати и, впитывая остатки боли от ожога, быстрыми скользкими пальцами обращает их в сладкую судорогу.

Дашенька чуть не умерла от чувства вины и стыда, когда призналась Илье в своем наваждении. Тот выслушал ее мрачно, как она и боялась. Но, когда она принялась отрекаться от всего сказанного, и просить его ни за что на свете "не делать этого больше", Ильюша усмехнулся и признался, что без этого ему жизни нет. И что он все время только о том и думает. Они целовались так долго в тот вечер, что их едва не выставили со двора добродетельные мамаши с колясками. И уже на следующий день Илья, трагически пустив дым вниз, сообщил, что нашел человека и обо всем договорился.

- Нормальный дядька, лет тридцать пять. - Чуть позже добавил Илья, чуть краснея, - есть ремень и ротанг.
Дашенька гладила его по руке и слушала, затаив дыхание.
- Еще он, кажется, гей. Но это не точно. - Илья наморщил лоб. - По крайней мере, девчонок не наказывает. Но ты же хотела смотреть?
Даша кивнула, сглотнув. Илья вздохнул.
- Ну в общем вот. В субботу ты как? В пять.

На первый взгляд дядька и правда показался Даше приятным. Высокий, усатый, глаза смеются, она решила, что он непременно должен уметь играть на трубе. В его квартире пахло жареным луком и каким-то древним спортивным одеколоном. На девушку он почти не смотрел, коротко общался с Ильей. В нем не было того особого заискивания более заинтересованной стороны, что Даша нередко встречала у мужичков, с которыми пыталась сойтись на эту тему еще до Знича. Чая не предлагал. Шторы в комнате были широко раскрыты, в прозрачных занавесках путался веселый летний ветерок. Шестнадцатый этаж.

- Начнем? - Спросил без долгих предисловий хозяин квартиры и впервые взглянул в глаза Даше. - Меня Андрей зовут, кстати. А правильнее будет - Андрей Григорьевич.
- Дарья, - сказала девочка, садясь на предложенный ей жестом диван.
- Твоя девушка, значит? - Спросил, широко улыбаясь, усач-трубач у храбрившегося Ильи.
- Угу. - Ответил тот, вяло стаскивая майку.
- Я человек принципа, в ваши отношения не лезу. Сами знаете, чего хотите, люди взрослые. Кстати, люди взрослые? - Он снова повернулся к Даше.
- Паспорта нет, но могу студенческий показать. - Вздохнула девушка.
- Верю, верю.
Илья уже стоял в одних трусах и, скрестив руки на груди, рассматривал комнату. Он старался не встречаться взглядом с Дашей. Та тоже смотрела исключительно ниже его шеи. Дашенька чувствовала, что на ее лице вот вот появится неожиданная идиотская улыбка, она боролась с ней, чуть покусывая внутреннюю часть губ.
- Трусы снимать? - Спросил Илья в нос.
- Ну, если только ты не стесняешься своей подружки, - Андрей Григорьевич хлопнул парня по спине и направился к шкафу. Пока Илья, сгорбившись, стаскивал трусы, мужчина широко открыл дверцы шкафа - внутри вместо вешалок висели несколько ротанговых тростей, ремни разной ширины и что-то еще, чего Даша не могла со своего места хорошо разглядеть. Она мяла во влажных ладонях жесткую ткань покрывала, свежий ветерок щекотал ее ноздри, солнечное сплетение отзывалось воспоминаниями о размашистых качелях.

Андрей Григорьевич принес с кухни табурет и пристроил на него две подушки. Илья лег животом, опираясь ладонями и пальцами ног в пол. Волосы упали на его лицо, полностью закрывая его от Даши.
- Считать до ста умеешь? - Андрей Григорьевич выбрал самую тонкую трость (Даша внутренне ставила на другую) и обошел вокруг Ильи, занимая удобную позицию.
- Угу, - промычал Ильюша. По его голосу было понятно, что ему сейчас совершенно не до того, чтобы критически оценивать вопрос.
- Ну так считай. - Тихо сказал мужик и, скоро размахнувшись, несильно влепил Илье тростью.
- А! - Крикнул Илья больше от неожиданности, чем от боли. - Один.
Дашенька чувствовала, как комнату наполняет влажный густой туман, ее глаза чуть слезились, сердце билось так, как не билось оно во время приседаний в квартире Знича. Двадцать ударов прошли ритмично, без пауз. Сила их плавно нарастала. Илья страшно ерзал, но старался считать ровным голосом.
- Как, нравится? - Спросил Андрей Григорьевич, чуть наклонившись к Илье. Тот молчал.
- Странно. Не слышу ответа. - Усатый ткнул Илью кончиком трости в напряженную задницу. Негромкое "да" донеслось из под взлохмаченных патл.
- Мы как договаривались общаться? - Трость уперлась в тело парня, изогнувшись.
- Да, Господин. - Поправился Илья, его голос звучал так странно, что Даша его с трудом узнавала. От этого голоса мурашки бежали у нее по бедрам.

