ClubPN

M/M


roroo


Тот, кто уже мертв


«… Самый страшный враг дорогой Граф, это не тот, кто караулит вас в переулке с о шпагой и пистолетом в руке – с этими можно справится или договорится. Самый страшный враг, это тот кто уже умер, чудовище которое ведет толкько месть, оболочка без души и сердца…»


- Скажите Джон, это день закончится когда ни будь или нет?
Высокий, худой человек, с нездорово серым и от того особенно неприятным лицом, одетый в черную мантию судьи, нервно откинулся на спинку судейского кресла как только закрылась дверь за одобрившими последний смертный приговор присяжными.
- Это риторический вопрос Сэр, как показывает весь опыт моей жизни, всему на свете приходит конец, ни что не длится вечно. Ни хорошее, ни плохое.
- Могу только позавидовать вашей стойкости, эти воры и нищие словно издеваются на до мной…
- Люди голодают, сэр, работы нет, да неурожай здесь и восстание сипаев в Индии – все наложило свой отпечаток.
- Вы считаете мои приговоры неоправданно жестокими?
- Вы всегда действуете в рамках закона и согласие присяжных тому доказательство, но у наших законов достаточно широкие рамки.
- Этих воров приводили мне уже трижды! Вы слышите Джон? Трижды! Тогда секретарем суда был еще мистер Тригс, упокой господи его душу! И их не остановило ни что! Ни порка и позорный столб – в первый раз, ни каторжные работы во второй! И какой приговор я должен был им вынести? Снова каторга – но для них это та же смерть. Вторые три года там никто не выдержит, а значит – это просто пустая трата денег на перевозку туда этих полутрупов!
Судья стянул с головы парик, обнажив коротко стриженную голову со значительной плешью в районе лба и затылка.
- А сколько трупов молодых джентльменов находят каждую неделю в кварталах Сохо?
- Молодым джентльменам не стоит так увлекаться дешевой и доступной любовью этих кварталов, тот, кто идет в гнездо порока - сам виноват!
Судья, весьма довольный и с улучшившимся настроением несколько секунд наблюдал за редкой эмоциональной вспышкой судебного секретаря.
- Ну, ну! И кто из нас более суров к человеческим слабостям и порокам? Не хмурьтесь Джон, я знаю, что вы пуританин и хоть я и являюсь католиком, но с уважением отношусь к людям вашей веры!
Судья улыбнулся и ловко одел свой парик:
- Ладно, мистер Джон, что у нас еще? Я очень бы хотел закончит все это до обеда…, что то сложное?
Секретарь во время последней тирады судьи сосредоточенно перебиравший бумаги на столе, не поднимая головы произнес:
- Вовсе нет сэр, несколько мелких воришек весьма юного возраста, пойманы в первый раз и только один из них сын местного лавочника, мясника, но вот как раз он ходил с заказами по домам, смотрел, а потом…
- Они никого не убили?
- Как считает полиция - нет.
- Ладно, мне все ясно, можете не продолжать, присяжные могут отдыхать , тут они нам совсем не нужны. Сделаем все быстро, к слову, хоть какое то развлечение!
- Мясник оплатил ущерб за своего сына и внес значительный добровольный взнос в канцелярию суда, просил по возможности преподать мальчишке строгий урок. Кроме того он просит разрешения поставлять мясо на завтраки нашим приставам. По весьма умеренной цене…
- О! Приятно видеть, что родители принимают участие в судьбе своих детей! И извините за меркантильный вопрос, сколько же нам с этого причитается Джон?
- Двенадцать процентов Вам и три мне, милостью нашей королевы мистер Уильямс…
- Значит я угощаю! Нам надо поговорить в приватной обстановке по делу о наследстве мадам Нотенгем. Вы ведь занимались делом этой особы еще в Норфолке?
- Спасибо сэр!, да сэр, но весьма не долго, до осуждения мистера Рэя, как убийцы несчастной леди…
- Вот как… и что, его наконец повесили?
- Вовсе нет сэр, он хоть и обедневший, но человек благородной крови, мог сделать выбор между мечом и веревкой, и сделал абсолютно правильный выбор, его до сих пор не обезглавили – нет мастера, достаточно хорошо обращающегося с этим орудием палача.
В ответ на вопросительный взгляд судьи секретарь пояснил:
- А в милости дарованной его роду еще проклятым королем Генрихом третьим, любой из представителей рода Рэев может быть обезглавлен лишь одним ударом двуручного меча, а если палач сплоховал – сам должен лечь на плаху рядом с этим молодчиком! Поверьте, вам стоил о бы посмотреть на шею этого головореза, ее не перерубишь и тремя ударами. По крайней мере, я бы точно не смог!
Теперь поговаривают, в Тауэре ждут специалиста из Индии, там один из стрелков -сержантов очень наловчился орудовать тяжелым кавалерийским палашом при подавлении восстания сипаев. Ну, а здесь никто не берется за это дело, хотя родственники несчастной предлагают награду в сто фунтов тому, кто за это возьмется. К сожалению из тех любителей легкой наживы, что прельстились этой суммой, ни один не смог с одного удара перерубить даже баранью ногу, а люди благородные, чьи руки привычны к мечу и сабле не станут марать свое имя грязным ремеслом палача. Родственники леди Нотенгам в отчаянии, королева на сносях и если родит наследника, а к тому идет, негодяй будет помилован и отделается двадцатью годами каторжных робот в колониях…
- Да… дело Рэя лишнее свидетельство тому, что наши законы суровы, справедливы, но еще более того – удивительны!
Секретарь негромко рассмеялся в ответ на шутливое замечание судьи
Наконец тот расправил мантию и выпрямился в кресле столь ровно, словно ему вставили кол в самую глубину «анатомии», принял чопорный, строгий вид и величественно кивнул.
Секретарь дернул за шнур ведущий в помещение судебных приставов и охраны расположенное за стеной. Через пол минуты, двери распахнулись и два высоких полицейских в парадных мундирах завели в помещение группу из шести юных воришек. Это были даже не подростки, а еще совсем дети, самому старшему из них едва можно было дать на вид лет двенадцать. Старший мальчик бывший по всей видимости «главарем» этой «банды» изо всех сил старался держаться мужественно, но это у него не сильно получалось, мальчишку трясло как в лихорадке, а остальные скулили как побитые щенки, не решаясь рыдать в голос.
