Конкурс ПиН 2023. №12. Плюшки с воздемзием - Hiaro
Добавлено: Ср дек 06, 2023 3:18 pm
Плюшки с воздемзием
Фрекен Бок отхлестала Малыша.
Хотя как отхлестала – так, сгоряча впечатала несколько раз куда придется, придержав своей богатырской рукою, да и чем – газетой, которую по обыкновению оставил на столе папа.
Но как обидно! Ведь ни за что! Несправедливо!
А как она красноречиво скручивала эту газету, пока Малыш лепетал что-то в свою защиту. У него аж ноги подогнулись от страха, как будто в руках у нее был настоящий ремень.
Да, фрекен Бок всегда внушала... трепет. И желание быть послушным. Но ведь без толку – Малыш и правда старался. И все равно...
А больше всего обидно вот за этот страх. Ну почему он не может дерзко и независимо, как брат, бросить ей колкость в лицо? И пусть даже потом она действительно возьмется за настоящий ремень.
В общем, Малыш был раздавлен. Унижен и оскорблен. Он забаррикадировал дверь в детскую изнутри, и даже для верности придавил всю эту кучу паровой машиной. И не стал включать свет, когда весенние сумерки засиреневели за окном.
И не отозвался, когда знакомое жужжание оборвалось в районе подоконника и разудалый голос крикнул: «Привет, Малыш!»
Карлсон не сразу разглядел друга в темном углу детской. Тот сидел, обняв острые коленки и положив на них голову. И только широко открытые глаза Малыша поблескивали.
– Эй, ты чего, сам себя в угол посадил? А за что? – но Малыш не отозвался на шутку, хотя Карлсону она показалось очень остроумной.
Тогда он перелетел поближе и приземлился прямо перед Малышом. Сел, тоже обхватил колени своими пухлыми ручками (с трудом, потому что колени тоже были пухлыми) и проникновенным голосом спросил:
– Малыш, что случилось?
Малыш уткнулся лицом в руки и еще выше заострил плечи.
– Нуу, опять что ли Домомучительница восстала? Ты только скажи, мы мигом этот бунт подавим. В этом, как его, зародыше!
Малыш еще помолчал, но, зная своего друга, почувствовал, что еще немного, и тот найдет себе занятие поинтереснее, чем возиться с теми, на ком воду возят. Поэтому даже с некоторой поспешностью, но глухо, сквозь коленки, начал рассказывать:
– Понимаешь, я со школы пришел, а она - сразу за уроки. А я голодный такой, у меня Калле завтрак выиграл, пришлось отдать. А на кухне – плюшки, я еще с улицы унюхал. А она – сначала задача, потом правило, потом еще стих, – в этом месте Малыш шмыгнул носом и икнул.
– Та-ак! – многообещающим тоном протянул Карлсон, меняясь на глазах. – А дальше?
– А дальше я сделал вид, что в комнату пошел, а сам у нее за спиной пару плюшек хвать, а она как крутанется и меня за ухо – цап! А я вырвался и хотел в комнату юркнуть, а она мне путь своими бочищами загородила, отжала в угол, газету взяла и давай ее сворачивать... – тут у Малыша голос прервался, потому что он заново переживал ужас беспомощности и неотвратимости.
– А потом? – после паузы тихо подтолкнул мальчика Карлсон. – Поесть-то хоть дала?
– Да как же! – тонким голосом воскликнул Малыш. – Я в комнату убежал и вот, закрылся. И сижу...
Карлсона было не узнать. Кажется, даже его кругленький животик втянулся, а на лице, состоящем обычно из румяных щечек и носа картошкой, вдруг вырисовались суровые скулы.
– Та-ак, – повторил он тоном принятого решения. – Лупить ребенка – это еще куда ни шло. Но морить ребенка голодом – это уже за гранью. Все, Малыш. Сейчас будет справедливое воздемзие!
Сказано было таким серьезным и твердым тоном - как у папы, когда он запрещал собаку. Малыш даже не решился поправить друга. Воздемзие – так воздемзие, не все ли равно? Главное, что спра-ве-дли-вое! И плюшки. Может, она не все еще съела.
Подстегнутый этой мыслью, Малыш поспешно вылез из угла. Но Карлсон вдруг поднял руку останавливающим жестом.
– Нет. Тебе нельзя. Ты здесь жди. И не высовывайся, а то все испортишь. Понял? – жестко сказал он.
– По-понял, – заикаясь ответил вдруг оробевший Малыш, который почему-то уже начал даже слегка переживать за Домомучительницу. Может быть, он переживал бы сильнее, если бы не так урчало в животе. От такого Карлсона ему самому хотелось держаться подальше. И он снова отполз в свой угол. Откуда и проводил взглядом исчезнувший за окном темный силуэт.
