Решил опубликовать сборник хишартских статей, рассказов и стихотворений, которые писались в разное время и разными авторами. Часть из них есть в Библиотеке, часть – осталась на старом форуме, часть никогда ранее не издавалась.
Kuno
Ренье в Акморе (из цикла Флагелляция в Хишарте)
И все же в нашем распоряжении есть уникальная возможность увидеть древние священные обряды Акмора глазами их очевидца, хоть его от нас отделяют почти пятьсот лет. Итак, кавалер Ренье ла Торрес (конец XV в. – 1554 г.) происходил из знатного, но к тому времени обедневшего рода выходцев из Кастилии, пришедших в Хишарту с первыми крестоносцами императора Инри. В 1501 г. по протекции архиепископа Л.Шовеле молодой дворянин был принят в императорский полк конных стрелков, известный как Пурпурный регимент. Однако вскоре какое-то романтическое приключение, о котором сам ла Торрес упоминает весьма глухо, заставило нашего героя покинуть столицу империи и сменить седло на палубу корабля. Два года спустя мы находим его на службе у алмарнского короля Редрика I, доверявшего ему некоторые свои секретные поручения, в частности сношения с адмиралом Э. ла Зергом.
После гибели короля и капитуляции Алмарны в марте 1505 ла Торрес был взят, или, что более вероятно, сдался в плен, где и провел по меньшей мере три года (скорее всего в Элоэне, судя по некоторым особенностям употребления акморского языка в сделанных им переводах официальных документов). По-видимому, превосходное знание кавалером тамошних реалий, в котором мы и сами вскоре убедимся, и привлекло к его персоне внимание хишартской разведки, срочно искавшей специалистов по вопросам тогда еще загадочного для империи языческого королевства. Этим можно объяснить факт, что вскоре после первого размена пленными ла Торрес вернулся на родину и был зачислен в резерв Священной канцелярии, которой руководил небезызвестный Уго Шпуль, формально лишь писец, а фактически шеф личной тайной полиции регента.
Умение нашего персонажа в любых ситуациях выходить сухим из воды отчетливо проявилось позже, когда после роспуска канцелярии в 1512 г. ла Торрес не только не пострадал, но даже получил должность камер-юнкера, а впоследствии стал одним из руководителей т.н. “серого кабинета”, который с успехом заменил предшествующую ему организацию. Признанием заслуг кавалера на этом многотрудном поприще стало пожалование ему в 1536 г. баронского титула и большого поместья в Рэншае, где наш герой после своей отставки благополучно и окончил жизнь в кресле у камина, хотя мог с той же долей вероятности завершить свой путь на песке акморского побережья или досках эшафота в Чалько, как многие из его тогдашних сослуживцев.
По иронии судьбы, в начале 20-х годов именно поместье ла Торреса в Кайтене было избрано У.Форжес для размещения Особой женской трудовой школы. В 1926 г. трем воспитанницам этого заведения случайно удалось отыскать в подвале здания тайник, в котором находилось шесть переплетенных в кожу тетрадей (ныне в отделе древних рукописей Библиотеки Юлиана в Чалько). Находку исследовал известный палеограф проф. Алви Целлер (см. его статью в Acta Monumenta, Vol. XLII, 1922) но, к сожалению, вследствие неблагоприятных условий хранения, краситель, использованный при изготовлении чернил, практически полностью разложился, а бумага приобрела рыхлую пористую структуру, поэтому ученому удалось прочитать лишь около двадцати страниц. И лишь в 1960 г., используя методику фотографирования листов со светофильтрами при специальном освещении, удалось восстановить более трети записей.
Дневники написаны на хорошей латыни и выгодно отличаются живостью изложения от тяжеловесной прозы того времени. Уже А.Целлер высказал предположение, что автором рукописи мог быть ла Торрес. Мнения о том, что она является результатом хитрой мистификации поэта Л.-Л.Кайо, который в 1849-1851 г. некоторое время гостил у тогдашних владельцев Кайтенского поместья, были опровергнуты после дополнительного изучения водяных знаков. При всей склонности классика к разного рода розыграшам (достаточно вспомнить знаменитую историю с жестоко одураченными австрийским писателем и баварским королем), даже ему трудно было бы подобрать для исполнения своего замысла такой набор бумаги с характерными для именно первой половины XVI в. филигранями, – обычно это фасции или кувшин с ветками орешника.
Сопоставление почерка автора записей с дошедшими до нас подлинными автографами ла Торреса тоже не оставляют сомнения в их идентичности. Другой вопрос кажется куда более важным, – до какой степени искренним даже наедине с собой мог быть этот человек, который в жизни заслужил репутацию прожженного циника и лицемера? И чтобы не писал о себе наш кавалер, при чтении его дневников иногда нелишне помнить известные слова Талейрана – если бы шпионы говорили правду, они бы обманули весь мир.
P.S. К сожалению, автор тогда так и не написал. Но читатель легко может ознакомиться с увиденным кавалером Ренье в изложении самого автора Акмора, демиурга Alkary Храм Ивовой девы в Имаре.
Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Kuno
Изгнание китов (из цикла Флагелляция в Хишарте)
Успешную карьеру в этой области сделал некий Эфраим Гройль, который в 20-е годы XVIII века перебрался в столицу из недалекого села и первое время трудился изготовлением метел. Уже очень скоро мастер обратил внимание, что его изделия охотнее покупают для розог, чем для уборки улиц, и понял, что нашел огромный и никем еще не освоенный рынок. К тому времени Чалько застраивался все плотнее, земля в городе неуклонно дорожала, количество деревьев уменьшалось и доставать свежие ветки становилось все сложнее. И если владельцы особняков еще могли посылать слуг резать прутья в собственные сады, то среднему классу приходилось пользоваться, в основном, заготовками для метел: не трудно понять, что о качестве товара не могло быть и речи, а сухие и ломкие прутья лишь причиняли бесполезные раны.
Гройль занял немного деньжонок, засучил рукава, подключил в качестве поставщиков материала своих сельских родичей и дело неожиданно пошло. Своему процветанию смекалистый метельщик был обязан тому, что сейчас мы называем маркетингом. Он тщательно следил за вкусами покупателей и всячески старался им угодить, а для постоянных клиентов существовала система скидок. Со временем бизнес так разросся, что купец стал предлагать своим клиентам на выбор розги из разных сортов дерева: для особых эстетов имелась и такая экзотика, как береза – которая в Хишарте встречается только на высокогорьях, и даже каоровая пальма, употреблявшаяся в гаремах текрурского мансы. Все прутья были красиво разложены в наполненных водой емкостях и на выбор покупателя соединялись приказчиками-флористами в пучки в соответствии со строгостью планируемого наказания, возрастом и полом наказуемого.
Фирма Гройля гарантировала не только отменное качество товара, но и немедленную его доставку: для этого купец содержал несколько посыльных в возрасте 12-15 лет, которые всегда были готовы отправиться бегом с заказом в указанную часть города. Платили юным розгоносам неплохо, но и требовали немало: каждый из мальчиков должен был быть готовым к тому, что хозяин захочет показать покупателям достоинства своего товара, так сказать, на наглядном материале, и ребята не раз спускали штаны перед гостями, чтобы получить пробную порцию. Однако никто не жаловался, поскольку порка для уличных мальчишек была, в общем-то, делом житейским, а приносимые родителям деньги избавляли от куда более суровых побоев дома.
Успешный бизнес Гройля чуть было не потерпел крах в 1732 году, когда акморская компания братьев Комэу выпустила на рынок невиданный доселе товар – розги из китового уса. Это изделие, изобретение которого приписывают лично королю Орэлу III, быстро вошло в моду. Однажды купленная китовая розга служила очень долго и избавляла потребителей от необходимости далее тратиться на закупку прутьев, а ее боевые качества не оставляли желать ничего лучшего: недаром среди школьников и слуг это орудие получило почетное прозвище «язычник».
Оказавшись перед угрозой разорения, Гройль не сложил руки и использовал то же средство, которое некогда избавило Хишарту от штанов под юбками. Будучи издавна членом братства Розария, наш герой воззвал к знаменитому тогда проповеднику брату Киприану, достойному наследнику отца Жеана (см. ниже). Сей святой муж не оставил без помощи свое духовное чадо и произнес в церкви Тиверианцев на Оловянной улице громоносную проповедь. Начав с истории поглощенного китом пророка Ионы, оратор поразил собравшихся описанием библейского Левиафана, в котором отцы церкви видели символ врага рода людского. Затем проповедник гневно обличил неразумных, каковые прутья, добытые из пасти нечестивого и беззаконного кита, возлагают на тела своих отпрысков, как будто Господь в неизреченной милости своей не оделил нашу священную землю премногими видами благодатных и несущих исправление лоз! Брат Киприан уверил изумленных слушателей, что порка китовым усом приведет к тому, что сердца сеченных станут твердыми, аки Левиафаном панцирь (простим уж монаху слабое знание им зоологии).
Вскоре после проклятия китов произошел памятный инцидент в известном уже читателю конвикте Хеаниток. Накануне две ученицы находившейся при обители девичьей школы были застигнуты в дортуаре в момент, когда обе увлеченно целовались. Такой ужасных грех требовал, конечно, не только болезненной, но и публичной экзекуции. Но когда старшие классы были уже собраны в трапезной, дабы запечатлеть в их душах примерное наказание юных развратниц, то обе девушки пали на колени и со слезами умоляли не губить их души, что неминуемо случится от порки преданными анафеме китовыми розгами. Когда слова девушек подтвердила бывшая на проповеди Киприана сестра-экономка, то мать-настоятельница была немало смущена, потому что сечь грешниц, по сути, оказалось нечем: хорошо знакомая ей плеть по уставу полагалась только монахиням и послушницам, но никак не школьницам.
Однако надеждам хитрых девчонок не удалось сбыться, потому что лавка мэтра Гройля находилась всего в одном квартале от обители, и аббатиса вовремя о том вспомнила. Получив с одной из служанок записку настоятельницы, наш герой немедля отрядил на помощь посыльных с обильным грузом благочестивых розог, которые, к отчаянию виновниц, и были торжественно внесены в зал. Самих мальчишек, к их немалому сожалению, туда, конечно не пустили, но у них была возможность послушать пьесу аудиально через открытые окна трапезной. А послушать было что: по традиции Хеаниток все время наказания остальные девочки хором пели Miserere и выводимые их голосами слова покаянного псалма переплетались со свистом прутьев и криками караемых подруг. И надо ли уточнять, что Гройль с тех пор стал постоянным поставщиком школы?
За монахинями обратились и другие, и набожный купец мог радостно потирать руки, глядя, как у дверей его лавки толпятся раскаявшиеся клиенты, спешащие отринуть чужеземную скверну и, так сказать, припасть к истокам. Надо думать, что ему удалось тайно договориться с конкурентами, потому что компания братьев Комэу продолжила работать в Чалько, хотя и перестала торговать розгами. Все обличения злодейских китов не мешали жителям города освещать улицы ворванью, а знатным дамам – душиться амброй и носить фижмы на китовом каркасе. К слову, китовые розги вернулись в Хишарту уже в следующем веке: в широко известной в узких кругах коллекции поэта Л.-Л.Кайо их насчитывается не менее пяти экземпляров. А в церкви до сих пор можно увидеть деревянную позолоченную статую Архангела Михаила, которую Гройль пожертвовал в память о своем избавлении из чрева акморского кита. Архистратиг попирает ногами клыкастого монстра, должного изображать пресловутого Левиафана, и мы заметим, что представление резчика о китообразных было еще более далеким от истины, чем у монаха.
Изгнание китов (из цикла Флагелляция в Хишарте)
Успешную карьеру в этой области сделал некий Эфраим Гройль, который в 20-е годы XVIII века перебрался в столицу из недалекого села и первое время трудился изготовлением метел. Уже очень скоро мастер обратил внимание, что его изделия охотнее покупают для розог, чем для уборки улиц, и понял, что нашел огромный и никем еще не освоенный рынок. К тому времени Чалько застраивался все плотнее, земля в городе неуклонно дорожала, количество деревьев уменьшалось и доставать свежие ветки становилось все сложнее. И если владельцы особняков еще могли посылать слуг резать прутья в собственные сады, то среднему классу приходилось пользоваться, в основном, заготовками для метел: не трудно понять, что о качестве товара не могло быть и речи, а сухие и ломкие прутья лишь причиняли бесполезные раны.