Судья Уильямс имел в кварталах Сохо (а еще и в половине кварталов Лондона) весьма нехорошую славу как человек хотя и честный (по меркам того сурового времени, когда слово «справедливость» имело весьма ограниченный характер), но суровый, а временами даже и жестокий.
Пока секретарь перечислял никого не интересующие имена и прозвища перепуганных детей, список их преступлений, как то, карманные кражи, кражи со взломом, занятие попрошайничеством, судья откровенно скучал.
Приговоры невезучим воришкам он выносил столь быстро, что секретарь едва успевал записывать.
Трое самых младших мальчиков, сбежавших из работного дома в пригороде Лондона были переданы его представителю, с письменным указанием местному коронеру (являвшимся одним из попечителей этого заведения) дважды в неделю в течении первых двух месяцев обеспечить «весьма суровую» и «примерную» порку юных правонарушителей в присутствии всех обитателей этого работного дома, «в дни для этого отведенные» и потом продолжать еженедельные порки в течении полугода, до «полного осознания и раскаяния». Содержать несчастных предписывалось отдельно от остальных детей «на скудном питании и тяжелой работе». Свое первое наказание эти трое перепуганных ожидавших их адом детей должны были уже сегодня, прямо во дворе суда заполненного людьми.
Сын мясника был приговорен к наказанию десятью ударами плетью и стоянию в колодках « с ослиным хвостом» до захода солнца.
Относительно старшего мальчика и последнего непрерывно плачущего воришки у судьи был по истине пугающий приговор. Невезучие любители чужой собственности должны были украсить своим присутствием «поучительное представление» устраиваемое во дворе Тауэра перед своенравными отпрысками богатейших семейств Англии, после чего отправиться в печально известный далеко за пределами Лондона работный дом для детей и подростков уже одной ногой стоящих на первой ступени лестницы ведущей к виселице. Указывать в приговоре число и время наказаний для попавших туда было абсолютно излишним, нахождение в этом жутком месте и так было практически сплошным и непрерывным истязанием.

В обеденное время на площади перед залом суда уже собралась не малая толпа зевак и прочих бездельников, что бы посмотреть на скорую и быструю расправу закона над теми, кто решился его преступить. Это жестокое, а зачастую могущее быть и весьма пикантным зрелище давало добрым английским гражданам возможность развлечься и даже заключать столь любимое всеми англичанами пари.
Под одним из только что осужденных преступников, который едва успел выпить поданную ему подручным палача огромную кружку эля и скурить последнюю сигару, открылся люк ведущий в новый, неизведанный живыми мир. Тело несчастного жалко дергалось болтаясь на веревке.
Чуть в стороне от эшафота уже стоял одетый в черное человек, похожий на стервятника, с расчерченной колбой песочных часов. Бегущий песок неумолимо отмерял время конвульсий несчастного, что было весьма немаловажным занятием при принятии ставок «на выносливость». К несчастью для людей сделавших ставки и введенных в заблуждение атлетичным сложением осужденного агония длилась не долго.
В этом бизнесе у человека с часами были свои секреты, палач затягивавший петлю на шее жертвы внимательно следил за знаками которые подает ему помощник «Стервятника». Сдвигая петлю по шее жертвы он мог добиться не разрыва шейных позвонков, а просто их сильного растяжения. В таком случае жертва умирала мучительно, агонизируя неизмеримо дольше чем это предписывалось законом. Но к счастью и для палача, и для «Стервятника» такие мелочи не волновали представителей Фемиды, котрая как известно не отличается острым зрением.
Веревка виселицы все еще скрипела на блоке, но уже никто не обращал внимания на качающееся в полуметре над землей тело.
Под свист и крики, подручные палача вынесли на эшафот высокие деревянные козлы, установили их возле виселицы, укрепив толстыми деревянными брусками вставленными в специальные пазы эшафота.
Палач покачал деревянное устройство и удовлетворенно кивнул головой.
Когда на эшафот подняли трех перепуганных воришек, в толпе послышался громкий смех и грубые шутки.
По команде судебного пристава несчастные дети быстро разделись догола. Раньше, стоя на площади они и сами смеялись над невезучими жертвами, но все равно не могли сдержаться, плакали и когда палач проходил мимо них, умоляюще шептали побелевшими губами:
«Пожалуйста сэр! Только не меня»
На самом деле это не было лишним, первый, тот кто «греет воду» как правил получал самые сильные и жестокие удары особенно когда наказание останавливалось лишь желанием палача или решением скучавшего в углу эшафота доктора. Иногда жертва экзекуции успевала дважды потерять сознание и прийти в себя, прежде чем стоящий рядом эскулап давал понять палачу, что уже можно и остановиться. Наказание второго, а тем более третьего осужденного превращалось уже в рутину, толпа к тому моменту откровенно скучала, да и палач хотел закончить дело побыстрее .
Но сейчас толпа словно упивалась страхом исходящим от осужденных.
Повинуясь жесту палача мальчишки заложили руки за голову и мимо них брезгливо прошел доктор, посмотрел глаза , пощупал лимфатические узлы на шее и под мышками, заглянул в рот. Та часть тела, которая должна была непосредственно страдать под ударами, внимание доктора не привлекла.
Доктор отошел в сторону, вновь оставляя детей один на один с палачом.
