ClubPN

Инка

Слова, чтобы все на свете назвать


Назвать словами можно все сущее на земле. Надо только постараться.
***
У всех учителей в школе есть клички. Обидные и не очень, меткие и случайные. Клички есть даже у тех, кому, в общем-то, симпатизируют - в этом случае ученички изгаляются над именем, фамилией или отчеством.
Елену Аркадьевну звали в школе Еленой Прекрасной. Причиной тому было именно имя, так как ничего, особо подтверждающего прилагательное, в ней не было. Хотя - на любителя, конечно.
Инка про себя сравнивала ее с Анной Карениной. Впрочем, бессмертный роман Толстого она не читала, но знала, что неверная супруга ушастого Алексея Александровича была не худенькой, но двигалась легко.
Два раза в неделю у Инки был праздник. Два раза в неделю звонок на урок звучал музыкой, а завершалась музыка эта легким стаккато каблучков-шпилек по паркету коридора - и "Bonjour, mes enfants!"
Никаких особых способностей к языкам у Инки к тринадцати годам не обнаружилось. Не за этим она бежала на третий этаж.
45 минут праздника - разве мало?
Потом, через много лет, Инка получила письмо из теплой Нетании от давней подруги. Какая большая деревня - этот земной шарик, сетовала подруга. Представляешь, встретить здесь, в Нетании земляков - не трудно, но найти общих знакомых... Разговорилась с учительницей сына, а она, оказывается, не только землячка, но и тебя знает - ты когда-то училась у нее - классе в шестом.
Чему, интересно, училась я у нее - подумала Инка. О чем так тосковало мое вечное сиротство, что все время искала я в старших, отчаявшись найти в родителях?
Очень благополучная семья, нормальные родители, они, слава богу, не поймут никогда, чего ей не хватает - она и сама не может до конца понять.
Уверенная ласковая властность Е.А. завораживала. Инка считала, что им повезло с классным руководителем - настоящая "классная мама" - и казнить и миловать. Всегда победительно-весела и - чуть холодновата с учениками. По крайней мере, эпитет "добрая" к ней не подходил.
Были учителя, которые никогда не выходили из-за баррикады стола, так, что казалось - между ними и классом - зеркальное стекло. Никаких эмоций они не вызывали - так, чистая функция. Были - издерганные климаксом старые девы (ну и что, что она тридцать лет как замужем и уже внуки. Старая дева - состояние, не зависящее от штампа в паспорте и гинекологических показателей). Одна такая как-то, раздраженная на шумок в классе, заехала Инке по уху классным журналом. Она еще потом, после урока устроила истерику в учительской, вопрошая трагически, какая маленькая дрянь из 6-го "В" вылила ей в сумку стакан томатного сока (Инка, честно говоря, могла быть исподтишка мстительна, так что история умалчивает, было ли это ее рук дело, или же какого-нибудь неровно дышащего к ней одноклассника. Все равно на нее никто не подумал).
Е.А. не относилась ни к тем, ни к другим. Поэтому нудные выговоры, которые затопили все учебное время на следующий день, воспринимались классом как информационный шум, и лишь коротенькое следствие и эмоциональный выговор на уроке французского были восприняты с чем-то, похожим на внимание.
- Бессовестные! Хоть бы чистой воды вылили, а то ведь - томатного сока! В сумке - там и паспорт был! Пороть за такие вещи надо!
Класс молчал, сдерживая смех - подвиг неизвестного героя все одобряли, а телесные наказания, слава богу, запрещены в советской школе. А Инка думала, что действительно - жалко, что запрещены... И мысли ее унеслись туда, где исполняются желания, становятся реальными фантазии... Она вспомнила, как однажды Е.А., вздрагивая тонкими ноздрями, учуяла запах дешевого курева от одного из учеников, вызванного к доске, и довольно крепко, не сдержавшись, шлепнула его пониже спины - раз уж имеешь наглость курить перед уроком, так встань подальше от учителя, дышать нечем. Парень тогда машинально потер больное место. "Что, больно?" - заинтересовалась Е.А. "Нет...", - хмыкнул тот. "Я могу и больно, рука у меня тяжелая".
