Обитель боли
Добавлено: Вт авг 16, 2022 1:03 pm
(Надеюсь, этот рассказ никого не заденет. Реальность условная, религия тоже)
Экипаж трясся на каменистой дороге, заставляя желудок Мелиссы то и дело судорожно подпрыгивать к самому горлу. Уставшие лошади недовольно ржали, но кучер нещадно подгонял их, желая достичь монастыря до темноты. Вязание валилось из рук, о чтении графиня не могла и думать. Усталость давала о себе знать, да и страх не отпускал, несмотря на все попытки загнать его поглубже. Ее уже хватились? Ищут? Зейд уже схвачен? Его пытали? Что он сказал? Одни и те же вопросы вертелись в ее голове, как волчки, не желая остановиться, притихнуть, хоть на мгновение оставить женщину в покое. Если за ней уже погоня… Но никто, кроме дяди, не знает, куда направилась юная графиня. Никто не может… не должен знать.
- Это лучшее место для тебя, дорогая, - говорил сухонький безбородый старичок, глядя на племянницу из-за огромных колдовских линз, делавших его похожим на василиска. – Укромная обитель, скрытая от чужих глаз. Вдали от святынь, не на виду. Мать-настоятельница – моя хорошая знакомая, она обязана мне кое-чем, - дядька хохотнул, как будто заскрежетала старая телега. – Скроешься там на год-другой, никто тебя не найдет. А после страсти улягутся, королева остынет, добьемся помилования, - старший казначей хитро подмигнул графине.
- А Зейд? – спросила тогда Мелисса. Спросила требовательно, повысив голос… и заранее зная ответ.
- Здесь едва ли что можно поделать, - скорбно пожал плечами дядя. – Мой тебе совет – забудь о нем. Иногда знатность рода не красит человека, а, напротив, делает его невыносимым. У него было все, но он захотел больше. А еще и тебя втянул в передрягу. Но я приложу все усилия для того, чтобы о вашей связи поскорее забыли.
Знал бы старый сморчок, кто кого на самом деле втянул в передрягу! Кто проводил ночи, откупоривая вино с самодовольными баронами, строя им глазки и незаметно затягивая в паучью сеть. Кто, лежа в постели с Зейдом и обнимая его за шею, то и дело шептал ему на ухо легенды о его старинном роде, имеющем права на престол куда большие, чем нынешняя властительница. Кто составил четкий, выверенный до секунды план заговора, кто держал в кулаке все нити, кто исподволь руководил знатными мятежниками, скрываясь в тени… Но все рухнуло в один момент. Предательство. Донос. И гордая Мелисса, вынужденная изображать беспомощного наивного младенца перед престарелым родственником. Но она вывернулась и здесь. И теперь уносится прочь от столицы, где тайная полиция одного за другим хватает незадачливых приспешников графини. Что же, своя рубашка ближе к телу. Девушка непроизвольно ухмыльнулась. Если человек умен, то выберется из любой ловушки. А если человек дурак… То дурак и есть дурак.
- Ваша светлость, приехали! – карета остановилась. Один из приставленных дядей лакеев взял графиню под руку и помог ей сойти на землю. Ее взгляду предстал высокий лесистый холм, окруженный частоколом. Тут и там среди деревьев виднелись приземистые бревенчатые здания. На самой вершине возвышалась заметная издали колокольня. Карета замерла у самой калитки, и отворившая ее невысокая девушка в длинном белом одеянии о чем-то шепталась со слугами.
- Я графиня Мелисса Армион, - гордо заявила прибывшая. – У меня письмо к настоятельнице.
- Вас ожидают, - кивнула девица без особого почтения. – Можете заходить.
- А… - Мелисса обернулась на слуг и вспомнила, что должна отпустить людей дяди. Она не взяла никого из своих, опасаясь королевских шпионов. Впрочем, и ладно. В монастыре ее всем обеспечат. – Можете быть свободны, - бросила она сопровождению. – Спасибо за работу.
