ClubPN

Инка

Странные мы зверята...

Любимую семейную поговорку Инка вспомнила сегодня потому, что в очередной раз они сделали с Виталей что-то, вызвавшее легкую оторопь у окружающих. Вернее, у Натальи, случайной свидетельницы того, как Виталя нашел в Инкиной сумке пачку LM.
Инка никогда не курила. Кругом дымил весь факультет, раньше - однокашницы и преподавательницы, теперь - коллеги и ученицы. Как они ловили кайф в кислом задымленном воздухе туалета, Инке было непонятно. Ее мутило от запаха дыма даже дорогих сигарет, а понравился этот запах только тогда, когда появился Виталя...
Виталя же, сам давний курильщик ("Бросить курить легко - я делал это много раз"), Инке сказал когда-то однозначно: "Выпорю".
И теперь - дернул же черт! - она только попробовала, пачку распечатанную собиралась отдать той же Наталье, но, забыв, сказала Витале: "Достань банку колы у меня из сумки". А Виталя достал сигареты. Конечно, он тут же убедился, что не хватает лишь одной, но на вопросительный взгляд мужа честная Инка (господи, где мое детское умение врать виртуозно!?) покраснела.
- Так... Ты что, курить начала?
- Нет, я только попробовала...
- Ну что ты пристал, - вмешалась Наталья, - Подумаешь, твоя жена и так как из монастыря... - и осеклась, видимо вспомнив те анекдоты, рассказыванием которых Инка славилась (знаете, мужики, как ваши жены любят такие анекдоты... - в своей, конечно, компании).
- Помолчи, Наталья, не мешай мне жену воспитывать. Давно ты куришь? - И сам ответил себе - Недавно, иначе я бы тебя вычислил по запаху.
- Я один раз...
- Охотно верю. Со своей стороны приложу все силы, чтобы второго раза не было. Что я тебе обещал за это?
Инка молчала, нервно крутя на пальце кольцо.
- Так что, скажи-ка, солнышко?
- Обещал выпороть - Инка добавила иронии, потому что - ну не при Наташке же устраивать серьезные разборки.
- Правильно. Вечером дома на эту тему поговорим.
И Наталья еще долго рассуждала на тему, что Виталя - просто Синяя борода, что у Инки нет никакой гордости и что она бы не позволила так с собой...
Было бы кому позволять... Мужики от независимой двадцатишестилетней Натальи разбегались, ни красота, ни тонкая талия - ничего не спасало ее от ежевечерних звонков приятелям, которых она уговаривала зайти как-нибудь, а лучше бы сегодня...
И вот настал вечер. И кажется, Виталя действительно собирается Инку выпороть.
- Жалеть тебя сегодня не буду. Всыплю так, что мало не покажется. Ты давно этого хочешь, так что пощады лучше не проси.
Медленно он расстегнул ремень и потянул его из петель, потом медленно сложил ремень пополам, . Кожаные ремни, подумала почему-то Инка, сейчас такие дорогие. А этот уже ношенный, чуть потрепанный...
………
Вообще-то у них в небогатом семейном гардеробе было три кожаных ремня - два у него и один у нее. Ее ремень вообще в счет не шел - это было как-то... незаманчиво. Инке всегда казалось, что ремень должен быть неслучаен, что-то фетишистское было в ее таком отношении, ремень и ее мужчина - это было одно целое. Нет, был еще один ремень, она вспомнила. Где-то в глубинах гардероба лежат его туристские вещи. Насквозь продымленные брезентовые штаны, с несводимыми уже пятнами от черники и еще бог знает от чего, подпоясывались широченным с диковинной пряжкой ремнем - на пряжке было не один, а два язычка-иголочки. Мало знакомая до него с миром суровых "лесных" мужчин, Инка никогда не видела такого ремня. Когда он в первый месяц после свадьбы, строя летние планы, начал мерять для нее свой лесной прикид - (рюкзаки, куртку, жилет и эти самые штаны он шил сам - и сам, кстати, изобрел выкройки - авиаконструктор по образованию, он справился с этим лучше журнала мод), Инка сразу зацепилась глазом за этот ремень. Вообще, Виталий в этом костюме был стопроцентным воплощением того, что она ценила с некоторых пор в мужиках - он был мачо, от него пахло дымом и уверенностью в себе.
После пришло лето, и он повел ее в лес. В Лес - в его исполнении это слово произносилось с большой буквы. До сих пор Инка природу любила исключительно в виде парка - дорожки, лужайки, скамейки... А тут... Идти под рюкзаком ей, впрочем, понравилось. Комаров по дороге она тоже перенесла стоически. А уж когда после часа пути далеко внизу вдруг блеснуло узкое озеро, удваивая топленое молоко заката, она начала улыбаться.
