ClubPN

Chanterelle


Полиандрия


Часть 1. Эгль

Но, позвольте, что ж мы все о себе да о себе? А как же Первый?

А с Первым было вот что. Он вообще-то и не тематик был вовсе - чудак, мечтатель, волшебник, сказочник - Эгль из Алых Парусов - персонаж, с которого все закрутилось и без которого и сказки никакой бы не произошло.

Звали на самом деле Первого, конечно, не Эгль (хотя на одном из бдсм-ресурсов он взял себе этот ник не без задней мысли) - звали его Александр Павлович Н. И был он проджект-менеджер на всяких государственных проджектах, связанных с внедрением интернет-технологий в массы - занимался созданием, разработкой и усовершенствованием сайтов социально-политической тематики.

БДСМ привлекал его с научной точки зрения. Изначально видя ( и нисколько в том не ошибаясь) в бдсм-щиках несчастных компесанториков, стремившихся от своего несчастья избавиться хотя бы на короткое время, он тем не менее пытался разобраться в движущих ими силах.

Отбросив шелуху экзальтированных дурочек, ринувшихся в тему в поисках воплощенного образа Доминанта в черном костюме со страниц "Истории О" и "50 оттенков", не задерживаясь и взглядом на профилях тех-кому-не-дают-а-рабыни-то-всем-дают, он преследовал тех, чья жизнь с самого начала была на крови (зачастую в буквальном смысле) завязана на власти и боли - таких можно распознать еще с детства, в детском саду - такие дети не боятся уколов в медицинском кабинете и немигающе смотрят на тех, кто трясется в ее ожидании. Таких детей редко наказывают и такие дети оттого страдают и мучаются, такие дети если и дружат с остальными - то редко, друзей у них мало, зато много книг и мыслей.

Секс, как чистая энергия, огромной бушующей волной сбивает их с ног еще в 5, 6 лет, и стыдливость противоположного пола лишь разжигает воображение. Нельзя! - мигающая красным светом табличка - влечет их к себе как мотыльков, и, конечно, перемалывает внутри, если случается в детстве нечто, после чего они осознают: ЭТО - приятно.

Что "это"? Стыд. Боль. Ощущение безнадежности.

Страх, исходящий от зажатой в угол жертвы в сторону насильника (условного - учителя, воспитателя, родителя, врача), питающий липкой мутной своей консистенцией - того кто на это смотрит.

Ах. Боже мой, и когда в наших детских муниципальных учреждениях научатся закрывать дверь...

Как же Первый вычислял потенциальных своих подопытных на отведенных им пастбищах?

Благодаря лаконичности объявлений. Тот, кто знает, чего он хочет и как он это хочет, - пишет всегда кратко, но емко и точно. Список практик, любимых девайсов, регулярность сессий, и - почти криком - "главное - это желание". На самом деле именно в желании и была загвоздка. "Попробовать" хотят многие, любопытство и каприз по части соригинальничать - вот движущие новичками силами. Но отчаянно нуждаются в путешествии по дантевым кругам лишь те, кто распротрошил себя изнутри сам, с хирургической точностью разложив на составляющие свои устремления.

Тем утром он был разбит и недоволен всем окружающим миром. Скучно шел дождь пополам со снегом, сразу тающим на голой черной земле. Он долго смотрел в окно, держа в руках давно остывшую чашку и лениво перескакивал с мысли на мысль словно персонаж компьютерного квеста с блока на блок, мысли расползались, он цеплялся за них, и, наконец, понимая, что ничего путного сам в тот момент сгенерировать не может, в раздражении уселся за ноутбук, открыв без надежды на успех вкладку крупного БДСМ-сайта - на объявлениях.

Стоп. Что-то интересное.

"Мне нужно от Мужчины только знание".

Заглавная буква, конечно, не к месту - пиетет к Верхним - больной вопрос сообщества. Достаточно того, что верхний уже верхний, лексема сама по себе несет смысл. Но "знание"? "Только"?

Фотография одна, полуанфас, подчеркнуто-изящная шея, полуулыбка ( ее можно принять как на свой счет, так и нейтральным приветствием), в анкете исключительно ссылки на рассказы хозяйки же анкеты. Очень хорошо. Очень-очень.

Прочитал. Перерыл память, и...

Мысль защекотала его изнутри перышком, смешная шутка, подарок судьбы не иначе, он помнил эту нижнюю. Они едва не встретились несколько лет назад, но общение свелось на нет, и он решил тогда, что, вероятно, не повезло ему столкнуться с очередным фейком. Уязвленное самолюбие говорило ему это.

Она же... Не захотела . Вот не захотела и все. У женщин такое бывает - нет внутреннего настроя, желания специально подбирать одежду ( это своего рода искусство - "подобрать" себя под вкус поклонника на первом свидании. И ей это удавалось), накладывать макияж, делать маникюр, если времени неделя - еще и посидеть на диете, - чертова куча дел. Не факт, что овчинка стоит выделки.

Но что-то и ее толкнуло в то ненастное ноябрьское утро ответить ему просто и незамысловато, так, будто они были знакомы уже сто лет:

- Здравствуйте, меня зовут Эгль. Я бы хотел лично обсудить с Вами Ваши произведения за кофе в центре города.
-Здравствуйте, Эгль. Сегодня я совершенно свободна.

Уже в кофейне, разматывая ледяными пальцами шарф, она неожиданно спросила : - у Вас нет привычки звать своих нижних Ассолями?

- У меня нет и не было нижних в полном смысле этого слова, - насмешливо в тон ей ответил Первый. - Я, пожалуй, расскажу Вам об этом...

***

Из записной книжки Первого:

"Правильна лишь одна форма повествования - описание.

Описание - способ соблазнить.

Заставить человека лицезреть означает заставить хотеть.

Видение - стадия любви.

То, что я вижу часто - я начинаю любить.

Если я вербально формирую образ - то заставляю аудиторию видеть

Описание - словесное изображение предмета мысли.

Мы рисуем словами.

Описание - манипулятивный прием! Хорошее описание запечатлевается. Зрительный нерв действует лучше аудиального. Вы заставляете слушателя самого собирать образ по словам.И именно поэтому он искренне верит вам.

...Не описывать вещей и явлений, которых вы не видели и не знаете. Этический вопрос! Порча репутации!

Поступать по совести выгоднее и проще - в отдаленной перспективе."

- У меня не было нижних, - почти грустно повторил Эгл, позвякивая ложкой в чашке. Чайничек на его стороне стола пах корицей и медом, яблоком и бадьяном. Девочка смотрела на него, широко раскрыв глаза, положив подбородок на скрещенные руки. - У меня были женщины, девушки, феи, ведьмы, актрисы, бухгалтеры... Не нижние. Не получилось. Знаете, коронует народ. А я был всегда консортом- не царствующим, не правящим, титулованной особой, на которую разве что бирку не цепляли: а это мой Верхний, хороший мальчик, будь умницей.

- Фантасмагория какая-то. Верхний в ошейнике?

- Возможно, я сам этому способствовал, представляя из себя лакомый кусочек. Образованный, умный, симпатичный, привлекательный, - ага, Вы уже улыбаетесь, - для Вас, молоденькой пташки, не стремящейся к браку, все это лишь перечисление достоинств конкретного человека. Но для одиноких, разочаровавшихся дам, оно - набор характеристик некоего абстрактного мужа, сферического в вакууме. А я не хотел быть экспонатом на выставке, даже если это выставка Верхних.

- Поэтому Вы не в поиске, не потому что уже нашли- ту самую?

- У вас пенка от кофе на верхней губе-, - хмыкнул Эгль. - слизните, не вытирайте, да, вот так. Вы можете посмотреть прямо, не опуская глаза?

- Я... Смущаюсь.

- Хорошо, тогда позже. Я не в поиске, потому что хочу невозможного. Смущения, стыдливости и тишины, доверия, а не самовыплескивания, в мире, состоящем из миллиардов космосов, и каждый космос - человек, каждый космос населен лишь одним им. Мне же всегда хотелось принятия, открытости...

- Если я попрошу, - прошептала девочка, - если попрошу Вас постучаться в дверь?