Толпа притихла, палач остановился напротив самого тонкого и слабого мальчика из несчастной троицы, медленно протянул к нему руку. Несчастный ребенок задрожал так, словно у него началась пляска святого Витта. Палач взял умоляюще смотрящего на него мальчика за плечо и толкнул в руки своих подопечных. Под смех толпы несчастный мальчишка обмочился , но подручные потащили его не к козлам, а под смех и одобрительные выкрики, довольных шуткой палача, усадили верхом на перила задом к толпе. Худой за мальчишки свесился за край перил эшафота, демонстрируя всем желающим анатомические особенности еще совсем детского тела. В выставленную напоказ «мишень» зразу врезалось несколько огрызков, причем один попал точно между ягодиц прямо в сжавшееся колечко ануса. Мальчишка ойкнул и заерзал на перилах вцепившись в них побелевшими пальцами не решаясь прикрыться руками и тем самым лишить своих «добрых» соотечественников этого унизительного развлечения, что вызвало дополнительное веселые замечания среди присутствующих. Пока толпа веселилась, подручные палача, так же усадили верхом на перила, но уже с другой стороны второго мальчика. Этому воришке повезло чуть больше, с этой стороны эшафота находились «благородные» кавалеры со своими дамами, поэтому появление над перилами голого, позорно раскоряченного мальчишки было встречено лишь смущенными улыбками, тихим смехом и не громкими одобрительными замечаниями в адрес сообразительности палача.
Оставшийся на эшафоте ребенок из всех троих отличался самым «крепким» телосложением, если такое слово применимо к мальчику в возрасте девяти-десяти лет. Выбор палача был осознанным и абсолютно правильным, что бы развлечь толпу (а это могло подвинуть стоящих на площади к заключению пари – да хоть на «выносливость» то го же или следующего за ним мальчишки), ему нужна была жертва которая не станет терять сознания после трех ударов палки.
Экзекутор жестом указал невезучему воришке самому взобраться на козлы. Задача для ребенка не из легких. Под смех зевак мальчик кое как взобрался на верх, сначала усевшись на брус верхом, а потом перебросив ноги согнулся по сторонам обитого кожей деревянного цилиндра, балансируя на животе. Со стороны мальчишка походил на карабкающегося по веткам лягушонка и толпа уже во всю веселилась глядя на него, почти забыв про его несчастных, застывших на перилах эшафота товарищах. Наконец подручные палача захлестнули на кистях и ступнях мальчика веревки. По всей видимости у палача сегодня было хорошее настроение и к процессу наказания малолетнего воришки он подошел более чем творчески. Мальчика привязали не как обычно, его руки, натянув веревки привязали к задним опорам треугольника, со стороны ног, а ноги, сдвинув петли почти под коленки , растянули в почти ровную линию, едва не надорвав жалобно молящему о пощаде ребенку, паховые связки, прикрутили к верхнему брусу, после чего с натугой притянули ступни почти к кистям мальчишки. Мальчик оказался даже не привязан, а в буквальном смысле слова «натянут» на устройство для порки, не имея возможности сдвинутся даже на миллиметр. Стоя перед лицом отчаянно задирающего голову мальчика, всего в метре от люка, где все еще покачивалось уже никого не интересующее мертвое тело, палач неторопливо развернул сверток из грубой ткани , поднесенный помощником, и стал выбирать палку для наказания ребенка. Толстые и тяжелые палки палач, под облегченный вздох воришки, сразу отодвинул в сторону (два-три удара такой тростью отбили бы все внутренности ребенка, а убивать или калечить несчастного мальчишку, палач, будучи профессионалом и весьма серьезно относящийся к своей работе, совсем не собирался). Наконец мастер заплечных дел выбрал тонкий, длинный и очень гибкий прут. В толпе при виде столь «гуманного» инструмента предстоящей пытки раздались недовольные крики (в том числе и от тех, кто сам не раз бывал публично избит гораздо более тяжелыми и жестокими «инструментами»). Но палач, повернувшись к толпе успокаивающе поднял ладонь и люди притихли. Палач сделал шаг, остановившись чуть правее головы мальчишки, примеряясь, положил прут на покрывшуюся «мурашками» кожу ягодиц и вскинув руку к небу, закрутив корпус и чуть присаживаясь на ногах, резко послал злую розгу вперед, вложив в удар всю мощь своего крепкого тела. Розга с жутким свистом врезалась в натянутую кожу ягодиц ребенка, звук был такой словно розгой ударили по дереву. Через ягодицы мальчика огненным росчерком пробежала наливающаяся кровью полоса, по ширине втрое толще врезавшейся в зад розги, а там, куда ударил жалящий кончик прута , чуть пониже ягодичной складки, кожа лопнула и из ранки побежала тонкая, рубиновая струйка крови.
От жуткой, обжигающей боли мальчишка завизжал как резанный, так громко и звонко, что стоящие на специальном возвышении, со своими кавалерами, благородные дамы, словно по команде прижали к ушкам затянутые в элегантные перчатки руки. Едва мальчишка успел втянуть воздух в своим молодые легкие как его настиг следующий удар…, потом палач сделал пол шага оказавшись прямо перед головой мальчика и с ударил прямо вдоль ягодичной складки, филигранно ужалив кончиком прута промежность ребенка… (но надо отдать должное «мастеру» за хорошее знание анатомии и даже некоторый жестокий гуманизм, этот удар был намного «аккуратнее», без закрута туловищем, просто с плеча). Словно кот, играющий с мышью, экзекутор ходил вокруг обжигая распяленные зад и бедра мальчишки, то с одной, то с другой стороны. Ребенок непрерывно, жалобно кричал, иногда палач чуть затягивал время между ударами и тогда, до собравшихся вокруг эшафота доносились отчаянные мольбы мальчишки о пощаде. Но палач делал шаг и прут, под одобрительные замечания собравшихся у эшафота, снова взлетал над исполосованными , дрожащими окровавленными ягодицами. Ребенок уже хрипел от боли, почти теряя сознание, когда люди у эшафота замолчали, просто глядя на жестокое представление. В почти полной тишине, прут еще дважды врезался в израненную плоть и палач (чувствуя настроение толпы), чуть склонившись взял мальчика за подбородок приподняв заплаканную и обсопливленную мордашку, запоротого почти до потери сознания воришки, заглянул тому в наполненные болью зрачки. Дождавшись, пока глаза ребенка вновь обретут сознание, экзекутор стал отступать назад похлопывая кончиком прута по сжавшейся в еле заметную точку, дырочке между вздрагивающих ягодиц мальчишки.
