Конкурс 2024. №11: Сальсифи - Alexander Kovalskij

[Alexander Kovalskij]

Сальсифи

Lorsqu'une fleur, ce frêle et doux prestige.
Perd ses couleurs, languit et se flétrit,
Que du brasier on approche sa tige,
La pauvre fleur aussitôt refleurit...
F.Tiouttchev [1]

Жил-был на Москве барин. Звали его Кульчицким Адамом Орестовичем, и слухи о нем ходили разные. Поговаривали, что он богатый вдовец, капитал свой составивший женитьбой на купеческой дочке, через брак этот из гвардии и выключенный. Так ли оно было, никто толком не знал, поскольку в Москву Кульчицкий приехал без жены, и что уж там с ней случилось, никому было неведомо, а сам он об этом рассказывать не любил. Приехал он не один, а привез с собой из Парижа французского повара и еще кухарку, которых никому в наем не отдавал. Знали еще, что он отставной майор, что служил когда-то по кавалерии, но больше, пожалуй, и ничего. Купил он на Остоженке дом, чудом в пожаре уцелевший. Не слишком большой, деревянный на каменном подвале, но с хорошим старым садом вокруг и со всеми службами. В этаже, разместились столовая, гостиная и кабинет, а в антресолях – личные покои хозяина. Кухня в доме не полагалась и была выстроена отдельно. И сейчас там хозяйничал привезенный Кульчицким из Парижа повар Гастон, на обеды которого время от времени в уютной малиновой столовой и собиралось небольшое, но приятное хозяину общество. И состояло оно из одних холостяков, либо таких же вдовцов, как и сам Адам Орестович. Все они были людьми светскими, отнюдь не старыми, не слишком богатыми, но и не бедными, и по московским меркам каждый из них был вполне себе завидным женихом. Однако же, никто из них не желал связывать себя узами Гименея, предпочитая возможность жить этакими эпикурейцами, чтобы, как говорили они сами, посвятить себя самосозерцанию. В обществе их сначала считали милыми чудаками, потом подозревали в том, что таким хитрым способом они набивают себе цену, но, в конце концов, осознав их бесполезность в качестве женихов, стали мало обращать на них внимание и даже приглашать к себе стали все реже. Так постепенно и составилось то небольшое холостяцкое общество, персон этак в тридцать, к которому охотно примкнул Кульчицкий. И не просто примкнул, а можно сказать, даже и возглавил, благодаря тем самым вечерам в малиновой столовой, куда время от времени он приглашал своих друзей. Редко когда у него собиралось более десятка гостей разом, зато уж всякую неделю Адам Орестович обедал в разной компании приятных для себя собеседников. А прочие, не удостоившиеся в этот раз приглашения, с нетерпением ожидали следующей пятницы, ибо нигде на Москве нельзя было так замечательно отобедать, как у Кульчицкого. Впрочем, злые языки болтали, что дело тут не только в искусстве повара Гастона, а в чем-то еще, прозрачно намекая, что в таком сугубо мужском и закрытом от посторонних глаз обществе не может обойтись без чего-то такого, о чем не принято говорить вслух. Но все это были лишь домыслы. Из-за плотно закрытых дверей малиновой столовой не доносилось никаких слухов и даже меню замечательных обедов, аккуратно рассылаемое хозяином приглашенным, редко становилось общественным достоянием. Надо отметить, что время от времени среди гостей Кульчицкого бывали и люди вполне себе светские. Адам Орестович любил порадовать гостей не только отменными блюдами, но и угостить, что называется, интеллектуально. Сам Пушкин, наезжая в Москву по случаю, не раз охотно принимал его приглашение, а любомудры и вовсе были не редкими участниками этих застолий. Бывал здесь и Великий Карл, а, из-за довольно случайного участия в одной из трапез Грибоедова, Кульчицкого даже вызывали к генерал-губернатору, пытаясь отыскать в их скромном обществе следы мятежа. Следов, разумеется, не нашли, ибо не было на Москве людей более далеких от политики, чем знакомцы Адама Орестовича, почитавшие благоразумие высшей мудростью. С чем согласился и сам князь Голицын, отобедав как-то раз в их компании, после чего за домом Кульчицкого окончательно закрепилась слава пристанища эпикурейцев, хотя некоторые и продолжали считать, что ему больше подошло бы наименование храма Диониса, а то и Асмодея. Впрочем, московский Асмодей этот дом своим присутствием так и не почтил, несмотря на все старания Кульчицкого, что, вероятно, оказалось только к лучшему. Вихри начала нового царствования миновали малиновую столовую и ее завсегдатаев, нисколько не испортив аппетит последним. Как и прежде, они продолжали безмятежно наслаждаться гением Гастона, чья богатая кулинарная фантазия казалось практически неисчерпаемой.