Гройль занял немного деньжонок, засучил рукава, подключил в качестве поставщиков материала своих сельских родичей и дело неожиданно пошло. Своему процветанию смекалистый метельщик был обязан тому, что сейчас мы называем маркетингом. Он тщательно следил за вкусами покупателей и всячески старался им угодить, а для постоянных клиентов существовала система скидок. Со временем бизнес так разросся, что купец стал предлагать своим клиентам на выбор розги из разных сортов дерева: для особых эстетов имелась и такая экзотика, как береза – которая в Хишарте встречается только на высокогорьях, и даже каоровая пальма, употреблявшаяся в гаремах текрурского мансы. Все прутья были красиво разложены в наполненных водой емкостях и на выбор покупателя соединялись приказчиками-флористами в пучки в соответствии со строгостью планируемого наказания, возрастом и полом наказуемого.
Фирма Гройля гарантировала не только отменное качество товара, но и немедленную его доставку: для этого купец содержал несколько посыльных в возрасте 12-15 лет, которые всегда были готовы отправиться бегом с заказом в указанную часть города. Платили юным розгоносам неплохо, но и требовали немало: каждый из мальчиков должен был быть готовым к тому, что хозяин захочет показать покупателям достоинства своего товара, так сказать, на наглядном материале, и ребята не раз спускали штаны перед гостями, чтобы получить пробную порцию. Однако никто не жаловался, поскольку порка для уличных мальчишек была, в общем-то, делом житейским, а приносимые родителям деньги избавляли от куда более суровых побоев дома.
Успешный бизнес Гройля чуть было не потерпел крах в 1732 году, когда акморская компания братьев Комэу выпустила на рынок невиданный доселе товар – розги из китового уса. Это изделие, изобретение которого приписывают лично королю Орэлу III, быстро вошло в моду. Однажды купленная китовая розга служила очень долго и избавляла потребителей от необходимости далее тратиться на закупку прутьев, а ее боевые качества не оставляли желать ничего лучшего: недаром среди школьников и слуг это орудие получило почетное прозвище «язычник».
Оказавшись перед угрозой разорения, Гройль не сложил руки и использовал то же средство, которое некогда избавило Хишарту от штанов под юбками. Будучи издавна членом братства Розария, наш герой воззвал к знаменитому тогда проповеднику брату Киприану, достойному наследнику отца Жеана (см. ниже). Сей святой муж не оставил без помощи свое духовное чадо и произнес в церкви Тиверианцев на Оловянной улице громоносную проповедь. Начав с истории поглощенного китом пророка Ионы, оратор поразил собравшихся описанием библейского Левиафана, в котором отцы церкви видели символ врага рода людского. Затем проповедник гневно обличил неразумных, каковые прутья, добытые из пасти нечестивого и беззаконного кита, возлагают на тела своих отпрысков, как будто Господь в неизреченной милости своей не оделил нашу священную землю премногими видами благодатных и несущих исправление лоз! Брат Киприан уверил изумленных слушателей, что порка китовым усом приведет к тому, что сердца сеченных станут твердыми, аки Левиафаном панцирь (простим уж монаху слабое знание им зоологии).
Вскоре после проклятия китов произошел памятный инцидент в известном уже читателю конвикте Хеаниток. Накануне две ученицы находившейся при обители девичьей школы были застигнуты в дортуаре в момент, когда обе увлеченно целовались. Такой ужасных грех требовал, конечно, не только болезненной, но и публичной экзекуции. Но когда старшие классы были уже собраны в трапезной, дабы запечатлеть в их душах примерное наказание юных развратниц, то обе девушки пали на колени и со слезами умоляли не губить их души, что неминуемо случится от порки преданными анафеме китовыми розгами. Когда слова девушек подтвердила бывшая на проповеди Киприана сестра-экономка, то мать-настоятельница была немало смущена, потому что сечь грешниц, по сути, оказалось нечем: хорошо знакомая ей плеть по уставу полагалась только монахиням и послушницам, но никак не школьницам.
Однако надеждам хитрых девчонок не удалось сбыться, потому что лавка мэтра Гройля находилась всего в одном квартале от обители, и аббатиса вовремя о том вспомнила. Получив с одной из служанок записку настоятельницы, наш герой немедля отрядил на помощь посыльных с обильным грузом благочестивых розог, которые, к отчаянию виновниц, и были торжественно внесены в зал. Самих мальчишек, к их немалому сожалению, туда, конечно не пустили, но у них была возможность послушать пьесу аудиально через открытые окна трапезной. А послушать было что: по традиции Хеаниток все время наказания остальные девочки хором пели Miserere и выводимые их голосами слова покаянного псалма переплетались со свистом прутьев и криками караемых подруг. И надо ли уточнять, что Гройль с тех пор стал постоянным поставщиком школы?
За монахинями обратились и другие, и набожный купец мог радостно потирать руки, глядя, как у дверей его лавки толпятся раскаявшиеся клиенты, спешащие отринуть чужеземную скверну и, так сказать, припасть к истокам. Надо думать, что ему удалось тайно договориться с конкурентами, потому что компания братьев Комэу продолжила работать в Чалько, хотя и перестала торговать розгами. Все обличения злодейских китов не мешали жителям города освещать улицы ворванью, а знатным дамам – душиться амброй и носить фижмы на китовом каркасе. К слову, китовые розги вернулись в Хишарту уже в следующем веке: в широко известной в узких кругах коллекции поэта Л.-Л.Кайо их насчитывается не менее пяти экземпляров. А в церкви до сих пор можно увидеть деревянную позолоченную статую Архангела Михаила, которую Гройль пожертвовал в память о своем избавлении из чрева акморского кита. Архистратиг попирает ногами клыкастого монстра, должного изображать пресловутого Левиафана, и мы заметим, что представление резчика о китообразных было еще более далеким от истины, чем у монаха.
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Kuno
Циркуляр о единообразии и гражданская война (из цикла Флагелляция в Хишарте)
Внимания историков избежала связь исследуемого нами явления с т.н. Леонистской войной. Ее формальным предлогом стала повсеместная уверенность в том, что объявленный кесарем после смерти своего деда Юлиана IV принц Иосиф является бастардом. Мало кто в Хишарте мог поверить, что его отцом был от рождения страдавший водянкой и не способный к производству потомства наследный принц Констанций, "человек-овощ", два месяца не доживший до рождения ребенка. Понимая всю опасность ситуации, двор распространил пусть и порочащий честь императорской фамилии, но зато весьма вероятный слух о том, что сын был зачат наследной принцессой Марией Тосканской от ее же свекра. Учитывая развратный нрав престарелого кесаря, имевшего за свое правление множество официальных фавориток и не брезговавшего даже обычными куртизанками, эта версия выглядела достаточно правдоподобной; ее же принимает и большинство историков эпохи. В качестве оправдания такого бесстыдства сторонники двора ссылались, конечно, на интересы династии, а также на пример французских Валуа. Как известно, Карл VII не был сыном своего отца Карла VI, что тот и признал публично, однако это не помешало дофину короноваться – по всеобщему убеждению, любовником королевы Изабеллы и его отцом был брат монарха, герцог Людовик Орлеанский.
Проживи распутный дед чуть подольше и, вероятно, его внук не имел бы таких проблем, о которых, впрочем, он в своем нежном возрасте и не догадывался. Но провозглашение императором двухлетнего младенца оказалось чудовищным попранием всех традиций дома Элаидов, требовавших от государя публичного принесения им коронационной клятвы в соборе святого Инри. Как мы помним, это удалось сделать в 1505 г. шестилетней Ильрике, но уже годовалый Юлиан II не смог в 1690 г. наследовать своему отцу, Иосифу II, и был вынужден до поры уступить трон дяде, уже известному нам Иоахиму. Тем более оскорбило хишартских консерваторов установление в стране регентства во главе с иностранкой, пусть даже из весьма почтенной династии тосканских Габсбургов.
Пожалуй, хишарты проглотили бы и этот афронт, но регентша назначила первым министром графа ла Альмозу, масона и признанного вождя либеральной партии. Пришедшие к власти либералы вознамерились, как это обобщил их лидер, "принести, наконец, в Хишарту свет европейской цивилизации". Образцом для подражания была избрана Франция, блиставшая тогда во славе своей Второй империи. Вдохновленное парижскими деяниями барона Османа, правительство начало реформы с полной перестройки столицы. Под его безжалостной рукой гибли старые средневековые кварталы Чалько, прокладывались новые широкие улицы и дороги, беспощадно искоренялись феодальные привилегии знати, конфисковывались уцелевшие от алчности прошлых кесарей церковные земли и уничтожались все провинциальные законы, которые заменил отныне единый гражданский кодекс, едва ли не дословно переписанный из Наполеоновского. Хишарта была законодательно открыта для европейской иммиграции, а отсталые крестьяне-чжоли и илайо на юге массово лишались своих общинных земель, на которых предполагалось устроить плантации экспортных культур и разместить колонии трудолюбивых европейцев. Переполнил чашу терпения, как известно, указ министра внутренних дел о создании муниципальных кладбищ и строжайшем запрете хоронить покойников при церквях, как это доселе практиковалось темным и непросвещенным населением. Когда в местечке Итахо толпа разъяренных крестьян с криками "не хотим быть зарытыми как собаки!" линчевала чиновников, которые пытались привести декрет в исполнение, то бунт был жестоко подавлен правительственными войсками, но уже через неделю герцог Тамерский, сын младшей сестры Юлиана, провозгласил себя Леоном V и поднял знамя восстания "за веру и обычаи против безбожных фармазонов".
Увлеченные этими бурными событиями исследователи того периода проглядели один важный эпизод, который, как нам кажется, стал не меньшим детонатором социального взрыва, нежели страх быть похороненным в неосвященной земле. Речь идет о циркуляре министра народного просвещения № 259. Этим знаменательным документом в рамках всеобщей унификации системы образования всем учебным заведениям империи предписывалось отныне употреблять в педагогических целях розги только официально утвержденного образца и размера. Как видим, вопрос об отмене порки школьников министерством не ставился вообще, так что либерализм в Хишарте имел строго очерченные границы. Отселе розги предписывалось изготавливать исключительно из прутьев лещины (Coryllus agnesiana), причем размеры прутьев варьировали в зависимости от возраста и пола секомого. Циркуляр отдельно устанавливал в сантиметрах размеры лоз, которыми с сего времени педагогам полагалось сеять разумное, доброе и вечное на некоторых частях тел подрастающего поколения, причем выделял по возрастанию длины прутьев три возрастных группы, а размеры розог для мальчиков были, соответственно, выше тех, которые полагалось вкушать нерадивым и непослушным школьницам.
Автору удалось ознакомиться с архивом министерства того времени и отыскать среди его пыльных папок переписку с департаментскими управлениями по поводу внедрения циркуляра на местах. Выяснилось, что сопротивление реформе в провинциях оказалось весьма упорным. Прежде всего, только что введенная в империи французская метрическая система вызывала неизбежную путаницу – на низовом уровне исполнители приходили в отчаяние от необходимости вычислять в сантиметрах длины необходимых лоз. Другие возражения были куда более вескими. Так, из Тамера сообщали, что граждане повсеместно высказывают возмущение, поскольку в их провинции вообще не принято наказывать девочек телесно, а, тем более, делать это в школах. В Рэтае, на другом конце страны, гнев общественности вызвало принудительное навязывание прутьев как таковых, ибо в этом регионе детей традиционно пороли только ремнями. А управление в Литорали в панике сообщало в центр, что на их тропическом побережьи, несмотря на все приложенные старания, не сыскано требуемой министерством горной лещины. В комплекте с этой реляцией было подшито отношение министра к правлению императорского ботанического сада по поводу высылки на южный берег саженцев сего полезного для насаждения цивилизации растения. Ответа министр или не дождался, или, возможно, он не был еще найден автором.
Общеизвестно, что победившие в гражданской войне либералы с еще большей ревностью провели в жизнь свою программу. Но, пожалуй, одной из немногих уступок, которая была сделана победителями, состояла в негласной отмене известного "розгового" циркуляра. Так что теперь тамерские девчонки могли по-прежнему пользоваться неприкосновенностью свои поп, а дети обоего пола в Рэтае продолжали искупать свою вину не под прутьями, а под жесткой кожей. Можно сказать, что разнообразие в порке стало последним бастионом, который так и не был взят реформаторами.