Лошади ржали. Карета разворачивалась. Мелисса прошла за калитку и принялась осторожно подниматься по узкой крутой тропинке, бросая недоуменные взгляды на местную девчонку, не додумавшуюся предложить знатной гостье руку. Та тем временем заперла вход, и скрежет замка на мгновение заставил графиню поежиться. Но та стиснула зубы, прогоняя навязчивые страхи, и продолжила медленный подъем, вынужденная то и дело приподнимать подол роскошного черного платья. Не добавляли удобства и туфли на высоком каблуке. Наконец, будто сжалившись, навстречу вышли еще две молодые монашенки (или послушницы, черт их разберет).
- Можете разуться, - тихим ровным голосом, но, пожалуй, весьма по-хамски посоветовала одна из них. Мелисса только сейчас заметила, что обитательницы монастыря сами босые. – Так будет проще.
Не удостоив девицу ответом, графиня стрельнула в нее испепеляющим взглядом и продолжила путь. Но тут вторая, постарше, с короткими светлыми волосами, стремительным движением заступила гостье дорогу:
- Дитя мое, сними туфли и платье. Здесь они тебе без надобности.
«Дитя мое» настолько ошарашило Мелиссу, что она на несколько мгновений потеряла дар речи. А девицы (к которым подошло подкрепление и теперь их стало четверо) тут же набросились на нее и принялись стаскивать одежду. Графиня завизжала. И тут ей влепили тяжелую пощечину.
- Когда тебя твои служанки раздевают, ты тоже так визжишь? – насмешливо поинтересовалась старшая. – Сама, небось, и раздеться не умеешь. Ничего, научим. Запомни – в святой обители не место нарядным тряпкам. Скромность – высшая добродетель.
- Да что вы… Да где… У меня письмо к настоятельнице! – заорала, наконец, Мелисса, когда с нее уже сорвали платье и начали развязывать тесемки нижней юбки. Видать, ее приняли за кого-то другого.
- Вот? – одна из девушек вынула конверт из нагрудного кармана. – Не волнуйся, детка, ничего с ним не сделается. Лучше не дергайся. Все равно разденем.
С нее сняли туфли, шелковые чулки, нижнюю юбку и даже сорочку. Из ушей на удивление аккуратно вынули роскошные серьги с самоцветами. Мелисса, впав в странное оцепенение, не понимала, грабят ли ее или подвергают неизвестному ей доселе религиозному обряду.
- Вот оно, первозданное одеяние человека! А теперь можно идти дальше, - сообщила ей старшая. – Сама или помочь? – монашка размахнулась и больно шлепнула ладонью графиню пониже спины. Второй удар подряд. А ведь Мелиссу не били никогда в жизни! – Несладко? Скоро будет куда больнее!
Обнаженную, плачущую, красную от унижения Мелиссу, наконец, привели в небольшой деревянный сруб пред очи настоятельницы. Графиня представляла ту древней старушонкой, ровесницей своего дяди, и не ожидала увидеть высокую, статную, по-своему красивую женщину лет максимум сорока, облаченную в белую мантию с золотистым орнаментом. Почти не глядя на гостью, темноволосая дама распечатала письмо и углубилась в чтение. Потом, наконец, задумчиво посмотрела на Мелиссу:
- Ты, очевидно, не знаешь, что тебя отправили в нашу обитель на перевоспитание?
- Что?!!... Да… Не смейте говорить мне «Ты»! Я графиня Мелисса Армион, дочь…
- Я знаю, кто ты, дочь моя, - улыбнулась настоятельница. – Но здесь нет иного закона, кроме Господнего. Твой дядя посчитал, что тебе будет полезно провести у нас два года. И, глядя на тебя, я склонна с ним согласиться. Сперва тебя ждет знакомство с хорошо просоленной березовой розгой. А после ты, как и все воспитанницы монастыря, отправишься на покаянную неделю. Все очень просто – эти семь дней, призванные очистить твою душу, ты будешь полностью обнажена. Церковные службы проводишь коленопреклоненная у входа в храм – войти туда ты, покамест, недостойна. Пищу в общей столовой принимаешь тоже стоя на коленях. Тебе положены только хлеб и вода. И выполняешь любые пожелания сестер. За ослушание – немедленное наказание розгой.