Сегодняшний обед был накрыт на пять кувертов. Кроме хозяина, за столом, на изящных стульях с ножками кабриоль, расположились четверо гостей. Напротив Кульчицкого поместился самый молодой участник застолья – невысокого роста пухленький человечек лет тридцати, в очках, с пышной густо завитой шевелюрой, отчего весь вид его напоминал барашка, вполне упитанного и довольного жизнью. Когда то он служил в архиве министерства иностранных дел, но по ненадобности оставил службу и жил доходом с родительского имения. Петр Сергеевич Бахметьев – так его звали – слыл человеком добрым и искренним, но в то же время и недалеким, поскольку, несмотря на большую начитанность и отличное владение тремя языками, в душе оставался как бы младенцем и порою проявлял редкую наивность в суждениях. В остальном же это был хороший товарищ и приятный собеседник, любитель театра и актрис, шумных балов и прочих увеселений, но всем им, без сомнений, предпочитавший хорошую кухню. Женат он никогда не был, да и не намеревался ничуть, по его собственным словам. Слева от Кульчицкого грузно восседал человек возрастом хорошо за сорок, пожившего вида и немало повидавшей наружности, с красным лицом, которое он часто отирал платком. Судьба его во многом была схожа с судьбой хозяина сегодняшнего вечера. Как и последний, Николай Игнатьевич Рожнов, переменил лямку военной службы на приятное безделье благодаря удачной женитьбе. И точно также, овдовев, не пожелал вступить в новый брак. Несмотря на долгие годы, проведенные в полку, Рожнов не утратил ни желания, ни способности учиться новому, а потому сохранил образ мысли открытый и широкий. Малость своего начального образования он с лихвой компенсировал любовью к чтению, не гнушался и частных уроков, благодаря чему приобрел множество полезных познаний и слыл за человека энциклопедического, равно как и весьма практического. В своем имении, которое, разумеется, он купил на средства жены, Николай Игнатьевич завел множество новшеств и даже организовал прядильную мануфактуру, дававшую неплохой доход. При некоторой внешней суровости, человек он был все же приятный, причем приятность эта неизменно возрастала по мере увеличения объема им съеденного и выпитого. Физические способности его на сей счет были весьма значительны, причем даже в самых трудных ситуациях твердость в ногах, присущая бывшим кавалеристам, никогда не изменяла ему. Третьим был сухощавый блондин средних лет, с тонкими длинными пальцами, изобличавшими в нем музыканта. Впрочем, музыкантом Федор Германович Тамм был в свободное от службы время. В отличие от своих более везучих товарищей, Тамм принужден был, а точнее сказать – предпочитал, служить, не имея в том никакой материальной заинтересованности. Отец его оставил единственному сыну вполне приличное состояние, но одновременно привил и склонность к бережливости. Так что оставить службу в судейском департаменте Федор Германович не спешил, и даже уделял ей довольно много времени. Опять же, недоброжелатели шептались, что причиной всему огромные взятки, которыми сопровождалась эта служба, но ничего худого за Таммом во все эти годы замечено не было, и если какие-то дела он и обстряпывал, то был в них достаточно искусен, чтобы не попасться. При этом истинной его любовью с детских лет была музыка и играл он самым замечательным образом на множестве струнных, для которых его необычные пальцы подходили весьма удачно. Его приглашали музицировать во множество домов, а кое-где он был постоянным участником домашних квартетов, секстетов и небольших оркестров, что, конечно, открывало ему доступ во многие салоны. Но даже это весьма благоприятное обстоятельство не сподвигло Федора Германовича на брак, заставляя его всегда отговариваться занятостью по службе. Вот и в этот вечер он явился к столу прямо из присутствия, мило извинившись перед хозяином за свой видавшие виды мундирный фрак. О нет, Тамм вовсе не был скупердяем, затиравшим до дыр рукава. Он охотно почитывал на тему моды прибавления и в «Московском телеграфе», и в «Сыне Отечества», и даже имел кредит у Фабра на Кузнецком мосту, но как бы не придавал всему этому чрезмерного значения и в быту удовлетворялся мундиром, одеваясь как следует лишь отправляясь музицировать. И, наконец, последним по очереди, но не по значению гостем, был седовласый старик лет шестидесяти, одетый в скромное штатское платье, но с несомненной военной выправкой. По всему было видно, что из всех приглашенных он был ближе всех хозяину, отрекомендовавшего его гостям как своего старинного сослуживца, капитана в отставке Аркадия Петровича Бахтина, проездом оказавшегося в Москве.

-Я, господа, тот еще медведь, - скромно начал Бахтин, - в столицах гость редкий, все больше сижу в своей деревне. Так что вы уж не взыщите, премудростям не обучен, но увлечению вашему не чужд и в чревоугодии постараюсь не отстать.

