ClubPN

Arthur

Выкуп


Аромат миндальных садов принес неторопливый ветер Эсха. На фресках древнего храма города Роннос Эсха был изображен невысокого роста плотным мужчиной с веселым взглядом, как после доброго люэйского вина. Этот взгляд отвлекал от молитв и мог бы стоить обильных горьких слез нецеломудренным девицам, если бы храмовые порки давно уже не стали легендой Ронносской обители. Сады цвели на восточном склоне острова, и если Эсха чуть резвее взмахивал своей плетью, то дворца достигали нежные облачка розовых лепестков.

Золотой койс бога Тхайсу преодолел почти половину своего обычного пути, не встретив по дороге ни тучки, и до момента, когда эта монета докатится до края стола, что стоит в зале богов, и упадет в лютый сумрак, оставалось несколько часов. Потом Тхайсу подхватит свой золотой и позволит прекрасной богине Сейпирес пустить по игровому столу маленький серебряный той. Время текло медленно и однообразно.

Латона, дочь царя Йохатура, стояла на дворцовой стене и рассеянно вглядывалась в синеву залива. Миндальный аромат пьянил ее. Жар от божественного койса гладил загорелую кожу, а тихие песни Эсха погружали в дремоту все уголки дворца. Ветру вторил древний фонтан, от его серебристых струй тянуло желанной прохладой. Голубые, зеленые и желтые попугайчики целовались среди деревьев, окружавших фонтан, на теплых плитах которого дремала Фло — царская пантера.

«Еще один длинный, полный томительного ожидания день! — вздохнула девушка. — Если и сегодня не придут суда из Махосты, то мы умрем от скуки без театра, ярмарки и прочих развлечений!» Словно услышав печальные думы царской дочери, Эсха вытянул бичом своих ленивых волов — и миндальные лепестки закружились над Латоной. Та подставила им ладони и рассмеялась от щекотки, когда лепестки оказались у нее в руках. Девушка полюбовалась нежностью цвета и легонько дунула, отпуская лепестки в долгое свободное путешествие над заливом.

«В комнатах должно быть свежо и прохладно, — лениво подумала Латона. — И Эбита собиралась нарезать ароматных дынь». Царевна улыбнулась и легко побежала по каменным ступенькам вниз, во двор, а оттуда в свои покои.

Эбита была младше своей хозяйки на семь еров. Восемь раз зацветали миндальные сады после того, как ее, десятилетнюю, привезли в Роннос на люэйских кораблях и продали во дворец. В рабство Эбита попала за долги отца, пропившего свою лавку, и девушка, страстно мечтавшая о свободе, давно откладывала монеты на выкуп, отказывая себе почти во всем.

Эбита споро нарезала фрукты и красиво раскладывала их на блюде. Срез персика сочился густым липким соком, янтарное охлажденное вино дышало в запотевшей чаше. К приходу хозяйки все было готово. Эбита выпрямилась и внимательно осмотрела стол, потом комнату. Все было безупречно.

Стук сандалий гулким эхом раздавался по коридору, и Эбита, ожидая появления своей госпожи, заранее склонилась в низком поклоне.

Тонкая, полупрозрачная ткань окутывала стройное тело Латоны, словно туман, придавая чертам изнеженную изысканность. Дочь царя была высокой, худоватой, но физически крепкой и развитой. Ее волосы цвета ореховой коры были собраны в высокую прическу.
Светло-карие глаза мельком окинули накрытый стол.

— Ты молодец, Эбита. Персики и дыни — это как раз то, чего хочется в такую жару.

— Спасибо, госпожа, — скромно поблагодарила рабыня и тут же подвинула хозяйке блюдо с хоремскими сладостями.

— Не хочу! — капризно отмахнулась Латона. — Позови лучше Лилу. Пусть она прислуживает за столом, а ты поиграешь нам свои песни.

Эбита вернулась очень быстро, ведя за руку покрасневшую от смущения белокурую девушку норэльской расы. Дети этого народа отличались бледностью кожи, синими, как воды залива, глазами и кротким нравом. Если верить легендам, то боги обошли норэлов, вечных рабов, когда раздавали людям Атлантического мира огненные чувства. Латона плохо помнила конец этой легенды (она ее не очень любила) — проклятьем или благословением обернулось для белокожих лишение пылких эмоций.