Некоторое время стояла тишина. А затем он услышал, как в соседней комнате распахнулась створка и грохнул об пол цветочный горшок с подоконника.
– В чем дело? – зарокотал грудной бас Домомучительницы. И послышались ее тяжелые шаги. Малыш втянул голову в плечи, но уши оставил снаружи, чтобы было лучше слышно.
Однако в воздухе повисла пауза. Фрекен Бок явно стояла посреди комнаты, Малыш узнал жалобный скрип половиц под ее тапочками с помпонами.
– Что это значит? – наконец заговорила она, по инерции сохраняя грозную интонацию, но в ее голосе Малышу послышалась растерянность, а под конец фразы даже испуг.
– Это значит, сударыня, что пришло время справедливого воздемзия. За притеснения, голодоморение и газетошлепание! – торжественно и мрачно прозвучало в ответ.
И мотор зажужжал по комнате, и затопали тапки, половицы взвизгивали, а может, это были не половицы, а потом хрустнуло кресло, на которое явно с размаху упало что-то тяжелое. И дальше голос Карлсона зазвучал прерывисто - так, как будто он старательно выхлапывал очень большую подушку. Которая охала и ахала, как привидение с мотором, ужасное, но симпатишное.
– Извольте... сударыня Домомучительница... нести ответственность... по всей... строгости... воздемзия... Это вам... не газетой... махать... Это вам... мой парадный... ремень... который... перестал... сходиться... на моей... талии... задолго до того, как я стал мужчиной в самом расцвете сил, – последние слова Карлсон произнес уже скороговоркой, громко отдуваясь.
Подушка, похоже, потрясенно затихла. На этом фоне отчетливо звякнуло блюдо на столе, затем стукнула оконная рама, и звук моторчика, на пару секунд удалившись, снова приблизился, ворвался в комнату, и Карлсон трижды триумфально облетел вокруг одной из ста тысяч люстр, не сронив на виражах ни одной плюшки.
– Вот, Малыш, держи. Плюшки с воздемзием. Фирменный рецепт моей бабушки. Уж она-то знала толк... – но дальше Малыш не разобрал, потому что речь жующего очередной законный трофей Карлсона никогда не отличалась особой разборчивостью.
Фрекен Бок отхлестала Малыша.
Хотя как отхлестала – так, сгоряча впечатала несколько раз куда придется, придержав своей богатырской рукою, да и чем – газетой, которую по обыкновению оставил на столе папа.
Но как обидно! Ведь ни за что! Несправедливо!
А как она красноречиво скручивала эту газету, пока Малыш лепетал что-то в свою защиту. У него аж ноги подогнулись от страха, как будто в руках у нее был настоящий ремень.
Да, фрекен Бок всегда внушала... трепет. И желание быть послушным. Но ведь без толку – Малыш и правда старался. И все равно...
А больше всего обидно вот за этот страх. Ну почему он не может дерзко и независимо, как брат, бросить ей колкость в лицо? И пусть даже потом она действительно возьмется за настоящий ремень.
В общем, Малыш был раздавлен. Унижен и оскорблен. Он забаррикадировал дверь в детскую изнутри, и даже для верности придавил всю эту кучу паровой машиной. И не стал включать свет, когда весенние сумерки засиреневели за окном.
И не отозвался, когда знакомое жужжание оборвалось в районе подоконника и разудалый голос крикнул: «Привет, Малыш!»
Карлсон не сразу разглядел друга в темном углу детской. Тот сидел, обняв острые коленки и положив на них голову. И только широко открытые глаза Малыша поблескивали.
– Эй, ты чего, сам себя в угол посадил? А за что? – но Малыш не отозвался на шутку, хотя Карлсону она показалось очень остроумной.
Тогда он перелетел поближе и приземлился прямо перед Малышом. Сел, тоже обхватил колени своими пухлыми ручками (с трудом, потому что колени тоже были пухлыми) и проникновенным голосом спросил:
– Малыш, что случилось?
Малыш уткнулся лицом в руки и еще выше заострил плечи.
– Нуу, опять что ли Домомучительница восстала? Ты только скажи, мы мигом этот бунт подавим. В этом, как его, зародыше!
Малыш еще помолчал, но, зная своего друга, почувствовал, что еще немного, и тот найдет себе занятие поинтереснее, чем возиться с теми, на ком воду возят. Поэтому даже с некоторой поспешностью, но глухо, сквозь коленки, начал рассказывать:
– Понимаешь, я со школы пришел, а она - сразу за уроки. А я голодный такой, у меня Калле завтрак выиграл, пришлось отдать. А на кухне – плюшки, я еще с улицы унюхал. А она – сначала задача, потом правило, потом еще стих, – в этом месте Малыш шмыгнул носом и икнул.
