24. Жанкины рацеи. Француский язык
Конечно, первым делом она похвастала Жанке. И наябедничала тоже ей. Жанка ответила по своему обыкновению.
— Ты гений, Татьяна! И ты же полнейшая идиотка. Так всегда бывает. Гениальные люди все в некотором смысле идиоты. А ты больше всех! Не в некотором смысле, а полнейшая, законченная идиотка.
— Ты продолжай, продолжай… Слушаю тебя с большим интересом. Даже с удовольствием.
— Выдумка твоя насчет этой симметрии с проходом в закрытые двери гениальная. Хочешь убедиться — позвони Ирке-Твари. Это будет первый в жизни случай, когда Ирка не скажет «я знала это еще на втором курсе» Ирка молча пойдет и удавится. Она плохо переносит чужие успехи. Тебя она особенно ненавидит.
— За что?
— Ирка работница, а ты бездельница. Ты расхлябанная, несобранная, тебя носит из стороны в сторону. Но ты талантливая, а Ирка бездарная. Ты пойдешь дальше нее. Но черт с ней! Забудем про Ирку, потому что ты ей не позвонишь. Я знаю, кому ты позвонишь.
— Кому же?
— Нашему дорогому профессору Б. Он хороший человек?
— Очень хороший. Один из лучших, кого я знаю.
— Я тоже так думаю. Он добрый, благородный. Он участливый, сострадательный. Он до смешного живой и общительный. Он пригласит тебя домой, будет поить чаем с вишневым вареньем, будет читать тебе стихи. Раньше он уже читал эти стихи публично. В 1934 году был всесоюзный слет молодых поэтов, он там читал эти стихи. Он занял второе место, ему вручал грамоту Михаил Светлов. Его стихи были напечатаны в «Пионерской правде».
— Ну и что? Пусть читает, я с удовольствием послушаю. Это лучшее воспоминание его жизни.
— Ты тоже добрая. Но сейчас мы о другом твоем качестве. Ты допишешь свою гениальную статью о «Пиковой даме», позвонишь старику, он тебя пригласит, ты отнесешь статью ему. Он положит ее в стол, туда же, где уже лежит твоя статья о «Коляске». И вы больше никогда не будете говорить об этих опусах, ни об одном, ни о другом.
— Да, наверное ты права. Так и будет. Но почему?
— Потому что наш профессор Б. добрый, вежливый, хорошо воспитанный человек. Когда кто-то при нем откалывает дурацкую и неприличную выходку, он старается этого не замечать. Из деликатности. Вот Танька… Танька, как твоя фамили после развода?
— После развода моя фамилия Потапова.
— Отличная фамилия! Гораздо лучше, чем Бронфенбренер. Итак, приходит Танька Потапова. Она тоже известна как милая, славная, хорошо воспитанная девочка. Вдруг отколола номер, приволокла статью о «Коляске». Это ужас! Но если ее выходку как-нибудь не заметить, может быть, она придет в себя, оклемается. Может быть, этот приступ безумия у нее временный. Так и есть. Девочка пришла в себя, больше о своей статье не заикается. Можно пускать ее в дом, она ни на кого не набросится, не покусает.
Тут блестящие проповеди Жанки, изящно оформленные в виде сократического диалога (глупые вопросы, умные ответы), были прерваны телефонным звонком.
Трубку взяла Татьяна.
— Таня?
— Да. Здравствуйте, Арон Исаакович.
Жанка сделала большие глаза. Профессор Б. легок на помине.
— Здравствуйте, Танечка. Извините, отрываю от дел. У меня вопрос, и как назло никого не могу найти, все в расходе… Вы бывали в ресторане Дома ученых?
— Бывала. Этот ресторан по традиции скромно называется столовой.
— Точно! Там и спиртного по той же традиции не подают. По крайней мере днем. А видели вы там в зале большую стеклянную стенку?
— Видела. Мне Акиньшин про нее что-то рассказывал, только я не все запомнила. Невнимательно слушала.
— А что запомнили?
— Дом строил в начале века кто-то из тогдашних русских миллионеров. Не помню имени. Это время богачей и оригиналов. Вот владелец решил блеснуть, заказал эту стенку в Венеции. Такую штуку трудно изготовить, она после отливки должна медленно остывать несколько месяцев, иначе от перепада температур стекло может лопнуть. Но венецианцы знамениты своим мастерством. Стенку сделали. Отвезли на пароходе в Одессу. Оттуда до Москвы по железной дороге — в особом вагоне, в особой упаковке. Потом на гужевых дрогах до Пречистенки. Дом достроили до второго этажа, крыши еще не было, стекло опустили сверху в этот зал, а уже потом покрыли дом крышей. Вот все, что я помню. За что купила, за то продала.
