Фехтовальщик

[Книжник]

Hiaro в соавторстве April

Рассказ написан для игры Стол заказов

Фехтовальщик
(внеконкурсный рассказ на конкурс ПИН-2024)

ОСТОРОЖНО, М/М!


Брейден никогда не признавал свою вину. Каждый раз упирался до последнего и всё отрицал, хотя это было заведомо бессмысленно и только ухудшало его положение.

— Не было ничего, Стоун! Ты просто докапываешься. Повод ищешь. Я же знаю, что тебе это нравится!

— Ве-ерно.

— Вот ты и выдумываешь всякое.

— Нет необходимости, — усмехается Марк. — Ты поставляешь достаточно поводов.

— Но сегодня тебе не перепадет! Я ничего не нарушил!

— Сегодня в клубе на твоем счету три поражения. Два — низкая скорость реакции, третье — рассеянность. Или наоборот. И если это не тебя видели вчера ночью в баре, то, вероятно, ты просто теряешь хватку.

Брейден смотрит на Марка с неприкрытым бешенством.

Улыбка Марка становится шире, глаза — жестче.

— И кто же это меня видел? Какая сука донесла?

— Я говорил, что приставил к тебе парочку служащих мне мелких демонов. А ты все не веришь. Если они и не докладывают мне о каждом твоем шаге, то лишь потому, что такие же шалопаи. Но с ними у меня будет отдельный разговор. Сперва ты, Брейден.

***

Марк знал, что в этом городе есть мощный фехтовальный клуб, еще до того, как собрался сменить место жительства. И очень кстати — было необходимо заполнить чем-то ту пустоту с бритвенно-острыми краями, которая образовалась в груди после расставания с Двойняшками. Или хотя бы притупить эти края.

Он запер от себя богатую коллекцию, полную преломленного света, подвижных бликов и ускользающих теней. Но некоторые живые картины не покорялись контролю. Просачивались сквозь мельчайшие щели и захватывали его всецело, с эффектом присутствия.

Мысль о том, чтобы снова подпускать кого-то столь близко, Стоун перенес в раздел недопустимого.

В фехтовальной среде слухи о нем разошлись быстро. Среди завсегдатаев были знакомцы еще по тому периоду, когда Стоун активно выступал. От них информацию добрали остальные. Да и любой новый противник — когда это интересный противник — всегда на вес золота.

Едва ли не единственным, кто вместо интереса к его персоне выказал полное пренебрежение, был молодой и весьма бесцеремонный уроженец северного Йоркшира Брейден Гилфорд. Впрочем, он привлек внимание Стоуна не этим. Марка заинтересовала скачкообразная нестабильность его результатов.

От президента клуба он получил на Гилфорда нелестную характеристику: «Одаренный малый, но вряд ли из него выйдет толк. Подавал неплохие надежды, но, похоже, всё кончится пшиком».

Стоуну никогда не нравилось видеть, как пропадает потенциал. Поэтому, понаблюдав за Гилфордом, он однажды заговорил с ним первым и выдал весь расклад: сильные и слабые стороны. Но благодарности не снискал.

— Ты кто, чел? — Гилфорд уставился на него своими серыми глазами с белесыми, почти незаметными ресницами. — Я тебя знаю?

Брейден говорил с сильным, хотя и не лишенным приятности йоркширским акцентом. Он смерил Стоуна взглядом с ног до головы, улыбаясь недоуменно и в то же время насмешливо.

— Что-то не припомню, чтоб я обращался к тебе за консультацией.

Немного позже в тот же день Марк заметил, как Гилфорд, не особо даже скрываясь, расспрашивал о нем одного из местных корифеев.


— А, любитель… — донеслось до Стоуна. По разочарованному тону Гилфорда было ясно, что тот утратил к Марку всякий интерес.

Однако не прошло и недели, как Гилфорд сам приблизился к Стоуну и обратился к нему как ни в чем не бывало.

— Так что ты там вещал про меня? Выкладывай!

— Сначала бой, — на лице Марка была улыбка, которую Брейдену захотелось стереть немедленно.

Они вышли на дорожку, и Стоун сделал его по очкам настолько стремительно и с таким очевидным превосходством, что Брейдену стоило больших усилий удержать себя в руках. Стоун уже отмечал это раньше: Гилфорд плохо переносил поражения. Одержав победу, он становился весел и добродушен и всегда готов был искренне поддержать своего менее удачливого противника. Но после проигрыша он резко мрачнел и замыкался в себе, даже не пытаясь сделать хорошую мину.

— Повезло, — бросил он Стоуну сквозь зубы. — Поздравляю. Редкая удача. Сегодня твой счастливый день.

— Возможно, — прохладно отозвался Стоун. — А еще вы, вероятно, много выпили и поздно легли спать накануне.

— О, бабуля, и ты здесь?! Не узнал тебя в маске, — попытался сострить Брейден, сам чувствуя, что получилось жалко.

— Напрасно вы не слушаетесь бабушку, Гилфорд, — серьезно произнес Марк, глядя на него долгим немигающим взглядом.

— Это всё случайность, — упрямо повторил тот. — Гордись, Стоун! Есть, чем хвастаться.

— Надеюсь получить эту редкую возможность снова. В воскресенье клубный турнир.

— Это вряд ли. Ты не мой уровень.


***

Брейден, разумеется, не смог устоять и принял вызов в воскресенье. Он был весьма высокого мнения о себе, хотя и осознавал в глубине души свои уязвимые стороны. Впрочем, думать о них он не любил. Но после того, как его второй раз подряд победил этот дилетант, старше его на добрых пять лет, менее быстрый, менее выносливый!..

…Правда с безупречной защитой. И тщательно подготовленными импровизациями — парадоксальный прием.

Стоун заставлял противника совершать ошибку и не пропускал этот момент.

Тут уже невозможно стало закрывать глаза и списывать все на случайность. Это было позорное поражение. И, вероятно, начало конца…

Стоун отыскал Брейдена, когда зал уже опустел. Тот, даже не переодевшись, сидел на подоконнике в раздевалке и предавался мрачным мыслям.

— Я узнал. У вас серьезный соревновательный опыт и блестящий — местами — послужной список. Вы каждый раз на пьедестале, когда не посылаете к черту тренировочный процесс или режим. Или то и другое. Но при этом вы продолжаете и заниматься, и посылать, и остро переживаете поражения. Я не могу увязать это в одно, — произнесенные другим тоном, эти слова прозвучали бы насмешкой. Но Стоун говорил спокойно и смотрел так, словно действительно надеялся, что Брейден сейчас объяснит ему это противоречие.

Гилфорд поглядел на Стоуна исподлобья. Пожалуй, он впервые рассматривал его внимательно. Странное, необычное лицо. Худощавое, с высоким лбом, впалыми висками, резко очерченными скулами и четкой линией нижней челюсти. И пристальный взгляд светлых, очень светлых глаз. Ни тени улыбки, ни тени мягкости.

— Да я сам все понимаю, — досадливо пробурчал наконец Брейден. — Думаешь, не понимаю? Мне и говорили не раз… И намекали, и прямо. Дескать, отработанный материал уже. Обещал, обещал, да так и не взлетел. Да я и сам вижу. Только поделать ничего не могу. Так вот я по-дурацки устроен. Какого-то винтика в голове не хватает.

Стоун принялся расспрашивать Гилфорда о его тренере и о том, как происходило их взаимодействие. Брейден отвечал неохотно, но постепенно разговорился. Мало-помалу картина у Стоуна складывалась.

За свою не такую уж долгую спортивную карьеру Брейден успел сменить рекордное число тренеров. Он был действительно талантлив — и совершенно невыносим. С ним хотели работать и даже готовы были прощать все его выходки, и отсутствие дисциплины, и его дерзость, и пропущенные тренировки — до поры до времени.

Брейден не терпел, когда на него давили. Несколько раз он сам со скандалом уходил от тренера. Если же тренер проявлял мягкость — а до какого-то момента нарушения сходили Гилфорду с рук, не влияя на его результаты — Брейден убеждался, что может себе это позволить. Во всех отношениях. И с ним вовсе не становилось никакого сладу.

Его теперешний тренер, француз Пруво, как будто бы нащупал золотую середину между жесткостью и снисходительностью. С ним Брейден продержался дольше прочих. И вот такой неутешительный итог...

— Брейден, если ваша оценка верна, с вами должен хорошо работать жесткий контроль. Не на словах, а буквально — физический. Как в неспортивном фехтовании: ошибка — реальный укол. Это заставляет менять отношение к процессу. Увы, сейчас невозможно ни тренироваться, ни выступать без защиты, если действовать в официальных рамках. Но я бы пригласил вас к себе. Если только вы готовы к подобного рода риску. Вы почувствуете разницу и решите, работает ли это для вас. И если да, тогда я расскажу еще об одном методе.

— Ну, можно попробовать... Хуже-то всяко не будет.

Брейден пожал плечами. Он был подавлен и не верил в успех. И уже начинал жалеть, что так разоткровенничался. Впрочем, ему нравилось, что Стоун не пытается ни утешать его, ни читать ему мораль.

— Не понял, правда, зачем тебе это нужно.

— Сильных противников, готовых пойти на риск, увы, немного. Не хочу упускать такое удовольствие.


***

Впервые придя к Стоуну, Брейден остался весьма впечатлен комфортом и даже роскошью, с которой тот обустроил свою жизнь. Просторный зал, который Стоун отвел для тренировок, был отделен от такой же просторной гостиной арочным проемом. Зал был почти пуст. В высоких, словно во дворце, окнах бледно голубело весеннее небо. На стеклах еще блестели капли после недавнего снега с дождем. Брейдену невольно вспомнилась его собственная квартирка, грязноватая и тесная — одна комната да крошечная кухня.

В простенке между окнами был закреплен длинный, изящно изогнутый меч в черных лакированных ножнах, и Брейден, позабыв обо всем, сразу направился к нему. Уже протянув руки, он оглянулся на Стоуна и для порядка уточнил:

— Я погляжу, да?

Трогать без спросу чужое оружие — это было слишком даже для него.

Марк это оценил.

— Бери. Доводилось?

— Не-а. Только на рисунках видел.

— Не сувенир. Наточена как положено.

— Понял. Не дурак.

Марку все больше нравился Брейден. Особенно ему нравилось думать, что с ним — таким — можно будет делать. И как тот будет реагировать.


***

Без защиты укол даже тренировочной рапирой весьма неприятен, не говоря уже про риск травмировать глаза и прочее. Забава вполне серьезная.

— Без ограничений. Зона поражения по шпаге. Наверняка уже пробовал так драться?

— За что, ты думаешь, меня выгнали из моего первого клуба?

— Хо-ро-шо. Я не сомневался.

Но Стоун пошел еще дальше. Он предложил остаться с голым торсом.

— В этом случае на коже хорошо видны даже легкие касания. А главное — то, о чем я говорил. Сразу меняется отношение к процессу.