Последний удар при экзекуции, когда удары наносились без счета на усмотрение «последнего судьи», традиционно назывался «Королевским» . Мальчишка прекрасно понимая куда сейчас врежется рассекающий плоть кончик прута, заскулил так жалобно, что одна из молодых леди, сама еще почти ребенок, прячущая свое лицо под белой кружевной вуалью, отпустила руку своего молодого спутника в форме лейтенанта королевской гвардии и вдруг сильно взмахнула рукой.
В грудь палача ударила тяжелая серебренная монета. По традиции того жестокого времени последний удар можно было «выкупить». Палач нагнулся поднял монету, поклонился молодой леди, а потом подняв руку продемонстрировал монету толпе под одобрительные возгласы.
Так умело, не калеча и не истязая до предела жертву (а тем более еще совсем ребенка), «выбить жалость» - как это называлось на языке профессиональных душегубов, было высшим признаком мастерства. Палач торжественно вложил монету между широко разведенных ягодиц плачущего мальчишки, прикрыв ею то самое место куда должен был обрушиться последний удар и снова, под одобрительные выкрики и смех присутствующих церемонно поклонился молодой девушке, которая смущенно вцепилась в руку своего офицера и почти спряталась за его спину.
Пока подручные палача отвязывали от конструкции избитого, жалобно рыдавшего мальчишку офицер чуть приподняв вуаль наклонился к лицу юной дамы.
- У вас очень большое сердце Элизабет, но поверьте, то, что здесь получают эти дети, все во их же благо, возможно позор и боль, что они здесь испытают, в дальнейшем спасет их от виселицы…
- Я понимаю Эдвард, просто… вчера Том, мой младший брат, сильно шалил, расстроил мать и она приказала его выпороть, а он звал меня! Потом…, потом он просто кричал, за закрытой дверью, кричал совсем как этот мальчик, и я ничего не смогла сделать! А сейчас мне буквально на секунду показалось, что … это снова кричит он. В общем, мама и послала меня с тобой сюда, что бы я посмотрела как выглядит настоящее наказание…
Офицер ласково провел рукой по плечу девушки.
- Вы прекрасный человек Элизабет и счастливы будут ваши дети, как мне хотелось бы, что бы и у моих детей была… такая мать!
Молодой человек замер, ожидая от девушки возмущенного толчка, но Элизабет, вместо этого лишь сжала свободной рукой его пальцы и еще теснее прижалась к нему.
К этому моменту подручные палача потащили на козлы второго мальчишку, а офицер, опустив руку в карман форменного сюртука, вытащил из него еще две серебряные монеты, точные копии той, что бросила девушка и тренированным, выверенным движеньем бросил их на эшафот.
Люди вокруг приветствовали поступок офицера одобрительным гулом и понимающими смешками. Подручные палача подобрали с эшафота деньги и передали их мастеру. Тот поклонился офицеру и вновь взялся за уже знакомый, оттертый от детской крови прут.
Порка второго, а за ним и третьего мальчишек была уже не столь интересна, рутинна и совсем не похожа на то представление которое палач разыграл с первым мальчишкой. Мальчиков привязали в «классической позе» быстро и профессионально выпороли. Однако их наказание не шло ни в какое сравнение с тем, что получил их более крепкий, стойкий и невезучий товарищ.
Впрочем, почти наверняка можно было сказать, что тот ужас который они испытали вблизи наблюдая этот жестокий спектакль с лихвой компенсировал относительную «гуманность» их наказания.
Пока палач один за другим полосовал жалко вздрагивающие зады его визжащих товарищей, первый мальчик постепенно приходил в себя. Врач, как не удивительно (даже для себя самого) то же оказался тронут страданиями своего юного «пациента» и не только смазал рубцы и рассечения лечебным бальзамом, но осторожно посмотрев в сторону палача и его подручных, вынул из кармана флягу с опиумной настойкой, сунул ее ко рту все еще нервно всхлипывающего ребенка. Мальчик сделал пару глотков и уже через полторы минуты совершенно успокоился, даже попытался подняться на колени, что бы посмотреть на порку своих друзей.
По окончании порки доктор быстро осмотрел следы на жалких ягодицах своих новых, юных пациентов и если у второго мальчишки присутствовала пара повреждений кожи, то третий, самый слабый и субтильный мальчик отделался только множественными вздувшимися и болезненными рубцами, без крови и рассечений, что было свидетельством своеобразного «гуманизма» со стороны экзекутора. Когда мальчики, вздрагивая от боли, наконец натянули на свои тощие тела свою жалкую одежду, судебный пристав отвел их к смотрителю из работного дома (на которого несчастные дети уже смотрели с ужасом). Смотритель, высокий, крепкого сложения мужчина с обветренным и жестким лицом, какое бывает у бывших матросов, ловко связал малолетних беглецов веревкой вкруг талии и по рукам после чего вежливо поклонился судебным приставам, положил в дорожную сумку переданные ему бумаги и повел прошедших свое первое знакомство с суровой дланью закона детей в сторону служебных помещений судебного здания. Пройдя через двор он подошел к стоящей у коновязи лошади, прикрутил веревку к ее стремени уселся в седло и медленно тронулся по улицам Лондона к выходу из города. Расстояние от окраины Лондона, до работного дома, где невезучим воришкам уже готовили «теплый» прием, было не особенно большим (как для всадника), а сбитые ноги детей, почти бегущих за лошадью по еще римской дороге, смотрителя ничуть не волновало. В Лондоне его дважды останавливали полицейские но просмотрев судебные бумаги вежливо отпускали, люди спешащие по своим делам не обращали никакого внимания на связанных мальчишек бегущих за лошадью человека в черной дорожной одежде. На выезде из Лондона, чуть проехав по грунтовой, сельской дороге смотритель остановил лошадь, повернул ее и повел с дороги в лес. Проехав около сотни ярдов через поросль и кусты смотритель остановил лошадь и повернувшись долгим, змеиным взглядом смотрел на связанных, исцарапанных мальчишек. Наконец его губы тронула злая, порочная улыбка. Ловко выпрыгнув из седла он дернул веревку, поигрывая хлыстом для верховой езды. Прижимаясь друг к другу дети несмело подошли поближе к этому страшному человеку. Смотритель стоял чуть расставил ноги и коснулся спереди гульфика своих штанов.
