ClubPN

M/f, M/F

Мик


Племяшка Энька


- И что же было дальше?
- А дальше мы нашли рыбачью лодку с одним веслом («украли», - уточнил дядя). Я сказала Серши, что если его рубашку привязать к двум рейкам, у нас будет парус. А еще я сказала, что если они хотят топать в Поселок четыре мили пыльной дорогой, то - как хотят. Но я поплыву на лодке через залив одна.
- И что сказали мальчишки? – столь же спокойно спросил дядя.
- Ну, они говорили, что это нельзя, что если поднимется Горнец, нас может отнести от берега и даже вынести в океан.
- А ты им ответила, что у тебя в чемодане есть юбка, которую, ты, правда, ни разу не надела со дня приезда, и ты подаришь ее или Серши, или Жанни, потому что они не мужчины.
- Ну.… Примерно так.
- И тогда они покраснели, скрипнули зубами и тихо ругаясь, потащили лодку к линии прибоя. Еще толкали тебя, когда ты пыталась помочь.
- Дядя.… Будто вы там были.
- Пойми, племяшка-из-города, в приморских деревнях никогда не носили шпаг, но каждый рыбак – немного кабальеро. Шуточками про юбку и угрозами грести самой, ты могла бы заставить их прыгнуть в костер или горное ущелье. Но ты предложила им лишь пересечь наискосок залив. И что было дальше?
- Оказалось, что Жанни накаркал («он почуял Горнец до того, как тот поднялся», - уточнил дядя) и мы не смогли доплыть до противоположного берега. Нас действительно….
- Вынесло в океан, - решительно докончил дядя. – Продолжай!
- Ну.… Мы, конечно, немного испугались. Жанни ругался, Серши, даже, плакал, а я говорила, что нас спасут. И, конечно, была права. Нас заметили с рыбацкой шхуны, потом приплыл катер береговой охраны.
- За час до заката, - уточнил дядя.
- Короче, нас спасли и привезли в Коринаж. Ну, а ты, прости меня, пожалуйста, что так волновался. Ну и еще за то, что я сегодня проспала до обеда, - лукаво закончила племяшка.
И замолчала. Замолчал и дядя. Многозначительно и грозно.
- У меня осталось только два вопроса, племяшка.
- Ой, как я рада, дядя. Значит, скоро я смогу пойти играть?
- Первый, - дядя не обратил внимания на дерзость, - капитан береговой охраны объяснил тебе, что случилось бы, если бы вас не заметили?
Племяшка демонстративно пожала плечами.
- Он говорил про какую-то «Змейку». Это Северное течение, да? Ну ведь все же обошлось?!
- Если бы вам не заметили до темноты, Змейка к рассвету утащила бы вас за сто миль от берега, в квадрат, через который не проходят морские трассы и авиалинии. Там можно найти человека, только если знать, что он оказался там. Но ведь вы не оставили на берегу записку: «Дорогие взрослые! Мы поплыли домой, а если не выгребем, - ищите нас в океане». И вы оказались бы в паршивой посудинке, без капли воды, под палящим солнцем, беспощадным к дуракам любого возраста. На такой жаре рыба вялится, не успев сгнить.
Пауза. И Дядя, и Племяшка смотрят в окно. Трассы, превратившиеся в дорожки для проезда, пешеходные тропы на тротуарах, заваленных снегом. Пройдешь по такой тропе, спотыкаясь, раза три оказавшись в сугробе. И захочешь хоть на миг оказаться в этой злосчастной шлюпке, под палящими и беспощадными лучами…
Племяшка продолжается пялиться в окно. Не то, чтобы она раскаялась. Но, кажется, впервые поняла, почему, когда вчерашней ночью ее доставила домой полицейская машина, в комнате пахло валерьянкой.