- У Вас на лице написано, чего Вы хотите -, почти зло, и неожиданна была эта злость, - ответил Первый. - Вы хотите наказания за проступки, которые не совершали. От человека, который Вас знает, но является для Вас исключительно приложением к руке, держащей розгу. А я хочу, чтобы Вы меня полюбили. Или не Вы. Кто угодно, какая угодно. Но так, чтобы ничего не осталось в ней от нее. Так что же нам делать?

- Расскажите с самого начала, - отодвинулась девочка.- с первой сессии. Я верю, что Вам не составляло труда уговорить на нее практически любую. Но что происходило в процессе, когда Вы оказывались лицом к лицу?

Первый нахмурился, вспоминая. Девочке захотелось разгладить самыми кончиками пальцев морщины на его лбу, но она не решилась и терпеливо сидела, взглядом и улыбкой только поблагодарив официанта, принесшего ей еще один кофейник. Тишина туманом окутывала столик. Даже музыка с барной стойки приглушённо звучала издалека.

- ...ей едва исполнилось 18, - очень медленно и четко проговорил Эгль.- хотя она врала в анкете и переписке, что 21. Я заставил показать паспорт, перед тем как мы поднялись ко мне. Буквально уломал. Практически хлопнул дверью перед носом. И чего она боялась? Мне же не адрес нужен был и не паспортные данные. Восемнадцать - и хорошо. А за вранье она, конечно, получила.

- Сильно?- с сочувствием спросила девочка.

- Ротангом, с оттягом, - растянул губы в хищной ухмылке Первый.- больше она не приходила.

Послушайте, сударыня, Вы не могли бы поднять Вашу юбку? Выше. Вот так и сидите. Не беспокойтесь, видно только мне.

***

... - Сударыня, - наклонился Эгль к девчонке ( назовем ее для удобства L.) и взял за подбородок, подняв лицо, еще бледное после пережитого унижения с проверкой паспорта. Несколькими мгновениями ранее она упала на колени перед Эглем, роясь в рюкзаке. Паспорт был в самом дальнем из карманов, а она стояла коленями на хоть и чистой, но всё же исхоженной десятками уличных ботинок, лестничной клетке и пыталась найти его как можно скорее... "Минута"- спокойно сказали ей сверху, и на последних секундах она вытащила - таки и развернула документы на первой странице, упорно пытаясь закрыть пятернёй ФИО и номер. Эгль мысленно и не мысленно закатил глаза, убедился - 18 есть, фото с оригиналом совпадает, и за шиворот втащил это дрянное существо к себе в квартиру, захлопнув громко дверь и дав соседям для пересудов лишний повод.

- Раздевайтесь, сударыня, полностью, - вздохнул он. - Да, прямо здесь. Начните с обуви, затем куртку, ну и так далее. Вот Вам вешалка для верхней одежды, вот для "средней", а белье, - он думал доли секунды, - отдадите мне.

Затем спокойно наблюдал, облокотившись на стену в прихожей, как девчонка, отчаянно краснея, стаскивала с себя джинсы, ремешок на них звякнул и она даже вздрогнула, - я не порю нижних их собственными ремнями, - развеселился он, - это не эстетично и не фетишно. Дальше.

Выдохнув, точно ныряла в ледяную воду, она стащила с себя кружева и тесемки, невинно-детские, с рисунком в котятках, и, зажав в кулаке эти клочки, протянула ему, прикрывая другой рукой грудь.

Он отнес белье в комнату и убрал на полку книжного шкафа, решив таким образом повлиять психологически. Трудно в 18 лет уходить из квартиры почти незнакомца без белья. Эта - точно не уйдет.

Она стояла обледеневшей статей нимфы, не двинувшись даже не на шаг- правая рука поперек груди, левая на лобке.

- Вам всё равно придется опустить руки, юная леди, - ласково сказал он ей. - Порка - мало способствующий смущению процесс.

Ответом послужил протяжный вздох.

Эгль, мыслено плюнув на правила приличия (успокоить, расслабить, чаем напоить, помассировать, разогреть эмоционально и физически), сгреб ее волосы в кулак и повел за собой в комнату. Его самого по камням тащило навстречу эшафоту, и он хотел достигнуть того, сам, как можно раньше.

...- Послушайте, - не выдержала девочка, - а это точно была Ваша первая сессия?

- Да-да, -Эгль смотрел сквозь нее, - первая, конечно. Правда, L. об этом не знала, ей было достаточно понимания, что я неопытен, хоть не жалок в своей неопытности. "Сессия" - потому как процесс доминирования не прекращался от и до. Я шлепал своих партнерш и до "прихода в Тему", конечно, почти в шутку. Немного придушивал, капал воском, фиксировал... Милые развлечения, они у всех были. Но не доминировал.

- Вам было страшно? - и она повторила уже тише, - да, Вам было страшно.

- Я боялся показаться смешным. Боялся, что L., вызовет у меня только смех. Потому и приказал ей даже не пытаться надеть что-то фетишное. Обычную одежду, которую легко можно снять, не заходя в комнату.

- Она подчинилась, конечно, с радостью.
- Послушайте, - не выдержал он, - что еще Вы хотите узнать, постоянно перебивая? Может, ириску возьмете? Кляп неуместен.

- Я вся внимание, - торопливо, заметив, как он раздраженно поморщился.

... Ему было интересно погулять по грани. Понять, где он может остановиться. Понять, где проходит граница у среднестатистической нижней. Позже он понял, что даже в одной нижней границы проходят меридианами: казалось, там, где уже царит пустота, бездна, в которую сыпется гравий с его туфель, даже там можно нащупать землю и идти дальше, до следующего обрыва.

Он велел лечь L. животом на подлокотник дивана. И впечатал ей без остановки тридцать ударов ремнем, попадая по рукам и не обращая на это никакого внимания. Затем достал ротанг и вмазал, другого глагола не подберешь, еще пятнадцать.

Пока L. размазывала слезы вперемешку с тушью ( дура, вот с какой ты целью накрасилась?) по пухлым щечкам и потирала попу, отчаянно всхлипывая, он вышел на кухню, поставил чайник, сделал бутерброды, принес поднос в комнату. И там насколько поехал крышей от открывшейся картины - L. так и лежала на подлокотнике, не решившись сменить позу и свести ноги ( или сновараздвинув их, услышав его шаги ), что сорвался и в очередной раз плюнув на правила - поцеловать- обнять-возбудить- поласкать - раздеться самому - просто расстегнул джинсы, натянул презерватив ( благо лежали всегда под рукой), вошел в L. Он не брал ее- берут даже на время, присваивая. Он не хотел, чтобы она принадлежала ему. Он нуждался в процессе, а не результате, движении, продолжении, не явлении. Ему не было важно и кончить. Исключительно завершить сценарий - это он осознал после. Стандартный сценарий кинк-порно всегда определялся наличием секса. И вот это-то правило он все-таки смог соблюсти. Кончить же так и не смог, L. не держали ноги и свело чуть ли не судорогой челюсть. Он пожалел ее, отправил в душ и вызвал такси.

- Я напишу тебе, - пообещал на прощанье и действительно написал вечером, чтобы узнать, как она добралась, и утром, советуя арнику, троксевазин и ношпу.

А потом несколько раз уклонялся от ее назойливых попыток встретиться и повторить. Все, что он хотел понять- он понял. Заглушать одиночество доминированием над кем-то - всё равно, что начать пить. Алкоголь туманил мысли, иллюзорное ощущение власти тоже, а он предпочитал трезвый расчет и ясную голову.
- Что с Вами?- вдруг обратился он к странно молчащей девочке.

- Я плачу, - ответила она удивленно, сама от себя не ожидая слез. - я плачу от жалости.

- К ней? Сочувствуете из солидарности?- хмыкнул, не понимая, Эгль.

- К вам обоим.

- Ну, хорошо, ей Вы сочувствуете, потому что понимаете природу ее привязанности и жалеете бедняжку, которую не согрели, не полюбили, замуж не позвали. А мне, мне-то почему?

- Потому что Вы бесчувственный эгоист?- засмеялась девочка.- Которому не дано испытывать страсти?