- И так, мистер Джон, мистер Гарри и мистер Смит, кто?
Мальчишки быстро переглянулись и толкнули вперед самого младшего, того самого, что получил на эшафоте самые щадящие удары от судебного палача.
- Значит как всегда мистер Смит? Мне это уже два месяца назад начинало надоедать…, поэтому мистер Джон, у ближайшего ручья я бы советовал вам помыть свою поротую задницу, ей сегодня еще предстоит непростое испытание.
С этими словами мужчина взял «мистера Смита» за ухо, почти отрывая от земли , уселся на лежащее поблизости поваленное дерево и поставил сморщившегося от боли мальчишку между свих ног, не обращая внимания на его друзей стоящих всего в двух ярдах, насколько им позволяла длинна веревки. Смотритель расстегнул гульфик штанов и явил на свет свой грозный детородный орган, толстый и длинный, словно полицейская дубинка. Стоящий перед ним мальчишка, повинуясь движению руки мужчины, быстро наклонился, широко открывая рот… [цензурировано] наконец мужчина запрокинул голову и тихо застонал от удовольствия, не видя, как два мальчика стоящих почти за его спиной, быстро переглянулись, более высокий свернул веревку простой петлей в нахлест, а потом набросил петлю ему на шею.
Резво, словно зайцы от коршуна мальчики бросились в стороны, а старший отчаянно крикнул: «Кусай» обращаясь к удовлетворявшему смотрителя товарищу. Грубая петля рывком захлеснулась на шее насильника, а мальчишка [цензурировано] с силой стиснул зубы. Руки мужчины метнувшиеся к раздробленной гортани, дернулись к паху, потом назад к горлу, но мальчишки после рывка отброшенные стягивающей их веревкой назад друг к другу, снова бросились в стороны еще сильнее затягивая петлю и опрокидывая смотрителя на спину.
Отброшенный пинком ноги от живота насильника, «мистер Смит» кашляя выплюнул изо рта откушенный кусок мужской плоти вперемешку с кровью и спермой. Подняв перемазанное кровью лицо мальчик смотрел как дергаются, а потом затихают движения, торчащих над бревном, ног мужчины обутых в тяжелые дорожные сапоги.

Часть 2 "Особое наказание."

Люди на площади уже успели обговорить и казнь, и наказание незадачливых воришек, когда на эшафот вывели еще одного мальчишку, возрастом чуть постарше предыдущих, испуганно взиравшего на собравшихся вокруг помоста людей. Судейские е не стали заморачиваться с мальчиком и через площадь, к эшафоту, воришку так и вели голышом - за одетую на шею веревку в петле которой еще совсем недавно отдал богу душу очередной преступник, выступивший против порядка и устоев доброй старой Англии.
Дрожащий, почти впавший в прострацию от стыда и страха перед предстоящим позорным наказанием, мальчишка был в буквально смысле проведен «сквозь строй», стыдливо прикрываясь руками и зажмурив исходящие слезами глаза.
Весь путь от здания суда до эшафота (к счастью не дальний), на вздрагивающие ягодицы мальчика сыпались удары ладоней развлекающихся, таким образом, горожан и даже их детей, оказавшихся поблизости этого своеобразного «пути на Голгофу» и когда рыдающий ребенок стал подниматься по ступеням эшафота, что бы попасть в «заботливые» руки палача, его подростковый зад своим цветом уже напоминал спелый помидор.
Судебный исполнитель быстро прочитал приговор сыну лавочника . Толпа притихла. Палач неторопливо, словно коршун воробушка, обошел замершего мальчишку и наконец поднял руку призывая собравшихся на площади к тишине.
- Какой рукой ты крал мальчик? – грубый голос палача пронесся над притихшей толпой.
Мальчишка в страхе забыв про стыд, разомкнул прижатые к животу ладошки и быстро спрятал руки за спину, попятившись от палача, чем вызвав смех и веселый свист из толпы своих добрых сограждан.
Палач, явно играя на публику деланно-удивленно развел в стороны могучие руки, затянутые в черные кожаные перчатки с подсохшими следами крови несчастных товарищей мальчика, совсем не давно, в боли и слезах покинувших этот эшафот.
- Неужели сразу двумя?!!!
Мальчишка отчаянно замотал головой, так, что его слезы сорвавшись с длинных ресниц полетели прямо на обступившую эшафот толпу.
- Нет Сэр…. Нет! Вот… - мальчик протянул палачу дрожащую ладошку левой руки и когда тот взялся за тонкую кисть затянутыми в кожу пальцами, жалобно заскулил.
- Пожалуйста сэр! Умоляю! Не делайте этого сэр! Не надо…. Не надо…
Палач (проявляя незаурядные актерские способности) почти ласково склонился к рыдающему ребенку, громко спросил:
- Что «не надо»?
- Не отрезайте мне руку сэр… Пожалуйста…
- Разве ты не слышал приговор суда? Разве там было, что то про твою руку?
- Нет сэр… Просто… просто я подумал…
- У тебя еще будет время подумать, много времени, что бы почувствовать благодарность и уважение к нашим справедливым законам, которые, милостью короля, слишком добры к таким юным негодяям, как ты!
Заставив мальчика распрямить ладонь он тщательно замерил длину кисти ребенка, пометив ее узелком на поданной помощником веревкой, потом так же тщательно обернул и замерил руку ребенка в районе запястья.
Мальчишка растерянно, но с опаской наблюдал за этими манипуляциями. Из деревянного ящика, стоящего у эшафота, подмастерье палача достал длинный, потрепанный, ослиный хвост и несколько деревянных колышков, грушевидной формы, различной длинны и диаметра, от совсем крошечных, до поистине гиганского размера. В несколько из этих деревянных изделий были во множестве вбиты короткие, ржавые гвозди, но эти, поистине живодерские инструменты, на которые с опаской поглядывали даже благородные леди и джентльмены, помощник палача сразу вернул в ящик. Приступив к их замеру оставшихся при помощи шнуров переданных ему палачом. Наконец из множества деревянных «пробок» подмастерье выбрал одну, соответствующих длинны и диаметра.
