ClubPN

Четверг

У меня есть час, чтобы съездить в церковь. Умываюсь холодной водой, надеваю джинсы, чистую футболку, сверху пальто.

По дороге заезжаю за пиццей к итальянцам, как обычно прошу побольше моцареллы и поменьше песто. Там же, на улице, покупаю горшок с кривым, ещё нераспустившимся гиацинтом — это для Джун, которая прибирается в церкви.

В церкви пусто, пахнет ладаном, старыми молитвенниками и пылью. Я отрицаю расписание причастий и исповедей, но всегда приезжаю с пиццей. Отец Джон попустительствует мне в этом.

— Я слушаю, — говорит он без выражения.

Он знает, что я скажу, и ему уже заранее скучно. Я не сотворяю себе кумиров, не желаю чужого добра, не убиваю и даже не лгу, только иногда прелюбодействую.

— Господу угодно разнообразие, — то ли подсказывает мне, то ли утешает себя отец Джон, — Преломишь со мной хлеб?

В ритуалах он понимает не хуже меня. Пицца все еще горячая.

— Бензин дешевеет, а дизель и не думает, — заводит он разговор, — Можно в следующий раз песто побольше?

— Нет.

В дверях я сталкиваюсь с Джун. У нее длинные волосы, длинный нос и длинные пальцы. Вручаю ей горшок с кривым гиацинтом.

— Опять от тебя пахнет чем-то странным, — говорит она вместо «привет», — Как будто ты возилась у Джона в подсобке.

— Чем странным?

— Остатками вчерашнего снега и неучтенными грехами. На тебя не похоже.

На улице все еще светло. Возле каменного креста с кельтским узлом стоит на коленях Тилли, в руках у нее небольшой секатор с красными ручками. Плети плюща плотно обвившие изголовье могилы кажутся пластмассовыми.

— Катрин! — на французский манер окликает меня она.

Я подхожу ближе.

— Скажи что-нибудь по-русски.

Ее полные ноги в брюках из бежевой плащевки упираются в непромокаемый коврик с нарисованными бассет-хаундами. Вид у собак скорбный, как у самой Тилли.

— Уж небо осенью дышало, — начинаю я, — Уж реже солнышко блистало, короче становился день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась. Ложился на поля туман, гусей крикливых караван тянулся к югу.

— Йууугу, — уронив секатор, тянет Тилли, — Обожаю. Ты как будто заклинание произносишь. Еще несколько слов, и я превращусь в кладбищенскую статую.

Она смотрит на выпачканные мокрой землей перчатки, проверяя не начались ли уже метаморфозы. Под черными разводами на ткани проступают мелкие незабудки и еще какие-то розовые цветы.

— У отца Джона есть подсобка?

— Есть, — Тилли все еще не моргает.

— Что там? Неучтенные грехи?

— Пыль, — отрывается она наконец от созерцания, — Старые молитвенники и облачения. Сломанные игрушки из детского уголка.

— Ты там была?

— Джун была. Почему ты всегда привозишь ей некрасивые цветы?

— Потому что она умеет с ними обращаться.

— Это правда, — соглашается Тилли, — У нее сухая палка расцветет. Пиццу ты тоже привозишь невкусную. Отец Джон любит, когда песто побольше. И ветчины.

— Я знаю, но так надо.

— Для чего?

— Для смирения плоти. Для чего же еще?

— До твоего появления, — Тилли смотрит на меня снизу вверх, — Мы и не подозревали, что плоть можно смирять пиццей.

— Лиха беда начала, — отвечаю я по-русски, — Мне пора. Береги себя.

— Леа научилась печь ангельский бисквит, — доносится мне уже в спину, — Если бы ты всем нравилась, тебя бы приглашали на четверговые чаепития.

На прошлой неделе были безглютеновые маффины с инжиром и вишнями, на позапрошлой — безореховый эстерхази, до этого — веганские сырные слойки. Бросив курить, Леа обрела новую зависимость, разделить плоды которой соглашался весь приход.

Я не успеваю ответить, на полном ходу в меня врезается Ида, семилетняя дочь Тилли.

— От тебя пахнет, — она утыкается лицом мне в живот, — Белыми цветами в холодном ведре.

— Холодном? — аккуратно отстраняю ее от себя.

— Ну да. Жестяное ведро, в нем ледяная вода и высокие цветы.

— Лилии?

— Не знаю, — Ида пожимает плечами, — просто белые.

— Ладно. Ты хорошо себя вела?

— Не очень.

— А если подумать?

— Очень не очень.

Сую руку в карман, нащупываю маленькую, размером в один дюйм фигурку.

— Держи и не благодари.

— Профессор Макгонагалл! Такой у меня еще нет.

— Теперь расскажи мне кое-что.

— Что? — Ида не смотрит на меня, потому что пытается снять с Макгонагалл черную остроконечную шляпу.

— У отца Джона есть подсобка. Что в ней?

От слишком резкого движения шляпа летит в одну сторону, фигурка в другую.

— Сломанные игрушки, — Ида смотрит себе под ноги, — И неучтенные грехи.

— Ты была там?

— Неет, — тянет она, — Детям туда нельзя.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Марфа сказала.

Чернокожая Марфа приглядывает за малышами, когда идет проповедь, и занимает заскучавших детей постарше несложными оригами. От ее креольского акцента в церковном органе западают педали. Я все равно ничего не пойму, даже если она согласится произносить слова по слогам.