Когда Инка узнала, что Е.А. поедет в каникулы с девятиклассниками в Белоруссию, она только вздохнула завистливо. А когда стало известно, что семь путевок старшеклассники не выкупили и классная решила на свой страх и риск взять малышей-шестиклашек, Инка устроила дома настоящую осаду и вымолила-таки у родителей деньги.
"Малышей" в Минск поехало в общей сложности восемь. Шестеро Инкиных одноклассниц и - дочка Е.А., их ровесница - Анюта.
Она училась в другой школе, но сошлись они все быстро, тем более, что Анюта - вполне понятно почему - возраст, названный в книгах по педагогике переходным, - старалась держаться подальше от матери.
***
На удивление, эта общага какого-то минского ПТУ была вполне приличной. В блоках чистенько, хотя голо, сантехника не очень загаженная. А вообще-то, какая разница - первый раз без мам и пап - уже праздник.
Девятиклассники быстро разместились на постой, а самые приличные блоки в конце коридора Е.А. зарезервировала для себя и для мелкоты.
И пока некомпанейская Инка думала, с кем ей менее противно будет делить быт, шестеро одноклассниц были уже пристроены.
- А мы с тобой, ладно? - Анюта улыбнулась. Что радуется-то? Да понятно, не будь Инки, Анюте пришлось бы, вероятно, жить с мамой, а это совсем не то...
- Знаешь, смущенно призналась ей вечером Анютка, мама ведь специально хотела меня с тобой поселить.
- Это за что такая честь? - мрачно полюбопытствовала Инка.
- Ты же своих девчонок знаешь? Мама, наверное, боится дурного влияния. А ты, вроде бы, не вызываешь у нее опасений, даже наоборот.
Инка пожала плечами. В своей жизни она знала лишь одну хорошую девочку - которая не участвовала ни в одной дворовой проделке, не рассказывала неприличных анекдотов, и не училась, а прямиком "шла на медаль". Она, кстати, потом поступила на отделение истории партии, но начавшаяся перестройка остановила ее плавную рысь по направлению к креслу инструктора горкома. Впрочем, не ждите стандартной антитезы - проституткой она не стала, жизнь у нее сложилась- скучненькая, правильная жизнишка.
Кодекс хороших девочек включал в себя отличную учебу, неумение ругаться матом, ну и - "пионер всегда говорит правду"...
Инка знала точно - себя к хорошим девочкам она отнести не может - если кого послать очень далеко, то с нашим удовольствием, а общение с родителями давно напоминало шпионские будни - правду она говорила им лишь в самых безобидных случаях. Вот учеба подвела - да. Но что ж поделаешь, если это само собой получается, видит бог, она не виновата. А в остальном она вполне вписывалась в коллектив. По крайней мере, внешне.
Было правда в одноклассницах такое, чего брезгливая Инка не переносила. Как-то две гостьи, расхулиганившись, улеглись посреди комнаты друг на друга и, глумливо подхихикивая, заерзали по ковру. Инка тогда их выгнала. Не то, чтобы она не знала, откуда берутся дети, но... было как-то противно.
Они с Анькой в комнате налево, а направо, за стенкой, поселилась Е.А. И чтобы спать вовремя! И еще один писк - приду всыплю обеим.
Все, тихо. Все разговоры шепотом, а свет мы сейчас потушим.
Худая смуглая Анька, отвернувшись, ныряет в ночную рубашку, путаясь в рукавах. Инка глянула - и мгновенно вспотели ладони. Спросить? Неудобно. Нет, спрошу.
- Ань, а... А Е.А. тебя наказывает?
Анька помолчала, потом сказала деланно равнодушно:
- Это ты сейчас увидела? Да. Бывает.
- А меня родители не бьют.
- Меня тоже очень редко. То, что ты видела, - это как раз перед поездкой.
- А за что? Нет, если тебе неприятно, ты не отвечай.
- Нет, отчего ж... Других лупят за оценки, тут-то ко мне не придерешься... слушай, а тебе ведь она нравится?
- Допустим...
- Да чего там - допустим. Я понимаю. В общем, нельзя врать и не выполнять своих обещаний. Это - абсолютно. Остальное - по обстоятельствам.
