Конкурс ПиН-2022 - Irra - №02. Волчица
Добавлено: Вт дек 13, 2022 1:08 am
Волчица
Долго Демьян шел по лесу, а следы все не кончались, все петляли между елей, все заманивали. Молодой Демьян мужик, сильный, да тут еще в азарт с вошел - не уйти волчице от него! Уж беличьи тушки карманы его лузана оттягивают, домой бы идти, а как увидал ту волчицу – аж дух занялся. Уж больно хороша! Ладная, поджарая, шерсть темная, снегом запорошена, переливается, а глаза – огни желтые! Приладил пищаль на посох – не уйдешь! Да нет, ранил только, вон капли крови снег прожгли, и мало их, значит, рана небольшая. Но выдохнется, все одно выдохнется - тут и будет добычей!
Завыла вдруг волчица близко вовсе, завыла как заплакала. Остановился Демьян, прислушался, сдвинул снегоступы осторожненько, стал пищаль тихонечко налаживать, а как ветку отодвинул – что за диво: баба! Да нет, девка еще! В кожушке легком, неоплатанная, коса черная в снегу вся – и босая! С одной ноги кровь тоненько стекает. Вот же беда, волчица раненая на нее, видать, наткнулась, да сил не было наброситься, прокусила ногу только. Не стал Демьян ни о чем девку спрашивать, натянул ей рукавицы свои на ноги и принес из лесу на закорках. В избе бобыльей чаем брусничным напоил, овчинным полушубком отогрел.
- Что ж ты, девка, в лесу одна об эту пору? Чья будешь-то, откуда забрела к нам?
Дичится девка, не отвечает, лишь в глазах огромных страх плещется. «Глупая, чего ж боишься, спаситель ведь я твой от волчицы-то», - улыбнулся Демьян в усы, выпростал ее ногу из рукавицы, нашел рану, что поверх колена на бедре была, рассмотрел осторожно. Ничего, нестрашная рана, неглубокая, но не от укуса, не от зубов волчьих, а ровно сучок еловый поверху чиркнул, кожу ободрал. Сделал Демьян обяз из полыни, а как концы холстинки стал откусывать, чувствует, что бабий дух – дурманный, терпкий – с запахом полыни мешается, в голову ударяет. Повел он руку по бедру все выше, выше, а тело ее под рукой напрягается, и само уж жаркое, тугое. Вот змеища-то: и в глаза ему смотрит, и не отодвинется, и руки его с себя не сбросит.
- Неладно ведь это, неладно, - шепчет про себя Демьян, но морок накатил уж - не отстанет! И голову ей запрокидывал, и груди мял, и запах пил, и стоны вдыхал.
- Любая… любая… - стиснул ее в последней дрожи, впился пальцами в плечи, замер. – Любая…
Так и начала жить «девка лесная» у Демьяна: днем – хозяйкой, ночью – женой. Дарьей назвалась. Обзавода у Демьяна не было, даже собаку охотничью еще в начале зимы шатун задрал, а новую ведь еще и найти надо. Так что не тяжело было Дарье хозяйничать. Ай же любо Демьяну было смотреть на нее, когда она тесто месила или брюкву в корчажке толкла: и рубаха на ней белее не бывает, и платок получше любой кички бисерной, и волос вороным крылом отливает.
Ладно жили, только во грехе вот, без венчания – мучило это Демьяна. Заведет он речь с Дарьей, чтоб в церковь сходить в соседнее село, а она только глаза опустит да жалостливо так на него посмотрит.
- Может, грех на тебе какой, Дарьюшка? Так сходи исповедуйся, облегчи душу, Бог-то всех примает и от тебя слово покаянное примет. А во грехе неладно жить.
Порешили, что зимой сходит Дарья в церковь на исповедь да ко причастию.
Но ближе к зиме беда с Дарьей твориться стала. Все прежде веселая была да легкая, на работу справная, а тут задумываться начала, тосковать о чем-то. Сядет, бывало, на лавку у окна, да все смотрит и смотрит туда, где лес чернеет. И о чем вздыхает, чего недостает ей? Начнет Демьян с вопросами подходить – все молчит. Улыбнется через силу, а сама аж почернела вся, в глазах огонь желтый мелькает – разве ж Демьян не видит?
