Hiaro. Самоконтроль и другие
Добавлено: Сб янв 08, 2022 7:02 pm
M/F
Hiaro
HARZABLOG
Самоконтроль и другие
— Ааа! — взвиваюсь, но путы держат надежно, позволяя лишь едва приподнять корпус, да и это великое благо… Паника в преддверии следующего удара, хоть на несколько мгновений отдалить его… Поэтому, не отдышавшись, глотая воздух, выталкиваю из себя: — За что-о?
Мне и правда хотелось бы знать, но это где-то там, на периферии, сейчас — несколько секунд, мне надо выгадать несколько секунд, иначе со следующим ударом я сорвусь в вовсе неконтролируемое падение… А я не хочу.
Не хочу сегодня терять себя и погружаться в пучину боли с головой. Хочу хоть тростинку — но чтобы дышать с поверхности. Этим я на самом деле только усложняю себе жизнь, но мне так надо. Расслабиться и накричаться, нареветься до детских прерывистых всхлипов — заманчиво, ужасно заманчиво, ужасно — и заманчиво. Но не сейчас.
За что. И вовсе никто мне не обязан отвечать. Напротив, мой вопрос может спровоцировать низвергающую серию тяжелых, хлестких, невыносимых ударов, или безжалостную подачу по самой уязвимой зоне, или…
Но, сжавшись в тщетной попытке как-то удержаться на краю — под тем, что вот-вот обрушится на меня, я вдруг понимаю, что пауза выиграна. И, мгновенно растекаясь в блаженном облегчении, вдруг получаю очередь по нарастающей, выносящую всякий самоконтроль, будто взрыв — межкомнатную дверь. Она, дверь, то ли срывается с петель, бешено крутясь, то ли разлетается в щепы…
И меня сквозь дверной проем затапливает бушующее пламя. Мое тело живет своей жизнью, рвется неистово, а я — где я во всем этом? Что такое вообще я?
Тишина, в ушах отзвуки криков, горло саднит. Меня трясет — колотит крупно и неудержимо, тело отдельно, рыдания отдельно, но мостик уже перекинут, я снова здесь и снова могу дышать через соломинку, и дышу, дышу ненасытно, наращивая обороты самоконтроля, пока есть такая возможность…
— За твою самонадеянность.
Что? О чем это?
— Поняла меня? Или не соображаешь еще?
— П-поняла, — на всякий случай отвечаю я поспешно, потому что соображалку мне могут и подстегнуть, а это немыслимо сейчас, но на самом деле пытаюсь сложить осколки и обрывки в нечто осмысленное, и потихоньку — поскольку мне позволяют дышать и дальше — потихоньку восстанавливаю картину. Это ответ на мое «За что», по видимому. И ответ — за самонадеянность. Тааак…. А вот с этого места поподробнее. Бы… Но страшно сделать хоть что-нибудь, шевельнуться или сказать, чтобы не спровоцировать продолжение. Я больше не могу. Не надо. Правда, больше — не надо…
— Пояснить?
Вздрагиваю. Господи, какой тонкий слой самоконтроля. Мыльная пленка! Дунь — и брызги!
Но надо ответить, нельзя сейчас промолчать, а знать бы, словами ли пояснят или — добавят для ясности? Для прояснения…
В самой смиренной позе из доступных — руки вытянуты и связаны, но есть небольшой задел, поэтому опираюсь на предплечья, голова опущена, шея, плечи, спина — беззащитно открыты — хрипло, но внятно (нельзя невнятно!) отвечаю: — Да, пожалуйста…
И непроизвольно сжимаюсь в ожидании «пояснения»… Но — звучат слова.
Я пытаюсь сосредоточиться на смысле, а не кайфовать от самого факта их звучания вместо продолжения порки. Удается урывками.
— … тотальный самоконтроль… постоянная самокритика… вечное недовольство собой… идеализировать…
Что-что? Растерянность, протест, обида… Обида-то откуда? Потому что я же стараюсь, а выходит, что это мне и вменяют!
