ClubPN

Аrthur

Ника


Последние дни августа были невероятно теплыми, без всякого намека на то, что до начала осени меньше недели. Я иду по широкой тропинке на звук гитары и нестройные голоса ребят из своей компании. Все мы давно не виделись. Кто в лагере отдыхал, кто на море с родителями ездил, кто-то к родственникам уезжал. Но предстоящее начало очередного учебного год снова собрало нас в кучу.
Я помню, что настроение у меня в тот вечер было превосходным. Мне предстояло окончить девятый класс и … я уже тогда знал, что в Молдове жить не останусь. Макс, мой брат, тот еще колебался, у него были на то свои причины, меня же ничего не держало, более того, я горел любопытством и прельщался всевозможными перспективами.
— Мальчики, а что-то более бодрое у вас поют? — совершенно не знакомый, но очень красивый голос!
Я придержал шаг.
— Антоха, а давай «Жанетту»! — мгновенно отреагировал кто-то из пацанов.
Антохе было почти восемнадцать и с гитарой он умеет творить просто не вероятные вещи! Практически не задумываясь парень «втыкает» модулирующий аккорд и отбивает вступление. Через несколько мгновений по скверу разлетается бессмертное:

В кейптаунском порту стояла на шварту
«Жанетта», поправляя такелаж.
И прежде чем уйти в далекие порты
На берег был отпущен экипаж.
Идут сутулятся по темным улицам
И клеши новые ласкает бриз.
Они идут туда, где можно без труда
Найти дешевых женщин и вина.
Там все повенчано с вином и женщиной,
А ласки нежные волнуют грудь…

Я подошел на втором куплете, кивнув ребятам, обменявшись с некоторыми рукопожатиями, но молча, чтобы не прерывать душераздирающую историю о том, как в порт зашел теплоход с французскими моряками.
Антоха глазами указал мне на край скамейки, предлагая не столько присесть, сколько включиться в пение.
Я ловил тональность и искал глазами ту, которая попросила «что-то более бодрое», пока пацанва старательно выводила:

Зайдя в тот балаган, увидев англичан
Французы стали шутки отпускать.
Один гигант француз с козырной кличкой Туз
У англичан стал Мэри отбивать:
Салют, красавица, мне очень нравится
Во имя Франции вам якорь в клюз!

Обладательница красивого голоса сидела с девчонками на импровизированной скамейке (шины и доска сверху), прислушиваясь к пению. Она скользнула по мне едва заинтересованным взглядом. Милая и очень симпатичная девчонка, не более. «Скорее всего в гости к кому-то приехала», — мысленно пожал я плечами.
Ну, ок, петь так петь.

А к англичанам Кэт придет едва рассвет,
О ней не мог мечтать и сам Жюль Верн.
Она куда не кинь богиня из богинь
Заманчивых кейптаунских таверн.

Девчонки смущенно улыбались. Не то чтобы мы не знали в таком возрасте откуда дети берутся, но все же обсуждение подобных тем в большой разнополой компании для нас тогда не было нормой. Секс в СССР все же существовал и еще какой, в сельской местности во всяком случае, да на заре девяностых, но даже вскользь упомянутый, у малолеток он тогда еще вызывал стеснение.
Мы пропели о том, как важно уметь владеть огнестрельным оружием, о славной гибели восьми французский моряков и весело, абсолютно не видя трагизма в этой песенке, вышли к финалу:

В кейптаунском порту с какао на борту
«Жанетта» уходила на Сидней.
Без бурь тебе идти в далекие пути,
Красавица акуловых морей.

Антоха не зря считался лучшим музыкантом в округе. Без банальной тоники, повесив напоследок диссонирующий аккорд он сделал легкое вибрато, закончив песню.
Девчонки зашептались, парни уточняли как я провел каникулы, Антоха сосредоточенно подтягивал строй гитары.
— Ой, ладно, мне ж домой пора! — любительница бодрых песен вскочила на ноги, растерянно глянула на часы, а потом на меня.
Естественно, на самом деле, она просто посмотрела перед собой, но, когда у девушки такой беспомощный взгляд, да еще и направленный в твою сторону, хочешь не хочешь, но начинаешь воображать себе черти что. Особенно, в таком возрасте: полном смятений, не совсем ясных томлений и прочих пацанских переживаний.
— Давай провожу! — Антоха поднялся со скамейки под разочарованный вой компании.
Не так уж и поздно было, мы засиживались и до более глубокого вечера.
— Антоха, хоть гитару оставь, а? — попросили девчонки.
— Не вопрос! Держи, Артурчик, только сегодня занеси, ладно? — легко согласился Антоха, сунув мне свою шестиструнку.
Елки, я ее чуть не уронил, от растерянности! Ну как так? А между тем, меня реально накрывало странной, хрен поймешь какой волной. У девчонки был не только красивый голос, но и потрясающий каскад волос и просто экстремально короткая юбка, прикрытая до этого олимпийкой. Мне кажется мы тогда еще не вошли в тот возраст, когда это казалось пошлым. И я реально завис, словно… никогда не купался в одной компании с ровесницами и как будто не видел на соревнованиях спортсменок и в более откровенном виде.
Антоха пропустил девчонку вперед по тропинке, и я сам себе удивляясь, с каким-то бешенством посмотрел ему в спину.
— Это кто?
Аж голос свой не узнал. Хотя переломался он у меня достаточно рано.
— Вероника. Она девятый у нас будет оканчивать. Они с Антохой соседи.
Вечер как-то быстро стал сырым и тусклым. Не помню, что я там невпопад лабал ребятам. Разошлись мы минут через сорок.
Я закинул гитару за спину и побрел в сторону антохиного дома.
Это несколько кварталов от сквера. Можно было, конечно, и «огородами», но скакать через заборы с чужой гитарой я не рискнул, да и прогуляться хотелось. Все-таки школа, последний класс на носу, когда еще получится вот так свободно и бесконтрольно пошляться вечерами…
«Голос у нее такой… певучий», — мысли текли сами собой, — «Струящийся… как вода. И сладкий».
Я аж чертыхнулся, не фига себе мысли! Ну красивый и красивый, подумаешь! Однако перестать об этом думать у меня не получалось, и я просто отпустил этот поток.

Твой голос сладостно красив!
Рождает в мир речитатив
Из чувственных, прекрасных грез.
Мой приговор — твоя любовь.
…
Твой голос — чистая вода…
Но не оставив ни следа
Течешь сквозь пальцы.
Миг — и нет.
С тоской встречаю я рассвет…

Сколько раз я потом пытался вспомнить этот текст! Что-то вспомнил, что-то само дописалось, подменив собой те строки… Увы, как оно было в оригинале я уже не смогу воспроизвести.
Стихи я сочинял сколько себя помню, с детского сада, наверное, постоянно рифмуя всякую лабуду. Было у меня что-то и про любовь, но откровенная чушь, так как я просто пытался копировать Есенина и иже с ним. Обалдев от того, на сколько меня понесло я и сам не заметил, как пришел к нужному дому.
— О, Артур, какими судьбами?
Отец Антохи, дядя Паша, встретил меня во дворе.
— Я гитару принес.
Скинув ремень с плеча, я протянул мужику инструмент.
— Антоха, Артур тебе гитару принес! — гаркнул дядя Паша в открытое окно.
— Так пусть заносит! — рявкнул в ответ Антоха.
Дядя Паша кивнул мне на дверь.
Отдав гитару я уже собирался уходить, как Антоха предложил:
— Погоди! Пошли покурим, а?
Тяги к никотину я не имел, так, понтовался иногда в компании. Сам не знаю, почему тогда согласился. Дядя Паша не запрещал сыну курить и Антоха, зарабатывая на карманные расходы, запросто мог позволить себе пачку Космоса.
— Ну что, куда после 9 класса? — спросил Антоха затягиваясь.
Я усмехнулся. Достали эти вопросы. Все равно же все знали.
— За бугор, — коротко ответил я.
Антоха кивнул и кажется хотел что-то еще спросить, но нас прервали:
— Антош, а третий садик — это где?
Я чуть сигарету не уронил от неожиданности. Вероника стояла совсем рядом, по ту сторону забора.
— Ого, это тебе аж на тот край, — отозвался Антоха, — почти где Артурчик живет. А что?
— Да надо…, — растерянно ответила девчонка.
— Ну раз надо, давай проведем, — хмыкнул Антоха и уточнил у меня, — Ты ж домой?
Я кивнул.
— Вот спасибо! Подождите, я сейчас маме скажу, — повеселев пропела Вероника и живо ускакала в сторону дома.
Антоха немного импульсивно достал вторую сигарету, прикурил и протянул мне пачку.
— Не-а, спасибо, я не буду больше.
— Да ладно, бери, там несколько штук осталось, — возбужденно произнес Антоха, поглядывая за мое плечо в сторону соседского дома.
Я машинально засунул пачку в задний карман брюк.
— Антоха, я тебя паршивца где искать должен? — совсем рядом грохнул бас дяди Паши.
— Да тут я. Бать, ну чего?
— Ни «чего», а я тебе сейчас рога в раз обломаю! Я когда сказал поленницу за баней поправить? — дядя Паша вырос возле нас как медведь, всем своим видом давая понять, что Антохе сейчас лучше не спорить.
Парень еще раз бросил взгляд через собор. Потом спросил у отца:
— Может завтра? Мне Нику нужно проводить на тот край.
— Артур проводит! — отрезал дядя Паша и пошел в сторону дома.
Я старался не смотреть на Антоху, и так понятно, что вся ситуация взывает у него досаду и раздражение.
Ника вышла на крыльцо в коротких спортивных шортиках и белой футболке с изображением Мадонны.
— Ну все, я готова, пошли? — она качнула громадным, но явно не очень тяжелым пакетом и пошла вдоль забора к своей калитке. Нас как магнитом потянуло за ней.
— Ник, мне тут батя делов навесил…, — мы вышли за ворота, — Артур покажет тебе где третий садик.
— Антош, так это только в одну сторону, а обратно я как дойду? — девчонка даже не взглянула в мою сторону и явно была недовольна таким поворотом дел.
Вроде бы я всегда считался спокойным и уравновешенным парнем, но от ее слов меня накрыло такой обидой, что я уже почти развернулся от желания свалить куда подальше.
— Да где ж тебя черти носят, а?! — вызверился дядя Паша.
— Да иду я, — зло отозвался Антоха.
— Я провожу. И туда, и обратно.
Честное слово, из вредности предложился! Ну или может и не из вредности, конечно, но куда деваться было? Пока дойдем, совсем сумерки накроют, обратно же ей по темноте возвращаться придется. Короче, сам не знаю, что за противоречивые чувства тогда меня захватили, но идти с этой девчонкой куда-то поздним вечером я и хотел, и не хотел одновременно.
Девчонка вопросительно посмотрела на Антоху, а тот с тоской и колебанием в сторону своего дома. Точку поставил дядя Паша, резко распахнув калитку и посмотрев на сына так, что Антоха просто кивнув нам на прощание пошел поправлять поленницу.