Циркуляр о единообразии и гражданская война (из цикла Флагелляция в Хишарте)
Внимания историков избежала связь исследуемого нами явления с т.н. Леонистской войной. Ее формальным предлогом стала повсеместная уверенность в том, что объявленный кесарем после смерти своего деда Юлиана IV принц Иосиф является бастардом. Мало кто в Хишарте мог поверить, что его отцом был от рождения страдавший водянкой и не способный к производству потомства наследный принц Констанций, "человек-овощ", два месяца не доживший до рождения ребенка. Понимая всю опасность ситуации, двор распространил пусть и порочащий честь императорской фамилии, но зато весьма вероятный слух о том, что сын был зачат наследной принцессой Марией Тосканской от ее же свекра. Учитывая развратный нрав престарелого кесаря, имевшего за свое правление множество официальных фавориток и не брезговавшего даже обычными куртизанками, эта версия выглядела достаточно правдоподобной; ее же принимает и большинство историков эпохи. В качестве оправдания такого бесстыдства сторонники двора ссылались, конечно, на интересы династии, а также на пример французских Валуа. Как известно, Карл VII не был сыном своего отца Карла VI, что тот и признал публично, однако это не помешало дофину короноваться – по всеобщему убеждению, любовником королевы Изабеллы и его отцом был брат монарха, герцог Людовик Орлеанский.
Проживи распутный дед чуть подольше и, вероятно, его внук не имел бы таких проблем, о которых, впрочем, он в своем нежном возрасте и не догадывался. Но провозглашение императором двухлетнего младенца оказалось чудовищным попранием всех традиций дома Элаидов, требовавших от государя публичного принесения им коронационной клятвы в соборе святого Инри. Как мы помним, это удалось сделать в 1505 г. шестилетней Ильрике, но уже годовалый Юлиан II не смог в 1690 г. наследовать своему отцу, Иосифу II, и был вынужден до поры уступить трон дяде, уже известному нам Иоахиму. Тем более оскорбило хишартских консерваторов установление в стране регентства во главе с иностранкой, пусть даже из весьма почтенной династии тосканских Габсбургов.
Пожалуй, хишарты проглотили бы и этот афронт, но регентша назначила первым министром графа ла Альмозу, масона и признанного вождя либеральной партии. Пришедшие к власти либералы вознамерились, как это обобщил их лидер, "принести, наконец, в Хишарту свет европейской цивилизации". Образцом для подражания была избрана Франция, блиставшая тогда во славе своей Второй империи. Вдохновленное парижскими деяниями барона Османа, правительство начало реформы с полной перестройки столицы. Под его безжалостной рукой гибли старые средневековые кварталы Чалько, прокладывались новые широкие улицы и дороги, беспощадно искоренялись феодальные привилегии знати, конфисковывались уцелевшие от алчности прошлых кесарей церковные земли и уничтожались все провинциальные законы, которые заменил отныне единый гражданский кодекс, едва ли не дословно переписанный из Наполеоновского. Хишарта была законодательно открыта для европейской иммиграции, а отсталые крестьяне-чжоли и илайо на юге массово лишались своих общинных земель, на которых предполагалось устроить плантации экспортных культур и разместить колонии трудолюбивых европейцев. Переполнил чашу терпения, как известно, указ министра внутренних дел о создании муниципальных кладбищ и строжайшем запрете хоронить покойников при церквях, как это доселе практиковалось темным и непросвещенным населением. Когда в местечке Итахо толпа разъяренных крестьян с криками "не хотим быть зарытыми как собаки!" линчевала чиновников, которые пытались привести декрет в исполнение, то бунт был жестоко подавлен правительственными войсками, но уже через неделю герцог Тамерский, сын младшей сестры Юлиана, провозгласил себя Леоном V и поднял знамя восстания "за веру и обычаи против безбожных фармазонов".
Увлеченные этими бурными событиями исследователи того периода проглядели один важный эпизод, который, как нам кажется, стал не меньшим детонатором социального взрыва, нежели страх быть похороненным в неосвященной земле. Речь идет о циркуляре министра народного просвещения № 259. Этим знаменательным документом в рамках всеобщей унификации системы образования всем учебным заведениям империи предписывалось отныне употреблять в педагогических целях розги только официально утвержденного образца и размера. Как видим, вопрос об отмене порки школьников министерством не ставился вообще, так что либерализм в Хишарте имел строго очерченные границы. Отселе розги предписывалось изготавливать исключительно из прутьев лещины (Coryllus agnesiana), причем размеры прутьев варьировали в зависимости от возраста и пола секомого. Циркуляр отдельно устанавливал в сантиметрах размеры лоз, которыми с сего времени педагогам полагалось сеять разумное, доброе и вечное на некоторых частях тел подрастающего поколения, причем выделял по возрастанию длины прутьев три возрастных группы, а размеры розог для мальчиков были, соответственно, выше тех, которые полагалось вкушать нерадивым и непослушным школьницам.
Автору удалось ознакомиться с архивом министерства того времени и отыскать среди его пыльных папок переписку с департаментскими управлениями по поводу внедрения циркуляра на местах. Выяснилось, что сопротивление реформе в провинциях оказалось весьма упорным. Прежде всего, только что введенная в империи французская метрическая система вызывала неизбежную путаницу – на низовом уровне исполнители приходили в отчаяние от необходимости вычислять в сантиметрах длины необходимых лоз. Другие возражения были куда более вескими. Так, из Тамера сообщали, что граждане повсеместно высказывают возмущение, поскольку в их провинции вообще не принято наказывать девочек телесно, а, тем более, делать это в школах. В Рэтае, на другом конце страны, гнев общественности вызвало принудительное навязывание прутьев как таковых, ибо в этом регионе детей традиционно пороли только ремнями. А управление в Литорали в панике сообщало в центр, что на их тропическом побережьи, несмотря на все приложенные старания, не сыскано требуемой министерством горной лещины. В комплекте с этой реляцией было подшито отношение министра к правлению императорского ботанического сада по поводу высылки на южный берег саженцев сего полезного для насаждения цивилизации растения. Ответа министр или не дождался, или, возможно, он не был еще найден автором.
Общеизвестно, что победившие в гражданской войне либералы с еще большей ревностью провели в жизнь свою программу. Но, пожалуй, одной из немногих уступок, которая была сделана победителями, состояла в негласной отмене известного "розгового" циркуляра. Так что теперь тамерские девчонки могли по-прежнему пользоваться неприкосновенностью свои поп, а дети обоего пола в Рэтае продолжали искупать свою вину не под прутьями, а под жесткой кожей. Можно сказать, что разнообразие в порке стало последним бастионом, который так и не был взят реформаторами.
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Oslik
Притча о девице Грациэле, трех капитанах и родительской любви
Одной юной девице, звавшейся Грациэла, дочери достойных родителей знатного рода, наскучил Чалько. В мечтах устремлялась она в заморские страны, и, забыв о семье своей, лишь искала случая покинуть родные пределы. Изворотливый ум и ловкость Грациэлы были под стать красоте ее. Проникнув ночью на корабль, она схоронилась в бочке с порохом, а порох ссыпала за борт. Корабль вышел в море, и когда настал час зарядить пушки, канониры вместо пороха нашли прекрасную Грациэлу. В гневе капитан хотел проучить ее смоляной веревкой; но, сорвав одежды, он столь сильно поразился дивной красоте ее, что посадил за праздничной стол и услаждал пирами, забыв об опасностях моря.
Тем временем их настигла пиратская шхуна. Завязался жаркий бой. Напуганная Грациэла бросилась в трюм и укрылась в бочке для золота. Храбро сражались хишартские матросы, но пираты, одолев их числом и злобой, бросились в трюм, взалкав наживы. Завидев вместо золота Грациэлу, пиратский капитан пришел в ярость, и повелел раздеть ее, дабы наказать шангербрухером. Но при виде нагой Грациэлы столь сильно поразился он дивной красоте ее, что вместо порки ввел в свои покои и, забыв обо всем, услаждал восточными сладостями.
Недолго радовались пираты. Хишартская каравелла, подобная молнии, настигла пиратскую шхуну, и опять закипел жаркий бой. Напуганная Грациэла схоронилась в пиратском сундуке с нарядами. Повергли хишарты гнусных пиратов, одних казнили смертью, других пленили. Увидев Грациэлу в каюте пиратского капитана в шелках и бархате, храбрый хишартский капитан хотел проучить ее смоляной веревкой, но, сорвав одежды, он столь сильно поразился дивной красоте ее, что повелел одеть, и доставил в Чалько как почетную гостью.
При виде дочери слезы радости смыли горькую соль слез отчаяния с глаз благородных родителей Грациэлы. Ввели они в родной дом ее, где ласкали и целовали, не смея верить счастью своему. А затем повелел отец Грациэлы принести прутья ивы. А мать Грациэлы повелела принести прутья акморской лещины. Сняли они одежды с дочери своей и столь сильно поразились дивной красоте ее, сохраненной меж опасностей бесконечной милостью творца, что стали стегать ее ревностно и втройне наверстали капитанами упущенное. В тот день познала Грациэла всю силу родительской любви и приобщилась благонравия.
Притча о девице Грациэле, трех капитанах и родительской любви
Одной юной девице, звавшейся Грациэла, дочери достойных родителей знатного рода, наскучил Чалько. В мечтах устремлялась она в заморские страны, и, забыв о семье своей, лишь искала случая покинуть родные пределы. Изворотливый ум и ловкость Грациэлы были под стать красоте ее. Проникнув ночью на корабль, она схоронилась в бочке с порохом, а порох ссыпала за борт. Корабль вышел в море, и когда настал час зарядить пушки, канониры вместо пороха нашли прекрасную Грациэлу. В гневе капитан хотел проучить ее смоляной веревкой; но, сорвав одежды, он столь сильно поразился дивной красоте ее, что посадил за праздничной стол и услаждал пирами, забыв об опасностях моря.
Тем временем их настигла пиратская шхуна. Завязался жаркий бой. Напуганная Грациэла бросилась в трюм и укрылась в бочке для золота. Храбро сражались хишартские матросы, но пираты, одолев их числом и злобой, бросились в трюм, взалкав наживы. Завидев вместо золота Грациэлу, пиратский капитан пришел в ярость, и повелел раздеть ее, дабы наказать шангербрухером. Но при виде нагой Грациэлы столь сильно поразился он дивной красоте ее, что вместо порки ввел в свои покои и, забыв обо всем, услаждал восточными сладостями.
Недолго радовались пираты. Хишартская каравелла, подобная молнии, настигла пиратскую шхуну, и опять закипел жаркий бой. Напуганная Грациэла схоронилась в пиратском сундуке с нарядами. Повергли хишарты гнусных пиратов, одних казнили смертью, других пленили. Увидев Грациэлу в каюте пиратского капитана в шелках и бархате, храбрый хишартский капитан хотел проучить ее смоляной веревкой, но, сорвав одежды, он столь сильно поразился дивной красоте ее, что повелел одеть, и доставил в Чалько как почетную гостью.
При виде дочери слезы радости смыли горькую соль слез отчаяния с глаз благородных родителей Грациэлы. Ввели они в родной дом ее, где ласкали и целовали, не смея верить счастью своему. А затем повелел отец Грациэлы принести прутья ивы. А мать Грациэлы повелела принести прутья акморской лещины. Сняли они одежды с дочери своей и столь сильно поразились дивной красоте ее, сохраненной меж опасностей бесконечной милостью творца, что стали стегать ее ревностно и втройне наверстали капитанами упущенное. В тот день познала Грациэла всю силу родительской любви и приобщилась благонравия.
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Oslik
Мюнхгаузен: в пасти жалийского льва
После моей знаменитой победы над испанцами в Гибралтаре мой друг барон К. пригласил меня посетить Красную землю. Мы сели на корабль и отправились на этот большой остров. Местные жители приветствовали меня как великого героя, я не понимал ни слова, но отвечал скромно и обаятельно. Это очаровало жителей, и они пригласили нас на представление. Мы сели в первый ряд, потому что только там я мог вытянуть ноги. Местные невежи все время наступали на них, а одна дама чуть не оторвала мне шпоры подолом своего платья! Но я был в отличном настроении и не сердился. На сцену вышла дрессировщица и стала щелкать хлыстом на жалийского льва.
– Какое жалкое зрелище в сравнение с тем исполином, которого я подстрелил на Цейлоне! – сказал я барону К.
Мне стало скучно, и я стал осматривать зрительный зал. Каждая из красоток, на которую падал мой взгляд, заливалась румянцем. Но я оставался холоден.
- А есть ли среди здешних женщин красивые? - спросил я у барона К.
От скуки я стал рассматривать дрессировщицу. Ее круп напомнил мне заднюю половину моего коня, отрубленную турками. Я сказал об этом барону К.