— Ты услышала меня?
— …. угу… — зыкрываюсь. Утыкаюсь в руки. Какая-то безнадега. Замкнутый круг. Идите все к черту. Я столько сил на это трачу, и вот теперь такая предъява! Нифига себе! Слезы горячие и едкие, какие-то маслянисто-объемные, будто капли ртути или словно живые…
Меня трогают за плечо. Очень бережно. Но твердо. Так хочется дернуться, стряхнуть руку. И так пронзительно сладко от этого прикосновения! Сладко, горько, жалко себя — такую нелепую с этими, оказывается, тщетными и никому не нужными попытками — и жалко весь мир, где люди загнаны в какие-то рамки, сами себя держат в железных тисках и позволяют действительности сжимать их все жестче, да еще бравирует своими «достижениями» — глядите, с чем я справился… А зачем ты туда полез, в эту петлю? Висишь теперь там гордо, делаешь вид, что не душит…
— Ну тихо, тихо…
Сколько ж я сегодня наревела-то… Наверное, как Алиса, на целый потоп… Шмыгаю, прерывисто вдыхаю. Все. Концерт окончен, антракт. Я снова готова… контролировать? Себя? Ну да, а как же без этого?
И забыв про то, как выглядит сейчас мое зареванное лицо, я, как могу, приподымаюсь и поворачиваюсь туда, откуда на меня сегодня низвергаются кары телесные и словесные.
— Как же без?.. Самоконтроля, самокритики, стремления к идеалу, ну и недовольства, когда все проваливаю на пустом месте?.. — тут голос задрожал, и я сделала титаническое усилие (спасибо самоконтролю!), чтобы не разреветься снова.
— Доза. Доза важна. Ты заколачиваешь себя по пояс в землю, сверху тщательно и методично присыпаешь пеплом, а потом еще все это запираешь на амбарный замок, а ключ….
Глаза моего собеседника опасно поблескивают, той самой сдерживаемой яростью, которую я так боюсь, так жажду и так люблю. Он прикрывает глаза веками, пережидает секунду (контроль, контроль!) — и продолжает.
— А ключ ты, радость моя, пытаешься робко вручить мне, но твоя самокритика тут же вступает, что, мол, не заслужила, не перекладывай ответственность, давай сама… И тогда ты вешаешь его на связку — огроооомную, неподъемную уже связищу! И таскаешь все это за собой, гремя и бренча, и дополнительно казнишь себя за это бренчание тоже.
Я ошеломленно молчу. Нарисованная картина так и стоит перед глазами, и я даже ощущаю тяжесть этой связки и слышу звон. Кольцо в руке, на которое нанизаны эти ключи, щербатое и нагретое, и каждая щербинка знакома… Черт…
— Да-да. Я вижу, ты начинаешь понимать.
Я медленно киваю, не отводя взгляда. Глаза наполняются какими-то другими слезами… Слезами новой вины…-
— О боги… — ты, конечно же, тут же читаешь ее. Новую вину в моих утекающих глазах. И ломаешь хлыст пополам, и садишься рядом на краешек кровати, совершенно недостаточный для этого… Я сперва замираю (мимолетное сожаление о сломанном хлысте и снова искра — из-за меня), затем осознаю все это и пытаюсь подвинуться. Виновато. Потому что да, ты, конечно, совершенно прав.
Но это часть меня. Меня другой и не существовало никогда, должно быть. Я не помню себя другой. В каком-нибудь неосознанном детстве? Не знаю. Я всегда воспринимала мир и себя в нем именно так. Что же теперь…
Ты не даешь мне предаться переживанию по этому поводу. Обнимаешь за плечи, стискиваешь их своими сильными пальцами и кладешь голову мне между лопаток. Целуешь. Молчишь… Дышишь. Ветерок твоего дыхания щекотит мне спину. Я запомню это ощущение. До конца своих дней буду помнить. Или не буду. Но сейчас мне кажется — да.