Первое время мы шли молча. Ситуация с Антохой немного напрягала. То, что ему девчонка нравилась — к бабке не ходи. Я искоса бросил взгляд на свою спутницу. Ух…! Но ведь у нас полшколы таких, а самой привлекательной почему-то казалась именно она.
Антоху я понимал. Редкий пацан у нас рискнул бы спорить с отцом, да еще прилюдно. Меня самого в тот вечер дома, наверняка, ждал не самый ласковый разговор, так как крайнее время, когда можно было явиться с прогулки — половина девятого вечера, если не было оговорено иное. И то, это значит, что сразу к вечерней молитве, без претензий на ужин. Впрочем, я не особо об этом беспокоился. Ну максимум на полчаса опоздаю. Скажу отцу, что к Антохе заходил, заболтались. Ничего криминального.
Идти молча было неловко. Я прочистил горло и робко спросил:
— А… тебя Вероника зовут?
— Да. А тебя Артур?
— Ага. Ты откуда приехала?
— Из Ростова, — она ответила тихо и таким мертвым голосом, что это сразу отбило охоту развивать тему географии и причин переезда.
— Так тебе какая улица в районе третьего сада нужна?
Девчонка достала из кармана листок, вырванный из блокнота и показала мне адрес.
Я кивнул. Знал и улицу, и дом.
— Это тебе к Стейхам что ли?
— Да. А ты их знаешь?
Я снова кивнул, предпочитая ничего не уточнять. Но поймав вопросительный взгляд все же ответил, как можно нейтральнее:
— Одноклассница там живет.
— Понятно. А ты классно поешь.
Я смутился. Но «спасибо» сказал. Она улыбнулась.
И после этого неловкость спала. О чем мы только не болтали в тот вечер! И я уже специально старался идти медленно и не широко, лишь бы только дорога казалась длиннее.
Дойдя до дома Стейхов, я стукнул калиткой и Чек, дворовый пес, тут же залился задорным лаем.
— Привет! — на лай вышла Кира, моя одноклассница.
Мы поздоровались.
— Кир, позови маму, — попросил я, видя, что Вероника смущается.
Но мама Киры уже сама вышла вслед за дочерью.
— Софья Мартиновна, вот, вам мама передала.
Вероника протянула женщине пакет, и та сразу расцвела.
— Спасибо, моя ты девочка! Артур, Ника, зайдете?
— Нет! — заявили мы в один голос. И рассмеялись.
— Домой нужно. Поздно уже, — сказала Вероника.
— Мам, я их до угла провожу? — спросила Кира.
— Хорошо, — улыбнулась Софья Мартиновна, — только калитку потом не забудь закрыть!
И мы пошли обратно.
Вероника молчала, Кира тихонько выкладывала новости, понятные только нам двоим.
Дойдя до угла, она остановилась и вопросительно-выразительно посмотрела мне в глаза.
Я смутился. Потом пожал плечами и попытался одобрительно улыбнуться.
Но не получив нужного ответа Кира удрученно вздохнула и махнув нам на прощание рукой пошла домой.
— Я вам помешала?
— Да нет, Вероника, ты тут вообще не причем.
— Да зови ты просто — Ника, как все. Я же вижу!
Ну вот все вы девчонки одинаковые! Ничего не видите и не понимаете, но всегда уверены, что лучше всех просекаете любую ситуацию.
— Ника, да нормально все. Это к тебе вообще никакого отношения не имеет.
— Ну, как знаешь, — надулась она.
Смешно, что сказать. От ее присутствия меня эмоционально кидало из одной стороны в другую. И сейчас, от того, как недовольно прозвучал голос Ники меня окунуло в какую-то браваду.
— У тебя парень есть? — неожиданно, в первую очередь для себя, спросил я.
— Нет, — оторопев от такой наглости смущенно ответила она.
Я мысленно обругал себя последними словами. Ну и о чем теперь говорить, после такого?!
Помолчали.
— А ты в каком классе будешь учиться, — робко просила она.
— В 9 «А», — благодарно ответил я ей.
— А я в «Б».
И снова неловкость исчезла. Я рассказал ей про школу, про занятия музыкой и спортом. Про компанию, да вообще, отвечал на все вопросы не задумываясь.
Она немного занималась балетом, потом в театральной студии. Училась в хорошей школе, у них был отличный класс…
Слово за слово, уже поздним вечером, я довел ее до дома. А мы все не могли наговориться. Вообще не помню, что нес в тот вечер, но она смеялась и я чувствовал себя таким счастливым! А от ее шуток уже просто пресс болел хохотать.
— Артур, ну мне пора уже.
Произнесла она и даже не дернулась в сторону калитки. Просто стояла и смотрела, не мигая.
— Ага. А… хочешь я завтра приду, и мы погуляем вместе?
— Приходи…
И снова этот абсолютно спокойный, внимательный взгляд в упор.
В горле пересохло. Я осторожно, боясь, что она в последний момент сбежит от меня, обнял и притянул девчонку к себе. Ну вот. В глазах испуг и она обеими руками уперлась мне в грудь. Но не вырывалась. Я замер, и мы несколько минут просто стояли обнявшись, привыкая к теплу наших тел. А потом все же поцеловались. Нежно, искренне, очень мягко.
— Все, мне пора, — она первая отстранилась от меня.
— Я приду завтра?
— Да, приходи, конечно!
Я дождался, когда стукнет дверь ее дома, а в проеме мигнет свет. И только потом отправился в обратный путь. На соседнем крыльце кто-то курил. Багровый огонек сигареты становился то ярче, то темнее, словно дышал. Но мне было все равно: Антоха это или дядя Паша. Единственное что меня сейчас волновало — как можно быстрее добраться до дома.

Так поздно без уважительной причины и предупреждения я домой еще не являлся. То, что калитка была закрыта меня не смущало. В девять, начале десятого, ворота запирались всегда. Мало ли. Пса погулять отпустить, заплутавшая курица, чтобы не выскочила на улицу.
Любой нормальный человек, желающий попасть за ограду, мог просто звякнуть кольцом калитки или свиснуть, чтобы залаяла собака, вызывая хозяев. Но мы с Максом обычно забирались через крышу бани. Я обошел дом. Там, к стене бани был привинчен турник. Подпрыгнул, раскачался, подтянулся и выжав тело вверх, закинул его на крышу бани. Стараясь сильно не топать, я прошелся по шиферу и стек по обратной стороне забора во двор. Осталось только тихо стукнуть в окно, чтобы Макс открыл дверь. Наша спальня была самой дальней и мне нужно было пройти через всю веранду. Я на автомате дернул входную дверь. Она была открыта. Странно.
На кухне горел свет. Отец сидел в кресле с какой-то книгой в руках.
— Нагулялся? — абсолютно никаких эмоций в голосе.
Я промолчал. Ну что на это отвечать?
— Артур, время — ночь!
— Извини.
— Где был?
Какая разница, что я сейчас отвечу? И без того было очевидно, что дело кончится наказанием. Говорить правду не хотелось. А врать не было смысла. И я промолчал. Хотя знал, что играть в молчанку мне все равно не дадут. Рано или поздно отец вытащит из меня ответ. И в моих интересах, чтобы информация, которую он получит его удовлетворила.
Выдержав паузу, отец повторил вопрос:
— Артур, ты где был все это время?
Я собрался с мыслями и наконец выстроил в голове манеру поведения.
— Да с ребятами в сквере засиделись. Потом к Антохе зашли. Ну и проводить там…
Я замялся в конце, всем видом показывая, что осознаю тяжесть проступка и раскаиваюсь. То, что отец меня выпорет не было никаких сомнений. Все чего я хотел — это чтобы прекратились расспросы.
У нас с отцом всегда были близкие, душевные отношения. Вести диалоги порой мы могли и просто переглянувшись.
«А то что время позднее и мать места себе не находит, об это не судьба подумать?» — отец не хмурился, но взгляд был тяжелым.
«Извини. Не прав.» — я вздохнул и опустил глаза.
— Ну, знал же, как расплачиваться будешь, — отец совершенно спокойно встал с кресла.
Я кивнул.
— Тогда пошли в летнюю кухню.
Отец вышел из дома вслед за мной, на ходу сдернув с крючка в прихожке ремень.
У нас вообще не принято было орать, оскорблять или в гневе бить, чем под руку попалось. Иногда, отец мог отвесить легкий подзатыльник. Ну мать, максимум, больше шутя, могла полотенцем вытянуть. Совершенно не больно. И брючным ремнем отец нас не порол. Для этого вообще отдельный был, тот, который всегда висел в прихожке.
В летнюю кухню я зашел с легким сердцем. В первый раз что ли? Тем более, что загуляться допоздна хоть и было проступком, но не серьезным. Короче, о жестком наказании и речи быть не могло. Так, больше для профилактики, чтобы не зарвался.
Летняя кухня была большой. Тут в жару готовили еду, обедали, а осенью мать с сестрой закручивали банки с овощами, фруктами и прочим. Большую часть помещения занимал длинный широкий стол. Ну и ясное дело — лавки. Широкие, устойчивые. Их кажется еще дед строгал, со свойственной ему немецкой добросовестностью и щепетильностью.
Но завис я, увидев именно стол. Мда… Прежде чем лечь на лавку мне оставалось провести одну простую процедуру — выложить все из карманов. Ну мало ли что у пацана там могло быть. Иногда блокнот. Трехкопеечный медиатор в форме листика — это вообще обязательно. Может монеты какие-то, ключ от чего-либо. Да, короче, все что угодно!
Вот только в моем кармане сейчас лежала пачка сигарет, подаренная Антохой.
Охрененное чувство, скажу я вам!
Я словно в ступоре смотрел на стол и все никак не мог решить, что говорить отцу. Доказывать, что пачка не моя и я не курю — ну совсем ни в какие ворота. Говорить, что курю, но крайне редко — смешно. Черт! Ну ладно бы реально с сигаретой в руках застали — совсем другой разговор. А так… мне эту пачку Антоха на эмоциях предложил, а я чисто на рефлексе сунул в карман! И вообще про нее забыл.
Отец мою нерешительность расценил совсем по-другому.
— И что задумался? Когда гулял знал, чем закончится?
Толку время тянуть…
Я вздохнул и достал пачку. А к ней медиатор и какую-то мелочь.
Брови отца поползли вверх.
— Да ты обнаглел, парень!
По моей спине прошелся холодок и пресс поджался сам собой. Хотя ни я ни Макс не орали при наказаниях в полный голос, рука у отца была тяжелой и в случае серьезной провинности он запросто мог устроить реально болезненный кошмар.
Особых разбирательств не последовало. Убедившись, что сигареты мои и получив утвердительный ответ на вопрос курю ли я, отец просто кивнул на скамью.
Короче, вечер у меня закончился хреново.
Ничего общего со спанк рассказами это не имело. Нас никогда не заставляли считать удары, никаких унижений с обнаженкой и прочей фигней не было. За позой строго тоже никто не следил. Просто руки складывались на затылке, ну на край можно было перед собой вытянуть. Главное под ремень не подставлять. Ну и не орать, естественно.
Не знаю сколько мне прилетело тогда. Но если бы отец дожал еще чуть-чуть, я бы, наверное, реально начал просить о пощаде. А так, конечно, по стонать и покрутиться мне пришлось тогда…

— Десять минут на то, чтобы умыться, решить все свои дела и уснуть!
Я сгреб мелочь с медиатором обратно в карман и вышел из летней кухни.
В комнате, стараясь не шуметь, не включая свет, я разделся и забрался под одеяло. Как только я попытался расслабиться меня спросил Макс, совершенно чистым, без сна голосом:
— Где был?
— К Стейхам ходил!
— И как там?
— Макс, а ты бы зашел завтра и узнал сам, а?
Макс вздохнул и заворочался в кровати.
— Ну ладно тебе. Серьезно был там?
— Был. Только по другому поводу. Давай завтра, а?
— Отец всыпал?
— Ага. Не столько за поздняк, сколько за сигареты.
Макс присвистнул.
— Совсем крыша слетела?
Но меня уже почти отключало.
— Макс, давай завтра поговорим.
Усталость накатила вместе с мотивом песни про моряков. Только текст путался и в голове крутились одни и те же строчки:

Вот дверь открыл портье и несколько портьер
Откинулись впуская моряков.
Там все повенчано с вином и женщиной,
А ласки нежные волнуют грудь…

А к утру, я как всегда, почти не помнил своих снов.
Отжавшись свою норму, умывшись у бочки во дворе, мы растеклись управляться по хозяйству, пока мать с сестрой готовили завтрак.
Когда вся семья собралась за столом никто и слова не обронил на счет вчерашнего вечера. Отец наметил планы на день, распределил обязанности, ушел на работу. Мы с Максом выполнили свою часть работы и поспешили слинять из дома.
И потом, я всеми правдами и неправдами старался найти повод, чтобы, не объясняя истинных причин пропасть на пару-тройку часов, чтоб погулять с Никой.