Они стоят друг напротив друга: Брейден, высокий, атлетично сложенный, чуть рыжеватый блондин, и Марк, немного выше его ростом и более сухой, похожий на аскетичного средневекового рыцаря, какими их изображают в исторических кинокартинах.

Заметно, как Гилфорд собирается, понимая, что это не шутки.

— Чувствуешь разницу? — Марк неприкрыто наслаждается моментом. — Еще до начала?

— Ну что, Стоун? — весело говорит Брейден, оставив вопрос без ответа. — Хочешь обзавестись хорошеньким шрамом на видном месте, чтобы перед всеми выпендриваться? Ты обратился по адресу! Ан гард!

В прозрачном свете ясного весеннего дня Брейден замечает на лице Стоуна пару небольших шрамов, уже старых, совсем светлых, на которые он не обращал внимания раньше.

— Давай, Брейден. Ты тоже по адресу: отсюда никто не выгонит, если только сам не сбежишь.

— Это ты меня еще плохо знаешь!

— Надеюсь, что так. Хочу, чтоб ты удивил меня. Allez!

Брейден атакует решительно, но не забывая об осторожности. Он очень хочет сделать Стоуну больно.

Марк кайфует. Слишком редкое удовольствие. Но это не мешает ему, наоборот. И да, он тоже хочет сделать Брейдену больно. В какой-то момент опасно сближается и наносит хлещущий удар. Отступает, ждет реакции. Будет парень протестовать или примет, что здесь и сейчас не соревнования?

Брейден не ожидал настолько откровенной провокации, но не удивлен — и ничем не показывает, что ему больно.

— За такие штучки тебя бы тоже выгнали, — говорит он и удваивает усилия.

— Поэтому я берегу их для особых случаев, — улыбается Марк. Ах, как он доволен! — Тебя не сбить такой ерундой, верно? Когда на кону серьезный куш.

Брейден больше не отвлекается на разговоры.

Марк думает, что с этим можно работать.

В следующее мгновение Брейден наносит Стоуну укол, но несколько секунд спустя пропускает ответный.

— До пятнадцати? — бросает Марк. — Будем считать, по одному?

— Годится.

Снова хлесткий удар с уколом.

— Не работаешь над ошибками. Но такие мы не засчитываем, не так ли?

— Да задолбал, Стоун! Думаешь, я так не могу?!

— Пока не видел. И защиты от таких не увидел. Ты понял, что нужно сделать? — Марк тут же повторяет комбинацию.

Брейден стискивает челюсти. После первого раза он хотел ответить тем же, но с лихвой, чтоб неповадно было. Теперь же у него программа-минимум — свести вничью.

После того, как Марк оставил на нем еще несколько отметин, Гилфорд вообще перестал реагировать на любые попытки вывести его из себя. Стоун с удовлетворением подмечал, как с каждый новым болезненным уколом или росчерком, вместо того чтобы беситься, трусить или отчаиваться, парень становился все более сосредоточенным.

— Ты красавчик, Брейден, — больше всего Марку нравятся длинные полосы, вспухающие на груди и боку Фехтовальщика. Разрыв в счете сам по себе мог бы вывести Гилфорда из себя, а тут еще и избирательные приемы Стоуна, который временами пренебрегал чем-то более простым или логичным ради удовольствия задеть Брейдена именно так, как ему хотелось. Но тот не пасовал и, казалось, только наращивал концентрацию.

И в какой-то момент начал сокращать разрыв. Двенадцать – пять. Шесть, семь, восемь! Тринадцать. Девять, десять. Четырнадцать. Вот сейчас, когда достаточно допустить одну ошибку и психологическое давление возросло, что покажет в ответ Гилфорд?

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать!

— Блестяще.

Гилфорд будто не слышит.

Обоюдка — но одновременные уколы они договорились не учитывать. Снова обоюдка. Марк испытывает душевный подъем, видя, что Брейден не поддается ни досаде, ни желанию покончить быстрее. И этот парень — отработанный материал? Глупцы.

Брейден максимально погружен в происходящее. Мысли, эмоции, слова, боль от пропущенных уколов, его собственное «я» — все это лишь бледные тени на периферии сознания. Есть только здесь и сейчас, только движения, его собственные и Стоуна, ставшие вдруг необыкновенно плавными и четкими. Брейдену кажется даже, что он видит — или, скорее, предчувствует их — на шаг вперед. Ему кажется, что он видит светящийся узор, который чертят в воздухе кончики их рапир, — прихотливый, но подчиненный строгому закону. И он знает, что следующий его выпад, пусть и рискованный, достигнет цели и сравняет счет.

Брейден совершенно счастлив сейчас, хотя и не осознает этого.

Четырнадцать — четырнадцать.

Марка пронзает мгновенное понимание, что он хочет оставить этот счет таким, как есть, равным. Как символ. Но в следующее мгновение он отметает эту мысль — Гилфорд не поймет. Решит, что Стоун отнял у него весьма вероятный триумф, и уйдет разочарованным.

И Стоун отказывается влиять на это сознательно. Оставляет в себе только того, кто фехтует, и наблюдает со стороны, чем все закончится.

А потом, когда Гилфорд будет радостный и добродушный, как всегда после победы, Марк скажет, что задача Брейдена — стабильно делать то, что он и так уже умеет, в других исходных условиях. «В любых», - подчеркнет Стоун. Предложит с ним над этим поработать. И озвучит свои правила.

***

Они отдыхали после поединка, и Марк рассказал Брейдену, что за метод он имел в виду. Брейден расхохотался во все горло, а отсмеявшись, спросил:

— С чего ты решил, что я тебе это позволю?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Думаешь, до тебя никто не пытался? Меня этим не проймешь. Со мной такое не работает.

Брейден знал, о чем говорит. У него был богатый опыт и высокий болевой порог. Еще в детстве он выработал свою тактику сопротивления. Он быстро понял, что если никак не реагировать на воспитательные приемы взрослых и принимать удары с подчеркнутым безразличием, то экзекуторы вначале свирепеют, но вскоре в растерянности опускают руки, начиная смутно осознавать свое поражение. Так было с его отцом, и с директором частной школы, куда его устроили с большим трудом и где он не продержался и года, и потом с тренерами... Надо отдать должное Брейдену Гилфорду: при близком знакомстве с ним у многих чесались руки.

— Так, как с тобой сделаю я, — сработает.

— Ты выдохнешься раньше.

— Проверим.
Вот так, теперь уже на кураже, Брейден снова согласился «просто попробовать».

***

Это было пронзительно-сладкое чувство, острое и резкое, как в поединке с сильным противником. Брейден и был сильный противник, и не только на дорожке. Под хлыстом тоже. Для него Марк заказал специальный, особенный. «Спортивный», как он сам его называл. Длиннее и тяжелее обычного.

Теперь раз в неделю они занимались у Стоуна. То, что Марк хотел отрабатывать с Гилфордом, им не позволили бы делать в клубе. Дважды в неделю у Брейдена был отдых, и в один из этих двух дней он мог нарушать спортивный режим — до определенного предела. Если граница была перейдена, Брейдена ждали последствия.

А еще Марк приходил в клуб. Брейден не знал заранее когда. Марк мог наблюдать со стороны, мог сам выйти против него на дорожку. Если видел, что Брейден пропускает тренировку, или заявляется не в форме, или валяет дурака, занимается небрежно или не тем, он назначал дополнительную встречу у себя.

Это мог быть тот же вечер, или другой — Стоуну приходилось считаться с графиком тренировок. Но чем дольше приходилось ждать расплаты, тем жестче она была, поэтому Брейдену очень быстро стало невыгодно косячить в начале их тренировочного цикла. А когда до конца оставалось немного, было уже проще продержаться.


***

— Мне-то не заливай про демонов и всякую чертовщину! — Брейден готов придраться к чему угодно, чтобы хоть немного оттянуть неизбежное.

Стоун делает шаг к стене и вытягивает из установленных крест-накрест креплений тот самый персональный, «спортивный» хлыст, нарушая симметрию, оставляя рапиру висеть в одиночестве.

— В следующий раз будешь нарушать запрет — крестись и читай молитву для изгнания бесов. Вдруг поможет, — Марк, чьи движения начинают обретать напряженную текучесть, указывает хлыстом на ненавистный Брейдену дверной проем.

— Хрен тебе! Я атеист. Сто раз ведь говорил уже, — Брейден не трогается с места. — А всю эту мистическую муть можешь засунуть себе...

Марк приподнимает брови, ждет.

Раньше Брейден непременно уточнил бы, куда именно засунуть. Но сейчас он благоразумно умолкает. Чему-то он всё же учится — хотя и медленно, очень медленно.

— Быстрее, Брейден, — Стоун перестает улыбаться, чуть опускает веки. Дышит глубже и медленнее обычного. — Счетчик уже крутится.

Кажется, если вглядеться ему в глаза, можно увидеть, как неторопливо ползут, сменяют друг друга цифры.

— До сих пор поверить не могу, что я на это согласился... — Брейден не спеша расстегивает молнию на кожаной куртке. Он с презрением отрицает любую мистику, но порой, находясь наедине с Марком Стоуном, испытывает легкий, едва ощутимый иррациональный страх. Есть что-то такое в Стоуне, во взгляде его светлых, почти прозрачных глаз, в его голосе, в манере речи, что вызывает желание подчиняться. Выполнять приказ сразу, не рассуждая. Брейдена бесит эта его собственная слабость, и он порой нарочно оттягивает выполнение, наплевав на все последствия.

Марк с пристальным удовольствием наблюдает, как Брейден медлит — сознательно, уже зная по своему опыту, чем это для него обернется. Стоуну нравится эта прелюдия не меньше чем то, что за ней последует.

Он помнит, как Фехтовальщик пытался обвинить его, что все эти числа и счетчики — спонтанные выдумки, притянутые за уши поводы добавить еще. «Ты называешь цифры наугад, как в голову взбредет!» — утверждал Брейден. Тогда Марк взял лист бумаги и расписал ему свои выкладки — всю систему, не забыв включить в итоговый результат и время, потраченное на это.

Брейден расстегивает пуговицы на своей серо-синей в клетку рубашке. Всем видом показывая, насколько ему наплевать. На любые счетчики.

Марк садится на высокий табурет, закидывая ногу на колено другой. Подчеркнуто медленно перекатывает хлыст в длинных пальцах.

Помимо раздражающей манеры общения Брейден отличается еще и дурными бытовыми привычками. В частности, любит кидать снятую одежду в самые неподходящие для нее места. Например, прямо на рабочий стол Марка. И если в первые разы он попросту не заморачивался, то сейчас делает это совершенно сознательно.

Под фланелевой рубашкой у Брейдена надета белая футболка. Стащив наконец и ее, он комкает ее и запускает через всю комнату, в стену.