Hiaro
HARZABLOG
Самоконтроль и другие
— Ааа! — взвиваюсь, но путы держат надежно, позволяя лишь едва приподнять корпус, да и это великое благо… Паника в преддверии следующего удара, хоть на несколько мгновений отдалить его… Поэтому, не отдышавшись, глотая воздух, выталкиваю из себя: — За что-о?
Мне и правда хотелось бы знать, но это где-то там, на периферии, сейчас — несколько секунд, мне надо выгадать несколько секунд, иначе со следующим ударом я сорвусь в вовсе неконтролируемое падение… А я не хочу.
Не хочу сегодня терять себя и погружаться в пучину боли с головой. Хочу хоть тростинку — но чтобы дышать с поверхности. Этим я на самом деле только усложняю себе жизнь, но мне так надо. Расслабиться и накричаться, нареветься до детских прерывистых всхлипов — заманчиво, ужасно заманчиво, ужасно — и заманчиво. Но не сейчас.
За что. И вовсе никто мне не обязан отвечать. Напротив, мой вопрос может спровоцировать низвергающую серию тяжелых, хлестких, невыносимых ударов, или безжалостную подачу по самой уязвимой зоне, или…
Но, сжавшись в тщетной попытке как-то удержаться на краю — под тем, что вот-вот обрушится на меня, я вдруг понимаю, что пауза выиграна. И, мгновенно растекаясь в блаженном облегчении, вдруг получаю очередь по нарастающей, выносящую всякий самоконтроль, будто взрыв — межкомнатную дверь. Она, дверь, то ли срывается с петель, бешено крутясь, то ли разлетается в щепы…
И меня сквозь дверной проем затапливает бушующее пламя. Мое тело живет своей жизнью, рвется неистово, а я — где я во всем этом? Что такое вообще я?
Тишина, в ушах отзвуки криков, горло саднит. Меня трясет — колотит крупно и неудержимо, тело отдельно, рыдания отдельно, но мостик уже перекинут, я снова здесь и снова могу дышать через соломинку, и дышу, дышу ненасытно, наращивая обороты самоконтроля, пока есть такая возможность…
— За твою самонадеянность.
Что? О чем это?
— Поняла меня? Или не соображаешь еще?
— П-поняла, — на всякий случай отвечаю я поспешно, потому что соображалку мне могут и подстегнуть, а это немыслимо сейчас, но на самом деле пытаюсь сложить осколки и обрывки в нечто осмысленное, и потихоньку — поскольку мне позволяют дышать и дальше — потихоньку восстанавливаю картину. Это ответ на мое «За что», по видимому. И ответ — за самонадеянность. Тааак…. А вот с этого места поподробнее. Бы… Но страшно сделать хоть что-нибудь, шевельнуться или сказать, чтобы не спровоцировать продолжение. Я больше не могу. Не надо. Правда, больше — не надо…
— Пояснить?
Вздрагиваю. Господи, какой тонкий слой самоконтроля. Мыльная пленка! Дунь — и брызги!
Но надо ответить, нельзя сейчас промолчать, а знать бы, словами ли пояснят или — добавят для ясности? Для прояснения…
В самой смиренной позе из доступных — руки вытянуты и связаны, но есть небольшой задел, поэтому опираюсь на предплечья, голова опущена, шея, плечи, спина — беззащитно открыты — хрипло, но внятно (нельзя невнятно!) отвечаю: — Да, пожалуйста…
И непроизвольно сжимаюсь в ожидании «пояснения»… Но — звучат слова.
Я пытаюсь сосредоточиться на смысле, а не кайфовать от самого факта их звучания вместо продолжения порки. Удается урывками.
— … тотальный самоконтроль… постоянная самокритика… вечное недовольство собой… идеализировать…
Что-что? Растерянность, протест, обида… Обида-то откуда? Потому что я же стараюсь, а выходит, что это мне и вменяют!