Дрессировщица обронила хлыст на пол так, что он стегнул носок моего сапога. Не очень-то она была ловка! Лев же ухватил хлыст зубами и принес обратно дрессировщице. Он полз и смешно оттопыривал зад. Все стали смеяться и хлопать в ладоши. Когда все стихло, я в шутку сказал барону К., что я бы на месте этого льва схватил зубами не хлыст, а мясистую ляжку дрессировщицы.
Дрессировщица что-то сказала и посмотрела на меня. Зал восторженно зашумел, а барон К. сказал, что она вызывает самого смелого героя, который не боится жалийского льва. Тут все стали смотреть на меня и, хотя моя скромность роптала, я поднялся и вышел. Все закричали и захлопали. Дрессировщица улыбнулась. Ее белый охотничий костюм был недурен, а излишняя полнота, обычная для женщин простого сословия, почти ее не портила. Она приветственно приобняла меня, и вдруг ее пальцы проникли ко мне под парик, и она ухватила меня за ухо клещами, которые прятала в рукаве. Повинуясь жестокой боли в ухе, я пошел за ней в сторону льва, который уже открыл пасть. Он был не такой уж маленький, почти такой же, как на Цейлоне. Или даже больше. Дрессировщица засунула мою голову в пасть льву.
- Если ты пошевелишься, он откусит тебе голову! – прошептала она по-немецки и щелкнула хлыстом. Лев прикрыл пасть, и я почувствовал его зубы на своей шее. Все стали очень громко кричать и хлопать в ладоши.
Признаюсь, многие бы растерялись на моем месте. Такая мысль посетила меня, когда я почувствовал, что дрессировщица снимает с меня штаны. Зал разразился ужасным ревом, который проникал даже в львиную пасть. Не имея возможности влиять на происходящее снаружи, я решил установить хорошие отношения с хищником. Я стал поглаживать его роскошную гриву и ласково спросил, хорошо ли к нему здесь относятся. Тронутый моей добротой зверь ослабил хватку, но в этот момент я сам вынужден был судорожно вцепиться в гриву, потому что зад мой обожгло дьявольское орудие, которое я ранее принял за обычный хлыст. Слава богу, лев, с которым мы уже чувствовали взаимную симпатию, не откусил мне голову, несмотря на балетное па, которое я поневоле изобразил. Злобная чернь в зале ликовала.
- Ах, мой любезнейший лев, как я сочувствую тебе, подвергающемуся такой жестокости, АААААх… - второй удар, - как сочувствую! Как, должно быть, мучают твое благородное сердце эти ужасныЫЫЫе, - третий удар, - звуки, эти страдААА-ААания благородного сердца, свидетелем и невольным участником которых являешься ты, благороднейЕЙЕЙЕЙший зверь, живОООООе олицетворение царственнОЙОЙОЙ воли Отца небесного, ты, о гордость саванны, поПОПОПОвелитель пантер и леопардов, беспристрастнЫЙЫЙЫЙ судия павианов и антилОПОПОП.
Возможно, это напоминание об антилопах было излишним, потому как челюсти льва рефлекторно сжались. А может, он почуял запах крови. А может, просто зевнул, находя мои слова скучными. Советую вам всякий раз, когда вас засунут головой в пасть льву, вести живую и непринужденную беседу, избегая упоминания об антилопах.
- Может быть, тебе кажется, что я слишком болтлив? – продолжал я несколько сдавленным голосом, - поддерживать УУУУчтИИИвУУУУЮ беседу - долг всякого воспитанного гостя. Но не слишком ли строгААА твоя хозЯЙЯЙЯЙка?
Задумавшись над последним вопросом, добрый лев ослабил хватку, и я смог поймать толику столь нужного мне воздуха. Однако красноречие мое иссякало быстрее, чем злая воля моей мучительницы, подогреваемая одобрительным неистовством зала. Разумеется, я мог прекратить все это, вывернув льва наизнанку, как однажды вывернул русского волка, но мне не хотелось обижать зверя, который отнесся ко мне так человечно. Кроме того, я не был уверен, что вид изнанки льва будет приятен дамам. Приходилось терпеть. Странно было чувствовать себя в шкуре лисы, которую я сам когда-то выгнал плеткой из собственной шкуры.
Но вот удары прекратились, хлыст щелкнул не по мне, а сам собой, и лев открыл пасть. Тогда я вынул голову из львиной пасти и приветствовал всех любезным поклоном. Это очень понравилось дамам; они стали смеяться и хлопать в ладоши. Все были изумлены моим удивительным самообладанием. Дрессировщица подняла мою руку, приветствуя меня как героя, а затем помогла натянуть штаны. Она шумно и часто дышала, ее глаза были влажными. Я почувствовал, как она волновалась за меня.
После столь необычного представления я потребовал у барона К. объяснений. Барон был очень смущен и долго извинялся, что не предупредил меня о местных обычаях. Он сказал, что так на Красной Земле принято чествовать иноземных героев, причем дрессировщица – не какая-то простолюдинка, а самая знатная из местных принцесс. Само же представление посвящено победе здешнего народа над какими-то другими дикарями, покорность которых символизирует усмиренный лев. В свое оправдание барон К. сказал, что обычаи жителей Луны, о которых я ему рассказывал, показались ему не менее странными.
Мои дальнейшие приключения на Красной земле подтвердили его слова. Многие знатные дамы, бывшие на представлении, а равно иные дамы, приглашали меня к себе, дабы воздать мне почести. Галантность не давала мне права отказываться от приглашений, и вскоре моя слава стала печь меня сильнее, чем полуденное солнце Красной земли. Однажды ночью, не в силах вынести этого жара, я залез на корабль, уплывавший в холодные моря. Капитан, узнав меня, очень обрадовался. Ветер был попутным, плавание обещало быть веселым. Но не долго длилась наша радость.
Мы обнаружили, что в нашем корабле большая пробоина. Вода так и хлынула в трюм.
Корабль стал тонуть.
Все растерялись, закричали, заплакали, но я быстро придумал, что делать. Даже не снимая штанов, я сел прямо в дыру и заткнул ее своею заднею частью.
Течь прекратилась. Корабль был спасен.
Мюнхгаузен: в пасти жалийского льва
После моей знаменитой победы над испанцами в Гибралтаре мой друг барон К. пригласил меня посетить Красную землю. Мы сели на корабль и отправились на этот большой остров. Местные жители приветствовали меня как великого героя, я не понимал ни слова, но отвечал скромно и обаятельно. Это очаровало жителей, и они пригласили нас на представление. Мы сели в первый ряд, потому что только там я мог вытянуть ноги. Местные невежи все время наступали на них, а одна дама чуть не оторвала мне шпоры подолом своего платья! Но я был в отличном настроении и не сердился. На сцену вышла дрессировщица и стала щелкать хлыстом на жалийского льва.
– Какое жалкое зрелище в сравнение с тем исполином, которого я подстрелил на Цейлоне! – сказал я барону К.
Мне стало скучно, и я стал осматривать зрительный зал. Каждая из красоток, на которую падал мой взгляд, заливалась румянцем. Но я оставался холоден.
- А есть ли среди здешних женщин красивые? - спросил я у барона К.
От скуки я стал рассматривать дрессировщицу. Ее круп напомнил мне заднюю половину моего коня, отрубленную турками. Я сказал об этом барону К.
Дрессировщица обронила хлыст на пол так, что он стегнул носок моего сапога. Не очень-то она была ловка! Лев же ухватил хлыст зубами и принес обратно дрессировщице. Он полз и смешно оттопыривал зад. Все стали смеяться и хлопать в ладоши. Когда все стихло, я в шутку сказал барону К., что я бы на месте этого льва схватил зубами не хлыст, а мясистую ляжку дрессировщицы.
Дрессировщица что-то сказала и посмотрела на меня. Зал восторженно зашумел, а барон К. сказал, что она вызывает самого смелого героя, который не боится жалийского льва. Тут все стали смотреть на меня и, хотя моя скромность роптала, я поднялся и вышел. Все закричали и захлопали. Дрессировщица улыбнулась. Ее белый охотничий костюм был недурен, а излишняя полнота, обычная для женщин простого сословия, почти ее не портила. Она приветственно приобняла меня, и вдруг ее пальцы проникли ко мне под парик, и она ухватила меня за ухо клещами, которые прятала в рукаве. Повинуясь жестокой боли в ухе, я пошел за ней в сторону льва, который уже открыл пасть. Он был не такой уж маленький, почти такой же, как на Цейлоне. Или даже больше. Дрессировщица засунула мою голову в пасть льву.
- Если ты пошевелишься, он откусит тебе голову! – прошептала она по-немецки и щелкнула хлыстом. Лев прикрыл пасть, и я почувствовал его зубы на своей шее. Все стали очень громко кричать и хлопать в ладоши.
Признаюсь, многие бы растерялись на моем месте. Такая мысль посетила меня, когда я почувствовал, что дрессировщица снимает с меня штаны. Зал разразился ужасным ревом, который проникал даже в львиную пасть. Не имея возможности влиять на происходящее снаружи, я решил установить хорошие отношения с хищником. Я стал поглаживать его роскошную гриву и ласково спросил, хорошо ли к нему здесь относятся. Тронутый моей добротой зверь ослабил хватку, но в этот момент я сам вынужден был судорожно вцепиться в гриву, потому что зад мой обожгло дьявольское орудие, которое я ранее принял за обычный хлыст. Слава богу, лев, с которым мы уже чувствовали взаимную симпатию, не откусил мне голову, несмотря на балетное па, которое я поневоле изобразил. Злобная чернь в зале ликовала.
- Ах, мой любезнейший лев, как я сочувствую тебе, подвергающемуся такой жестокости, АААААх… - второй удар, - как сочувствую! Как, должно быть, мучают твое благородное сердце эти ужасныЫЫЫе, - третий удар, - звуки, эти страдААА-ААания благородного сердца, свидетелем и невольным участником которых являешься ты, благороднейЕЙЕЙЕЙший зверь, живОООООе олицетворение царственнОЙОЙОЙ воли Отца небесного, ты, о гордость саванны, поПОПОПОвелитель пантер и леопардов, беспристрастнЫЙЫЙЫЙ судия павианов и антилОПОПОП.
Возможно, это напоминание об антилопах было излишним, потому как челюсти льва рефлекторно сжались. А может, он почуял запах крови. А может, просто зевнул, находя мои слова скучными. Советую вам всякий раз, когда вас засунут головой в пасть льву, вести живую и непринужденную беседу, избегая упоминания об антилопах.
- Может быть, тебе кажется, что я слишком болтлив? – продолжал я несколько сдавленным голосом, - поддерживать УУУУчтИИИвУУУУЮ беседу - долг всякого воспитанного гостя. Но не слишком ли строгААА твоя хозЯЙЯЙЯЙка?
Задумавшись над последним вопросом, добрый лев ослабил хватку, и я смог поймать толику столь нужного мне воздуха. Однако красноречие мое иссякало быстрее, чем злая воля моей мучительницы, подогреваемая одобрительным неистовством зала. Разумеется, я мог прекратить все это, вывернув льва наизнанку, как однажды вывернул русского волка, но мне не хотелось обижать зверя, который отнесся ко мне так человечно. Кроме того, я не был уверен, что вид изнанки льва будет приятен дамам. Приходилось терпеть. Странно было чувствовать себя в шкуре лисы, которую я сам когда-то выгнал плеткой из собственной шкуры.
Но вот удары прекратились, хлыст щелкнул не по мне, а сам собой, и лев открыл пасть. Тогда я вынул голову из львиной пасти и приветствовал всех любезным поклоном. Это очень понравилось дамам; они стали смеяться и хлопать в ладоши. Все были изумлены моим удивительным самообладанием. Дрессировщица подняла мою руку, приветствуя меня как героя, а затем помогла натянуть штаны. Она шумно и часто дышала, ее глаза были влажными. Я почувствовал, как она волновалась за меня.
После столь необычного представления я потребовал у барона К. объяснений. Барон был очень смущен и долго извинялся, что не предупредил меня о местных обычаях. Он сказал, что так на Красной Земле принято чествовать иноземных героев, причем дрессировщица – не какая-то простолюдинка, а самая знатная из местных принцесс. Само же представление посвящено победе здешнего народа над какими-то другими дикарями, покорность которых символизирует усмиренный лев. В свое оправдание барон К. сказал, что обычаи жителей Луны, о которых я ему рассказывал, показались ему не менее странными.
