31. Та самая Катька. Окончание
Старуха оказалась очень обыкновенная. Интеллигентная бабушка, библиотекарша на пенсии, каких пруд пруди. Никаких видимых следов ужасных жизненных драм и трагических страстей. Никаких царственных манер и следов былой красоты. Пожалуй, ее подруга Вава Попова в молодости была красивее. Ну, насколько можно верить Агееву и насколько об этом можно судить сейчас, по прошествии лет. Вот в этом прошествии все дело. Время все стирает…
Квартира тоже обыкновенная, обставлена современной мебелью. Единственная примечательная вещь — серебряный подсвечник. Он стоит не на обычной круглой подставке, а на когтистой птичьей лапе. Книги, их больше обычного. Сервант с хрусталем и фарфором. Акварели на стенах. Все…
— Екатерина Илларионовна, меня зовут Татьяна Потапова.
— Очень приятно. По телефону вы представились, но, конечно, знакомиться лучше лично. Только я свое имя последние сорок лет пишу немножко иначе. Слегка упростила написание: Катерина Ларионовна.
— Извините… Буду иметь в виду.
Да, она забыла, на бумажке именно так значилось. Конечно, это одна из причин, почему Агеев так долго не мог ее найти…
— И еще раз извините. Разговор нам предстоит странный, даже не знаю, как начать…
— Расскажите для начала что-нибудь о себе, — спокойно предложила старуха. — Я пока чайник поставлю, а вы рассказывайте.
— Родилась в Москве. Училась в университете. По окончании филфака недолгое время работала в Книжной палате. Позже перешла в издательство «Книга», там работаю и сейчас. Работа скучная, библиографические указатели. Преимущество в том, что работу можно брать домой.
— Татьяна, вы не против, если мы будем чаевничать на кухне?
— Конечно, так даже уютнее!
Старуха расставляла на столе чашки. Фарфор был хороший, тонкий.
— Да, так я о работе… Там и рассказывать особо нечего. Была замужем, недавно развелась. Мы с мужем жили на проспекте Мира у метро Щербаковская, теперь разменяли квартиру, моя новая квартира на Большой Переяславской, у Рижского вокзала.
— Недалеко переехали, тот же район, проспект Мира, — заметила старуха.
О родителях Татьяна ничего не сказала, а старуха не стала спрашивать.
— А что в вашей жизни есть еще, кроме скучной работы над библиографическими указателями?
— О! Недавно появились интересные занятия, но странные.
Татьяна стала рассказывать, как ее неожиданно занесло в музыкальную журналистику.
Старухе ее рассказ нравился. Она была довольна, что разговор оживился.
— Кузин… А вы знаете, Таня, мне когда-то доводилось его видеть. Про Бахтина он вам рассказывал?
— Рассказывал.
— Вот! — старуха подняла вверх палец, как бы призывая ко вниманию. Знакомый жест… — А еще я слышала, как профессор Бочаров позже плакался: почему Кузин кому-то из музыкантов рассказывал про Бахтина много интересного, а ему рассказывал совсем мало и все неинтересное. Хотя он к Кузину именно за этим ходил, он бахтинист, бегал по следам Бахтина, людей расспрашивал… А вы как думаете, Таня, почему?
— Теряюсь в догадках.
— А про Ершова он вам рассказывал?
— Рассказывал.
— Вот! — повторила старуха. — Значит, вы умеете слушать. Профессор Бочаров не понимает, что есть разница между тем, что он у Кузина хочет спросить, и тем, что Кузин хочет ему рассказать. Кузин больше всего хочет рассказать о том, как его кантату собирался петь Ершов. Во времена молодости Кузина знаменитейший был певец, тенор. Его имя гремело. А Кузину было девятнадцать лет, он написал кантату на стихи Блока, и Ершов собирался ее петь. Но у него было больное горло, врачи запретили ему выступать. Он не спел кантату Кузина, но в жизни Кузина это главное воспоминание.
Старуха улыбалась, посматривала на Татьяну.
— А профессору Бочарову это неинтересно, ему только Бахтина подавай.
— Мне все было интересно, — призналась Татьяна. — Мне не пришлось притворяться, мне все было интересно. Я только дрожала от страха, вдруг Кузин догадается, какая я невежественная.