- Я не… Вы не заставите меня! – заорала графиня. – Можете убить меня, но вы меня не заставите унижаться! – ах ты, чертов старый прохиндей! Куда ты меня засунул! Ну погоди, выберусь отсюда. – У меня есть деньги. Я…
- Ты изменишь свое мнение, дитя мое, когда познакомишься с розгой, - не повышая тона, ответила настоятельница. – Уложите грешницу на исправительную скамью.
Что-то в низком, глубоком голосе подавляло, лишало воли к борьбе. Потому Мелисса почти не сопротивлялась, когда ее уложили на жесткую деревянную лавку лицом вниз. Пусть бьют, сколько хотят, все равно она не станет ползать перед ними на коленях! В конце концов, молодой графине случалось самой не раз сечь служанок. Многие терпели без единого писка. Неужели она хуже? Нет, этим ее не заставят…
- Во имя Господа, дитя мое, прими легчайшее лекарство от грехов своих, - настоятельница взмахнула длинной веткой и хлестнула по ягодицам Мелиссы. Острая, обжигающая боль. Графиня сжала зубы. – Думаю, хватит сорока ударов.
Еще стежок. И еще. Мелисса застонала. Прутья впивались в кожу. Розга рассекла правую ляжку, и графиня вскрикнула. Крепкий удар по заду. Следующий сразу поверх него, с оттягом. Вопль.
- Не старайся сдерживаться, дочь моя. Пусть крик очистит душу твою от скверны!
- Ай! Хватит! Ой!!
- И вовсе не хватит, дитя мое. Ты была грешна. Ты была горда и высокомерна. Ты была тщеславна. Ты была завистлива. Ты предавалась чревоугодию и сладострастию. Ты пила вино и жаждала мужских объятий. Благодари Господа за то, что Он послал тебе посильную кару на этом свете, дабы избавить от стократно больших страданий на том.
Розга жалила. Мелисса визжала, дергалась, старалась вывернуться, но руки монашенок держали крепко, как стальные тросы. Прут хрустнул и разлетелся пополам после очередного «душеспасительного» удара. Настоятельница взяла новый и продолжила экзекуцию с прежней силой. Графиня захлебывалась слезами и соплями. Она и представить не могла, что розги – это так больно!
- Ай! Ой! ИИИ!!
- Довольно, - настоятельница опустила прут. – Отпустите ее. Дитя мое, встань и преклони колена.
- Нет, - одними губами произнесла Мелисса, поднявшись с лавки. – Ни за что.
- Мне жаль, дочь моя. Придется продолжить вразумление, - ее вновь повалили на лавку и крепко схватили за руки и ноги. – Эви, я устала, высеки ты. Двадцать ударов, очень сильных.
Новая экзекуторша порола молча и как будто еще больнее. Или, может, просто удары приходились по уже высеченным местам. Мелисса уже не пыталась сдерживаться, а кричала и плакала навзрыд. Эви била с оттягом через раз, то и дело стегала ляжки, пару раз ударила по спине. После графиню вновь поставили на ноги.
- На колени, дочь моя.
- Нет.
- Повторить наказание?
- Нет, пожалуйста, - она жалобно смотрела в голубые глаза настоятельницы. Красивые. Глубокие. Властные. И по-своему нежные.
- Дочь моя, или колени, или розги. Третьего не дано.
- Розги, - злобно процедила сквозь зубы Мелисса. Настоятельница скорбно вздохнула.
Вновь свист прута. Обжигающая боль в ягодицах. Крики. Розги. Щебет девичьих голосов. Томные наставления настоятельницы. Вот она вновь сама взяла розгу. Хлесть! Хлесть! Хлесть!
- Твое упорство было бы достойно восхищения, не будь оно от нечистого, - удары вдруг превратились. Мелисса с шумом вздохнула. – Гордыня есть самый тяжкий грех. Знаешь ли, дочь моя, что есть адское пламя?