— Мама ателье заведовала, а папа крупный чин в милиции. Мы хорошо жили, — Ника вздохнула и голос у нее дрогнул.
Мы сидели на теплых плитах заброшенной стройки и целовались. Точнее я сидел, примостив Нику на своих коленях, крепко прижимая к себе.
— А потом папа на работе… ну, короче… завел там себе…, — она заплакала, — и мама решила уехать на родину.
Я рос в не фанатичном, но вполне себе религиозном окружении, где реально скандальный развод был нонсенсом. От того чудовищнее казалось мне то, о чем рассказывала Ника. Я вообще не помню ни одной семейной ссоры между своими родителями. Даже вопрос папиного желания эмигрировать и маминого нежелания так круто менять жизнь они решили весьма культурно и полюбовно.
Нет, конечно, всякие там скандалы, естественно, мелькали, где-то у соседей или одноклассников, но все это было для меня чужим и далеким, не затрагивающим моего внимания. А сейчас я первый раз в жизни, можно сказать всем телом ощущал чужую дрожь и боль от пережитого кошмара.

Тихий шорох за спиной. Кто-то забрался на верх и шел по плите в нашу сторону. Мне не удобно было оглядываться. А Ника, чуть отстранившись, заглянула мне за плечо. Сначала в ее глазах мелькнуло удивление, потом крайняя степень озадаченности. Чем ближе раздавались шаги, тем более испуганным становился ее взгляд. Мне пришлось поставить ее на ноги и встать самому.
Ника прижалась ко мне.
— Аааа, это кто?
Моя точная копия совсем, как это делаю я склонила голову на бок, улыбнулась и вежливо поздоровалась:
— Артур!
Ника перевела на меня недоумевающий взгляд.
— А это Макс, — тут же сообщила копия.
— Завязывай. Ника, знакомься, это Максим, мой брат. Близнец.
— Ничего себе. Вы же… вы же абсолютно одинаковые!
Мы оба закатили глаза и тут же засмеялись. В неподвижном состоянии нас даже мать путала. Что уже говорить обо всех остальных. Мы привыкли и всегда бессовестно этим пользовались.
Следующий вопрос тоже был предсказуем.
— Вы во всем так похожи?
— Нет, я целуюсь лучше, — быстро отреагировал Макс.
Я рассмеялся, а Ника смутилась и буркнула: «Дурак!»
— Каков есть, — пожал плечами Макс, — купаться идете?
Я вопросительно посмотрел на Нику. Она покраснела и отрицательно покачала головой.
— Нет, — ответил я брату.
— Да ладно вам. Ну хоть просто на берегу посидим.
Я снова смотрю на Нику.
— Может сходим?
И она согласилась.
— Отлично по пути за Кирой зайдем. Ладно?
И мы отправились по уже знакомому адресу.

Кира встретила нас у калитки. Хозяйским жестом она обняла Макса за шею, и они поцеловались. Последние три недели мы с братом провели в спортивном лагере. В принципе, можно было и отказаться, но мы не отказались. Меня все устраивало, а Макс из-за этой смены поругался с Кирой, так как она просила его остаться. Потом они еще несколько дней играли в примирение и наконец их роман снова вышел на лирическую волну.
Эти двое еще продолжали целоваться, стоя в тени кустов черемухи, тесно насаженной в палисаднике Стейхов; я обнял Нику за плечи и повел по тропинке в сторону реки.
— А они давно вместе? — спросила Ника.
— Два года где-то. А вообще, мы еще в детский сад вместе ходили.
Макс с Кирой догнали нас уже у самого пляжа. Места искать не пришлось. Мы с Максом оглянулись на протяжный свист и обнаружили компанию знакомых мальчишек и девчонок.
Перездоровавшись парни пошли купаться, девчонки сели играли в карты.
— Точно не пойдешь? — спросил я Нику.
— Нет. Но ты иди, если хочешь.
— Я быстро.
Кого-то из девчонок Ника знала, и я оставил ее в компании подруг.
Ох, какой только хрени мы не творили тогда. Сейчас вспоминаешь и удивляешься, как мы вообще выжили. Как сегодня все соблюдают технику безопасности, так мы в те годы вообще раз десять должны были потонуть.
Устав от гонок, игр в утопленников и прочего баловства я лежал на спине и лениво греб в сторону берега. Макс бесшумно всплыл рядом. Фыркнул, отплевываясь откинул волосы, перевернулся на спину.
— Давно встречаетесь?
— Несколько дней.
— И молчал!
— Макс, да оно как-то…
Я не знал, как объяснить брату, почему не сказал про Нику. Мы ничего друг от друга не скрывали и свой роман я таить тоже не собирался. Просто почему-то не нашлось времени. Точнее слов.
Макс перевернулся и уже собрался нырнуть, но завис, вглядываясь в сторону берега.
— Что там? — скосил я глаза.
— А по ходу, Антоха вроде…
Договорить он не успел я мгновенно развернулся и начал искать глазами нашу компанию.
Ника сидела на покрывале, Антоха присел рядом. Девчонки уже ушли купаться.
Когда два человека ведут приятную беседу они смотрят друг на друга. А Ника сидела почти отвернувшись от парня, пока тот что-то говорил ей в спину, время от времени касаясь загорелого плеча. Ника скидывала его руку, но не поворачивалась.
Мы синхронно нырнули и поплыли к берегу.
Но когда подошли, возле нашего места посторонних не было. Постепенно ребята выходили из воды, вытирались, одевались. При всей этой суете я так и не мог улучить момента, чтобы спросить у своей девушки, о чем они беседовали с Антохой.
Потом мы проводили Киру, оставив у нее Макса, и я пошел провожать Нику домой.

Для меня сентябрь всегда был тяжелым временем. После относительной свободы тебя резко загоняют в какую-то казарменную муштру. Общеобразовательная школа, музыкальная, спорт, да еще по дому куча дел. Сейчас вспоминаю и сам удивляюсь, как мы при такой плотной загруженности успевали еще и жить своей личной жизнью?!
Школа стояла в центре. После уроков: мне направо, Нике налево. Но я все равно шел ее провожать.
Ну, и возвращаясь как-то от своей подруги мы встретились с Антохой в том самом сквере. Не думаю, что эта компания ждала меня специально. Они тихо—мирно сидели и глушили в теньке самогон. Я бы, наверное, вообще их не заметил, так торопился домой.
Меня окликнули свистом, и я обернулся.
Антоха и еще трое. Двоих, знал, но как бы, между прочим.
— Пошли, поговорим?
Антоха вообще еле стоял на ногах и язык у него заплетался. Парни растеклись и двое встали за спину. Ага, тоже мне разговор…
— Это квартетом что ли? — меня трясло от злости.
Даже один на один я бы с Антохой не справился. А толпой, да пьяные, запросто покалечат.
Те, что за спиной — заржали. Антоха на пару секунд завис, видимо, переваривая малознакомое для самоучки слово «квартет».
На чем держится закон уличной драки «бей первым» я отлично понимал. Если столкновения не избежать, то нет смысла бить вторым, так как упасть ты можешь первым. Но, елки ж палки, их же четверо! Даже если учесть, что пьяные, с никакой координацией, все равно расклад хреновей некуда.
Антоха отмер. Шагнув на встречу, толкнул плечом, кивнув парням за моей спиной, чтобы отошли.
— Просто поговорим.
Ребята расступились, пропуская нас. Мы отошли на несколько метров и встали.
— Слушай, — Антоха смотрел мимо меня абсолютно стеклянным взглядом. Как у него мысли-то так здраво складывались — было не понятно, — ну чего ты сюда мотаешься, а?
— Мне надо, вот и мотаюсь. Тебе-то что?
— Артурчик, вот с х*я ли ты дергаешься? Тебе же меньше года тут жить осталось. А потом свалишь и не вспомнишь.
— Антоха, да ты послушай…
— Не-а! Это ты меня послушай, щегол. Просто не ходи сюда больше и все, лады?
— А то что?
Антоха усмехнулся. Абсолютно расслабленной, пьяной улыбкой, так и продолжая смотреть куда-то в бок. Он даже голову не повернул в мою сторону. Коротко, без замаха втащив в солнечное сплетение со всей дури.
Тело мгновенно сложилось пополам, на рефлексе, изо всех сил пытаясь втянуть в себя воздух. В ушах шумело, перед глазами поплыли желто-черные круги. Я понимал, что нужно было выпрямляться любой ценой, иначе рисковал в любую секунду получить коленом по зубам. Но у меня не получалось.
— Дыши! Можешь?
Я отрицательно качнул головой, но послушно боролся со спазмом.
— Давай, вздох, кому сказал?
Антоха придерживал воротник моей рубашки, пока меня шатало. Наконец я с трудом сделал первый вздох.
— Ну, живой?
Воротник ослаб. Я кивнул и попробовал распрямиться. Антоха рубанул ребром ладони по шее так, что я, как подкошенный, рухнул на землю.
— Короче, я тебя предупредил, да? Еще раз возле ее дома увижу — и ты покойник.

Макс и Кира целовались ранним утром, сидя на скамейке стадиона, расположенного за школой. Если спешить на урок и особо не глядеть по сторонам, то заметить их было невозможно. А если все же остановиться и присмотреться, то максимум, что можно было понять — кто-то из парней старшеклассников сидит в обнимку с девушкой.
Анастасия Владимировна, завуч нашей школы, красивая, незамужняя стерва, хорошо за тридцать, не просто остановилась и присмотрелась, она обошла трибуну, поднялась на самый верх и самолично убедилась, что ей ничего не показалось.
— Гинзбург! Стейх! — отлично поставленный, очень приятный (даже с властными нотками) на слух голос возвысился над просторами школьного стадиона.
Кира тут же подскочила, низко опустив голову и спрятав краснеющее лицо в пышных локонах. Макс, в принципе медлительный, по природе, поднялся не спеша, постаравшись прикрыть собой девушку от гневного взгляда завуча.
— Девочка!
Голосом Анастасия Владимировна владела великолепно. Не зря ей доверяли вести все концерты в местном клубе. В одно короткое слово, произнесенное трагически-громким шепотом, она умудрилась вложить столько горечи и презрения, что подобного эффекта не смог бы добиться даже директор школы, какой-нибудь особо изощренной часовой нотацией.
— В класс! Живо!
По-прежнему делая вид что Макса не существует, Анастасия Владимировна резким жестом указала Кире на ступеньки с трибуны и пропустив пару вперед, замкнула шествие, как надзиратель.

В дверь громко постучали, выждав двухсекундную паузу — резко распахнули. Класс тут же повернул головы в сторону вошедших.
— АлександрНиколаевичПроститеЗаОпозданиеМожноВойти? — Макс произнес это четко, но монотонно, сухо соблюдая формальность.
Физик кивнул, не то как «да», не то указав опоздавшим на их место и продолжил выводить формулы на доске, попутно объясняя материал.
Все снова погрузились в работу. Шутки и ухмылки на счет этой пары прекратились уже давно, все привыкли видеть их вместе. Поэтому никто и не обратил внимание, что Кира выглядела слегка взволнованной, а Макс как-то немного нервно грохнул двумя школьными сумками об парту.
День шел как обычно. Одни уроки сменялись другими. На переменах я старался найти Нику, и мы болтали, под любопытные взгляды девчонок из разных классов.
Последним уроком была литература.
Садились все как хотели. Урок, как правило, проходил в форме полемики, где можно было отвечать не вставая, а поднятая рука больше означала не просьбу, можно ли взять слово, а просто указывала на тот факт, что ты в теме и готов поддержать диалог.
Мы с Максом заняли последнюю парту второго ряда. Кира ушла на третий, к девчонкам.
Анастасия Владимировна знала и любила свой предмет. Преподавала самозабвенно и увлеченно. Женщиной она была очень красивой и умной. Если бы еще не амбиции да стервозный, портящийся с каждым годом все больше и больше характер — ее бы любили…
— Здравствуйте, садитесь. Итак, Державин. Что мы знаем о нем и его творчестве?
Учитель скользит взглядом по классу, намеренно игнорируя наш тандем. Она, как и большинство учителей, не умела нас различать. А мы, каюсь, иногда по-свински троллили педагогов.
Так как никто не торопился с ответом, Макс вскинул руку и тут же выдал:
— Поэт и политический деятель, стремившийся через государеву службу и личное творчество исполнить свой гражданский долг.
— «Долг поэта в мир правду вещать», — я цитирую в полголоса, не поднимая руки, просто дополняя речь Макса, поймав паузу.
Анастасия Владимировна кивает.
— Державин четко видел проблемы своего времени: коррупция среди чиновников, крепостное право, превышение должностных полномочий, правовая несправедливость, — продолжает Макс.
Сейчас главное просто создать ощущение, что мы одинаково хорошо владеем материалом. Тем более, что класс отмалчивается.
— Хорошо. Еще. А в чем ошибался Державин? — учительница переводила взгляд с Макса на меня. Я изобразил на лице мыслительный процесс и желание ответить, потянув всего секунду и словно не успел.
— А он наивно полагал, что порядок и процветание стране может гарантировать всего лишь неукоснительное исполнение буквы закона!
Ни фига себе! Голос Макса прозвучал с каким-то ожесточением, плохо скрытой злостью. Класс зашевелился.
— Так, тишина в классе! Хорошо. И правильно…
Анастасия Владимировна плавно перешла к опросу домашнего задания.
Это уже был мой выход. Макс читал учебник, я учил стих.
— Желающие есть?
Я поднимаю руку и получив разрешение начинаю декламировать:

ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ

Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Не внемлют! — видят и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Цари! — Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья, —
Но вы, как я, подобно страстны
И так же смертны, как и я.
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!