— Повесь одежду на спинку стула, Брейден, — Марк начинает крутить хлыст в другую сторону.

Брейден немного колеблется. У него внутри тоже работает счетчик, хотя и не такой точный, как у Марка. И этот счетчик подсказывает ему, что, пожалуй, больше усугублять не стоит. Но подчиняться всё же очень неохота. Брейден неторопливо, со скучающим видом, подходит по очереди к каждому из трех предметов одежды, подбирает, относит и набрасывает на спинку стула, не заботясь об аккуратности.

Марк улыбается.

Теперь Брейден стоит у стула, чуть отставив в сторону одну ногу, чуть наклонив голову к плечу, глядя на Марка со снисходительной усмешкой. У него очень белая кожа. Плечи и верх спины усеяны мельчайшими веснушками.

— Два с половиной, — произносит Стоун.

— Что — два с половиной?

— Раза. В два с половиной раза ты себе уже накинул, спортсмен. А там и изначально было неплохо.

— Не пугай, — фыркает Брейден, но всё же не спеша подходит и встает перед дверным проемом. — Пуганый уже.

— Исходное положение: руки по сторонам, прямые, выше головы, ноги на ширине плеч.

Брейден молча выполняет.

За этот изумительный момент Марк мог бы простить ему часть накрученных счетчиком чисел... если бы умел прощать.

Стоун не двигается, любуется. Брейден хорош. Особенно когда вот так подняты и расставлены руки — дверной проем достаточно широк, чтобы четче прорисовались мышцы на плечах и спине. Не говоря уже о самой сути момента.

— Причина ясна?

— Угу.

— И цель. Да?

Марк встает.

— Ну.

Стоун улыбается. Эти короткие угрюмые междометия можно считать немалым достижением, если вспомнить, какими были первые ответы на традиционные вопросы.

Стоун подходит. Он делает эти несколько шагов пружинисто и легко, словно не касаясь пола. Ощущает это парение над поверхностью каждый раз, когда видит такого Брейдена — понимающего, что сейчас с ним сделает Марк. Ждущего.

— Мы начнем с рубашки на моем рабочем столе.

И, встав сбоку от Брейдена, чтобы можно было, чуть качнувшись влево, видеть его профиль, Марк отводит руку с хлыстом настолько далеко, насколько в нем сильно сейчас желание смести со своего стола все рубашки разом в прошлом и будущем.

С ним он почти никогда не придерживает руку. Но и не придерживать можно по-разному.

Сейчас, пока Брейден еще полон сил, не придерживает вообще.

Брейден стоит неподвижно. Для него это дело чести — ничем себя не выдать, по крайней мере, вначале. Лишь по еле заметно напрягшимся мышцам рук и по тому, как он чуть откидывает голову назад, можно понять, что он что-то ощущает.

Но Марк знает, что именно он ощущает. Стоун хлещет со свистом, с минимальной паузой на замах, от плеча с доворотом корпуса, с особым наслаждением добавляя напоследок мгновенное, как взмах рапирой, движение кисти. Удары ложатся на узкую зону в районе лопаток, и кажется, что приходятся по одному и тому же месту. И приходятся, да.

— И вообще это нечестно! — выкрикивает Брейден, стоит только Марку сделать небольшую паузу. — Насчет рубашек у нас уговора не было!

Марк просто меняет сторону. И молча продолжает.

Брейден изо всех сих упирается руками в проем. Словно пытается раздвинуть, разломать эти жесткие рамки. Всегда, всю жизнь его бесили ограничения, в которые его пытались втиснуть. И всегда он пробовал их на прочность. А теперь он втиснул в них себя сам. Добровольно. И каждый раз борется — напрягая все силы, борется со Стоуном, хотя с первого раза было ясно, что в этой борьбе так же невозможно победить, как невозможно голыми руками расширить проем в стене. Но и сдаться быстро он не согласен.

***

В их самый первый раз Стоун довел Брейдена до такого состояния, когда тот мало что мог, кроме как дрожать, дышать и слышать. И сказал ему:

— В тебе столько силы, Фехтовальщик. Столько воли. Ты чувствовал ее в себе сегодня, не так ли? Не мог не чувствовать. Ты на ней вон сколько продержался. Но пока это только сила сопротивления, узконаправленная. Все равно, что, имея полноценную руку, одну лишь фигу складывать. Как только ты поймешь, что можешь использовать ее по-другому, и захочешь научиться, и научишься — весь мир будет у твоих ног. И пара коньков в придачу.

Брейден молчал, чувствуя, что Стоун, договорив, запросто может продолжить. Но пауза всё тянулась. И тогда Брейден поднял голову и сказал зло, сквозь сжатые зубы:

— Да иди ты нах, Стоун! Что ты мне вкручиваешь? Думаешь, я не знаю? Думаешь, ты меня понимаешь лучше, чем я сам?

Брейден замер в ожидании немедленной кары. Однако ее не было — похоже, Стоун готов был слушать дальше.

— Я и без тебя знаю, что я сильный. Когда мне что-то надо — я из кожи вылезу, но добьюсь. И хрен меня кто остановит. Но это когда мне самому надо. Когда я сам хочу. И обман тут не прокатит, ясно? Себя не обманешь. Если я на самом деле не хочу, если мне это не интересно — никакие «ложечку за мамочку» не действуют. Я не буду просто — и всё. Если мне это обрыдло. А середины у меня почти не бывает. Либо я сам рвусь это делать, либо с души воротит. И никто меня не заставит тогда. А если я сам себя начну заставлять — выйдет только хуже. Я пробовал уже.

В голосе Брейдена звучала досада на то, что он так сложно и неудобно устроен. Но в то же время в нем слышалась и гордость. Он явно считал себя очень свободным и независимым человеком.

Именно в этот момент Марк думал, что такому спортсмену, очевидно, нужен особенный, спортивный хлыст. Прикидывал, какой именно и где можно раздобыть что-то подходящее.

Когда Брейден закончил, Стоун спокойно ответил:

— В твоей системе отношений с собой нет главного — понимания, кто здесь хозяин. Но это проблема большинства. Значит, будем работать с тем, что есть. Фигой тоже можно многое сделать, если подойти к этому правильно.

— Херня, — решительно запротестовал Брейден, не вполне уловивший мысль Стоуна. — Я-то как раз себе хозяин. Я делаю что хочу. Только то, что хочу. Мало кто так может про себя сказать. Очень мало кто.

— Хозяин — тот, кто подчиняет, — Марк зашел сбоку так, чтобы видеть Брейдена. Его взгляд ощущался как хватка холодных жестких пальцев на лице. — И свои маленькие «хочу» — в первую очередь. Но раз ты своим «хочу» не хозяин, им буду я.

— Меня ты не подчинишь, — ощерившись, ответил Брейден. — И никто. Не родился еще такой человек.

— Не тебя, — согласился Марк. — Только твои мешающие обозначенной цели хотелки. — И он отшагнул назад, на позицию.

«Ничто так не подчеркивает высказывание, как хорошая, быстрая, продолжительная серия...» — мысли Стоуна вплетались в четкий ритм, и Брейдену резко стало не до споров.

***

С тех пор прошло не так уж много времени. Но небольшой прогресс намечался.

«Разминка», — мысленно усмехается Марк. Ему нравится проводить спортивные аналогии, когда Брейден в его руках. Он думает о том, что каждый человек своей натурой диктует то, как начинает воспринимать происходящее партнер. Возникает совершенно новое, чего ни с кем до него раньше не бывало. Вот с Двойняшками…

Стоун видит себя сидящим в кресле напротив большого зеркала в танцевальном классе, который он арендовал специально для этих встреч. Двойняшки стоят на коленях по обе стороны от него. Под каждую руку. И обоих он держит за волосы, запустив в них пальцы. Симметрично, понемногу запрокидывает обе эти головы. Все сильнее тянет. Они зажмуриваются одновременно, но Реми морщится от боли, а у Рене на лице такая откровенная, такая бесстыдная гримаска наслаждения…

Стоп.

Стоун возвращает себя в здесь и сейчас.

Брейден ценен еще и тем, что его не нужно ни подпускать близко, ни жалеть. Последнее категорически противопоказано. Дистанция и безжалостность — пожалуй, два главных условия самой возможности этих отношений. То, что нужно, идеально.

А еще Марку нравится делать ставки. Словно на бойцов на ринге. «Сколько он продержится еще, пока я не увижу, что мы отработали эту рубашку?»

«И ведь это еще даже не начало», — Стоун чувствует себя жителем пустыни, который впервые в жизни вышел на берег моря. Марк мысленно садится на край скалы и слушает, чувствует сквозь камень, как хлещут ее подножие волны.

В этот момент он понимает, что ему мало хлыста. Нужно еще что-то другое. Чтобы наносить удар на излете, как нависает и опрокидывается с разгона большая волна.


***

В тот первый раз метаморфоза, произошедшая с Фехтовальщиком, была особенно удивительна — и сразу стала желанна, как ничто другое из того, что мог выдать Брейден. «Я нашел твое сокровище», — думал Марк. Еще более ценное оттого, что, словно в деревенских легендах про заколдованные клады, блеснуло, далось в руки — и тут же ускользнуло, утекло сквозь пальцы.

***

Порой, под настроение, Брейден задумывается и пытается объяснить себе, как вообще так вышло. Почему он согласился «проверить» в самый первый раз. Почему пришел к Стоуну после того раза. Почему продолжает приходить к нему снова и снова. Почему в конечном итоге он всегда подчиняется Стоуну — ведь он ненавидит его. Или всё-таки нет? Есть моменты, когда точно ненавидит...

Рефлексия — не самый сильный из навыков Брейдена Гилфорда. Но сейчас он не думает ни о Стоуне, ни о своих чувствах к нему — и вообще ни о чем не думает. Только напрягает все силы, чтобы стоять неподвижно. Это получается все хуже. Он начинает непроизвольно покачиваться вперед при каждом замахе Стоуна, пытаясь уйти от удара. Но каждый раз снова возвращается назад. В исходное положение.

— Стой ровно, Гилфорд, — слышит он.

С-с-сука, Стоун, попробовал бы сам! Поглядел бы я, как бы ты выдержал хотя бы половину!..

Брейден стискивает зубы и щурится от боли. Позволяет себе это — сейчас Стоун точно не видит его лица. Этот проклятый тяжелый хлыст!.. Стоун говорит, что заказал специально для него. Но это он потом сказал, а сначала пустил его в ход без предупреждения. И Брейден тогда сплоховал — вскрикнул от неожиданности и обернулся. Слишком уж яркий был контраст с прежними ощущениями.

(Да-а. В тот момент Марк ощутил острое удовлетворение, словно от хорошего укола, венчающего рискованную комбинацию на пределе амплитуды).

Очень хочется выругаться, Брейден чудом сдерживается. Стоун злой сегодня. «Всё ж таки я его достал... Просто он не показывает…»

— Да, Брейден. Удовольствие цеплять меня лично стоит дорого. Но тебе это льстит.