- Огонь, - тупо ответила графиня. – Котлы, там, черти, сковородки…
- О нет, дочь моя. Адское пламя – та же любовь Божья. Но тех, кто не способен ее принять, кто отворачивает свой взор от Лика Господня, тех она жжет подобно огню неугасимому. Также и эта розга. Мы готовы одарить тебя своей любовью и помочь твоей душе, закосневшей во грехе. Но ты не желаешь нашей любви, ты отворачиваешь взор, и она для тебя превращается в боль.
- Отпустите меня отсюда, - просительно прошептала Мелисса. – Не нужна мне ваша любовь. Я недостойна. Пусть сгорю в аду, но пока поживу по-человечески.
- И куда же ты пойдешь, дочь моя? – почти ласково спросила настоятельница. – Там, снаружи, тебя ищут. Не сносить тебе головы, если вернешься в столицу. А здесь, в святой обители, никто не причинит тебе вреда. Так ты встанешь на колени, или продолжим порку?
- Не встану, - графиня огрызнулась, но больше из бессмысленного упрямства. Разум говорил ей, что ее мучительница права. Одному черту известно, что там учинил старый сморчок, обманул ли он ее, чтобы загрести имущество, или же таким вот примечательным образом спрятал от тайной полиции. В любом случае, остается ждать и надеяться на лучшее, терпя все их издевательства.
Удар. Еще. И еще. Возможно, боль стала почти невыносимой и рассудок Мелиссы помутился, но по телу вдруг прошла волна сладкой истомы. И еще одна. Розги продолжали жалить, но будто через какую-то пелену. Перед глазами стояло лицо настоятельницы. Красивое, гладкое, почти без морщин, хотя и лишенное косметических ухищрений. Широкие губы. Точеный нос. Роскошные темные волосы.
- Дитя мое, ради всех святых, пожалей себя. Встань на колени.
Мелисса беззвучно, как во сне, поднялась с лавки и рухнула на колени перед настоятельницей. Та протянула руку для поцелуя. Графиня впилась губами в белоснежную кожу. Голова кружилась. Нос вдруг уловил терпкий, пьянящий запах чужого тела. А после перед ее глазами сомкнулась темнота.
Экипаж трясся на каменистой дороге, заставляя желудок Мелиссы то и дело судорожно подпрыгивать к самому горлу. Уставшие лошади недовольно ржали, но кучер нещадно подгонял их, желая достичь монастыря до темноты. Вязание валилось из рук, о чтении графиня не могла и думать. Усталость давала о себе знать, да и страх не отпускал, несмотря на все попытки загнать его поглубже. Ее уже хватились? Ищут? Зейд уже схвачен? Его пытали? Что он сказал? Одни и те же вопросы вертелись в ее голове, как волчки, не желая остановиться, притихнуть, хоть на мгновение оставить женщину в покое. Если за ней уже погоня… Но никто, кроме дяди, не знает, куда направилась юная графиня. Никто не может… не должен знать.
- Это лучшее место для тебя, дорогая, - говорил сухонький безбородый старичок, глядя на племянницу из-за огромных колдовских линз, делавших его похожим на василиска. – Укромная обитель, скрытая от чужих глаз. Вдали от святынь, не на виду. Мать-настоятельница – моя хорошая знакомая, она обязана мне кое-чем, - дядька хохотнул, как будто заскрежетала старая телега. – Скроешься там на год-другой, никто тебя не найдет. А после страсти улягутся, королева остынет, добьемся помилования, - старший казначей хитро подмигнул графине.
- А Зейд? – спросила тогда Мелисса. Спросила требовательно, повысив голос… и заранее зная ответ.
- Здесь едва ли что можно поделать, - скорбно пожал плечами дядя. – Мой тебе совет – забудь о нем. Иногда знатность рода не красит человека, а, напротив, делает его невыносимым. У него было все, но он захотел больше. А еще и тебя втянул в передрягу. Но я приложу все усилия для того, чтобы о вашей связи поскорее забыли.