- Ну, и...
- Ну и вот. Если врешь, то надо иметь хорошую память, а с этим у меня не очень. Давай спать.
***
А назавтра они пошли в музей Янки Купалы.
Потом их свозили в Брест. И в Хатынь. В этом рассказе речь не о том, но все же - страшнее, чем в Хатыни, Инке было только однажды - летом после второго курса - когда шла она от барака к бараку по летнему, одуряюще душистому, разнотравному полю Майданека.
Экскурсии были днем, а вечерами, после ужина, дети были предоставлены сами себе.
Предоставленная сама себе Инка всю жизнь вляпывалась в идиотские истории. Ну и конечно - погулять в сумерках, автобус до центра, а такими мелочами, как номер автобуса, - она не поинтересовалась. И одиннадцать вечера, и холодный чужой город, и как добраться назад, не смог сказать даже милиционер, так как не знала Инка, где затерялась в новостройках эта общага. Милиционер Антон как мог успокоил ее, что-то кому-то доложил по рации, рация простужено захрипела, и из хрипа этого Антон извлек какие-то распоряжения начальства. Для Инки все это означало, что из дождливой темноты они отправляются в отделение, где и придется ей дальше ждать решения своей судьбы.
- Не плачь, - сказал Антон, устраивая ее временный быт в дежурке. Не заметил, что глаза у Инки были сухие. И только когда она представляла себе, что сейчас делает Е.А., хватившись ее, сердце заливала волна холодного липкого ужаса.
Чай и бутерброды с вареной колбасой. Роскошный ужин в казенном доме. Что еще надо голодному человеку? Инка откусила такой кусман, что с трудом двигала челюстями. И тут в соседней комнате послышались шум, голоса, отворилась дверь и со словами: "Вот она, ваша девочка, жива-здорова, не переживайте вы так" вошел Антон. А за ним - Елена Аркадьевна.
Если и переживала она, бегая по отделениям милиции в незнакомом городе, разыскивая пропавшего ребенка - чужого! доверенного ей! ученицу! - то в комнату она вошла внешне абсолютно спокойная.
Давясь колбасой и горячим чаем, Инка встала ей навстречу, и, проглотив все, что было во рту, сказала:
- Здрасьте, Елена Аркадьевна.
- Добрый вечер, Арсеньева,- приветливо сказала та. - Скажи всем спасибо и до свидания. Пойдем.
- Да пусть доест, и вы с нами чайку попьете...
- Благодарю вас, но мы поедем. Там все волнуются и моя напарница одна с детьми. А покормить - я ее дома покормлю.
Дома, подумала Инка. В этом чужом городе комнатка, где лежат их вещи, - уже дом. А как еще скажешь?
В автобусе (последний - половина первого ночи!) они ехали молча. Желтый Икарус, тяжело закидывая зад, крутил по новостройкам, за окном было совсем неинтересно, да и темно, но Инка упорно смотрела в окно.
Так же в молчании, хлюпая жидкой новостроечной грязью под ногами, прошагали они от остановки до общаги.
Инка шла и думала - ну - будут ругать. Ну и что. Почему мы так боимся ругани взрослых, ведь это слова, сотрясение воздуха.
Потом, когда она выросла, она поняла, что выговоры эти так мучают именно потому, что действуют не на вербальном, а на энергетическом уровне. С этой точки зрения порка, пожалуй, даже лучше.
- Ступай спать, - Е.А. заперла на ключ дверь блока (куда уж я теперь денусь, подумала Инка), и, не прибавив больше ни слова, ушла к себе.
***
- Мне бы за такое всыпали по первое число, мало бы не показалось - Анька, подперев кулачками щеки, сидела за столом, сгорбившись как старушка.
- Лучше бы, действительно... А то знаешь, она вообще со мной эти два дня не разговаривает. Пустое место. Ну что мне делать?
- Поговорить. Это всегда самое лучшее. Иного выхода вообще нет. Иди поговори с ней. Ну там, классика - мол, больше не буду, мол, простите и все такое.
- Она волновалась, когда меня искала?
- Что глупости спрашиваешь? Конечно.