— Слава в веках вашему роду, госпожа! — Лила опустилась на колени и коснулась лбом пола так, что ее пушистые волосы разметались по плечам.

— Вина! Эбита, спой нам!

Латона вытянулась на ложе. Она медленно цедила вино и наблюдала за тем, как тонкие пальцы люэйской рабыни перебирали струны цитары.

Две розы в прекрасном люэйском саду
Сплелись под небесным шатром.
Потек аромат от бутона к цветку,
Бесстыдной невинности полн.
Горели румяной зарей лепестки,
Дрожа от нежнейшей любви.
И мягкие тени по саду легли.
Две розы в экстазе слились…

Эбита увлеклась пением. Ее черные глаза были полуприкрыты. Край одежды спал со смуглого плеча, обнажив крепкую круглую грудь.

«А она хороша! — томно подумала Латона, наслаждаясь вином. — Стоит сегодня позвать ее в спальню и услышать, как нежен люэйский стон в экстазе!»

Музыка лилась, рассказывая бесхитростную историю двух влюбленных…

Лила застыла у стола на коленях, почти не дыша. Ее нечасто звали прислуживать в покои Латоны, и рабыня необычайно стеснялась.

Не желая нарушать пение, царевна пальцем показала девушке на дыню. Лила мгновенно подскочила, выложила на тарелку несколько ароматных, мерцающих от золотистого сока кусочков и подала хозяйке.

Не ранят шипы, их смягчает любовь,
Прекраснее делая все.

Оса, привлеченная густым фруктовым ароматом, резко подлетела к самому лицу Лилы, и та, громко вскрикнув, взмахнула рукой. Тарелка слегка покачнулась, и несколько капель сладкого сока дыни пролились прямо на грудь Латоны. Сок был холодным. Скользнув по ложбинке между грудями, он впитался в лиф платья, оставив на ткани расплывчатый след. Лила тут же поставила тарелку на пол и кинулась к хозяйке с салфеткой, предварительно смочив ее водой из кувшина. Тщательно вытерла потеки.

— Ваше платье, — дрожа от страха, прошептала Лила, — я постираю его.

Она продолжала аккуратно проводить влажной тканью по груди хозяйки, стараясь не пропустить ни одного места, куда мог бы попасть дынный сок.

— Хорошо. Раздень меня! — приказала Латона, вставая и поворачиваясь к Эбите. — А ты, позови-ка сюда Бомани.

Пальцы Лилы дрожали и не слушались, в ушах шумели волны залива, а перед глазами стоял золотисто-розовый туман. Тонкая ткань туники с тихим шелестом скользнула по гибкому телу и пенным облаком легла у ног госпожи.

— Это правда, что норэлы не испытывают злости, обиды, зависти, не умеют мстить и ненавидеть? — расслабленно спросила Латона.

— Да, госпожа. Боги лишили наши души страстей, но наполнили сердца теплом и нежностью, и…

— Жаль, что боги не дали тебе ловких рук и хоть немного ума. Принеси розги.

Лила вспыхнула, прошептала:

— Слушаюсь, моя госпожа. — И поспешно выбежала из комнаты.

Латона потянулась к блюду на столе и аккуратно подхватила двумя пальцами кусочек персика. Персик был теплым, нежным и очень сладким. С наслаждением облизав пальцы, царевна улыбнулась своим мыслям: «Если не сегодня, то завтра обязательно придут корабли из Махосты и развеют эту скуку!» Махостские купцы приплывали в Роннос каждую весну, привозя зверинец и устраивая ярмарку, представления и множество других развлечений. А еще они привозили книги. Странные, удивительные книги, которые выглядели как маленькие кирпичи для стройки. В царской библиотеке пришлось сделать особые полки, чтобы ставить туда квадратные книги. В окружении ниш с тугими свитками полки смотрелись очень необычно. В одной из таких книг царевна прочла об интересной философии власти. Это были весьма своеобразные высказывания, переворачивающие привычное представление о мире. Картинки и описания до сих пор всплывали в памяти.

Лила тихо вернулась в комнату. В ее руках был большой пучок крепких и гибких прутьев.

— Положи на стол, — спокойно приказала царевна и отправила в рот еще один кусочек персика.

Как раз в этот момент вошли Эбита и громадный турриец.