— У вас совсем нет музыкального образования?
— Совсем. Даже в музшколу не ходила. Мое невежество по музыкальной части полнейшее, превзойти меня смог только один человек, мой сосед и приятель.
Татьяна рассказала, как Агеев переводил с французского языка название балета Стравинского. Этот рассказ старухе тоже понравился. Она поиграла бровями и высказалась:
— Что ж, не так плохо перевел. А что он про Стравинского раньше не слыхал… Таня, я вам сделаю ужасное признание: я думаю, что он немного потерял!
Старуха сделала заговорщицкие глаза и засмеялась.
— Я сама его терпеть не могу. Я консервативная. Так и не научилась любить ни Прокофьева, ни Шостаковича. Застряла на Рахманинове.
Потом вдруг спросила:
— Ваш приятель… Это он с вами приехал?
— Да.
Старуха пояснила:
— Хлопнула дверца машины, я выглянула в окошко. Из машины вышли три человека.
— Второй был шофер, таксист. Сейчас они с шофером сидят внизу в кондитерской, пьют кофе и читают детективы. Думаю, не скучают.
— А что именно читают? — полюбопытствовала старуха.
— Сименона и Жапризо.
— Хороший выбор. — Старуха тихонько вздохнула. — Что ж, Танечка, мы с вами славно болтаем. С вами интересно. И теперь, я думаю, вам будет легче приступить к делу.
— Да, Катерина Ларионовна. Я вам говорила, что и раньше жила на проспекте Мира, а вы заметили, что и после размена мне недалеко переезжать. Но пока шли наши дела с разменом, муж оставался в нашей прежней квартире, а меня приютила подруга. Потому что она живет с мужем на Соколе, а ее собственные комнаты в коммуналке давно пустуют. Это старая квартира в Замоскворечье. Я там поселилась и до сих пор там живу, еще не переехала на Переяславскую.
Татьяна сделала паузу. После паузы добавила:
— Это между Ордынкой и Пятницкой. Голиковский переулок.
Она назвала адрес полностью. И после еще одной паузы сказала:
— Может быть, вы этот адрес помните.
— Да, я помню этот адрес, — спокойно подтвердила старуха.
Помолчала, посмотрела на Татьяну, чуть заметно улыбнулась и так же спокойно сказала:
— Теперь я понимаю, почему вы пришли.
Еще помолчала и ответила на непроизнесенный вопроос:
— Через сорок лет устаешь волноваться.
Затем задала вопрос сама. Впрочем, тон был не вопросительный.
— Значит, вы его видели.
Татьяна ответила без колебаний.
— Видела. Я не знаю, кто это был, но я видела человека в коридоре квартиры. Мы разговаривали.
Старуха вздохнула.
— Рассказывайте подробно.
Татьяна рассказала. Старуха слушала внимательно, не перебивала. Вопросы стала задавать потом.
— Вы были напуганы?
— Нет, нисколько. Поначалу я думала, это кто-то из родственников моей соседки Натальи Ивановны, он и шел в ее комнату. У нее много родни и в городе, и в деревне. Часто наезжают к ней, гостят, по магазинам носятся. Значит, ее гость. Он остановился, поговорил со мной, пошел дальше. Когда он внезапно исчез, я тоже не испугалась, теперь думала, что это кто-то из моих друзей устроил розыгрыш. Специально для меня. Потому что в доме есть старая легенда, а среди моих друзей отчаянные шутники.
Старуха по-прежнему слушала внимательно. Вопросы задавала не спеша, хорошо подумав.
— Что вы стали думать позже? Соседку Наталью Ивановну расспрашивали?
— Нет. Она вернулась в город только недели через три. Спрашивать не стала, боялась, что меня засмеют. Шутники только того и ждут. Но версия с розыгрышем как-то не подтвердилась. Все известные мне шутники и весельчаки себя не проявили. Осторожные расспросы третьих лиц показали, что среди родни Натальи Ивановны нет никого по имени Дмитрий. Также никого, кто носит гимнастерку.
— Что вы думаете теперь?
