Hiaro. Третий подъезд
Добавлено: Сб янв 08, 2022 7:08 pm
Hiaro
HARZABLOG
Третий подъезд
Никто во дворе не знал, когда и почему третий подъезд в нашей пятиэтажке оброс дурной славой. Но среди детворы именно о нем из уст в уста передавались самые пугающие слухи, туда ходили вызывать Пиковую Даму, и даже в простом разговоре само это словосочетание звучало многозначительно, под понимающие переглядки и явно с большой буквы: «Тре-етий Подъе-езд!..»
Наша дворовая компания состояла из жителей всех трех подъездов. Мой был средний, и в нем имелась своя достопримечательность: элеватор. Таинственная дверь между первым и вторым этажом, из которой почти всегда доносились какие-то шипящие звуки и шел удушливый пар. Зимой из-за этих теплых испарений ободранные стены и потолки подъезда превращались в искрящиеся чертоги Снежной Королевы, а на полу росли округлые головки ледяных сталагмитов, на которых с непривычки можно было и убиться. Для нас, детей «из второго», однако, эти явления были повседневными реалиями, и мы не придавали элеватору того значения, которое, казалось бы, напрашивалось. По сравнению со вторым, Третьему Подъезду просто нечем было похвастаться, но, тем не менее, все наше дворовое мифотворчество генерировалось вокруг него.
Это было время, когда пласты реальности и мифов не были изолированы друг от друга и взаимопроникали с легкостью, которую теперь можно добиться только с помощью каких-нибудь хитрых веществ. Мы же тогда все были словно под непрерывным кайфом.
Особенно завораживали зимние вечера. В разноцветных отсветах окон мы до одури накатывались на горке, сами покрываясь коркой ледяных катышков, снег переливался, сумерки сгущались, из синих превращаясь в черные, и вот свалка портфелей потихоньку уменьшалась, пока не оставались только «старожилы» — ребята нашего двора. И обязательно находился кто-то «с Третьего», кому уже давно пора домой, но зайти в подъезд – страшно. И мы, раскрасневшиеся, с обледенелыми, выбившимися из-под шапок волосами, сбивались в стайку перед лицом неведомой угрозы и держали совет. Обреченный на подвиг нередко даже пускал слезу, и далее следовал животрепещущий рассказ про то, как попадет дома, а мы понимающе топтались рядом и выдвигали разные проекты, завидуя и радуясь, что не нам предстоит двойное-неизбежное: шаг навстречу страху и репрессии. В конце концов, перспектива реальных неприятностей перевешивала-таки фольклор, и человек, чуть не с разбегу, исчезал за дверьми. И никто не знал, увидят ли его еще когда-нибудь, или он окажется поглощен неизвестностью… Бывало, что мы вызывались проводить особенно отчаявшегося (шумно, для храбрости и отпугивания) до площадки между этажами – самым опасным считался почему-то первый лестничный пролет. Или хотя бы просто стояли у раскрытой двери… Но даже браться за ее ручку решались не сразу, после долгих дебатов и подзуживаний.
Чего мне не хватало в жизни? А может, брала досада за родной «второй», незаслуженно лишенный всеобщего внимания?
Однажды, морозным темным вечером я, без всякого предварительного плана, вдруг поведала затаившим дыхание товарищам, как накануне встретила — во втором подъезде (с тем подтекстом, что этого ведь не может быть – это ж не Третий!) — странного человека. Он стоял в тамбуре между входными дверьми (всегда темном – это знал каждый), просто стоял – и всё. И, наверное, курил, потому что (звенящая пауза, далекий скрип снега под чьими-то валенками, сбивчивое горячее дыхание придвинувшихся ближе детей) в его глазах (кто-то стискивает мне варежку, ледышки больно врезаются в пальцы) мелькали красные отсветы!
Всё! Больше ничего не требовалось. Сразу двое моих соседей по подъезду ударяются в дружный рёв. Я, в восторге и испуге одновременно, купаясь в уважительном священном ужасе сочувствующих, пытаюсь успокоить товарищей, мол, да это просто огонек сигареты отразился – но всем, конечно, ясно, что это пустые слова. Меня уже гложет совесть, но сказать, что это выдумка – немыслимо. Мы дольше обычного топчемся под моими окнами, которые озаряют наш по-зимнему «ночной» двор со второго этажа. Я вижу силуэты на кухне, за оранжевыми занавесками. Уже ушли и жители Третьего Подъезда, а мы, словно бездомные сироты, все не решаемся даже открыть дверь. И как назло, никого из взрослых, с кем можно было бы безопасно проскочить. Покричать в окно, попросить маму встретить нас? Но я почему-то не делаю этого, хотя меня, в отличие от остальных, всегда понимали и никогда не ждали дома с ремнем. А вот кое-кого, похоже, уже не обойдет эта участь. Отчим одного из нас, битый час дрожащих на морозе, уже второй раз зовет его в форточку, и Пашка, подвывая от двойного ужаса, бросается-таки на амбразуру — рвет на себя тяжелую подпружиненную дверь и исчезает за ней быстрее, чем мы успеваем сориентироваться.