Трудно предположить, о чем думала мать всех богов Лувисс, когда лепила тело туррийца: широкие плечи, узкие бедра и раздраженный взгляд, как у быка. Крепкие мышцы перекатывались под покрытой многочисленными шрамами кожей, которая видела свет Тхайсу куда чаще, чем закрытую одежду. Впрочем, в покои царевны наемник явился в кожаных штанах и просторной льняной рубахе.

Бомани служил дому Йохатура достаточно давно. Он нанялся на службу совсем молодым, сразу после того, как похоронил не перенесших черной заразы пожилого отца и очень молодую мать, а единокровные братья, поделив наследство, выставили мальчугана за порог без койса в кармане. Верная служба и пролитая кровь обеспечили наемнику уважение царя, должность стратега и собственный кров. Последним он пренебрег, предпочитая жить при казарме.

Воинская жизнь научила туррийца ничему не удивляться, поэтому он замер у порога комнаты, равнодушно разглядывая фрески под потолком.

— Простите, что не явился быстрее, царевна: я тренировал солдат на площадке за конюшней.

Латона заинтересованно посмотрела на воина. Он никогда не отличался любезными манерами, хотя и выказывал всем членам царской семьи внешнее уважение. Невозмутимость и неизменное бесстрастие наемника часто рождало в душе Латоны глухое раздражение. Вот и сейчас безразличие, с которым Бомани разглядывал в комнате все, кроме обнаженной царевны, вызывало у Латоны досаду.

— Лила была нерасторопной и испортила тунику. Мое лучшее, любимое платье. Хочу, чтобы ты ее высек.

Бомани не изменился в лице. Может, только во взгляде прибавилось чуть больше раздражения. Он задумчиво посмотрел на плачущую Лилу, столик, где в окружении тарелок, блюд, кувшинов и чаш лежал пучок розог, и шагнул внутрь.

На середину комнаты был выдвинут тяжелый стул с высокой спинкой. Бомани пальцем поманил к себе Лилу, и в его глазах мелькнуло некое оживление, когда девушка, дрожа, как пальмовый лист, приблизилась к нему семенящей походкой. Наемник распустил на груди трепещущей от страха рабыни тонкий поясок из мягкой кожи и стянул со своей жертвы платье. Девушка разразилась рыданиями и попыталась прикрыться, но турриец схватил ее за руки, толкнул к стулу и заставил лечь грудью на сиденье. Ремешком воин стянул запястья Лилы за спинкой стула и шагнул к столу за розгами.

— Как строго? — коротко спросил Бомани, даже не взглянув на Латону.

— Пока не потечет кровь и я не скажу «хватит», — слишком торопливо ответила царевна, выдав волнение.

Бомани нахмурился и медленно повернул голову в сторону ложа царевны.

— Она слишком молода для такой суровой порки, а ее вина не так серьезна!

— Не тебе судить о цене моего гардероба, турриец. Начинай!

Латона щелкнула пальцами, и Эбита тут же вложила в протянутую руку госпожи кубок с вином.

По лицу наемника скользнула тень недовольства, но он промолчал.

Лила тихо всхлипывала, уткнувшись лицом в обивку стула. Ее била крупная дрожь, ягодицы, словно живые, сжимались и разжимались, колени и бедра были плотно сжаты.
Бомани замахнулся и с силой опустил прут на тело девушки, вырвав из ее груди резкий крик. Эбита, будто статуя, замерла у изголовья своей госпожи, закусив указательный палец, и расширенными глазами смотрела на порку. Розга пела и с силой ложилась на обнаженные ягодицы. Рубцы багровели, сливались, пересекались, а жгучая боль заставляла жертву извиваться и громко кричать. Турриец выбрал быстрый ритм и не останавливался.

— Больно! Пожалуйста! Хватит!!! — задыхаясь, то и дело срываясь на визг, молила Лила.

Она перебирала коленями, пыталась увернуться от жалящих розог, но все ее попытки были тщетными. Прут точно выверенным ударом неизменно доставал все самые нежные места. У девушки была очень чувствительная кожа, и жестокая порка доставляла ей неимоверные страдания.

Измочаленный прут отлетел в сторону, турриец взял со стола следующий.

— Прошу вас, прошу, не надо! — стонала Лила, повернув лицо в сторону своего палача.
Но розга свистнула, и на плотно сжатых ляжках рабыни вспух новый рубец.

Латона неторопливо смаковала холодное вино, слушала свист розог, утробный вой Лилы и сквозь опущенные ресницы наблюдала за тем, как двигается тело туррийца. Бомани высоко замахивался, резко опускал прут и беспощадно тянул лозу на себя. Все его движения были четкими, сильными, варварскими.