- И второй вопрос. Ты хотела проведать Жанни и Серши. Ведь так?
- Да. Но мне сказали, что они не могут выйти. Наказали небось – гулять запретили.
- Ты поняла не совсем правильно. Гулять им и правда запретили, но если бы и разрешили, я не знаю, чем бы они смогли заняться на улице. Мяч они сейчас погонять не могут, да и побегать тоже. Они бы даже не смогли посидеть с тобой на веранде: они до конца недели не смогут нормально сидеть.
- Почему, дядя? – легкий страх в голосе племяшки говорит, что она догадалась, но хочет подтверждения.
- Потому что их высекли, вот и все.
- Как высекли?
- Так, как и полагается высечь маленьких дураков, чуть было не убивших себя и городскую девчонку. Уж будь уверена, прутьев не пожалели.
Недолгое, но выразительное молчание. Циновка на полу (мягкий ковер, по нему так приятно ходить босиком в такую жестокую зиму) изучена достаточно. Пора поднять покрасневшее лицо, взглянуть на дядю и поскорее заговорить, пока не капнула первая слезинка.
- А.… А со мной что?
- Ну что я могу сделать с тобой? Экспресс завтра, в 6.15. Время собраться у тебя есть.
Племяшка ойкает, пытается возразить, но дядя продолжает.
- И если у тебя будет время, еще раз сходи к мальчишкам. Если ты скажешь, что уезжаешь, тебе могут разрешить с ними попрощаться. Не забудь оставить им адрес в Чалько и скажи, что ждешь их в столице. А сюда больше не приедешь.
- Почему?
- Их родители еще не просили меня об этом, но не сомневаюсь, что попросят при первой встрече. Они понимают, что у сыновей хватило бы ума не пуститься в такое плавание по своей воле. Но их заставила городская принцесса. Что придет ей в голову в следующий раз: поймайте для меня кобру, угоните машину, повяжите мой бантик на церковный шпиль? И в любом случае, за эти капризы расплатятся мальчишки, а подстрекательница разве что просидит денек дома. Так что, пакуй чемодан.
- Дядя…. Дядя….
Чуть носом не шмыгает! Реальной девчонке о таком попросить – пожалуй, проще прыгнуть в океан с верхней палубы трансатлантического лайнера.
- Дядя.… А если бы меня наказали… как мальчишек? Тогда мне можно было бы не уезжать завтра и приехать сюда на следующие каникулы?
- Если бы! Если бы морская вода была лимонадом. Если бы рыба сама прыгала в рыбачьи лодки. Если бы да кабы. Может и можно. Кабы так, я бы сказал бы соседям, что Энька получила такой же урок, как их сыновья и все поняла.
- Так может или можно? – с легким азартом спросила племяшка.
- Шла бы лучше собирать вещи. Зачем «если бы да кабы»?
- Дядя. – Энька глубоко вдохнула и торопливо отчеканила, - накажите меня, как мальчишек, простите и не отправляйте в город.
Новая пауза.
«Как должно быть трудно настоящей девчонке в 13 лет, сказать такое», - думает Энька. «Как легко она играет девчонку», - думает Дядя.
- Не передумаешь?
Энька возмущенно тряхнула головой. Она передумает? Ни-ког-да!
- Хорошо, - спокойно говорит дядя. - Вот диван. Готовься и ложись.
- А как? Как готовиться? – решимость в глазах Эньки мгновенно сменилась испугом и непониманием.
- Жанни и Серши не сядут до конца недели, - напомнил дядя. – Поняла?
Испуганно-понимающий кивок.
- Вот и готовься. А я схожу в сад за прутьями. Вообще-то, мальчишки ходили сами, но ты еще принесешь терновник. Ложись!
Племяшка бурчит о том, что ботаника у нее на «отлично», но ложится.

