Томми
Добавлено: Пт янв 13, 2023 10:08 pm
Перед глазами – черные от влаги доски арбы, чуть выше – мокрые ветки елей, превращенных сумраком в сплошную стену. Впереди – широченная спина возницы, который, чертыхаясь, понукает уставшую лошадь передвигать утопающие в грязи ноги. Страх сменился глухим отчаянием, и оно, как булыжник, тянет вниз, к повлажневшей соломе на дне арбы. Броситься на нее – и завыть, закричать, забиться, и может, от этого проснуться: вдруг это сон! Всё, что было до этого: узкая тропинка с холма, на котором возвышался замок, прохладные воды Риббла, круглые гальки, и по ним так приятно идти босиком.
Что было потом? Дождь, прилипшая к влажному телу одежда – и толчок, от которого Крис упал на ту самую береговую гальку. Еще успел подумать: «Как твердо!», но тут же на него навалились тяжестью, грубо натянули на голову мешок. Темнота, запах сена, потом рывок, заставивший подняться. Завели руки за спину, стянули жесткой веревкой. С ним быстро справились, а вот Томми долго сопротивлялся. Крис слышал возню, хриплую брань, вскрик от боли, звонкий удар, видимо, по лицу.
Их посадили спиной друг к другу, куда-то повезли, и, когда сняли мешки, Крис видел только лес, арбу, слышал ругань возницы и гортанные крики ехавшего впереди всадника. Он невольно застонал, но тут же теплые, сильные пальцы коснулись его рук – онемелых, замерзших. Томми!
– Томми, куда нас везут, кто они?
– Молчи, Крисси, услышат. Только не бойся, ничего не бойся.
Теплая влага потекла по щекам Криса. Что это – дождь, слезы? Так всегда: когда кто-то его жалел, он начинал плакать. И стыдно, но не мог удержаться. Так захотелось обернуться к Томми, увидеть его черные глаза, мокрые от дождя спиральки волос. «Томми, что бы я делал без тебя? А ведь ты предупреждал меня, просил остановиться, не ходить за крепостную стену. Почему я смеялся над тобой, почему кричал: «Трусишь? Ты как хочешь, а я купаться!» Конечно, ты не мог оставить меня одного, и вот теперь мы вдвоем – но только в лесу, на арбе, и нас куда-то везут! Что будет с нами, Томми?» И словно в ответ на эти горестные мысли арба дернулась и замерла.
– Отведи графского сынка в дом, – бросил всадник, называя «домом» жалкую лесную лачугу.
– А второго куда?
– Куда хочешь. Да хоть в конюшню, если уж решил тащить его сюда. Руку прокусил мне, волчонок! – привязав лошадь к коновязи, всадник оставил пленников на попечение возницы.
– Ничего, посмотрим, может, добрый волк из тебя выйдет, – возница подмигнул Томми.
Грузно спешившись, он велел Крису спускаться с арбы, но тот не мог заставить себя сделать шаг в фиолетово-черный сумрак, в неизвестность.
– Давай-давай, чего ты, графское отродье? Замерз? Боишься? – несмотря на «графское отродье», возница, который оказался громадного роста, с ладонями-лопатами, не выказывал к пленнику ни малейшей злобы. Напротив, что-то добродушное звучало и в его голосе, и в неторопливых, сильных движениях, когда он помогал Крису спускаться и буквально тащил его до двери.
Внутри хижины было тесно, пахло затхлой кислятиной, но все же не было мороси, тьмы, и озноб, колотивший Криса, начал понемногу стихать.
– Садись на лавку. Здесь спать будешь, – тот, кто был всадником, говорил отрывисто, низким голосом, бросал слова, будто камни.
Резко, не заботясь о том, что доставляет Крису боль, он развязал веревки и толкнул его на широкую скамью у стены. В скудном свете лампады Крис заметил пересеченное грубым шрамом лицо всадника, низкий лоб под бритым черепом и смоляную бороду. Страшное лицо! Крис мучительно хотел пить, но попросить кружку воды было немыслимо, и он молча разминал руки, чувствуя, что ужасный сон продолжается, и нет сил проснуться, и нет рядом Томми.
– А мальчишка-то звереныш, это верно! – возница шумно ввалился в лачугу, сразу заняв половину ее малого пространства. – И глазищами так и зыркает, будто проткнуть хочет! Ничего, отогрею, приручу, как норовистую лошадку.
– Всё сына своего вспоминаешь? Замену ему найти хочешь? – страшный со шрамом обматывал тряпкой прокушенную руку.