Мы упускаем шанс прорваться сообща!
И тут мне становится по-настоящему страшно. Я понимаю, что теперь – не сегодня, нет – но рано или поздно, когда рядом не окажется никого, я непременно, действительно, встречу этого человека с красными отсветами в глазах. Буду я ждать или нет, но я его выдумала – и теперь он есть. Навсегда. И вряд ли кто-то из моих товарищей его увидит. Потому что он – только для меня.
Лежа в этот вечер в постели, к своим традиционным молитвам про здоровые зубы и «пусть я научусь летать» я впервые прибавила: «И чтоб я никогда не встретила в подъезде человека с красными глазами!»
С того вечера начался мой личный ад. Мы учились со второй смены, и даже если не выходить гулять после школы, темный подъезд был неизбежен. Лампочки тырили сразу же, стоило их только ввернуть, зима впереди была долгой. Проболев десять дней и тем самым купив себе отсрочку, я снова была вынуждена выйти из дома. Утром тоже была темень, но почему-то утром я не боялась. А вот возвращение…
Помнили ли другие дети о моей легенде? Даже не знаю. Это не имело значения. Мой собственный страх застилал всё. Я ждала этой встречи, как неизбежной кары за вранье, и даже не надо было представлять, что может произойти дальше. Я знала, что стоит мне только увидеть его ноги – я уже умру от ужаса, просто чтобы никто не заставил смотреть ему в глаза.
Однажды я призналась себе.
Пашка с его невменяемым отчимом.
Вот она, причина моих несчастий.
Поделом.
Потому что если меня согревает изнутри стыдным жаром интерес к ремням и их применению, то жалкие, унизительные, ледяные Пашкины слезы под моими теплыми, уютными, безопасными окнами – слишком бесчеловечная цена.
И в этот момент, наверное, я смирилась.
Да, мы встретимся. Потому что такой поганке, как я, просто обязан явиться красноглазый демон.
Маму только жалко.
Лучше бы она била меня.
Тогда я бы, небось, не упивалась Пашкиным трепыханьем.
Теперь – мой черед трепыхаться
HARZABLOG
Третий подъезд
Никто во дворе не знал, когда и почему третий подъезд в нашей пятиэтажке оброс дурной славой. Но среди детворы именно о нем из уст в уста передавались самые пугающие слухи, туда ходили вызывать Пиковую Даму, и даже в простом разговоре само это словосочетание звучало многозначительно, под понимающие переглядки и явно с большой буквы: «Тре-етий Подъе-езд!..»
Наша дворовая компания состояла из жителей всех трех подъездов. Мой был средний, и в нем имелась своя достопримечательность: элеватор. Таинственная дверь между первым и вторым этажом, из которой почти всегда доносились какие-то шипящие звуки и шел удушливый пар. Зимой из-за этих теплых испарений ободранные стены и потолки подъезда превращались в искрящиеся чертоги Снежной Королевы, а на полу росли округлые головки ледяных сталагмитов, на которых с непривычки можно было и убиться. Для нас, детей «из второго», однако, эти явления были повседневными реалиями, и мы не придавали элеватору того значения, которое, казалось бы, напрашивалось. По сравнению со вторым, Третьему Подъезду просто нечем было похвастаться, но, тем не менее, все наше дворовое мифотворчество генерировалось вокруг него.
Это было время, когда пласты реальности и мифов не были изолированы друг от друга и взаимопроникали с легкостью, которую теперь можно добиться только с помощью каких-нибудь хитрых веществ. Мы же тогда все были словно под непрерывным кайфом.
Особенно завораживали зимние вечера. В разноцветных отсветах окон мы до одури накатывались на горке, сами покрываясь коркой ледяных катышков, снег переливался, сумерки сгущались, из синих превращаясь в черные, и вот свалка портфелей потихоньку уменьшалась, пока не оставались только «старожилы» — ребята нашего двора. И обязательно находился кто-то «с Третьего», кому уже давно пора домой, но зайти в подъезд – страшно. И мы, раскрасневшиеся, с обледенелыми, выбившимися из-под шапок волосами, сбивались в стайку перед лицом неведомой угрозы и держали совет. Обреченный на подвиг нередко даже пускал слезу, и далее следовал животрепещущий рассказ про то, как попадет дома, а мы понимающе топтались рядом и выдвигали разные проекты, завидуя и радуясь, что не нам предстоит двойное-неизбежное: шаг навстречу страху и репрессии. В конце концов, перспектива реальных неприятностей перевешивала-таки фольклор, и человек, чуть не с разбегу, исчезал за дверьми. И никто не знал, увидят ли его еще когда-нибудь, или он окажется поглощен неизвестностью… Бывало, что мы вызывались проводить особенно отчаявшегося (шумно, для храбрости и отпугивания) до площадки между этажами – самым опасным считался почему-то первый лестничный пролет. Или хотя бы просто стояли у раскрытой двери… Но даже браться за ее ручку решались не сразу, после долгих дебатов и подзуживаний.