Мои дальнейшие приключения на Красной земле подтвердили его слова. Многие знатные дамы, бывшие на представлении, а равно иные дамы, приглашали меня к себе, дабы воздать мне почести. Галантность не давала мне права отказываться от приглашений, и вскоре моя слава стала печь меня сильнее, чем полуденное солнце Красной земли. Однажды ночью, не в силах вынести этого жара, я залез на корабль, уплывавший в холодные моря. Капитан, узнав меня, очень обрадовался. Ветер был попутным, плавание обещало быть веселым. Но не долго длилась наша радость.
Мы обнаружили, что в нашем корабле большая пробоина. Вода так и хлынула в трюм.
Корабль стал тонуть.
Все растерялись, закричали, заплакали, но я быстро придумал, что делать. Даже не снимая штанов, я сел прямо в дыру и заткнул ее своею заднею частью.
Течь прекратилась. Корабль был спасен.
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Tata
Тициана ла Торле
1 апреля сего года исполняется 435 лет со дня рождения хишартской поэтессы Тицианы ла Торле (1573-16??).
Сведения о жизни ТЛТ очень скудны и не все из них заслуживают серьёзного доверия. Считается, что она родилась в Чалько, но большую часть жизни провела в провинции, бывая в столице лишь наездами, не столько по собственной склонности, сколько по иным причинам, скорей всего экономического характера. По одним сведениям она рано овдовела, но оставшееся от мужа состояние позволяло ей сохранять независимость и радоваться жизни во всех её проявлениях. По другим - ла Торле её девичья фамилия.
К сожалению, творческое наследие ТЛТ не входит в хишартские школьные программы не столько из-за откровенной флагеллянтской направленности, сколь из-за обилия фривольных намёков и двусмысленностей.
БОльшая часть любовной лирики ТЛТ посвящена загадочному "рыцарю с акулой на щите". Литературоведы ломают головы над вопросами: кем он был и чем были вызваны сложные и нередко драматические перипетии этого романа. По некоторым непроверенным источниками ТЛТ обвенчалась со своим возлюбленным, перешагнув сорокалетний рубеж, хотя большинство исследователей считает, что их связь так и оставалась незаконной.
К рыцарю с акулой на щите
Воспитательное место без любимого тоскует!
Чахнет, зябнет и не хочет расставаться с одеялом.
Надевать не хочет юбки и спускаться в сад весенний -
Для чего бродить средь прутьев, что растут без примененья?
Это горькое томленье солонее цевитозы* !
Ах, зачем частям филейным лёгких крыльев Бог не создал !..
Но, хвала Ему, не создал и очей задам влюблённым,
А не то в разлуке мокли б и платки, и панталоны...
* Цевитоза - кустарник, растуший в Хишарте на прибрежных низинах. Его очень прочные, твёрдые, но гибкие прутья так пропитывались солью уже в природе, что солить их специально не было нужды. Цевитоза считалась суровым орудием наказания и редко употреблялась в быту. Ею как правило наказывали мелких преступниц и проституток.
ххх
Ужель та самая крапива*?
Полуденных колоний дар
Привёз ты на коне ретивом!
Я полагала справедливо:
Зелёным может быть пожар!
О, не пожар, зелёный ад
Восстал на мой строптивый зад!
А всё ж сдаётся Тициане,
Что здесь не только ад восстанет...
* Произрастающая в южных колониях Хишарты Urtika tatensis. В отличие от крапивы двудомной Urtika tatensis, "жжётся" на порядки сильнее, но не вызывает длительной аллергии. При сильном множественном поражении острое жжение может длиться несколько часов, возможно небольшое повышение температуры. Однако, уже через сутки даже у маленьких детей не наблюдается ни малейших последствий.
Газелла* о недобром воспитании
Ревновать они сильны...
А дойдёт до воспитанья -
Сразу розгой им своё жалко портить достоянье.
Все мужчины - болтуны!
Не самой же, в самом деле?..
Привязав себя к постели -
Как спустить себе штаны?
Все мужчины - болтуны!
Нет бы деву подтолкнуть
Встать на праведный на путь...
А они расхвалят зад -
И скрывать его велят!
Мы ли с ближними делиться
Христиански не должны?
Все мужчины - болтуны!
* Эта поэтическая форма проникла в Хишарту из Мавритании, но, развиваясь несколько веков обособленно, стала заметно отличаться от традиционной арабской газеллы.
Плоды недоброго воспитания
"Пятьдесят плетей влепить -
И того-то будет мало!
Стала часто ты дерзить
И язык мне показала..." -
Так сказал мне милый друг.
Намекнула я, ласкаясь,
Что, когда силён испуг,
Очень больно я кусаюсь.
"Что ж, посмотрим: ты иль плеть -
Кто искусней в рисованьи?
Погоди пока что млеть
В неге страстных приставаний!" -
Так сказал мне милый друг.
И меня - на лавку вдруг!
Стану ль дёргаться в тщете
На андреевском кресте?
Месть измыслю непростую!
Я акуле на щите
Пёсьи лапы пририсую!
Пусть сей странный индивид
Добрых рыцарей дивит!
Будешь знать, как плеть жалеть
И меня вполсилы греть!
Женившимся друзьям
Хромой орёл с пучком лещины,
Остряк с девятихвостой плёткой
И милый паж с одёжной щёткой -
Где ж вы теперь, мои мужчины?
Кто в перегиб или в колодках
Воздаст орудьям вашим честь?
Невольно я кляла порой их...
Как день горячий за горою
Они, незримые мне, - есть.
Как искра радость лишь кольнула,
Ожога не оставив шрам.
Фортуна, стыд тебе и срам,
Ты от меня их отвернула!
И жёнку вытянув по стану
Иль разложив сподручней чад,
Скажите так: "Они визжат
Слезами бедной Тицианы "...
Очевидно, общительный и дружелюбный нрав поэтессы не всегда встречал понимание её рыцаря...
Газелла о неожиданном наказании
О, поверь мне, любимый, как чуду !
Обещаю ! Я больше не буду !
Ты зачем цевитозу несёшь ?
Я дрожу... Ах, поверь мне как чуду !
Рассуди по уму ты покуда:
Ну к чему этих прутиков груда?
Право, ласкою крепче проймёшь,
Уж поверь мне, любимый, как чуду!
Эй! Не смей! А не то будет худо!
Не со Вшивого Рынка паскуда -
Я же дама из общества всё ж!
Ты уж лучше поверь мне как чуду!
Ай! Не буду швыряться посудой !
Ой! Играть с ослом в шашки* не буду!
Уй! Впивается огненный нож !
Хватит, милый! Поверь мне как чуду!
Нет! Не надо! Пойдут пересуды:
Крики слышно прохожему люду!
Перестань же! Мучений не множ!
Умоляю! Поверь мне как чуду!
Приготовлю любимое блюдо!
Целовать тебя стану повсюду!
Ты в слезах моих тонешь как ёж!
Ай! Ой! Уй! Я же больше не буду!
Уй! Ой! Ай! Ну поверь мне как чуду!
* "играть с ослом в шашки" - идиоматическое выражение невыясненного значения
ххх
Ну вот, опять вздохнул глубоко...
Ты сожалеешь о просечке,
Забыв, как заклеймил жестоко
Моё беспечное сердечко?
Оно резвилось и, играя,
Попало в сети постоянства!
В твоих руках я догораю
Без суеты и без жеманства.
Не изгоняй меня из рая!
Как стала ныне лгать неловко
И не уметь волненье скрыть я...
И шиты все мои уловки
Простой, заметной, белой нитью.
Чтоб различал ты днём и ночью
Игру и правду без запинки.
Просечка уж не кровоточит,
Притворны на глазах слезинки!
Так свирепей! В раю у нас
Изрядный прутиков запас!
Прилагаем к публикации гравюру Жеана Оласко с портрета Томаса Лерида (см. аватар).
Oslik
Духовные подвиги отца Жеана
Среди произведений, которые приписывают перу Анариты Кентранской, поэма «Духовные подвиги отца Жеана» считается наименее интересной и заслуженно предана забвению. Назидательное многословие автора чрезвычайно утомительно, сюжет банален, рифмы тяжеловесны. Некоторой живостью отличается только часть, посвященная грешникам, к исправлению которых приложил руку святой отец. Я осмелился обратить внимание читателей на это произведение лишь по той причине, что в нем упоминается некая Тизиана Торле. Уместно ли отождествлять легендарную блудницу Тизиану Торле с поэтессой Тицианой ла Торле? Не возьмусь дать определенный ответ. Надеюсь, приведенный отрывок из «Духовных подвигов…» позволит читателю составить собственное мнение по этому вопросу, а также послужит поводом для выступлений экспертов и плодотворной дискуссии.
Среди грешниц на Красной земле
Нету злей Тизианы Торле.
Много лет Тизиана Торле
Утопала в разврате и зле.
Поддаваясь речам сатаны,
Как мужчина носила штаны,
И ходила, лишь их и надев,
Что совсем непотребно для дев!
В опьяненье девица Торле
Танцевала нагой на столе,
И в ее необъятном заду
Было больше чертей, чем в аду.
Кто смиренье ей сможет вернуть?
Кто заступит лукавому путь?
Кто наставит на путь прихожан?
Пастырь праведный лано Жеан!
Он десницей блудницу Торле
Головою повергнул земле,
Окропляя, с молитвой святой,
Цевитозу святою водой.
Разорвав сатанинский наряд,
Он вершил очищенья обряд.
Продолжался священный обряд
Один день и две ночи подряд…
Покаянье нашла Тизиана
Под лозою святого Жеана.
Отреклась она от сатаны
И сожгла пред иконой штаны.
Kuno
Штаны под юбкой (из цикла Флагелляция в Хишарте)
В XVI - начале XVII века в Хишарте наблюдалась мода на ношение женщинами мужской одежды или хотя бы некоторых ее элементов. Примером для подражания была императрица Ильрика, которая в молодости надевала мужской костюм и даже облегченный вариант доспехов во время военных кампаний или смотров. Трансвестия была также неизменным атрибутом праздника Трех Царей или многочисленных карнавалов. Во времена императора Леона IV особым шиком среди знати было держать при себе в качестве пажей мальчиков и девочек, одинаково одетых и подстриженных для того, чтобы распознать их пол для постороннего наблюдателя было затруднительно. Впрочем, Европу эта мода тоже не обошла, достаточно вспомнить современного той эпохе Шекспира и его «Двенадцатую ночь».
Конец этой счастливой поре наступил с распространением в стране Контрреформации. Император Грациан II под влиянием своей второй супруги, набожной Ренаты Штирийской и окружавших ее иезуитов, издал указ, запрещавший женщинам носить мужскую одежду и даже такие безобидные ее части как croloto, далекий предшественник будущих панталон. Как водится, вопрос сразу стал политическим, поскольку дамы из знатных родов, недовольных императором, принципиально одевали под платья эти самые штанишки как тайный знак своей оппозиции двору. Именно из этой эпохи дошло до наших дней выражение «штаны под юбкой», которое в эпоху терционистской диктатуры использовалось партийной пропагандой для обозначения двурушников и разных прочих примазавшихся к ХТП «редисок» (см. Табак).
Конец эпохи тайного штаноношения наступил внезапно и довольно болезненно для многих носительниц. Человеком, который на долгие годы сорвал с хишарток эти невинные одеяния, оказался отец Жеан, настоятель церкви святой Катарины в Чалько, член трибунала святой инквизиции и прославленный борец с грешниками всех мастей. В свое время он сделал себе имя успешным изгнанием беса, прятавшегося в ларце с сокровищами (см. Микстура), и даже попал в анналы литературы.
Во время опустошавшей Чалько эпидемии чумы он возгласил с амвона о явленном ему видении, в коем виновницами постигших столицу бедствий оказывались нечестивицы и еретички, носящие под платьями богомерзкие croloto. Распаленные проповедями отца Жеана банды фанатичек стали устраивать настоящие облавы на подозреваемых грешниц, и горе было той, у кого на задней части обнаруживались проклятые панталоны, – виновницу, несмотря на возраст и положение, хватали и немилосердно секли розгами до тех пор, пока не превращали нечестивые предметы туалета в окровавленное тряпье. По словам мемуаристов, среди высеченных таким образом женщин и девушек были и особы из самых знатных родов, - в былое время никто их прихожанок отца Жеана не посмел бы и пальцем к ним прикоснуться, но чума стерла все границы между классами. Страх перед розгами в руках буйных ревнителей облико морале оказался действенным лекарством, и женские панталоны почти на 150 лет исчезли из хишартской моды, вернувшись туда уже с эпохой Просвещения, Вольтером и habeas corpus в придачу. Отразилась ли эта тема в творчестве Тицианы ла Торле (см. выше) мне пока неизвестно.