Ночью раз слышит: волки воют. Да близехонько совсем, уж не в деревне ли? Сорвался с постели - а Дарьи нет рядом! Выбежал в чем был – в портках нательных, сапоги лишь натянул да топор схватил, что в сенях лежал. А вой-то громче! На дворе светать уж начало, серо кругом, да утренник, заледенело все, идти аж хрустко. И видит вдруг Демьян: его жена невенчанная за калиткой стоит, в рубахе одной, простоволосая. Да запрокинула как голову – и ну по-волчьи выть, да тоскливо так и горько, что сердце у Демьяна захолонуло. Схватил он ее за волосы, намотал их на руку – и в ограду, от людских ушей да глаз подальше. Швырнул там Дарью на пол и смотрит, будто видит первый раз. И волосы черные к щекам у ней прилипли, и глаза горячечные желтым отливают – а нет желаннее для него никого! Присуха ты, змеища ты, волчица!
Сорвал, себя не помня, он рубаху с нее, вожжи на руку намотал – и ну хлестать по спине, по плечам, по заду. Свернулась Дарья в три погибели у ног его – и ни вздоха от нее, ни стона.
С той поры тихо стало в избе Демьяна, и, вроде, наладилось все, как прежде пошло. Так, как летом было. Так - да не так. Дарья все молчала больше, опустит глаза – и ни слова поперек не скажет, соглашается со всем. Как прежде, все у нее в руках спорилось: квашонка с вечера, паренки с утра. Лишь печаль какая-то звездочкой непотухшей в глазах светилась. Горько Демьяну было, но держал себя, не упрекал ни в чем, вожжи в руки не брал: «Потоскует да привыкнет, а там, глядишь, и вовсе волчью свою натуру позабудет, не будет ее в лес тянуть».
А в деревне тем временем неладное твориться стало: то телушка пропадет, то овцы недосчитаются. Караулить мужики по ночам начали, тут-то и увидели, как от демьяновой избы волк бежит. Вспомнилось всем: как Дарья-то в деревне появилась, так и волчий вой бесперечь со стороны той слышался.
Издалека еще, как к деревне подходить, увидел Демьян зарево да дым черный. А как подоспел, изба его уж догорала, одни балки, да уголья, да печь вся черная посреди дымящегося жара. И ни души кругом, лишь все затоптано, засорено. И всю-то ночь Демьян на пепелище мыкался – то на корчагу закопченную наткнется, то на оклад оплавленный. И все ищет чего-то, все мычит, как безумный, сквозь зубы. «Ладно у нас с тобой все будет, Дарьюшка. Любая моя ты, любая».
А с утра ушел Демьян из деревни. По зимнику далеко его следы видны были – аж до самого леса.
Долго Демьян шел по лесу, а следы все не кончались, все петляли между елей, все заманивали. Молодой Демьян мужик, сильный, да тут еще в азарт с вошел - не уйти волчице от него! Уж беличьи тушки карманы его лузана оттягивают, домой бы идти, а как увидал ту волчицу – аж дух занялся. Уж больно хороша! Ладная, поджарая, шерсть темная, снегом запорошена, переливается, а глаза – огни желтые! Приладил пищаль на посох – не уйдешь! Да нет, ранил только, вон капли крови снег прожгли, и мало их, значит, рана небольшая. Но выдохнется, все одно выдохнется - тут и будет добычей!
Завыла вдруг волчица близко вовсе, завыла как заплакала. Остановился Демьян, прислушался, сдвинул снегоступы осторожненько, стал пищаль тихонечко налаживать, а как ветку отодвинул – что за диво: баба! Да нет, девка еще! В кожушке легком, неоплатанная, коса черная в снегу вся – и босая! С одной ноги кровь тоненько стекает. Вот же беда, волчица раненая на нее, видать, наткнулась, да сил не было наброситься, прокусила ногу только. Не стал Демьян ни о чем девку спрашивать, натянул ей рукавицы свои на ноги и принес из лесу на закорках. В избе бобыльей чаем брусничным напоил, овчинным полушубком отогрел.
- Что ж ты, девка, в лесу одна об эту пору? Чья будешь-то, откуда забрела к нам?
Дичится девка, не отвечает, лишь в глазах огромных страх плещется. «Глупая, чего ж боишься, спаситель ведь я твой от волчицы-то», - улыбнулся Демьян в усы, выпростал ее ногу из рукавицы, нашел рану, что поверх колена на бедре была, рассмотрел осторожно. Ничего, нестрашная рана, неглубокая, но не от укуса, не от зубов волчьих, а ровно сучок еловый поверху чиркнул, кожу ободрал. Сделал Демьян обяз из полыни, а как концы холстинки стал откусывать, чувствует, что бабий дух – дурманный, терпкий – с запахом полыни мешается, в голову ударяет. Повел он руку по бедру все выше, выше, а тело ее под рукой напрягается, и само уж жаркое, тугое. Вот змеища-то: и в глаза ему смотрит, и не отодвинется, и руки его с себя не сбросит.