Март

Бумажный стаканчик с чаем они поставили в другой бумажный стаканчик, чтобы не было слишком горячо. Сахарных пакетиков принесли не два, а с запасом, спросив сначала, не предпочитаю ли я сахарозаменитель. Кто-то предложил плюшку с изюмом и переводчика.

— Скрипач не нужен.

Данила так говорил, когда я предлагала нанять специально обученного человека для сложных дел: выпилить намертво приржавевший кухонной кран, заменить прогнивший столб у забора или выбрать страховку для машины. Тогда я злилась, а сейчас видела, что он прав. Специально обученные люди поили меня чаем, кормили плюшкой, обнимали, внимательно слушали, выражали сдержанное сочувствие, но искать моего мужа не собирались.

По-человечески повела себя только Магда, парамедик, которая приехала на вызов, когда я во время одной из бесед потеряла сознание.

— Знаю я такие истории, — сказала она, измеряя мне одновременно давление и сахар, — Пропадают сначала без вести при неустановленных обстоятельствах, а потом оказывается, у них трое детей от другой женщины и ипотека в Бартошице.

Примерно то же самое только другими словами пытался донести до меня детектив, которому определили дело Данилы.

Блэквуд — тихое, спокойное место, в котором ничего не происходит. В твиттере блэквудской полиции предпоследним инцидентом значился застрявший на ясене кот, которого спасла пожарная дружина.

Последним инцидентом было исчезновение моего мужа.

«Нет причин предполагать, что инцидент имеет причины криминального характера», — предлагали поверить мне автор твита и детектив, имя которого я не расслышала, — «Блэквудская полиция делает все возможное, чтобы установить место нахождения мистера Вишнева».

Мистер Вишнев пропал из собственного дома 2 февраля, в промежутке с 13 часов до 13.30, как раз в то время, когда я ездила на почту, чтобы забрать посылку, доставку которой мы пропустили.

Такие пропажи уже случались. Данила мог встать из-за компа в середине рабочего митинга и отправиться проветривать мозги, забыв извиниться перед коллегами, предупредить меня или хотя бы взять телефон. На проветривание мозгов мог уйти час, реже два, иногда все три. В этот раз он не вернулся.

Я прождала до вечера, а потом позвонила в полицию.


Вторник

На белой моцарелле, растекшейся между зеленых островков песто — оранжевая капля томатного соуса. Я прошу переделать.

В цветочной лавке пусто. Застоявшаяся вода в вазах пахнет кувшинками и мокрым песком. На окне, в треснутой чайной чашке — серый от пыли кактус. Оставляю рядом с кассой несколько монет и забираю его с собой.

— Знаете, что такое постмодернистский хоррор? — спрашиваю я отца Джона, пока он не начал евхаристию.

— Не знаю, — он ставит на стол серебряную чашу.

— Это когда демон уговаривает священника выйти из мальчика.

Отец Джон громко смеется, и сразу становится понятно — Марфу можно ни о чем не спрашивать, детей в подсобке не развращают.

Он кладет два кубика сахара в красное вино, я жду, когда они растают, и делаю глоток. Из-за высокой конторки, с которой по воскресеньям читают проповеди, тут же выходит Джун, в руках у нее желтая тряпка и банка с мебельным воском.

— Несет так, будто кого-то прирезали, — недовольно говорит она.

— Сочетание герани и розы часто используют в парфюмерии, — я отдаю ей чашку с цветком, — Если к нему добавить мед и дубовый мох, то будет пахнуть кровью на металле.

— Давайте преломим хлеб, — встревает отец Джон.

— Не остынет ваша пицца, — Джун меряет меня взглядом и, развернувшись на квадратным каблуках, шагает обратно к конторке.

— Не сердись на нее, — отец Джон складывает всю ветчину на один кусок.

— Я не сержусь.

— Скоро они привыкнут к тебе.

— А вы?

— Я учусь смирению.

По его лицу понятно, что речь идет не обо мне, а слишком тонко нарезанной ветчине.

— Чревоугодие — это учтенный грех?

— Учтенный, — кивает отец Джон, беря следующий кусок.

— А грубые формулировки? — я оборачиваюсь на конторку, за которой не видно Джун.

— Тоже.

— И любопытство?

— И любопытство.

— Тогда получается, что неучтенных грехов не существует? Все, что угодно можно назвать грехом и тем самым учесть его.

Отец Джон задумывается, слишком напряженно для человека своей профессии, в которой на любые вопросы дают любые ответы.

— Отрицание, — наконец, он снова начинает жевать, — Отрицание есть неучтенный грех.

Тилли подметает дорожки. Завидев меня, она грузно идет наперерез. Газон мокрый, я останавливаюсь, чтобы она не торопилась.

— Скажи что-нибудь по-русски!

Я жду пока она дойдет.

— Мой рок-н-ролл — это не цель и даже не средство. Что там дальше… Дорога — мой дом, и для любви это не место. Прольются все слова, как дождь, и там, где ты меня не ждешь…

— Нишдйош, — Тилли смотрит на меня сердито, как будто я ее обманула, — Не может быть такого слова. А йугу хорошее, я запомнила. Завтра придёт Том, чинить скамейки.

— Только завтра?

— По средам у него выходной, и в воскресенье.