Сад – ванная. В ней тропически жарко. Будь это помещение величиной со спальню, можно было бы разыграть сюжет «школа на ванильной плантации», только вот спаришься быстро.

Красненьким прутикам холодно зимой,
Красные прутики взяли мы домой!

Взяли домой и положили в ванну - отмокать.
Слово «взяли» не передает эпичность процесса. Портить аллейную поросль – свинство. Пришлось навестить сорную рощу, временно уцелевшую между двумя стройками (вот кончится кризис – и здесь будет котлован). По снегу, между тропкой и рощей, последнюю неделю никто тяжелее мышки не проходил. Лыжи не догадался захватить и раза три проваливался выше бедер. Это сколько сантиметров выпало по Питеру на прошлой неделе? Возле рощи - явно с превышением нормы.
Зато прутики гнутся, не ломаются.

Когда Дядя вернулся в комнату, Энька лежала лицом вниз. Джинсики покрывают бедра, футболка – половину попы. Вернее, верхнюю часть трусиков.
- Дядя. Только вы помните, что я….
Обернулась. На мордашке – удивление и испуг. Как и полагается для девчонки, еще вчера уверенной, что из таких прутьев можно лишь плести корзины.
- Что я просила наказать меня, так как мальчишек. Сколько получили Жанни и Серши?
- Ну, сто горячих, самое малое.
- Значит мне полагается двести, - выпаливает Энька. - Капитан несет двойную ответственность!
И утыкается лицом в ладошки.
Дядя вздыхает. Нельзя сказать, чтоб стопроцентно натурально, зато громко. Садится рядом.
- Племяшка. Тебя дома хоть раз наказывали?
- Нет. Только мама однажды гонялась с ремнем. Но я убежала.
- Оно и видно, - грустно говорит дядя. – Кое-что нужно поправить. Подними животик.
Энька не спорит. Сама понимает, что ее подготовка была нечестной. Без возражений поднимает живот, позволяет стянуть трусики. А также приспустить джинсы. А также поднять футболку.
Крепкая, белая попка. Лишь на левом бедре смятая кожа. Но это особая история.
- Дядя, а как себя ведут мальчишки, когда их наказывают? - спрашивает племяшка. Она хочет хоть как-то отвлечься от смущения.
- Кто как… особенно поначалу. Молчат, иногда шутят. Кусают руки и губы, просят прощения, кричат. Если наказание серьезное и долгое, визжат как поросята.
- А можно я буду свистеть?
- Как хочешь, - пожимает плечами дядя.
Пауза, конечно, томительная, но непродолжительная. И крепкий шлепок.
- Ууух!
Второй, третий, четвертый.
- Дядя, это не розги!
- Ты еще будешь меня учить, как тебя наказывать! Ишь ты, захотела алгебру, без дважы-два-четыре. В детстве не шлепали, потому такая и выросла! Вот тебе! Вот тебе!
Энька, показывая, что ей не столько больно, как обидно, уткнулась лицом в подушку. Подушка слегка вздрагивает. А уж попа…
- Не беспокойся, двести горячих ты получишь, - («Тогда надо больше», - успевает вставить Энька, - «так же нечестно!»)
– Честно, не честно, не тебе решать. Сейчас командую я!
Шлеп, шлеп, шлеп!
- Дядя – зануда!
Крепкий, веселый, звонкий, по касательной.
- Зануда!
И еще несколько таких же славных шлепков, по принципу: ни попу не жалко, ни ладонь.
- Дядя! Ууух! Дядя, сломаешь руку – с ложечки кормить не буду.
Шлеп, шлеп, шлеп!
- Ты у меня сейчас до ремня договоришься!
Конечно, договорится. Это вторая часть разогрева.
Пауза. Дядя растер руку и с легким шуршанием вынул ремень. Сложил вдвое, прицелился.
За это время Энька, вспомнив, как ведут себя мальчишки, положила два пальца в рот.
- Тирли-тюрлю!
- Издеваемся?
- Ага! Тирли-тюрлю. Фьють!
Дядя напомнил о том, кто сейчас доиздевается и взмахнул ремнем.
Племяшка вздрогнула. Еще и еще.
«Какая у нее пружинистая попа! Говорила, что не пользуется лифтом в своем доме; охотно верю».
- И что мы поняли?
- Надо было поверить Жанни, когда он сказал, что ветер дует с гор!
- Для начала хорошо. Не все мальчишки глупее тебя.
Продолжение – еще несколько ударов. Метких, с паузой и не то, чтобы совсем уж сильных. Дядя не мог забыть, что Энька доигралась до порки впервые в жизни. А ведь впереди еще и розги.
- Что мы поняли еще?
- Не надо было говорить мальчишкам, что они хуже девчонок. Они не хотели плыть не потому, что трусливые, а потому что умные.
- Хорошо. Закрепляем!
Закрепляющая серия. Обойти диван, чтобы правая половинка подрумянилась, как и левая сестричка.
- А еще я поняла, что если утону, дядя никогда мне этого не простит. Тирли-тюрлю!
На этот раз пошипел-посвистал ремень. Хорошее, крепкое хлесть-хлесть!
- Ой, дядя, извини! Я хотела сказать: «никогда этого себе не простит». Фьють!
Дядя так усмехнулся, что Эньке пришлось вжаться лицом в подушку и чуть не перевернуться на бок: сбившийся ремень прошелся по бедру...

