ClubPN

Khagen


Петино похмелье


Полдень. После пьянки пробужденье.
Пасмурно, паскудно пацану...
Помнит папино предупрежденье:
"Повторится - плётку применю!"

Повторилось. Пятнадцатилетке
Предстоит перенести позор.
Папочка, помахивая плетью,
Произносит Петин приговор:

"Пятьдесят! Под плёточкой попляшешь!"
"Папа, пощади!" - пацан пищит
Потрясённо. Прогремел папаша:
"Помолчи! Прибавлю, паразит!

Простынь прочь! Под пузо, пьянь, подушку!
Повернуться! Плавки приспустить!"
Петька повинуется послушно:
Поупрямься - пряжкой прилетит!

Попа прыгать примется под плетью.
"Пьёшь - по полной, пащенок, плати!"
Позабыв понты, придётся Пете
Плакать: "Папа, папочка, прости!"

Половинки Петины пылают,
Подлая посвистывает плеть.
Поорёт парнишка, порыдает -
Пятьдесят попробуй потерпеть!

Пацаны приколются - Петрухин
Плач послушать полдвора придёт...
Пожалеет паренька подруга -
Полю порют, Поленька поймёт!

Попку полосатую погладит,
Поцелует парня, погрустит.
Помогая Петеньке, приладит,
Покраснев, простой презерватив.

Позабыты предки, педсоветы,
Порки... Проскрипел паркетный пол!
Плачу... Падает перо поэта...
Полин папа, прихворнув, пришёл!




Путь мужчины


Пороть детей - дурное дело.
Подумай, добрый человек!
Страдает маленькое тело,
Душа калечится навек!

Холодный ужас наказанья
Ребёнку душу леденит,
Её телесное страданье
Не очищает, а грязнит.

Он трусом вырастет безгласным
Иль отморозком-подлецом.
Бывают исключенья, ясно...
Но речь-то нынче не о том.

...Нормально оторвался в праздник,
Мать валидол всю ночь пила.
И вот снимает старшеклассник
Штаны за все свои дела

И, взявшись за резинку плавок,
Сжав зубы, оголяет зад.
Он будет высечен на славу,
Но тут совсем иной расклад!

Парнишка этот - не ребёнок.
Ему почти шестнадцать лет.
Красавчик, баловень девчонок,
Заносит так, что сладу нет!

Но батя сладит, будь уверен.
На то, дружочек, и отец...
Ты славно поиграл на нервах
И доигрался, наконец.

Слетит дурацкая гордыня,
Об этом что и говорить!
Но гордость юному мужчине
Ещё возможно сохранить.

Мольбы не будет о пощаде,
Нытья и клятв - ещё чего!
Ты глянешь с вызовом на батю
И молча ляжешь на живот.

А он бы мог простить, чего там!
Ведь вы друзья, без дураков.
И на футбол, и на охоту
Вы вместе - двое мужиков.

Гордец, упрямец от рожденья...
Свой норов сам же материшь -
Ну что б не попросить прощенья,
Влетело б меньше раза в три!

Куда там! Гонор не пускает,
Хоть и берёт тебя тоска:
Уж ты-то знаешь, как бывает
Тяжка отцовская рука.

Но как бы горячо ни гладил
Его ремень, а то и шнур,
Он - батя. Старший. Воспитатель,
А не садист и самодур.

Он сам послушным рос не слишком,
Меж пацанов всегда король.
Он помнит, каково мальчишке
Терпеть мучительную боль.

И всё бы кончилось в минуту,
Лишь крикни: "Папочка, не бей!"
Но ты молчишь, и "Я не буду!"
Клянёшься только сам себе.

Лишь резко втягиваешь воздух
Да вздрагиваешь весь, до пят,
Когда ремень отцовский грозный
Впивается в горящий зад.

Не сладко, милый, ох, не сладко!
А уронить себя - нельзя.
Блестят, как будто в лихорадке,
Твои бесслёзные глаза,

И в них всё тот же дерзкий вызов,
И батя злится всё сильней...
Но всё равно он не унизит
Тебя в присутствии друзей,

А уж при девочках - тем паче...
Таких отцов же поискать!
И даже если ты заплачешь,
О том никто не будет знать.

Но ты не плачешь, как ни глупо...
А боль терзает злей и злей,
Но в кровь искусанные губы
Всё так же сжаты, хоть убей.

Вся наша жизнь - преодоленье,
Подкинет то ль ещё судьба!
Твоё упрямое терпенье
Мужчиной делает тебя.

