Инвиктус
- Инвиктус, - рука в рабочих мозолях гладила нежные ноздри жеребца, а тот водил щетинистой губой по ладони, подбирая зёрна. – Держи, дружок, для тебя стащил, пока никто не видел. Повезло тебе, бурый, что господин тебя на племя купил, хоть и такой норовистый. Ну, подумай, коняга, кому упрямая лошадь нужна? Не забыл ещё небось, как прежнего хозяина в бой носил, вот и тут характер показываешь. У меня раньше похожий был, но посветлее, рыжий, тоже только меня признавал, зато в бою ему цены не было. Вот и радуйся, что здесь теперь, а то быть бы тебе в котле.
Инвиктус, единственное слово ненавистного языка, которое варвар выучил с удовольствием. Единственное, которое он добровольно повторял, лаская жеребца, которое отзывалось в застывшей душе бывшего воина.
Конь прядал ушами, хрупая зерном и прислушиваясь к бормотанию варвара. Его чуткий слух уже давно привык к незнакомому наречию, научился отличать короткие команды на языке бывшего хозяина – а теперь и нынешнего вместе с другими обитателями латифундии – от грубоватого говора человека, ухаживающего за ним. Своенравный жеребец, раньше покорный только своему хозяину, таки привык к спокойной руке вечно хмурого, с людьми молчаливого, но заботливого конюха.
- Глупый ты, Инвиктус, - приговаривал тот, скармливая бурому жеребцу ещё одну пригоршню, - вот случись со мной неладное, продадут, или ещё что, ты ж пропадёшь, раз никого больше не слушаешь! Ну, где это видано, чтобы конь хозяев кусал да лягал? Я тебя, конечно, понимаю, но ты всё равно дурак. Вот и стоишь тут один в загоне, вроде как места много, а не уйти никуда, и даже словом не с кем перемолвиться. И никого у тебя нет, кроме меня. Да и у меня, кроме тебя, никого. Приросли мы друг к другу, гривастый.
Вдруг жеребец вскинул голову, выставил вперёд уши и раздул ноздри.
- Приветствую, госпожа, - промолвил варвар, отступая в сторону.
Подошедшая недовольно поджала уголок изящных губ из-за его акцента, но не упрекнула. Именно эти слова в него вбивали так тщательно, что он наконец научился правильно их произносить.
Жеребец шумно выдохнул через затрепетавшие ноздри, кося глаз на хозяйку.
- Госпожа, не подходи близко. Опасно.
- Отец говорит, что он никого, кроме тебя, не признаёт. Это правда?
- Да, госпожа.
- Я хочу, чтобы ты заставил его слушаться. Это наша лошадь, она должна подчиняться своим хозяевам. Также, как и ты, раб. Ты ведь подчиняешься?
- Да, госпожа.
- Он красивый. Я хочу, чтобы он тянул мою повозку.
- Это племенной жеребец, госпожа. Такие не ходят в повозке.
Бурый конь, видя, что лакомство закончилось, развернулся и медленно побрёл прочь от ограды в центр просторного загона, на ходу пощипывая жухлую от жары траву.
Варвар проводил его глазами, потом перевёл взгляд на девушку.
Совсем юная, только-только вышедшая из детства, она уже любила облачаться в белоснежную столу, частыми складками обтекающую тонкую фигуру. Да и причёска – не просто собрана гребнем, а искусно уложена ловкой личной рабыней господской дочки. Совсем ещё девчонка, подумал варвар, но уже не ребёнок, скоро и о замужестве думать пора. А если, вдруг стукнула в голову мысль, а если жених – такой же крестьянин-
коневод, и в приданое пойдёт Инвиктус? Резким усилием варвар отогнал эту мысль. Что толку, будь, что будет.
Госпожа не отводила глаз от удаляющегося мускулистого крупа жеребца, а тот, опустив голову с ниспадающей чёлкой, мирно выискивал редкие зелёные травинки в желтоватом травяном ковре. Потом повернулась к варвару.
- Иди, раб, и делай свою работу, - короткий, не по годам высокомерный взмах головы направил его в сторону конюшни.