— Катерина Ларионовна, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Я прихожу ни с того ни с сего и рассказываю странную историю.
— Вы пейте чай, Танечка. Разговоры сами по себе, а чай с вареньем сам по себе. Чай стынет.
— Спасибо. Так вот, я психически здорова, так до сих пор считалось. Галлюцинациями не страдаю. Я не верю в духов и привидения. Я твердо знаю, что видела в коридоре квартиры живого человека. Я с ним разговаривала. Потом я много думала о том, кто это был. Пришла к тому, что этот человек не был Дмитрием Васильевичем Гилевским. Кое-что не совпадает.
— Вы мне еще расскажете о своих наблюдениях. Пока принимаем итоги как есть. В настоящую минуту вы знаете… или полагаете, что этот человек не тот Дмитрий Гилевский, который когда-то был моим мужем. И все же вы стали меня искать.
— Да.
— Почему?
— В первую минуту я вовсе не задумывалась о том, кто это. Шел навстречу человек, мы поговорили. Я приняла его поручение, сказала, что все поняла и запомнила. Я обещала. А потом… Ну, я не знаю, кто это был, мне трудно об этом судить. Но поручение лучше выполнить. На душе будет легче. И я стала потихоньку узнавать, как звали прежних обитателей квартиры…
— Понятно. Вы серьезная девочка. Ваше обещание много весит.
— Спасибо, — сказала Татьяна и наклонила голову. Вдруг вспомнила. — Знаете, он меня тоже поблагодарил. Раскланялся. Он делает это так…
Она постаралась повторить жест старика. Такой наклон головы, но подбородок уходит не вниз и назад, а как будто вперед.
— Теперь так никто не делает. Кроме разве того человека, который у нас сидит в кондитерской и читает Сименона.
— Как его зовут?
— Его зовут Виктор Агеев. Впрочем, некоторые люди знают его как Кривчикова. Он смеется и говорит, что обе фамилии настоящие. Он странный человек.
— Он помогал вам меня найти?
— Он вас и нашел, моя роль в поисках самая маленькая.
— Конечно, я хочу его увидеть. Хоть спасибо сказать. Но не сейчас. Сейчас мы его звать не будем. Пока скажите, как ему удалось меня найти.
— Сначала у него ничего не получалось. Он ныл и жаловался, что не родился милиционером. Он так шутит. Искал по архивам. Не сам, через других людей. Он знаком с Евгением Гилевским, единственным в Москве однофамильцем Дмитрия Гилевского, тому легче подписать запрос. Значит, архивы. Москва. Винницкая область. Бывшая Подольская губерния. Польские корни Гилевских. Тупик. Потом разговоры с соседскими бабушками. Особенно теми, которые в тридцатые годы приехали в Москву наниматься в няньки. Няньки всегда все знают про соседей. Но и здесь тупик. А потом нашлась Настя, которая недолгое время была у вас домработницей. Она жива, здравствует, у нее уже правнуки. Вас помнит. Вспоминала, как много денег вы ей оставили, когда уезжали, как вы ее поцеловали на прощанье. Даже всплакнула.
— Настя прабабушка, подумать только… Щекастая девочка, очень добрая и застенчивая… Но откуда Настя знает, где я сейчас?
— Баба Настя не знала. Она только вспомнила, что вы дружили с Варварой Поповой из соседнего подъезда. А Варвара вспомнила, как встретила вас случайно в шестьдесят четвертом году в Останкино, вы ей говорили, что там же недалеко работаете, музей усадебной культуры или музей творчества крепостных, не помню в точности. Дальше просто. Известна нынешняя фамилия, имя…
— Да, да, да… Дальше просто. Ваш друг основательный человек.
— Он так не выглядит. Но почему-то люди ему охотно помогают. Его любит наша управдомша. Это она нашла старенькую уборщицу в жэке, которая помнила Настю. Из эвакуации Настя вернулась в другой дом, ближайшие соседи про нее забыли.
— Понятно, понятно… Таня, перескажите мне еще раз ваш разговор с человеком в старой гимнастерке. Пожалуйста, подробнее.
— Пожалуйста. Разговор я тогда же записала, копию записи оставлю вам, если вы хотите.