– Сыну замену не найти, – тряхнув рыжим войлоком волос, глухо произнес возница, – но помощник мне нужен. А чем черт не шутит: вот получим графские денежки за сынка, и уеду на восток, заброшу нашу вольную жизнь, хозяйствовать буду. Помощник, значит, нужен.
Возница еще раз вздохнул, зачерпнул из кадки воды и сунул кружку в руки Криса.
– Не раскисай, графчонок! Сколько лет-то тебе?
– Тринадцать.
– Ишь ты, хлюпик какой, и не подумаешь. Беленький, красюленький, как девочка. А тому сколько будет? Кто он отцу твоему? Родственник?
Широкое лицо возницы раскраснелось от тепла, борода и буйная грива волос при свете лампады казались медными. «Один – черный, другой – красный», – подумалось Крису.
– Нет, не родственник. Он вместе со мной. Тоже тринадцать.
– Вот и славно, что не родственник. Помощником моим будет. А то, глядишь, и правда… вместо сына… – возница задул лампаду, кинул на пол охапку принесенной из конюшни соломы и улегся рядом с лавкой Криса. – Спи давай, спи, отец твой долго тянуть не будет, а значит, скоро домой вернешься, красюленький.
«Черный» умостил свое длинное тело на второй скамье, и вскоре хижина наполнилась звучным храпом.
– Крисси, очнись же, очнись, – Крис не услышал, а почувствовал жаркий шепот Томми.
Молча, одними глазами, тот указал на дверь и по-кошачьи гибко, мягко, словно ступая по воздуху, но крепко держа Криса за руку, стал приближаться к ней. Немыслимо долго, прислушиваясь к каждому звуку, Томми открывал набухшие от влаги доски и, пропустив Криса, выскользнув сам, так же долго закрывал. Холод, дождь, темнота, но свобода! Крис чуть не задохнулся от радости, однако Томми продолжал тянуть его за собой – туда, к коновязи, где стояла лошадь «черного».
– Томми, как ты очутился здесь? Как?
– Он развязал мне руки, пожалел, – даже в темноте чувствовалось, что Томми улыбнулся. – Я могу выбраться из любой норы, а уж из конюшни…
Томми, постоянно успокаивая лошадь и поглаживая ее по высокому крупу, помог Крису взобраться в седло, сам устроился спереди и натянул вожжи.
– Выручай, родная, выручай!
Крис тоже вслед за Томми шептал «родная», умолял: «Выручай». И лошадь медленно, всхрапывая, не вполне доверяя своим новым хозяевам, понесла их прочь от страшной хижины – через лес, темноту, дождь. Ночь по-прежнему была фиолетово-черной, только спина, что была теперь перед глазами Криса, вселяла не страх, а надежду.
***
В следующую ночь Крис был уже в своей постели в левом, самом удобном и теплом, крыле графского замка. Позади – слезы выбежавшей к нему с непокрытой головой матери, радостный галдеж младших сестер. Девчонки облепили его, Томми, спасшую их лошадь, висли на шее, хватали за руки, словно пытаясь увериться, что это их Крис, их любимый брат, и он жив! Их брат самый смелый, он победил лесных разбойников, уже год терзавших страхом графские земли! Краем глаза Крис успел заметить Томми, снимавшего с лошади тяжелое седло, намокшую попону, успел улыбнуться ему виноватой улыбкой, говорившей: «Ты видишь, Томми, я не виноват, что они так рады, так счастливы! И я тоже… тоже…» А когда всё разом смолкло, отпустило Криса, отступилось от него, он увидел отца, быстро идущего, почти бегущего к нему. Граф, всегда немногословный, суровый ко всем, кроме родных, был в промокшей рубахе, заляпанных грязью сапогах и кюлотах, плащ едва держался на полусорванной тесьме.
– Всю ночь… всю ночь… – пытался он сказать что-то охрипшим голосом, обнимал сына, прижимал к груди его светловолосую голову, заглядывал в глаза, бережно поднимая лицо обеими руками.
***
Утром Крису велели одеться и спуститься к графу в каминный зал. Почему в зал? Почему не в комнату отца с деревянной конторкой у высокого окна? Почему так рано, до встречи с матерью, сестрами, наставником, Томми? Но уже первые слова отца стали ответом на эти вопросы.
– Сын, ты достоин строгого наказания, и сам понимаешь это.
Крису понадобилось немало времени, чтобы полусказать-полувыдохнуть:
– Да, милорд.
– Ты понимаешь, что это значит.
Сердце Криса падает вниз. Суховей касается губ. Он понимает. Это уже было однажды – строгое наказание. Частое дыхание, унижающее повеление спустить штаны и лечь на скамью. Веревки на запястья. Свист розги. Одной. Второй. Третьей. Они ломаются. Прерывистые, частые вздохи, всхлипы, стоны. Напрягшееся тело. Вспухающие полосы. Краснота. Слезы.