Знал бы старый сморчок, кто кого на самом деле втянул в передрягу! Кто проводил ночи, откупоривая вино с самодовольными баронами, строя им глазки и незаметно затягивая в паучью сеть. Кто, лежа в постели с Зейдом и обнимая его за шею, то и дело шептал ему на ухо легенды о его старинном роде, имеющем права на престол куда большие, чем нынешняя властительница. Кто составил четкий, выверенный до секунды план заговора, кто держал в кулаке все нити, кто исподволь руководил знатными мятежниками, скрываясь в тени… Но все рухнуло в один момент. Предательство. Донос. И гордая Мелисса, вынужденная изображать беспомощного наивного младенца перед престарелым родственником. Но она вывернулась и здесь. И теперь уносится прочь от столицы, где тайная полиция одного за другим хватает незадачливых приспешников графини. Что же, своя рубашка ближе к телу. Девушка непроизвольно ухмыльнулась. Если человек умен, то выберется из любой ловушки. А если человек дурак… То дурак и есть дурак.
- Ваша светлость, приехали! – карета остановилась. Один из приставленных дядей лакеев взял графиню под руку и помог ей сойти на землю. Ее взгляду предстал высокий лесистый холм, окруженный частоколом. Тут и там среди деревьев виднелись приземистые бревенчатые здания. На самой вершине возвышалась заметная издали колокольня. Карета замерла у самой калитки, и отворившая ее невысокая девушка в длинном белом одеянии о чем-то шепталась со слугами.
- Я графиня Мелисса Армион, - гордо заявила прибывшая. – У меня письмо к настоятельнице.
- Вас ожидают, - кивнула девица без особого почтения. – Можете заходить.
- А… - Мелисса обернулась на слуг и вспомнила, что должна отпустить людей дяди. Она не взяла никого из своих, опасаясь королевских шпионов. Впрочем, и ладно. В монастыре ее всем обеспечат. – Можете быть свободны, - бросила она сопровождению. – Спасибо за работу.
Лошади ржали. Карета разворачивалась. Мелисса прошла за калитку и принялась осторожно подниматься по узкой крутой тропинке, бросая недоуменные взгляды на местную девчонку, не додумавшуюся предложить знатной гостье руку. Та тем временем заперла вход, и скрежет замка на мгновение заставил графиню поежиться. Но та стиснула зубы, прогоняя навязчивые страхи, и продолжила медленный подъем, вынужденная то и дело приподнимать подол роскошного черного платья. Не добавляли удобства и туфли на высоком каблуке. Наконец, будто сжалившись, навстречу вышли еще две молодые монашенки (или послушницы, черт их разберет).
- Можете разуться, - тихим ровным голосом, но, пожалуй, весьма по-хамски посоветовала одна из них. Мелисса только сейчас заметила, что обитательницы монастыря сами босые. – Так будет проще.
Не удостоив девицу ответом, графиня стрельнула в нее испепеляющим взглядом и продолжила путь. Но тут вторая, постарше, с короткими светлыми волосами, стремительным движением заступила гостье дорогу:
- Дитя мое, сними туфли и платье. Здесь они тебе без надобности.
«Дитя мое» настолько ошарашило Мелиссу, что она на несколько мгновений потеряла дар речи. А девицы (к которым подошло подкрепление и теперь их стало четверо) тут же набросились на нее и принялись стаскивать одежду. Графиня завизжала. И тут ей влепили тяжелую пощечину.
- Когда тебя твои служанки раздевают, ты тоже так визжишь? – насмешливо поинтересовалась старшая. – Сама, небось, и раздеться не умеешь. Ничего, научим. Запомни – в святой обители не место нарядным тряпкам. Скромность – высшая добродетель.
- Да что вы… Да где… У меня письмо к настоятельнице! – заорала, наконец, Мелисса, когда с нее уже сорвали платье и начали развязывать тесемки нижней юбки. Видать, ее приняли за кого-то другого.
- Вот? – одна из девушек вынула конверт из нагрудного кармана. – Не волнуйся, детка, ничего с ним не сделается. Лучше не дергайся. Все равно разденем.