Корни, корни... Высокий берег озера весь был покрыт узлами корней, сосны цеплялись за него , а относительно ровное место для палатки все-таки шло под уклон. И купание в прозрачной воде, сквозь которую песчаное белое дно было обманчиво близко, и черника, которую она впервые в жизни собирала с куста, и вечерние песни - по длинному озерному берегу они шли от огня к огню, останавливались у знакомых и незнакомых костров, пили из кружек терпкое вино, горьковатый чай, спирт, разбавленный водой, - чуть-чуть, чтобы поддержать компанию, и даже "бревенчатая болезнь" - недуг, знакомый сидящим подолгу на бревнах туристам, когда попа болит, как ни ерзай,- все это Инке нравилось. Что не нравилось? Не то чтобы не нравилось, а тревожило то, что Виталий поглядывал на нее изучающе - как она вписывается во все это? И от взгляда его у Инки шел холодок по спине и поднималось легкое раздражение - ну вот еще, буду я специально стараться "вписываться". "Что с того, что первая его жена не ужилась с лесным бытом и "лесными братьями", причем тут я и моя жизнь, что я должна доказывать?"-, думала Инка. И совсем не нравилось, что костер они делили с народом совсем незнакомым. Инка непросто сходилась с людьми, треп давался ей нелегко, и она замыкалась в легком презрении к тематике разговоров. Виталий и сердился и смеялся одновременно - дал же бог жену не просто человека - а кандидата наук.
Какие промахи она допустила? Наверное, немало. Конечно, она старалась - чистила картошку в общий котел, мыла посуду, за грибами они сходили дивно - Инка была неутомимее и тянула его по покрытой оранжевыми лисичками поляне все дальше и дальше - но что-то было не так. Инка чувствовала мужа, это многое спасало в их непростой жизни, чувствовала и теперь. В середине третьего дня Виталий, еще раз взглянув на хмуро-вежливое лицо жены, с которым она сидела у костерка, вдруг поднялся и сказал: "Инка, пошли, прогуляемся".
Как шутила Инка, мужчинам она никогда не отказывала - пошла. Они молча шли по лесной дороге, молча свернули с нее. Инка подумала, что раньше такой лес навеял бы на нее мысли о сексе на природе - экзотику она любила, хотя кайфа было мало - даже без комаров в лесу масса всякого такого, что сбивает с настроя, по крайней мере ее. Теперь эти мысли лишь мелькнули и исчезли...
Когда под ногами запружинил сероватый сухой мох, Виталий остановился. Здесь было так светло и тихо, неяркие краски звали отдохнуть. Можно было сесть на почерневший пень, а можно было так... Инка потом, вспоминая Марийские леса, видела именно этот уголок - ей казалось, что здесь все было так и века назад, что по таким лесам ходили язычники-мари к своим священным деревьям...
- Что ты делаешь? - Инка со смущенной неловкой усмешкой смотрела, как Виталий расстегивает этот широкий ремень. - Комары попу закусают.
- Не боись, малыш, если ты о моей попе, то ей ничего не угрожает.
"Моей тоже. Хорошо, что я набрызгала "аутаном" все ноги и попу тоже, а то эти короткие "велосипедки" от комарья не защита...Стоп, что это, - подумала Инка, - он трахаться собрался или что? А почему он снима..."
Оторопев от неясности ситуации, Инка смотрела, как Виталий снимает широкий ремень, зажимает в кулаке пряжку и как-то деловито примеряется к длине оставшегося свободного конца.
- Ты что, Виталь? ... Ну и шутки у тебя дурацкие, боцман..
- Значит так - тихо сказал он, не обращая внимания на ее реплику. - Сейчас ты повернешься попой ко мне, наклонишься, лапки на пенек. И я буду тебя воспитывать. Здесь никого нет, так что все, что ты обо мне думаешь, можешь высказывать громко. Хотя, наверное, тебе не очень хочется, чтобы какой-нибудь грибник увидел, что я с тобой делаю. Стыдно будет. Так что поворачивайся, маленькая злючка, и начинай думать над своим поведением. Быстренько, я жду.
- Ты.. Постой, ты с ума сошел?! С чего, собственно?! - Инка, сбитая с толку совершенно, сильно покраснела - от стыда? От неожиданности? От злости?
- Что тебе не понятно, умница моя? Все объяснения я собирался давать после, но изволь. Ты третий день ведешь себя безобразно - на фоне редких просветлений. Неправильно себя ведешь. Я устал держать и тебя и себя.. Если я это оставлю без внимания, ты решишь, что так можно. Так вот, малыш, так нельзя. Давай побыстрей - и потом еще поедим земляники.
Земляники...
Он постоял, глядя на нее, еще немножко, потом шагнул вперед и развернул ее, взяв за плечо. В ушах у Инки шумело, и когда он наклонил ее, нажав легонько на плечо, она почему-то подчинилась.
Пенек... Трухлявый какой...Вон жучок ползет, мы таких в садике ловили в кулак, а назывались они пожарники. Или солдатики? Черт, не помню уже.
Голова Инки была устроена удивительно - ей самой это качество очень нравилось. Одна половина всегда занималась эмоциями момента. А вторая хладнокровно наблюдала со стороны, замечая все и иронизируя над соплями и воплями первой. Инка, не веря в целом в гороскопы, гордилась тем, что она Близнец, и половины свои относила именно к этому обстоятельству. Потом ей очень помогла эта раздвоенность, когда, скользя босыми ногами по зеленому кафелю предродовой, она моталась от стены к стене, кусала пальцы и пыталась не думать о времени.. Но это потом...
А сейчас трезвая ее половина отметила, что он, вообще-то не так уж и сердится, скорее печально досадует, что вот все как получается, ахнула - что это, он серьезно? И подумала, что пора отключиться, отвернуться на время, а то ведь правда, очень стыдно перед собой наблюдающей....