О, старина Стоун настроен поболтать — великолепно. Давай поболтаем. Маленькая передышка. Правда, за нее, скорее всего, придется расплатиться втридорога. Но это потом, а пока... Брейден тихонько переводит дыхание, чтобы голос звучал ровно и даже весело.

— Тебя так легко зацепить, Стоун. Ты такой предсказуемый. Скукота…

— Верно, у каждого есть брешь в защите, и ты нащупал одну из моих, молодец. Поэтому каждый раз, когда захочешь добавки еще до начала... — Марк дает Брейдену эту небольшую передышку. Времени у них много. — Но всякая твоя реплика без разрешения — сброс текущего счетчика, помнишь?

А-а-ар-р-р, скотина Стоун с его дурацкими счетчиками, с его чертовыми правилами! Это он ввел только в прошлый раз — и Брейден совершенно забыл. А Стоун никогда ничего не забывает. И не ошибается в счете... Иногда Брейдену представляется, что его мучает какая-то бездушная вычислительная машина. Но машина не способна получать такое удовольствие...

Брейден оставляет вопрос без ответа, только чуть меняет положение рук.

Марк думает, что в следующий раз его ждет двойное удовольствие: наблюдать за выбором, который будет делать Фехтовальщик. И если Брейден не рискнет бросить что бы то ни было на его стол, это будет приятно. А если рискнет — тоже, ибо подобный вызов Стоуну нравится не меньше. Беспроигрышный расклад.

Стоун тянет паузу, пружиня хлыстом в руках, наблюдая, как меняют цвет и текстуру следы на лопатках Гилфорда. Любая передышка — это тоже двойное удовольствие. «Ожидание продолжения — с моей стороны и с его. Неминуемого продолжения».

Брейден медленно дышит, стараясь использовать предоставленное ему время по полной. Он не представляет, сколько там, на счетчике. И сколько обнулилось. И, разумеется, не унизится до того, чтобы спросить у Стоуна.

— Начнем вместо продолжим, — говорит Марк. И начинает — или все-таки продолжает, нанося новые линии по вспухающим, уже сливающимся в одно яркое пятно рубцам. Такие же сильные, как первые.

Брейден изо всех сил старается стоять прямо, не качаться. Но уже не может не выгибаться чуть-чуть вперед, сводя лопатки, выпячивая грудь.

Он всё еще терпит молча. Единственный звук, который он себе позволяет — это громкий выдох в конце серии. С каждым разом всё более громкий. Всё более похожий на стон.

Марк слышит. И чувствует, как этот выдох-стон резонирует с его внутренностями, растекается теплом под ребрами. Как же прекрасен этот Гилфорд с его нечеловеческой выдержкой. Ценность каждого своего вздоха он приумножает многократно.

Но за рубашку на столе нельзя расплатиться молча. Брейден прав, это по-настоящему зацепило.

Брейден всё сильнее упирается руками в проем. С каждым ударом смещается немного — вправо, влево, назад. Это не должно вызвать нареканий у Стоуна — он ведь не уворачивается по-настоящему. Но так всё-таки чуточку легче. Или это кажется?

Сейчас Брейден был бы рад, если бы Стоун заговорил с ним. И говорил бы подольше. Пускай бы отругал за вчерашнюю пьянку, пускай бы издевался, пускай бы даже поучал в своей невыносимой манере, свысока... Брейден бы послушал. И даже с удовольствием…

...И никаких бы… реплик… не подавал. Без разрешения. Так уж и быть.

Марк хочет уже закончить с рубашкой. Поэтому ускоряет темп, выводя Брейдена в нестерпимое. Видит мысленно эту шкалу — и стрелка на ней переходит границу красной зоны.

Не выдержав, Брейден хрипло вскрикивает и, пошатнувшись, делает полшага вперед. Руки он, однако, от стен не отрывает.

Стоун прерывает замах. Хорошо. Он хочет, чтобы Фехтовальщик знал, как может остановить его — пока еще может — и боролся с искушением. Ко всему прочему.

— Что у нас сейчас по программе, Брейден? — Марк делает шаг к стене, оценивает состояние спортсмена.

Прикосновением хлыста выставляет его на позицию.

Брейден не сразу отвечает, он слишком занят — он торопливо, жадно дышит.

Марк спокойно ждет. Эффективная разминка. Спортсмен разогрет и, пожалуй, готов к тренировке. Но нет.

— Да почем я знаю! Ты составляешь программу!

— Знаешь. Вспоминай. Включай голову.

— Я не знаю, — с безнадежным упорством повторяет Брейден. Он чувствует, что устал. А ведь это, наверняка, даже не половина.

— Накажу. Мне нужно, чтобы ты заставлял свою башку работать, Брейден.

Марк подтверждающим свои слова движением несильно припечатывает хлыстом напряженный пресс Гилфорда под нижними ребрами.

Брейден не то чтобы сознательно колебался — скорее, балансировал между двумя путями развития событий: попытаться всё же ответить (рискуя ошибиться) или сознательно бросить вызов Стоуну. Но оскорбительная формулировка и этот последний удар — не столько болезненный, сколько обидный — оказываются тяжелой гирькой, упавшей на чашу весов.

— Пошел ты нахер, Стоун.

— Чувствуешь силы расширить программу — расширяем, — покладисто говорит Марк.

И тоном приказа:

— Развернись, руки назад, держишься за косяки с другой стороны.

Медленно-медленно, как минутная стрелка на часах, Брейден делает поворот вокруг своей оси. Берется руками за косяки. Стоит, упрямо наклонив голову, словно атакующий бык на корриде. Он не смотрит на Стоуна.

Марк дожидается готовности. И сразу бьет — молча, жестко, совершенно безжалостно. Там, где обозначил, когда предупреждал. Чуть ниже, чуть выше.

Брейден стоит под ударами, напряженный, словно окаменевший, подавшись вперед, стиснув зубы, молча. Он не издает ни звука, только при каждом ударе чуть ниже наклоняет голову. На его лице проступают капли пота.

Стоун чувствует, как его заливает холодный, пронзительно-белый свет. Как на бескрайней зимней равнине под солнцем без атмосферы. Он хотел бы заставить Брейдена поднять лицо. Но оставляет за ним это право — держать голову так, как он хочет. По комнатам разливается тишина. Очередного удара нет, только их дыхание.

— Итак, что дальше. Делаешь попытку вспомнить, угадать, что угодно — мне нужна реакция на атаку, быстро, — с нажимом произносит он, держа хлыст в поле зрения на уровне груди.

Брейден опускает или, скорее, роняет руки — они безвольно повисают вдоль тела. Медленно поднимает голову. Он выглядит совсем измученным, обессилевшим. Смотрит исподлобья Стоуну в лицо. Его светлые глаза сейчас кажутся темными — то ли из-за расширенных зрачков, то ли из-за убийственной ненависти во взгляде. Он словно гипнотизирует Стоуна. Даже не моргает.

...И в следующее мгновение молниеносным, совершенно неожиданным рывком выхватывает хлыст у него из рук.

— Реакция на атаку, быстро, — хриплым голосом передразнивает он и смеется.

Бросает хлыст под ноги Стоуну.

Марк дергается, но останавливает движение. Он ждал срыва. Был готов ответить на бросок или удар. Но Брейден сделал по-своему — и сделал хорошо.

— Да, отлично, — бросает он в том же деловом, резком тоне. — Переиграл. Мое восхищение. Значит, следующий пункт программы оглашаю я. Ты тянул время, Гилфорд. И сейчас получишь за это. И уже после, если ты нигде больше не нарвешься, мы приступим к главному. Подними.

Всё еще посмеиваясь, Брейден наклоняется и подбирает хлыст. Держит его вертикально, как древко флажка. И, не меняя положения, бросает вперед, Стоуну.

Марк ловит, не сводя взгляда с Фехтовальщика.

— Я хотел бы сейчас взять рапиру. Скинуть рубашку и сразиться. И прочертить по твоей груди яркую полосу. Много ярче, чем те, что пересекают твой пресс, Брейден. Но, увы, по твоей милости сегодня у нас другая программа. Мы и так здорово отклонились от нее. Может быть, в следующий раз. Да? Если ты не будешь тянуть и хамить. Не уверен, возможно ли это.

— Хороший момент выбрал для боя, — улыбаясь, говорит Брейден. — Сначала обеспечил себе необходимый гандикап. Мудро, Стоун.

— Ты никогда не можешь рассчитывать на равные условия. Но при этом хочешь всегда побеждать. К этому нужно быть готовым. Ты все время теряешь из вида цель, Брейден. Цель твоя — не я.

«Не ты, говоришь, моя цель? Ну, это как посмотреть», — думает Брейден. После первого визита в дом Стоуна, после их первого поединка без защиты у него появилась любимая мечта. Иногда перед сном, закрывая глаза, он представляет, как выбивает у Стоуна рапиру, загоняет его, безоружного, в угол и хлещет и хлещет своей рапирой, не давая опомниться, — с огромным удовольствием и полным сознанием собственной правоты.

— К делу. Молча, быстро, в первоначальную позицию. Потерянное время жаждет отмщения.

Закатив глаза — совсем как школьник-подросток, которого посылают учить уроки, — Брейден разворачивается и снова вписывается в проем.

«Очаровательно», — мимолетно думает Марк, удобно перехватывая хлыст. Здесь такса фиксированная. Стоун мысленно включает таймер. И начинает отсчитывать полновесные секунды, четким ритмом, расширяя, спонтанно меняя область приложения, захватывая нетронутые еще участки, чередуя их с теми, что уже наливаются багровым.

Брейден ловит ритм, и это отчасти помогает, но всё же, несмотря на все усилия, он не в состоянии держаться столь же невозмутимо, как в начале. Резкими, короткими движениями он покачивается то вперед, то назад, поочередно немного распрямляет то одну, то другую руку, перемещаясь из стороны в сторону. На самых чувствительных ударах выгибается вперед, откидывая голову. Ему удается пока хранить относительное молчание — он лишь периодически с шипением втягивает воздух и тихо мычит сквозь зубы, когда очередной удар приходится по свежим следам.

Марк знает, что удары, нанесенные бессистемно, в неожиданных местах, сбивают концентрацию. И что за счет ритма боль сейчас неуклонно нарастает. Непрерывная спонтанная предопределенность. Секунды размеренно тикают. Маятник хлыста овеществляет потерянное время.

Сильный, очень сильный спортсмен — Фехтовальщик Брейден Гилфорд. Никогда еще у Стоуна не были так развязаны руки. С подобной выдержкой не тот парень выбрал себе вид спорта. Ему нужно туда, где надо терпеть. Ему не было бы равных.