— Спасибо, Танечка! Главное я узнал, венецианское стекло. Остальное мне потом расскажут.
Он попрощался и повесил трубку. Опять Жанка строила рожи.
— Видишь, как он тебя любит?
— Вижу. Так почему принести статью о «Коляске» это сумасшедшая выходка?
— Ты не помнишь, мы как-то видели безумца на улице Герцена? При ходьбе слишком широко размахивал руками. Вот и ты слишком широко размахиваешь руками.
— Жанка, я понимаю, что ты хочешь сказать. И все равно не верю. Что там есть сумасшедшего в этой писанине? Все в рамках академической традиции. Никто на головах не ходит. Даже этим структурно-семиотическим дерьмом не попахивает. А уж как это модно! Даже Ирку-Тварь туда тянет…
— Не понимаешь… Тогда попробуем другой пример. Представь, что мы все не филологи, а математики. Профессор Б. большой ученый, вроде Колмогорова, а ты его бывшая студентка. Представила?
— Да.
— Вдруг студентка, которая всегда была здравомыслящая, уравновешенная девица, приносит три странички. Доказательство Великой теоремы. Элементарными средствами. Батюшки, да она ферматистка! Это диагноз.
— Все верно. Колмогоров всю жизнь занимался серьезной наукой, а ферматисты поголовно сумасшедшие. И у нас так? Наш профессор всю жизнь занимался серьезной наукой, а я принесла ему бред?
— Нет. Он всю жизнь халтурил, гнал демагогичскую чепуху, а твой опус, вполне возможно, образчик настоящей науки. Но ведь наука у нас такая, где все наоборот! Он разумный, а ты сумасшедшая. Так было всегда. Ты не слыхала, где-то в шестидесятом газета французских коммунистов «Юманите» вышла с огромным заголовком: «Убийца Маяковского снова сжимает в руках дымящийся пистолет»?
— Это про кого?
— Критик был один. Влиятельный. В двадцатые травил Маяковского, потом прожил еще долгую жизнь, травил Пастернака за его убогий роман. Именно об этом «Юманите» и вякнула. Хотя выходила на бумаге, полученной у наших бесплатно. Так вот, этот критик был еще и литературовед академического толка, работал с нашим Б. в одном отделе. А еще наш Б. помнит и человека пострашнее, по фамилии Эльсберг. Действительно инфернальное что-то. Поэтому наш профессор отлично знает, какое поведение нормальное, а какое безумное. Кто из двух сумасшедший — опытный халтурщик или гениальничающая барышня, которая тянет ручки к открытым проблемам… Впрочем, это уже терминология Агеева.
— Агеева…
— Да. Я кстати его вспомнила. Давай-ка отбросим на время нашу науку филологию к этой самой матери, а поговорим об Агееве. Волнующий разговор!
Жанка захихикала.
— И опять ты кругом идиотка. В конце августа и начале сентября вы с Агеевым ровно на две недели остались в этой квартире наедине. Только вдвоем! И как вы использовали это время? Разумно использовали. Один раз ты водила Агеева в Третьяковку, два раза он водил тебя в театр. Цветы дарил. Очень разумно! А теперь Агеев показал себя свиньей. Он притащил в дом эту управдомшу и занимается с ней… как она это называет?
— Занимается личной жизнью.
— Да. Очень хорошее словечко, мне нравится. У нее острый язычок, у нее дар слова. Значит, каждый день после обеда он в своей комнате занимается личной жизнью с управдомшей, а тебя это так бесит, что ты готова его высечь. Кстати, мысль недурная! — Жанка опять захихикала, но смущенно, даже покраснела. — А скажи, ты видела в моей второй комнате старый письменный стол?
— Видела. Зеленое сукно, к сожалению, попорчено.
— Не в сукне счастье. Главное, что стол очень прочный, очень устойчивый. Не то что нынешнее фуфло. К тому же стол в точности подходящей высоты и размера. Поэтому сразу после вашего второго похода в театр, поговорив содержательно об актерском таланте красавицы Ольги Остроумовой, ты просто обязана была отволочь Агеева в ту самую комнату и на том самом столе заняться с ним личной жизнью. Как следует заняться, часиков этак пять подряд… И все оставшиеся дни до окончания ваших двух недель то же самое. Заниматься личной жизнью. По пять часов в день. Тогда у вас впереди чистая, светлая, ничем не омраченная дружба на всю жизнь. Никаких трудностей в отношениях. Замуж за Агеева идти нельзя, но дружить с ним приятно. А ты что сделала? Показала себя идиоткой. Теперь он приволок управдомшу, и ты хочешь его наказывать за то, в чем он не виноват.