- Слушаюсь, госпожа, - ответил варвар тише, чем следовало, и недоумённо направился прочь, размышляя над внезапным приказом.
Он уже завернул за угол, когда чувство тревоги остановило его. Что-то было неправильно в том, как быстро госпожа его отослала. В конце концов, он всегда работал хорошо и сам знал, что делать, никому никогда не надо было его подгонять или указывать на работу. А уж юной госпоже, никогда не занимавшейся делами конюшни, и подавно. Что-то было не так... Какое-то нехорошее предчувствие возникло в его душе, заставив замедлить шаг, а потом и вернуться обратно на то место, откуда был виден загон с племенным.
Волк!!! – мысленно заорал он, срываясь с места. Белая стола госпожи развевалась на ветру не перед оградой, где он её оставил, а по ту сторону ворот, за приоткрытой створкой – а жеребец уже вскинул голову, напрягся, всхрапнул – и в следующее мгновение взял с места в галоп.
Варвар плохо помнил, как покрыл расстояние до загона, как, словно ныряя в ледяную зимнюю реку с головой, не думая уже ни о чём, сгрёб неприкосновенную госпожу в охапку, выпрыгнул за ворота, захлопнув их спиной и прикрыв собой свою ношу – а мощное тело жеребца уже врезалось в брёвна ограды, и страшные зубы клацнули в ладони от головы.
Бережно, как мог, варвар поставил дрожащую девушку на землю.
- Ты! – гневно, с нотками истерики, вскрикнула она, стряхивая его руки. – Ты! Как ты посмел!
- Простите, госпожа. Опасно.
- Это ты виноват! Ты плохо воспитал его! Я всё расскажу отцу!
Вздёрнув голову со слегка сбившейся причёской, подобрав полу столы, она засеменила к главному дому, оставив раба стоять у загона.
Варвар несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь справиться с испугом, по привычке провёл рукой по голому подбородку. Нехватало бороды, которую господин по здешнему обычаю велел сбривать дочиста, заставляя варвара чувствовать себя незрелым юнцом. Повернулся к бурому коню, напряжённо застывшему за оградой, в любой момент готовому напасть... Осторожно протянул руку, касаясь шеи, погладил, успокаивая то ли его, то ли себя.
- Ну, Инвиктус, с ума ты сошёл, дружок. На госпожу нападать! Хотя ты-то что – ты скотина бессловесная, за человеческую глупость не в ответе. Не знаю, что теперь будет. Пожалуй, пойду я, красавчик. А то совсем избалую тебя, а у меня ещё других лошадей – полная конюшня. Хотя они, конечно, не так одиноки.
Потрепав жеребца по холке, варвар развернулся и угрюмо зашагал прочь.
Послеобеденное солнце немилосердно нагревало двор перед конюшней, и варвар был благодарен четверым дюжим рабам, скрутившим его прямо между стойлами, что они привязали его не к поилке в середине, а к вертикальному столбу коновязи, стоявшей в тени. Он никак не мог привыкнуть к изнуряющей жаре проклятой южной страны, к потрескавшейся земле и палящему солнцу, от которого не спасали даже вездесущие оливковые деревья. Варвар сидел на голой земле, прислонившись спиной к шершавому столбу, и время от времени неловко двигал плечами, разминая затекшие руки, связанные вокруг столба за спиной.
Вот, пожалуй, и всё.
Здесь, под опротивевшим солнцем, закончится его путь. Зачем он остался в живых? Зачем прошагал пешком в обозе до чужой страны, надеясь – на что? Зачем не встретил конец там, на родине, от острого железа – чтобы теперь заживо сгнить где-то под землёй из-за глупости малолетней дурёхи? Он мог бы пожалеть себя, но это было бы слишком мерзко, и он всего лишь мысленно проклял жестокую судьбу.
Вдруг вперевалочку, потея то ли от топки закрытой кузни, то ли от полуденной жары, из-за угла конюшни появился кузнец с пучком толстых голых веток орешника в руке. Кинул их на землю, провёл руками по раскрасневшемуся лицу, вытер ладони о засаленный подол туники и снял с пояса ножны с торчащей из них деревянной рукоятью ножа. Заявил без вступления:
- Господин гневается. Приказал тебя прутьями высечь, сотню ударов.