Широченный ремень - с ладонь, больно быть не должно, хотя...
Хлоп!...- М-м!
Хлоп! - А-а!
Хлоп! - А-а!!
- Не ври, не так больно тебе! Убери руку! Кому сказал! Руке тоже больно, дурочка!
Хлоп, хлоп! Хлоп!
- Все. И подумай, почему я это сделал.
Инка, развернувшись, и прижав ладони к настеганной попе, еще не придя в себя, смотрела, как он вдевает ремень обратно - очень аккуратно, не поднимая на нее глаз. Застегнув пряжку, он взглянул на нее и вдруг сказал весело:
- Такой земляничник знаю поблизости, пошли лопать!
Земляника - крупная, нагретая солнцем, - размякала в потной ладони, когда она пыталась собрать побольше, чтобы есть не по одной, а горстями. Инка посматривала на склоненного над поляной Витальку изучающе - мог ли он поступить так, как пригрезилось ей в том мшанике? Хорошо, что он не заметил, как она там замечталась, а то все же стыдно. Нет, он заметил, что она ушла мыслями куда-то, но, наверное, отнес это к ... Ладно, неважно, проехали.
А вечером, угревшись в спальнике, он обнял Инку и прошептал ей в затылок:
- Ну что, ты подумала?
………
"А подумать не мешало бы, хотя бы о том, как я оттуда вылезу" - Инка вспомнила голос с черного винила, поющий и рассказывающий сказку про Алису, которая ринулась за цивилизованным кроликом в нору.
Вздрогнув от тревожного замирания внутри, она попыталась как-то осознать происходящее, затормозить, замедлить, чтобы решить, что делать сейчас, когда Виталя так спокойно похлопывает сложенным ремнем по своей ноге и смотрит на нее.
………
А подумать не мешало бы... впрочем вся их жизнь с Виталей была - сплошные думы. А не чувства, как привыкли ожидать от молодоженов сбитые с толку родные и близкие. Все удивлялись скоропостижности их решения - "наверное, она залетела, а он, как честный человек...". Хотя, на самом деле, до того, как все это закрутилось в такой тугой узел, Инка думала о Витале полгода. Вернее, думала о том, тот он или не тот.
Для мамы (после свадьбы она как-то быстро превратилась в третьем лице в "нашу тещу") было ясно - не тот. Когда Инка после промелькнувшего вдруг намека на интимность задыхалась в узкой одинокой постели, вспоминая его руки, зашла мама и деловито-соболезнующе сказала:
- Да, этот твой новый приятель - не переживай, стопроцентное "не то".
На "не то" Инке везло патологически. Первая любовь - в 12 лет - золотоголовый очень романтичный мальчик, "Инка, Инулька, какие у тебя руки красивые", подснежники, ни одного поцелуя, неземная чистота и платоника на грани фантастики...Детдомовец, у которого папаша зарубил мамашу топором и, соответственно, сел всерьез и надолго. Где он сейчас, этот мальчик?
Потом, в 17, роман с университетским преподавателем. Ровно в два раза старше, глубоко семейный, конечно, деток обожает... Маму и папу своих он очень боялся огорчить. Чистюля. Чего ждала Инка? Что вырастут детки, что горячо им любимые родители займутся беседами друг с другом в теплых небесных садах?
Он ничего не обещал, разговор об этом Инка по молодости поднимать боялась. Первый мужчина, за это ему спасибо, хоть и без большого кайфа, зато тихо, нежно, аккуратно...
Словом, когда Инка была близка к тому, чтобы очнуться от этого наваждения, ситуация состояла из защищенной диссертации, преподавательской ставки на кафедре и 27 лет, имея в виду которые, все спрашивали - а замуж-то когда?
Да дело даже не в замуже...Дело в том, что Инка отчаянно скучала, раздвигая для него пару раз в неделю коленки и привычно называя заинькой.
Инке отчаянно хотелось, что бы он поменьше ее уважал. Она догадывалась, что с сексом все будет нормально, если найдется кто-либо, осуществляющий ее фантазии...
Сколько раз, оставаясь одна дома, она, стыдясь самой себя и замирая от острого наслаждения, оголяла попу, ложилась вниз лицом и представляла, что вот сейчас... Несколько раз, не выдерживая напряжения, она пыталась пороть себя сама. Родители ее в детстве не били (попробовали бы!), а Инка не сразу поняла, почему при всей ее любви к этому одна мысль, что родители могут ее ударить, приводила ее в дикую ярость.
Потом, когда Инка подросла, она прочитала все, что можно было найти об этом. Читала она и в совковом детстве - больше штучки воспитательные, типа Гарина-Михайловского, Крапивина, перечитывала только сцены наказаний. А потом, когда с литературой стало полегче, также во всех книгах она выискивала материалы о наказаниях.