— Жанка, ты такая мудрая, ты так правильно меня всему учишь. Но ведь ты сама познакомилась с Агеевым раньше меня. И что?
— Да. Я с ним познакомилась раньше. Как раз тогда, когда собиралась замуж. Я была невестой. И менять свои планы ради Агеева не собиралась. А у него и подавно на меня планов не было. Поэтому джентльмен Агеев один раз водил меня в Большой зал консерватории на французскую органистку и один раз на ипподром. Больше нельзя. У тебя другое дело, ты увидела Агеева не перед замужеством, а именно после. Так хватай его!
— Жанка, ты уверена, что это именно моя обязанность — хватать Агеева и волочь в ту комнату?
— Вот он, тяжкий крест порядочной женщины! Конечно, это его обязанность. А у тебя другая обязанность. Как только Агеев схватит тебя… э-ээ… скажем, за талию, твоя обязанность воскликнуть с достоинством: «Агеев, вы что себе позволяете!» После чего он твою талию отпускает. С тобой много хлопот. Надо ухаживать три месяца, прежде чем первый раз поцеловать. А три месяца ухаживаний — это большие обязательства! Кому это надо? С Лариской гораздо веселее. А роман с управдомом — это просто шикарно!
Жанка веселилась от души.
— Но ты не унывай. Сейчас мы все это уладим. Мы позовем Агеева, я его высеку, и все станет на свои места.
— Ты его высечешь?
— Ну, не он же меня…
— Жанка, ты ничего не путаешь?
— Это была твоя идея. Мне понравилось!
— Мало ли что понравилось… Болтать можно что угодно.
— Глупая. Это же так просто! Сейчас увидишь.
Кажется, Жанка не шутит. Наверное, сошла с ума…
— Жанка, а ты не боишься схлопотать по щекам?
— Это возможно, — рассудительно ответила Жанка. — Но маловероятно. Не посмеет. Все-таки я его учительница.
— Ты его учительница?
Теперь Жанка долго молчала, разглядывала подругу.
— Танечка, ты хоть иногда на землю спускаешьсся? Вспоминаешь, на каком свете находишься?
— Иногда пытаюсь.
— Сомневаюсь. Ты живешь с человеком под одной крышей. Вы даже дружите. При этом ты не знаешь, кто он такой, чем занимается. Вон у него пишущая машинка в комнате трещит. Что это он пишет?
— Не знаю, не спрашивала.
— Вот! А ты его подключила к этим своим розыскам… Он знает, зачем тебе понадобился старый полковник?
— Нет, я не говорила.
— Вот! Вы оба такие сдержанные, такие воспитанные… Лишних вопросов не задаете. Живете как в тумане. Еще после удивляетесь…
— Ты права. Так почему ты его учительница?
— Он появился здесь два года назад, даже побольше. Потом исчезал, снова появлялся. Его тетка Светлана готовила его в университет. Очень хотела, чтобы он был как все. Приличный домашний мальчик, с дипломом приличного вуза. Ему это не в жилу, но Светку он любит, подчинялся. Уроки, репетиторы. Репетиторша была такая, что перед ее уроком надо еще готовиться с другой репетиторшей. Я ему помогала. А он ведь ничего не забывает. В университет поступил, проучился год, сдал две сессии, устроил все так, что он с университетом не порывает насовсем, может восстановиться в любое время. Сейчас занимается своими делами. Служба у него какая-то бездельная, нужна ему только ради бумажки. Москва такой город, где нельзя жить просто так, надо иметь прописку, надо иметь работу. Вот и все.
— А чем он занимается на самом деле?
— А это ты сама у него спроси. Если вы друзья, он тебе ответит. Но это после, а сейчас я с ним поговорю, моя очередь, — Жанка весело фыркнула.
— Жанна…
Та отмахнулась.
— Не бойся, не опасно.
Бросилась к дверям, высунула голову в коридор, завопила пронзительно:
— Агеев, Агеев, зайди ко мне!
Улыбалась загадочно.
Агеев явился моментально.
— Здравствуй, Жанна. Что ты хотела?
— Нет, Агеев, ты уж извини, но на ближайшие пять минут я Жанна Александровна. Понятно?