Из темнеющих полос показалась первая кровь, жертва хрипло визжала, взывая к несуществующему милосердию. Турриец стал сечь чуть медленнее, размеренно, его грудь вздымалась в такт глубокому дыханию. Ленивое раздражение, с которым наемник вошел в эту комнату, исчезло из его глаз, уступив место упрямству и глухому несогласию с происходящим. Мысль о том, что Бомани может жалеть Лилу и только чувство долга не позволяет ему ослабить удары, разозлило Латону.

— Спину! — резко приказала она.

Розга взметнулась и опустилась на выгнутую спину несчастной. Еще несколько длинных полос — и турриец взял новый прут и продолжил истязание.

Эбита плакала, сильнее прикусывая палец и беззвучно сглатывая слезы. Ее секли всего несколько раз в жизни, один из них короткой плетью, но она отлично помнила, насколько это мучительно больно и ужасающе стыдно — быть обнаженной перед мужчиной, вопить и крутиться от разрывающей на части боли. Мир в этот момент словно переставал существовать, а тело опускалось в темный и душный колодец.

Лила уже больше не кричала, только вздрагивала всем телом после каждого удара. Из ран сочилась кровь, по всей комнате валялись обломки розог, а пучок на столе стал заметно меньше.

Эбита рухнула на колени и, прижавшись губами к волосам госпожи, прошептала:

— Смилуйся, о великая Латона, прекраснейшая из всех дев Ронноса! Смилуйся, и да будут боги так же щедры к твоему дому, как велика твоя доброта!

Жаркий шепот рабыни, просящей за свою сестру по несчастью, был полон трогательной жалости, и царевна, почти не размыкая губ, бросила:

— Хватит!

Наемник тут же опустил руку, уронив прут на пол, и развернулся в сторону выхода.

— Бомани! — голос Латоны был резок.

— Да, царевна? — турриец медленно повернулся к ней лицом и посмотрел все тем же, немного раздраженным взглядом.

— Твоим воинам нужна девушка для утех?

Наемник не ответил, но вскинул бровь, и по его скулам прошлись желваки.

— Унеси ее отсюда, — Латона указала пальцем на выпоротую Лилу, — забери к себе, и можете там делать с ней все, что пожелаете. Все равно она не пригодна для царских покоев.

Глаза Бомани потемнели, сузились. Снова промолчав, он осторожно распустил ремешок, стягивающий запястья несчастной девушки, и заботливо взял ее на руки. Слишком заботливо для сурового воина, что не ускользнуло от Латоны. Уже выходя из комнаты, не оборачиваясь, турриец рыкнул:

— Спасибо за доброту, царевна, да прославится в веках твой дом.

Латона лениво наблюдала за тем, как ловкая Эбита быстро приводила комнату в порядок. Вино, сцена наказания и мускулистое тело туррийца разгорячили царскую кровь, и Латона почувствовала жар.

— Оботри меня, Эбита!

Рабыня тут же смочила льняную салфетку в прохладной воде и принялась осторожно обтирать хозяйку.

— Ты очень послушная и умелая девочка! — блаженно промурлыкала Латона.

— Благодарю вас, госпожа! — кротко отозвалась Эбита.

— Оставь, пойду поплаваю в бассейне. Этот день слишком жаркий для простых обтираний.

Латона медленно поднялась с ложа.

— Эбита, ты сможешь вывести пятно с туники?

— Я… я постараюсь, госпожа! — тихо ответила невольница.

— Выведи и можешь оставить платье себе. Давно собиралась его заменить.

— Да, госпожа! Спасибо.

Латона грациозной походкой, не смущаясь своей наготы, вышла из комнаты.

Эбита тут же подняла тунику с пола и внимательно ее осмотрела. Пятнышко от дыни было совсем маленьким, почти незаметным, а сама одежда выглядела новой и очень дорогой — из тончайшего шелка с редкой, искусной вышивкой.

«Если продать даже за полцены, — задыхаясь от волнения, рассуждала Эбита, — и добавить то, что уже накоплено, — этого хватит на выкуп!»

Эбита не сдержалась и зарыдала. На восточном склоне острова, под сенью миндальных деревьев, Эсха выводил на своей свирели нежную, полную щемящей грусти мелодию.