Брейдену кажется, что прошло уже много времени. Несоразмерно много. А ведь копался-то он всего ничего! Но он понимает, что спорить бессмысленно. Он зажмуривается. Остается только твердое гладкое дерево косяков под напряженными пальцами, и хлесткие звуки ударов, и безжалостные вспышки боли, которые настигают его размеренно и неотвратимо, загораясь каждый раз в новом месте.

Последние тридцать Марк ускоряет ритм и выдает почти непрерывным нагоном. Пора сменить руку. Впрочем, сейчас будет пауза.

Брейден кричит — в первый раз за весь вечер не вскрикивает, а кричит, долго и громко, и весь устремляется вперед, не отпуская притолоки — в это мгновение он напоминает резную фигуру на носу старинного корабля.

Марк ждет, когда Гилфорд справится с собой. В наступившей — относительной — тишине предупреждает:

— Сделаешь так еще раз — все удары, из-под которых уйдешь, получишь в тройном размере.

Брейден молча возвращается на место.

— Всё. С разминкой покончено. Вспомни пока, что ты сегодня будешь отрабатывать. Подумай над формулировкой. Над стилем в частности. Я бы предпочел сдержанный деловой, — Марк отходит на несколько шагов. Закрывает глаза. Глубокий вдох. Долгий выдох. Затем снова оборачивается к человеку в дверном проеме и смотрит, не отрываясь.

Брейден стоит, привалившись плечом к косяку, словно пьянчуга к фонарному столбу. Он тяжело и шумно дышит, как после бега.

— Дай водички, Стоун, — говорит он немного погодя.

Марк молча отходит к окну. Там, за шторой, искажая и преломляя в своих гранях уличные огни, стоят графин и стаканы. Марк наполняет один из них и следит, как с ростом уровня воды по-новому начинает отыгрывать свет... Тратит на это пару лишних мгновений. Усмехается — Гилфорд не будет в обиде.

Вручает Брейдену стакан.

Прохладная вода! Брейден залпом опрокидывает половину, остальное смакует маленькими глотками, с трудом сдерживая стон наслаждения.

Даже его злость на Стоуна отчасти проходит. Есть в нем всё же что-то человеческое! Не оставил жаждущего без глотка воды. И даже обошелся без нотации!

— Это будет за выпивку, — заявляет он.

— Верно, — медленно кивает Марк, не отводя взгляда, — и за то, что мало спал.

В стакане еще осталось немного воды — Брейдену хочется потянуть удовольствие. Ну и перерыв тоже, не без того.

Он вспоминает, по какой причине мало спал сегодня, и невольно расплывается в улыбке. Он ведь и не собирался пить на самом деле! Но если бы не эти несколько коктейлей, он бы вряд ли уломал ее отправиться к нему домой. Она не хотела сначала, все отшучивалась, и смеялась, и дразнила его. Когда она смеялась, становилась похожа на кошечку...

Зато после третьего или четвертого мартини она так раздухарилась, что согласилась заглянуть к нему на пять минут, посмотреть его коллекцию пластинок. Ну не мог же он покупать ей выпивку, а сам не пить! Про пластинки, понятно, никто не вспомнил – они набросились друг на друга, едва успев войти. Нет, он ни о чем не жалеет... Какая же она была... тоненькая, ладная... горячая. Опустив веки, Брейден снова видит черное крыло ее волос, коснувшихся его лица, когда она, оседлав его, склонилась к нему для поцелуя. Ее маленькие упругие груди, когда она откинулась назад и пустилась в бешеную скачку в яростной погоне за наслаждением, забавно сосредоточенное выражение ее лица, острый кончик языка в уголке губ. Он и не знал раньше, что девушка может кончить так быстро — заподозрил бы ее в притворстве, если бы не ощущал явственно сам…

Брейден так и стоит с закрытыми глазами, с недопитым стаканом в руке и вызывающе довольной ухмылкой на лице.

— Приятно провел время, — голос Стоуна звучит утвердительно и понимающе. Даже, пожалуй, одобрительно и доброжелательно. — Считается, что это отчасти компенсирует отсутствие достаточного сна. Для обычного человека, которому не требуется повышенная скорость реакции и для кого доли секунд роли не играют. Ты не предупредил меня, что бросаешь спорт.

Брейден открывает глаза и возмущенно глядит на Стоуна, однако первое, что он видит, — это конец хлыста, который застыл в паре дюймов от его лица. Он отталкивает хлыст тыльной стороной ладони, таким жестом, каким отгоняют назойливое насекомое.

Хлыст описывает молниеносный круг и снова обличающе застывает на том же месте.

— Что за бред! Если б я бросил спорт, за каким бы хреном я к тебе пришел сегодня? Ты, может, думаешь, что я тоже получаю удовольствие?

— Но ты выбираешь развлечения вместо результата. Это уже не спорт, Брейден. Гимнастика с рапирой.

— Моя приватная жизнь тебя не касается! И хватит уже тыкать мне этой штукой в физиономию, Стоун! Держи все свои причиндалы при себе, если не хочешь, чтобы я тебе их сломал!

— Не касается, — взгляд Стоуна неподвижен, — пока не отражается на твоих показателях. Мы составили достаточно свободный график, чтобы оставить место для удовольствий. Но ты снова расширяешь границы. И при этом не удерживаешь позиции, — Марк быстрым движением кисти и пальцев уводит конец хлыста под мышку. Забирает стакан. — Давай на место, Гилфорд. И руки выше. На всю длину.

Оттолкнувшись, Брейден медленно выпрямляется и снова встает перед проемом. Вытянув правую руку, кладет ее на косяк. И вдруг застывает, пораженный неожиданной мыслью. У него же завтра свидание с Ноэль! Она хотела отвести его в клуб, где будут играть какие-то ее друзья, а потом, понятно, они бы отправились к нему... Черт, что же делать? Как он ей объяснит следы? Можно, конечно, остаться в футболке... Чуток преувеличить бурную страсть — не до раздеваний, дескать. А если она сама полезет под футболку? Черт, черт, черт...

— Гилфорд, тебя замыкает уже? Тебя домой отпустить, выспаться?

«Угу, и во что мне это обойдется?»

Марк ощущает себя как хищник, от которого пытается ускользнуть уже наверняка загнанная добыча. Ускользать ей некуда, но досадная задержка усиливает нетерпение. Режим созерцания и смакования позади. Желание атаковать наполнило до краев и начинает раздвигать ребра.

— Руку.

Очнувшись, Брейден ставит левую руку вровень с правой. Ладно, он что-нибудь придумает. Не отказываться же от свидания! В другой раз она может и не прийти…

Стоун берет нетерпение под контроль. Отмечает, что Брейден восстановился настолько, что мыслями уже не здесь. Произносит нейтральным тоном, скользя взглядом по исхлестанной спине:

— В следующий раз — не сомневаюсь, он неизбежен — не будет передышек. И вода — в самом конце. Если только не пройдет двух недель.

«Что же ты за урод, — мысленно обращается к нему Брейден. — Что же ты за мразь. Тебе приходило хоть раз в голову, что я тоже человек? Что я, черт побери, живой! Что я не твоя игрушка, не боксерская груша, не манекен? Откуда только берутся такие, как ты?!»

Марк улыбается. По микродвижениям и всей фигуре Брейдена он видит, что фокус внимания снова там, где нужно.

— Уяснил?! Две недели не грешишь. Либо это не отражается на результате. Меня устроят оба варианта.

Брейден молчит. Две недели кажутся абстрактным сроком. Сейчас его задача — пережить ближайшую четверть часа... И она потребует всех его сил.

Стоун становится у Брейдена за спиной в основную позицию. Но хлыст берет в левую руку. Прикасается им к открытому левому боку Гилфорда, как будто примеряясь. Или предупреждая. Хотя Марк не вкладывает в это движение ни того, ни другого.

Брейден ощущает касание, но стоит неподвижно, словно окаменев.

Марк отводит руку назад. Это последнее мгновение без резкой боли. Следующее наступит нескоро. Будут едва начинающие пригасать, въедающиеся вглубь, жужжащие болью полосы, на которые тут же станут накладываться новые, и следующие, и так без конца. Да, в какой-то момент будет казаться, что конца этому не будет.

И когда грань выносимого будет перейдена, когда еще миг — и упрямство Брейдена потонет под грузом невесомых, но таких тяжелых насечек, тогда Стоун отзеркалит стойку.

И один бок Гилфорда будет медленно, очень медленно остывать, в то время, как другой — быстро, очень быстро накаляться.

Марк начинает первую серию. Сколько будет чередований? Нарушение режима и три поражения... Их будет три. Если только Брейден не выкинет что-нибудь еще.

Брейден всё еще пытается держаться, не подавать виду — он не хочет доставлять Стоуну лишнего удовольствия. Но это страшно тяжело. Он вцепляется пальцами в косяки с такой силой, что, кажется, оставляет на дереве вмятины. С каждым новым ударом он непроизвольно подается вбок, прогибаясь, пытаясь оказаться подальше от этого безжалостного хлыста. Изо всех сил сжимает зубы, чтобы не выпустить наружу крик, но он прорывается глухим рычанием.

Однажды Стоун скажет Брейдену, что вот эти его попытки не выдать свою боль — самое драгоценное, что Марк получает в процессе. Мало кто доставлял ему удовольствие до такой степени безудержное.

А сейчас Марк не останавливается до тех пор, пока Гилфорд в состоянии удерживать позу.

Если можно назвать остановкой быструю смену стойки и руки. И точки приложения.

Брейден уже почти не контролирует свои непроизвольные движения. Его глаза зажмурены, зубы стиснуты. У него не осталось ни мыслей, ни эмоций — всё его восприятие сосредоточено там, где одна за другой резкими вспышками загораются болезненно-жгучие полосы.

Он не видит ничего, не слышит звуков ударов, не чувствует, что клонится всё сильнее, точно дерево, которое подсекают ударами топора. Не замечает, как привстает на носки, как покачивается то вперед, то назад в безнадежной попытке подставить под хлыст еще нетронутые места (которых с каждой секундой становится всё меньше).

Но он всё еще пытается, уже почти не сознавая этого, контролировать две вещи: не разжимать пальцы, которыми впивается в полированный брус в проеме, и не открывать рот — иначе его сдавленное рычание превратится в безудержный вой.

Стоун не дожидается крика, меняет сторону. С учетом того, сколько заработал сегодня Брейден, можно дать ему такую возможность — продержаться еще немного.

У Брейдена мелко дрожат руки. Он весь взмок, точно из парилки, но не чувствует этого.

В том, что в последний момент накал обрывается, но тут же начинает расти с нуля в новом месте, для Марка есть свой особенный кайф. Человек под его хлыстом уже понимает, как это будет. И на контрасте с нестерпимой болью и мгновением надежды на передышку этот новый нагон вызывает отчаяние — передышки нет, только новое восхождение к нестерпимому.