Такое наказание в этом районе Лондона еще было редкостью, но многие знатоки уже имевшие возможность лицезреть нечто подобное в другом месте давали громкие и недвусмысленные комментарии описывая, где и каким образом окажется у несчастного воришки данный предмет.
В части пробки , обратной от «рабочей части» находилось отверстие куда палач медленно и неторопливо, под испуганным взглядом несчастного ребенка, продел и закрепил ослиный хвост. Теперь уже и мальчик понял, что его ожидает, его руки метнулись к крошечному заду прикрывая его, что вызвало смех и грязные шутки окружившей эшафот толпы.
Подготовив инструмент для наказания и передав его помощнику, палач демонстративно – задумчиво обошел дрожащего мальчишку, подвел к краю эшафота, заставил наклонится, уперевшись лбом в перила и широко растянуть ладошками ягодицы. Несчастный ребенок, словно впав в какое то сомнамбулическое состояние покорно и беспрекословно выполнял все указания своего мучителя. Некоторое время палач дал толпе возможность полюбоваться этим непотребным зрелищем, а потом заставил мальчика улечься на спину и подтянуть коленки почти к самым плечам, прихватив их руками. Под смех и шутки толпы палач еще некоторое время заставлял мальчика принимать самые фантастически, унизительные и постыдные позы полностью выставляющие его на показ. Для окруживших эшафот не осталось ни одного сантиметра тела несчастного воришки которое они не рассмотрели бы во всех подробностях.
Это длительное, хотя и безболезненное, но изощренное издевательство превратилось для мальчика, выставленного на потеху толпы, в страшную и изнуряющую пытку ожиданием расправы.
В один из таких моментов, когда толпа чуть притихла, над площадью разнесся похожий на стон, по детски отчаянный всхлип ребенка. Смех и глумливые замечания исходившие от добропорядочных граждан смолкли и палач, профессионально чувствующий настроение толпы, решил, что пора заканчивать.
Подручный передал мастеру веревки. Толпа притихла, наблюдая за действиями палача. Сначала мастер притянул кисти рук тихо плачущего мальчишки к тонким, дрожащим щиколоткам, потом изнутри привязал к коленям локти мальчика. Раскоряченный мальчишка , лежа на спине, скуля как побитый как щенок, мокрыми от слез глазами смотрел на своего мучителя. Повинуясь знаку мастера, подручные подняли раскоряченное тело ребенка и уложили его поперек широкой лавки, колени и локти ребенка разъехались в стороны, выставив на показ всю несложную анатомию детского тела, красные от недавних ударов ягодицы и до предела растянутую промежность.
Мастер натянул на руку толстую кожаную перчатку с грубыми, прошитыми толстой нитью межпальцевыми швами и окунул указательный палец перчатки в глиняную тарелку с топленым свиным салом, после чего размазав мутно-белый смалец по растянутому анусу и промежности ойкнувшего мальчишки, медленно и неторопливо ввел перемазанный жиром указательный палец в тугое, плотно охватившее жесткую кожу, живое кольцо.
От этого бескомпромиссного вторжения пытуемый мальчишка тонко вскрикнул, а палач под веселый шум толпы начал водить пальцем вперед и назад, то полностью вынимая его из неуспевающего сомкнуться, блестящего от смазки ануса, то вновь до упора помещая его в зад стонущего мальчишки, открыто насилуя ребенка карающей рукой олицетворяющей закон этой справедливой и доброй страны. Наконец мальчишка чуть притерпелся к боли и стоны плачущего ребенка стали тише. Заметив это мастер обмакнул в загустевший смалец второй палец перчатки. Когда в воспаленное отверстие зада мальчика к указательному пальцу присоединился его не менее уверенный собрат , а палач еще и закрутил пальцами из стороны в сторону, царапая нежные стенки тугого отверстия грубыми щвами перчатки, ребенок отчаянно завизжал, умоляя прекратить наказание, которое на самом деле еще даже и не началось, чем вызвал взрыв смеха окружившей эшафот толпы. Мальчик задергал связанными руками и ногами, словно лягушонок, пытаясь сползти с раздирающих его зад пальцев, но палач прижав спину мальчика свободной рукой начал еще быстрее насиловать зад визжащего ребенка сильными, глубокими толчками. Посчитав, что зад ребенка растянут достаточно, что бы приступить к основной части наказания, мастер резко выдернул из пульсирующего толчками боли ануса перемазанные салом и нечистотами пальцы, и набрав смальца на большой палец с силой загнал его в не успевшее закрыться отверстие, свободной рукой схватил мальчика за длинные волосы, дернул на себя поднимая легкое тело мальчишки на руку в буквальном смысле насадив ребенка на большой палец, обтянутый грубой кожей, словно на кол, медленно повернулся по кругу что бы процесс наказания мальчика был виден всем присутствующим и во всех подробностях.
Несмотря на всю кажущуюся жестокость , то, что профессионально и ловко делал палач, больше напоминало пошлое театральное представление для падкой на зрелища толпы, чем менее зрелищные, но куда более жестокие наказания, на которые была так богата та суровая эпоха.
Стоящий в первом ряду мужчина в дорогой, но не броской одежде, чуть повернулся к стоящему рядом товарищу, судя по смуглой, загорелой коже и военной выправке, недавно вернувшемуся в туманный Альбион из многочисленных колоний этой страны:
- Прекрасное представление Дьюи, верно? Кто бы мог подумать, что такое можно устроить из банального наказания кучки малолетних воришек! Думаю этот палач, со своим умением и… идеями сможет весьма разнообразить наше следующее «показательное» наказание в Тауэре.
- Не могу спорить с тем, сэр, что «это» - (офицер кивнул в сторону дергающегося на руке палача мальчика ) - дисциплинирует, но насколько пристойно детям благородного происхождения смотреть на то, что он проделывает с их сверстниками?
- Вполне Дью, вполне. Пусть в очередной раз возблагодарят Бога за то, что он в милости своей, позволил им родится теми, кто они есть, избегнув стыда и боли, которую мы так щедро дарим этим несчастным детям.
