ClubPN

Chanterelle

Аленький цветочек



1.

Карта всех дорог, ведущих в Рим, - это черные ветки деревьев в марте, милая Гретхен. Гретхен, опомнись, куда мы идём? Карта всех дорог, ведущих в Рим, - это ее волосы, бегущие черной водой, с затылка на лопатки. Под лопатками Рим из трёх родинок. У нее кожа пахнет речной водой, милая Гретхен.

До чего холодна вода, до чего ледяна вода.

- Зачем ты пыталась меня соблазнить? - Потому что хотела, Гретхен.
- А хочешь?

Хочешь.

Я как котик бью лапкой по ее клетчатой юбочке, по черным трусикам, по сливочно-белым стройным бёдрам. У нее солнечные глаза. У нее тело Венеры. Она меня раздавит, выдавит как стекло ладонью, этот аленький цветочек, эта юная девочка с сердцем революционера. Я бью как котик - линейкой, ротангом, стеком, плетью. По еще белым бёдрам, по уже розовеющей попке. Она запрокидывается, и черные волосы как черные реки омывают ее прекрасное лицо. Я бью отчаянно, и потом, удерживая, наваливаюсь на ее плечи, во мне 45 кг чистой злости, льдиной радости. Милого ребячества. Мила-го.

Го. Игра. Град. Утром град. Грр. Она отправляет нашу первую совместную фотку нашему общему бывшему. А давайте отправим и посмотрим на его реакцию, Гретхен? Господи, смеюсь я, мне с ней снова ее 20, или моих 14. У моей первой были черные волосы и почти черные глаза в свете прикроватной лампы.

Кожа пахла речной водой. И любую болезнь побеждали иодом. И тогда живущие на покое мудрецы нам скажут...

Она держит руки за спиной, скованные наручниками. Я - держу ее возбуждение в кулаке и ещё тревогу на сердце. Река теплеет, чем больше март, тем теплее река. Снег лежит только в тени. А с утра был град. Пора носить красивые плащи, целовать ее, не стесняясь, в кафе, в губы, перемазанные шоколадом.

Но сейчас я держу узел всех дорог в ладони, вдавливая ее в постель, втискивая пальцы в затылок, в теплую кожу, в мой Рим - тремя холмистым родинками у лопаток.

- Зачем ты хотела меня соблазнить?
- Потому что хотела, Гретхен.
- А хочешь?

Хочешь?

Здесь было холодно, а теперь здесь небо, небо, небо.

Не больно!- капризно тянет она на мои бархатные удары, шелковые путы. Она меня раздавит любовью, как стекло на мотыльке, как пряничный домик придавит Гретхен.

А кожа теплеет, теплеют реки.

...и жизнь - такое.
Что жизнь такое?

2.

Счастье сабмиссива - быть необходимым, нужным. Счастье Доминанта - быть услышанным, воспринятым.

Фонари на набережной - стаканчики с пустыней внутри, перевёрнутые окошки в нездешний мир.

Постельное белье напоминает букет из впопыхах собранных у лесной дороги цветов. Букет на тонких ножках. Тронь стебель - и вздохнет. Тронь ее - будет вздыхать кентервильским привидением всю ночь.

А я что? Я просто сплю, мне ночью не до ее тела, пусть дивная грудь и выпуклые - амфора - бедра. Мне снится весна далеко-далеко отсюда. Со свойственной весне постепенно теплеющей погодой - сейчас у нас скачки от снега в лето и обратно. Лето как иллюзия, оазис посреди белых островков пустыни, фонаря на набережной, наклонившегося на водой.

Яуза-гряуза. Пахнет мазутом, горячим, только что сделанным асфальтом, прохладцей от темной свежей реки. Хлебом от булочной. Распустившимися почками - я не поверила, поначалу прищурившись, и вдруг эти робко проклюнувшиеся ягоды бросились в глаза, застыли в них зеленью.

У нее глаза не светлые - темные, матовые глаза. Как у реки. Наяда.

Мне снится весна, в которой конец марта примерзает слюдой к окнам, за которыми галдеж студентов, раньше всех разглядевших сквозь белую метель робкие зелёные глаза дриад.

Фонарь клонится так близко к воде, будто хочет что-то передать с берега.

Я все больше верю в счастье.

3.

Следующую встречу инициирует она сама, причем подстроив патовую ситуацию, в которой я оказываюсь перед ней виновата. Пусть. Собираюсь за полчаса и мчусь в ее город, как есть: в джинсах, пуловере, кроссовках. Лёгкость небывалая в венах - молодой сильной кровью, веселой весной.

Она же приходит в глухой под горло черной блузке и черной же строгой юбке. Смотрит сумрачно, намекает туманно на мое непозволительно невнимательное отношение к ней.

Мой маленький Макиавелли, - улыбаюсь я нежно, целуя прядки ее волос, выбившиеся из узла, начало белой сладкой шейки. Ты так хотела побыть со мной Верхней, ...что ж. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.

Я раздеваюсь до белья, и ложусь ничком на кровати, с подушкой под бедрами. Она забывает о причинах и поводах, взвешивая в руке однохвость - первая порка в ее жизни. Моя прелесть, моя душечка, я никогда не даюсь пробовальщикам, начинающим садистам - но с тобой так сладко, аааааах!

Она тяжело дышит:- Да, теперь понятно, почему они все от тебя без ума, Гретхен! Ты так кричишь и стонешь...

Это она о моих бывших, некоторые из которых наши общие. Зато есть что обсудить, когда темы литературы и погоды исчерпываются.

Я вздрагиваю, подвываю, сжимаюсь в комочек от ее хлестких ударов, она не сдерживает руку, промахивается, засекает бедра, живот, - и это дороже нарочитого профессионализма аккредитованных садюг, допущенного до моего тела.

Потом мы лежим, зарываюсь с головой в ворох черных кружев на ее груди - лебединых перьев. Она выгибается, раскинув крылья-руки, забыв о том, что сессия должна быть наказательное, о том, что хотела быть главной. Я старше и опытнее, потому как бы она ни смотрела гордо и властно, по-лебединому, одного поцелуя достаточно, чтобы шторм в темном море ее глаз сменился на безветрие, штиль.

И пока я втискиваю ладонь в ее грот удовольствия, увенчанный жемчужинкой, волны этого моря тихо плещут вдоль тела, принимая меня в себя ласково, облизывая каждый выступ, каждую грань моего сердца, словно каменную гальку.