Чего мне не хватало в жизни? А может, брала досада за родной «второй», незаслуженно лишенный всеобщего внимания?
Однажды, морозным темным вечером я, без всякого предварительного плана, вдруг поведала затаившим дыхание товарищам, как накануне встретила — во втором подъезде (с тем подтекстом, что этого ведь не может быть – это ж не Третий!) — странного человека. Он стоял в тамбуре между входными дверьми (всегда темном – это знал каждый), просто стоял – и всё. И, наверное, курил, потому что (звенящая пауза, далекий скрип снега под чьими-то валенками, сбивчивое горячее дыхание придвинувшихся ближе детей) в его глазах (кто-то стискивает мне варежку, ледышки больно врезаются в пальцы) мелькали красные отсветы!
Всё! Больше ничего не требовалось. Сразу двое моих соседей по подъезду ударяются в дружный рёв. Я, в восторге и испуге одновременно, купаясь в уважительном священном ужасе сочувствующих, пытаюсь успокоить товарищей, мол, да это просто огонек сигареты отразился – но всем, конечно, ясно, что это пустые слова. Меня уже гложет совесть, но сказать, что это выдумка – немыслимо. Мы дольше обычного топчемся под моими окнами, которые озаряют наш по-зимнему «ночной» двор со второго этажа. Я вижу силуэты на кухне, за оранжевыми занавесками. Уже ушли и жители Третьего Подъезда, а мы, словно бездомные сироты, все не решаемся даже открыть дверь. И как назло, никого из взрослых, с кем можно было бы безопасно проскочить. Покричать в окно, попросить маму встретить нас? Но я почему-то не делаю этого, хотя меня, в отличие от остальных, всегда понимали и никогда не ждали дома с ремнем. А вот кое-кого, похоже, уже не обойдет эта участь. Отчим одного из нас, битый час дрожащих на морозе, уже второй раз зовет его в форточку, и Пашка, подвывая от двойного ужаса, бросается-таки на амбразуру — рвет на себя тяжелую подпружиненную дверь и исчезает за ней быстрее, чем мы успеваем сориентироваться.
Мы упускаем шанс прорваться сообща!
И тут мне становится по-настоящему страшно. Я понимаю, что теперь – не сегодня, нет – но рано или поздно, когда рядом не окажется никого, я непременно, действительно, встречу этого человека с красными отсветами в глазах. Буду я ждать или нет, но я его выдумала – и теперь он есть. Навсегда. И вряд ли кто-то из моих товарищей его увидит. Потому что он – только для меня.
Лежа в этот вечер в постели, к своим традиционным молитвам про здоровые зубы и «пусть я научусь летать» я впервые прибавила: «И чтоб я никогда не встретила в подъезде человека с красными глазами!»
С того вечера начался мой личный ад. Мы учились со второй смены, и даже если не выходить гулять после школы, темный подъезд был неизбежен. Лампочки тырили сразу же, стоило их только ввернуть, зима впереди была долгой. Проболев десять дней и тем самым купив себе отсрочку, я снова была вынуждена выйти из дома. Утром тоже была темень, но почему-то утром я не боялась. А вот возвращение…
Помнили ли другие дети о моей легенде? Даже не знаю. Это не имело значения. Мой собственный страх застилал всё. Я ждала этой встречи, как неизбежной кары за вранье, и даже не надо было представлять, что может произойти дальше. Я знала, что стоит мне только увидеть его ноги – я уже умру от ужаса, просто чтобы никто не заставил смотреть ему в глаза.
Однажды я призналась себе.
Пашка с его невменяемым отчимом.
Вот она, причина моих несчастий.
Поделом.
Потому что если меня согревает изнутри стыдным жаром интерес к ремням и их применению, то жалкие, унизительные, ледяные Пашкины слезы под моими теплыми, уютными, безопасными окнами – слишком бесчеловечная цена.
И в этот момент, наверное, я смирилась.
Да, мы встретимся. Потому что такой поганке, как я, просто обязан явиться красноглазый демон.
Маму только жалко.
Лучше бы она била меня.
Тогда я бы, небось, не упивалась Пашкиным трепыханьем.
Теперь – мой черед трепыхаться