— Ты услышала меня?
— …. угу… — зыкрываюсь. Утыкаюсь в руки. Какая-то безнадега. Замкнутый круг. Идите все к черту. Я столько сил на это трачу, и вот теперь такая предъява! Нифига себе! Слезы горячие и едкие, какие-то маслянисто-объемные, будто капли ртути или словно живые…
Меня трогают за плечо. Очень бережно. Но твердо. Так хочется дернуться, стряхнуть руку. И так пронзительно сладко от этого прикосновения! Сладко, горько, жалко себя — такую нелепую с этими, оказывается, тщетными и никому не нужными попытками — и жалко весь мир, где люди загнаны в какие-то рамки, сами себя держат в железных тисках и позволяют действительности сжимать их все жестче, да еще бравирует своими «достижениями» — глядите, с чем я справился… А зачем ты туда полез, в эту петлю? Висишь теперь там гордо, делаешь вид, что не душит…
— Ну тихо, тихо…
Сколько ж я сегодня наревела-то… Наверное, как Алиса, на целый потоп… Шмыгаю, прерывисто вдыхаю. Все. Концерт окончен, антракт. Я снова готова… контролировать? Себя? Ну да, а как же без этого?
И забыв про то, как выглядит сейчас мое зареванное лицо, я, как могу, приподымаюсь и поворачиваюсь туда, откуда на меня сегодня низвергаются кары телесные и словесные.
— Как же без?.. Самоконтроля, самокритики, стремления к идеалу, ну и недовольства, когда все проваливаю на пустом месте?.. — тут голос задрожал, и я сделала титаническое усилие (спасибо самоконтролю!), чтобы не разреветься снова.
— Доза. Доза важна. Ты заколачиваешь себя по пояс в землю, сверху тщательно и методично присыпаешь пеплом, а потом еще все это запираешь на амбарный замок, а ключ….
Глаза моего собеседника опасно поблескивают, той самой сдерживаемой яростью, которую я так боюсь, так жажду и так люблю. Он прикрывает глаза веками, пережидает секунду (контроль, контроль!) — и продолжает.
— А ключ ты, радость моя, пытаешься робко вручить мне, но твоя самокритика тут же вступает, что, мол, не заслужила, не перекладывай ответственность, давай сама… И тогда ты вешаешь его на связку — огроооомную, неподъемную уже связищу! И таскаешь все это за собой, гремя и бренча, и дополнительно казнишь себя за это бренчание тоже.
Я ошеломленно молчу. Нарисованная картина так и стоит перед глазами, и я даже ощущаю тяжесть этой связки и слышу звон. Кольцо в руке, на которое нанизаны эти ключи, щербатое и нагретое, и каждая щербинка знакома… Черт…
— Да-да. Я вижу, ты начинаешь понимать.
Я медленно киваю, не отводя взгляда. Глаза наполняются какими-то другими слезами… Слезами новой вины…-
— О боги… — ты, конечно же, тут же читаешь ее. Новую вину в моих утекающих глазах. И ломаешь хлыст пополам, и садишься рядом на краешек кровати, совершенно недостаточный для этого… Я сперва замираю (мимолетное сожаление о сломанном хлысте и снова искра — из-за меня), затем осознаю все это и пытаюсь подвинуться. Виновато. Потому что да, ты, конечно, совершенно прав.
Но это часть меня. Меня другой и не существовало никогда, должно быть. Я не помню себя другой. В каком-нибудь неосознанном детстве? Не знаю. Я всегда воспринимала мир и себя в нем именно так. Что же теперь…
Ты не даешь мне предаться переживанию по этому поводу. Обнимаешь за плечи, стискиваешь их своими сильными пальцами и кладешь голову мне между лопаток. Целуешь. Молчишь… Дышишь. Ветерок твоего дыхания щекотит мне спину. Я запомню это ощущение. До конца своих дней буду помнить. Или не буду. Но сейчас мне кажется — да.