Я любил поэзию и умел читать стихи. Классу было все равно. Для них с выражением рассказанное стихотворение — это потянутое до звонка время. Анастасия Владимировна слушала с удовольствием. Редкие мгновения, когда властные надменные черты лица становились мягче и она расслаблялась.
Так как с нами было все понято — к уроку типа готовы, учительница стала задавать вопросы, называя фамилии. Анализ, разбор на цитаты, сравнение с другими произведениями Державина и параллели со стихами разных поэтов — это все я и Макс уже не слушали, решая за спиной класса свои проблемы, путем переписки.
— Стейх!
Мы прослушали, какой ей задали вопрос.
— Я… не готова.
Да ладно?! Это было что-то новенькое, Кира всегда хорошо училась.
— Ну, конечно! Нам же важнее успеть с мальчиками по обжиматься, нежели уроки учить!
Никто не заржал, не усмехнулся. Мне кажется мы все в ступор впали от того, сколько яда и желчи учительница вложила в эту фразу.
Кира схватила сумку и выскочила из класса, всхлипнув на бегу.
Макс смахнул с парты свои вещи в рюкзак, на ходу подхватил учебник и тетрадь Киры, и вышел из кабинета под крик:
— Гинзбург, я отца в школу вызову!
Вместо ответа дверь хлопнула так, что стекла задрожали. Я выходил уже в полной тишине, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Макс стоял, закинув обе школьные сумки себе за спину, двумя руками обнимая плачущую Киру. Маленькая, худенькая, она едва доставала ему макушкой до груди. Я замер в тени, подперев собой школьную стену и вздохнул. Не до сантиментов, как бы. Нужно было сваливать, так как нас запросто мог увидеть кто-то из учителей, начались бы лишние вопросы.
Но Макс на меня вообще внимания не обращал, и я ждал. Наконец, немного успокоившись, Кира затихла.
— Я ее домой отведу…, — и немой вопрос.
— Дождусь Нику, потом к ней пойдем.
Макс заколебался.
— Да нормально все будет. Идите. На вот, сумку домой забросишь.
— Я мигом, туда и обратно!

Маргарита Вячеславовна занималась индпошивом и поэтому почти все время была дома. Я как-то всегда не ловко чувствовал себя в ее присутствии, хотя она, неизменно, относилась ко мне очень хорошо.
Все ее считали местной, ведь она родилась тут и выросла. Потом уехала учиться, полюбила, вышла замуж, родила Нику. Не простила мужу служебный роман и вернулась в родительский дом. Маргарита Вячеславовна отлично знала моих родителей и каждый раз была искренне рада моему появлению в своем доме.
Всеми правдами и неправдами я в тот день пытался отказаться от обеда и уйти, но мне не дали. Пришлось врать, что не голодный, ждать, пока Ника поест, пить с ней чай, нервно поглядывая на часы и прислушиваясь к каждому звуку на улице.
— Ника, сходите в магазин.
Без проблем! Я сводил Нику в магазин, притащив два громадных пакета продуктов.
В соседнем дворе раздавался сухой стук колуна. Антоха колол дрова, сбросив майку на ближайший чурбак. «Вот, блин, боров!» — тоскливо подумал я, проходя мимо их дома. С топором Антоха управлялся также легко и виртуозно, как с гитарой.
Занеся пакеты на кухню, я посмотрел на часы. И сразу услышал свист с улицы.
— Все, мне пора!
Целовать Нику при Маргарите Вячеславовне я постеснялся, поэтому сказав «до свидания», поторопился свалить.

Пару минут мы стояли с Максом, слега, облокотившись на штакетник, наблюдая за тем, как Антоха машет колуном, легко разбивая чурбаки, а потом легко откидывает рубленые чурки в сторону. Этот парень точно никогда не приседал со штангой и вообще не тягал железо. Ему запросто хватало турника и прелестей сельского труда.
Антоха всадил колун в пенек и потянулся за бутылкой минералки. Заметив нас замер, потом усмехнулся. Напился. Абсолютно без нервов, плавно кинул взгляд на свои окна и убедившись, что за нами никто не наблюдает повел глазами в сторону бани. Мы кивнули, и обойдя участок перемахнули через штакетник, оказавшись за баней, на заднем дворе.
Антоха показался через пару секунд:
— Что, поговорить?
Он переводил взгляд с одного на другого, стараясь не выпускать нас из вида, держась спиной к стене бани. То, что драться мы с Максом умели он знал. И понимал, что если мы до него доберемся, то это будет точно не «до первой крови».
— Max, ich kann damit umgehen! — задумчиво.
— Ich bin nicht sicher, ob das klug ist, — ирония.
Обычно это работало. Чужой, непонятный язык раздражал, предвкушение драки нагоняло адреналин и человек начинал нервничать. А значить — ошибаться. Но Антоха слишком хорошо нас знал. И имел не плохие шансы набить нам морды. Особенно, если продвинуться в сторону Макса и добраться до той самой поленницы. С дрыном в руках, он бы нас точно уделал.
— Ты же все равно уедешь! — зло процедил сквозь зубы Антоха, доставая сигарету, отвлекая внимание, но сосредотачивая взгляд на Максе, прикрывавшем поленницу.
— А это уже не твое дело!
И Макс достал зажгалку.
Не зажег, не потянул руку к Антохе. Просто продемонстрировал.
Антоха сплюнул сигарету на землю и на шаг отошел от стены.

Свинчатку Макс отливал лично. Я никогда не умел это делать так ровно и аккуратно, как он. Тяжелый кастет надежно и удобно располагался в ладони. Пальцам было очень комфортно в мягких, обтекаемых выемках. Внутри свинчатка была полая. Стандартная зажигалка на один раз обматывалась изолентой и легко вставлялась внутрь. Впаянный язычок, при случае, удерживал клавишу поджига и Макс, иногда, когда хотел нагнать для Киры романтику, ставил свинчатку как свечу.
Ни я, ни уж тем более мой брат любителями драк никогда не являлись. Но если ситуация докатывалась до неравной битвы — мы старались уравновесить свои шансы любым путем.
Никакого чувства превосходства и железобетонной уверенности в том, что мы сможем осуществить задуманное у нас с Максом не было. Слишком хорошо Антоха дрался, имел громадный опыт и потрясающую реакцию. Да и здоровым был, акселерат, хренов.

Растаскивал нас дядя Паша. Не особо заботясь, где свои и где чужие. Раскидав всех в разные стороны, выматерил в три этажа. Отобрал у поднимающегося Макса зажигалку, удивленно хмыкнул, примерив ее в ладони. Потом схватил Макса за шиворот, резко вздернул, как щенка.
— С ума посходили, паршивцы? Что не поделили?
Промолчали все. Дядя Паша с отцом на охоту вместе ездили. Летом мы могли оставаться ночевать у Антохи на сеновале. Это, кстати, он научил нас курить. А наш отец, наравне с нами, научил Антоху водить машину. Я уж молчу, сколько садов мы «обнесли» одной компанией. И дрались всегда на одной стороне.
— Так, а ну во двор все, махом!
Вытолкав нас в проем между баней и сараем, дядя Паша позвонил отцу. Через открытую форточку нам отлично было слышно весь разговор.
— Слышь, Эдька, а ты мимо не заедешь? Да вот ты кое-что забыл у меня. А заедь, только быстро и увидишь! Ага, давай.
Мы старались не смотреть друг на друга.
Антоха уселся на скамью и запрокинул голову. Мы с Максом бестолково стояли рядом, прикидывая, что и как будем говорить отцу.
— Так что не поделили, орлы?
Странно, но дядя Паша успокоился и был весел.
— Иди умойся.
Антоха встал и пошел к колодцу умываться.
— Свинчатку отдайте, — хмуро попросил Макс.
— Поговори у меня! Я тебя, шкета такого верхом ездить учил, забыл?
Мы не забыли.
— Так же и убить можно, вы чем вообще думали?
— Он сам виноват!
— Да какая муха вас укусила?
Антоха вернулся. Он умылся и даже натянул майку.
— Да отдай ты им цацку. Эти с головой дружат, зря махать не станут.
Дядя Паша усмехнулся. Макс вопросительно посмотрел на Антохиного отца. А я удивленно на Антоху.
Ни фига себе отходчивость!
В кухне зазвонил телефон, и дядя Паша пошел в дом.
Дождавшись, пока отец скроется из вида Антоха спокойно выдал:
— Ты же все равно уедешь. А она останется. С армии вернусь — как раз подрастет. И не вспомнит.
Развернувшись, Антоха подошел к куче наколотых дров и одним сильным движением выдернул колун из пенька.

Время тянулось невероятно медленно. Или мне так показалось тогда.
Наконец, подъехал отец.
— Красавцы!
На ходу, тихо и многообещающе обронил он, оценив наш потрепанный вид.
— Привет, Павел!
— И тебе не хворать, отче. Держи!
Дядя Паша кинул отцу свинчатку.
Тот поймал, взвесил, напрягся.
— Чья?
— Моя! — с вызовом ответил Макс.
Отец щелкнул зажигалкой, убедился, что работает, убрал в карман.
— Ты бы, Гинзбург, все же научил их, как-нибудь, на досуге, другую щеку подставлять, или как оно там у вас принято, — хохотнул дядя Паша.
— Виноват, каюсь, — рассмеялся отец, — обошлось?
Дядя Паша только рукой махнул, дав понять, что для него эта драка вообще не имеет никакого значения.
— Зайдешь?
— Нет, дел куча. Потом.
Они обменялись рукопожатиями, и отец коротко скомандовал:
— В машину!

Я сел на переднее, Макс сзади.
— Меня в школу вызывают, — как бы между прочем, не обращаясь ни к кому из нас, спокойно сообщил отец, — по какому поводу?
— Литературу прогуляли, — ответил Макс.
— Всего-то? — отец скептически ухмыльнулся.
Ну да, из-за одного урока бы точно не вызвали.
Мы промолчали.
— Парни, школа свою версию изложит. Но прежде, я хотел бы услышать ваш вариант. Сейчас поговорим или вечером?
Последнее слово он произнес с легким нажимом, от которого повеяло угрозой. Отец не любил чего-то не знать, или узнавать неожиданно, при не очень выгодных для себя обстоятельствах. В принципе, сейчас было самое удобное время объясниться. Отец хоть с какой-то информацией приедет в школу. Но как подобрать слова?!
Макс отвернулся к окну, глухо, сбиваясь и зависая, начал рассказывать почему заплакала Кира и они ушли с урока. Черт! Надо же, как плохо все же я знал брата, не понимая, на сколько серьезно ему нравится эта девушка.
Отец не перебивал, не задавал вопросов, просто слушал.
Высадив возле дома, достал зажигалку.
— Сам отливал?
— Да.
— Выкинь или перелей.
Макс кивнул, забрав свинчатку.
— Куришь? — неожиданно спросил отец.
— Нет.
— Зажигалку оставь, свинец перелей. Иргину за что ввалили?
Макс задумчиво посмотрел на крышу дома.
Теперь мне пришлось рассказывать, что я встречаюсь с Никой и перешел тем самым дорогу Антохе.
— Schön, - отец прищелкнул языком, - Wir werden heute Abend darüber reden.