- Почему же, - Эгль ждал ее слов, - вполне себе дано. Как и всякому. Только в моем "дано" другие условия, меняющие всю суть задачи. Какая задача ставится перед большинством тематиков?

- Найти своего, правильного, подходящего только ему/ей партнера.

- Верно. А я хотел вырасти над собой, взрастить себя и человека вообще, как такового, Homo sapiens в себе.

- Удалось?

- Нет. Вы будете еще кофе?

Девочка наморщила носик, пытаясь изобразить недовольство - тем, что беседа прервалась, но не выдержала и со спокойной веселостью сказала: - А Вы хотите продолжения или домой?

- Я бы хотел - продолжение дома, - ответил Эгль, жестом попросив у официанта счет.

- Поедем ли мы к вам - зависит от того, как Вы расплатитесь,

- Что? - непонимающе покосился он на девочку, прячущую улыбку в уголках рта. - Карточкой, - это уже официанту.

- Значит, к Вам. - подытожила она, и, достав из сумки зеркальце, стала подводить губы темно-вишневой, вызывающе-сексуальной, помадой.

- Объясните, - потребовал Эгль, - иначе передумаю.

- Видите ли, если мужчина на свидании предпочитает платить наличными, притом видно, что обычно он использует карточку - по неуверенности и слишком крупной купюре, заранее снятой в ближайшем банкомате, - он женат и старается скрыть от жены свои перемещения. То, что женат... можно пережить. Но вот тотальный контроль жены над ним и его попущение этому контролю - уже нет.

- Я не женат, - он помог надеть ей пальто, - хотя обета безбрачия, во всех смыслах этого слова, не давал.

- Каждую ночь новая партнерша? - она будто услышала его мысли и оставила одну руку без перчатки - подав ему ее то ли для поцелуя, то ли стараясь удержаться. Подхватил, конечно, вывел на улицу - навстречу ледяному ноябрю.

- Каждый месяц - два. Постоянных нет. Неинтересно. Так Вы едете?

Девочка кивнула и, не смущаясь, залезла в такси. Он сел рядом с водителем - ехать было недалеко, а перед визитом домой надо зайти в супермаркет по дороге.

В магазине она сказала так, словно это было уже решенное дело, причем им, а не ей: - Мне нужна зубная щетка.

- У меня есть одноразовые, - поднял он брови.

- Мне нужна зубная щетка, своя, - и взяла детскую розовую с принцессами.

Эгль только глаза закатил. : - Еще что-то?

- Мой "блядский набор" всегда со мной, - пропела в ответ и уткнулась вдруг ему в грудь, пока они стояли на кассе, вдохнув глубоко запах дорогой шерсти, парфюма и его самого.

- А поподробнее? - он искренне заинтересовался, складывая продукты (две бутылки минеральной воды, упаковки сыра и мяса, зеленые яблоки, брют, шоколад и .. да, розовую щетку, очень милую.)

- Демакияжное средство, тональник для лица, тональник от синяков, обезболивающее, увлажняющий крем и помада. Но утром я не крашусь - если нравлюсь в натуральном виде Верхнему, значит знакомство затянется дольше, чем на ночь.

- Резонно. - они уже подходили к дому, и он переложил пакеты в другую руку, роясь в поисках ключей.

-Хотите помогу? - без всякой задней мысли спросила девочка. Она всем всегда помогала.

Эгль дико взглянул на нее, будто она ему предложила котенка зажарить на ужин, и проворчал под нос: - Феминистка в мейлдоме - что корова на льду.

В лифте она улыбнулась и скорчила рожицу их отражениям в зеркале, и он вдруг подумал: как странно, я ведь даже не знаю точно, сколько ей лет... По общению тет-а-тет и ее рассказам казалось около тридцати, по лицу ничего точно не определить, иной раз и восемнадцать едва дашь. А все-таки?

-Двадцать пять, - ответила она на незаданный вопрос. - И поверьте мне на слово, потому что паспорт я показывать не собираюсь.

-Верю, - открыл он лязгающую дверь на лестничной клетке, - Вам я почему-то верю с начала и до конца.

***

Из записной книжки Первого:

"...Стоит ли жизнь одной бесконечности больше, чем жизнь десяти тысяч бесконечностей?

Средство - технический прием ( подвиг или удар) либо инструмент ( иногда выделяются отдельно), при помощи которого осуществляется цель. Цель и средство дают характеристику лицу, совершающему действие. И уже потом - характеризуют само действие.

Топы цели и средства связаны с вопросом этики. Этическая оценка лица формируется в зависимости от преследуемых им целей и используемых средств.

Средства должны быть целесообразны и однородны с целью. "На чужом несчастье счастья не построишь". Любое неэтичное средство НЕ оправдывает цель.

Иногда возникает квантитативный смысл "цель оправдывает средства".Но в каком случае?

Если сумма наступивших позитивных последствий больше, чем сумма затраченных средств и негативных последствий.

Проблема подмены и смещения цели и средства преследует нас ежедневно. Их дифференциация затруднительна. Следствие часто принимается за цель. Если цель и средство онтологически связаны- они подменяют друг друга

Вспомнил по этому случаю анекдот про коня под хохлому...

Что имеет большую ценность - одна бесконечность или много бесконечностей?

Я задал этот вопрос профессорам математического факультета. На моих глазах группа разделилась на две примерно равные половины и чуть не передралась. К консенсусу так и не пришли.

Я говорил всего лишь, ( всего лишь?!) о человеческой жизни, одной - против тысячи."

Эгль сам не знал, чего ждет от общения с девочкой за закрытой дверью. Ему было бы много легче, если б она сама себя предложила в какой-то момент - подтолкнуть женщину к этому, как показывал его опыт, довольно просто: несколько емких, выразительных комплиментов, два-три бокала брюта, увлекательная беседа и несколько ни в коем случае не навязчивых прикосновений с искренним (в подавляющем большинстве случаев ему везло, и женщин он действительно хотел) желанием в глазах.

Однако, с ней ему не хотелось искусственности. Простота, ясность, открытость, свобода светились в ней, и он понимал: если дойдет до интимного, процесс будет естественен.

Она позволила ему снять с нее пальто. Но не более, передернула плечами. Встала у зеркала в холле и смотрела внимательно, развязывая шарф, будто ища ответ внутри стекла.

- Как Вы считаете...- задумчиво обратилась она к Эглю, не поворачиваясь, - я похожа на жертву педофила?

Он подавился, ожидая чего угодно - просьбу о комплименте, замечания о том, что стекло запылилось, вопроса не раздеться ли ей прямо здесь и сейчас (он не случайно рассказал ей о своем первом опыте, сделав акцент на некоторых деталях), но - так?

- Вы очень юно выглядите, - ответил он, поразмыслив.- Мне почему-то кажется, что именно Вы та девушка, к которой пристают, выбрав ее в качестве жертвы среди подруг. Это...плохо, - добавил он.

- Да, - согласилась девочка, - Вы правы. Это бывает забавным, но гораздо чаще противным. Виктимная внешность, да?

- Зато какой приятный сюрприз ждал Ваших потенциальных садистов и Верхних на встрече в реале, - улыбнулся и махнул рукой по направлению к комнатам.

Она пожала плечами, проследовав за ним : - их захлестывали разные желания, большей частью малоприятные - для меня. Меня удивляет, что Вы остались равнодушны.

Кухонька у него была соединена со столовой, и девочка, усевшаяся на диван у стены, не могла увидеть улыбку на лице Эгля, который стоял к ней спиной, пока ставил чайник и раскладывал продукты.

- Я всегда думаю о последствиях, о том, что почувствуете Вы сразу после, наутро, через неделю, год. Сиюминутные желания точно пронзают молнией, вот только молния может пройти, не задев, а может поджечь одинокое дерево, так, что потом от него останется лишь пепелище. А это дерево могло быть единственным посреди поля, под ним прятались от дождя и зноя...

- Эгль, - тихо спросила девочка, - Вам ли бояться молний с Вашим громоотводом?

- Вы, простите, что понимаете под громоотводом?- повернулся к ней Эгль. Лицо его было словно застывшим, броня непробиваемой.