Инка была отличница. Нет, не в школе, а в универе, но главное - она была отличница по жизни. С фанатизмом Шлимана она раскапывала корни своего "заскока", ставя эксперименты на книгах - что возбуждало ее, а что нет. Инкину библиотеку подруги зачитали до дыр - здесь стояли и классика, типа Нойберта, и кич, типа Кинессы, стоял популярный Шахиджанян (помните, там об этом несколько страниц, а потом "ах-ах, как не стыдно этим садомазохистам!"), стояли академичные Мастерс и Джонсон... Никто из подруг не брал Сада (она ознакомилась, нет, это уже явная патология), "Историю О" брали, кажется, ради "Эммануэли", которая была с ней под одной обложкой, а увидев довольно-таки зачитанного доктора Купера, народ не понимал - при чем тут секс. Купер был как тест - Инке хотелось, чтобы кто-либо проявил понимание, но и боялась она этого, стеснялась.
Со временем все стало понятно. Порка - это сексуально, это заводит. От тем, связанных с поркой детей (если это не игры взрослых в папу и дочку), поркой мужчин, поркой женщины женщиной оставался неприятный осадок (представьте, что вы любите шоколад, а вам его предлагают покрытый салом). Инка твердо сказала себе, что она - не педофил, не лесбиянка и не садистка, инцестуальные штучки тоже ей глубоко противны.
Ожидать, что любовник поймет ее, кажется, не приходилось. Он искренне недоумевал по поводу робких Инкиных намеков и ни разу не прозвучало от него ничего такого, близкого к Инкиной теме. Инка жадно вычленяла из речей окружающих все подобные мотивчики (от тихой вузовской преподавательницы: "Да вас пороть за такие вещи надо!") и подпитывала этим свои фантазии.
Дошло до того, что Инка в отчаянии попросила Чистюлю взять ремень во время секса, но... Во-первых, тут главное не боль, а та особая волна, которой Чистюля начисто был лишен. А во-вторых, он и больно-то ей сделать не мог - в принципе. Два неловких удара - и Инка решила больше с Чистюлей эту тему не поднимать.
С Виталием она познакомилась на игре. Конечно, практически все университетские знают друг друга в лицо, но тут появилась возможность сойтись поближе. Отрывались на всю катушку, умничали, а этот бородатый молчал - оно и понятно - оператору надо было стать пустым местом, чтобы камеру не замечали.
Инка отметила, что этот с камерой ей в целом понравился, но... Во-первых, Чистюля держал ее на таком коротком поводке, что она и не помышляла, что где-то существует нормальная жизнь, а во-вторых, действо так увлекло ее, что было не до флирта.
Потом были дружеские встречи, чаепития, треп, во время которого Инка делала внимательные глаза, думая о своем.
Тем летом Чистюля заходил к Инке почти каждый вечер. Инка, лежа на расстеленном на полу одеяле, прислушивалась к надрывающемуся телефону - решено было трубку не брать, не отвлекаться, а Инка знала - звонит Виталий. Он пригласил ее и еще несколько человек с игры в лес на выходные, звонит узнать - согласна ли она. Инка знала - никакого леса и быть не может, но туманно сказала: "Позвони".
Дело кончилось звонком в дверь. "Однако, - сказал Чистюля недовольно, глянув осторожно в глазок, - что же у тебя за репутация в этой компании, что мужчина может прийти к тебе в девять вечера".
Инка не видела в этом ничего особенного (действительно ведь, ничего, ей 27, а не 15), и, спровадив Чистюлю, села ждать - знала, что Виталя настырный.
Они сразу выяснили, что лес накрылся, Виталя психанул про себя, а Инка пригласила его попить чаю. Ушел Виталя в 4 утра.
Если вы думаете то, что думаете, то ошибаетесь.
Все это время они разговаривали, стоя на лоджии, - с этого все и началось.
Многое, что потом знала про мужа Инка, шло из этого разговора. Автобиография, так сказать. Но было там еще нечто, что Инка восприняла как звон колокольчика - отдаленный, показалось, нет?...
Когда солнце, прокатившись быстро под кромкой парка, под высоким берегом реки, начало новый восход, Инка сказала, стараясь не выдать голосом утомления:
- Утро уже... Завтра, то есть сегодня, голова будет от недосыпа болеть.
- А что, часто болит голова?
- Увы... классическая мигрень.
И Инка приготовилась со вкусом развить тему своих страданий, но гость вдруг сказал фразу, от которой она внутренне вздрогнула и замерла, боясь спугнуть.
- Знаешь, лучшее средство лечения мигрени - хорошая порка.
- Ты думаешь?... Инка ждала, что он скажет дальше.
- Конечно. Страх, боль - все это надо преодолевать, так что происходит мощная внутренняя мобилизация сил. Ведь мигрень - проблема часто психологическая - от неудовлетворенности собой и жизнью, от желания "уйти в болезнь". Так что порция хорошего ремня заменяет все это.
Инка, улыбаясь про себя, лукаво вздохнула:
- Все так, наверное, но вот некому...
- И мне некогда.
Глаза их встретились на секунду, но Инка, испугавшись возникшего желания, а еще больше испугавшись возможного разочарования, перевела разговор на другое.
Точки не было - было многоточие...
...Золотые деревья на берегу реки, теплый медовый сентябрь. Полупустой "Икарус" весело катил по мосту, а Инка, охваченная радостью бытия, вдруг подумала: "Хочу увидеть Виталия". После того разговора сама возможность рядом с ним вспоминать сказанные слова и представлять его в этой роли волновала.
Только друзья - ничего более, никаких намеков на интим, зато разговоры практически на любую тему - и за гранью откровенности. Инка бесстыдно расспрашивала о том, как на самом деле живут мужчины, в ответ платя такой же откровенностью о женщинах. Она ценила это - как ничто в жизни.