«Строгое» – значит Крис должен быть там. Должен видеть.
Наказание Томми.
Мальчика для порки.
Что было потом? Дождь, прилипшая к влажному телу одежда – и толчок, от которого Крис упал на ту самую береговую гальку. Еще успел подумать: «Как твердо!», но тут же на него навалились тяжестью, грубо натянули на голову мешок. Темнота, запах сена, потом рывок, заставивший подняться. Завели руки за спину, стянули жесткой веревкой. С ним быстро справились, а вот Томми долго сопротивлялся. Крис слышал возню, хриплую брань, вскрик от боли, звонкий удар, видимо, по лицу.
Их посадили спиной друг к другу, куда-то повезли, и, когда сняли мешки, Крис видел только лес, арбу, слышал ругань возницы и гортанные крики ехавшего впереди всадника. Он невольно застонал, но тут же теплые, сильные пальцы коснулись его рук – онемелых, замерзших. Томми!
– Томми, куда нас везут, кто они?
– Молчи, Крисси, услышат. Только не бойся, ничего не бойся.
Теплая влага потекла по щекам Криса. Что это – дождь, слезы? Так всегда: когда кто-то его жалел, он начинал плакать. И стыдно, но не мог удержаться. Так захотелось обернуться к Томми, увидеть его черные глаза, мокрые от дождя спиральки волос. «Томми, что бы я делал без тебя? А ведь ты предупреждал меня, просил остановиться, не ходить за крепостную стену. Почему я смеялся над тобой, почему кричал: «Трусишь? Ты как хочешь, а я купаться!» Конечно, ты не мог оставить меня одного, и вот теперь мы вдвоем – но только в лесу, на арбе, и нас куда-то везут! Что будет с нами, Томми?» И словно в ответ на эти горестные мысли арба дернулась и замерла.
– Отведи графского сынка в дом, – бросил всадник, называя «домом» жалкую лесную лачугу.
– А второго куда?
– Куда хочешь. Да хоть в конюшню, если уж решил тащить его сюда. Руку прокусил мне, волчонок! – привязав лошадь к коновязи, всадник оставил пленников на попечение возницы.
– Ничего, посмотрим, может, добрый волк из тебя выйдет, – возница подмигнул Томми.
Грузно спешившись, он велел Крису спускаться с арбы, но тот не мог заставить себя сделать шаг в фиолетово-черный сумрак, в неизвестность.
– Давай-давай, чего ты, графское отродье? Замерз? Боишься? – несмотря на «графское отродье», возница, который оказался громадного роста, с ладонями-лопатами, не выказывал к пленнику ни малейшей злобы. Напротив, что-то добродушное звучало и в его голосе, и в неторопливых, сильных движениях, когда он помогал Крису спускаться и буквально тащил его до двери.
Внутри хижины было тесно, пахло затхлой кислятиной, но все же не было мороси, тьмы, и озноб, колотивший Криса, начал понемногу стихать.
– Садись на лавку. Здесь спать будешь, – тот, кто был всадником, говорил отрывисто, низким голосом, бросал слова, будто камни.
Резко, не заботясь о том, что доставляет Крису боль, он развязал веревки и толкнул его на широкую скамью у стены. В скудном свете лампады Крис заметил пересеченное грубым шрамом лицо всадника, низкий лоб под бритым черепом и смоляную бороду. Страшное лицо! Крис мучительно хотел пить, но попросить кружку воды было немыслимо, и он молча разминал руки, чувствуя, что ужасный сон продолжается, и нет сил проснуться, и нет рядом Томми.
– А мальчишка-то звереныш, это верно! – возница шумно ввалился в лачугу, сразу заняв половину ее малого пространства. – И глазищами так и зыркает, будто проткнуть хочет! Ничего, отогрею, приручу, как норовистую лошадку.
– Всё сына своего вспоминаешь? Замену ему найти хочешь? – страшный со шрамом обматывал тряпкой прокушенную руку.
– Сыну замену не найти, – тряхнув рыжим войлоком волос, глухо произнес возница, – но помощник мне нужен. А чем черт не шутит: вот получим графские денежки за сынка, и уеду на восток, заброшу нашу вольную жизнь, хозяйствовать буду. Помощник, значит, нужен.
Возница еще раз вздохнул, зачерпнул из кадки воды и сунул кружку в руки Криса.
– Не раскисай, графчонок! Сколько лет-то тебе?
– Тринадцать.