- Вот это, - она едко усмехнулась. - То, что Вы никому и никогда больше не дадите ранить себя. Может быть, дерево уже сгорело?Может быть, искать у него защиты уже не имеет смысла?

Он молча отвернулся. Виноград, сыр и мясо разложил на блюде, яблоки, подумав, не стал резать, сложил в вазу для фруктов.

- Да, наказать Вас хочется. - сообщил он девочке, перенеся поднос со съестным на столик рядом с ней.

- Я боюсь, - ответила она, внимательно наблюдая за тем, как он заполняет бокал до половины, - я так боюсь, что у меня дрожат ладони и колени, и я не уверена, что смогу ...

Он поцеловал ее, ни о чём не прося и не настаивая, начинать надо было с уголка губ, с щеки, со лба - покровительственно-нежно, но ее трясло. Так, что никакая маска из усмешек, независимости, отстраненности не могла его больше обманывать, ее страх наполнял комнату, как гроза небо, и было поздно сдерживаться и слишком поздно о чем-то жалеть...

Бум-с!

Ваза с грохотом свалилась со стола, яблоки посыпались из нее, весело, округло застучав по полу. Они оторвались друг от друга, отпрянули, словно только сейчас осознав, чем занимаются.

Ох.

Щеки у девочки были розовыми скорее от возбуждения, чем смущения, и Эглю совершенно неожиданно для себя захотелось отодвинуть момент близости - настолько долго, сколь возможно.

Он погладил ее щеку, полелеяв лицо в ладони, подержал в руке маленькое горячее солнышко, и отвесил ей пощечину - хлесткую, не особенно сильную, думая : если она сейчас вскрикнет и схватится за нее, защищаясь, ничего больше с ней никогда не будет.

Ее руки остались неподвижны, она только глаза зажмурила, даже не опустив голову - в оцепенении или лишившись вдруг страха?

Вторая пощечина оказалась сильнее- на правой щеке расцвел след красным бутоном.
-Мисс, - торжественно начал Эгль, вставая над ней, - сейчас Вы будете наказаны. Сможете ли Вы сами назвать причины, побудившие меня к такому дисциплинарному воздействию?

- Я должна быть наказана Вами, - тихо, задумываясь над каждым словом, ответила девочка, - потому что я хочу этого наказания, что противоречит логике. Я хочу наказания как награды, а награды раздаются лишь тем, кто заслужил их. Что я заслужила?- она взглянула ему прямо в глаза, грустно и понимающе, - по Вашему мнению, сир?

Эгль задохнулся. С нажимом произнесенное "по Вашему" вызвало у него гамму чувств, самым сильным среди которых была надежда. Он усмирял ее, пытался усмирить, но она росла и росла глупыми бурными зарослями осоки, о которую он все время ожигался.

- Вы заслужили...- слова выталкивались булыжниками, - Вы заслужили и награду, и наказание, мисс, и пряник, и кнут.- Извольте ... Приготовиться.

И вышел быстро из комнаты.

Черт. Черт. Черт. Чемоданчик с девайсами у него остался в снимаемом офисе (как-то раз Эгль давал в нем интервью любопытным журналистам с независимого канала; разумеется, попросив закрыть лицо и изменить голос, показывал свои "пыточные инструменты" и благополучно, теперь не-, чемоданчик там и оставил. Благо офис запирался), ремень снимать - похабно, что же делать?

- Вот что, - сказал он громко и четко, - я вернусь через 5 минут. По возвращению я хочу видеть Вас в надлежащем для наказания виде. Если я сочту, что вид Ваш мне не нравится, Вас ждут намного более жесткие дисциплинарные меры.

Молчание.

- Мисс?- он подпустил в голос яда.

- Да, сир. Я поняла Вас, сир, - бесстрастно ответили ему.

И Эгль вышел из квартиры, помчался вниз по лестнице, минуя лифт, как безумец, как влюбленный мальчишка, торопящийся на свидание, навстречу чуду.

***

...Ему было пять, когда он случайно краем глаза увидел на экране телевизора сцену из "Вечного зова" - с поркой, один из героев порол своего сына, и тот страшно, тонко кричал.

Чужая боль через экран, через пространство комнаты в нем и комнату вне - перед самим Эглем - накрыла его. Крик отдавался в ушах. Он стоял, ошеломленный, принявший всю боль ненастоящего человека, плоской двухмерной фигурки на себя, и давился непонятным чувством, до тошноты и полуобморока.

Он не мог больше ни видеть, ни слышать насилия - даже образы в искусстве вызывали у него дурноту. Чужая боль раздвоенным змеиным языком лизала его грудь, пробиваясь жалом сквозь клетку ребер. Хуже было то, что кроме боли униженного он успел угадать еще эмоцию бьющего - наслаждение и радость от возможности выплеснуть раздражение и гнев - на кого угодно. Собаку, ребенка, подчиненного. Пнуть сапогом, срезать мочку уха полотенцем - в казалось бы беспримерно светлой книге его любимого писателя начала двадцатого века приводился и такой "славный" эпизод с половым и хозяином, отхлестать до черных кровавых следов, убить, наконец; что угодно - лишь бы потешить изголодавшуюся до тьмы ... Суть. Душой он не мог назвать то жуткое, что творилось в палачах.

Мальчишки-одноклассники играли в рыцарей на деревянных мечах. Эгль методично сбивал собственные костяшки пальцев о стены - сначала, о настоящие боксерские груши потом. Он ненавидел боль. Презирал ее. Брезговал. Но он должен был уметь защищаться и защищать. Чтобы никто и никогда не замарал его близких. Не облизал гадючьим, отвратительным и смертоносным языком.

Он был до слез благодарен Богу, в которого почти не верил, что сам был у своей первой женщины не первый. Кровь на простыне... Его бы вывернуло.

Он так и не смог за всю жизнь избавиться от этого мучения. Чужая боль и тоска наполняла город, как отравленная вода колодец, и Эгль, всего лишь хотевший пить, отзывающийся остро любым чувствам, захлебывался отравой. Та стояла поперек горла, не давая дышать полной грудью.

Со временем он привык и затупился, как тупится даже самое остро отточенное лезвие. Научился обходиться другой водой - дождевой, по чуть-чуть, из ладоней.

За несколько лет до встречи с девочкой он шел по Арбату темным осенним вечером, замотанный и усталый, и невидящим взглядом уперся в огромную вывеску - музей пыток и казней. Мимо него прошествовала только спустившаяся по ступенькам из этого музея элегантная молодая парочка - девушка в ладно скроенном пальто и ярко-бирюзовом шарфе выговаривала своему спутнику, смотревшему на нее полубезумными-полувлюбленными глазами: "то, что у них обозначено как двухвостая плеть это и вовсе тоуз! Шотландский тоуз, да-да! Грамотеи!"

Его замутило, мимо крыльца музея он буквально пронесся, но пытаясь отогреться в ресторанчике неподалеку, разглядывая густой темно-алый глинтвейн в большой стеклянной кружке, вдруг подумал: вино похоже на кровь. Оно ледянит и туманит летом, если ты весел, доволен и охота тебе куражиться . Но если ты путник, которому холодно и одиноко, и чувства заледенели в тебе давно- возможно, вино стоит нагреть, добавить туда пряностей и яблок, и апельсиновой цедры, и оно разгонит кровь, успокаивая, убаюкивая, утешая?

Утром, долго не решаясь, он всё же ввел в строке поиска "порка и секс", - и захлопнул крышку лаптопа только глубокой ночью, когда пошел на кухню делать примочку для красных сухих ошалелых глаз.

Через день он заказал ротанг и тот самый тоуз в онлайн -магазине, а еще через неделю пригласил к себе L.

Кровь бурлила в нем, почти закипая, но всё же не превращаясь в магму, огненным полотном ласкающим землю... Пока еще не.