— Отдашь Иде? — достаю из кармана маленькую фигурку.

Пластиковая Гермиона Грейнджер хмурится, Тилли кивает.


Март

Я ничего не нашла.

Мой бывший любовник записывал меня в телефоне и как «Елена Станиславовна, годовой отчет», и «Алексей, шины», и даже ООО «Лимпопо». В телеграмме Данилы я нашла только один похожий контакт, но в чате «Сачков В. Н. Лесничество» была переписка об электрификации дачного участка, линиях электропередач на 15 или хотя бы 5 кВт и планах Ленэнерго прорубить просеку.

В других чатах обсуждались нейронные ядра в макбуках, обновления программно-аппаратной архитектуры параллельных вычислений, современные варианты длл-хелла на питоньих пакетах, открытые программные библиотеки для машинного обучения, виртуальные среды и нативные типы. Все это перемежалось кусками кода, картинками сгоревших ssd и новых видеокарт.

Ни любовных посланий, ни фото троих детей, ни документов на ипотеку в Бартошице или хотя бы Дареме. Я даже расстроилась. Второго телефона у Данилы не было или я просто не знала о нем.

Друзей Данила тут еще не завел, однокурсники, с которыми он поддерживал близкое общение, не видели его кто два года, кто семь лет. Обе его бывшие, с которыми я была знакома, тоже ничего не знали.

Нанятый частный детектив завял уже через неделю. Сослался на разбивший его ишиас, похвалил вдумчивую работу местной полиции и выразил надежду на скорое разрешение дела.

Сначала я бегала курицей, которой внезапно для нее самой отрубили голову, потом лежала, как мешок с соломой, надеясь, что полиция принесет плохие новости, и можно будет наконец умереть.

Но ничего не происходило.

А потом сломались ножницы. Просто не выдержали твердого картона и распались пополам — отлетела заклепка, которая держала их вместе.

— Даня, — смеялась я в голос, — Я нашла лут. Найден новый предмет — половинка ножниц!

Данила женился на мне от умиления.

В первое наше свидание я так стеснялась, что пила виски без меры, не чувствуя ни запаха, ни крепости, ни вкуса. Виски оказался торфяным, и я следующие несколько дней провалялась пропитанной креозотом шпалой. Данила отпаивал меня кефиром и уверял, что жестокое похмелье мне к лицу. А когда узнал, что я не играла ни в одну компьютерную игру, даже в детстве, решил, что это потому что меня заколдовали злые феи, но он знает, как снять заклятие.

Заклятие снимали весь медовый месяц, по три раза на день и потом тоже. Сильно не продвинулись. Играть мен было скучно. Данила выбирал несложные, красиво нарисованные квесты, которые разрабатывала его контора, но и в них я умудрялась заблудиться в трех соснах.

— Какая тупость! — возмущалась я, — Почему я должна искать вторую половинку ножниц? Почему сразу нельзя дать мне целые?

Данилу это всегда очень смешило, он приходил посмотреть, что там в игре, и мы тут же начинали снимать заклятие.

Вторая половинка ножниц потом все же находилась, веревка, удерживающая лодку, разрезалась, и я продолжала красочный, но не очень интересный квест.

— Данечка, — впервые за все время я разрыдалась, — У меня теперь есть две половинки ножниц, а смысла в этом никакого!


Четверг

Я опаздываю.

– Ваша пицца скоро будет готова.

Черноглазый юноша с румянцем на смуглых щеках смотрит виновато.

– Извините, что так долго. Мы дадим вам вторую в подарок.

– Спасибо, не нужно. Я вернусь через 5 минут.

Дюжина нераспустившихся нарциссов связана тонкой резинкой, нераспуствишиеся вытянутые головки повисли.

– Если я стану больше грешить, это развеселит вас?

Отец Джон снова задумывается.

– Не могу сказать, что мне грустно.

– Не грустно. Я вижу, вам бывает скучно без угодного Господу разнообразия.

– Чем же это пахнет? – переводит он разговор, – Будто в очень хороший чай пролили солодового уксуса.

– Инжир, лавр, бергамот, – перечисляю я, – Что-то из этого может дать кисловатый оттенок.

– Инжир, – кивает отец Джон, – Он же сикомор – библейская смоковница. Закхей сидел в ее кроне, высматривая Иисуса Христа. Он был богат. Точно так же и все люди богаты грехами. Тебе не о чем беспокоиться, и нам всем тоже. А вот пицца может и остыть.

Я оставляю его наедине с моцареллой, песто и ветчиной.

Джун сидит на детском стульчике возле невысоких стеллажей с молитвенниками.

– Привет, – я кладу связку нарциссов на маленький столик рядом.

Она достает молитвенник, тщательно протирает обложку, ставит книгу на место и не спеша берет следующую, показывая, что очень занята.

– Пыль, – Джун трет обложку так, словно на ней присохла грязь.

– Пыль, старые молитвенники, облачения. Что еще у отца Джона в подсобке?

– Сломанные игрушки.

– А неучтенные грехи?

– Не морочь мне голову, – трет она обложку в том же месте, – Надоедливая, как муха. От тебя даже нарциссы вянут.

Тилли на улице нет. Иду по дорожке вглубь церковного двора, сворачиваю направо. Под дальним вязом полная женщина в бежевой куртке красит скамейку. Это точно Тилли.

– Скажешь что-нибудь по-русски?