И батя скажет: "Уважаю!"
А через два десятка лет
Расскажешь сыну, утешая,
Как круто драл, бывало, дед...

Немного юмора



Стихи о Суровой Даме

Суровая Дама на свете жила,
Ужасно суровой средь Нижних слыла.

Бывало, лишь только насупит сурово
Суровая Дама суровые брови,

Лишь только сурово на Нижнего глянет,
Лишь только суровые губы растянет

В суровой усмешке, - как Нижний, дрожа,
Лепечет: "Простите меня, Госпожа!"

А Дама как топнет суровой ногой!
А Дама как шлёпнет суровой рукой!
И после уж слышно одно "Ой-ой-ой!"
И слёзы, и сопли горючей рекой!

А драть утомившись, Суровая Дама,
Желая продолжить суровую драму,

Сурово велит, как суровый итог,
Коленями встать на суровый горох.

Такой вот суровой - суровейшей прямо! -
Была эта крайне Суровая Дама.

При всей несказанной суровости духа
Суровая Дама имела подругу.

Подруга была чрезвычайно строга,
Чем славилась в Нижних широких кругах.

И эта вот Строгая Дама к Суровой
Со строгой улыбкою кобры очковой

Какого-то Нижнего вдруг привела
И строго, но ласково, произнесла:

"Я этого Нижнего строго порю,
Но в знак нашей дружбы тебе подарю".

И строго добавила: "Будь с ним построже".
Сурово подумала Дама: "О боже,

С чего б этой суке мне делать подарки?"
Но чмокнула в строгую щёчку товарку,

Сурово её проводив до дверей -
Испробовать Нижнего бы поскорей!

Тот принял послушно покорную позу,
Тот пролил послушно горючие слёзы.

Но вместо того, чтоб, как должный итог,
Коленями встать на суровый горох,
Он голову Дамы зажал между ног
И с талии Дамы стянул ремешок -

Из кожи телячьей, красивый, витой,
Суровый-суровый! Ой-ой! Ой-ой-ой!

И тут-то, подругу-змею проклиная,
Суровая Дама, визжа и рыдая,

Суровую правду сумела постичь:
Тот Нижний был вовсе не Нижний, а Свитч!

Русское склонение

У младой парижанки Колетты
В затуманенном взоре тоска:
Grammaire russe - да не ужас ли это?
Ремешока ли? Ремешока?

Эти беглые гласные снова
Повергают несчастную в шок.
Ах, какое же трудное слово -
Ремешок, ремешок, ремешок!

Репетитор Валерий, сердечный,
Поседел в двадцать восемь слегка...
Ну никак не вдолбить подопечной:
Ремешка, ремешка, ремешка!

Ведь ничуть не бездарна в науке,
Только ленится un peu beaucoup.
Оттого так и тянутся руки
К ремешку, к ремешку, к ремешку.

И, не выдержав нервной нагрузки,
Расстегнул, наконец, педагог
Свой классический, кожаный, узкий
Ремешок, ремешок, ремешок.

Плач и вскрики слышны за портьерой -
То Колетте, лежащей ничком,
Падежи объясняет Валерий
Ремешком, ремешком, ремешком.

Пусть не вышло прогресса в склоненье,
Да пошли под венец вкоротке...
Вот какое сокрыто значенье
В ремешке, в ремешке, в ремешке!

Акростих

Вгоню в дрожь -
Ох!
Слёзы льёшь -
Пох!
Играй, плеть -
Трах!
А жалеть -
Нах!
Ишь,
Егозишь!

К Музе

Музы нынче совсем обнаглели,
Обленились, гуляют вразброд -
Ждёшь негодницу по две недели,
А она всё нейдёт и нейдёт.

Ничего, я дождусь, я упрямый.
Я за всё рассчитаюсь с тобой.
Ах, каким ты звенящим сопрано
Запоёшь под моею лозой!

Немного лирики



Ворнинг: лирический герой не равен автору! Хотя и не вполне чужд, естественно...

Старый дом

Этот дом притаился угрюмо
В переулке глухом и кривом.
Нервно тиская бархат костюма,
Ты однажды придёшь в этот дом.

Будут злые мурашки по коже,
И наполненный розгами таз,
И холодною мелкою дрожью
Отзовётся негромкий приказ.

Из щелей будет дуть сквозняками.
Ты пройдёшь на скамейку в углу.
Заскрипят под босыми ногами
Половицы на ветхом полу.