— Конечно, хочу.
Татьяна стала пересказывать разговор. Вспоминала интонации. Старик поднял палец. «О! Теперь ты права. Это я упустил. Извини великодушно…» Шевельнул бровями. Голубые глаза. Сначала сказал, что у него все в порядке. Затем повторил чуть иначе: у него все хорошо. Рассердился на ее непонятливость. Сказал, что не знает, как это будет, где это будет… Ты ли ее найдешь, она ли тебя… Но ты ее увидишь! Дважды повторил, что не сердится. Так и передай, Митя велел сказать. Затем стал жаловаться, что и сам ничего не знает, и пререкаться с ней у него нет времени. Про время повторил дважды: нет времени, времени совсем не осталось. Когда она поняла и обещала запомнить, поблагодарил. Очень тебе признателен!
— Именно так? «Очень признателен», не «весьма признателен»?
— Именно так. За слова ручаюсь, записала тогда же.
— Теперь внешность. Голубые глаза?
— Да, чуть блеклые. Лицо худое, узкое, но подбородок широкий. Что называется, тяжелая челюсть. Горбоносый. Нос вроде римского или греческого, простите, в этом я не очень разбираюсь. Высокий лоб. Уши чуть оттопыренные. Волевое лицо. И пожалуй, можно думать, что смолоду он был красивый. Ну, теперь морщины, лысина, запавшие щеки, зубы не все…
— Да, Митя был красивый, — задумчиво сказала старуха.
Помолчала. Думала о чем-то. Конечно, Татьяна ей не мешала, не лезла с вопросами.
— Знаете, Танечка, вообще по описанию похож. Митя Гилевский в возрасте семидесяти лет примерно так бы и выглядел. Но Мите, будь он жив сейчас, не семьдесят.
— Я думала об этом. Это первое, что я узнала: имя, фамилию, год рождения. Дмитрию Гилевскому сейчас девяносто пять. Человеку в гимнастерке по внешности не больше семидесяти. Хотя видно, что он немолод, вообще сильно потрепан жизнью.
— Да. И некоторые другие детали неожиданно не совпадают. Митя был высокого роста, вы бы это заметили в первую очередь.
— Нет, человек в гимнастерке высоким не казался. Среднего роста, в молодости было, наверное, сто семьдесят три, сто семьдесят четыре сантиметра.
— Митя был выше. И у него были карие глаза. А все же сходство есть. И манера совпадает. Хотя опять разница в деталях. Митя сказал бы «весьма признателен». Очень любил этот оборот. Он был раздражительный, он бы как раз стал отчитывать девочку, которая с ним пререкается, не хочет все понять с первого раза. Впрочем, это все детали, которые частью совпадают, частью не совпадают. В том и другом случае вы уверены, что видели живого человека?
— Да. Не знаю, кто это был, но это был живой человек.
— Понимаете ли, Танечка, если верить нашим властям, Дмитрия Гилевского нет на свете начиная с сорок четвертого года. Хотя на самом деле он был расстрелян раньше. — Она заметила, что Татьяна хочет что-то сказать, и остановила ее жестом. — Нет, Танечка, выражать мне соболезнования через сорок лет не надо. Вы свое сочувствие уже выразили иначе, вы меня разыскали. О наших чувствах мы поговорим позже, мне есть что сказать. Пока о фактах. Согласно бумагам, Дмитрий Гилевский умер в сорок четвертом году. В квартире его видели последний раз в сорок восьмом году. При таких же обстоятельствах. Он прошел по коридору, скрылся в одной из комнат и исчез бесследно. Но его видели сразу несколько человек, хотя среди них не было ни одного, который был с ним знаком при жизни. Новые люди, чужие. Однако по описанию он. Об этом Настя не рассказывала?
— Нет. После эвакуации в сорок пятом она не смогла вернуться в эту квартиру, в ее комнате жили другие люди. Ей дали комнату побольше в соседнем доме.
— Да, вы говорили. Я не сразу сообразила, не сопоставила даты. Итак, его видели в сорок восьмом. Его или кого-то похожего на него. Мне об этом рассказывали, но никаких поручений не передавали.