Недолгий антракт. Надо еще раз вытереть прутики и заодно проверить – не осталось ли сучков, от которых на попе остаются неприятные задоринки.
- Дядя, ты считаешь?
Голос Эньки был глухой. Говорила в подушку, как в микрофон.
- Зачем?
- Ну как же? Меня спросят мальчишки, сколько ты получила? А я скажу: «больше чем вы, вместе взятые». И тогда они меня простят и зауважают.
От смеха дядя чуть не выронил розги.
- Они и так тебя уважают, чудо голопопое. Все, вот сейчас – держись!
- Дядяяяя, так сколько я получила?
- Больше ста.
- Значит сто, - деловито округлила Энька. – Я буду считать, дядя. И чтобы все по-честному!
Розги – это розги. Они должны сначала посвистеть. Потом прикоснуться к розовой попе. И лишь потом быстро опуститься.
- Девяносто девять!
- Девяносто восемь! Дядь, ничего, что я с конца считаю? Девяносто семь! Тирли-тюрлю!
Розги – это розги. Они, даже вымоченные и очищенные, могут просечь. Поэтому удары выходили слабее, чем ремнем, и тем более слабее, чем ладонью.
Ну и еще – сюжет игры. Ну не может дядюшка со всех сил лупить девчонку, доигравшуюся до розог первый раз в жизни. Да еще потребовавшую целую сотню.
- Шестьдесят пять! Шестьдесят четыре! Фьють!
Когда попка была напорота, как следует, сила ударов увеличилась: теперь прутики свистели громче Эньки.
- И какой урок мы извлекли на будущее?
- Тридцать две! Тридцать одна! Надо помнить о тех, кто тебя любит! Любит и порет! Тридцать! Пожалеть дядюшку, который весь вечер провел на сердечных лекарствах! Двадцать девять! А теперь обкорнал такой замечательный куст! Двадцать восемь! И не качается в кресле, на веранде, с бокалом и книгой, двадцать семь! А трудится, не жалея своей доброй руки, двадцать шесть! А еще он любит меня – двадцать пять! И не отправит завтра в город, двадцать четыре! Потому что, я буду хорошей-хорошей, двадцать три! Никогда его больше не огорчу и не напугаю! Двадцать два!
Дойдя до последней десятки, Дядя взял пару самых тоненьких прутиков. Прочел короткую лекцию о том, что нельзя за один вечер подвести столько человек - от офицера берегового патруля до него, любящего дяди. Взмахнул от души, уточнил, поняла ли она!
- Да, поняла. Тюрли-тирли. Девять! Восемь! Семь! Шесть!
Дядя бил как следует, да так, что новые полоски с прежними уже не спутать. Будут просечинки и на бедре. Маленькие, но будут. Куда без них?
- Три! Два! Один! Еще! Плюс один! Все?
- Все, - сказал дядя.
Имитировать всхлипывание непросто. Еще труднее имитировать смех сквозь всхлипы (ну как может не плакать девчонка, впервые в жизни получившая розги?).
Эньке – удалось.
- Ура! (Хны, хны). Я получила столько, сколько мальчишки! Хны, хны! И дядя на меня не сердится, правда?
Дядя сел рядом. Погладил по голове, по горячему и смеющемуся лицу. Обернулся и осторожно дунул на попу – красную, с конгломератом следов и переследий, но без намека на просечки и сколько-нибудь серьезные синяки.
- Тебе не захотелось отломать и выкинуть за окно мой нос?
- Зачем? У тебя отличный нос. Я бы на твоем месте им гордился.
- Таким-то шнобелем? Ну, врать, дядя! Ууй!
- Не забывайся, племяшка!
Шлепок, а заодно уж мгновенное тактильное исследование горячей попы племяшки Эньки.
* * *