- Неладно ведь это, неладно, - шепчет про себя Демьян, но морок накатил уж - не отстанет! И голову ей запрокидывал, и груди мял, и запах пил, и стоны вдыхал.
- Любая… любая… - стиснул ее в последней дрожи, впился пальцами в плечи, замер. – Любая…
Так и начала жить «девка лесная» у Демьяна: днем – хозяйкой, ночью – женой. Дарьей назвалась. Обзавода у Демьяна не было, даже собаку охотничью еще в начале зимы шатун задрал, а новую ведь еще и найти надо. Так что не тяжело было Дарье хозяйничать. Ай же любо Демьяну было смотреть на нее, когда она тесто месила или брюкву в корчажке толкла: и рубаха на ней белее не бывает, и платок получше любой кички бисерной, и волос вороным крылом отливает.
Ладно жили, только во грехе вот, без венчания – мучило это Демьяна. Заведет он речь с Дарьей, чтоб в церковь сходить в соседнее село, а она только глаза опустит да жалостливо так на него посмотрит.
- Может, грех на тебе какой, Дарьюшка? Так сходи исповедуйся, облегчи душу, Бог-то всех примает и от тебя слово покаянное примет. А во грехе неладно жить.
Порешили, что зимой сходит Дарья в церковь на исповедь да ко причастию.
Но ближе к зиме беда с Дарьей твориться стала. Все прежде веселая была да легкая, на работу справная, а тут задумываться начала, тосковать о чем-то. Сядет, бывало, на лавку у окна, да все смотрит и смотрит туда, где лес чернеет. И о чем вздыхает, чего недостает ей? Начнет Демьян с вопросами подходить – все молчит. Улыбнется через силу, а сама аж почернела вся, в глазах огонь желтый мелькает – разве ж Демьян не видит?
Ночью раз слышит: волки воют. Да близехонько совсем, уж не в деревне ли? Сорвался с постели - а Дарьи нет рядом! Выбежал в чем был – в портках нательных, сапоги лишь натянул да топор схватил, что в сенях лежал. А вой-то громче! На дворе светать уж начало, серо кругом, да утренник, заледенело все, идти аж хрустко. И видит вдруг Демьян: его жена невенчанная за калиткой стоит, в рубахе одной, простоволосая. Да запрокинула как голову – и ну по-волчьи выть, да тоскливо так и горько, что сердце у Демьяна захолонуло. Схватил он ее за волосы, намотал их на руку – и в ограду, от людских ушей да глаз подальше. Швырнул там Дарью на пол и смотрит, будто видит первый раз. И волосы черные к щекам у ней прилипли, и глаза горячечные желтым отливают – а нет желаннее для него никого! Присуха ты, змеища ты, волчица!
Сорвал, себя не помня, он рубаху с нее, вожжи на руку намотал – и ну хлестать по спине, по плечам, по заду. Свернулась Дарья в три погибели у ног его – и ни вздоха от нее, ни стона.
С той поры тихо стало в избе Демьяна, и, вроде, наладилось все, как прежде пошло. Так, как летом было. Так - да не так. Дарья все молчала больше, опустит глаза – и ни слова поперек не скажет, соглашается со всем. Как прежде, все у нее в руках спорилось: квашонка с вечера, паренки с утра. Лишь печаль какая-то звездочкой непотухшей в глазах светилась. Горько Демьяну было, но держал себя, не упрекал ни в чем, вожжи в руки не брал: «Потоскует да привыкнет, а там, глядишь, и вовсе волчью свою натуру позабудет, не будет ее в лес тянуть».
А в деревне тем временем неладное твориться стало: то телушка пропадет, то овцы недосчитаются. Караулить мужики по ночам начали, тут-то и увидели, как от демьяновой избы волк бежит. Вспомнилось всем: как Дарья-то в деревне появилась, так и волчий вой бесперечь со стороны той слышался.
Издалека еще, как к деревне подходить, увидел Демьян зарево да дым черный. А как подоспел, изба его уж догорала, одни балки, да уголья, да печь вся черная посреди дымящегося жара. И ни души кругом, лишь все затоптано, засорено. И всю-то ночь Демьян на пепелище мыкался – то на корчагу закопченную наткнется, то на оклад оплавленный. И все ищет чего-то, все мычит, как безумный, сквозь зубы. «Ладно у нас с тобой все будет, Дарьюшка. Любая моя ты, любая».
А с утра ушел Демьян из деревни. По зимнику далеко его следы видны были – аж до самого леса.