На лбу у Тилли бисеринки пота, кисточка с неровно торчащими волосками возит по рассохшейся деревянной поверхности белесо-серым.

– Лолита, свет моей жизни. Огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та. Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло. Просто Ло, по утрам, ростом в пять футов, без двух вершков и в одном носке.

– Отец Джон, – Тилли хмурится, – Учит нас, что Господу угодно разнообразие. Будь ты моей дочерью, я бы научила тебя, что есть слова, которые хоть и приятно слышать, но внутри них…

– Мама! – прерывает ее звонкий крик, – Мама, я упала!

Ида хромает к нам, и только подойдя уже совсем близко, начинает плакать.

– Не реви, – я смотрю на ее разбитую коленку и сую руку в карман пальто, – Держи-ка лучше.

Пластиковая фигурка профессора Снейпа тут же прячется в маленькой ладони.

– Том приходил чинить скамейки? – спрашиваю я.

Тилли машет рукой, чтобы я уходила, ей нужно утешить дочь.


Март

Проплакавшись, я все поняла. Данила не пропал. Пропадают без вести прямо из дома только в книгах. Он исчез. Провалился в кроличью нору, шагнул в зазеркалье, ушел с головой и всем собой в работу, неосторожно дал утянуть себя в игровую метавселенную. Мне всего лишь нужно туда попасть.

Бредовые идеи звучат бредово, пока им не находятся подкрепленные фактами подтверждения. Я дала себе обещание, что если не найду хотя бы трех таких, то пойду сдаваться специалистам.

Рабочий ноутбук все еще оставался в полиции. В чатах на домашнем компе тоже ничего не было.

Я вышла замуж за Данилу из восхищения.

В десятом классе он научился подтягиваться на турнике восемь раз, чтобы получить зачет по физкультуре в своей крутой физико-математической школе, где каждый первый юноша был задохликом. А когда устраивался на работу в «Random Games» прочитал все пятьдесят семь документов внутренних инструкций и соглашений прежде, чем поставить галочку в графе, что он с ними согласен.

Любые хоть сколько-нибудь важные вещи Данила фиксировал на бумаге — брал первый попавшийся лист и записывал. Все эти листы хранил потом в столе, а текущие заметки по работе — под клавиатурой. С них я и начала.

Все оказалось не так сложно, как я себе представляла. Если читать вдумчиво, то даже в разрозненных кусочках кода можно уловить свою логику, а комментарии и вовсе пишутся человеческим языком.

И все оказалось бессмысленно, как одинокая половинка ножниц.

Не знаю, что я ожидала найти. Сложные, набросанные на коленке схемы перехода в иную реальность? Отрывки дневниковых записей, в которых бы Данила жаловался сам себе, что постепенно сходит с ума? Указание взять в гараже трое башмаков железных, трое посохов, трое колпаков и отправиться в путь-дорогу дальнюю, искать любимого Финиста — Ясна сокола? Если Данила и рассчитывал на мою помощь, то ему следовало оставить хоть какие-нибудь инструкции.

Интересно. Продолжение следует?

Expat писал(а): ↑Чт июл 20, 2023 12:00 pm Интересно. Продолжение следует?

ага

Тринадцать писал(а): ↑Чт июл 20, 2023 2:00 pm

Expat писал(а): ↑Чт июл 20, 2023 12:00 pm Интересно. Продолжение следует?

ага

Очень надеюсь! Буду читать и перечитывать.

Вторник

— Сегодня будет голосование, — она ловит меня прямо у дверей.

— Не сейчас, Тилли, — я обхожу ее и спешу внутрь.

Отец Джон уже ждет меня.

— Расскажешь шутку или можно сразу начинать?

— Сразу.

Жду, пока кусочки сахара растворятся в красном вине, потом делаю глоток.

— Церковь уже почти совсем готова к весне, — обвожу я взглядом вытянутый овалом зал.

— Стараниями нашей Джун, — отец Джон аккуратно открывает коробку с пиццей и вдыхает аромат расплавленного сыра.

— Тилли тоже очень помогла снаружи.

— Это правда, Матильда старается на славу.

— И скамейки, как новенькие.

— Том приходил, — напряженно говорит отец Джон, будто понимает к чему я веду.

— Останется отмыть витражи и разобрать игрушки, отнести сломанные в…

— Марфа занимается этим, — перебивает он меня.

— В подсобку. Я бы могла ей помочь.

— Разумеется, — отец Джон смотрит на меня без обычного тепла, — Навести ты нас хотя бы в одно воскресенье.

Джун пылесосит подушечки, на которые становятся коленями при молитве. На каждой подушечке гобеленовыми нитками вышито по цветку. Меня она не видит. Оставляю на скамье узкий ящик с линялыми фиолетовыми крокусами и ухожу.

Тилли все еще караулит меня у дверей.

— Сегодня будет голосование, разрешать ли тебе приходить на чаепития, — повторяет она, — Не думаю, что хоть кто-то проголосует за.

— Я тоже не думаю.

— Скажи что-нибудь по-русски, только не как в прошлый раз.

— Ты стучала в дверь открытую. Я молчала, как убитая. Обманули, на улице та же жара. Загорели руки в темное, надоели звуки стремные. Прошатались по городу ночь до утра. Я задыхаюсь от нежности.

— Хорошее, — Тилли удовлетворенно улыбается, как будто получила свою дозу.