Пока Энька умывалась, Дядя заварил кофе, достал из холодильника пирожные, положил на стул в кухне диванную подушку. Энька вышла, подушку тотчас демонстративно сбросила и плюхнулась на стул: мол, не та порка, после которой не усидишь.
Все равно, кофе пили стоя у окна. Вид из него на полгорода: занесенные крыши девятиэтажек, небоскребы, доделанные и недоделанные, далекие купола центра. И все этого смазано легким снежком, который продолжает идти, хотя и не так одиозно, как недавний снегопад, выдавший городу за два дня двухлетнюю норму.

- Энька, а тебя правда в детстве не наказывали?
- Да. Только мама однажды гонялась с ремнем. Мне десять лет было. Хотела, чтобы я носила юбочку, а я – нет.
- И не догнала?
- Ну, догнала, пару раз вдогонку ударила. А потом я на шкаф залезла и мы договорились, что буду надевать юбку только в гости, к бабушке.
Следующий вопрос был бы вполне логичен, но Дядя как раз задавать его не стал – уже обсуждали. Интерес к теме с самого раннего детства и возник он, может как раз и потому, что родительский ремень не догнал.
Дядя только кивнул. Он уже привык: Тема для тех, кого в детстве так и не догнал ремень.
Зато были фильмы, главные эпизоды которых известны тебе давным-давно и помнишь, когда надо встать с кресла, отойти к двери, непременно оказаться за спиной родителей, чтобы не увидели, как твое лицо покраснело от ожидания и стыда. Одни и те же иллюстрации к учебникам. Одни и те же хрестоматийные отрывки – знали бы классики, когда творили.
А еще однажды выяснилось, что им близок один и тот же форум – там и познакомились. Тут же выяснилось, в каком маленьком городе они живут: сколько у них общих адресов, приятелей и даже друзей.
Ну и еще им оказался по душе мир весеннего листопада, неожиданных ветров и коварных течений. Мир, в котором можно замерзнуть лишь если мафия засунула тебя в производственный рефрижератор. Историю о том, как городская девчонка из этого мира подбила двух приморских мальчишек выйти в море в недобрый час, и к чему это привело, они недавно и разыграли.
- Энька, болит?
- Есть немножко.
- Такую терпеливую барышню нечасто встретишь.
Она явно смутилась – шмыгнула носом, что твоя тринадцатилетняя племяшка. - Ну, оно само как-то так получается.
Помолчав призналась, - Вообще-то больно, конечно. Хоть и не как раскаленным прутом... – и, заметив, удивленно-встревоженный взгляд, поспешно объяснила – Да в походе было – хотели через костер попрыгать и стали отцеплять фигню эту железную, на которой котелок висел. Ну и задело случайно...
Дядя кивнул, вспомнив белый след на бедрах.
– Последствий не осталось?
- Ну, шкурка попорчена немножко. А так, видишь, не хромаю. У меня другая проблема…
- Какая?
- Выдающаяся! – И Энька в комичном отчаянии схватила себя за нос. - Когда я его буду укорачивать, то попрошу, чтобы без наркоза. Не хочу терять ощущения в минуту радости.
Дядя вместо ответа взял голову Эньки, прижал к своему плечу. Провел рукой по лицу.
- Ага! Давай-давай, пощупай его, пока на месте. Вот сделаю себе нормальный нос…
- Мне сколько раз говорить тебе, что у тебя совершенно нормальный нос и его нужно оставить, как он есть?
- Да. И еще ухи вытянуть. Чтобы висели, как у слона или таксы.
- Нос – твоя неотъемлемая культурная составляющая. Без него Энька – не Энька.
- Ну, значит, будет Энька без культурной составляющей…
- А я не позволю тебе избавиться от носа!
- И что ты сделаешь, дядюшка? Ой!
Продолжая придерживать Эньку левой рукой, Дядя дал еще два крепких шлепка. Эффект неожиданности прошел и Энька даже не шелохнулась.
- А я все равно отведу свой нос в пластическую хирургию. Вот так!
- Пошли, - ответил Дядя.
- Куда?
- В операционную.
* * *