Последовала серия из более сильных ударов. Илья считал после паузы, в течение которой шумно выдыхал воздух через сжатые губы. Андрей Григорьевич обходил его то с одной стороны то с другой, иногда закрывая от Даши напряженные, дрожащие в каком-то диком нервном тике ягодицы ее парня.
- Ай! - Вдруг крикнул Илья, когда ротанг в очередной раз пустил жгучую волну по его заметно покрасневшей плоти. - Ааа! Аааа!!!!
Он не успевал отдышаться и только кричал, все громче и громче. После сорокового удара Андрей Григорьевич начал сечь всерьез. На пятидесяти он остановился.
- Что, может хватит? - Спросил он задумчиво, повернув голову к девушке, будто действительно собирался оборвать экзекуцию на середине. В груди у Даши зрело умоляющее отчаянное "нет", которое она не решалась произнести в слух, поэтому только пожала плечами. Мужчина улыбнулся. Ильюша тем временем судорожно мотал головой, будто на концерте любимой группы, его лопатки бесшумно тряслись, Даша уже видела такое у Знича и догадывалась, что Илья плачет. Но Андрей Григорьевич не принял мнение парня к сколь-нибудь серьезному рассмотрению и, вздохнув, продолжил пороть.
- Пятьдесят один, - хрипел Илья. Он не кричал, но после каждого удара его тело начинало трястись сильнее, словно к нему подвели электроды и рывками увеличивали силу тока.

Дашенька смотрела, не мигая. Искусанные губы страшно щипало. В горле то и дело застревал огромный щекочущий комок, словно какая-то дивная птица клубком поднималась из легких и стремилась развернуть свои крылья. Она слушала, как легкий прут рассекает воздух и с восхитительным, чудовищным, грандиозным, кошмарным "плясь" врезается в мягкую попу Ильюши. Как бы он ни напрягался, его попа оставалась такой же мягкой и уязвимой. Дашенька видела, как блестят костяшки его пальцев, которыми он давно уже вцепился в ножки табурета, натирая лбом пол.
- Ну что ты расхныкался, как девчонка? - Недоуменно спрашивал Андрей Григорьевич, немного сбавив силу ударов на седьмом десятке. Ильюша не отвечал ему. Он с трудом считал, из-за истерических всхлипов было сложно разобрать произносимые им цифры, но экзекутор снисходительно прощал это.
- Может быть перенесем на следующий раз оставшиеся? - Предложил мужчина, присев возле табурета на корточки и положив руку на дергающуюся спину мальчика. Илья снова бешено закивал, что выглядело так, будто он бился головой об пол.
- Нет, я так не понимаю, - разочарованно произнес Андрей Григорьевич.
- Еееём... - Сквозь рыдания послышался похожий на слово звук.
- Ты что-нибудь поняла? - Мужчина обернулся к Даше.
- Мне кажется, он хочет перенести на следующий... - Произнесла Дашенька, стоя на самом краешке обогретого закатным солнцем утеса, готовая броситься вниз, едва все закончится.
- А по-моему он просто ноет. - Пожал плечами Андрей Григорьевич.
- Перенести, перенести, - более внятно проговорил Ильюша и попытался приподняться.
- Тю, тю, тю... - Трость мягко, но настойчиво легла на спину мальчика. - Во-первых, где волшебное слово?
- Перенести, Господин. - Пробормотал Илья, шморгая носом. Он замер под тростью, только его попа вдруг опять стала бешено трястись сама собой.
Андрей Григорьевич вложил в свой вздох все учительское разочарование и презрение, накопленное в западной культуре со времен античных школ.
- Встать! - Вдруг рявкнул он, убирая трость. Дашенька поежилась, сквозь ее незаметно разомлевшее в истоме тело прошла снизу вверх ледяная молния. Ильюша, кряхтя и постанывая, поднялся с табурета. Он стоял, заплаканный, краснолицый, чуть вьющиеся волосы прилипли к его щекам, полностью скрыв глаза. Дашенька смотрела на него и в голове крутился образ, слово, которое оно все никак не могла припомнить. Кого же он ей так сильно напоминал...
- Во-вторых, - произнес Андрей Григорьевич, приподнимая кончиком трости пухлый мальчишеский отросток, который замученный Илья даже не пытался прикрывать. - Нужна какая-то компенсация.
- Сосать не буду, - упрямо сказал Илья, уже почти отдышавшись. Его плечи все еще тяжело поднимались и подрагивали.
Даша почувствовала, что краснеет, она подтянула колени на край дивана и ткнулась лицом в них, обхватив лодыжки руками. Андрей Григорьевич потыкал тростью в кожаный мешочек между ног Ильи, тот отступил на шаг, не осмеливаясь заслониться рукой.
- О, а давай тебе кличку подберем. А то Илья это очень уж как-то высокопарно, по-библейски. Ииилииия... - Андрей Григорьевич легонько пошлепал по измученным ягодицам парня. Тот хмуро молчал и продолжал время от времени шмыгать носом.
- Какую-нибудь такую, со смыслом.. - Задумчиво продолжал Андрей Григорьевич.
- Барбос. - Слово всплыло в сознании Даши и вырвалось наружу, протиснулось между ее искусанных губ, вдоль обтянутых джинсовой тканью коленок и упорхнуло туда, где его ласково поймал приятно удивленный хозяин квартиры.
- О! Гениально. - Андрей Григорьевич от удовольствия взмахнул тростью в воздухе (Ильюша инстинктивно дернулся). - Тогда, Барбос, поиграем в щенка?

Когда они вышли из подъезда в теплый летний воздух, Даша, наконец, робко взяла Илью за руку. До этого в лифте они держались молча и напряженно.
- Какая красивая пара. Они живут здесь? - Произнесла со скамейки пожилая женщина, обращаясь к своей подруге.
- Никогда раньше не видела, - пожала плечами та и возобновила прерванный рассказ о незамужней дочери ее золовки.