Не хочет она со мной разговаривать, ладно. Нехорошо получилось позавчера, но ведь нечаянно. Ну ладно, вы еще пожалеете...
***
Е.А., постучавшись, зашла в соседнюю комнату.
- Анна, спать, уже 11. Где опять Арсеньева? У девчонок? Сходи за ней, хватит болтать, завтра вас не добудишься.
- Нету ее у девчонок.
- А где она? Что ты молчишь? Где Инна?
Е.А. подошла к шкафу, открыла висящую на одной петле дверцу. Анькина куртка висит. Все.
- Где она?
- Мам...
- Что мам?! Что? Где она, я спрашиваю?!
- Что я, сторож ей что ли?
- Ты мне тут ерундицию не демонстрируй, когда она ушла?
- Ты только не кричи и не нервничай, я тебе все объясню. Она, конечно, мне голову оторвет, но ты, похоже, тоже оторвешь, так что...В общем, ты с ней два дня не разговариваешь, так? Подожди, не перебивай. А она переживает. Я думаю, что она нарочно ушла, чтобы уж на этот-то раз ты с ней, когда найдешь, поговорила. Поругала. Хоть наорала. Потому что, если человека игнорировать...
- Грамотная ты моя. - Е.А. присела на Инкину кровать, секунду посидела, прикусив губу, потом резко поднялась. - Так, понятно. Бери свою скатку и топай к девчонкам. У них за шкафом есть раскладушка в седьмой комнате. Скажи, что Инка пошла в гости к родным. Стоп. Ее никто, интересно, не видел?
- Если уж я не знаю...
- Да, верно. Скажи, что ты в комнате одна не хочешь. Все. Я пошла ее искать. Спокойной ночи. Утром увидимся.
- А как я узнаю, что все хорошо?
- Утром. Все утром.
***
... Подумай спокойно, куда она могла уйти? Инка вообще-то человечек неглупый, и тормозной путь у нее короткий. Вешаться или кидаться под поезд всем назло - вряд ли. Не тот человек и не тот случай. А вот если... Мало ли кто может ей встретиться... Нет, лучше об этом не думать...
Вообще, девчонка явно хочет, чтобы ее нашли с гарантией. Но не скоро, дабы эффекту было побольше. Ладно, будет тебе эффект, дай только найти тебя.
Вот дурочка, ведь холодно, темно. Простынет...
Да где же она, черт возьми!
Ну, только найдись! Не буду я ее игнорировать, ох и не буду! Задеру подол и всыплю, не посмотрю, что не мое дите. Этого добивается? Ладно.
Оббегая в темноте дома, вглядываясь в темноту, третий раз сказала сама себе Е.А. насчет "задеру подол", звук собственного голоса как-то успокаивал. А Инка-то в джинсах, вспомнилось вдруг. Ну ладно, внесем поправку: спущу штаны и выдеру. Ох и выдеру!
Полдвенадцатого. Спокойно. Куда еще можно пойти, не в милицию же опять? Мотаться под дождем ей наскучит. Сесть - можно на остановке, там и крыша.
Над автобусной остановкой - фонарь. Издали видно, что в уголке кто-то сидит.
Переводя дыхание, она стояла и смотрела на Инку. А Инка смотрела на нее и взгляд у нее был, честно говоря, нагловатый.
- Пороть тебя некому! - с сердцем сказала Е.А. - И мне было некогда, до сегодняшнего вечера. Марш домой!
От остановки по прямой они дошли минут за пять.
Инка повернула налево, в свою комнату.
- А где Аня?
- Утром придет. Раздевайся.
Е.А. стояла и смотрела, как Инка прыгая на одной ноге, стаскивает с себя сапоги, как торопливо рвет заедающую молнию куртки. Кивнула ей - пойдем. У себя она зажгла лишь настольную лампу, и комната была залита мягким оранжевым светом, от чего ее казенный неуют немного скрадывался.
- Дай мне, пожалуйста, твой ремень - Е.А. кивнула на Инкины джинсы.
- Зачем?
- Затем, что я собираюсь тебя выпороть, а другого ремня у меня нет.
- А вы не имеете права... тихонько сказала Инка.