Вернулся он очень поздно вечером.
Я сидел в кресле, откинувшись на спинку и почти дремал. Макс за столом, кажется с каким-то учебником.
— Что не спим?
От отца пахло вечерней свежестью и одеколоном.
— Тебя ждали, — ответил я.
Два скандала за сутки — знатный перегиб. Нас и за меньшее пороли. А все приключения сегодняшнего дня тянули на серьезную ответку.
Макс захлопнул книгу и встал. Обойдя стол, прислонился к нему и замер, опустив голову. Черт! Ну до чего же это все-таки тоскливо-то! Я встаю рядом с Максом, но раскаяния не чувствую. Впрочем, злости тоже. Скорее просто понимание, что наказания не избежать и поэтому, давайте уже, перейдем к основному действию. Как раз напротив меня дверной проем, вешалка и крючок с ремнем. Час поздний, так что скорее всего в летнюю кухню пойдем. Я хмурился и все мои мысли отражались на лице.
— Borgen macht Sorgen, — усмехнулся отец.
Он прошел к креслу, которое я только что освободил, вытянулся в нем, стянул галстук, расслабил воротник рубашки и манжеты, закатал рукава по локоть.
— Есть что перекусить в доме?
Мы мигом сорвались греть картошку, варить кофе, резать хлеб.
— Короче так, парни, — отец поужинал и тянул кофе, пока мы сосредоточенно дожевывали остатки пирога, — все это ваше донжуанство я отлично понимаю, но терять голову — недопустимо!
Отец никогда не читал нам нудных нотаций. Если мы чего-то не знали или не понимали — объяснял. Если все и так было понятно — ставил перед фактом.
— Дисциплина, успеваемость и прочее благонравие сейчас в приоритете. До конца четверти вы оба под домашним арестом. Никаких гулянок, свиданий и прочих светских развлечений! Если вам мало дел на свежем воздухе — я обеспечу. Еще хоть один подобный финт — выпорю так, что сожалеть о содеянном придется очень долго. Это понятно?
— Да, — ответили мы одновременно.
— Тогда спать.

И потекли, типа, серые будни. С утра школа, после обеда музыкальная школа, по вечерам секция, в перерывах домашние обязанности. В свободное время уроки.
Максу было терпимо. Они с Кирой сидели за одной партой и жили в состоянии неувядаемой весны, наполняя порой атмосферу в классе этакой легкой чувственностью.
Рассаживать их было себе дороже. Тогда мы с братом садились вдвоем, принципиально одеваясь одинаково и иногда срывали уроки, доказывая кто из нас кто. Никому из учителей это было не нужно. Учились мы все равно отлично. Всем было выгодно закончить девятый класс без эксцессов. Поэтому на дружбу этих голубков педагоги закрывали глаза. Точнее пытались. Не замечать, как влюбленно Макс и Кира смотрят друг на друга, как держатся за руки и все эти прочие милые нежности было сложно.
А я так вообще рвал и метал от бессилия и тоски. У нас с Никой были только перемены. Такое чувство, что завуч, или кто там занимается в школе расписанием, специально решила над нами поиздеваться! Если у моего класса была анатомия, на первом этаже, то у Ники — география, на третьем. Если у меня история, на втором, то у них физкультура…
Так я продержался примерно полторы недели. Таскаться по всей школе в поисках своей девушки, иметь от силы десять минут на то, чтобы обнять ее и поцеловать, да еще и с оглядкой на педагогов, предварительно вымученный тем, как Макс пол-урока откровенно обнимал свою подругу, потому что химичка, сгорая от стыда не смела даже смотреть в их сторону, я больше не мог.
Мы с Никой решили прогулять последний урок. У меня это была литература, а у нее физика.

Отец нам так и не рассказал, что обсуждал с Анастасией Владимировной. Мы только знали, что Софью Мартиновну тогда тоже вызвали в школу. И отец, подвез ее до дома и там они тоже о чем-то разговаривали. Как итог: мы оказались под домашним арестом и строгачем. Это значит, что если раньше за косяк можно было как-то оправдаться, то тут уж до конца четверти при любом залете платить придется шкурой.
Честно говоря, мне было все равно!

Выручила нас, как ни странно, та драка с Антохой.
Анастасия Владимировна, гордая и надменная, со взглядом победителя ждала нас в фойе школы, утром, после инцидента. Я не помню ни одного пацана в нашей местности, которого бы не пороли дома. И никакого ажиотажа это ни у кого не вызывало. Наша семья считалась очень приличной, уважаемой и строгой. Завуч прекрасно понимала, что вызов отца, для нас закончится поркой. И предвкушала, какими кроткими и смиренными мы придем на следующий день в школу. Ну, просчиталась немного, с кем не бывает.
Кому в той драке досталось меньше, кому больше, сказать сложно. Антоху Иргина мы таки отметелили. Мне это стоило разбитых рук и смачно рассеченной щеки, от подбородка, почти до виска. У Макса — шикарный синяк на скуле и зверски разбитая нижняя губа.
Надо было видеть лицо Анастасии Владимировны, когда она увидела нас в таком виде! Как я уже говорил, девчонки всегда считают, что они лучше других все понимают и просекают любую ситуацию. Вывод, к которому пришла завуч нас с Максом полностью устроил.
Первое время Кира отмалчивалась на литературе. Не из вредности, она действительно была очень чувствительной девочкой и эмоциональной. И однозначно скромной. В нашем понимании, тех лет и той обстановки — все же скромной и даже стеснительной.
Короче, Макс подошел к Анастасии Владимировне на перемене и сказал, что Кира плохо себя чувствует и он проводит ее домой. Домашнее задание они возьмут у одноклассников.
Я вообще никому ничего не объяснял и даже в кабинет не зашел.
Макс повел Киру домой.
И тут ему, бродяге, повезло. Отец у Киры работал в порту, иногда сутками, и дома бывал редко. А Софья Мартиновна читала в универе какие-то лекции, с «после обеда» и до вечера.
А мы с Кирой просто пошли гулять. Нам понравилось и сваливать с уроков мы стали чаще.

Сначала это были прогулки, полные всякой болтовни.
Иногда мы ели мороженное. Естественно, пару раз сходили в кино.
Помню, как она затащила меня на стадион и предложила проверить, сколько раз я могу отжаться за один заход. Сказала, что если больше сотни, то я получу интересный приз. Ну, вы понимаете…
Потом начались дожди. Похолодало. Нас приютил читальный зал библиотеки, где в дальнем углу, за раскидистыми лапами какого-то крупного растения можно было целоваться.
Анастасия Владимировна выбрала тактику не жаловаться родителям. Но с нами поговорила классная. Да, с прогулами пора было завязывать. Задолженности мы закрыли, пересдав все, что требовалось.

Осенние каникулы мне запомнились не только тем, что нам сняли ограничение.
На проводах Антохи я первый раз серьезно напился.
Как мы помирились я не помню. Да и не мирились мы вообще. Просто как-то начали общаться. Никаких движений в сторону Ники он уже не делал. Сказать, что я абсолютно спокойно смотрел на Антоху, было бы не совсем честно. Но и врагами мы не стали.
В тот день Кира отпросилась у матери ночевать к лучшей подружке. Софья Мартиновна и Маргарита Вячеславовна созвонились. Мама Ники уверила, что все будет под ее строгим и неусыпным контролем.
Мы же сказали отцу, что заночуем у Иргиных.

20**, Los Angeles
— Брэндон, это что?
— Спирт…
— Ты, уродец чертов, совсем охренел?
Я отсек парня от толпы и начал зажимать его в угол комнаты.
— Ладно, чего ты разорался на пацана. Ну, спирт…, — Макс принюхался, потом осторожно глотнул. Точнее, буквально каплю растворил на языке. Выдохнул. Кивнул. — Отличный, кстати!
Тем временем я выписал парню подзатыльник и ждал, когда тот огрызнется, чтобы уже с полными правами приложиться по корпусу.
Друзья Брэндона застыли, словно в стоп-кадре.
— Да ты чего взъелся-то, Артик?
Сука, кто сейчас хихикнул?!
— Макс, у нас до 21 не употребляют алкоголь, это не законно!
— Да? Херово у вас тут. И чего ты злишься? Ты же большой типа мальчик. А распить они не успели. Надо полагать, нас ждали.
Парни на диване низко опустили головы. Вряд ли от стыда, их явно пробирало на смех.
— Джесс узнает — она тебя утопит в этом спирте.
— Резонно, конечно. — Макс сделал вид, что задумался. — А кто ей скажет?
Тишина.
Наконец, у Брэндона прорезался голос.
— Ну да, вас же самих тут не было!
Я лениво посылаю кулак в его сторону, но ровно так, чтобы парень с хорошей реакцией успел увернуться.
Молодец, не зря папа тренеру платит.
Но Брэндон, пропустив удар над головой, все же завелся и уже сопит от обиды.

Джесс с девочками на целых две недели улетела к своей подруге в Costa Rica. Я должен был работать, Макс гостить. Брэндон, двоюродный племянник жены, жил у меня на студенческом положении.
Но нарисовалась отличная возможность выйти с друзьями на яхте! Кто бы отказался? И мы с Максом предупредили парня, что уедем на трое суток. Ну там, чтобы спичками не баловался и вообще, вел себя хорошо. Вернуться пришлось через сутки, одному из пассажиров стало плохо. И вот, немного раздраженные, уставшие, не получившие душевного отдыха, мы приезжаем домой и застаем толпу молодежи, облизывающейся на суровый алкоголь! Какая, мать вашу, у меня должна была быть реакция?
— Братуха, подобные безобразия, если невозможно пресечь — нужно возглавлять.
Макс, совсем как это делал отец, со смаком растянулся в кресле и расстегнул ворот рубашки.
— Ну что, привет, парни. Будем знакомиться?
Перезнакомились.
— Успели попробовать?
Макс кивнул на спирт.
Не успели. Да и смелости пока не хватало. Только начали сидеть.
— А что вообще пили?
Макс изо всех сил старался сдержать удивление, когда узнал, какой скромный опыт употребления алкоголя у местных парней.
— Ладно, бухло дело наживное. Что отмечаете-то?
— Окончание курса.
— Ну да, тут спирт в самый раз. А почему без девчонок?
— Макс, сука, заткнись! — это я.
Но молодежь уже оживилась. Двадцати минут не прошло, как компания выложила нам кучу новостей и планов, а мы с Максом, тем временем, прикинули количество апельсинового сока и закуски на всю толпу.
— Давайте так, пацаны. Заказываем еще еды, пока подвезут, мы в душ сгоняем и переоденемся. А потом научим вас правильно пить спирт. Идет?
Возражений не последовало.