Операционной оказался кабинет. Дядя сел в кресло, потянул Эньку и та упала ему животом на колени.
- Когда дядя говорит, что с носом все в порядке, его надо слушать!
- Послушаю, послушаю, а потом отрежу!
- А я добьюсь, чтобы твоя попа стала адвокатом твоего носа. Чтобы когда ты захочешь его сократить хоть на миллиметр, она бы напомнила тебе: «хозяйка, не надо! Помнишь, как мне влетело прошлый раз, когда ты только говорила об этом?» Вот так! Вот так! Вот так!
- Мы! Мы! Мы вместе пойдем к хирургу. Мне сделают новый нос! А! А дяде! А дяде новую руку!
Дядя, возмущенно бормоча: «твой нос прекрасен, пойми, твой нос прекрасен», просунул руки под Энькин живот. Расстегнул на ней джинсы, стянул их рывком, вместе с трусиками.
Попка Племяшки, понятно, была не такой белой, как недавно в спальне. Но и без следов, способных хоть как-то уменьшить Дядино возмущение.
- У тебя! Прекрасный! Нос! И никто! Не пойдет! К хирургу! Понятно?
Каждое слово сопровождалось размашистым шлепком. Уже не таким размеренным, как при недавней экзекуции. А таким, когда бьют за дело.
- Отрежу, отрежу, честное слово, отрежу! – столь же ожесточенно шептала Энька. Она махала руками, пару раз пыталась защитить ими попу, но Дядя отводил руку и – новый шлепок.
- Дяядюшка! Руку пожаалей!
- Оставь в покое нос – тогда пожалею! Шлеп! Шлеп! Шлеп!
От особо крепких шлепков Энька вздрагивала и отвечала молчанкой.
- Ну все, вот сейчас и вправду руку пожалею! – зловеще сказал Дядя.
Он приподнялся на кресле вместе с Энькой и не без труда вытянул ремень из петель. Короткую передышку Энька использовала на то, чтобы потереть попу, а также слегка свистнуть.
- Смотри, досвистишься. Так что будет с носом?
- Ампутирую!
Раскинувшись в кресле, действовать ремнем было неудобно. Поэтому Дядя встал, поднял Эньку на ноги и положил в кресло – плечи на один бортик, ноги – на другой. Энька обхватила руками лицо, засунула палец в рот:
- Тирли-тюрлю!
Ответом был свист ремня. Уже не прежний ленивый шелест, а глуховатый посвист, когда бьют быстро и резко, нагоняя один удар другим.
ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ!
- И что будет с носом?
- Отрежууу!
ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ! ХЛЕСТЬ!
Огромное кресло-кровать оказалось идеальным экзекуционным верстаком. Ноги стянуты спущенными джинсами, а руками до попы почти и не дотянуться. Энька и не пыталась, а лишь старалась держать подбородок на сжатых кулачках, будто на пляже.
- Что будет с носом?
- Тирли-тюрлю. Фьють!
Дядя рассвирепел не на шутку. Казалось, он минуту назад застал племяшку перед зеркалом, со скальпелем или с садовыми ножницами. Ремень снова и снова опускался на попку, уже не белевшую в полутьме. И вечер за окном был поздний, и попка совсем уж не белая.
- Запомни! Твой нос – твое достояние! Как…
Дядя в последний момент передумал и не сказал «как Эйфелева башня Парижа».
- … Как Адмиралтейство в нашем городе! Если его снести – город будет по праву вычеркнут из списка ЮНЕСКО. Согласна?
- Тирли-тюрлю!
- Ну что с тобой делать? – проговорил Дядя, продолжая делать изо всех сил. Он чуть не плакал, повторяя: «такой замечательный нос!». «Как можно поднять руку на красоту?». «Ну ты же ходила на кружок эстетики».
Не то, чтобы Дядя совсем уж устал, но понял – экзекуцию пора прекратить. Рука с ремнем опустилась.
- Ты меня поняла?
- Поняла. Тирли-тюрлю!
Дядя включил свет, взглянул на дело рук своих и свистнул уже сам…