Тициана ла Торле
1 апреля сего года исполняется 435 лет со дня рождения хишартской поэтессы Тицианы ла Торле (1573-16??).
Сведения о жизни ТЛТ очень скудны и не все из них заслуживают серьёзного доверия. Считается, что она родилась в Чалько, но большую часть жизни провела в провинции, бывая в столице лишь наездами, не столько по собственной склонности, сколько по иным причинам, скорей всего экономического характера. По одним сведениям она рано овдовела, но оставшееся от мужа состояние позволяло ей сохранять независимость и радоваться жизни во всех её проявлениях. По другим - ла Торле её девичья фамилия.
К сожалению, творческое наследие ТЛТ не входит в хишартские школьные программы не столько из-за откровенной флагеллянтской направленности, сколь из-за обилия фривольных намёков и двусмысленностей.
БОльшая часть любовной лирики ТЛТ посвящена загадочному "рыцарю с акулой на щите". Литературоведы ломают головы над вопросами: кем он был и чем были вызваны сложные и нередко драматические перипетии этого романа. По некоторым непроверенным источниками ТЛТ обвенчалась со своим возлюбленным, перешагнув сорокалетний рубеж, хотя большинство исследователей считает, что их связь так и оставалась незаконной.
К рыцарю с акулой на щите
Воспитательное место без любимого тоскует!
Чахнет, зябнет и не хочет расставаться с одеялом.
Надевать не хочет юбки и спускаться в сад весенний -
Для чего бродить средь прутьев, что растут без примененья?
Это горькое томленье солонее цевитозы* !
Ах, зачем частям филейным лёгких крыльев Бог не создал !..
Но, хвала Ему, не создал и очей задам влюблённым,
А не то в разлуке мокли б и платки, и панталоны...
* Цевитоза - кустарник, растуший в Хишарте на прибрежных низинах. Его очень прочные, твёрдые, но гибкие прутья так пропитывались солью уже в природе, что солить их специально не было нужды. Цевитоза считалась суровым орудием наказания и редко употреблялась в быту. Ею как правило наказывали мелких преступниц и проституток.
ххх
Ужель та самая крапива*?
Полуденных колоний дар
Привёз ты на коне ретивом!
Я полагала справедливо:
Зелёным может быть пожар!
О, не пожар, зелёный ад
Восстал на мой строптивый зад!
А всё ж сдаётся Тициане,
Что здесь не только ад восстанет...
* Произрастающая в южных колониях Хишарты Urtika tatensis. В отличие от крапивы двудомной Urtika tatensis, "жжётся" на порядки сильнее, но не вызывает длительной аллергии. При сильном множественном поражении острое жжение может длиться несколько часов, возможно небольшое повышение температуры. Однако, уже через сутки даже у маленьких детей не наблюдается ни малейших последствий.
Газелла* о недобром воспитании
Ревновать они сильны...
А дойдёт до воспитанья -
Сразу розгой им своё жалко портить достоянье.
Все мужчины - болтуны!
Не самой же, в самом деле?..
Привязав себя к постели -
Как спустить себе штаны?
Все мужчины - болтуны!
Нет бы деву подтолкнуть
Встать на праведный на путь...
А они расхвалят зад -
И скрывать его велят!
Мы ли с ближними делиться
Христиански не должны?
Все мужчины - болтуны!
* Эта поэтическая форма проникла в Хишарту из Мавритании, но, развиваясь несколько веков обособленно, стала заметно отличаться от традиционной арабской газеллы.
Плоды недоброго воспитания
"Пятьдесят плетей влепить -
И того-то будет мало!
Стала часто ты дерзить
И язык мне показала..." -
Так сказал мне милый друг.
Намекнула я, ласкаясь,
Что, когда силён испуг,
Очень больно я кусаюсь.
"Что ж, посмотрим: ты иль плеть -
Кто искусней в рисованьи?
Погоди пока что млеть
В неге страстных приставаний!" -
Так сказал мне милый друг.
И меня - на лавку вдруг!
Стану ль дёргаться в тщете
На андреевском кресте?
Месть измыслю непростую!
Я акуле на щите
Пёсьи лапы пририсую!
Пусть сей странный индивид
Добрых рыцарей дивит!
Будешь знать, как плеть жалеть
И меня вполсилы греть!
Женившимся друзьям
Хромой орёл с пучком лещины,
Остряк с девятихвостой плёткой
И милый паж с одёжной щёткой -
Где ж вы теперь, мои мужчины?
Кто в перегиб или в колодках
Воздаст орудьям вашим честь?
Невольно я кляла порой их...
Как день горячий за горою
Они, незримые мне, - есть.
Как искра радость лишь кольнула,
Ожога не оставив шрам.
Фортуна, стыд тебе и срам,
Ты от меня их отвернула!
И жёнку вытянув по стану
Иль разложив сподручней чад,
Скажите так: "Они визжат
Слезами бедной Тицианы "...
Очевидно, общительный и дружелюбный нрав поэтессы не всегда встречал понимание её рыцаря...
Газелла о неожиданном наказании
О, поверь мне, любимый, как чуду !
Обещаю ! Я больше не буду !
Ты зачем цевитозу несёшь ?
Я дрожу... Ах, поверь мне как чуду !
Рассуди по уму ты покуда:
Ну к чему этих прутиков груда?
Право, ласкою крепче проймёшь,
Уж поверь мне, любимый, как чуду!
Эй! Не смей! А не то будет худо!
Не со Вшивого Рынка паскуда -
Я же дама из общества всё ж!
Ты уж лучше поверь мне как чуду!
Ай! Не буду швыряться посудой !
Ой! Играть с ослом в шашки* не буду!
Уй! Впивается огненный нож !
Хватит, милый! Поверь мне как чуду!
Нет! Не надо! Пойдут пересуды:
Крики слышно прохожему люду!
Перестань же! Мучений не множ!
Умоляю! Поверь мне как чуду!
Приготовлю любимое блюдо!
Целовать тебя стану повсюду!
Ты в слезах моих тонешь как ёж!
Ай! Ой! Уй! Я же больше не буду!
Уй! Ой! Ай! Ну поверь мне как чуду!
* "играть с ослом в шашки" - идиоматическое выражение невыясненного значения
ххх
Ну вот, опять вздохнул глубоко...
Ты сожалеешь о просечке,
Забыв, как заклеймил жестоко
Моё беспечное сердечко?
Оно резвилось и, играя,
Попало в сети постоянства!
В твоих руках я догораю
Без суеты и без жеманства.
Не изгоняй меня из рая!
Как стала ныне лгать неловко
И не уметь волненье скрыть я...
И шиты все мои уловки
Простой, заметной, белой нитью.
Чтоб различал ты днём и ночью
Игру и правду без запинки.
Просечка уж не кровоточит,
Притворны на глазах слезинки!
Так свирепей! В раю у нас
Изрядный прутиков запас!
Прилагаем к публикации гравюру Жеана Оласко с портрета Томаса Лерида (см. аватар).
Oslik
Духовные подвиги отца Жеана
Среди произведений, которые приписывают перу Анариты Кентранской, поэма «Духовные подвиги отца Жеана» считается наименее интересной и заслуженно предана забвению. Назидательное многословие автора чрезвычайно утомительно, сюжет банален, рифмы тяжеловесны. Некоторой живостью отличается только часть, посвященная грешникам, к исправлению которых приложил руку святой отец. Я осмелился обратить внимание читателей на это произведение лишь по той причине, что в нем упоминается некая Тизиана Торле. Уместно ли отождествлять легендарную блудницу Тизиану Торле с поэтессой Тицианой ла Торле? Не возьмусь дать определенный ответ. Надеюсь, приведенный отрывок из «Духовных подвигов…» позволит читателю составить собственное мнение по этому вопросу, а также послужит поводом для выступлений экспертов и плодотворной дискуссии.
Среди грешниц на Красной земле
Нету злей Тизианы Торле.
Много лет Тизиана Торле
Утопала в разврате и зле.
Поддаваясь речам сатаны,
Как мужчина носила штаны,
И ходила, лишь их и надев,
Что совсем непотребно для дев!
В опьяненье девица Торле
Танцевала нагой на столе,
И в ее необъятном заду
Было больше чертей, чем в аду.
Кто смиренье ей сможет вернуть?
Кто заступит лукавому путь?
Кто наставит на путь прихожан?
Пастырь праведный лано Жеан!
Он десницей блудницу Торле
Головою повергнул земле,
Окропляя, с молитвой святой,
Цевитозу святою водой.
Разорвав сатанинский наряд,
Он вершил очищенья обряд.
Продолжался священный обряд
Один день и две ночи подряд…
Покаянье нашла Тизиана
Под лозою святого Жеана.
Отреклась она от сатаны
И сожгла пред иконой штаны.
Kuno
Штаны под юбкой (из цикла Флагелляция в Хишарте)
В XVI - начале XVII века в Хишарте наблюдалась мода на ношение женщинами мужской одежды или хотя бы некоторых ее элементов. Примером для подражания была императрица Ильрика, которая в молодости надевала мужской костюм и даже облегченный вариант доспехов во время военных кампаний или смотров. Трансвестия была также неизменным атрибутом праздника Трех Царей или многочисленных карнавалов. Во времена императора Леона IV особым шиком среди знати было держать при себе в качестве пажей мальчиков и девочек, одинаково одетых и подстриженных для того, чтобы распознать их пол для постороннего наблюдателя было затруднительно. Впрочем, Европу эта мода тоже не обошла, достаточно вспомнить современного той эпохе Шекспира и его «Двенадцатую ночь».
Конец этой счастливой поре наступил с распространением в стране Контрреформации. Император Грациан II под влиянием своей второй супруги, набожной Ренаты Штирийской и окружавших ее иезуитов, издал указ, запрещавший женщинам носить мужскую одежду и даже такие безобидные ее части как croloto, далекий предшественник будущих панталон. Как водится, вопрос сразу стал политическим, поскольку дамы из знатных родов, недовольных императором, принципиально одевали под платья эти самые штанишки как тайный знак своей оппозиции двору. Именно из этой эпохи дошло до наших дней выражение «штаны под юбкой», которое в эпоху терционистской диктатуры использовалось партийной пропагандой для обозначения двурушников и разных прочих примазавшихся к ХТП «редисок» (см. Табак).
Конец эпохи тайного штаноношения наступил внезапно и довольно болезненно для многих носительниц. Человеком, который на долгие годы сорвал с хишарток эти невинные одеяния, оказался отец Жеан, настоятель церкви святой Катарины в Чалько, член трибунала святой инквизиции и прославленный борец с грешниками всех мастей. В свое время он сделал себе имя успешным изгнанием беса, прятавшегося в ларце с сокровищами (см. Микстура), и даже попал в анналы литературы.
Во время опустошавшей Чалько эпидемии чумы он возгласил с амвона о явленном ему видении, в коем виновницами постигших столицу бедствий оказывались нечестивицы и еретички, носящие под платьями богомерзкие croloto. Распаленные проповедями отца Жеана банды фанатичек стали устраивать настоящие облавы на подозреваемых грешниц, и горе было той, у кого на задней части обнаруживались проклятые панталоны, – виновницу, несмотря на возраст и положение, хватали и немилосердно секли розгами до тех пор, пока не превращали нечестивые предметы туалета в окровавленное тряпье. По словам мемуаристов, среди высеченных таким образом женщин и девушек были и особы из самых знатных родов, - в былое время никто их прихожанок отца Жеана не посмел бы и пальцем к ним прикоснуться, но чума стерла все границы между классами. Страх перед розгами в руках буйных ревнителей облико морале оказался действенным лекарством, и женские панталоны почти на 150 лет исчезли из хишартской моды, вернувшись туда уже с эпохой Просвещения, Вольтером и habeas corpus в придачу. Отразилась ли эта тема в творчестве Тицианы ла Торле (см. выше) мне пока неизвестно.
Re: Kuno, Oslik, Tata. Хишарта (малые формы)
Какая прелесть! Даже не знаю, что больше понравилось - флористы, подбирающие букеты из розог, тайное штаноношение или приключения многострадального барона)))
А я думочку в зубы возьму...(с)
Хишартская тематическая поэзия
И вот, наконец, благодаря помощи чудесной Пенечки я могу предложить читателям 2023 года созданный 20 лет назад, в 2003 году сборник форумных хишартских поэтов:
Ива
Л.-Л. Кайо, «Песни плети» (перевод с хишартского)
Вашему вниманию предлагается вольное переложение на русский язык трех сонетов, принадлежащих перу классика хишартской поэзии Ларса-Леона Кайо (1820-1880 гг.), процитированных уважаемым Куно в его выдающемся историографическом исследовании «Флагелляция в Хишарте».