Я наливаю в кружку (да, в ту самую, из которой кофе по утрам пью!) немного апельсинового сока, сверху вливаю спирт.
— Короче так, парни. Есть три основных способа, как выпить спирт: развести водой или соком, запить водой или соком, всосать в натуральном виде, — Макс откровенно наслаждается ситуацией.
Я сижу на полу, в собственной гостиной, держу в руках кружку со спиртом … и почему-то мне тоже хорошо от того что на яхте мы почти не покатались. Ну, как-то душевно все выходило с друзьями Брэндона.
Макс что-то там еще рассказал про то, как разводят спирт соком, и почему нужно выдохнуть, но я его почти не слушал. Отсалютовав компании алкоголем, одним движением забросил в себя жгучую жидкость.
Толпа восторженно хмыкнула. Я в душе обругал себя понторезом. Но все равно было приятно.
— Все, парни, давайте!
Макс легко и непринужденно, но строго собственноручно развел всем спирт и влил по первому кругу.
Реакция, естественно, у всех была разной, но для нас с братом — одинаково забавной. Кто-то мужественно пытался не выдать своих чувств, кто-то закашлялся, кто-то аж застонал, видимо, до этого не представляя, что это может быть на столько сильным.
— Второй способ: спирт отдельно, сок отдельно, — Макс выступает, как заправский ведущий красочного шоу.
Я ставлю поближе к себе графин с апельсиновым напитком и снова наливаю в кружку спирт.
— Вдох/выдох, лучше всего, конечно, на природе кислородом дышать — весело рассказывает Макс, — но, как есть. На полувздохе, парни, выпиваете спирт, запиваете соком. Выдох.
Демонстрирую.
Черт! А хорошо, мать твою.
— Есть желающие?
Мы обводим компанию внимательным взглядом. Без насмешки и превосходства, на равных.
Парни колеблются.
— Мужики, нет, так нет, пейте разбавленный, успеете еще, — успокаиваю я ребят.
Над нами тоже никто не подтрунивал. Учили спокойно, не торопясь, обстоятельно объясняя, что и к чему, не принуждая и не торопя.
Компания уже самостоятельно разводит сок спиртом и пропускает по второй.
Пока они откашливаются и отплевываются я делаю Максу знак, что третий номер программы не потяну.
— Стареешь или разучился? — улыбается брат.
— Ну, я ж не русский олигарх, чтобы пить спирт, как воду, — парирую в тон.
Мальчишки наши уже более или менее пришли в себя.
— Просто показываю, повторять не рекомендую, чисто чтобы знали, если все же придется, — предупреждает Макс.
Он рассказывает о том, как пьется спирт без закуски и сока, а потом отправляет в себя дозу.

Напоив пацанву, рассказав им кучу прикольных историй, ответив на вечные мальчишеские вопросы, которые они все хотели, да стеснялись задать кому-нибудь по старше, мы уложили их спать. Проверяя время от времени, кто и как себя чувствует, помогая, если кому-то нужно было дойти до санузла.
— Слушай, а мы это у Иргиных тогда накидались, да? — спрашивает Макс на русском.
Третий час ночи, а на нас накатила ностальгия.
— Ага. Я утром думал, что с ума сойду, все никак напиться не мог.
— Не, ну ты нормально тогда перенес, а меня дядя Паша потом откачивал.
— Да куда там нормально, я просто отъехал раньше.
— А… ну да.
— И ведь не спалились же, да?
— Ну как сказать…, — Макс усмехнулся.
Утром после той пьянки я нашел в себе силы позвонить домой и сказать, что все отлично, мы погуляем и к обеду будем дома. Отец с утра ушел на работу, домой мы явились вечером. Выглядели прилично.
— Ты ж, когда уснул, мы еще с полчаса сидели, трепались, — Макс заржал.
— Тихо ты, щеглов разбудишь.
— Ну, там за девчонок разговор пошел, что да как. Парни объяснили, где презервативы покупают, да вообще…, — Макс подвис.
— Да, знатно ты тогда подставился.
Придя домой и переодевшись, Макс бросил джинсы в бак для стирки. В кармане у него лежали презервативы. Понятно, что мать перед стиркой все равно перепроверяла карманы. Ну вот, Макс и обнаружил потом свои резинки на подушке, под одеялом.
— Как мать пережила это, удивительно. И не сказала же отцу!
— Да не мать. Она и не знала. Сестра это.
— Серьезно?
— Ага, мы уже в Москву переехали, я тогда узнал.
— Во дает!
Сестра у нас доносами не промышляла, но была маминой дочей.
— Девчонок-то взрослеющему поколению вызывать будем?
— Ты, Макс, охренел?!
— Да просто спросил. На всякий случай.
— Не коси, что запьянел на столько. Завтра всех по домам отправим и точка!
— Давно нимб наполировал?
— Отвали!
— Да ладно, не злись. Любишь ее?
— Люблю, Макс. И не хочу ничего портить.
— Суровый брачный контракт? — Макс хохотнул.
Я кинул в него подушкой.
— Ты от своей-то гуляешь?
— Я-то нет. У меня же все как положено. Раз и на всю жизнь. Любовь.
— Макс, правда, отстань. У меня все хорошо!

На следующий день мы привели ребят в чувство, проконтролировали чтобы всем было хорошо, накормили, кто хотел, со всеми перебратались и вызвали молодежи такси. Одному только ночью на самолет нужно было, этого оставили. К вечеру в доме была тишина.
Брэндон, немного спятивший от поведения своих «русских» родственников, поначалу не знал, как на нас смотреть. Но мы ему быстро объяснили, что дело-то житейское, ну, выпили мужики компанией, чего тут такого? Раз уж они собрались спирт глушить, должен же был им кто-то в этом помочь.
То, что Джесс он не расскажет, я был уверен.
— Слушай, Брэндон, а тебе сколько лет, так-то? — спросил Макс.
— В следующем месяце двадцать будет. А вам? Ой…
Брэндон, чертыхнулся, поняв, что сморозил глупость.
— Двадцать! — многозначительно повторил Макс.
— А сколько вам было лет, когда вы… ну… первый раз вот так…, — бедняга Брэндон даже не знал, как назвать то, что произошло.
— Нам было по четырнадцать, — спокойно ответил Макс.
— А пацанам, которые научили нас пить спирт было по восемнадцать, — добавил я.
Все что в эту минуту Брэндон думал о русских было написано на его лице.

***

Зима была мягкой.
С каждым днем время бежало все быстрее и быстрее. Я не мог надышаться тем первым, честным и искренним, глубоким чувством, так неожиданно накрывшем меня. Да и когда оно к кому приходило по предварительному согласию?
Чем дальше все это продолжалось, тем слабее становилось мое желание уезжать. Отцу я ничего не говорил. Ему и так было не просто. Он еще надеялся, что, возможно, Макс передумает…
А у Макса все было отлично. Может он и задумывался о той стороне океана, но как только рядом появлялась Кира — мне кажется, что он вообще обо всем переставал думать. Меня это мучило. Я видел, что брат влюблен по-настоящему, на сколько это возможно было в наши годы. Готов был отказаться от переезда, только бы не расставаться со своей девушкой. Я тоже колебался все больше и больше, но однозначно высказаться был не готов.
При случае вызвал брата на откровенность.
— Арт, я хочу! Нет, правда, я очень хочу уехать с вами. Ты даже не представляешь себе, как!
— Так какого хрена тогда ты нам всем головы морочишь?
Макс надулся, отвернулся и засопел.
— А как я ей скажу?
— Кому? Кире? Ну… так и скажи, мол все, так получилось, мы уезжаем.
— Дурак ты, Артур! Она же плакать будет.
— Макс… и все же. Если ты хочешь…
— Артур, я хочу. Но ее я хочу больше. И в конце-то концов, что я потеряю, оставшись тут? При желании, я же смогу переехать и потом, правильно?
Я кивнул.
— А если я уеду сейчас, я точно потеряю ее навсегда.
Черт! Ну как же он был прав…

Февраль, разгар третьей четверти. Макс злой и растерянный, сидит на уроках и с упрямо-безжизненным выражением лица и смотрит в доску. Вот не на нее, а как-то внутрь. Ну, или сквозь. Он не живет, он сейчас существует. Третьи сутки.
Зачем он вообще ходит в школу — не понятно. Хотя нет, понятно. Как ни странно, это единственное место, где его все оставили в покое и не трогают. Дома — тревожные глаза матери, выматывающие и без того высохшую душу. А в школе его просто боялись трогать в таком состоянии. И он словно немой истукан сидел за партой и как голем передвигался из класса в класс.
Ну заболела девчонка, чего с ума-то сходить?
Не выдержав, я загнал брата за угол школы и смяв в кулаках лацканы его пиджака, хорошенько встряхнул и приложил спиной об мерзлую кирпичную стену.
— Ну, ты чего, а?
В любом другом состоянии Макс бы ответил.
Сейчас он безучастно стоял, прижавшись спиной к школьному зданию.
— Плохо ей.
— Ну плохо, Макс, ну поправится же! Ты чего хоронишь-то себя?!
Брат посмотрел на меня так, что мне дурно стало. Как в ужастиках по видео, честное слово. Мы же зеленоглазые оба! А у него тогда глаза были черные. Я чуть не отшатнулся.
— Мась (это, как Артик, детско-нежное), что случилось?
Я потянул его к себе и обнял.
— Она… ей… короче, ее тошнит какие сутки!
— И что? Ну, пройдет.
Да, я тупица, не въехал!
— Она вообще есть ничего не может. И температура. С постели не встает.
Я начал осмыслять то, что сказал Максим. Скорее даже не из-за симптомов, а сколько чувств было в его голосе и как он дрожал.
— Аааа… матери-то она сказала?
— Нет.
— Но Софья Мартиновна же должна сама догадаться?
Брат пожал плечами.
— Макс, ей в больницу надо.
— Она боится.
Я придерживаю брата за плечи и слегка, уже заботливо встряхиваю.
— Макс, ей теперь по любому нужно в больницу, понимаешь?
— Да.
— Пошли к Стейхам.
Мы заскочили в класс перед самым звонком, забрали сумки и ушли. Ничего личного, это опять была литература.

Софья Мартиновна была дома. Она слегка удивилась нашему появлению, пригласила в дом и сказала, что Киру ночью увезли в больницу.
— Я к вам, Софья Мартиновна.
Макс был бледный, как смерть. Я присел в кресло, а он остался стоять, закусив губу так, что вот-вот брызнет кровь.
— Я вас внимательно слушаю, молодой человек.
Без сарказма. Но было видно, что она тоже волнуется.
— Я… знаю, что Кира… заболела. Это… я виноват.
Макс спотыкался через слово. От того, на сколько трудно ему было говорить меня трясло.
— Вы… только не подумайте… Я… мы с ней… мы… поженимся.
Макс уронил голову, плечи задрожали.
Я не мог сидеть и встал.
Софья Мартиновна тоже подскочила, но только за тем, чтобы приобнять Макса одной рукой, второй выдвинуть стул и буквально силой усадить его за стол.
— Минеральная вода на кухне, в холодильнике, бокалы в шкафу. Артур, будьте любезны!
Я исполнил.
Она заставила Макса напиться и только потом, убедившись, что его перестало трясти налила мне и себе.
— Неожиданная, конечно, информация. Однако.
Вот у кого можно поучиться держать удар в любой ситуации!
Софья Мартиновна даже усмехнулась:
— Я правильно понимаю, Максим Эдуардович, что у вас есть основания полагать, что моя дочь беременна?
Ну наконец-то, хоть кто-то произнес это слово!
— Да, Софья Мартиновна.
— И вы желаете жениться на ней по сему случаю?
Она была абсолютно серьезна и очень внимательно изучала сгорбившуюся фигуру парня с пылающим от стыда лицом.
— Да!
Еще одна усмешка.
Макс уловил иронию и скрипнул зубами. И голову поднял, посмотрев будущей теще в глаза.
— Даже не знаю, как вам сообщить, Максим Эдуардович, — вот он, профессиональный троллинг высшего уровня! — но моя дочь не в положении.
Я не выдержал, встал и налили себе минералки. Вовремя, прежде чем выпить, одумался и разлил остатки всем сидящим за столом.
— То, что вы, бестолковая молодежь, приняли за токсикоз, называется интоксикация.
— Аааа… это…
— А это, Максим Эдуардович, чтоб вы знали, называется задержкой менструального цикла! И ее причиной в период пертубертата не всегда является беременность.
Кажется, она разозлилась.
— Простите нас, Софья Мартиновна! — Макс покаянно опустил голову.
— Максим…
И она заплакала.

Софья Мартиновна не рассказала Кире о нашем визите.
Максу, строго настрого велела даже не думать о том, что она отдаст свою дочь за какого-то разгильдяя.
— Получите образование, профессию и возможность содержать семью. И только потом можете строить планы на личную жизнь с моей дочерью. До этого, даже не смейте поднимать такой важный вопрос! Я с себя ответственности не снимаю за то, что произошло. Но и усугубить ситуацию не позволю. От дома не отказываю, это глупо, но прошу вас…
Ну хоть тут она запнулась!
— Я все понял, — торопливо ответил Макс.
После этого он железобетонно отказался обсуждать возможность эмиграции.