У Гилфорда удивительно работают защиты. Марк уже успел в этом убедиться. Любой другой при одном воспоминании о пережитом поостерегся бы провоцировать повторение, хотя бы в первое время. Брейдену Марк дал сейчас две недели. И то без уверенности, что тот продержится.

Брейден дышит как загнанный конь. Он уже не может стоять на месте — ежесекундно то откидывается назад, то прогибается вперед, то сгибает руки, то вытягивает их на всю длину — то одновременно, то поочередно. Этот танец нисколько ему не помогает, лишь отнимает последние силы. «Еще немного дотерпеть, — бьется у него в голове. — Немного осталось».

Стоун снова обрывает серию — секундная пауза — и возвращается туда, где с другой стороны на ребрах еще пульсируют свежие полосы, сливающиеся в единый очаг.

Самое поразительное, что Брейден — не в цепях, не под прицелом — добровольно принимает правила этой жестокой игры.

Причем принимает и тогда, когда это продолжается на грани выносимого. И напрочь отвергает саму идею фиксации.

Для Марка он — явление вне системы. Опровергающее известные ему на практике и в теории законы. «Словно кто-то поймал меня в ярости и воплотил мои желания...» Но сейчас ярости нет — есть ощущение разбега, когда самолет набирает скорость на взлет.

Брейден заставляет себя замереть в относительной неподвижности — чисто на силе воле. Это как последний рывок перед финишем, когда физических сил уже, кажется, не осталось и в помине.

Стоун наносит сильные и быстрые удары по исхлестанным уже ребрам. А потом чуть меняет стойку и неожиданно добавляет несколько от правого плеча по начавшей пригасать спине — корректирует направление разгона.

Брейден вскидывается и громко вскрикивает, больше от неожиданности, чем от боли. Подается вперед, запрокинув голову.

Марк глубоко втягивает воздух — он почти ощущает этот набегающий поток — взлет под грозовой фронт. И вскрик этот пахнет для него озоном.

Яркая вспышка под клубящимся-нависшим-свинцовым.

Снова уходит направо. Вспоминает Прометея — и орла, прилетавшего терзать его из-под черных туч.

Брейден снова вскрикивает. Делает движение, словно собираясь разжать руки, оттолкнуться от косяков. Но всё же удерживается. По его внутреннему ощущению, это почти конец дистанции. Последние шаги перед ленточкой.

Стоун считывает эти признаки, он испытывает острое наслаждение от того, какой великолепный Гилфорд ведомый на финальных виражах. Высший пилотаж, парное выступление, крыло к крылу.

Стоун повторяет комбинацию — переносит серию с правого бока на левую часть спины, меняя направление движения на противоположное.

«Да сколько же еще!!» — Брейден выгибается, качнувшись вперед.

Марк наносит последний удар во втором из трех финальных повторов и медленно отводит хлыст. Так же медленно произносит, не надеясь, впрочем, что Гилфорд расслышит и поймет:

— Второй проигрыш отыграли. Теперь третий. Последний, Брейден.

Перекладывает хлыст в левую руку. Легонько касается концом хлыста багровых отметин на левом боку.

Брейден, уже успевший шумно, с облегчением, выдохнуть, замирает, не в силах поверить в услышанное.

— Нет... — еле слышно произносит он.

— Но их было три, Гилфорд. Поражения.

Брейдена охватывает дрожь — он не в силах сдержать ее. Сжимает зубы, чтобы они не стучали.

— Не надо, — говорит он тихо, — больше.

— Не нарушай, и больше не будет, — Марк бережно водит концом хлыста по рубцам на его ребрах.

Он говорит так же тихо. Тон в тон.

Теперь голос Брейдена звучит совсем не так, как раньше. Ни капли вызова или насмешки. Интонация смиренной просьбы.

— Пожалуйста.

Марк хочет прикрыть глаза — и одновременно смотреть.

Прикрыть — чтобы ничто не мешало слушать этот голос. Смотреть — чтобы не упустить ни штриха.

— Не-ет. Ты же знаешь, что нет.

— Я не могу больше... — Брейден говорит почти шепотом, не разжимая зубов, едва шевеля губами. Это всё еще покорная просьба. До жалобной мольбы он пока не дошел.

— Но тебе придется, Брейден, — почти с сожалением произносит Марк Стоун. Он отводит хлыст.

— Не надо! — Брейден вскрикивает, но тоже — шепотом. — Пожалуйста! Я прошу.

— Я сделаю это быстро. И на сегодня все. Мы будем в расчете.

Брейден размашисто мотает головой. Несколько раз.

— Я... я не смогу нормально заниматься, — осеняет его. Ему кажется, что это очень свежий и очень резонный аргумент, к которому Стоун непременно должен прислушаться. — Долго буду восстанавливаться.

Он сильно подается вперед всем корпусом, почти повисая на согнутых руках.

— Я знаю, Брейден. Это часть твоего наказания. Придется заниматься через боль. Помнишь, мы говорили с тобой об этом, — Марк очерчивает в воздухе контур его фигуры. Говорит так, словно увещевает ребенка — негромко, доверительно. А потом резко приказывает: — В исходное встал.

— По спине, — шепотом просит Брейден, не двигаясь с места.

— Хорошо, — жестко произносит Марк. — Я добавлю по спине. За то, что ты тянешь сейчас время, Гилфорд.

Брейден мгновенно встает как приказано. Его колотит нешуточная дрожь, заметная, даже если не всматриваться.

Стоуна, которого затопило холодом так, что странно, как хлыст не заискрился инеем, слегка отпускает.

— Так лучше, — говорит он. И больше не медлит. Наносит первый удар. И сразу следующий. И следующий — туда, куда и намеревался. Сбоку по ребрам.

Брейден терпит — раз, другой третий... На четвертом вскрикивает, не сдерживаясь, во всю мощь здоровых легких.

И опускает руки, плотно прижав локти к бокам.

— Это зря. Тебе оставалось немного. А теперь опять много.

— Я не могу больше, — снова говорит Брейден. — Правда. Совсем.

— Ты знал весь расклад с самого начала. И я учел бы твою сознательность и выдержку, Брейден. Если б ты с таким упоением не нарывался сверх уже заработанного. Поэтому руки на стену, и думай о том, как именно в следующий раз ты придешь за наказанием. Как это будет, чтобы не огрести лишнего. Запоминай, Брейден. А то ты быстро забываешь. Встал!

Брейден шагает в сторону, встает к стене, упираясь в нее ладонями и лбом. Его локти по-прежнему прижаты к бокам. Он чувствует, как его подбородок вздрагивает, и коротко, сильно прикусывает нижнюю губу. Это помогает. В глазах проясняется. В голове вроде тоже. Брейден выпрямляется, расправляет плечи.

— Шаг назад.

— Не по бокам. Пожалуйста, — Брейден медленно выпрямляет руки, одновременно делая короткий шаг назад. Второй. Третий. — Я очень прошу. Пусть больше, но по спине. Я... я не буду. Нарываться.

Брейден опускает голову.

— Я... сожалею.

О-о, эта пауза оплачена. Марк плавной волной яркого света мысленно стирает накрученную счетчиком цифру. Запах озона захлестывает.

— Что будет — увидим, Брейден, — Стоун говорит раздельно и четко. — А сейчас — ты уже отработал все, чего добивался. Сожаления твои запоздали. Осталось то, с чего началось. Нарушение режима, алкоголь и следствие — поражение. Последнее из трех. Оно стоит две серии по бокам, слева и справа. Я не делаю перерасчетов. Скидываю лишь потерянное сейчас время — в благодарность за твою вежливость. Приготовься.

Брейден замирает неподвижно, если не считать того, что его трясет. Трясет так сильно, словно его, прямо как есть, — полуголого, мокрого от пота — выставили сейчас на трескучий мороз.

Марк снова слегка касается левого бока Брейдена. Словно хочет убедиться, что Гилфорд понимает, что его ждет.

Тот стоит всё так же, словно не ощущая этого прикосновения.

Стоун отводит хлыст. И бьет. Вопреки обещанию, не серию. Но не уменьшая амплитуды, из фехтовальной стойки.

Отслеживает реакцию.

Дернувшись от удара, Брейден клонится вперед, но тут же возвращается в позицию, отжавшись от стены. Он даже умудряется не издать никаких звуков, кроме резкого хриплого вдоха и такого же выдоха. Та отсрочка, которую ему удалось выцыганить, очень помогла.

— Хорошо, пойдет. Давай, Брейден, не подведи себя на этот раз.

И вот теперь пошла серия.

Откинув выданную единичку, Марк намерен отсчитать девять.

Брейден вскрикивает на каждом, переступает на месте, изгибается самым причудливым образом — то вправо, то влево, то скругляя спину и опустив голову, то почти припадая к стене — но ладоней от стены не отрывает.

Стоун сжимает зубы и распахивает пошире глаза. Проживает каждый свой вдох и выдох, чувствуя, как расширяется грудь, — кажется, мог бы порвать стальной обруч.

После девятого соединяет руки на хлысте, словно на рукояти катаны.

— Встань прямо, Гилфорд. Финальные десять. И контрольный, по спине, как ты просил. Если выстоишь.

Брейден встает прямо. Ощущает тень желания выругать Стоуна последними словами. А лучше отмочить что-нибудь такое, чтобы уесть его как следует. Чтоб его аж перекорежило. Но Брейден отбрасывает это желание. Не сейчас. Сейчас надо выдержать. Это действительно конец. Если только Стоун не придерется к чему-то еще. От этой мысли озноб усиливается.

Как только Брейден выпрямляется, Марк меняет стойку и бьет — без лишних пауз и предупреждения. Все так же, с разворота, отвешивая полновесные десять, один за другим.

Брейден кричит и извивается, уже не сдерживаясь. Ему не стыдно. Если Стоуну (или какому-то воображаемому зрителю) взбредет в голову упрекнуть его за недостаточно мужественное поведение... Ну что ж, пускай тот займет его место. А Брейден на него посмо-о-о-отри-и-и-и-ит...

Пауза. Повисла внезапно, сама по себе ударила.

И следом — движение Стоуна за спиной. И последний.

Поперек лопаток.

Короткий яростный крик резко обрывается. Брейден на мгновение замирает — выгнувшись, как натянутый лук, запрокинув голову. Потом почти падает на стену, упираясь в нее предплечьями, сжатыми кулаками, лбом. Он дышит — шумно, хрипло, со стоном. Постепенно приходя в себя, начинает брать дыхание под контроль, чтобы издаваемые им звуки не напоминали скулеж. Все тело горит, ноет и саднит, кажется, на боках и спине у него не осталось ни дюйма целой кожи, ни одного кусочка, который не посылал бы в его мозг отчаянные сигналы боли.

Марк за его спиной тоже замедляет дыхание. Он ощущает себя, словно, набрав высоту, выключил мотор. Внезапная тишина, свист ветра, дрожь крылатой машины. Планирование. Скольжение под нависающими тучами. Уход в разрыв между ними. В просвет. Слепящее солнце.