...Выбежав на улицу, он остановился, в недоумении посмотрел на пустые руки - ничего не взял с собой для...того, чтобы срезать в общем. Розги он до этого не использовал, и знал только в теории - краснотал обязателен, рябина по-своему хороша, ива лучше всех, срезать нужно аккуратно, желательно садовыми ножницами или ножом. Некоторые садюги ветки даже отпаривают, хотя можно в ванне отмачивать. Все эти высшие знания, бдсм-ные веды звенели у него в ушах, а между тем вблизи дома никакого краснотала не наблюдалось. Попадать под статью о нарушении общественного порядка ему не хотелось, и надо было что-то придумать... За домом виднелись крупные кустарники черемухи - по весне цветы с них устилали округу. Он прокрался туда и, посматривая на окна, большей частью еще темные на первом и втором этажах, начал срезать перочинным ножиком, лежащим обычно в кармане джинсов, ветви. Ножик слушаться не хотел, и, разозлившись, Эгль их выломал.

Хруст... тишина. Только снег падал крупными хлопьями, оседая на лице и плечах - как пух с черемуховых цветов.

Руки у него вдруг сделались из горячих холодными, пока он поднимался по лестнице. Будет ли так, как он задумал - или нет? Поймет ли она его, его ли она вообще, угадал?

Он чувствовал себя двоечником перед надписью "казнить нельзя помиловать" - каждый поступок точно запятой завершал предложение, и, учитывая определенные обстоятельства, он даже не знал, чего ему хочется больше - казни, помилования, пустоты - остающейся после того как надпись стирают безжалостно, так и не добившись ответа.

Дверь бесшумно отворилась. Он постоял в холле, стряхивая с веток мокрые капли и прислушиваясь к тишине в комнате. Затем прошел в ванную комнату и включил воду, наполняя ванну горячей водой, предварительно положив на дно ветки.

Ему почудилось еще на пороге, что в комнате совершенно осязаемо повис звон елочных игрушек.

Девочка стояла, уткнувшись носом в угол, подняв сзади юбку и закрепив подол у пояса. Колготки и трусики были спущены до колен, а руки сложены за спиной - ладони обхватывали локти. Спина прямая, ступни в третьей позиции.

Звон раздавался все сильнее и сильнее.

Крещендо.

И - абсолютное пиано, порожденное его собственным голосом:

- Повернитесь ко мне лицом.

Медленно она повернулась. Лицо ее было спокойно и бесстрастно - дорого бы Эгль отдал за краску стыда на нем.

Он не знал, что добавить. Она стояла правильно, она вела себя настолько правильно, верно и точно, что доводила его до экстаза. У Эгля были пунктики - настройка часов, так, чтобы механизм стал отлаженным идеально, пунктуальность и аккуратность. Последняя - явно невротического характера.

Девочка была сейчас гладким листом дорогой фотобумаги.

Прозрачнейшим стеклом. Изящной точной деталью неизвестного, но прекрасного механизма.

Он замер и молча, невыносимо долго, хотя потом оказалось- меньше минуты, рассматривал ее, пока не заметил, что по щеке пробежала судорога, исказив ее будто трещина выточенный мрамор.

Его шаги были мягки, и нисколько не спешны ( хотелось бежать, хотелось успеть... Успех - это успеть... Он не дал себе волю). Сел на диван прямо перед девочкой, и рукой - вдруг ставшей властной и уверенной, притянул к себе, заставив сделать неловко семенящие шажочки.

-Ты хотела этого?- тихо спросил он, смотря снизу вверх ( не особенно, даже возвышаясь над ним, она оставалась маленькой)
Девочка взглянула ему в глаза и - опустила их.

- Тогда ты должна попросить.

- Я доверяю Вам, -голос ее был полузадушенный, точно она плакала и не могла остановиться. - я доверяю Вам не свое тело, но свои мечты, желания, пусть и мелкие, но страсти. Разве об этом просят?

- Девочка, - он сделал то, что давно хотел - уткнулся лбом в упругие холмики, обтянутые белой рубашкой, - ты не перепутала мой ник с чьим-то другим, часом? Я лишь рассказываю истории, не воплощая сказку в жизнь.

- Меня зовут не Ассоль, - ее руки дернулись, будто хотели лечь ему на голову, погладить, - но меня-то зовут не Ассоль!

Сердце под его ухом заколотилось. "Она же дает последний шанс поверить в чудо, - понял Эгль, - больше шанса не будет, ни у меня, ни у кого-то другого... Мои ритуалы выполнены, а ее?"

Крепко и нежно, не слушая - что-то она бормотала одними губами, он уложил ее поперек колен ( ноги скрестила сама, умница), положил левую руку на ее, по-прежнему не расцепленные, и шлепнул в две трети силы, дальше, чаще, - чтобы она на миг перестала дышать и задышала снова - сквозь зубы, со стонами, короткими, еще короче - крик.

"Будут синяки", -решил, разглядывая пунцовую поверхность, резко контрастирующую с молочной кожей бедер.
- Расцепи руки, - сказал резко. - Но оставь привилегию потереть твою попу мне, - договорились?

В ванне он выдохнул. Отражение в зеркале дробилось, не желая складываться в целую картинку. Умылся ледяной водой, взяв несколько самых толстых и крепких прутьев, вернулся в комнату.

Там не стал ее трогать - лишнее, потом, потом...

Никаких подушек поперек дивана, никакой расслабленности, никаких веревок .

- Поставь вон тот стул рядом со мной, так, теперь встань на цыпочки, перегнись через спинку и поставь ладони на сиденье. И еще. Я не хочу, чтобы стул сдвинулся хоть на миллиметр. Будь выдержана.

Свист. Удар. Прут с чавканьем вонзился в плоть, в самом нежном месте - где ягодицы переходят в бедра.

Свист. Удар. Вторая полоса легла выше - по верхней кромке ягодиц.

Эглю было интересно, сможет ли он повторить трюк английской воспитательной системы - "лесенку"- два первых удара образуют границы, а последующие следуют один за другим, ровно, не перекрещенные, точно ступеньки.

К пятому она залилась ревом и плачем, как ребенок. Стул так и не сдвинулся. Пальцы побелели, но ноги по-прежнему стояли ровно и напряженно.

На пятнадцатом она висела на спинке, и могла только тоненько скулить, без остановки и передышки.

Он опустил вторую по счету розгу и перешел на другую сторону.

...Ночь продолжалась - они лежали на диване, благо ширина позволяла, не раздеваясь. Только девочка совсем сняла колготки, при этом натянув обратно белье. Ладонь Эгля скользила по вздувшимся розовым полоскам, обрисовывала рельеф ...пересеченной местности. Угу. Девочка слегка шипела, когда его рука давила сильнее, и была похожа, шипя, на рассерженного котенка.

- Какое знание ты хотела получить? - она нахмурилась, не понимая, и Эгль добавил: - в твоей анкете написано, что тебе нужно только знание от Верхнего.

- Каждый человек - носитель частички истины. Частички, потому как его сознание обречено на предельность. Но общаясь с множеством людей и умея их слушать, можно повысить процент истины в своей собственной голове.

Эгля неприятно царапнуло слово "множество".

- Да? И что же ты узнала в процессе общения со мной?

- То, что умный и тонко чувствующий человек обречен большую часть жизни на одиночество. То, что закрываясь от боли, он закрывается от радости...Вы знаете основной христианский императив?

- Хм. Плодитесь и размножайтесь? так это я быстро...

- Эй! - она недовольно завозилась на краю, сбросив нахально лезущую под рубашку руку. - Не так. Очень простое послание - радуйтесь! Вы радуетесь, Эгль?

Он прислушался. Синяя муть за окном понемногу светлела, ветер так и не поднялся, падал снег, блестели при свете торшера девочкины смеющиеся глаза.

- Да, -сказал он, удивляясь тому, что чувствует. - я похож на монаха, который все же вовремя узрел вместо celebate - celebrate!

- Вот и хорошо, - она наклонилась к его губам, коснулась своими, - вот и хорошо. Значит, продлим радость еще немного...



Часть 2. Андерсон

Новость о том, что курс собирается в полном составе - последний год,хорошо бы перед защитой вспомнить короткие моменты беспечного счастья - Женька наговорила ей в личку так быстро-ликующе, а главное, вовремя, в момент известия о том, что другой университет ее принял, что Вера даже не подумала сопротивляться. - Я же отчислилась со второго! - Тебя все прекрасно помнят и ждут. - Все это кто? - Разумеется, А. тоже. Он после тебя никого из девушек не ...слушай, он только тебя на Вы звал! И, кстати, спрашивал, придешь ли.