— Да, наверное, с тех пор легенду о полковнике пересказывают жильцам следующих поколений.
— Легенду вы слышали.
— Конечно. Ее все слышали.
— Но вы не впечатлительны. Вы не могли поддаться обаянию легенды, места, вообразить…
— Нет, нет. Это исключается. Это не был Дмитрий Гилевский. Но это был живой человек. Кто угодно. Родственник Натальи Ивановны. Нанятый шутниками артист. Просто человек с улицы, который заблудился, случайно забрел в квартиру…
— Живой. Однако назвался Митей и велел передать Катьке, что у него все в порядке.
— Да.
— Что ж, из этого и будем исходить. Ничего другого у нас в руках нет.
— Простите, Катерина Ларионовна, я хочу задать неожиданный вопрос. Может быть, не к месту, но ведь потом забуду, а мне важно знать. Позволите?
— Пожалуйста.
— Дмитрий Васильевич Гилевский был литературный человек?
— О да! Митя был военный человек, но еще он смолоду был литератор-дилетант. Это была страсть. Причем он не стишки пописывал, как кирасир Фет, не рассказы, как артиллерист Толстой в Севастополе, он, представьте, интересовался теорией. Ростов-на-Дону, девятнадцатый год, вообразите, что там творилось, а Митя сидит и кропает трактат «Очерки теории комического. Часть первая». Знаю только одного еще офицера, который в те же годы занимался теорией словесности. Его фамилия была Шкловский.
— Да, впоследствии известная фамилия.
— Митя такой известности не достиг, хотя первую часть своего трактата умудрился в том же девятнадцатом в Ростове тиснуть. Крохотным тиражом, на ужасной бумаге. Но все же это погруженность в свою мысль полнейшая, совершенная отрешенность от происходящего в мире. До святости и безумия. Потом, правда, писал все меньше, вторую часть трактата не довел до конца. К теории комического остыл. Не удалось раскрыть тайну смешного. Но по натуре оставался очень литературным человеком.
— Спасибо, Катерина Ларионовна, это как раз то, что я хотела узнать.
— А почему вы спросили?
— Если позволите, я отвечу позже. Сейчас я просто отвлекла вас от главного вопроса. Может быть, зря. Извините.
— Да, вы правы. Мы подошли к главному вопросу. Вы здравомыслящий человек, вы не суеверны, в духов и привидения не верите. Представьте, и я тоже. Я не религиозна, не верю в загробную жизнь, не увлекаюсь мистикой, никогда не мечтала общаться с душами умерших посредством спиритических сеансов, хотя во времена моей молодости эта мода еще не угасла. И вот мы, две скептически настроенные женщины, молодая и старая, сидим и обсуждаем личность встреченного вами в коридоре квартиры незнакомца. Мы обе пришли к тому, что это не был Дмитрий Васильевич Гилевский. А если не он, если другой, то как понимать его слова? Какой смысл имеет для меня это послание, если я не знаю, от кого оно? Резонный вопрос?
— Очень резонный.
— Тогда я с вашего позволения отвечу. Это послание имеет для меня большой смысл. Огромный. Вообще я не суеверна, вообще я не люблю мистики, но в этом случае я чувствую, я знаю, что получила весточку. Как, каким образом, от кого? От кого — знаю. Каким образом — не знаю. Все странно, несуразно, детали не совпадают, логики никакой, но, видимо, другим путем эта весточка до меня дойти не могла.
Старуха замолчала. Татьяна и вовсе не дышала, боялась шевельнуться. Стало тихо, стало слышно, как за окном во дворе орут мальчишки. Там снег, раздолье для зимних игр, коньки и санки… Наконец Катерина Ларионовна Халомьева продолжила свою речь.
— Может быть, все дело в том, что я этой весточки жду давно. Хочу верить, поэтому верю. Не знаю. Но после сорока семи лет… Таня, вы понимаете, что такое сорок семь лет?
— Это почти вдвое больше, чем я живу на свете.