Сквер, скамейка которого слышала их очередной разговор, был пуст. Аллея, засыпанная продолговатыми, похожими на лимончики листьями, облетающие деревья со странной медно-оранжевой корой... Как хорошо никуда не торопиться, как хорошо, что сумерки еще не начали затягивать темным мороком...
Инке хотелось смеяться, бегать по аллее, распинывая ворохи листьев, настроение было вполне хулиганское, но она смирно сидела на неудобной скамье и старалась максимально участливо слушать разговорчивого Виталю. Вообще-то он рассказывает об их общей знакомой - и это действительно интересно. Вот только как справиться с этим состоянием, которое как облако пузырьков в бутылке с газировкой, - чем его удержать. И как часто бывало с Инкой - настроение начинало медленно перекисать, превращаясь в агрессивность.
...- Она сказала мне тогда: "Ты что, веришь женщинам на слово?", а я ответил : "Конечно, а как же иначе?"
- Виталя, - со смехом переспросила Инка, - а ты что, действительно веришь женщинам на слово? Вот мы с тобой вполне откровенны, да? А помнишь, я летом в лес с тобой не пошла? Вообще-то - это чистое динамо было - я и сразу-то не собиралась, так, тянула, надеялась, что ты сам отвяжешься, а ты тогда все звонил, то по телефону, то в дверь...
Что-то неуловимо изменилось на секунду в его лице.
- Пойдем, попьем у меня чайку, заодно и поговорим на эту тему.
Молча он встал и пошел вперед, не оглядываясь на Инку. Задыхаясь от быстрого шага, Инка думала: "Ведет к себе...Чайку... А в аптеку ты зашел, купить что-либо к чаю?... Трахаться не буду... Или буду?... А, черт, ладно, упремся - разберемся".
Так же молча они поднялись по широкой лестнице "сталинки", и лишь оказавшись в холостяцкой Виталиной квартире, Инка перевела дух.
Виталя стоял посередине комнаты и очень серьезно, без улыбки смотрел на нее.
- Никогда не ври мне, Инка. Если ты хочешь быть моим другом - никогда этого не делай.
- Ну... Прости, пожалуйста, я не знала, что это так для тебя важно...
- Это и для тебя важно. По крайней мере, я хочу, чтобы этот случай стал для тебя важным. Я хочу, чтобы ты запомнила, что так поступать нельзя. С людьми вообще, и с мужиками - в частности.
"Интересовалась я психологией мужчин - вот и пошли наглядные уроки" - Инка еще улыбалась, не понимая, насколько она его достала...
Но в следующую минуту улыбка ее исчезла.
- Подойди к кровати, пожалуйста, и возьмись руками за спинку.
- Что за заскоки, Ви...
- Так. Ты не поняла ситуацию. Я, конечно, не насильник, поэтому ты все будешь делать сама и послушненько.
- А если не буду?
- Ты можешь уйти - ключ в замке. Но после считай, что мы не знакомы. Так что?
Долгая пауза была нужна, чтобы оценить происходящее.
- Ну... Ладно...
Инка, слегка наклонившись, взялась руками за круглую перекладину старой никелированной кровати.
- Хорошо. Теперь расстегни и спусти джинсы - и все что под джинсами - тоже.... Ну, побыстрей! Да не жмись ты, что, думаешь, я никогда не видел голой женской попы? Инка, хуже будет!
Дрожащей рукой она, отпустив перекладину, затеребила застежку, расстегнула и, помедлив, спустила их до колен. Ноги и ягодицы тут же покрылись мурашками - от холодного воздуха и от страха.
Он пошарил глазами по комнате и поднял валявшуюся у плинтуса тонкую рейку, сразу опробовав ее взмахом в воздухе.
От этого звука все поднялось и упало у Инки внутри. Она дышала тяжело, коленки ее дрожали, а вспотевшие ладони соскальзывали с гладкой перекладины. Но аналитическая половина ее мозга не подвела и на этот раз.
- А почему не ремнем? - Инка и сама слегка оторопела от деловитости своего вопроса.
- Ишь ты, - усмехнулся Виталий. - Потому что ремень - это слишком интимно. Ремнем я буду пороть тебя тогда, когда ты станешь женой.
"Не когда, а если. И вообще, кажется, это намек на предложение"- Инка, между тем, жалобно смотрела на Виталия, который встав сбоку, примеривался, как лучше ударить.
- Отвернись. Страшно? Правильно. И должно быть страшно. И еще должно быть стыдно. И больно.
С этими словами он невысоко, но резко взмахнул рукой, раздался короткий свист и сразу же - звук сочного удара. Рейка оставила на коже отчетливый розовый след.
- Ай!!!- взвизгнула Инка, дернувшись всем телом и падая на колени. - Виталий, не надо! Не надо, я больше не буду, ну пожалуйста!
- Нет, теперь уже поздно просить прощения, запомни, я не бросаю начатого дела. Встань как стояла!
- Миленький, только не так больно и не долго, пожалуйста! Я правда не буду тебя обманывать больше, прости!
- Все это ты скажешь мне, когда все кончится.
И снова короткий свист.
- А-а!...