19**, Detroit
— Эдик, пожалуйста, поговори с ним!
Мама позвонила, когда уже все доводы и аргументы были исчерпаны. Макс окончательно и бесповоротно решил бросить ВУЗ и работать. За одно снять квартиру.
Разговаривать с сыном о том, что нужно ценить и быть благодарным за поступление в один из самых престижных ВУЗов и за квартиру на Цветном отец не спешил. С Максом бы это не прокатило. Если он что-то решал для себя, то переубедить его было почти невозможно.
Решение созрело дня через четыре, после еще одного звонка. Трубку взял я. Какой-то смутно знакомый женский голос неуверенно поздоровался и попросил:
— А я могу поговорить с Эдуардом Генриховичем?
Вот на том, как голос произнес отчество отца я вспомнил где раньше слышал эту манеру, немного «в пафос». Ничем не выказав, что узнал, позвал отца, сообщил, что сейчас подойдет. Чуть не заржал от «Спасибо вам, Артур Эдуардович». Отвык уже.
О том, что отец в ярости я понял по тому, с каким грозным спокойствием, прикрыв глаза, он вытянулся в кресле и молчал часа два, после разговора. Только желваки ходили, и ноздри раздувались.
Закончилось все тем, что отец выпотрошил счет, я продал машину, Макс купил квартиру и вернулся к учебе. А на первый курс МГИМО поступила маленькая, худенькая и очень перспективная студентка.

***

Жизнь вернулась в свою колею.
После того, как Макс окончательно решил, что останется тут из-за Киры, я пересмотрел свое отношение к Нике и постоянно задавался вопросом, а дорога ли она мне на столько, что я смог бы остаться? Чем дольше я об этом думал, тем яснее понимал, что да. Ну это все лесом! Западная родня, сулящая все земные блага и расписывающая ужасы СССР, словно они что-то по-настоящему об этом знали. Чужая страна, нравы… Отец, не скрывавший своих амбиций на мой счет. Все это в один миг предстало предо мной в каком-то остро-рельефном изображении, и я понял, что не хочу. Вот не хочу и все!
Осталось только найти подходящий случай, чтобы поговорить с отцом.

А тем временем грянула весна. Вот именно грянула! Резко, неожиданно, накрыв нас долгожданным теплом.
Именно той весной я окончательно понял Макса.
Когда я смотрел на Нику, внутри меня что-то сжималось, волнительно-нежно, так, что не было никаких сил стоять рядом, хотелось брать ее на руки и нести куда-нибудь, на край света. От ее смеха по моей коже пробегали мурашки, а руки вздрагивали, словно я напрягался. Хотя, мне кажется, что я был спокоен. Когда мы целовались, я терял всякое чувство времени и пространства. И любое движение стройного тела, когда мои пальцы скользили вдоль ее позвоночника, от шеи до поясницы, отзывались во мне волнами сильнейшего желания.
Помню, как оторвавшись от нее, тяжело дыша, позвал по имени, низким, охрипшим голосом.
Она рассмеялась. Таким… ну не знаю, обалденно красивым смехом, что я тоже засмеялся.
Ника прижалась ко мне и прошептала в самое ухо:
— Тебе говорили, что у тебя самый красивый голос в мире и ты смеешься, как бог?
Я зарылся лицом в ее волосы, краснее от стыда и счастья. Естественно, никто и никогда еще таких слов мне не говорил. Волнительный вкус того первого комплимента я запомнил на всю жизнь.

— Котлеты в холодильнике, лапша там же. Всегда проверяй замок, когда уходишь из дома. Творог и молоко Яшины принесут, а…
— Мама, ну хватит уже! Я все знаю, все будет хорошо.
Ника целует Маргариту Вячеславовну, срочно вызванную в Тирасполь по страшно важному делу и уверяет, что ничего плохого ни с кем не случится.
Ну, конечно же, четырнадцатилетняя самостоятельная девчонка, обязательно умрет с голоду, спалит дом, а потом ее ограбят. И только в таком порядке! Провожая маму своей девушки на вокзал, я искренне не понимал, о чем тут вообще можно беспокоится? Можно подумать, что десять не доеных коров в хлеву стоят, а в стайке подыхает от голода свиноматка с выводком.
Первое в своей жизни открытие, что далеко не каждая женщина, оказывается, умеет готовить я сделал часа через полтора, когда мы вернулись с вокзала.
— Артур, ты обедать будешь?
— Да. А можно мне яичницу, с двух сторон?
— …?!
А потом она сидела за столом, а я под ее смех рассказывал, как томить морковку с луком, почему яичница, поджаренная с двух сторон, кажется вкуснее и что есть ее удобнее, когда, посыпав сыром, сложишь пополам.
До еды мы не дошли.

Все что рассказывали, все чему учили, как сам себе представлял — мгновенно испарилось. Ничего такого я не вспомнил в тот момент.
Ни свечей, ни красивой музыки, ни витиеватых галантных речей. Даже на руках в спальню не отнес. Ника в какой-то момент жарких поцелуев отстранилась, сжала руку и просто сказав: «Пойдем!» — потянула в свою комнату.
Я остался до позднего вечера. После всего ее трясло. Помню, что носил девушку по дому на руках и постоянно говорил, что все будет хорошо. А она говорила, что сама не понимает, почему плачет, но да, все действительно хорошо… И плевать на все и на всех, я бы остался на ночь. Не ради секса. Потому что не хотел уходить. Но Ника просила не нарываться на скандал. А я решил наконец-то сказать отцу, что никуда не поеду. И мне было все равно, как он воспримет тот факт, что абсолютно вся семья: жена и трое детей хотят остаться тут. У каждого из нас были на то свои причины, и никто никому уступать не собирался.
Пока шел домой, я приготовил целую речь с кучей аргументов, объяснений и оправданий.

В нашей комнате гремел бас отца. Толком не разобрав, о чем речь, я открыл дверь и вошел. Макс, покрасневший и взъерошенный, явно, только что выпоротый, извинялся за какой-то проступок, а отец что-то говорил о недопустимости подобных выходок. Все это, как кино мимо меня, разворачивалось рядом, но суть и смысл ускользали.
— Иди умойся, приведи себя в порядок, — это Максу. — Артур! — это мне.
Макс что-то попытался сказать, но я отрицательно качнул головой. Смысл вызвать лишние эмоции? Отца я не боялся, если в чем-то виноват, был уверен, что уж обвинения мне предъявят по всей форме.
И мне предъявили.
У нас многие занимались тем, что разводили тюльпаны. Редкие, элитные сорта стоили не плохих денег и люди занимались выгонкой, подгадывая к праздникам. Если, допустим, 8 марта все распродать не удавалось, конечно, цветок падал в цене, но все равно стоил не дешево.
Макс с ребятами обнесли одну такую теплицу. Ничего не сломали и не попортили, просто вынесли порядка десяти луковиц с необычными бутонами. Всех или нет опознали я не помню, но Макса узнали точно. Ну, а где один, там и двое. То, что мы можем где-то бывать по одиночке, людям в голову почти не приходило.
Я не собирался отпираться, что-то доказывать и вообще, меня все устраивало. Это лучше, чем вопросы где и с кем я был, и чем занимался. Слушал молча, вообще не реагируя на речь отца. Честное слово, будто в тумане! Вот вроде бы ты тут, в комнате и это с тобой разговаривают, и ты даже стоишь, покраснев и опустив голову, но на самом деле это вообще не ты и все происходящее не имеет к тебе никакого отношения, а ты просто посторонний наблюдатель, которого кто-то непонятливый воспринимает, как участника всех действий.
Только когда пошли вопросы, понимаю ли, виноват, признаю ли и сожалею, я начал утвердительно кивать, но в душе закипала ярость. Не потому что не виноват и получу сейчас за то, чего не делал, это как раз вообще без проблем. Злило само отношение и прочая формальность. И, наверное, тот факт, что кто-то, пусть физически и сильнее, почему-то вдруг решил, что меня можно подчинить и что-то мне доказать с помощью ремня. Раздражало до зубного скрежета, что вот до сегодняшнего дня этот человек все про тебя знал и понимал, а сегодня ты вышел из-под его власти. Вышел и больше никогда не зайдешь. Во всяком случае, так, как раньше, добровольно. И если только он сейчас попробует поднять ремень… нет, я бы, конечно, в ответ не ударил, но руку бы перехватил точно.
И только Ника, которая меньше двух часов назад уговаривала меня не доводить ситуацию до скандала, боялась, что кто-то узнает, удерживала от того, чтобы открыть свой рот и сказать отцу, что он не прав. Ничего плести и выдумывать о том, где я был не хотелось.
Это была последняя порка в моей жизни и первый раз, когда я отнесся к наказанию ни как к справедливой каре или плате за право остаться при своем. Я принял это просто как избиение сильным слабого, как банальный мордобой, которого по каким-то там, не важно каким причинам, избежать невозможно, ну и хрен с ним.
Обычно, на адреналине, когда погружаешься в собственные мысли я не чувствую боли. Хотя, я тогда не очень вникал и понимал, как это работает. Сцепив пальцы на загривке и вытянувшись на своей кровати, помню, что шипел сквозь зубы, но лежал ровно, не дергаясь, мешая злость с упрямством пополам.
Когда все закончилось я встал и наконец сказал отцу то, что собирался последние пару недель.
Выглядело бы это все абсолютно глупо, словно пацана выпороли, и он с обиды решил «на зло бабушке уши отморозить», если бы не просевший от гнева голос и плотно сжатые кулаки.
Никаких речей я тогда не толкал, просто сказал, что не поеду и останусь с матерью.
Отец попробовал меня обнять, но я дернулся, скинув его руку со своего плеча.
— Хорошо, давай завтра поговорим.
Голос у него был мягким и уставшим.
— Я не хочу это обсуждать. Решил давно, просто не знал, как сказать.
Отец кивнул и вышел из комнаты.

Примерно через два года директор школы поставит его перед фактом, что меня отчисляют. За драку, естественно. Надо отдать должное, никто из парней не отрицал, что bullying имел место быть и достаточно жесткий. Но тут возникло две проблемы. Основная — я ударил первым. На слово ответил кулаком. Тут так не принято, если что. Вторая — директору не очень хотелось признавать тот факт, что они прошляпили травлю.
Я бы, наверное, все на свете отдал в тот день за то, чтобы отец меня выпорол. И искренне жалел, что не сдался и не дал себя отметелить. Все-таки есть свой плюс в детских наказаниях — они освобождали от ответственности и последствий. Тебя просто пороли, а потом взрослые разруливали проблемы.
За школу платил не отец. За дом тоже. И одна мысль о том, как он будет объясняться с нашими кровными благодетелями вводила меня в ступор.
Объяснился. Чек и взаимные извинения уладили все вопросы.

Еще лет через пятнадцать, под выпивку, я скажу, что зря он меня тогда не выпорол. Другая страна, другие законы — это понятно, но я бы ни за что никому не пожаловался. Отец скажет, что долго потом жалел, что выпорол меня той весной, перед переездом. Уже та порка была лишней. Я очень удивился, почему.
— Вырос, — коротко ответил он, закрыв разговор.

Я почти не помню ту весну, когда распрощался со своим мальчишеством. Школу тянул по инерции, музыкальную на моторике, тупо «забив в пальцы» текст. Дома отмалчивался, изредка срываясь на дерзости, но отец молчал.
Иногда я понимал, что творю что-то не то, выныривая из себя в будничный мир. Но мне в нем было все не понятным и неуютным и я, не копаясь в происходящем, спешил вернуться в свою страну грез, где нас было только двое.
Интересно, что первый этап жизни молодоженов называют медовым месяцем. Мое счастье тогда продлилось ровно четыре с половиной недели. День в день.