— Зажила коленка у Иды?

— Как новенькая. Не носи ей больше игрушки, она один раз повертит их в руках, а потом бросит.

— Она расстроится.

— Не велика беда.

Я возвращаюсь в церковь, иду прямиком в детский уголок, кладу маленькую фигурку Рона Уизли в коробку с раскрашенными пластиковыми животными. Ида найдет ее в воскресенье.



Март

— Не думаю, что вам нужно в больницу.

Врач общей практики чай и плюшку с изюмом не предлагал, но говорил с тем же сдержанным сочувствием, что и люди в полицейском участке.

— Выпишу вам легкое успокоительное. В вашем поведении нет ничего патологического. Люди по-разному справляются с острым горем. Нам всем хочется думать, что наши близкие после смерти попадают в другой мир, в котором встреча обязательно состоится.

— Мой муж не умер.

Я сказала это скорее для себя, чем для доктора — проверить в который уже раз, действительно ли я в это верю.

На ночь теперь вместо книги я читала Данилины записки. Повторяющиеся символы, команды, текстовые комментарии, написанные его почерком успокаивали меня. Я погружалась в незнакомое мне созерцание. Казалось, если я вплыву в него чуть глубже, строчки кода сложатся в послание.

«Ньютон, Хемлок драйв».

Почтовый индекс стерся, потому что Данила записал его на чеке из продуктового магазина. Хватило легкой штриховки простого карандаша, чтобы проступили буквы и цифры. Навигатор показал, что это всего в сорока минутах езды от нашего дома.

Болиголововый проезд. Или цикутовый? Трое детишек, покладистая жена в платье в пол, дом полная чаша, ипотека. Я просто хотела посмотреть, издалека. Пусть постыдное, но приемлемое для меня завершение истории. Не я первая, не я последняя.

Смотреть оказалось не на что. В Хемлок драйве не было домов. Слева редкий лесок, справа распаханное поле, граничащее с зеленым лоскутом следующего поля, впереди дорога. Я просидела там час, съехав на обочину. Когда сообразила, что можно дойти до леса, уже стемнело. Прежде, чем поехать домой, я снова позвонила в полицию.

— Мы обязательно все прочешем, — усталым голосом пообещал детектив, — Времени это много не займет, там три сосны, мэм.

Я тоже прочесала эти три сосны. Как показывали в процедуралах: медленно, каждый дюйм, обращая внимание на целостность почвенных покровов, и в каком порядке насыпаны листья.

Лесок оказался редкий, но широкий. Я первые башмаки железные истоптала, первый посох сносила, первый колпак потеряла, пока все проверила от одной опушки до другой. Так замаялась, что не заметила квадратную колоколенку церкви на холме. К ней вела обычная грунтовая дорога, я просто не доехала до поворота.

Четверг

На исповеди я молчу. Отец Джон не торопит меня. Мне есть что рассказать, но я не могу подобрать нужные слова.

Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Как звали ту послушницу в белом чепчике поверх гладких светлых волос? Дафна? Или Лорелея? Вряд ли. Мэри, заблудший ягненок, прикованный к каменной стене подсобки. Тонкие грязные руки, худые грязные коленки, тощая грязная спина, и только белый накрахмаленный чепчик, сверкающий первозданной чистотой.

— Простите цветой отец, — наконец бормочу я, — Ибо я согрешила.

— Не верю, — безнадежно машет он рукой и переходит на латынь.

Точно так же он машет рукой, когда переходит к пицце.

— Ты оговорилась, — Джун забирает у меня луковицы гладиолусов, — Сказала цветой вместо святой.

— Да? Теперь меня отлучат от церкви?

Кажется, она шипит от злости, когда я поворачиваюсь к ней спиной.

Тилли ест бутерброд, сидя на ступенях, которые она только что вычистила, щетка и совок лежат тут же рядом.

— Один голос за, остальные против, — сообщает мне она.

— И кто за?

— Ида.

— Разве ее голос считается? Она ведь ребенок.

Тилли кивает, рот у нее занят едой.

— Сколько еще нужно?

— Хотя бы два.

— Как в блокчейне. Собери три подписи, чтобы транзакция прошла.

— Не понимаю, что ты говоришь. Скажи что-нибудь по-русски.

— Если меня не будет, ты потом сможешь завязать? В любой момент?

Тилли снова кивает, но уже не так уверенно.

— В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

— А дальше? — выдыхает она.

— Только если отдашь Иде игрушку.

— Обещаю.

Она протягивает ладонь. Я кладу в нее фигурку Хагрида.

— Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя.

— Леа испекла сахарные печенья с розовой водой для четвергового чаепития, — с теми же завороженными интонациями говорит она, — Жаль, что тебя не будет.


Март

Легкие успокоительные, которые мне выписал врач, оказались не такими уж и легкими. Под ними мне снились цветные, наполненные готическими кошмарами сны. Реальность тоже причудливо плыла.

Не было никакого поворота к церкви на холме, и никакой церкви с квадратной колоколенкой тоже не было. Был лес, был холм, была прямая дорога без отворотов следующие пять миль, а церкви не было. Привиделась она мне от усталости или от игры разума под веществами — никакой разницы. Марьюшка во мне подрастеряла силы и волю искать своего Ясного сокола. Хотелось только спать, спать и спать.