– Ишь ты, хлюпик какой, и не подумаешь. Беленький, красюленький, как девочка. А тому сколько будет? Кто он отцу твоему? Родственник?
Широкое лицо возницы раскраснелось от тепла, борода и буйная грива волос при свете лампады казались медными. «Один – черный, другой – красный», – подумалось Крису.
– Нет, не родственник. Он вместе со мной. Тоже тринадцать.
– Вот и славно, что не родственник. Помощником моим будет. А то, глядишь, и правда… вместо сына… – возница задул лампаду, кинул на пол охапку принесенной из конюшни соломы и улегся рядом с лавкой Криса. – Спи давай, спи, отец твой долго тянуть не будет, а значит, скоро домой вернешься, красюленький.
«Черный» умостил свое длинное тело на второй скамье, и вскоре хижина наполнилась звучным храпом.
– Крисси, очнись же, очнись, – Крис не услышал, а почувствовал жаркий шепот Томми.
Молча, одними глазами, тот указал на дверь и по-кошачьи гибко, мягко, словно ступая по воздуху, но крепко держа Криса за руку, стал приближаться к ней. Немыслимо долго, прислушиваясь к каждому звуку, Томми открывал набухшие от влаги доски и, пропустив Криса, выскользнув сам, так же долго закрывал. Холод, дождь, темнота, но свобода! Крис чуть не задохнулся от радости, однако Томми продолжал тянуть его за собой – туда, к коновязи, где стояла лошадь «черного».
– Томми, как ты очутился здесь? Как?
– Он развязал мне руки, пожалел, – даже в темноте чувствовалось, что Томми улыбнулся. – Я могу выбраться из любой норы, а уж из конюшни…
Томми, постоянно успокаивая лошадь и поглаживая ее по высокому крупу, помог Крису взобраться в седло, сам устроился спереди и натянул вожжи.
– Выручай, родная, выручай!
Крис тоже вслед за Томми шептал «родная», умолял: «Выручай». И лошадь медленно, всхрапывая, не вполне доверяя своим новым хозяевам, понесла их прочь от страшной хижины – через лес, темноту, дождь. Ночь по-прежнему была фиолетово-черной, только спина, что была теперь перед глазами Криса, вселяла не страх, а надежду.
***
В следующую ночь Крис был уже в своей постели в левом, самом удобном и теплом, крыле графского замка. Позади – слезы выбежавшей к нему с непокрытой головой матери, радостный галдеж младших сестер. Девчонки облепили его, Томми, спасшую их лошадь, висли на шее, хватали за руки, словно пытаясь увериться, что это их Крис, их любимый брат, и он жив! Их брат самый смелый, он победил лесных разбойников, уже год терзавших страхом графские земли! Краем глаза Крис успел заметить Томми, снимавшего с лошади тяжелое седло, намокшую попону, успел улыбнуться ему виноватой улыбкой, говорившей: «Ты видишь, Томми, я не виноват, что они так рады, так счастливы! И я тоже… тоже…» А когда всё разом смолкло, отпустило Криса, отступилось от него, он увидел отца, быстро идущего, почти бегущего к нему. Граф, всегда немногословный, суровый ко всем, кроме родных, был в промокшей рубахе, заляпанных грязью сапогах и кюлотах, плащ едва держался на полусорванной тесьме.
– Всю ночь… всю ночь… – пытался он сказать что-то охрипшим голосом, обнимал сына, прижимал к груди его светловолосую голову, заглядывал в глаза, бережно поднимая лицо обеими руками.
***
Утром Крису велели одеться и спуститься к графу в каминный зал. Почему в зал? Почему не в комнату отца с деревянной конторкой у высокого окна? Почему так рано, до встречи с матерью, сестрами, наставником, Томми? Но уже первые слова отца стали ответом на эти вопросы.
– Сын, ты достоин строгого наказания, и сам понимаешь это.
Крису понадобилось немало времени, чтобы полусказать-полувыдохнуть:
– Да, милорд.
– Ты понимаешь, что это значит.
Сердце Криса падает вниз. Суховей касается губ. Он понимает. Это уже было однажды – строгое наказание. Частое дыхание, унижающее повеление спустить штаны и лечь на скамью. Веревки на запястья. Свист розги. Одной. Второй. Третьей. Они ломаются. Прерывистые, частые вздохи, всхлипы, стоны. Напрягшееся тело. Вспухающие полосы. Краснота. Слезы.
«Строгое» – значит Крис должен быть там. Должен видеть.
Наказание Томми.
Мальчика для порки.
уиии-уии-уииии 
А потом совсем неожиданно 
но был наказан 