Стоун смотрит, как дышит Брейден. На капли пота на его спине и плечах. На взмокшие волосы на затылке. На напряженные руки.

Говорит одно слово:

— Всё.

Брейдену невыносимо хочется опуститься на пол, посидеть. А может, и полежать. Но такого у них в заводе нет. Да он и не собирается демонстрировать слабость. Вот сейчас только ещё немного постоит, чтобы прийти в себя... Он понемногу успокаивается, его дыхание замедляется, делается тише.

Брейден думает, что было бы, если бы он взял и завалился отдохнуть на широкий диван Стоуна — такой гостеприимный с виду. Или даже разлегся бы на полу, на ковре. Он понимает, что так делать не следует, — разве что захочется в очередной раз позлить Стоуна.

Он здесь не гость.

И вряд ли когда-нибудь будет по-другому.

Марк бесшумно отходит к окну. Задерживается на пару секунд, чтобы посмотреть, как отражаются огни в каплях дождя на стекле. Берет графин, чистый стакан. Переносит на столик ближе к Брейдену. Нарочно ставит с легким стуком, привлекая внимание.

Оставляет там же хлыст. Отходит к своему высокому табурету.

Брейден сейчас почти не контролирует ход своих мыслей — они текут куда им вздумается, как вода из треснувшего кувшина. Он представляет, как могло бы быть по-другому. Если бы они со Стоуном были приятелями. И он, Брейден, приходил бы сюда в гости — падал бы в кресло, вытянув ноги во всю длину, свесив руки с подлокотников... Подначивал бы Стоуна, а тот бы подтрунивал над ним в ответ. И рассказывал бы что-нибудь — Стоуну наверняка есть о чем порассказать. Впрочем, у Брейдена есть собственная коллекция баек. Они трепались бы — об олимпийских играх, о машинах, о музыке… Но Стоун наверняка обожает какую-нибудь замшелую классическую нудятину, какого-нибудь Баха или Бетховена… Неважно, нашли бы, о чем потрепаться. Если бы это было возможно. Если бы они были на равных...

Никогда этого не будет.

Марк продолжает наблюдать. Сегодня Брейден дольше приходит в себя. Стоун вспоминает его превращение. Жаль только, что чудо так кратковременно. Сейчас идет обратный процесс. И это тоже интересно.

Брейден встряхивает головой. Разжимает кулаки. Еще минуту-другую стоит, припав к стене, собираясь с духом. Потом отталкивается от нее. Подавляет желание обхватить себя руками, обследовать объем и характер повреждений... Не при Стоуне же! Дома будет время рассмотреть себя перед зеркалом... Если он, конечно, не вырубится сразу.

Брейден растирает, разминает руками лицо, словно надеясь придать ему нейтральное, беззаботное выражение. Поворачивается всем корпусом. Ищет взглядом свою одежду.

Марк отстраненно думает, как Брейден мог бы сейчас разыскивать свою футболку.

Брейден не знает точно, но почти уверен, что Стоун интересуется парнями, а не женщинами. Впрочем, по отношению к нему, Брейдену, он ничего такого себе не позволял ни разу — ни намека, ни косого липкого взгляда, не говоря уже о прикосновениях. Понимает, что с ним такие фокусы не выгорят. Как бы там ни было, Брейден не сомневается, что Стоуну приятно на него смотреть — и в процессе, и сразу после. А это значит, что надо побыстрей одеться. Нечего его баловать!

Хм, пожалуй, удачно, что Стоун заставил его собрать одежду и не надо сейчас брести через всю комнату, нагибаться за футболкой...

Завтра у Гилфорда законный день отдыха. А жаль. Марк хочет видеть, как тот справляется с болью - при каждом движении, каждом уколе. С чувствами, которые неизбежно возникают при этом. Как пытается взять все под контроль.

Но для этого будет послезавтра.

— Отдохни хорошенько, Брейден, — Марк не сводит с него прицельного, оценивающего взгляда. — Я хочу, чтобы послезавтра ты работал на полную, насколько сможешь.

Полой рубашки Брейден вытирает лицо, шею. Аккуратно, без лишних движений, выворачивает футболку. Мысленно собирается, как перед прыжком в холодную воду, и быстро, размашисто и резко, натягивает ее. Так, словно ему не больно.

Стоун чуть прикрывает глаза, фиксируя момент в памяти. Красивый, выразительный момент. Брейден хорош.

Прекрасный упрямец.

Однажды, подумал Марк, я заставлю его принять бой сразу. Еще до того, как он начнет одеваться.

Теперь рубашка... Пуговицы можно не застегивать. Куртка. Застегну уже на улице. Даже легкая свободная ткань футболки причиняет боль. Как же быть с завтрашним свиданием? Сказаться больным? А ну как она не станет ждать, найдет себе кого-то еще... Ладно, там видно будет. Может, и правда придется отлеживаться. Впрочем, на это есть целый день. А вечером... Интересно, ее и правда зовут Ноэль или обманула? Девчонки любят красивые имена.

Брейден проводит пятерней по волосам. Подходит к столику, берет графин — и тут же со стуком ставит обратно — дрожат руки. Так. Соберись. Он ведь даже не полный. Аккуратно, бережно, рассчитывая каждое движение, Брейден наливает воду в стакан. Ставит графин — на этот раз без стука. Так же осторожно берет стакан и подносит к губам.

…Интересно, а ходит ли Стоун на свидания? Есть ли у него... кто-нибудь? Есть ли у него приятели, которые приходят к нему и падают в кресла, чтобы вместе выпить, посмеяться, поболтать о всякой всячине? Какие они, интересно, друзья Стоуна? И каково это — быть другом Стоуна? Ведь он сам знает Стоуна с одной-единственной стороны, которую тот, надо полагать, мало кому показывает. Но есть ведь и другие. Любопытно, как Стоун живет изо дня в день. Впрочем, он, Брейден, вряд ли когда-нибудь это узнает.

В это время Стоун думает, что сам хочет испытать, каков он будет в поединке сразу после. Перебирает в голове варианты, кого он мог бы попросить о подобном одолжении. Решает вернуться к этому позже, после того, как Брейден уйдет. Не хочет пропускать эти моменты.

— Есть такое имя — Ноэль? — неожиданно спрашивает Брейден. Он смотрит на Стоуна поверх стакана.

— Строго говоря, имя может быть любым. Важно лишь, соотносит себя с ним человек или нет. Это абсолютный критерий, — Стоун отвечает автоматически, без поправки на то, с кем говорит. Сейчас ему не хочется поправок.

Брейден закатывает глаза.

— Не знаешь — так и скажи. А не морочь мне голову.

Он ставит стакан на столик.

— Скажу, что, как бы ее ни звали, помни о двух неделях.

— Да ладно тебе занудствовать, Стоун, — говорит Брейден. Он уже почти вернулся к своему обычному бесшабашному, насмешливому тону. — Вообще-то ты должен быть мне благодарен. За то, что я такой раздолбай.

— А я благодарен, Брейден, — совершенно спокойно, как о само собой разумеющемся, говорит Марк.

И так же спокойно добавляет:

— Но достигнуть цели мне тоже интересно.

Брейден не ожидал такого ответа, но не теряется.

— Вот! То-то же, — говорит он. — Ну, я пошел. Покедова... тренер.

— Послезавтра, работа на максимум. И — две недели повышенного контроля. До встречи, спортсмен.


***

— Мне вообще плевать, с кем ты спишь, но я ненавижу вранье! — она садится на его кровати, поверх сбитых, перекрученных простыней, и яростно смотрит на него сквозь спутанные волосы, упавшие ей на глаза.

— Чего?! — Брейден не понимает, о чем она, да ему сейчас и неважно — он пытается совладать с собой, не мычать и не корчить рожи после того, как Ноэль ни с того ни с сего впилась ему в спину ногтями, да еще и от души проехалась сверху вниз (тупая дура). Он взвыл от боли и непроизвольно оттолкнул ее. Пожалуй, слишком сильно.

— Ты мне сказал, что ни с кем не встречаешься! Но я же вижу, что ты успел с кем-то покувыркаться вчера! И эта сучка расцарапала тебе всю спину! Думаешь, я не понимаю, почему ты остался в футболке? Терпеть не могу, когда врут!

Ноэль приподнимается на коленях, голая, растрепанная и свирепая. Резким движением отбрасывает волосы с лица.

Верхний свет в комнате погашен, горит лишь маленькое бра над кроватью. Пластинка Чарли Паркера давно доиграла и теперь вращается с еле слышным шипением.

— Вчера?! Покувыркаться?.. Пф-ф-ф! — осознав, из-за чего она так разбушевалась, Брейден не может сдержать смеха. — Да нет же! Постой! Это не то! Совсем не то!

— А что? — еще больше рассерженная его гоготом, Ноэль спрыгивает с кровати.

— Это… это… — он судорожно пытается придумать что-то, но в голове пусто. Брейден никогда не отличался умением ловко и складно врать, а уж тем более в такую минуту. Ай, будь что будет! Подняв руки, словно сдаваясь в плен неизбежному, он стаскивает с себя футболку. Он не чувствует ни капли смущения. После всего, что они с Ноэль вытворяли позавчера и вот только что, после всего, что она нашептывала ему на ухо (а потом и выкрикивала в голос, на радость соседям), стесняться уже как-то поздно. И глупо.

— Господи Исусе! — потрясенным шепотом вскрикивает Ноэль, рассмотрев его спину.

Брейден снова усмехается — очень уж непривычно имя божье звучит в устах его подружки.

— Что это такое?! — Ноэль опускается на кровать, осторожно, еле слышно прикасается кончиками пальцев к его загривку, медленно ведет сверху вниз. Брейден чувствует спиной ее теплое дыхание. Прикрывает глаза.

— Это… — он понимает, что придется сказать всю правду — или почти всю. — Это, понимаешь… мой… тренер.

— Тренер?

— Ну да. Я фехтовальщик. Я же тебе говорил.

Он поворачивается и смотрит на нее. Она глядит испуганно и растерянно.

— Но...

— Я продул вчера три боя, и тренер меня отп***ил.

— А… А почему… почему ты ему позволяешь? Почему ты это терпишь?

— Понимаешь… — Брейден с трудом подбирает слова, чтобы объяснить не столько Ноэль, сколько самому себе, — со мной так и надо. Если он не будет максимально жестко, если хоть раз даст слабину, я сам буду… Буду пытаться продавить его. Всё время.

— А что, с другими он тоже так?

Странно, что это не приходило в голову ему самому. Есть ли у Стоуна еще… подопечные? Такие же, как он?

— Сомневаюсь, что кто-то другой такое выдержит, — отвечает он с коротким смешком.

— Ну ты даешь… — она смотрит на черно-белое фото, приколотое кнопками к стене над изножьем кровати.