Он расплылся в ухмылке и послушно подтвердил:
— Да, Жанна Александровна.
— Стань вот здесь! — она величественным жестом указала место напротив стола, за которым она с Татьяной сидели.
Агеев послушно занял это место. Стоит, горой возвышается.
— И вот что имей в виду. Если ты сейчас начнешь ломаться, кобениться, вообще посмеешь не вовремя открыть рот… Это плохо кончится, наш роман не будут покупать.
— Какой роман?
— Не твое дело. Все равно ничего не поймешь, интернет еще не изобрели. Ты просто помалкивай, отвечай, когда спрашивают, и делай что велено.
— Да, Жанна Александровна.
— Так хорошо. Тогда скажи мне Агеев, что ты тут творишь? Дом полнится слухами…
— Э-ээ…
— Не хочешь отвечать? Может быть, это и правильно. Зачем нам слушать какие-то жалкие оправдания.
Жанка щурилась, Агеев молчал, незаметно ухмылялся. Она выдержала паузу и бухнула:
— Снимай штаны!
— Жанна Александровна...
— Агеев, я жду. Ну?
Агеев молчал и ухмылялся.
— Агеев, если ты сейчас сбежишь, это будет глупо и некрасиво, мы будем долго над тобой смеяться. Если ты сейчас нахлопаешь нас обеих по щекам, это будет глупо и некрасиво. Если бы будешь долго стоять, мяться, ломаться, это будет глупо и некрасиво. Попался, так чего уж там.. Ну? Смелее, Агеев!
Агеев засмеялся и начал расстегиваться.
Жанка обрадовалась и захлопотала вокруг него. Усадила Татьяну на диван у изголовья. Разложила Агеева на диване.
— Положи его голову себе на колени. Да, Агеев, голову на колени к Татьяне Львовне. А ты держи его, чтобы не сбежал.
Татьяна положила ладонь на его затылок. Она во время все этой сцены непроницаемо молчала. Логика та же: чего уж теперь…
Жанка метнулась к гардеробу. Ничего путного не нашла. Притащила какой-то узенький поясок от дамского платья. Белый, лакированный. Впрочем, хорошего качества, из настоящей кожи.
— Конечно, это чепуха, курам насмех. Но нам же не нужно, чтобы ребенок сучил ногами и вопил «Ай, больше не буду!» У нас другие цели…
Агеев опять засмеялся и произнес внятно:
— Совсем сумасшедшие девки.
— Что ты там бормочешь, дубина стоеросовая? — грозно спросила Жанна Александровна.
Он не испугался.
— Совсем сумасшедшие девки. И у всех один и тот же бзик.
— Ладно, болтай что хочешь.
Жанна Александровна дернула бровями, с удовольствием оглядела мускулистый зад лежащего, примерилась…
— Что ж, Агеев, свет надо было тушить!
Теперь прыснули они оба. Любители классики…
Конечно, как она и предполагала, орудие оказалось хилое. Ремешок тихонько посвистывал в воздухе, щелкал. Агеев не шелохнулся. Татьяна по-прежнему держала голову на его затылке.
— Двадцать пять! — радостно объявила Жанка. Повесила ремешок на спинку стула и следующее заявление сделала уже с полным торжеством и ликованием в голосе. — А вот теперь, Агеев, мы и поговорим!
И добавила, обращаясь только к Татьяне:
— Видишь, средство несколько неприятное, но очень упрощает домашнее общение.
Агеев спросил невозмутимо:
— Жанна Александровна, вы позволите мне встать или я вот из этой позиции буду с вами беседовать?
— Да я бы тебя, подлеца, неделю здесь продержала, — сказала она ворчливо, затем скомандовала. — Татьяна, отпускай его!
Дамы отвернулись из деликатности, Агеев неспешно привел себя в порядок.
— Да, Жанна Александровна, так что вы хотели узнать? Вы что-то говорили про роман, продажи… интер какой-то…
— Забудь, это чепуха. У меня вопрос самый актуальный. Управдом — друг человека! Но Танька будет спрашивать первой.
— А у меня вопрос более мирный. Агеев, в прошлый раз вы сказали, что я вторая на неделе спрашиваю про французский язык.
— Вон что… Ну, это не слишком длинная история, охотно расскажу. Жанна! Я сейчас как, уже считаюсь у тебя в гостях или ты еще с официальными разговорами не покончила?
— В гостях.
— Тогда пригласи меня за стол и дай что-нибудь пожрать.
Давно тут не было так интересно 