С нее сняли туфли, шелковые чулки, нижнюю юбку и даже сорочку. Из ушей на удивление аккуратно вынули роскошные серьги с самоцветами. Мелисса, впав в странное оцепенение, не понимала, грабят ли ее или подвергают неизвестному ей доселе религиозному обряду.
- Вот оно, первозданное одеяние человека! А теперь можно идти дальше, - сообщила ей старшая. – Сама или помочь? – монашка размахнулась и больно шлепнула ладонью графиню пониже спины. Второй удар подряд. А ведь Мелиссу не били никогда в жизни! – Несладко? Скоро будет куда больнее!
Обнаженную, плачущую, красную от унижения Мелиссу, наконец, привели в небольшой деревянный сруб пред очи настоятельницы. Графиня представляла ту древней старушонкой, ровесницей своего дяди, и не ожидала увидеть высокую, статную, по-своему красивую женщину лет максимум сорока, облаченную в белую мантию с золотистым орнаментом. Почти не глядя на гостью, темноволосая дама распечатала письмо и углубилась в чтение. Потом, наконец, задумчиво посмотрела на Мелиссу:
- Ты, очевидно, не знаешь, что тебя отправили в нашу обитель на перевоспитание?
- Что?!!... Да… Не смейте говорить мне «Ты»! Я графиня Мелисса Армион, дочь…
- Я знаю, кто ты, дочь моя, - улыбнулась настоятельница. – Но здесь нет иного закона, кроме Господнего. Твой дядя посчитал, что тебе будет полезно провести у нас два года. И, глядя на тебя, я склонна с ним согласиться. Сперва тебя ждет знакомство с хорошо просоленной березовой розгой. А после ты, как и все воспитанницы монастыря, отправишься на покаянную неделю. Все очень просто – эти семь дней, призванные очистить твою душу, ты будешь полностью обнажена. Церковные службы проводишь коленопреклоненная у входа в храм – войти туда ты, покамест, недостойна. Пищу в общей столовой принимаешь тоже стоя на коленях. Тебе положены только хлеб и вода. И выполняешь любые пожелания сестер. За ослушание – немедленное наказание розгой.
- Я не… Вы не заставите меня! – заорала графиня. – Можете убить меня, но вы меня не заставите унижаться! – ах ты, чертов старый прохиндей! Куда ты меня засунул! Ну погоди, выберусь отсюда. – У меня есть деньги. Я…
- Ты изменишь свое мнение, дитя мое, когда познакомишься с розгой, - не повышая тона, ответила настоятельница. – Уложите грешницу на исправительную скамью.
Что-то в низком, глубоком голосе подавляло, лишало воли к борьбе. Потому Мелисса почти не сопротивлялась, когда ее уложили на жесткую деревянную лавку лицом вниз. Пусть бьют, сколько хотят, все равно она не станет ползать перед ними на коленях! В конце концов, молодой графине случалось самой не раз сечь служанок. Многие терпели без единого писка. Неужели она хуже? Нет, этим ее не заставят…
- Во имя Господа, дитя мое, прими легчайшее лекарство от грехов своих, - настоятельница взмахнула длинной веткой и хлестнула по ягодицам Мелиссы. Острая, обжигающая боль. Графиня сжала зубы. – Думаю, хватит сорока ударов.
Еще стежок. И еще. Мелисса застонала. Прутья впивались в кожу. Розга рассекла правую ляжку, и графиня вскрикнула. Крепкий удар по заду. Следующий сразу поверх него, с оттягом. Вопль.
- Не старайся сдерживаться, дочь моя. Пусть крик очистит душу твою от скверны!
- Ай! Хватит! Ой!!
- И вовсе не хватит, дитя мое. Ты была грешна. Ты была горда и высокомерна. Ты была тщеславна. Ты была завистлива. Ты предавалась чревоугодию и сладострастию. Ты пила вино и жаждала мужских объятий. Благодари Господа за то, что Он послал тебе посильную кару на этом свете, дабы избавить от стократно больших страданий на том.