Изображенный на нем симпатичный мужчина в белой куртке со стоячим воротничком и пуговицами вдоль проймы рукава обаятельно и чуть иронично улыбается. Его темные глаза смотрят мимо камеры, в сторону и вверх.

— Это он, да? Твой тренер?

Брейден закатывает глаза.

— Да нет же, это Манджаротти.

«Дура ты тупая», — добавляет он мысленно.

— Кто?

— Не бери в голову, — отвечает он и мягко опрокидывает Ноэль обратно на скомканные простыни.

***

— …да и в любом случае, я думаю, хотя бы несколько свободных вечеров у нас будет, — говорит Хайди, любовно упаковывая в чехол пишущую машинку, подарок Брейдена.

Сам Брейден сидит на полу перед чемоданом, небрежно кидая в него свои вещи одну за другой. Они едут на сборы: он — готовиться к чемпионату, а Хайди не только в качестве его подружки (и, по совместительству, личного массажиста), но и как внештатный корреспондент недавно открывшегося спортивного журнала.

Брейден познакомился с ней в кабинете врача, во время очередного планового осмотра. По образованию Хайди медсестра, но еще со школьных лет она мечтала о журналистике. И вот теперь, при активной поддержке Брейдена, ее мечта начинает сбываться.

— Знаешь, я ведь не собираюсь… — Хайди оборачивается к нему. — Эй, погоди, куда ты все кидаешь кучей! Помнется же! Дай я.

Брейден охотно уступает ей место и с удовольствием смотрит, как ловко и аккуратно она складывает его рубашки и брюки. В солнечном луче кружатся пылинки, а светлые, коротко стриженные волосы Хайди становятся золотистыми.

С Хайди легко. Она почти всегда в хорошем настроении. Никогда не унывает, не дуется из-за пустяков. Во всем видит лучшее. Такой у нее счастливый характер. А еще она как-то стихийно любит спорт и все с ним связанное, даром что сама никогда ничем всерьез не занималась. Но она крепкая и подвижная, обожает волейбол, и пинг-понг, и теннис... Она покорила Брейдена тем, что стала выходить вместе с ним на утренние пробежки — и не столько даже ради его компании, сколько ради удовольствия просто бежать куда-то.

— Мне говорили, там неподалеку есть пляж, и если нам повезет с погодой — ой, а это что? — стоя на коленях перед чемоданом, Хайди заглядывает в открытый кофр, где Брейден хранит свои рапиры.

Брейден порывается было к ней, но тут же осаживает себя. Дергаться поздно. Хайди вытягивает из кофра длинный предмет — примерно такой же длины, как рапира. Только это не рапира. Брейден обреченно прикрывает глаза.

— Ого! — слышит он. — Ничего себе, какой огромный!

Он открывает глаза. Хайди стоит над ним, взвешивая хлыст в руке.

— Ты и верховой ездой тоже занимался? — спрашивает она.

Встретив ее бесхитростный взгляд, Брейден улыбается. И чего он так всполошился?

— Нет, — отвечает он. — Это старая история.

Он чувствует неловкость из-за того, что приходится обманывать настолько простодушного человека. Пускай даже не совсем обманывать, а лишь отчасти.

— Это я выиграл. На пари. У одного чудака из моего клуба. Он был любитель, но очень хорош. Мы поспорили, что я его сделаю три раза подряд. И я сделал! Но это было нелегко. Пришлось попотеть, — Брейден задумчиво улыбается.

Он вспоминает свой последний визит к Стоуну два года назад. Они виделись несколько раз и после, в клубе, но мельком — и едва кивали друг другу при встрече.

«Забирай», — сказал тогда Стоун. «Да на кой он мне? — искренне удивился Брейден. — Что я с ним буду делать?!» Он не ожидал такого прощального подарка — да и вообще ничего не хотел брать от Стоуна. «Его изготовили специально для тебя. Он твой. Раз ты уходишь — забирай». Стоун был в тот день сдержаннее обычного.

У Брейдена было сильное искушение сломать этот хлыст тут же, на месте, об колено. Но он пожал плечами и взял. Как-никак, это был трофей. И ни один другой трофей не доставался ему так дорого. Наверное, поэтому он и взял его. Не сломал и не выбросил. Хранил, возил с собой повсюду.

— Но почему именно хлыст? — недоумевает Хайди, помахивая в воздухе упругим предметом их беседы, словно удочкой. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Да я, знаешь, больше из вредности. Чем-то ему этот хлыст был дорог. Висел у него на стене, на почетном месте. Рядом с катаной. Ну вот я и забрал его.

— Рядом с чем?

— С катаной. Это самурайский меч такой. Кривой. У него был настоящий, прямо из Японии.

— Вот это да! — она отходит от чемодана и пару раз взмахивает хлыстом посильнее, со свистом рассекая воздух. — Какие интересные у тебя знакомые!

— Так что это вроде приза. Низачем вроде и не нужен, а выкинуть жалко.

— Ну конечно! Зачем же выкидывать! — держа хлыст за рукоять почти отвесно, Хайди легонько похлопывает себя кончиком по бедру. — Ты же победил! Знаешь, мне всегда было так жалко бедных лошадок! У них, конечно, толстая шкура, но всё равно… Мне кажется, им больно. Хорошо, что ты не ездишь верхом! По-моему, это ужасно жестоко — так обращаться с животными... Что с тобой?

Она удивленно смотрит на Брейдена, потому что он издает странные хрюкающие звуки, зажав ладонью рот.

— Пф-ф-ф… Нет, ничего. Это я чихнул. Да, согласен. Ужасно.


***

Утомленная ранним подъемом и долгой дорогой, Хайди крепко уснула еще до ужина, а Брейден пошел побродить по городку.

Какое-то смутное беспокойство гнало его на улицу. Идти было особенно некуда, дел — никаких. Он обстоятельно расспросил прохожего, как добраться до пляжа. Поглазел на витрины магазинов. Запомнил кафе, где можно было бы посидеть с Хайди. Забрел зачем-то на автовокзал, долго стоял, изучая расписание автобусов. Купил газету, но читать не стал, так и бродил, держа ее в руке.

И все время подспудно помнил о том, что до его прежнего места жительства, до того города, где находится его клуб и где… ну да, где он познакомился со Стоуном, — каких-то полтора часа езды. Не больше.

Вечер стоит августовский, теплый, как раз такой, когда удивительно приятно просто находиться на воздухе. Самая комфортная температура, не жарко и не зябко. Косые лучи низкого солнца золотят убогую улочку, придавая ей праздничный вид.

Толкнув дверь, Брейден заходит в бар, почти пустой в этот час, и спрашивает бармена, где у них телефон.

Код города он находит в толстом растрепанном справочнике, а номер Стоуна — в своей телефонной книжке. Выходя на прогулку, он для чего-то сунул ее в карман. Для чего-то.

Мне просто нужен практический эффект, говорит сам себе Брейден, крутя диск. Чтоб все сборы отработать нормально и бахнуть этот чемпионат на максимуме.

Гудок в трубке. Второй. Третий.

Стоун мог десять раз переехать с тех пор. Он может сейчас находиться, скажем, в Риме. Или в Люксембурге. Или в Южной Америке. Хорошо быть богатым.

— Слушаю, — отзывается знакомый голос. Такой знакомый, точно они расстались вчера. И такой отчетливый, словно Стоун стоит вот здесь, у него за плечом.

— Стоун. Привет. Это Гилфорд. Помнишь такого?

Он слышит, как Стоун сначала усмехается, потом отвечает:

— Привет, Брейден. Очевидно, ты меня тоже. И вряд ли решил просто поболтать. Приходи.

Брейден медлит, раздраженный и проницательностью Стоуна, и его бесцеремонностью. Мог бы хоть для приличия спросить, как дела. А впрочем, черт с ним. Автобус отходит в семь девятнадцать.

— Буду около девяти.

Он вешает трубку, кладет на стойку монеты, выходит из бара и щурится на заходящее солнце. Надо забежать за кофром. И оставить записку Хайди, если она еще спит. Или рассказать ей про встречу со старым приятелем — если уже проснулась. Хайди не будет ни выспрашивать, ни подозревать. Не такой она человек.

Только вот снова встает тот же самый вопрос, думает он, шагая по улице. Как быть со следами? Как он ей объяснит?

«Решил попробовать, каково приходится бедным лошадкам. Это чудовищно, Хайди. Просто чудовищно».

Брейден улыбается до ушей и ускоряет шаг.

[lyca]

До ушей
Кайф, какой же кайф! Спасибо, автор!!!

[Viktoria]

О, на этом всё .

[Hiaro]

Ааа, мне б такого тренера по дисциплине!!! Я б в мировую тройку вошла!!!
Брейден действительно как-то... сложно устроен. Не встречала таких людей. Не уверена, что до конца его поняла. Но финал меня с ним прям сблизил)))
Спасибо, автор!

[Viktoria]

Ааа, мне б такого тренера по дисциплине!!! Я б в мировую тройку вошла!!!

Да признайтесь уже .

[Hiaro]

Ааа, мне б такого тренера по дисциплине!!! Я б в мировую тройку вошла!!!

Да признайтесь уже .

Или вы?

[Viktoria]

Или вы?

Ага, если бы я ещё умела так писать…

Кстати, Брейдена я отлично понимаю. Не задавалась копанием, но ни одна из его мыслей (и ни одно из действий) не показались мне нелогичными или противоречивыми.

[Hiaro]

Или вы?

Ага, если бы я ещё умела так писать…

Кстати, Брейдена я отлично понимаю. Не задавалась копанием, но ни одна из его мыслей (и ни одно из действий) не показались мне нелогичными или противоречивыми.

Расшифруйте мне тогда, плиз, главное. Почему он все это терпит? Вопреки своему же утверждению, что делает только то, что хочет? Получается, он этого хочет? Но ведь вроде нет же? Или все-таки та далёкая цель мотивирует и (или) сдвиги какие-то чувствует? Тогда почему она сама по себе не мотивирует?

Нет, что-то недопонимаю я тут. Не чувствую до конца.

[Hiaro]

Или вы?

Ага, если бы я ещё умела так писать…

Слушайте, ну прошли те времена, когда такие реплики можно было воспринимать хоть сколько-нибудь всерьез.

[Viktoria]

Почему он все это терпит? Вопреки своему же утверждению, что делает только то, что хочет? Получается, он этого хочет?

Конечно, хочет, иначе что бы он там делал? Но хочет не в смысле мазохистского кайфа, вовсе нет.

Возможно, у него повышенное тактильное восприятие. Ему проще и больше нравится воспринимать мир непосредственно физически, чтобы он не был абстрактным. То есть, последствия его решений и действий должны обрести какое-то физическое воплощение. Собственно, это ему Стоун говорит прямым текстом. А хлыст - только один из немногих безопасных вариантов.

Я постараюсь цитаты подыскать, мне трудно сформулировать.