После четвертого удара Инка заплакала. А шестой пришелся по костяшкам пальцев - Инка пыталась закрыться рукой от боли.
- Убери руку, осталось совсем немножко...
...Восемь розовых полос насчитала Инка, закрывшись ванной и плеща ледяную воду то на горевшие щеки, то на попу.
Когда она, приведя себя в относительный порядок, вышла, то Виталя накрывал на маленьком столике чай.
- Садись. Да не морщись, не так уж больно. Завтра даже следов не останется. Кстати, не стала бы ты закрываться, мы бы остановились на цифре шесть. Так даже детей не наказывают. Так что учти, это было чисто символически. Впрочем, ...- Виталя сунул в рот ложку с вареньем и договорил невнятно - впрочем, я суров, но справедлив.
Смешно ему... У Инки все еще дрожали руки, и, пока Виталя мыл на кухне посуду, она чуть не уронила со стеллажа стоявшие там безделушки - маленький кувшинчик, фигурную свечу в круглом подсвечнике, самолетик от "Киндер-сюрприза". Самолетик с оранжевыми крыльями она разглядывала, пока руки не перестали дрожать...
...По осеннему скверу так и тянет неторопливо наматывать круги, не все же сидеть на скамейке. Впрочем, кажется, пора, куча дел. Хорошо, подумала Инка, ныряя в подъезд, что он ничего не заметил, мечтать не вредно, но заниматься этим надо без свидетелей.
Как только она зашла в квартиру, зазвонил телефон.
- А свое право верить женщинам на слово я буду защищать всеми доступными мне способами, - сказал Виталя и положил трубку.
Инка ошарашено села на тумбочку, в кармане джинсов что-то хрустнуло...
Самолетик с оранжевыми крылышками...
...Умри, Чистюля! Уходи из моей жизни, я начинаю все заново! Нет! Я начинаю все в первый раз, и тебе нет места рядом. Знаешь, почему я разлюбила тебя? Потому что ты слишком уважал мою попку, потому что ты не мог наказывать меня так, как я этого заслуживала...
Кажется, впервые за два года она по-серьезному заслужила хорошую порку, подумала Инка. А еще она подумала, что все-таки они оба знают, что на самом деле - это все же игра, пусть запрятанная очень глубоко, но - игра. И Инка знала, каким голосом надо сказать "нет", чтобы Виталя остановился.
Конечно, лучше пороть концом ремня, зауженный кончик оставляет такой характерный полукруглый след...
Сложенным пополам ремнем он стегал ее в горячке, когда надо было быстро остановить истерику, и обычно это были два-три удара - торопливых но иногда неосторожно сильных. Сначала она просила об этом сама. Или намекала. Напрашивалась, как он говорил. Знала, что иначе никак мирными средствами с надвигающейся бурей не сладить. Потом он сам начал ловить эти моменты. В таких случаях он быстро уводил ее в комнату, снимал ремень или стягивал его с перекладины шкафа, разворачивал ее спиной к себе и несколько раз стегал прямо сквозь одежду по ягодицам. Недавно она стала поступать иначе. Когда было ясно, что сейчас будет такая минипорка, она прижималась к нему всем телом, обнимала его, и он обнимал ее левой - свободной от ремня - рукой. Стегал ремнем также два-три раза, и при этом, как бы ни было больно (а иногда было совершенно неожиданно больно), она при каждом ударе вздрагивала, закусив губу, и сильнее обнимала его. Любила она его в такие минуты особенно остро и сильно. Стегнув в третий раз, он прислушивался, понимал, что истерика прекратилась, сбитая этой болью с верхней точки. Она смущенно ласкалась к нему, терлась лицом о плечо. Больно было недолго, боль проходила через минуту - как не было. И как правило она потом бежала к зеркалу и рассматривала красные полосы - следы ремня на ягодицах - и жалела, что они быстро проходят. Ремень, сложенный петлей - вдвое, - оставлял полукруглые следы, даже если и оставались крошечные синие пятнышки - на следующий день уже ничего не было.
А иногда он просто шлепал ее ладонью. Говорил: "Так, поворачивайся!". Шлепки всегда сопровождались ойканьем, кокетливым "больно же, хватит!" - и это было всегда смешно. Хотя тоже больно. На попе оставался четкий отпечаток его ладони - всех пяти пальцев. Она показывала это ему, и он улыбался ласково и насмешливо.
Истерика - это серьезно, это те случаи, когда Инка сама не могла справиться, хотя и хотела. А вот шлепки рукой по попе - это было уже воспитание.
"Ну Инка, ну так же нельзя, у тебя просто голос меняется после одного шлепка, шелковый становится. К чему ты меня толкаешь, а?" - говорил Виталя.
Только вот от мигрени он ее никогда таким образом не лечил, слава богу.
Они не афишировали, но и не скрывали этого аспекта своих взаимоотношений. Феминистски настроенные подруги в ужасе ахали, друзья начинали поглядывать на своих жен задумчиво.
А Инка искренне недоумевала - неужели это никому не приходит в голову.
Как-то Виталя вернулся от брата и печально рассказал, что Славка с Галкой опять поссорились, да так капитально, что у Галки под глазом светится здоровенный фонарь. Вот уж чего Инка никогда не одобряла, так это кулачной расправы (хотя Галка, конечно, способна была вывести из себя и ангела).