Без Данилы мне жилось плохо и одновременно нормально. Я, как те ножницы, потеряла вторую половинку, но сама никуда не исчезла. Я жила, ела, спала, гуляла, ездила в магазины, разговаривала с друзьями. Все это без особого смысла, но все равно я была в этом мире, а он не знаю где.

Полиция никуда не спешила, детектив позвонил мне только через неделю, сообщил дату, когда они собираются прочесывать лес, спросил, хочу ли я с ними. Я не хотела, но все равно согласилась — просто для ощущения, что лично я сделала все, что могла для поисков своего мужа.

Дату я перепутала. Или вытеснила. Или таблетки снова выкрутили реальность. В лесу я присутствовал одна. Обошла его снова вдоль, поперек и по диагонали. Квадратная колоколенка снова виднелась сквозь редкие елки и сосны. Данила бы сказал, что это подгрузился кусочек метавселенной. Врач бы сказал, что недооценил глубину моего психического расстройства. Но в психушку я бы всегда успела, а церковь — вот она, чуть-чуть проехать до поворота.

В церкви было пусто, пахло ладаном, старыми молитвенниками и пылью. Она ничем не отличалась от тех, что есть тут в каждой деревне: витражи из цветного стекла, каменная купель, длинные покрытые лаком скамейки, украшенный цветами алтарь, детский уголок с игрушками.

Я присела на отдельно стоящую скамью. Прохладный, сырой воздух, тишина и медленный танец подсвеченных солнцем пылинок успокаивали меня точно так же, как чтение строчек кода и комментариев Данилы, погружали в знакомое мне созерцание. Я сделала вдох, чтобы нырнуть глубже.

— Ну наконец-то! — услышала я веселый мужской голос, — Вы привезли пиццу?

Вторник

— Сколько кусочков сахара? — отец Джон наливает красное вино в чашу.

— Четыре, пожалуйста.

— Обычно два.

— Господу угодно разнообразие.

— Дерзость — это учтенный грех, — предупреждает меня отец Джон.

— Мы уже выяснили, что отрицание есть грех неучтенный. А еще что?

— Помыкание.

— Что?

— Помыкание. Помыкание людьми. Это когда кто-то заставляет делать людей то, что они не хотят.

Я делаю глоток и ставлю чашу обратно на стол.

— Например, не хотят рассказывать мне, что находится в подсобке?

— Например.

— Мне кажется, — я делаю паузу, — Вы не просто так не хотите говорить со мной о ней. С подсобкой тоже, как с блокчейном?

— Не понимаю тебя, дитя.

— Чтобы я получила доступ, нужно, чтобы определенное количество членов общины дали свое согласие, так?

— Прихода.

— Ок, прихода. Дайте я угадаю, минимум три человека? А главный ключ держит Леа, на чаепития которой меня бы приглашали, если бы я всем нравилась.

— Сахарные печенья с розовой водой вышли у нее отменные, — отец Джон улыбается.

— Что мне нужно сделать, чтобы попасть в подсобку? Скажите, я сделаю. Я даже никому не скажу про несчастную заблудшую Мэри, — выпаливаю я, не в силах удержать слова, – Буду делать вид, что нет там никакой прикованной, ждущей наказания Мэри, голой, но в белом чепчике, только пыль, старые молитвенники, облачения и сломанные игрушки.

— Что ты такое говоришь? Нет там никакой пыли, Джун все прибрала там.

— Что все?

— А что ты хочешь найти? — голос отца Джона звучит тускло, — Священный Грааль?

— Священный Грааль.

— Нетерпение — это еще один неучтенный грех.

— Слишком тонко нарезанная ветчина в пицце, полагаю, тоже.

Джун стоит на стремянке, которую внизу поддерживает Тилли. Нижний ряд витражей уже отмыт и сияет.

— В нашей церкви, — слово «нашей» стоит мне усилия, — Самый красивый палисадник из всех, что я видела. Каждый раз ты сотворяешь чудо. Не знаю, как ты это делаешь, но…

Тилли чихает, не давая мне договорить.

— Просто хотела сказать, что восхищаюсь умением вернуть слабые, никому не нужные цветы к жизни. Джун, — сердце у меня бьется, как у пойманного кролика, — Я не цветочек, и мы никогда не ладили, но я тоже хочу вернуться к жизни. Понимаешь, о чем я? Верю, что понимаешь.

Она молча смотрит на меня сверху, Тилли — снизу.

— Что ты привезла сегодня?

— Жухлый розовый куст. Оставила его на ступенях.

Она качает головой и снова возвращается к мытью стекол.

— Тилли, — я подхожу ближе, — Я знаю, что тебе нравятся слова, особенно русские. Я привезла сегодня подарок не только Иде, но и тебе.

Матильда смотрит на мой старый айпод.

— Там слова. Очень много. Я выбрала для тебя самые лучшие. Послушай?

Тилли надевает наушники и включает первый трек.

“Тогда ночью все ясно, если ты мне молчишь. Мне без слов твоих видно, в глазах твоих слышу, ты ими кричишь”

Ее лицо смягчается, полные щеки розовеют.

«Поспеши показать мне потайные ходы, где такие тоннели, в которых завязли по самые лампочки сны»

Я трогаю осторожно ее за плечо, она нехотя убирает правый наушник.

— Мне тоже очень нужно слово, твое, всего одно. Ида уже сделала это, может, сможешь и ты?

Тилли краснеет еще больше.