- И?
- Что – «и»? Высечь, говорю.
И всё? Господин раздобрился? Всё-таки понял, что жеребец мог запросто покалечить дуру-дочку, и конюх спас ей здоровье, если не жизнь? На варвара, чьё воображение уже успело нарисовать рудники и соляные мины, накатила волна облегчения, и отчаяние сменилось злостью.
- Господин велел строго, но так, чтобы ты работать мог, а то кто за лошадьми ходить будет, особенно за этим бешеным племенным, который никого, кроме тебя, не подпускает? Вот потому сейчас с прутьев сучки срежу.
Вот оно что. Хотя «может работать» означало лишь «смог самостоятельно встать на ноги» - правда, никто не уточнял, надолго ли...
Бешеный племенной вам, значит. А может, надо было с животным поласковее, не пытаясь сломать его грубой силой? Глядишь, и «бешеным» бы не был, и слушался бы, и хозяев бы уважал. Или даже полюбил бы нового хозяина...
Кузнец неуклюже опустился прямо на землю рядом с варваром, вытащил нож и принялся за первый прут.
- Как тебя угораздило до такого додуматься, на госпожу руку поднять? Совсем, наверное, головой тронулся. Хотя – ты варвар, от вас никогда не знаешь, чего ждать. Купил тебя господин на свою голову. Говорят, руки у тебя с лошадьми золотые, только это тебя и спасает. А правда, что ты раньше воином был, из дикарей?
- Да.
- Надо же. И где тебя взяли-то, если не секрет?
- Тапэ.
- Где?
- Тапы по-вашему, - рассеянно ответил варвар, мыслями перенесшись далеко от выжженного солнцем двора. Перед его внутренним взором текла широкая река, несущая свои воды в глубокое ущелье, где высокие скалы почти сходились, как ворота в другой мир, и могучий поток из ленивого превращался в стремительный. – У большой реки, которую вы называете Данувий. Три года назад.
- Не знаю такую, я только про Тибр слышал. А ты неплохо говорить научился, - кузнец отложил прут и взял следующий, – за три года. Правда, речь у тебя странная, но с варвара-то и спрос невелик. А я думал, что ты всё время молчишь, потому что по-нашему не знаешь. Но это и правильно. Господин говорит: «Как писал великий Тацит, честь раба – в молчании». Понятия не имею, кто это, но раз господин его уважает, значит, большой и важный человек был.
А ты, кузнец, прям такой молчаливый, подумал варвар. Похоже, рабской чести тебе не видать. И надо тебе, Волк тебя раздери, эти прутья перед моим носом остругивать? Ты делаешь это, потому что недалёкий человек, или, небось, специально – меня загодя попугать решил?
- Ты это, зла на меня не держи, господин приказал, моё дело тут маленькое. Его ослушаюсь – вмиг рядом с тобой окажусь, а это мне, сам понимаешь, неохота. И тебе ничем не поможет.
- Не держу, - отрешённо ответил варвар, всё ещё вспоминая реку. С тебя-то что взять, ты такой же раб, как и я.
Кузнец отложил последний прут, обстоятельно вытер нож о тунику, засунул его в ножны и повесил на пояс.
- Надеюсь, мне не надо работников в подмогу звать и тебя силком тащить, сам пойдёшь?
- Пойду, - пробормотал варвар. Можно подумать, есть выбор...
- А далеко ходить и не надо, - добавил кузнец, освобождая руки варвара. - Давай прямо сюда, к коновязи. У нас и ничего другого нет, чтоб рабов наказывать, тут все послушные, никто господина не огорчает. Ты вот только, одно слово – дикарь. Тунику-то сними.
... Вот зачем, чтоб Волк тебя сожрал, надо было к столбу привязывать, чтобы теперь отпустить? Как будто он бы куда-то делся...
Одним движением варвар стянул тунику через голову и кинул её на горизонтальное бревно коновязи.
- Вставай на колени, и руки на бревно положи, привяжу.