В ближайший Славкин приход в их дом Инка завела разговор о ссоре. Славка мрачно отшучивался, но Инка хотела довести разговор до конца.
- Послушай, Слав, ну что за варварство! Женщину кулаком по лицу! Даже если она сделала что-то из ряда вон выходящее, то это же не метод!
- А что метод?! Что?! - взорвался вдруг всегда флегматичный Славка. - Посмотри на своего! Все прощал первой жене и допрощался, язвенник! Сколько можно терпеть?!
- Понятно, она виновата. Ясно - ты злишься и срываешься. Но ведь есть способ, убивающий вообще всех зайцев, - и больно, и действенно, и тебе разрядка, и ей наука, а главное - перед соседями не стыдно за фонари под глазом. Ей еще и понравится.
- Ты о чем? - Славка подозрительно посмотрел на нее.
- Снимаешь ремень и всыпаешь ей от души. Или квалификации не хватит?
- Да... как-то знаешь.... вообще-то девчонки у нас маленькие, так что опыта у меня в этом деле не очень... Да ну, как-то это по- детски все!
- Что по- детски? Смотри, так - ты дебошир, хулиганствующий элемент. А устроишь жене порку - тут момент не только превосходящей физической, но и моральной силы. Муж ты или не муж? Это больнее, между прочим, чем твои разборки. Помнишь, наверное, пороли тебя в детстве, ощущения острые. И вреда здоровью никакого, ну - сидеть неудобно немножко. Ты пойми, Слав, я Галке не враг, и просто так подбивать тебя не стала бы на такое, но уж если устраиваешь ты мордобой, то, может быть, мое предложение оптимальнее для всех?...
- Вот я твой совет Витале передам. Ты-то тоже, небось, коза-дереза та еще.
- Лучше попроси старшего брата опытом поделиться. Он и без твоих советов...
- Не понял... Инка, он что - тебя бьет? Он? Тебя?
Инка вздохнула: - Все, тему закрыли. Боюсь, Виталя меня не похвалит за раскрытие семейных тайн.
Разговор этот Инка Витале, конечно, передала, и они поприкалывались по этому поводу. А через неделю тема получила неожиданное продолжение.
В тот вечер Славка засиделся у них в гостях - домой его явно не тянуло. Инка же была чем-то раздражена, и гасила в себе это из последних сил. Виталя уже несколько раз вскидывал на нее все более и более внимательный взгляд, однако она не унималась, несло, что называется. И даже после тихого "золотко, металльчику в голосе поубавь", Инка огрызнулась - по меркам их семейного договора - довольно грубо.
Виталя, прервав разговор с братом на полуслове, встал:
- Так, попой поворачивайся быстренько...
- Бить будешь? Ну уж не при посторонних, - сразу стихшим голосом подхватила игру Инка. Они глянули в глаза друг другу, и, как это уже не раз бывало, успели договориться от том, как будет развиваться действие дальше (слегка эпатирующие спектакли на разные темы они любили устраивать для знакомых, наслаждаясь, что никто не успевает заметить того мига, в который они успевают договориться). Эту же тему они отыгрывали при посторонних впервые. "Виталя, зачем?" "Инка, по-моему, это Славке надо, пусть посмотрит" "Ну, раз надо, то ..."
- Виталь, я больше не буду.
- Поздно, поздно, поворачивайся! Ну-ка быстро! Сейчас за ремнем отправлю!
Он развернул ее боком к себе и увесисто шлепнул ладонью по заду, защищенному халатиком.
- Что улыбаешься? Сначала мужу грубит, потом улыбается. Понятно! Ну-ка, чтобы не при посторонних - марш в комнату!
Славка, оторопев, смотрел на все это: - Ребята, я не понял, вы ссоритесь что ли?
Они повернулись к нему и дружно: - Нет, Слав, все в порядке, мы не ссоримся!
В комнате Инка шепотом сказала серьезно: -Виталь, я правда больше не буду!
- Хотелось бы верить, - ответил он, - но доиграть надо до конца, так что можешь поорать, если захочешь.
Сначала Инка завизжала от неожиданности и смущения, кода Виталя неуловимым движением перегнул ее попой кверху, положив животом на свои колени. Потом - от того, что он задрал ей халатик, обнажив то место, по которому собирался шлепать. Пауза, которая последовала за этим, понадобилась Витале, чтобы полюбоваться прелестями жены ("И это все мое!"), а Инка успела подумать, что спектакль спектаклем, а рука у Витали тяжелая, будет больно, и Славка услышит не притворный, а вполне искренний ее визг.
Инка задергала ногами, и сразу же попу обожгло хлестким шлепком. Сдержаться она не могла, ойкнула, вильнула попой, пытаясь увернуться от второго удара.
- Кричи, кричи! Громче кричи! Я тебя отучу на мужа огрызаться, будешь у меня ласковая!
Каждая сентенция подкреплялась увесистым шлепком, и Инка, уже почти забыв о слушателе за стеной, визжала и умоляла простить ее.
Жесткая ладонь хлестко опускалась на розовевшую попу, попадая по одному и тому же месту, и Инка пыталась подставить ему какой-нибудь еще не такой болезненный участок.
- Хватит, хватит, прости меня, я не буду, не буду, не буду!!!