Так не привычно было слышать в доме Ники сочный мужской голос. Я еще на веранде впал в ступор от этого веселого, крепкого баса, что-то увлеченного рассказывающего под звенящий женский хохот.
— Папа, знакомься, это Артур, я тебе рассказывала.
Мужика «под погонами» видно практически всегда.
Сейчас хотя бы стало понятно от чего Маргарита Вячеславовна когда-то потеряла голову и в кого Ника такая красавица.
— Лев Романович, — рукопожатие было таким же, как и он сам: жестким, уверенным, сильным.
Потом, всем своим видом, разговором и отношением он пытался дать понять, что отлично воспринимает парня своей дочери. А я его ненавидел. Не верил ни одному слову, ни одной улыбке, никаким дружеским жестам. Я понимал, что с его появлением теперь все будет не так и я ничего не смогу с этим поделать, потому что… Ну, это же не соседский пацан, с которым до этого продружил лет семь, считай половину своей жизни, такому морду не набьешь, даже если толпой. Меня бесило от того, какой счастливый вид был у Маргариты Вячеславовны и как радовалась появлению отца Ника.
А потом нас так нежно и ненавязчиво отправили погулять! Ну почему меня тогда накрыло тошнотворным чувством омерзения? Ведь я и сам в этот дом ходил уже не просто чаю попить…

Лев Романович прогостил кажется дня четыре. Вел себя ну очень открыто и по-джентльменски. В душу не лез, в друзья не набивался, был подчеркнуто вежливым, но раздражал ужасно. Крутой мужик был, просто невероятно. Умел все. Знал тоже все. Истории рассказывал так, что на ржач пробивало почти сразу. И Ника смотрела на него с таким обожанием, что хреновее, это, наверное, только блаженство в глазах Маргариты Вячеславовны.
Даже после его отъезда я не мог расслабиться и скинуть с себя отвратительное чувство неприязни к человеку, который ничего плохого мне не сделал.
Примерно через неделю Маргарита Вячеславовна отчалила в Ростов. Странное дело, теперь она совершенно не переживала, выживет тут Ника без нее или нет. Ну, наготовила всего, это само собой, но никаких наставлений и нотаций не прочла. И даже провожать ее не понадобилась, сама уехала. Нужно ли говорить, что я почти перебрался к Нике и к себе домой являлся только ночевать… Макс тогда отдувался на хозяйстве по полной программе. Отец молчал. Странно так молчал. Не злился, просто внимательно смотрел, вроде бы с пониманием и в то же время что-то типа жалости мелькало в глазах. Ну, не жалость может, а какое-то сожаление. Он явно хотел поговорить, но я на столько резко реагировал на любую попытку приблизиться ко мне, что он просто терпел все мои закидоны.

Маргарита Вячеславовна вернулась через шесть дней.
Похудевшая, похорошевшая, помолодевшая лет на десять и такая счастливая, что с нее мед просто сочился.
Они возвращаются в Ростов.
Гром не грянул, небо не рухнуло. Это как пуля в затылок. Вот сейчас у тебя более или менее все хорошо, а ровно через секунду — ты труп.
Я тогда ослеп, онемел и оглох одновременно. Мысль о том, что Ника уедет никак не входила в мой мозг, она стучалась в меня какими-то словами, доводами и объяснениями, которые я не слышал и не воспринимал, но никак не могла проникнуть в сознание.
Зомби — живой труп. Самое точное определение. Я не ел, потому что у организма не было сил на такие действия. И почти не спал, потому что мозг не мог отключиться. В нем сплошным потоком с космической скоростью пролетали всевозможные мысли, варианты, схемы, как и что можно было предпринять, чтобы не случило то, чего я так боялся. Но ни к чему прийти я не мог. Все разбивалось о мою несамостоятельность и беспомощность.

Дом не торгуясь купил дядя Паша Иргин. Мебель раздали и распродали за пару дней.
Утром, за сутки до их отъезда, я вместо школы пошел к Нике.
Мы просидели в обнимку на ее кровати весь день, я утешал ее как мог, изо всех сдерживаясь, чтобы не разрыдаться там самому. Я так ей благодарен, что никакого прощального секса у нас тогда не было, я б точно не смог, на столько мне было хреново.
Уревелся я уже дома, явившись за полночь, не оценив открытых дверей и включенный в прихожей свет.
Я вообще в дом не вошел, просидев еще часа два на холодной веранде, ненавидя весь белый свет и себя в первую очередь. За то, что по сути, ребенок, за то, что не мог ничего предложить, не мог даже просто попросить, потому что не в состоянии был предоставить никаких гарантий и взять на себя ответственность. Ненавидел себя за свою слабость и беспомощность, за то, что понимал, почему Ника попросила не провожать их…
На веранду вышел отец. Присел рядом, молча обнял. Потом, так и не сказав ни слова, потянул в дом.

Не помню где и когда услышал, что первая любовь обязательно должна быть безответной и трагичной. Ну не знаю… На счет безответной — извините. Меня любили, и я любил.
Трагичной? Я так не считаю.
Jeder ist seines Glückes Schmied.

ЭПИЛОГ

20**, Bahamas

A-R-T-H-U-R
Высунув язык от усердия, полностью сосредоточившись на своем важным занятии, маленькая Дженнифер выводит мокрым пальцем на моей спине буквы и засыпает их тем самым розовым песком, ради которого мы сюда прилетели. Сдунув ненужные песчинки, она с удовольствием любуется своей работой.
Макс занят не менее важным делом. Закончив сервировку провианта, он как раз решал какую бутылку открывать первой.

— Вот скажи мне, папа…
Дженнифер смотрит на меня очень строгим, серьезным взглядом, словно знает все о моих налоговых декларациях, и не то чтобы осуждает, но как будто ей немного стыдно за меня.
— Да, дорогая?
Я старательно делаю заинтересованное лицо и даже сажусь, чтобы показать, свою готовность к этому диалогу.
Макс, хихикнув, но, все же определившись с алкоголем, со скрипом начал доставать из узкого горлышка пробку.
— Разве мужчина может любить несколько женщин одновременно?!
Да что ж это такое, а? Девочки, вы что, сразу рождаетесь с таким тоном скучающей светской львицы или вам его в родильном доме ставят?
Я не готов так сразу отвечать!
Макс хрюкнул, руки дрогнули, звякнуло стекло. Чтобы потянуть время я поворачиваюсь к брату и делаю зверско-многообещающее выражение лица.
Малышка Дженнифер поднимает взгляд выше моей головы и не меняя тона спрашивает:
— Дядя Макс, вы что-то знаете об этом?
Макс поднимает обе руки (в одной из которых бутылка), давая понять, что в разборки отца и дочери влезать не намерен.
— Poppet, конечно нет! В лучшем случае мужчина может любить только одну-единственную женщину, которая ему дорога, — я отвечаю абсолютно честно!
— А остальные? — требовательно спрашивает строгая Дженнифер.
— А остальным, Bae, он просто врет!
Грозное выражение лица моей маленькой инквизиторши на какое-то мгновение превращается в беззащитно-удивленное. Я прям чувствую, как Макс за моей спиной показывает большой палец и кивает, выказывая солидарность.
— Хммм…, — Дженнифер скептически ухмыляется, — значит меня ты любишь… (немного задумчиво).
Я встаю перед дочкой на колени, складываю руки на груди, всем свои видом показывая, что только так оно и есть!
— А Джессике и Рэйчел, получается врешь?!
Черт! (мысленно)
— Сук-ка!!! — Макс заржал, громко выругавшись на русском.
Потом подумал и достал из сумки водку.
Наконец вернулась няня. Подхватив Дженнифер на руки, она увела дочку купаться, потом обедать и решать прочие детские вопросы.

Мы развалились с Максом в тени, и презрев всякую культуру и прочую цивилизацию глушили водку, тщетно пытаясь опьянеть.
— Что решил? — я первый бросил это бесполезное занятие.
— Не знаю. Ничего.
— На развод подала?
— Нет. Но подаст.
— Зря ты так, Макс!
— Да знаю я что зря. И она знает. А как это все решить, я не понимаю! Вот ты… ты просил кого-то остаться?
То ли водка догнала, то ли я все же становлюсь сентиментальным. Глотку накрыл спазм.
— Нет, Макс, я ни одну женщину о таком не просил. Хотели — уходили, я никого не удерживал. Нравилось — оставались.
— Ну да… ты у нас, зараза такая, всю жизнь…
— Макс, — я не дал ему договорить, — но, если бы тогда это могло что-то изменить, — (все, точно не водка. Плевать. Сошлюсь потом, что пьян был, не помню, что нес), — я бы попросил. Я бы тогда в ногах, наверное, валялся, выл, плакал и умолял остаться со мной. Я бы тоже хотел, чтобы вот так, раз и навсегда, с первого захода. Чтобы не было череды из вторых, пятых и следующего десятка. Потому что, зачем их просить и умолять, если ты тогда ту, самую первую, самую нужную не смог удержать? Не тупи, Макс. Скажи ей, что она тебе нужна и попроси остаться.
— Ее попросишь. Она же слушать ничего не хочет!
— Она хочет, Макс. Просто не то что ты говоришь.
Помолчали.
— Что еще скажешь?
— Не ломайся, звони и проси. Она же ждет, пока ты тут с гордостью торгуешься.
— Уверен, что ждет?
— Уверен. Звони, Макс.

Через полтора года Кира прилетела в Los Angeles рожать третьего ребенка.

Я сижу в рабочем кабинете своего тестя, по-хозяйски расположившись в его кресле, устроив на коленях Джесс и откровенно лапая ее, пока опьяневший от счастья Макс рассказывает нам что он чувствовал, принимая активное участие в родах жены.
Мне немного не удобно сидеть, поэтому я вываливаю на стол из карманов своего пиджака ключи, айфон и бумажник.
— Джесс, ну какого хрена при твоем-то положении нельзя свалить с работы чуть раньше?
— Валите, кто вас держит?
Я получаю по рукам. Потом меня в последний раз многообещающе целуют, и лучший хирург этой больницы возвращается к своим самым серьезным обязанностям.
— Макс, все же хорошо. Поехали домой, а?
Ответить он не успел.
Мой телефон громко, залихватски присвистнул, как разбойник с большой дороги и jazz band в лучших традициях старого стиля повел соло «Жанетты». Эксклюзивная запись. Я лично писал эту партитуру.
На экране — крупный кадр статуи Пифокрита.
Я тянусь за телефоном и под внимательным взглядом Макса отвечаю на русском:
— Да. И тебе привет, богиня. Конечно. Нет, так запомню. Ок, договорились. Не надо, я подъеду в аэропорт. Хорошо, до встречи, богиня.
Сейчас главное не опустить взгляд.
— Артур?!
— Да, Макс?
— Ну ты и чеееерт, брательник!
Молча жму плечами, с совершенно невозмутимым видом.
— Ты же, сука такая, мне распинался про вечную любовь, которая один раз и на всю жизнь, корчил из себя добропорядочного мужа, а сам тут с какими-то богинями…
Я тушу улыбку и за полторы секунды наливаюсь яростью. Пусть мы близнецы, но старшим у нас всегда был я.
— Ты бы полегче, Макс. Не с какими-то! Эта богиня, если Куна читал, дарит любимцам победу, удачу и свое вечное благословение в спорте, музыке и религии. Так что будь осторожнее со словами. Иначе можешь резко стать неудачником, — на последней фразе я снова включаю улыбку. — И поехали домой.

Мы идем к машине, оба счастливые, до предела довольные жизнью, и я тихонько мурлыкаю под свист Макса:

В кейптаунском порту стояла на шварту
«Жанетта», поправляя такелаж.
И прежде чем уйти в далекие порты
На берег был отпущен экипаж.
Идут сутулятся по темным улицам
И клеши новые ласкает бриз.
Они идут туда, где можно без труда
Найти дешевых женщин и вина.
Там все повенчано с вином и женщиной,
А ласки нежные волнуют грудь…

КОНЕЦ



________________________________
Max, ich kann damit umgehen! (нем) — Макс, я сам справлюсь!
Ich bin nicht sicher, ob das klug ist. (нем) — Я не уверен, что это мудро.
Schön! Wir werden heute Abend darüber reden — Чудесно! Вечером поговорим.
Borgen macht Sorgen (поговорка) — долги приносят хлопоты (доставляют проблемы, заботы).
Jeder ist seines Glückes Schmied (нем) — Каждый кузнец своего счастья.