Ну и как удержаться- если А., единственный из всех них, инфантильных детей, выпархивающих в университет из-под крыла мамочек, - знал, почему Вера не смогла учиться дальше, почему на самом деле уехала из России, за кого вышла замуж и что представляет из себя?

Она два дня собиралась на встречу, отметая нарочито-сексуальные платья и простяцкие джинсы. Он должен увидеть - и погибнуть, иначе бессмысленно. Один из знакомых Веры писал песни, про которые говорили - это лучшие из ненаписанных песен времен СССР. Вера пыталась стать лучшей собой - никогда не появлявшейся в реальности. Так что: короткая разлетающаяся юбка, рубашечка, туфли Мэри-Джейн - и пусть первый бросит камень, кто решит, что ей больше 18.

( - Я догадывалась, друг мой, - смеялась она в мессенджере за пару месяцев. Они переписывалась, не видясь прошедшие годы, - Давно ли? Какие девайсы у Вас любимые?
- Предпочитаю делать это руками,- ответил он ей сдержанно, - я не любитель расстояний, даже если это расстояние ременной петли)

Вращаясь между скучковавшимися знакомыми - некоторых обнять, некоторым улыбнуться - Вера продвигалась вдоль стены, не заходя на танцпол. Мелькнула Женька, обнимавшаяся с супругом - они только поженились, проскользнула незаметной тенью их бессменная отличница, но ни А., ни его глубого бархатного голоса не наблюдалось. Пока... Вот же затылок!

Вера прокралась к затылку, впихнула куда-то вбок бокал вина, поднялась на цыпочки, и, накрыв глаза А. ладонями, воскликнула: - Ага!
- Эге! - повернулся к ней обладатель затылка. И Вера с ужасом поняла, что это не А. и никогда А. не было.
Рука ее резко скользнула на его плечо, отдернулась и снесла неудачно стоявший на стойке полный бокал, расплескав его на рубашки - свою и молодого человека.

- Мда, - он критически оценивал ущерб,- слишком рано для мокрой вечеринки, не находите?
- Простите, простите,- забормотала Вера, безуспешно пытаясь промочить пятна салфетками, - я не хотела, совсем...Ох, позорище.
- Да нет, не позорище,- он улыбнулся, - послушайте, хотите я Вам одолжу толстовку? У Вас ткань просвечивает, это неудобно.

Она покраснела, опустив глаза, действительно просвечивает... Какая неудача. И этот еще улыбается. Вздохнула. Ну знакомиться так знакомиться. - Могу я узнать, как зовут поборника чести?

- Александр.
У Веры взметнулись брови.- Точно?
- Точно,- он уже смеялся,- я помню. А вот Вас зовут Шантрель.
- Что?- ослышалась?
- Шантрель ведь?

Смотрит открыто, прямо в глаза. Кто, откуда? Не может быть, не может... У Веры начинает кружиться голова. Что происходит, кто он?

- Простите, - улыбка смягчается, - не нужно было так сразу... Это вроде как соревнование от Яндекса. Мы с Вами однофамильцы, я увидел Вашу фамилию в списке приглашенных в чате, пробил фотографию из профиля соцсети и сразу наткнулся на анкету на пиплах.
- Вы тематик?- Вера взяла себя в руки, они еще подрагивают, но если убрать их за спину, в замок, то он ничего не заметит.

Он совсем еще юный,- думает с удивлением, наверное, пришел после 50 оттенков, девушка настояла, попробовал - и втянулся. Свитч, скорее всего. Причем с уклоном вниз. А жаль, с такими глазами...

- Да, можно и так сказать. Я знаю, что мне нравится, знаю, как. Не люблю ярлыки, правда.

Салфетки на этой стороне стойки закончились, Веру продолжает потряхивать от озноба, несмотря на толстовку. Он протягивает руки, одергивая на ней ткань, доходящую до середины бедер, спрашивая взглядом- можно? И она кивает - не вынося до того чужих прикосновений от чужих людей.

- Знаете, я бы продолжил о "нравится", но лучше, наверное, не здесь - неудобно. Хотите, потанцуем?
Умеете сальсу?
- Нет, - она без нервозности опирается на его руку, двигаясь ближе к середине зала, звучит как по заказу что-то дикарское, латино- американское, вдохнешь - и живешь едва,- только танго, там другой ритм... Ой!- и мягко падает в поддержку.
- Почти,почти. Я Вас научу, это очень простой ритм. Раз, два, три, точка. Раз, два, три, точка...

- Так кто Вы?Нижний, наверное?- они медленно идут к метро, три часа разговоров без остановки, и, кажется, могли бы проговорить вечность.
Он удивленно смотрит: - Ах, Шантрель... Мой ник Mr. Anderson.
- Как Нео?
- Да, люблю Матрицу. Вас проводить домой?
- Нет-нет,- она беспомощно вспоминает, что собиралась заехать к друзьям-коллегам, надо домучить статью. - Спасибо Вам, - стаскивает, чуть не забыв, толстовку.

И неожиданно, поднявшись на цыпочки, касается его щеки - самого краешка чуть дрогнувших губ. Как клеймо ставит. Обжигающе-ознобно.

Позднее Вера долго пыталась понять, на каком моменте лжи друг другу они прогорели. Одно было точно - о своем прошлом она лично не врала ни секунды. Как неожиданно легко было признаваться в слабостях, поражениях и ошибках! Да, у меня до тебя было семь Верхних. Да, я до сих пор официально замужем. Да, я только сейчас начинаю восстанавливать пробелы в образовании. Да, у меня нет официальной работы. Да, я мало социализирована.
Да. Да. Да.
Еще.

Как больно потом ей отозвалась ее честность - наизлет, наотмашь, он пересказывал ей ее же жизнь в другом свете, бюргерских, ванильных, обыденных правил и распорядков, ничего не придумывая, просто показывая, что плюсы у одних - минусы у других, и нет места в добропорядочных семьях таким как она - предпочитающим свободу

Но первым их летом, пытаясь сосредоточиться на работе, пока она мелькала вокруг него в пеньюарчике, варя какао, он сказал ей задумчиво: не бойся, самолетик.
- Самолетик!
- Ты летаешь,вжжж- он изобразил гудение - а потом садишься на полосу, неизменно возвращаясь домой, в аэропорт. И я - твоя взлетно-посадочная полоса...

- Совсем сбрендила?- поинтересовался друг, когда Вера с затуманенными глазами, во время очередной рабочей встречи, поделилась удачной метафорой.
- Ну-ка, давай, расстрой мои иллюзии, философ,- с насмешкой ответила ему.
- Он человек -надстройка, а ты дурочка. У него есть базис - мироощущение, опять же выстроенный не им самим - но традициями, семейными, серьезным воспитанием и собственной волей, он знает как надо и как не надо, общение с людьми доставляет ему некоторый дискомфорт, если он заранее не выстроил алгоритм взаимодействия. Нашарив твое слабое место - романтичность, граничащую с сентиментальностью, он будет прицельно бить по нему, пока ты внутренне (это главное! Для себя самой) не признаешь его исключительное преимущества перед остальными мужчинами, не сделаешь его единственным и не упадешь на колени.
- Допустим, на колени я уже упала,- рассеянно ответила Вера, думая : да, конечно, декламировать стихи будущему филологу, в день сдачи ей экзамена по литературе... Жесткий прием.
- Секс, значит, был.
- Да, и... Он, правда, единственный.
- Дура,- вздохнул друг,- попомни мои слова, как упадешь перед ним в последний раз. Он же насквозь искусственный. Где? Нету.
- Так на свадьбу придешь?
- А ее не будет.- он спокойно наблюдал, как Вера заливается хохотом,- не будет. Ты можешь купить платье, собрать букеты, можешь даже идти с ним под ручку... Но у самого стола регистрации он повернется и уйдет, понимая: еще одного твоего отлета он не выдержит. Превентивная мера - закрыть аэропорт на ремонт, который, как все временное, постоянен.

---

- Встань.