И как всегда, после самых отчаянных просьб порка прекращалась не сразу, чтобы было ясно, что Инка не управляет процессом наказания.
- Конечно, не будешь, конечно, - воркующим голосом промурлыкал он, и так больно шлепнул, что она чуть не слетела с его колен.
Пусть рушится небо на землю, выходят океаны из берегов, но пусть только он перестанет!
Аналитический отдел, между тем, твердо сказал ей: "Дорогая, это нежные любовные шлепки, это совсем не больно, и вообще, тебя еще на самом деле и не пороли. Силу Виталя сдерживает, и, например, розгами тебе еще ни разу не доставалось..."
Еще четыре раза ударил он ее по оттопыренной, крутящейся на его колене попе и - "Хватит, вставай, солнышко!"
Инка, прерывисто дыша, терла горячую вспухшую попу и пыталась сделать спокойное выражение лица, чтобы выйти к Славке на кухню.
Но Виталя не дал ей такой возможности, обняв ее за талию, он настойчиво увлек ее из комнаты и они предстали перед Славкой так - Инка, обдергивающая халатик, с лицом, раскрасневшимся чуть ли не сильнее попы, и подчеркнуто спокойный старший Славкин брат.
Чаепитие - решение всех эмоциональных проблем. - Хотите чаю? - предложила Инка...
Инка пила чай, краем уха слушая какой-то нудный мужской разговор о коаксиальном кабеле и витой паре (ассоциации у нее при этом возникали слегка игривые), и думала, что, наверное, Славку шокировали их с Виталей шуточки на эту тему.
Когда через неделю обе семьи поехали в лес, Инка порадовалась за то, что у Галки с мужем, вроде бы, дела налаживаются. Фингал под глазом выцвел и был почти незаметен. А на то, что Галка поправляла постоянно края трусиков у и без того скромного купальника, стараясь скрыть замеченные Инкой в момент переодевания синяки на ягодицах, Виталя, кажется, внимания не обратил...
Дело, кажется, пахнет не парой шлепков, на заду останутся следы недели на две... Ой, может, не надо? Может, я попрошу прощения, и вообще, ведь не сердится же он на самом деле, ведь... Ведь все-таки, это игра, и если она действительно этого сейчас не хочет...
Не хочет? Разбираться в себе было некогда, потому что он сказал:
- Хорошо, что моя любимая, но непослушная жена ходит по дому голышом. По крайней мере, попа всегда под рукой...Поворачивайся.
Он положил ладонь ей на шею и мягко, но настойчиво пригнул ее к столу. Потом правой рукой он неторопливо задрал ей подол. Что там задирать-то? Виталина рубашка, которую Инка носила дома, и без того мало что прикрывала. Она представила, что сейчас ее зад белеет в сумерках и очень удобно развернут - прямо на него. Может они займутся любовью в этой ее любимой позе?. Потом...
- Протяни руки и возьмись за край стола. Предупреждаю, что если будешь закрываться руками или уворачиваться - привяжу и буду пороть в два раза дольше и больнее. Сейчас я выпорю тебя - по настоящему - медленно и больно. Не сбейся со счета, а то я - человек увлекающийся. До тридцати считать выпускницы физматшколы еще не разучились?
Она взялась руками за край стола и вся замерла в ожидании первого удара. Он встал чуть сбоку и, прежде чем ударить, нежно коснулся левой рукой ее ягодиц, погладил их. И от этого она просто захлебнулась от нежности и любви к нему.
Коротко взмахнув рукой, он сильно стегнул ее поперек ягодиц.
Боль обожгла так, что она вскрикнула и подумала -я не выдержу - не надо - я больше не буду - не надо пожалуйста - не надо - больно!
Кажется, это она закричала вслух.
"Считай", - спокойно сказал он. "Раз..." Колени ее дрожали и боль в этой паузе медленно уходила. "Нет, это был только пример. Раз - будет сейчас. Считай".
И ремень свистнул, рассекая сумрак, впился в тело особенно остро, больно ужалив своим кончиком. Раз.
И не успела она перевести дыхание от боли, как ремень свистнул еще раз. И еще раз. И еще...
Задыхаясь от боли, вздрагивая, прижимаясь к столу, она визжала этот бесконечный числовой ряд и пыталась бессознательно увернуться. И хотелось, чтобы все кончилось и... чтобы он бил сильнее.
Он порол ее ремнем неторопливо и не очень, кстати, сильно, он сдерживал себя. Каждый удар ремня оставлял на заду полосу - вспухшую, кое-где наливающуюся синевой...
На счете "пятнадцать" он остановился: - Устала?
Инка не поняла, как она оказалась на кровати. Визжать и ерзать здесь было гораздо удобнее, переносить обжигающий ремень - легче.
- Будешь еще курить, безобразница этакая! Будешь? Будешь?
И Инка вопила "Не буду! Не буду!".
А когда терпеть стало совсем невмоготу - все кончилось...
... - Ах какая у меня ласковая и страстная жена, когда ее выпорешь, - промурлыкал Виталя в Инкино ушко. - Пожалуй, надо быть с моей маленькой девочкой построже, а то совсем распустилась... Только знаешь, Инка, пожалуйста, больше не кури.
- А то что будет?
- А то накажу так, что тебе это точно не понравится.
- И как же, интересно мне знать?
- Как? Пороть перестану....