* * *
О, злая сласть! Тебе подвластен,
Я внемлю пению бича…
Ах, как я строг и беспристрастен!
Но страстен, им хлеща с плеча.
И дивное крещендо стонов
Ласкает слух мой вновь, доколь
Вне всех и всяческих законов
Рифмуются «любовь» и «боль».
Аккорд! Еще аккорд! Пропели
Не то хорал, не то канкан;
Сыграв его на женском теле,
Расчерченном под нотный стан.
Для экзерсисов в темпе presto
Известное удобно место!
* * *
Когда падешь к моим ногам,
Моля пощады и прощенья,
Неколебим, как ангел мщенья,
За все, за все тебе воздам!
Рыдать напрасно! Но рыдай…
Мне сладки твоих воплей звуки.
Свяжу тебе, пожалуй, руки;
Но прежде плеть мою подай!
Приступим. На свою беду
Ты не всегда была покорна…
Так трепещи! Уж я, бесспорно,
Управу на тебя найду.
Дабы с полсотни раз подряд
Спознался с плетью этот зад!
* * *
Да, vita brevis – путь к финалу:
Замах не тот, и плеть поет
Уже не пылко, а устало…
Когда последний час придет,
Закатный луч красою броской
Предстанет мне в бреду, в чаду
Бичом оставленной полоской
На нежном девичьем заду.
Но искры меркшего сознанья
Раздует взвившийся подол…
О, незабвенные созданья,
Вы – те, которых я порол!
Я верю, не дано мне умереть,
Пока рука еще сжимает плеть!
Эрмуэт
Алессио Чевантон, студенческий друг и собутыльник будущего хишартского классика, сочинил в свое время цикл пародий на стихи Кайо. Точнее, это даже не пародии, а вольное отражение тех молодых летящих лет, когда они отдавались во власть юношеских страстей - отражение, для которого стихи Кайо стали лишь рамкой, в которой можно от души побеситься. Увы, мое слабое знание хишартского вкупе с безобразным почерком рукописей Чевантона, попавших мне в руки, не дает мне возможности опубликовать что-то серьезное. Возможно, с временем у меня это получится.
Пока же небольшой сонет, неклассичность которого извиняет то, что она содержится и в оригинале.
О, злая сласть! Тебе подвластен,
Я внемлю пению бича…
Ах, как я строг и беспристрастен!
Но страстен, им хлеща с плеча.
(Л.-Л.Кайо)
А.Чевантон. "Песноплетия"
(перевод с хишартского)
Да, господа, я беспристрастен,
Привычно плеткою маша,
Девичье тело сокруша,
Лежу, обыденно бесстрастен.
Да, господа, я беспросветен,
Хлыстом безжалостно хлеща,
Водой на женщину плеща,
Стою, отчаянно заметен.
И стонов пламенных крещендо
Взлетает, слух мой услаща.
Но, голос за собой таща,
Уйдет в пике диминуэндо...
Так ухожу в века легендой,
Судьбу чужую угоща.
Шура
Приведённое выше стихотворение Чевантона, в отличие от других его сочинений, хорошо известно широкому кругу литературоведов, изучающих творчество Кайо, так как именно на его черновике имеется сделанная рукой классика пометка, в переводе на русский звучащая примерно так:
Плётка, тётка, щётка-смётка,
Водка, сало и селёдка,
Бра, дыра, нора, мура.
Всё - рифмуется! Ура!
Интересно, что, судя по росчеркам, оставленным на бумаге рукой мастера, на создание этого экспромта его подвигли отнюдь не рифмы "услаща-таща-угоща" (и в оригинале - также очевидно гротескные), а неприметное на их фоне "крещендо-диминуендо". Впрочем, отношение Кайо к итальянской культуре вообще и итальянскому языку - в частности - тема отдельного исследования.
Ива
Я не литературовед, а только переводчик-любитель, но осмелюсь высказать предположение, что процитированное уважаемым Шурой четверостишие - пометка, сделанная рукой Кайо на черновике Чевантона, впоследствии легло в основу первого катрена следующего сонета:
А.Ч.
Сжимаю плеть, а женщина трепещет…
В бокалах лед не для вина, отнюдь;
Огонь свечей в шандале вьется, плещет,
И рифм фонтан мне разрывает грудь.
Пишу, машу, грешу, чешу в затылке,
Хожу, лежу, брожу, и дорожу
Подружкой, розгой, истиной в бутылке,
И так в века легендой ухожу.
Судьбу чужую угоща отменно,
Собою я доволен несомненно,
Ведь как стихи рождаются на свет –
Не пару раз хлестнешь, а пару тысяч,
Чтоб искру Божью наконец-то высечь…
Поэт с хлыстом – то больше, чем поэт!
Джерри
В одном из прошлогодних номеров «Хишартских Ведомостей» мне на глаза случайно попалась публикация, приуроченная к 182-летию Ларса-Леона Кайо, где сообщалось о подготовке к печати полного собрания писем и дневников наиболее известных поклонниц поэта, в том числе и некой девицы Жаклин Уазо, по свидетельствам многочисленных источников, подруги юности Кайо и Чевантона. Автор статьи утверждает, что Жаклин, в отличие от своего знаменитого друга, не могла похвастаться особым талантом в области стихосложения и не оставив хоть сколько-нибудь заметного следа в хишартской поэзии, целиком посвятила себя организации Шенвитского филиала Института Благородных Девиц, где впоследствии с успехом преподавала французский на протяжении 25 лет.
Однако некоторые из ее литературных опытов являются, на мой взгляд, весьма любопытным отражением тех младых страстей, которыми были охвачены юные сердца будущих знаменитостей. Поэтому я взяла на себя смелость внести свою лепту в завязавшийся здесь диалог и представить весьма приблизительный перевод ее стихотворения, адресованного Чевантону. (Любопытно, что попавший в руки историкам оригинал письма содержал на полях короткую пометку «Забавно!», сделанную, однако, не рукой получателя, а легко узнаваемым почерком Кайо…Видать, большой был любитель метить рукописи
)
...Бежит за каретой смешной гимназист,
Он юн, нагловат, прыщеват, неказист.
Сжимает вспотевшей ладонью листок,
Вспотевший листок с паутинкою строк.
Исчезнет вдали, унесен экипажем
Убор головной с элегантным плюмажем,
Убор головной, украшая головку,
И локон, завитый цирюльником ловко.
В головке, под шляпкой, сидящей чуть косо,
Сумбур надоевших цитат и вопросов.
В плену ридикюля томятся сонеты
О пылкой любви, не нашедшей ответа.
Томятся признаний надушенных строки,
Заклеены маркой мольбы и упреки,
Мольбы гимназиста лежат обреченно, -
Не трогают сердце капризной девчонки
Не трогают сердце ни рифмы, ни стоны,
Ни розы в букете, врученном с поклоном,
Ни бег за каретой по пыльной дороге...
Забытые розы упали под ноги.
Прекрасные розы из райского сада…
Не это жестокой прелестнице надо,
Не надо ночных серенад заоконных
И глаз гимназиста, безумно-влюбленных…
…Под сенью каштана застыла карета.
Другая записка в объятьях корсета.
Другая, желанная, бабочкой белой
Размашистым почерком - к нежному телу.
Размашистым почерком – строго и четко,
Румянец горит на ланитах кокотки.
"Замочены розги. Я жду ровно в 5.
И только попробуйте вновь опоздать!"
Жаклин Уазо
Ива
История возникновения данной пометки на полях рукописи Жаклин Уазо изложена в автобиографических очерках Л.-Л. Кайо «Перо и розга», где он рассказывает о том, как наутро после затянувшейся дружеской попойки они с А. Чевантоном, добредя до холостяцкой квартиры последнего, обнаружили листок со стихотворным текстом, пришпиленный женской булавкой к запертым дверям.
Поскольку Чевантон разобрать послание самостоятельно был уже не в состоянии, он попросил друга прочесть вслух. Что Кайо и сделал, и покуда Чевантон в полном недоумении шарил по шкафам и буфетам в поисках неопорожненной еще бутылки шампанского, приписал несколько строк, вырвавшихся из глубины души:
Забавно! Сударыня, в данном пассаже
Фортуны иронию чувствую даже…
Размашистым почерком, строго и четко, -
То я Вам писал приглашенье, красотка!
Рукой же Алессио писанных строк
Никто без бутылки прочесть бы не смог! *
(Прим. переводчика:
* - безобразность почерка А. Чевантона авторитетно подтверждает также уважаемый мэтр Эрмуэт, ознакомившийся с его рукописями)
После чего, воскликнув страстно:
«Двуличие женщин безмерно! И все же,
Хоть истина вскрылась, но друг мне дороже!»
Кайо оторвал написанное. Но оторвал неровно, первое слово его исповеди осталось на листе со стихами Жаклин, чего он в том момент по вполне понятным причинам не заметил.
Джерри
Как следует из недавно обнаруженного черновика обращения девицы Жаклин к мэтру Кайо, данное происшествие хоть и послужило причиной небольшой размолвки, но все же в скором времени было успешно обговорено и разрешено к удовольствию обеих сторон. В ее новом стихотворении, в котором она прибегла к приему наращивания строк, заимствованному из английской народной поэзии, она в свойственной ей шутливой манере описывает события, гипотетически имевшие место после размолвки... Красной нитью через все произведение проходит тема природы, что еще раз подчеркивает романтичность и чувственность юной Жаклин.
Вот куст,
что растет под открытым окном.
А это - веселая певчая птица,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - садовник с больной поясницей,
Который пугает веселую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это отличная длинная розга,
Которая в трепет вгоняет нервозный,
Которая слушать заставит внимательно,
Которую режет садовник старательный,
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - несчастная попка в полоску,
Которая часто встречается с розгой,
Которая слушать заставит внимательно,
Которую режет садовник старательный,
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это кокетка,
безропотно-робкая,
Которая жертвует собственной попкою,
Которую розга ласкает старательно.
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - кокеткой рассерженный cэр,
Который грозит применением мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Напуганной ей угрожающей трепкой,
Чью попку не раз угощала старательно
Та розга, что режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - cтихи,
за которые cэр
Грозит примененьем карательных мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Которая жертвует собственной попкой,
Которую розга ласкает старательно,
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А вот поэтесса
с чернильною ручкой,
Которая пишет про строгую взбучку,
Которой грозится рассерженный cэр,
Приверженец самых решительных мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Которая жертвует собственной попкой,
Которую розга ласкает старательно.
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - ужасно серьезный поэт,
Который читает сейчас этот бред,
Который написан был наглой девицей,
Которая ручкой марала страницу,
В слезах вспоминая ужасную взбучку,
Какую устроил рассерженный злючка
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Рискнувшей пожертвовать собственной попкой,
Которую розга ласкала старательно.
Которую срезал садовник внимательный
Вспугнув беспокойную певчую птицу,
Которая к нам прилетела гнездиться
На куст, что растет под открытым окном...))
Ива
В свою очередь Л.-Л. Кайо о примерении с романтичной и чувственной Ж. Уазо написал в свойственной ему интеллектуальной манере:
* * *
Я пятьдесят сонетов написал
(Читатели в тоске безмолвно взвыли!),
Их Вам, Жаклин, полсотни раз читал,
Но Вы, увы, их тоже не ценили;
Когда же розог пятьдесят Вам дал,
Вы гением меня провозгласили…
Спасибо, несравненная Жаклин,
Что разогнать Вы мой способны сплин!
На рукописи данного стихотворения есть приписка, сделанная столь неразборчиво, что в авторстве ее приходится заподозрить А. Чевантона, а о содержании только догадываться:
«Нет, ты не Байрон, ты – другой,
И пишешь левою ногой.
Хоть полста розог, спору нет,
Прекрасней, чем полста монет!»
(Прим. переводчика:
Чевантон, судя по всему, намекает на мотивы, заимствованные Кайо из 108 строфы байроновского «Дон Жуана»:
"В пятидесятый раз я вам сказал!" -
Кричит противник, в споре свирепея.
"Я пятьдесят куплетов написал", -
Вещает бард, и публика робеет:
«О, как бы он их все не прочитал!»
При слове "пятьдесят" любовь мертвеет...
Лишь пятьдесят червонцев, спору нет, -
Поистине прекраснейший предмет!)
Ива
Л.-Л. Кайо, «Песни плети» (перевод с хишартского)
Вашему вниманию предлагается вольное переложение на русский язык трех сонетов, принадлежащих перу классика хишартской поэзии Ларса-Леона Кайо (1820-1880 гг.), процитированных уважаемым Куно в его выдающемся историографическом исследовании «Флагелляция в Хишарте».