- Преступникам! Извините сэр…, но должен признаться, что вы правы. Мне тоже бывает их жаль, вы зря смеетесь милорд! На моем корабле юнг и пороховых мартышек сечет только один матрос.
Со стороны - «кошка» аж свистит, на том, что еще только со времен станет задом - полосы в палец, но ни один из них еще не мочился после наказания кровью!
- В самом деле?! – дворянин не отрывая взгляд от эшафота, где палач наконец снял с руки невезучего воришку, снова уложил его на скамью, дав подручным знак удерживать ребенка в уязвимой, лишенной приличия позе, вытер перемазанную перчатку и взяв деревянный штырь с ослиным хвостом, обмакнул его в смазку: - Интересно, чем же платили ему за такую «доброту» те, кто прошел через его руки?
- Ну они то же все понимали, кроме того, большинству было с чем сравнить… Они были очень ему благодарны, благодарны настолько, что он был наверно единственным матросом которому можно было не бежать в порту к шлюхам…
Дворянин наконец оторвал взгляд от эшафота и снова посмотрел на собеседника.
- Это то, о чем я подумал?
- Думаю да, милорд!
- Грязно, порочно и вместе с тем, вынужден признать - невероятно трогательно…, надеюсь он был так же осторожен со своими… гм… подопечными как и во время порки.
Мужчины посмеялись и вновь обратили свое внимание на эшафот, где продолжалось столь интересное и поучительное зрелище унизительного истязания несчастного ребенка..
К этому моменту палач с деревянной пробкой в руке, обошел скамью и остановился напротив головы мальчика. Ребенок вскинул голову, в отчаянии глядя на непомерно толстый, скользкий от сала предмет в руке палача и который скоро окажется там, где ему положено пробыть следующие двенадцать часов, по приговору справедливого королевского суда.
С надеждой порожденной отчаянием, мальчик вскинул голову и звонким от страха голосом выкрикнул, так , что его тонкий, звенящий слезами голос донесся до самых отдаленных уголков площади:
- Сэр! Добрый сэр! Не вставляйте это мне в жопу!
Палач на секунду замер, толпа притихла, а потом над площадью раздался громоподобный, гомерический хохот. Смеялись все, даже привычный ко всем у палач шумно выдохнул воздух и отрицательно покачал головой.
После чего мастер чуть наклонился вперед и несколько раз хлестко ударил затянутой в кожу рукой прямо между растянутых ягодиц мальчишки, после чего чуть прокручивая, сильным и плавным движением вставил деревянный штырь внутрь тела мальчика почти целиком, до свисающего из пропила хвоста. Со стороны нанесенные палачом удары могли показаться проявлением ненужной и совсем лишней жестокости, но это было не так. Удары оглушили нервные окончания истерзанного зада ребенка, заставив максимально расслабить сфинклерное кольцо.
Мастер удовлетворенный хорошо выполненной работой чуть покачал торчащий из зада мальчишки кусок дерева (ребенок при этом истерически взвизгнул и заскулил), убедившись, в отсутствии крови и разрывов на юной, истерзанной плоти.
По знаку палача, подручные сняли мальчишку с лавки, развязали стягивающие его веревки и сунули косолапящего от распирающего его изнутри куска дерева, ребенка головой и руками в круглые пропилы позорной доски, захлопнув фиксирующую планку и навесив на петли большой амбарный замок. Высота колодок была такова, что мальчик оказался стоящим на коленях, сильно прогнувшись в спине и высоко оттопырив зад с торчащим из него ослиным хвостом.
Что бы мальчик не имел возможности разогнуть ноги и провел назначенные ему двенадцать часов в максимальных для такой позы страданиях подручный палача взял тонкую, но прочную пеньковую веревку обмотал ею гладкую мошонку ребенка а свободные концы привязал к большим пальцам ступней истязуемого мальчишки.
Закончив палач взял в руки плеть.
Четыре удара по спине расчертили кожу мальчика частыми, сочащимися кровью полосами.
После этого палачу пришлось сделать перерыв, так как мальчик бессильно повис в колодках.
Поднявшийся к осужденному доктор привел ребенка в чувство, послушал сердце и отрицательно покачал головой. Палач убрал плеть и что то сказал своим помощникам.
После чего подмастерья взяли тонкие, длинные прутья и встав с двух сторон зажатого в колодки ребенка, под смех и веселые выкрики довольной публики пять минут, в две розги, без перерыва хлестали по заду отчаянно визжащего, захлебывающегося слезами и соплями мальчишку. Когда подмастерья закончили, палач исполнил заключительную, хотя и безболезненную, но очень унизительную стадию наказания несчастного воришки. Выпив церемониально поднесенную ему кружку эля, он подошел к колодкам со стороны лица мальчика. Один из подмастерьев вставил в рот мальчика деревянный кляп, завязав на затылке грубую веревку. Ни мольбы, ни раскаяние, ни обещания ребенка уже никого не интересовали. Подручные мастера развернули широкие белые платки один из которых растянули вдвоем, создав трехстороннюю ширму на уровне чресел палача и в лицо мальчишки ударила мощная, тугая струя зловонной жидкости. Под смех и совсем уж непотребные замечания палач заправил свое «хозяйство» подмастерья свернули платки и пошли следом за покинувшим лобное место мастером.
Дальнейшая судьба зажатого в колодках мальчишки палача уже не интересовала. В исполосованный зад еще ударилось несколько огрызков, после чего и толпа потеряла к наказанному всякий интерес и стала расходится.
Вскоре на площади остались только спешащие по своим делам прохожие, бросающие полные любопытства, а иногда сочувствия или злорадства взгляды зажатое в колодках, дрожащее от боли и напряжения обнаженное мальчишеское тело. Впрочем прохожих было совсем не много, эта площадь заполнялась людьми только в определенные дни, подобные сегодняшнему, после чего люди словно забывали о ее существовании и стоящем перед зданием суда эшафоте.
К отцу мальчика подошел представитель суда.
- Извините, но согласно приговора, вы должны находится в здании суда до завтрашнего утра, когда вы сможете забрать сына.
Мясник с болью посмотрел на истерзанное, обгаженное тело своего сына и согнувшись, словно неся непосильную ношу пошел следом за судебными приставами.