Розга жалила. Мелисса визжала, дергалась, старалась вывернуться, но руки монашенок держали крепко, как стальные тросы. Прут хрустнул и разлетелся пополам после очередного «душеспасительного» удара. Настоятельница взяла новый и продолжила экзекуцию с прежней силой. Графиня захлебывалась слезами и соплями. Она и представить не могла, что розги – это так больно!
- Ай! Ой! ИИИ!!
- Довольно, - настоятельница опустила прут. – Отпустите ее. Дитя мое, встань и преклони колена.
- Нет, - одними губами произнесла Мелисса, поднявшись с лавки. – Ни за что.
- Мне жаль, дочь моя. Придется продолжить вразумление, - ее вновь повалили на лавку и крепко схватили за руки и ноги. – Эви, я устала, высеки ты. Двадцать ударов, очень сильных.
Новая экзекуторша порола молча и как будто еще больнее. Или, может, просто удары приходились по уже высеченным местам. Мелисса уже не пыталась сдерживаться, а кричала и плакала навзрыд. Эви била с оттягом через раз, то и дело стегала ляжки, пару раз ударила по спине. После графиню вновь поставили на ноги.
- На колени, дочь моя.
- Нет.
- Повторить наказание?
- Нет, пожалуйста, - она жалобно смотрела в голубые глаза настоятельницы. Красивые. Глубокие. Властные. И по-своему нежные.
- Дочь моя, или колени, или розги. Третьего не дано.
- Розги, - злобно процедила сквозь зубы Мелисса. Настоятельница скорбно вздохнула.
Вновь свист прута. Обжигающая боль в ягодицах. Крики. Розги. Щебет девичьих голосов. Томные наставления настоятельницы. Вот она вновь сама взяла розгу. Хлесть! Хлесть! Хлесть!
- Твое упорство было бы достойно восхищения, не будь оно от нечистого, - удары вдруг превратились. Мелисса с шумом вздохнула. – Гордыня есть самый тяжкий грех. Знаешь ли, дочь моя, что есть адское пламя?
- Огонь, - тупо ответила графиня. – Котлы, там, черти, сковородки…
- О нет, дочь моя. Адское пламя – та же любовь Божья. Но тех, кто не способен ее принять, кто отворачивает свой взор от Лика Господня, тех она жжет подобно огню неугасимому. Также и эта розга. Мы готовы одарить тебя своей любовью и помочь твоей душе, закосневшей во грехе. Но ты не желаешь нашей любви, ты отворачиваешь взор, и она для тебя превращается в боль.
- Отпустите меня отсюда, - просительно прошептала Мелисса. – Не нужна мне ваша любовь. Я недостойна. Пусть сгорю в аду, но пока поживу по-человечески.
- И куда же ты пойдешь, дочь моя? – почти ласково спросила настоятельница. – Там, снаружи, тебя ищут. Не сносить тебе головы, если вернешься в столицу. А здесь, в святой обители, никто не причинит тебе вреда. Так ты встанешь на колени, или продолжим порку?
- Не встану, - графиня огрызнулась, но больше из бессмысленного упрямства. Разум говорил ей, что ее мучительница права. Одному черту известно, что там учинил старый сморчок, обманул ли он ее, чтобы загрести имущество, или же таким вот примечательным образом спрятал от тайной полиции. В любом случае, остается ждать и надеяться на лучшее, терпя все их издевательства.
Удар. Еще. И еще. Возможно, боль стала почти невыносимой и рассудок Мелиссы помутился, но по телу вдруг прошла волна сладкой истомы. И еще одна. Розги продолжали жалить, но будто через какую-то пелену. Перед глазами стояло лицо настоятельницы. Красивое, гладкое, почти без морщин, хотя и лишенное косметических ухищрений. Широкие губы. Точеный нос. Роскошные темные волосы.
- Дитя мое, ради всех святых, пожалей себя. Встань на колени.
Мелисса беззвучно, как во сне, поднялась с лавки и рухнула на колени перед настоятельницей. Та протянула руку для поцелуя. Графиня впилась губами в белоснежную кожу. Голова кружилась. Нос вдруг уловил терпкий, пьянящий запах чужого тела. А после перед ее глазами сомкнулась темнота.