– Та-ак! – многообещающим тоном протянул Карлсон, меняясь на глазах. – А дальше?
– А дальше я сделал вид, что в комнату пошел, а сам у нее за спиной пару плюшек хвать, а она как крутанется и меня за ухо – цап! А я вырвался и хотел в комнату юркнуть, а она мне путь своими бочищами загородила, отжала в угол, газету взяла и давай ее сворачивать... – тут у Малыша голос прервался, потому что он заново переживал ужас беспомощности и неотвратимости.
– А потом? – после паузы тихо подтолкнул мальчика Карлсон. – Поесть-то хоть дала?
– Да как же! – тонким голосом воскликнул Малыш. – Я в комнату убежал и вот, закрылся. И сижу...
Карлсона было не узнать. Кажется, даже его кругленький животик втянулся, а на лице, состоящем обычно из румяных щечек и носа картошкой, вдруг вырисовались суровые скулы.
– Та-ак, – повторил он тоном принятого решения. – Лупить ребенка – это еще куда ни шло. Но морить ребенка голодом – это уже за гранью. Все, Малыш. Сейчас будет справедливое воздемзие!
Сказано было таким серьезным и твердым тоном - как у папы, когда он запрещал собаку. Малыш даже не решился поправить друга. Воздемзие – так воздемзие, не все ли равно? Главное, что спра-ве-дли-вое! И плюшки. Может, она не все еще съела.
Подстегнутый этой мыслью, Малыш поспешно вылез из угла. Но Карлсон вдруг поднял руку останавливающим жестом.
– Нет. Тебе нельзя. Ты здесь жди. И не высовывайся, а то все испортишь. Понял? – жестко сказал он.
– По-понял, – заикаясь ответил вдруг оробевший Малыш, который почему-то уже начал даже слегка переживать за Домомучительницу. Может быть, он переживал бы сильнее, если бы не так урчало в животе. От такого Карлсона ему самому хотелось держаться подальше. И он снова отполз в свой угол. Откуда и проводил взглядом исчезнувший за окном темный силуэт.
Некоторое время стояла тишина. А затем он услышал, как в соседней комнате распахнулась створка и грохнул об пол цветочный горшок с подоконника.
– В чем дело? – зарокотал грудной бас Домомучительницы. И послышались ее тяжелые шаги. Малыш втянул голову в плечи, но уши оставил снаружи, чтобы было лучше слышно.
Однако в воздухе повисла пауза. Фрекен Бок явно стояла посреди комнаты, Малыш узнал жалобный скрип половиц под ее тапочками с помпонами.
– Что это значит? – наконец заговорила она, по инерции сохраняя грозную интонацию, но в ее голосе Малышу послышалась растерянность, а под конец фразы даже испуг.
– Это значит, сударыня, что пришло время справедливого воздемзия. За притеснения, голодоморение и газетошлепание! – торжественно и мрачно прозвучало в ответ.
И мотор зажужжал по комнате, и затопали тапки, половицы взвизгивали, а может, это были не половицы, а потом хрустнуло кресло, на которое явно с размаху упало что-то тяжелое. И дальше голос Карлсона зазвучал прерывисто - так, как будто он старательно выхлапывал очень большую подушку. Которая охала и ахала, как привидение с мотором, ужасное, но симпатишное.
– Извольте... сударыня Домомучительница... нести ответственность... по всей... строгости... воздемзия... Это вам... не газетой... махать... Это вам... мой парадный... ремень... который... перестал... сходиться... на моей... талии... задолго до того, как я стал мужчиной в самом расцвете сил, – последние слова Карлсон произнес уже скороговоркой, громко отдуваясь.
Подушка, похоже, потрясенно затихла. На этом фоне отчетливо звякнуло блюдо на столе, затем стукнула оконная рама, и звук моторчика, на пару секунд удалившись, снова приблизился, ворвался в комнату, и Карлсон трижды триумфально облетел вокруг одной из ста тысяч люстр, не сронив на виражах ни одной плюшки.
– Вот, Малыш, держи. Плюшки с воздемзием. Фирменный рецепт моей бабушки. Уж она-то знала толк... – но дальше Малыш не разобрал, потому что речь жующего очередной законный трофей Карлсона никогда не отличалась особой разборчивостью.
Признаюсь, когда я прочитала первую фразу, я немного приуныла, подумала, нууу вооот, очередная скучная переделка... И зря! Отличная переделка, просто отличная - смешная, милая, вполне в духе оригинала. Хотя по классике, конечно, полагается выбивалкой 