Варвар безропотно опустился на иссохшуюся землю. Ему было всё равно. Он один раз уже встал на колени – тогда, когда с ножом врага у горла выбрал жизнь. И, кажется, так с них и не поднялся...
Толстая верёвка туго обхватила левое запястье, приматывая к бревну, а потом и правое. Какая злая шутка – именно здесь, у этой коновязи, он начищал до блеска гладкие бока бурого жеребца, пока тот рвал назад, пытаясь скинуть узду. Здесь варвар приучил его стоять спокойно, позволяя перебрать гриву и хвост и выскрести копыта. Здесь жеребец смирился, наконец, с уздой и признал руку нового человека.
- Ты уж постарайся не кричать, господин не любит, когда в имении шум и суета. Только хуже тебе будет. Вот, держи.
Варвар молча стиснул зубы на куске лысой шкурки, пахнущем горячим железом, металлической пылью и маслом, и заставил себя думать о величественной реке, стремящейся в теснину.
Просвистев в воздухе, толстый гибкий прут врезался в спину варвара, заставив его вскинуться и вдохнуть от резкой боли. Волк! Таких – сотню? А после этого ещё и работать?
Где-то за спиной, на грани восприятия, он заметил что-то белое, мелькнувшее из-за угла конюшни в поле зрения, похожее на лёгкую ткань на ветру. Второй удар, выбивший воздух, не дал ему повернуть голову.
Третий обрушился поперёк лопаток, прямо по старому шраму от шального вражеского дротика, пролетевшего по косой и пробившего кожаные пластины доспеха. Варвар задохнулся горячим полуденным воздухом и стиснул кулаки. Он всё-таки собрался повернуть голову и посмотреть на наблюдающую, но следующие удары прижали его к бревну коновязи, залив глаза оранжево-чёрным маревом.
Казалось, целую вечность гибкие прутья впивались в него, пронзая тело до нутра, целую вечность он пытался втянуть следующий глоток воздуха сквозь зубы, пытался хоть как-то опереться на сучковатое бревно и не выкрутить руки в грубых верёвках. Краем глаза он видел, как кузнец замахивается с плеча, и вместе с подлым, противным страхом глушил в себе ненависть – нет, не к тому, кто осыпал его нещадными ударами, а к ней, что недвижно стояла поодаль, наслаждаясь правом госпожи.
Варвар уже не воспринимал ничего вокруг себя – ни кузнеца, взявшего свежий прут, ни потрескавшегося бревна коновязи перед глазами, ни стройной фигуры в белой столе, застывшей позади.
- Может, госпоже не надо смотреть, - неловко выдавил кузнец, придержав руку, - а то вдруг господин рассердится, не для молодых дам это.
- Варвар наказан за то, что был непочтителен со мной, и я буду смотреть, сколько мне угодно. Это не твоё дело, раб! Продолжай.
Объятый болью, варвар не замечал, как капли крови проступают из рассечённой кожи, и как следующий удар разбивает их на мелкие красные брызги. Не слышал собственные хриплые стоны, которые прорывались сквозь зубы, сжатые на куске опалённой шкуры. Не видел тонкий силуэт, надменно приподнятую голову и нежные, уже по-взрослому полные губы, искривлённые в довольной улыбке. Ему казалось, что прошла целая вечность до того, как кузнец опустил руку, отступил в сторону и нагнулся, чтобы собрать отброшенные прутья. Казалось, что жгучая боль в спине, пелена перед глазами, горький привкус на языке и пересохшие губы – это всё, из чего теперь состоит его мир. Казалось, что белая ткань столы, вдруг возникшая прямо перед лицом, облачает не юную госпожу, сверху вниз созерцающую наказанного раба, а саму насмешливую судьбу.
Обессиленный, он, наверное, давно мог бы упасть, повиснув на верёвках, а может, даже и хотел бы – но всё ещё упрямо стоял коленями на пыльной земле, цепляясь сознанием за ускользающую мысль, единственную, ради которой стоило открывать глаза.
...Инвиктус. Инвиктус...
.
, то я закажу продолжение, где госпожа сама берет розгу в руки.
), но читается всё равно с удовольствием.