— Катя! — врывается к нам звонкий голос, — Мне не хватает самой главной фигурки, чтобы играть!

Сую руку в карман и отдаю Иде пластикового Гарри Поттера.


Март

— Ради Бога, простите.

Мужчина средних лет, с крупным носом, ясными зелеными глазами, седыми висками, одетый в черную однобортную сутану, встал рядом с моей скамьей.

— Я ждал доставку пиццы, думал это вы.

— Разве вам можно поминать Его всуе?

— Нельзя, — он улыбался так приветливо, что я тоже улыбнулась в ответ, — Но иногда очень нужно. Меня зовут отец Джон, а вас?

У меня получилось. Или это у Данилы получилось. Или у нас обоих.

Вход в метавселенную работал только по вторникам и четвергам, ровно час. В другие дни церковь не была видна ни с шоссе, ни из леса, ведущая к ней дорога тоже отсутствовала. Пока я выяснила это эмпирическим путем, стоптала вторые железные башмаки, сносила второй посох и второй колпак потеряла.

«Пицца: моцарелла, песто, мало ветчины»

«Увядшие цветы»

«Цитаты»

«Набор Гарри Поттер»

Комментарии Данилы в строчках кода так и не обрели смысл, зато стали руководством к действию. Пусть пока неясным, но я верила, что однажды смогу разобраться.

Компьютерные квесты не были для меня увлекательным занятием. Ходишь по одной и той же локации с набором непонятно к чему применимых предметов, среди которых обязательно будет нелепая в своей бесполезности половинка ножниц, повторяешь раз за разом одинаковые действия, но если хватит терпения, то количество однажды перейдет в качество, и можно будет получить свой заветный приз.

Терпения у меня мало, зато настойчивости хватит на весь наш приход.

Четверг

— Обойдемся сегодня без исповеди. Господу ведь угодно разнообразие?

Отец Джон вытягивает скрытые под длинной черной сутаной ноги в белых кроссовках.

— Допустим. И чем же мы займемся до того, как пицца совсем остынет?

— Голосованием.

— За что будем голосовать? Или против чего?

— Сначала я думала, за то, чтобы меня начали приглашать на чаепитие. Но даже если случится чудо, и наберется достаточное количество голосов, я все равно не смогу на него попасть. Вы ведь это знаете?

Отец Джон кивает.

— Значит, будем голосовать за подсобку. Рассказать вам, что такое блокчейн?

— Не нужно.

— Мне нужно три голоса, чтобы получить туда доступ. Три ключа. Один уже есть — Ида отдала его. Осталось два. Давайте спросим Джун и Тилли.

— Остались еще неучтенные грехи, ты в курсе?

— Нет, но прямо сейчас это неважно. Я позову их?

Он снова кивает.

Джун выглядит недовольной, Тилли растерянной.

— Катя хочет знать, готовы ли вы проголосовать за то, чтобы дать ей возможность побывать в подсобке.

Звучит дурацко, надо будет сказать Даниле, чтобы заменил отцу Джону эту реплику.

— Да, — первой говорит Тилли, не глядя на меня.

— Да, — Джун тут же разворачивается на своих квадратных каблуках, чтобы уйти.

— Спасибо! — кричу я, — Спасибо!

— Три! — я поворачиваюсь к отцу Джону, — Три ключа!

— Самое время вернуться к неучтенным грехам, — он косится на пиццу, — Ты задумывалась, почему они так называются?

— По аналогии с программистскими грехами, — вспоминаю я рассказы Данилы, — Технический долг, переформатирование чужого кода под свой вкус, что-то там еще.

Отец Джон мягко улыбается.

— Их никто не учитывает, не берет во внимание. Это сложно, но при большом желании возможно. Невнимательность тоже есть неучтенный грех. В прошлый раз ты задала вопрос о количестве ключей, сама на него ответила, а правильного ответа не дождалась.

Я вспыхиваю, холодею и снова вспыхиваю.

— Ключей пять? Сто? Миллион сто тыщ до неба?

— Четыре, — отец Джон встает со скамьи.

— Че-ты-ре.

Креольский акцент Марфы действительно очень силен, но я понимаю все, что она говорит:

— Мой мальчик сейчас не здесь, не со мной, не в этой стране. Он дома, на Гаити. Ему десять лет, скоро одиннадцать. Его зовут Алим.

Марфа делает долгую паузу.

— Когда я делаю так, — она достает из кармана фигурку Рона Уизли, которую я оставила в ящике с игрушками, и осторожно гладит пальцем пластиковую щеку, — Мой мальчик говорит, что чувствует мое тепло. Возьми мой голос, и будет четыре.

— Марфа, Марфа, — встревает отец Джон до того, как я успеваю ответить.

— Это ее право, — прерываю я его.

— До твоего появления, — он пристально смотрит на меня, — Мы не знали не только, что плоть можно смирять пиццей, но и что Гарри Поттер будет служить культу вуду.

— Марфа не делает ничего плохого.

— Раз уж ты упоминала блокчейн, нет ли в нем такого понятия, как иерархия ключей?

— Есть. Один из владельцев может иметь больший вес при подписании транзакции.

— Он может отменить ее?

— Нет, но без его участия нельзя будет провести, сколько ключей не было бы набрано.