Не прошло и получаса, а мальчик уже заерзал, пытаясь чуть рас прямить ноги, но веревка, врезавшаяся в мошонку, сразу заставила принять его прежнее положение. Пытаясь хоть как то расслабить сведенные судорогой от неудобного положения мышцы ребенок отчаянно дергался в колодках, крутил задом, то прогибаясь в спине, то выгибаясь дугой.

Часть 3 "Спорщики."

Вскоре рядом с эшафотом остановилась стайка спешащих домой девочек возрастом едва ли старше наказанного мальчишки. Подойдя почти к самым ступеням они с нескрываемым интересом разглядывали бесстыдно выставленное на показ тело свого сверстника, хихикая и делясь впечатлениями от увиденного они наконец отошли немного в сторону. Наконец к девочкам присоединилась и компания мальчишек. То и дело поглядывая в сторону эшафота они долго о чем то спорили, наконец одна из девочек огляделась по сторонам и дождавшись момента пока площадь опустела неуверенно подошла к солдату.
- Извините сэр…, этот мальчик там… он ведь преступник?
Солдат посмотрел на девочку и ее друзей.
- Преступник, можете подойти и посмотреть внимательнее, к чему приводит привычка брать чужое… и это еще при том, что судья вынес этому воришке очень и очень мягкий приговор…
Если бы я знал, что меня оставят тут на всю ночь.
Поправив шляпу воин досадливо сплюнул себе под ноги тягучей от табака слюной.
Девочка неуверенно посмотрела на друзей:
- Сэр…, мы поспорили, а вам приходится тут его охранять, но вас ведь наверняка ждут дома…
- Мой дом – казарма.
- Ну, может друзья, в таверне…, мы тут собрали для вас пару монет, но взамен…, можно… потрогать?
- Что? – солдат с некоторым удивлением посмотрел на хорошенькое, покрасневшее личико со вздернутым носиком.
- Его потрогать, совсем чуть-чуть.
Солдат оглядел площадь.
- Что там у тебя?
- Двенадцать пенсов сэр!
- Давай, только не долго и не вздумай дергать его вон за ту веревку! К завтрашнему утру он доложен быть целым!
- Спасибо сэр! Я и не собиралась, а можно… (тут девочка перешла на почти заговорщицкий шепот), можно мне его отшлепать? Ну ладошкой как маленького? Я поспорила…
- Как тебя зовут?
- Мэри, сэр!
- Ну раз так! – Солдат заговорщицки подмигнул девчонке – Джентльмен всегда готов помочь юной леди. Можно. С удовольствием встретился бы с тобой лет через пять, Мэри (солдат мечтательно потянулся) к тому времени я уже наверняка буду капралом!
- Спасибо сэр. Я запомню это сэр!
Девочка сделала книксен и ссыпала в ладонь солдата собранные монетки. Подождав пока площадь вновь опустеет, быстро взбежала по ступенькам.
Сначала она неуверенно приложила ладонь к исхлестанным ягодицам, качнула рукой вставленную в зад деревяшку, поводила по вздувшимся рубцам и чуть сжала.
Мальчишка дернулся и задавленно ойкнул через кляп. Зажатый в колодки он даже не мог видеть чьи руки так бескомпромиссно изучают его тело.
Мэри одернула руку, словно обжегшись, а потом осторожно прикоснулась к мальчишеским «причиндалам» и некоторое время осторожно перебирала их в руках. Уже не обращая внимания на движения и звуки издаваемые мальчишкой. Победно показала язык собравшимся у эшафота сверстникам, а потом медленно подняла над дрожащими ягодицами мальчика раскрытую ладонь, вопросительно глядя на солдата.
Тот кивнул головой и девочка с силой ударила ладошкой по исхлестанному заду мальчика и снова взмахнула рукой.
На невнятное мычание и жалобные, отчаянные всхлипы, Мэри, увлеченная новым для нее делом, просто не обращала внимания. Нанеся около дюжины ударов, она словно опомнившись быстро сбежала по лестнице вниз.
Раскрасневшаяся, с горящими глазами девочка была чудо как хороша, глядя на ее хорошенькое личико никто и не подумал бы, что секунду назад она с увлечением лупила ладошкой по голому заду беспомощного мальчишки.
- Спасибо сэр!
- Удачи тебе Мэри!
Дети покинули площадь. В переулке, повернувшись к друзьям Мэри уверенно сказала, обращаясь к идущему следом за ней мальчику в не дорогой, но опрятной одежде:
- Ну вот так Тобби! Ты проиграл!
Стоящий перед ней, прикусил губу и только кивнул головой.
Одна из девочек с возбужденно горящими глазами схватила победившую в споре подругу за руку.
- Мальчишки пусть идут по домам, а Тобби с нами! Пойдем на пустырь за домом шорника, пока не стемнело.
- Ага! Поверь Тобби, за наши двенадцать пенсов ты ой как заплатишь!
Мальчишка уставился на нее блестящими от обиды и растерянности глазами:
- Мы не договаривались, что они пойдут с тобой!
- Тобби ты сам сказал, что проигравший будет «делать все, что скажут», ведь так?
Все присутствующие хором подтвердили, что так и было.
- Ты сам это сказал и проиграл этот спор Тобби, но ты не огорчайся, может в следующий раз тебе повезет больше, хотя… - девочка обвела взглядом окруживших ее подруг – хотя я не думаю, что после сегодняшнего ты еще захочешь с кем ни будь спорить!
Мальчик посмотрел на друзей, одни из них, не выдержав отчаянного взгляда своего товарища, словно извиняясь произнес:
- Спор это спор Тобби, ну… что они с тобой такого сделают? Не съедят ведь…
Девчонки захихикали, мальчики переглянулись:
- Вы и правда там, не сильно его мучайте!
Мэри возмущенно фыркнула:
- Тебя не спросили! И почему это ты решил, что мы его будем мучить? Ну… может и будем - совсем немножко, а может ему понравится тогда он еще и завтра попросит!
С этими словами компании разделились, а Тобби, в последний раз тоскливо оглянувшись на друзей, пошел вслед за Мэри.