— То-то же. А началось все еще раньше. Я вышла замуж очень молодой. Муж был намного старше меня, но я вышла замуж по любви. Я была замужем одиннадцать лет. До того дня, когда муж сгинул. Все эти годы не переставала любить мужа. Была ли у нас хорошая семья? Да, по тем временам наша семья считалась хорошей. Была ли я хорошей женой? Да, по тем временам я считалась хорошей женой. Почему нужна эта оговорка, эта скидка на время событий? Потому что время было такое, когда сбежать от мужа к другому — это был обычный поступок. Более того, бросить жену без всяких средств к существованию — и это был обычный поступок. Бросил и женился на другой. Бросил и уехал за границу. А что будет с твоей прежней? У нее же нет даже этой рабочей карточки, чтобы на бирже труда зарегистрироваться? А это ее дело. Пусть идет на стройку камни таскать, там ей дадут карточку. Да, так поступали, потому что это стало можно. Старые законы отменены, наступила эпоха легких разводов. Старая мораль тоже отменена, а новая, этот суровый советский пуританизм, только нарождается, имеет хождение лишь у партийцев и самых сознательных пролетариев. И напротив, люди из бывших в двадцатые годы ощутили необыкновенную легкость, свободу. Все можно! Теперь вся мораль — эта та, которая у тебя внутри, вся мораль — это твое личное усмотрение. Только личная совесть. Никакого внешнего давления. Нет проблем этой дуры Анны Карениной, которая хочет и мужу изменять открыто, и сохранить положение в обществе. Теперь нет этого общества, которое тебя осудит и отвергнет, некому тебя осуждать, нет этих устарелых понятий «перестанут принимать в порядочных домах». Все стало можно, и при таких новых порядках и настроениях наша семья могла считаться очень даже хорошей. За десять лет ни жена мужа не бросила, ни он ее не бросил — это достижение. После десяти лет брака никто никому не изменяет — это просто чудо. Прекрасная семья! Может быть, они вовсе ангелы? Нет, они как все люди, ссорятся по пустякам, скандалят. Жена на мужа разобиделась, две недели с ним не разговаривала. Потом ей самой надоело это угрюмое молчание в доме, она собралась и поехала в гости к подруге, на дачу в Красково.
Старуха перевела дух после долгой речи, глянула на Татьяну, спросила насмешливо:
— Бывает такое в семьях?
— Бывает. Во все времена.
— Именно так, во все времена. А времена разные. Они сильно переменились за одиннадцать лет нашего брака. Я вышла замуж в двадцать седьмом. Татьяна, вы можете себе представить тот год, нашу страну в том году?
— Только по книгам.
— Хорошо. В том году вышел роман «Двенадцать стульев». Действие романа относится к тому же году. Там тоже есть что-то о супружеских размолвках. Помните?
— Конечно. Лиза Калачова поссорилась с Колей Калачовым. Инженер Щукин сбежал от Людоедки Эллочки.
— Все верно. А есть история, которая рассказана еще раньше. Совсем веселая история, Бендер рассказывает ее Воробьянинову при первой встрече. Про своего знакомого из Славуты.
— Помню, помню! Поссорился с женой, а она из обидчивой фамилии. Плюнула ему в рожу и удрала через границу к родителям.
— Точно. А дальше что?
— Дальше он заскучал без жены, пошел мириться. Тоже через границу. Там его пограничники и взяли, пришили дело, посадили на шесть месяцев, а потом исключили из профсоюза. Дура-жена вернулась назад, а муж в допре сидит. Теперь она ему передачу носит.
— У вас прекрасная память. Вообще многие люди вашего поколения знают этот роман наизусть. Правда, не обращают внимания на мелочи, на пустяки. Подумаешь, веселая история семейной жизни, супружеской любви. Милая и безобидная история. Самая большая неприятность — посадили на шесть месяцев. Жена носит передачу — это счастливый конец, мир в семье и вечная любовь. Потому что это двадцать седьмой год, времена были веселые, легкомысленные и безопасные. А уже в тридцать восьмом году все было по-другому. Другие времена. Какие романы выходили в свет в тридцать восьмом году?
— Не помню.