Закатные лучи солнца делали из белой спальни сказочный диснеевский уголок. Вера, смотря в высокое окно мансарды - уютный отель, на тихой неожиданно улице шумного города ("Да-да... Я бы хотела жить с Вами... Где вечные сумерки и вечные колокола"), впервые за 4 года практики не знала, что делать. Слушала шум воды - долго, тщательно он мыл руки - то поднимала, то вновь опускала подол. И впервые же стеснялась своего тела перед Верхним - с ужасом думая: не перенесу, если ты уйдешь. Вот твоего ухода не перенесу. Ты заслуживаешь лучшего, но я к тебе тянусь как ребенок к витрине кондитерской. У всякого ребенка ( во мне) до конца теплится надежда - а вдруг именно сегодня у родителей будет хорошее настроение, и - разрешат?

Вера ждала, опустив голову, прижав руки к груди отчаянным жестом детской защиты. И когда он подошел к ней, неожиданно для себя, в первый раз в жизни,без приказа и пожелания, опустилась перед ним на колени, как подломилась, не думая, правильно, нет. Вообще не думая, едва сдерживая слезы облегчения.

- Встань, - он поднял ее за локти, Вера уткнулась на мгновение лицом в грудь, чувствуя его запах и не понимая, почему этот запах такой знакомый, хотя раньше никто не пах как он? - подхватил под коленки, и, сев сам, усадил как маленькую. - Тшш, все хорошо... Тихо-тихо, принцесса. Тихо, моя девочка.
- Мне будет больно?- за неделю до первой сессии они вместе написали рассказ: и там была боль, страх, грань, контроль на грани.
- Немного.

Он как в танце потянул ее за руку, и она сама легла поперек его колен, закрыв лицо ладонями, не смея препятствовать. Задрал юбку, спустил трусики.

- Пиздец мне, - думала она минут через десять, лежа уже на кровати и смотря жалким, зачарованным кроликом, на змею ремня, который он спокойно вынимал из петель. Кролик-то, кролик, но мозги ее не отключались, мозги быстро, судорожно делали рассчеты, по всем расчетам выходило, что Веру ждет пиздец - в том смысле, что все. Кончилися танцы.
Защита рухнула. Лед тронулся. Крепостная стена пробита - и она снова любит, ничего не может с этим поделать.

Да и,...И ладно.

Было больно - впрямь немного, снаружи. Болела кожа. Болела шея - он мастерски душил ее, не до обморока, но момента, когда повисала куклой.

Внутри болело сильно, незнакомо-зло. Дымились бойницы, бегали орущие мысли. Полыхал огонь. Ров вокруг замка был полон сломанных орудий, снарядов, кипящей смолы. В город входили победители. Победитель.

- Как мне больно...- она прижимала его руку к груди, чтобы сам нашаривал через слой эпителия сердце, и удерживал, не позволяя выскочить.
Он улыбался, целовал ее грудь в такт ударам сердечной мышцы, и не останавливался, не мог...

Вера пошла в ванную, смотрела в зеркало, видела там - ну да, это вам не шестнадцать, она не маленькая, какое еще тело может быть у склонной к полноте женщины, и в шестнадцать-то не являвшейся моделью?
- Не смотри,- сказала она зеркалу, отвернувшись. Тщательно закуталась в простыню, вернулась к нему.

Он опирался на руку, смотрел на дверь- жадно, и стоило ей выйти, сказал:

- Ты Афродита.
- ?
- В белой простыне как в пене. Моя-моя-моя...

Вера лежала головой. на его плече, внутри нее рождались слова - бесконтрольно прорывались сквозь губы, ничего не могла поделать:
- Это всегда был ты. Каждую секунду, каждое мгновение, в каждом мужчине - это всегда был ты.
- Моя филологическая дева, - смеялся, - можно, я буду всегда?

---

" Одиночество,- пишет Вера в своем дневнике через сутки,- Одиночество тем хорошо, что ты идешь, не сбавляя темпа. Но когда опираешься на чьи-то руки, а они разжимаются и ты падаешь - перед тем как продолжить идти, надо подняться. Хватит ли мне сил подняться на этот, восьмой, раз?"

Предложение он ей сделает кольцом из знаков бесконечностей-восьмерок.

Голод - когда тебя выворачивают наружей, снимают кожу, оголяют сердце.
Ты сползаешь по стене, и костяшки об эту стену разбиты.
И тебя трясет - тут экзорцист, конечно, нужен, нафиг верхний.
Только ты прекрасно еще уголком сознания понимаешь: нет-нет, ты-то хорошая, а это все - голод.

Ты вообще хорошая. Ты не достаешь почем зря людей, вымаливая у них сессию. Не шантажируешь, не истеришь, не превращаешься в наркошу последнюю. Ты спокойный доброжелательный человек. Ну а то, что в зеркале Чума белая как смерть и с красными пятнами по лицу и шее - так оно отражение ночных кошмаров, снов, обернутых в фантики страшных сказок.

Но ты не просто чума. Ты - больной и лекарь. Сам себе вскрывающий раны, снимающий струпья, вычищающий сладкую гниль мыслей.

И препарации по живому, когда пытаешься разобраться в себе, в нем, в накрывшем мозг мареве - вот они-то самое болезненное.

---

...да ничего ты на самом деле не чувствуешь: ни желания ощутить "безграничную" власть, ни отыграться за сабмиссивное взросление, ни любопытство; правда, рот слюнкой наполняется, и хочется еще раз - тросточкой да с оттягом, по приподнятой заднице, с темно-розовыми вспухшими полосками, чтобы любой смешок, любое ее "угу" - ну не терпишь междометия, да с претензией на бархатцу в голосе - перешел в визги. В слезы. В "не-буду-не-буду-не-буду".

Потом воском, лезвием, льдом...Глотая каждый ее прерывистый вздох, вскрик, дрожь - от начала до конца судороги. Идя след-в-след по линии ее кардиограммы.

И стоять после усталым вымотанным пельменем, наскоро слепленным из человека, на кухне, откинувшись на стену, пока она чаевничает.

Ничего от нее не хотя - ни фф, ни куни, ни робких ласк, ни бытовых - увольте, твой дом - твое дело.

Думая о том, что где-то твой повелитель с улыбкой читает твои краткие заметки - было то-то и то-то, отреагировала она так-то...

- Хочу Вас. Трясет - так хочу.
- А она-то что?
- Ну что... Если бы Вы ее отминетили жестко, мне было бы приятнее, чем ласки от нее же.
-О, принцесса...

Нифига ты не би, короче. Одно дело - пороть, измываться, полапать слегка и курить лениво в окно, пока она ублажает твоего мужчину, другое - секс.

И поэтому ты не можешь её понять, когда уже после, изогнувшись резко, пресловутый скачок кардиограммы, она прижимается к твоим коленкам, трётся о них лицом, робко глядит снизу вверх.

- Можно я так полежу?
- Ну, лежи.

Неудобно, спина затекает, ноги затекают. Ну, лежи.
Трогаешь неумело ее волосы - как странно, мягкие локоны вместо жёсткого ёжика, пальцами дотрогиваешься до подбородка - мурлычет, и отклоняешься от попытки поцелуя.

- В этом доме тебе будет исключительно больно, моя хорошая.

- Знаешь самый главный признак смерти?

Небо в закатный летний час над Москвой висело пурпурным пологом. С балкончика виднелись купола храма Христа Спасителя, улицы наполнялись тем особенным черемухово-индустриальным теплом - свежая зелень вперемешку с выхлопными газами - что бывает только в самом начале лета, ещё не изнурившего город и его жителей.
- Смерти отношений?
Они курили городу в лицо. Он не мог осилить ее captain black и потому, легко,по-хобичьи весело, наслаждался дамскими ментоловыми.
- Да. Так вот, как только тебе становится все равно, как только ты перестаешь ревновать, знай – страсть ушла.

- Философ, скажи мне, - Вера тянулась кошаком через перила, дразнила мелькающими бедрами в разрезе рубашки, - скажи, ни ты не ревнуешь свою женщину, ни она тебя. Так что, получается, ваша страсть иссякла? Я беспокоюсь о вас обоих.
- Поэтому я и вижусь с тобой, а не с …теми, кто не беспокоится. Мы тебя любим как человека – и я,и она. Иди сюда.