Лба, груди и плечей чуть коснутся
Пальцы тонкие, сжаты в щепоть,
И верёвки шершаво вопьются
В беззащитную нежную плоть.

Резко свистнут солёные лозы,
Начиная крутой перепляс.
Градом хлынут горячие слёзы
Из распахнутых мукою глаз.

Ты забьёшься в безжалостных путах,
Выгибаясь под хищным прутом...
Жадно вторить рыданиям будет
Этот дряхлый рассохшийся дом.

Акростих

Полутёмная комната. Двое. Короткий приказ.
Ослепляющий стыд, непослушные, жалкие руки.
Рысий пристальный взгляд цепенящих, безжалостных глаз.
Койка с панцирной сеткой, дрянной полосатый матрас.
А потом... Но об этом - ни строчки, ни слова, ни звука!

Память, горькая память! Твоя паутинная нить
Обернётся удавкой ночами бессонными злыми.
Разве ты не смогла свою страшную юность избыть?
Кто же, кто приказал себе всё без остатка забыть -
Аромат коньяка, скрип сапог, ненавистное имя?

Почему же порою ты вдруг застываешь мертво,
Офицера заметив в толпе, как в преддверии ада?
Расскажи, не молчи, хоть себе расскажи - отчего,
Как оборванный нищий с еды, с портупеи его,
Ангел мой, ты не сводишь голодного тёмного взгляда?

Нет, не боль

Нет, не вскрики, не боль, не багровые пятна...
Спотыкается стих, ускользает сквозь пальцы ответ.
Может, так: в потрясённом неверящем взгляде, внезапно,
Понимание - выхода нет.

Или так: стон не боли - предчувствия боли,
Еле слышный, протяжный, сжимающий сердце в тиски.
Или мелкий озноб, несдержимый, постыдный - всего лишь
От лежащей на пряжке руки.

Как же близко! Но нет... Погодите, не это ли -
Соль закушенных губ, и движение трудное рук,
И за ним - расходящейся молнии медленный,
Безнадежный, торжественный звук?

Дорогая подруга моя

Ватой каменной стены подвала
Изолировал тщательно я -
Чтобы ты без стесненья кричала,
Дорогая подруга моя.

Прочь отброшены юбка и блузка,
Но на шее осталось колье.
На скамейке холодной и узкой
Ты разложена в нижнем белье.

Замерев в ожидании муки,
Ощутишь (уж таков мой каприз),
Как вдруг ставшие грубыми руки
Резко дёргают трусики вниз.

Только крепче в скамейку вожмёшься,
Только крепче зажмуришь глаза,
Ненавидеть меня поклянёшься,
Хоть исполнить такое нельзя.

Но, услышав, как в воздухе спёртом,
Чуть шипя, распрямляется плеть,
Ты простонешь, не выдержав: "Сколько?!
Сколько будет сегодня, ответь!"

Здесь ни ложь невозможна, ни жалость.
Здесь подвал - и я честно скажу:
"Ровно столько, чтоб слёз не осталось.
Если что, я тебя привяжу".

Так и будет. Мольбы о пощаде
Эти стены в себе растворят...
А потом я возьму тебя - сзади.
И на время закончится ад.

...Сей сюжет для дурного рассказа
Был бы пошл до зубного нытья,
Но не маза ты, вовсе не маза,
Дорогая подруга моя!

В свой Аид Персефоной усталой
Ты нисходишь опять и опять,
Ибо злее и горше подвала
Ты страшишься меня потерять.

Знай: страданье твоё не напрасно.
Не забудь под плетьми и ремнём:
Я люблю тебя чисто и страстно,
Как сосуд с благородным вином.

Лишь из страха, любви и мученья
Я творю драгоценный купаж.
Оскверняет моё наслажденье
Мазохистский вульгарный кураж.

Но однажды - смогу ли поверить? -
Я увижу в любимых глазах
Перед чёрной подвальною дверью
Предвкушенье - сильнее, чем страх.

Что же, амфоры жаль небывалой,
Из такой доведётся ли пить?
Но достаточно трещинки малой,
Чтоб навеки вино погубить.

На прощанье тебя поцелую,
Благодарно склонясь над рукой.
Не подвальную дверь, а входную
Я в тот день распахну пред тобой.

Сколько раз, сколько раз так бывало...
Но печаль оседает, как пыль.
Ведь замрёт у порога подвала
Очень скоро другая ваниль.

И всё с той же немеркнущей страстью
Ей, охрипшей от слёз и вытья,
Прошепчу, задыхаясь от счастья:
"Дорогая подруга моя".