— А там и вспоминать нечего. Прежняя жизнь кончилась, а с ней и литература кончилась. Теперь истории другие. Дура-жена уехала к подруге на дачу в Красково, вернулась — а мужа нет. Насовсем нет, никогда больше не будет. И передачи носить некому. Не принимают передачи. И кто ты теперь? Что он вспомнил перед гибелью? Как жена обняла его на прощание? Нет, как жена сбежала на дачу в Красково. Может быть, она не знала? Нет, мы знали, мы жили в ожидании. Знали, что смерть ходит рядом. Ночью хлопнет дверца машины во дворе, и весь дом знает — за кем-то пришли. За кем-то придут завтра. Тогда почему? А потому что невозможно бояться каждую минуту. Люди живут, потому что отталкивают от себя этот ужас, стараются о нем не думать. Живут надеждой, спасаются легкомыслием. Не сидят в обнимку в ожидании смерти, а ходят по театрам, ездят к знакомым в гости на дачу… А потом сорок семь лет… Конечно, и теперь стараешься забыть, живешь другой жизнью. Потом снова вспоминаешь. Приходит время вспомнить. И не у кого попросить прощения, никто на твою просьбу не ответит, не откликнется…
Опять в комнате наступила тишина.
— Но если уж пришла весточка… — начала старуха и снова запнулась, замолчала. Продолжила неожиданно. — Так почему вы, Таня, спрашивали о литературных интересах Дмитрия Васильевича?
Она помялась, но принялась отвечать добросовестно.
— Потому что человек в гимнастерке, которого я видела в коридоре, потом снился мне два раза. В коридоре он со мной на литературные темы не беседовал, а во сне оба раза дал ценнейшие советы по моим литературным занятиям. Просто указал на то, что было у меня перед глазами, а я не видела.
— Рассказывайте!
Она рассказала.
— Да, — сказала старуха. — Человек в коридоре был живой, настоящий, а сны — это уж совсем далеко от нашего скептицизма и материализма. Но советы хороши, таких вы ни от кого из живущих и здравствующих не дождетесь.
— Это точно.
— И я уже начинаю понимать причину. Мистическую, разумеется. Раз уж мы пошли по этой дорожке…
— Да, теперь нам можно.
— Тогда все просто. Я вам, Таня, обязана. Я перед вами в долгу. Вы сделали для меня большое дело. Но я вам могу только спасибо сказать, а сделать для вас что-то доброе и полезное — это выше моих сил. Я не смогла, а он уже смог. Кто бы он ни был…
— Это по его специальности. Словесность — она ведь из того же материала, что наши сны…
Старуха встала из-за стола, Татьяна поднялась вслед за ней.
— Танечка, конечно, мы еще увидимся. А сегодня ваши спутники вас уже заждались.
— Они знали, на что идут.
Старуха ни разу не сказала: «Танечка, там же в такси счетчик тикает!» Это неприличная тема для разговоров. Однако она нашла способ как-то косвенно поинтересоваться этой презренной материальной стороной жизни.
— Таня, этот ваш приятель, Агеев… он заметно старше вас?
— Он моложе меня на три года. И он за мной даже не ухаживает, у него пока что роман с управдомшей.
Старуха весело фыркнула. Кажется, интеллигентная библиотекарша и в этой стороне жизни неплохо разбиралась.
— В следующий раз познакомите меня с ним. Хочу на него поглядеть.
Они простились, Татьяна побежала вниз. Очень вовремя, «Кулинарию» уже закрывали, последних посетителей выгоняли на улицу.
— Поехали!
И опять Агеев ни о чем не спрашивает…
32. Второй сон профессора Б.
…………………
……………
Он говорит, что это не опасно. Напивается он не чаще четырех раз в год. Но уж хотя бы на эти жалкие четыре раза он имеет право?
Сегодня он использовал это право полностью, без остатка.
— Татьяна, ты великий человек! Ты пошла против второго начала термодинамики. Ты задела мировые струны. Струны колеблются. Вселенная стала к тебе благосклонна. Татьяна, мы будем гордиться, что живем с тобой в одно время!
Конечно, Агеев пьян, Агеев несет чушь… Его слова ничего не значат… А разве так бывает, чтобы его слова ничего не значили? Какой-то смысл в них есть. Только какой…
………………………………..
……………………
***
. А я просто поддержала для разгона.
Что поделать? Кому-то обязательно в Тему!