- Верно, не имею. Приедем домой, пойдешь на меня пожалуешься. В РОНО. А пока считай, что я забыла, что ты мне не дочь, а ученица. И отлуплю я тебя, как родную. Хорошего ремня ты заслужила - еще позавчера. А уж сегодня...
- Не буду я жаловаться...
- Ну спасибо. Так давай ремень-то.
Если она заслужила "хорошего ремня", то надо признать - ремень, действительно, хороший. То есть - для джинсов все равно, а вот для порки... Плетенный из цветных проводков, тяжелый ремень. Только короткий - на девчоночью талию рассчитан, вдвое не сложишь. Ну, тогда - пряжку в кулак, свободный конец как раз по длине.
- Ну, что стоишь?
- А что делать?
- Не знаешь, что? Тебя что, никогда не наказывали?
- Нет.
- Оно и видно. Ну что ж, значит, первый раз - лучше запомнится. Снимай свои джинсы и поворачивайся.
Джинсы расстегнуты, но не сняты. Стыдно.
- Иди сюда, к столу. Наклонись. Давай-давай, побыстрей. Так, начинаю считать, до скольки досчитаю, столько добавлю. Раз, два, три, четы...Все? Молодец. Спускай штаны. А теперь - потише, пожалуйста, все спят.
Вот тебе!..., больно? А так? ... Не нравится? Терпи... Неделю... сидеть будет больно...Что?... Больно попу?... Вот так!... Вот так!!... За глупую... упрямую голову...пусть попа... отвечает... Еще в прошлый раз.. надо было... вот так... заднее место заголить... и всыпать...
Инка в продолжение всего этого монолога переступала тонкими ногами, запутавшимися в джинсах, и тихо скулила на каждый удар ремня, но почему-то не пыталась ни увернуться, ни закрыться руками. Наконец, сквозь нечленораздельный скулеж прорвалось - Я больше не буду!
Конечно, не будет. Е.А., сказав: "Все!", - подхватила с тумбочки электрический чайник и вышла - розетка была в прихожей. Когда минут через десять с кипящим чайником она вернулась в свою комнату, Инка смущенно топталась посередине, не зная, то ли ей уже можно уйти, то ли нет, и даже не подняла глаза. То, что произошло, было настолько запредельно, невероятно, что как к этому относиться - Инка не знала.
- Садись, будем пить чай. Да не бойся, садись, очень уж больно быть не должно. Завтра вообще ничего не останется.
- Больно... - с каким-то удивлением тихо сказала Инка.
- Наверное, - согласилась Е.А. - А как же! Только вообще-то знай, дорогая моя, порка эта была чисто символическая. Будь ты моя дочь, я бы за такие выкрутасы действительно наказала бы как следует. А так.. И вообще, если не возражаешь, давай сменим тему. Посмотри, какие книги я сегодня купила...
***
Пришедшая утром Анька смотрела вопросительно. Но говорить о вчерашнем не хотелось, а Анька, тактичная, не стала настаивать.
Еще через пару дней они уехали из Минска. Снова через послеолимпиадную Москву, поражающую провинциальное воображение двадцатью сортами мороженого, потом "Татарстан", отъехав от Казанского вокзала, приехал на казанский вокзал, под традиционный марш Сайдашева они сошли на перрон, мамы, папы, как съездили, как наши детки, не баловались ли, слушались ли...
- Слушались-слушались, конечно, - глянула сначала на Инкину маму, а потом на Инку Елена Аркадьевна.
И каникулы кончились.
***
А на следующий год Инка ушла в физматшколу, а потом поступила в универ, а потом стала работать, а потом - пришло это письмо от Эльки из Нетании.
И тогда Инка в тоске села и достала заброшенные со времен сдачи кандидатского минимума французские книги. И прочитала там еще раз: "Il y a des mots pour toutes les choses --- pour les levres, pour les roses, --- des mots pour les metamorphoses --- si l’on ose... Существуют слова о каждом предмете, слова, чтобы все на свете назвать, слова, чтобы все изменить на свете, - если отважиться их сказать..."
И ей казалось, что вот еще немного - и она найдет слова, чтобы назвать эти воспоминания. Вот еще немного...