Вера пошла, куда звали. Но спустя время, стоя за его спиной, пока работал, запуская руки в густую темную шевелюру, почти плакала, видя седые пряди – вжималась лицом в пепел времени.
- Бедный мальчик, бедный мой мальчик…
Перехватил ее ладони, сжал в своих.
- Никаких мальчиков, поняла? Не смей жалеть, не нужно. Нужно – верить.
Постояла, задумчиво массируя его плечи.
- Почему?
Он понял, о чем она на самом деле. И ответил вопросом на вопрос: - Ну ты же не смогла бы?
- Бы …ах, философ…

---

- В одном из пабов Соединенного королевства существовала традиция...
Вечно новые и старые места переплетаются в сознании, и в этом скручивающемся клубке змей времени так сложно выцепить нужную мысль.

Маленький бар в одном из арбатских переулков напоминает мне одновременно и турецкую кофейню в Лос-Анджелесе, заполоненную сладковатым дурманом косяков, и чинный в дневное время паб с края Трафальгарской площади, где по четвергам в конце 2000-х собирались садомазохисты, и почему-то - шумной толкотней и исключительно молодыми голосами клуб для иностранных студентов в колледже Канады. Места и люди наслаиваются друг на друга – я путаюсь в них, и, проваливаясь в воспоминания, не всегда соображаю, что и кому говорю. Человеку, сидящему передо мной, мне ужасно хочется сказать, как ему идут очки и запах нагармота. Я жадно втягиваю ноздрями этот аромат, он движется внутрь тела и застревает где-то в легких – полым теплым шариком.

Лицемерие и трусость. Главные пороки насквозь порочного русского тематического сообщества. Лицемерие перед остальными, трусость – перед самим собой. У нас любят прикрывать неземными чувствами обычную животную похоть, а эндорфиновую зависимость – зависимостью от человека. Слушая излияния нижних девочек, я отделяю зерна от плевел заправской Золушкой, но, оказавшись в ситуации, где надо признаться самой себе в своих желаниях, чувствую себя – напротив – Алисой, выпившей злосчастный пузырек. Зерна - огромные валуны, закатывающие меня в бетон.

Да, стало быть, трусость. Вы знаете, что это такое? Нет, не путайте со страхом. Страх – это бег по раскаленной равнине от настигающего тебя хищника, страх – нечто животное. Трусость – целиком и полностью человеческое. Трусость – сказать, страх – сделать.

Я боюсь только себя. Хищники давно остались далеко позади.

- И если бы я была свободна, и ты был свободен, я не стала бы заморачиваться. Ну как: вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять? Но эта несвобода – она словно розовые пушистые наручники, понимаешь? Ключ вот он, но иллюзия заточения никуда не девается.

Мне нравится писать сценарии вероятностного будущего. Когда ты рисуешь на листе бумаги схему, я думаю о том, как эти же пальцы обхватывают мои запястья – оба – и заводят руки над головой. Излюбленная поза всех эстетствующих режиссеров эро- фильмов. Героиня – спиной к стене, герой перед, его колено между ее ног, ее руки заведены наверх – его одной рукой, второй непременно коснуться подбородка.

Стоп, снято. Запрещаю думать себе дальше. Дальше – взгляд. Взгляд – основа отношений, отношений никаких быть не может.

Закрой мои глаза, пожалуйста. Накрой их ладонью, теплая темнота – она, как и запах, приникает в легкие. И я рвусь навстречу, это должно было быть много раньше, но этого не случилось, потому что никогда и ничего не происходит, как оно должно.

Каждый новый Верхний – глава или две в бесконечном романе. А ты отдельная одноактная пьеса.

Эгль, друг, эту пьесу я назову Питер.

Ты - Питер зимой, в самом начале января, снега мало, часто идет дождь, он колет лицо, все мокрое, холодное, и асфальт норовит выскользнуть из-под ног. Я не знаю еще дороги вперед, я не знаю тебя, мы в темноте – помнишь? – я шарю в этой темноте, натыкаюсь руками и начинаю узнавать, познавать, обладать...

Пощечина. Больше чем доверие, - подарок. Вторая. Третья. Тебе кажется, что горят ладони, и кончики пальцев покалывает, а на самом деле горит только мое лицо. Голова кружится, от ударов, от счастья – это счастье насытившегося – перед глазами багровые пятна, где-то сбоку, слева, где, ликующе, победно бьется сердце, и по всему телу расходится сила – волны бьются у самого берега тяжело и неритмично, паводок, наводнение...Мучительно, буйно, сладостно...Дорога выскальзывает, а серый бездушный камень превращается в желтый от солнца песок. Я не скрываю слез.

Жесткие ладони запрокидывают лицо и вытирают слезы, жесткие губы вытягивают стон за стоном – так лекарь вытягивает яд из раны, и я изгибаюсь, прижимаюсь, врастаю. Я - на час или два – становлюсь собой, врастаю в кого? Не знаю, но без него вот этого-то важного «собой» не было. И не было бы ни пьесы, ни жизни.

Надо сказать. Я слишком долго молчала.

- Ты - Питер. В январе. Дорога, и так холодно, так темно…

- Тшш...

-Прямая дорога, но скользкая.

-Ти-хо.

- Мне надо до...

Собрал волосы в хвост, резко потянул вниз, - первый знак, главный знак, и поняла.

...рванулась навстречу, забыв, замолчав, ударилась о его грудь своей, и лицом – мокрыми от слез губами, сама вся мокрая и холодная – русалкой, рыбой, но внутри – влажный, древний, раскаленный жар. Лилит была рыжей, Лилит была жаркой. Легко вошел внутрь.

...исследователи в сексе, самые яростные сторонники познания нового, хотят на самом деле только одного – добраться до сути вещей. Суть – хаос, алый кровавый мир, он рождается между сплетенными телами и возвращает их к началу начал. Момент соприкосновения головки члена с слегка губчатой, упругой полостью влагалища – вспышка, так возникает вселенная.

Трусость – самый тяжкий из человеческих пороков. Хищник приближается, водит носом, ворчит и уходит вперед.

Я стою посреди желтого песка, без виднеющейся дороги, а может быть, это просто закрыты глаза?

- И ты знаешь…такая смешная традиция…

Пятна людей, света, воздуха, врывающегося из-за портьеры.

Сценарий капает чернилами на бумагу, я думаю о том, как, едва коснувшись, снять твои очки – у меня, видишь ли, фетиш на мужчин в них.

Ты дорисовываешь схему, мы встаем, бредем потом вперед к метро, надо сказать, я слишком долго молчала.

- Если бы я была свободна, если бы ты был свободен...

- Ти-хо. Тихо.

Питер, Питер, ты много знаешь, ты много видел, и все, что я хочу сказать тебе, это просто слова.

Скользкая, темная дорога, когда я падаю, ты-он – слишком много наложилось друг на друга людей и событий, - подхватывает меня за руку. Жадно втягиваю ноздрями аромат, тот движется внутрь тела и застревает где-то в легких – полым теплым шариком.
Рассыпаясь на миллионы маленьких алых хаосов.

---

Спустя годы Вере будут говорить: как Вы не боитесь его жены?
- Зачем бояться?- отвечала она удивлённо.
- Ее ревности, - собеседники пожимали плечами.
Вера отводила взгляд, улыбалась смущенной улыбкой человека не от мира сего, и собеседники бензиновыми тенями растворялись в дали улиц.

Бы, философ. Если бы я была декабристкой. Ах, Эгль. Если бы умела любить как она! Ничему не завидую, как ее умению любить, - думала Вера, входя в их, его и не-ее, дом, сбрасывая на пороге предметы одежды.
Он целовал ее как сестру, любовался как игрушкой, пока она в одном белье меланхолично качалась в кресле цвета венозной крови. Смеясь, читали Гомера по -древнегречески – дореволюционный учебник. Занимались любовью как старики – медленно, не отвлекаясь на внешний мир, каждый миг готовясь умереть.

Он высокий, плотный, и когда они пили вместе, всегда переходили на пение дуэтом; она свою мелодию допевала чуть дольше – на полтакта, подвижным контрапунктом.