* * *
О, злая сласть! Тебе подвластен,
Я внемлю пению бича…
Ах, как я строг и беспристрастен!
Но страстен, им хлеща с плеча.
И дивное крещендо стонов
Ласкает слух мой вновь, доколь
Вне всех и всяческих законов
Рифмуются «любовь» и «боль».
Аккорд! Еще аккорд! Пропели
Не то хорал, не то канкан;
Сыграв его на женском теле,
Расчерченном под нотный стан.
Для экзерсисов в темпе presto
Известное удобно место!
* * *
Когда падешь к моим ногам,
Моля пощады и прощенья,
Неколебим, как ангел мщенья,
За все, за все тебе воздам!
Рыдать напрасно! Но рыдай…
Мне сладки твоих воплей звуки.
Свяжу тебе, пожалуй, руки;
Но прежде плеть мою подай!
Приступим. На свою беду
Ты не всегда была покорна…
Так трепещи! Уж я, бесспорно,
Управу на тебя найду.
Дабы с полсотни раз подряд
Спознался с плетью этот зад!
* * *
Да, vita brevis – путь к финалу:
Замах не тот, и плеть поет
Уже не пылко, а устало…
Когда последний час придет,
Закатный луч красою броской
Предстанет мне в бреду, в чаду
Бичом оставленной полоской
На нежном девичьем заду.
Но искры меркшего сознанья
Раздует взвившийся подол…
О, незабвенные созданья,
Вы – те, которых я порол!
Я верю, не дано мне умереть,
Пока рука еще сжимает плеть!
Эрмуэт
Алессио Чевантон, студенческий друг и собутыльник будущего хишартского классика, сочинил в свое время цикл пародий на стихи Кайо. Точнее, это даже не пародии, а вольное отражение тех молодых летящих лет, когда они отдавались во власть юношеских страстей - отражение, для которого стихи Кайо стали лишь рамкой, в которой можно от души побеситься. Увы, мое слабое знание хишартского вкупе с безобразным почерком рукописей Чевантона, попавших мне в руки, не дает мне возможности опубликовать что-то серьезное. Возможно, с временем у меня это получится.
Пока же небольшой сонет, неклассичность которого извиняет то, что она содержится и в оригинале.
О, злая сласть! Тебе подвластен,
Я внемлю пению бича…
Ах, как я строг и беспристрастен!
Но страстен, им хлеща с плеча.
(Л.-Л.Кайо)
А.Чевантон. "Песноплетия"
(перевод с хишартского)
Да, господа, я беспристрастен,
Привычно плеткою маша,
Девичье тело сокруша,
Лежу, обыденно бесстрастен.
Да, господа, я беспросветен,
Хлыстом безжалостно хлеща,
Водой на женщину плеща,
Стою, отчаянно заметен.
И стонов пламенных крещендо
Взлетает, слух мой услаща.
Но, голос за собой таща,
Уйдет в пике диминуэндо...
Так ухожу в века легендой,
Судьбу чужую угоща.
Шура
Приведённое выше стихотворение Чевантона, в отличие от других его сочинений, хорошо известно широкому кругу литературоведов, изучающих творчество Кайо, так как именно на его черновике имеется сделанная рукой классика пометка, в переводе на русский звучащая примерно так:
Плётка, тётка, щётка-смётка,
Водка, сало и селёдка,
Бра, дыра, нора, мура.
Всё - рифмуется! Ура!
Интересно, что, судя по росчеркам, оставленным на бумаге рукой мастера, на создание этого экспромта его подвигли отнюдь не рифмы "услаща-таща-угоща" (и в оригинале - также очевидно гротескные), а неприметное на их фоне "крещендо-диминуендо". Впрочем, отношение Кайо к итальянской культуре вообще и итальянскому языку - в частности - тема отдельного исследования.
Ива
Я не литературовед, а только переводчик-любитель, но осмелюсь высказать предположение, что процитированное уважаемым Шурой четверостишие - пометка, сделанная рукой Кайо на черновике Чевантона, впоследствии легло в основу первого катрена следующего сонета:
А.Ч.
Сжимаю плеть, а женщина трепещет…
В бокалах лед не для вина, отнюдь;
Огонь свечей в шандале вьется, плещет,
И рифм фонтан мне разрывает грудь.
Пишу, машу, грешу, чешу в затылке,
Хожу, лежу, брожу, и дорожу
Подружкой, розгой, истиной в бутылке,
И так в века легендой ухожу.
Судьбу чужую угоща отменно,
Собою я доволен несомненно,
Ведь как стихи рождаются на свет –
Не пару раз хлестнешь, а пару тысяч,
Чтоб искру Божью наконец-то высечь…
Поэт с хлыстом – то больше, чем поэт!
Джерри
В одном из прошлогодних номеров «Хишартских Ведомостей» мне на глаза случайно попалась публикация, приуроченная к 182-летию Ларса-Леона Кайо, где сообщалось о подготовке к печати полного собрания писем и дневников наиболее известных поклонниц поэта, в том числе и некой девицы Жаклин Уазо, по свидетельствам многочисленных источников, подруги юности Кайо и Чевантона. Автор статьи утверждает, что Жаклин, в отличие от своего знаменитого друга, не могла похвастаться особым талантом в области стихосложения и не оставив хоть сколько-нибудь заметного следа в хишартской поэзии, целиком посвятила себя организации Шенвитского филиала Института Благородных Девиц, где впоследствии с успехом преподавала французский на протяжении 25 лет.
Однако некоторые из ее литературных опытов являются, на мой взгляд, весьма любопытным отражением тех младых страстей, которыми были охвачены юные сердца будущих знаменитостей. Поэтому я взяла на себя смелость внести свою лепту в завязавшийся здесь диалог и представить весьма приблизительный перевод ее стихотворения, адресованного Чевантону. (Любопытно, что попавший в руки историкам оригинал письма содержал на полях короткую пометку «Забавно!», сделанную, однако, не рукой получателя, а легко узнаваемым почерком Кайо…Видать, большой был любитель метить рукописи
)...Бежит за каретой смешной гимназист,
Он юн, нагловат, прыщеват, неказист.
Сжимает вспотевшей ладонью листок,
Вспотевший листок с паутинкою строк.
Исчезнет вдали, унесен экипажем
Убор головной с элегантным плюмажем,
Убор головной, украшая головку,
И локон, завитый цирюльником ловко.
В головке, под шляпкой, сидящей чуть косо,
Сумбур надоевших цитат и вопросов.
В плену ридикюля томятся сонеты
О пылкой любви, не нашедшей ответа.
Томятся признаний надушенных строки,
Заклеены маркой мольбы и упреки,
Мольбы гимназиста лежат обреченно, -
Не трогают сердце капризной девчонки
Не трогают сердце ни рифмы, ни стоны,
Ни розы в букете, врученном с поклоном,
Ни бег за каретой по пыльной дороге...
Забытые розы упали под ноги.
Прекрасные розы из райского сада…
Не это жестокой прелестнице надо,
Не надо ночных серенад заоконных
И глаз гимназиста, безумно-влюбленных…
…Под сенью каштана застыла карета.
Другая записка в объятьях корсета.
Другая, желанная, бабочкой белой
Размашистым почерком - к нежному телу.
Размашистым почерком – строго и четко,
Румянец горит на ланитах кокотки.
"Замочены розги. Я жду ровно в 5.
И только попробуйте вновь опоздать!"
Жаклин Уазо
Ива
История возникновения данной пометки на полях рукописи Жаклин Уазо изложена в автобиографических очерках Л.-Л. Кайо «Перо и розга», где он рассказывает о том, как наутро после затянувшейся дружеской попойки они с А. Чевантоном, добредя до холостяцкой квартиры последнего, обнаружили листок со стихотворным текстом, пришпиленный женской булавкой к запертым дверям.
Поскольку Чевантон разобрать послание самостоятельно был уже не в состоянии, он попросил друга прочесть вслух. Что Кайо и сделал, и покуда Чевантон в полном недоумении шарил по шкафам и буфетам в поисках неопорожненной еще бутылки шампанского, приписал несколько строк, вырвавшихся из глубины души:
Забавно! Сударыня, в данном пассаже
Фортуны иронию чувствую даже…
Размашистым почерком, строго и четко, -
То я Вам писал приглашенье, красотка!
Рукой же Алессио писанных строк
Никто без бутылки прочесть бы не смог! *
(Прим. переводчика:
* - безобразность почерка А. Чевантона авторитетно подтверждает также уважаемый мэтр Эрмуэт, ознакомившийся с его рукописями)
После чего, воскликнув страстно:
«Двуличие женщин безмерно! И все же,
Хоть истина вскрылась, но друг мне дороже!»
Кайо оторвал написанное. Но оторвал неровно, первое слово его исповеди осталось на листе со стихами Жаклин, чего он в том момент по вполне понятным причинам не заметил.
Джерри
Как следует из недавно обнаруженного черновика обращения девицы Жаклин к мэтру Кайо, данное происшествие хоть и послужило причиной небольшой размолвки, но все же в скором времени было успешно обговорено и разрешено к удовольствию обеих сторон. В ее новом стихотворении, в котором она прибегла к приему наращивания строк, заимствованному из английской народной поэзии, она в свойственной ей шутливой манере описывает события, гипотетически имевшие место после размолвки... Красной нитью через все произведение проходит тема природы, что еще раз подчеркивает романтичность и чувственность юной Жаклин.
Вот куст,
что растет под открытым окном.
А это - веселая певчая птица,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - садовник с больной поясницей,
Который пугает веселую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это отличная длинная розга,
Которая в трепет вгоняет нервозный,
Которая слушать заставит внимательно,
Которую режет садовник старательный,
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - несчастная попка в полоску,
Которая часто встречается с розгой,
Которая слушать заставит внимательно,
Которую режет садовник старательный,
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это кокетка,
безропотно-робкая,
Которая жертвует собственной попкою,
Которую розга ласкает старательно.
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - кокеткой рассерженный cэр,
Который грозит применением мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Напуганной ей угрожающей трепкой,
Чью попку не раз угощала старательно
Та розга, что режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - cтихи,
за которые cэр
Грозит примененьем карательных мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Которая жертвует собственной попкой,
Которую розга ласкает старательно,
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А вот поэтесса
с чернильною ручкой,
Которая пишет про строгую взбучку,
Которой грозится рассерженный cэр,
Приверженец самых решительных мер
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Которая жертвует собственной попкой,
Которую розга ласкает старательно.
Которую режет садовник внимательный
Пугая веселую певчую птицу,
Которая к нам прилетает гнездиться
На куст, что растет под открытым окном.
А это - ужасно серьезный поэт,
Который читает сейчас этот бред,
Который написан был наглой девицей,
Которая ручкой марала страницу,
В слезах вспоминая ужасную взбучку,
Какую устроил рассерженный злючка
Кокетке покорной, безропотно-робкой,
Рискнувшей пожертвовать собственной попкой,
Которую розга ласкала старательно.
Которую срезал садовник внимательный
Вспугнув беспокойную певчую птицу,
Которая к нам прилетела гнездиться
На куст, что растет под открытым окном...
))Ива
В свою очередь Л.-Л. Кайо о примерении с романтичной и чувственной Ж. Уазо написал в свойственной ему интеллектуальной манере:
* * *
Я пятьдесят сонетов написал
(Читатели в тоске безмолвно взвыли!),
Их Вам, Жаклин, полсотни раз читал,
Но Вы, увы, их тоже не ценили;
Когда же розог пятьдесят Вам дал,
Вы гением меня провозгласили…
Спасибо, несравненная Жаклин,
Что разогнать Вы мой способны сплин!
На рукописи данного стихотворения есть приписка, сделанная столь неразборчиво, что в авторстве ее приходится заподозрить А. Чевантона, а о содержании только догадываться:
«Нет, ты не Байрон, ты – другой,
И пишешь левою ногой.
Хоть полста розог, спору нет,
Прекрасней, чем полста монет!»
(Прим. переводчика:
Чевантон, судя по всему, намекает на мотивы, заимствованные Кайо из 108 строфы байроновского «Дон Жуана»:
"В пятидесятый раз я вам сказал!" -
Кричит противник, в споре свирепея.
"Я пятьдесят куплетов написал", -
Вещает бард, и публика робеет:
«О, как бы он их все не прочитал!»
При слове "пятьдесят" любовь мертвеет...
Лишь пятьдесят червонцев, спору нет, -
Поистине прекраснейший предмет!)