— Марфе спасибо за ее голос, — он посмотрел на нее, — А я властью данной мне Создателем и блокчейном от подтверждения, пожалуй, откажусь. Привези в следующий раз нормальную пиццу, дитя. Томатный соус, грибы, много ветчины, очень много ветчины, и самый важный ключ будет твой.


Март

Я была готова привезти ему всю пиццерию с печами, тестораскатывательными машинами, холодильниками и черноглазыми мальчиками с румянцем на смуглых щеках.

Томатный соус, грибы, много ветчины, очень много ветчины, очень-очень много ветчины, чтоб он подавился ей, лишь бы получить возможность открыть дверь, даже если за ней только пыль, старые молитвенники, облачения и сломанные игрушки из детского уголка.

Тогда, стоптав трое башмаков железных, сносив трое посохов, потеряв трое колпаков, я бы смогла сказать и Даниле, и себе, пусть я всего лишь никчемная половинка ножниц, но я прошла этот квест, дошла до конца, сделала все, что могла для того, чтобы найти Финиста моего ясного сокола.


Вторник

— Господу угодно разнообразие, — отец Джон принимает у меня коробку с особой торжественностью.

Он никуда не торопится, ему хочется оттянуть момент удовольствия как можно дольше. Отложенная гратификация, как называет это Данила.

На столе рядом с коробкой — серебряная чаша с красным вином. Три кубика сахара впитывают в себя кроваво-красный цвет.

Я делаю медленный глоток.

Отец Джон садится за стол, тоже делает глоток и отодвигает чашу. Я стою напротив. Он открывает коробку, чтобы преломить хлеб. Острый кадык над воротничком сутаны перекатывается вверх и вниз, губы бледнеют, зрачки в ясных зеленых глазах расширяются.

Каждому по вере его.

Джун верит в цветы, Тилли в слова, Ида в Гарри Поттера, Марфа в вуду, Бог – в людей. Я верю в комментарии Данилы, спрятанные в строчках кода.

«Пицца: моцарелла, песто, мало ветчины»

— Господу, может, и угодно разнообразие, но вашему Создателю точно нет.

Джун на лесах моет фронтальный витраж. Ставлю внизу длинный ящик с тремя засохшими гортензиями.

Тилли обрезает большим секатором кусты бузины возле изгороди слева. Короткие ветки отскакивают, летят в разные стороны.

— Слушай, Тилли! — кричу я издалека, — В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рука! Выбегу, тело в улицу брошу я! Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась! Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас! Все равно любовь моя — тяжкая гиря ведь висит на тебе, куда ни бежала б!

Ида тоже слушает. Роюсь в карманах, мячик зацепился крыльями за порвавшуюся подкладку, но мне удается его достать.

— Ура! — Ида прыгает, — Теперь у меня есть снитч!

Чья-то рука ложится мне на плечо.

— Пойдем, Катя, — отец Джон не выглядит ни расстроенным, ни сердитым.

В церкви пусто, пахнет ладаном, старыми молитвенниками и пылью. Он ведет меня мимо пустой каменной купели, мимо рядов починенных Томом лакированных скамеек, мимо детского уголка. В стене, рядом с органом, у которого от акцента Марфы западают педали — вырезанная острой аркой дверь с металлическими лилиями. На двери нет ни ручки, ни засова.

Отец Джон делает приглашающий жест.

— Она открыта. Подумай сначала, хочешь ли ты в нее войти. То, что ты там увидишь, может…

Я больше не слышу его.

В подсобке темно. Моргаю, чтобы глаза привыкли быстрее. В душном воздухе плавают светящиеся круги, они то вспыхивают ярким, то гаснут. Я все еще не вижу, но знаю, что тут нет ни старых молитвенников, ни прикованной голой Мэри в белом чепчике.

Каменная стена в мокрых потеках тает, я делаю шаг, что пройти сквозь нее, но упираюсь в невидимую преграду, трогаю руками, крепко прижимаюсь – ее не пройти, но можно смотреть, словно сквозь стекло.

Бумажный стаканчик с чаем они поставили в другой бумажный стаканчик. Пакетики с сахарозаменителем положили на пластиковую крышку. Кто-то несет плюшку с изюмом, кто-то участливо кивает, делая записи в блокнот, кто-то предлагает переводчика.

— Скрипач не нужен.

Детектив, имя которого я не расслышала, садится напротив Данилы.

— Нет причин предполагать, что инцидент имеет причины криминального характера. Мы сделаем все возможное, чтобы найти вашу жену, мистер Вишнев.

Написано хорошо. Но вопросов больше, чем ответов.

Главный из них : где тут Тема?

См. преамбулу раздела.

Это рассказ с последней Грелки, где он занял второе место (из примерно двухсот). Я тоже далеко не все тут понял, возможно, нужно несколько раз перечитать. Кстати, рассказ-победитель (http://www.leningrad.su/makod/show_product.php?n=17070) тоже написан бывшей россиянкой ныне англичанкой и чем-то напоминает Март.
Хотелось бы спросить у Тринадцать: это рассказ-паззл, где все детали взаимосвязаны, или интуитивный рассказ, где важнее атмосфера, и детали работают именно на нее, а не на ткань сюжета? Задаю этот вопрос, потому что одну из недавних Грелок с большим отрывом выиграл рассказ, автор которого честно признался, что сам не видит связей одних концов с другими, но у читателей сложилось впечатление, что это крутейшая головоломка, где все продумано и учтено.