* * *

- У тебя какая-то хорошая модификация «Спасателя». Обычно он вонючий, а тут вполне приличный запах.
«Спасатель» был изведен примерно на половину тюбика. Кроме того, потрачено с десяток кубиков коктейльного льда. Кроме того, прямо с забортного подоконника, взята пригоршня снега и тоже выложена на попу.
Картина все равно была безрадостная. Если брать примеры из живописи, то попка Эньки иллюстрировала художественную драму «Зависть бездаря». Мэтр вдумчиво писал в своей студии. Потом отошел в погреб за пивом. В комнату заскочил бывший ученик, отлученный от искусства за бездарность и за минуту постарался измазать незаконченный шедевр, как только мог.
Вот, примерно так и легли следы повторной порки на полотно предыдущей экзекуции.
- Дядюшка. Теперь я поняла, почему Жанни и Серши не хотят сегодня играть в футбол. Я бы тоже не смогла.
Дядя промолчал, только присел рядом и приблизил руку к попе. Даже после всех ледово-компрессорных воздействий, она была подобно неостывшей вулканической лаве.
- Оставайся, солнышко.
- Не, мне домой надо. Ходить-то я могу вполне.
Помолчала и добавила:
- А второй раз было даже интересней. Небось, была бы я твоей племяшкой да в реале чуть не пропала в океане, ты бы меня еще и не так...
- Конечно. Засохла бы в шлюпке, от тебя бы один нос и остался.
- Тирли-тюрлю!
Дядя довскипятил чай, соорудил бутерброды. Одновременно заглядывал в комнату, наблюдал за Энькой. Она встала, умылась и вообще передвигалась вполне даже нормально. Ну а что по квартире не бегала, так с чего бегать?
Даже когда пили чай, из принципа не использовала подушку. Хотя, чуть пошипела садясь и пять-шесть раз упомянув чью-то могучую лапу.
В прихожей Энька заглянула в зеркало и щелкнула себя по носу.
- Это ты во всем виноват, мой длинный шнобель! Вот я тебя!
- Только попробуй!
- А я думала, рука бойцов….
- Только попробуй, - повторил Дядя, - и я даже не знаю, что с тобой сделаю. Или.… Или, знаю, что с тобой не сделаю.
- Угрожаете, дядюшка?
- Ага. Чтобы к следующей нашей встрече нос был на своем законном месте!
- Можно я хотя бы намечу линию отреза?
- Можно. И я тоже кое-что подготовлю, племяшка. От двух берез ствол оставлю!
Энька ткнулась лицом Дяде в грудь. Он обнял ее, провел ладонью, погладил.
- Я же говорила, что он постоянно мешает. Тирли-тюрлю!