Говорил он это с улыбкой ничуть не заискивающей, скромности своего костюма не стеснялся, а шутил порою так удачно, что некоторая простота его манер совсем не портила общего впечатления. Как впервые оказавшегося в доме, все его живо занимало, от картин до посуды, благо и те, и другая, заслуживали внимания и отнюдь не были безделкой.

Итак, гостей было немного. Собрались в четверть шестого, но за стол уселись не сразу. Некоторое время пили аперитив, смеялись и болтали о всяких пустяках, не забывая прислушиваться к шуму, доносившемуся из-за плотно закрытых дверей столовой. Там мажордом Кульчицкого, дядька Фома, как его все звали, вместе с лакеем Тимошкой, заканчивали накрывать на стол. Оба они были дворовыми Ореста Адамовича, и вместе с кучером и дворником, составляли весь штат домовой прислуги. Все это были старые слуги, из числа дворни еще покойных родителей хозяина, которых отставной майор завез в дом после приезда. Вскоре томировской бронзы часы на камине, искусно изображавшие пару цапель, прозвонили половину шестого часа и Фома, величественный в своей расшитой серебряным шнуром ливрее, распахнул двери. Кульчицкий принялся рассаживать гостей в том самом, уже знаком нам, порядке.

Стол был накрыт кремовым фарфором от Веджвуда, расписанным цветами и птицами в коричневатых и розовых тонах. Рисунок был неброским и не слишком ярким, но в сочетании с малиновыми драпировками и бордовыми обивками, он выгодно высветлял обеденное пространство, сообщая ему многообещающее спокойствие. Против каждого прибора имелась la carte, в изучение которого гости немедленно погрузились, обмениваясь, время от времени, восторженными замечаниями. Так прошло еще несколько минут, после чего Фома раскрыл вторую пару дверей, ведущих в столовую из буфетной, и на пороге возник Гастон, в белоснежном двубортном кителе с голубым поясом, и в высоком колпаке на сто складок.

- Notre cher ami Gaston! [2] – послышался тут же всеобщий возглас, и даже аплодисменты, услышав которые повар склонился в поклоне, прижав руку к сердцу. Это был еще совсем молодой человек, без малейшего намека на усы или бороду, румяный и розовощекий блондин, с выбивающимися из -под колпака локонами. Чуть полноватый, невысокого роста, голубоглазый и круглолицый.

- Encore trop tôt pour, monsieur [3], - произнес он приятным баритоном, и тут же перешел на русский, которым говорил почти правильно, хоть и с чуть заметным акцентом. – Прежде позвольте мне угостить вас и пожелать la soirée magique! [4]

Начали с устриц, к которым подали, конечно, Аи. Сочли, что Боланже все же уступает Жаксон. И сладость чрезмерна, и пузырится избыточно. Но стоило Гастону подать крепы с паюсной икрой, которой он щедро намазывал каждый блинчик, добывая ее из стоявшего тут же серебряного жбана, как мнения разделились. С появлением янтарного балыка и семги а-ля гриллье картина и вовсе переменилась. В итоге решили, что для более плотных закусок Боланже все же недурен. Далее последовала тюрбо под соусом берси, которую запивали прошлогодним Шабли. Блюдо было восхительным и тому немало способствовал гигантский размер рыбины, никем из гостей прежде невиданный. И все же с ней справились за какие то двадцать минут, после чего сделали небольшой перерыв. Следующей переменой был подан раковый суп с кулебякой. Кулебяка была необычной, вместо дрожжевого теста Гастон сделал ее на слоеном, начинив сомовьим плесом, налимьей печенкой, сваренной в черном масле, осетровыми щечками и визигой, не забыв разделить начинки слоями жареных телячьих мозгов. Кроме того, он сделал ее круглой, оставив в центре отверстие, куда при подаче влил полстакана топленого масла. Обождав немного, пока масло разойдется, Гастон, приняв из рук лакея длинный нож с тонким лезвием, в несколько легких, едва уловимых взмахов разделал ее розаном, тут же раскрывшимся во всей красе. Раскладывая ломти пирога на тарелки, француз щедро сдабривал каждую порцию бархатистым бер блан со щучьей икрой. Под кулебяку опорожнили штоф краковской зубровки, не забыв выпить и за здоровье повара. Гастон кланялся с видимым удовольствием. Но по всему было видно, что иного приема он и не ожидал.

- Вот ведь человечище! - с восторгом произнес чуть захмелевший Бахметьев, - даром, что француз, а русской кухни нисколько не чурается! Да как талантливо ее поправил! Ведь нигде у нас так кулебячить не умеют, да и не станут, сколько не учи! Привыкли по старинке, и держатся за эту самую старину почем зря!

Желающих спорить с ним не нашлось, тем более что дело шло к следующей перемене блюд и от рыбного пора было переходить к мясному. Подали говяжьи почки, сваренные в мадейре, затем фаршированного сливами каплуна и ушное из гуся. Эти кушанья сопровождались мощным полнотелым Нюи, где ясно ощутимые ароматы черной смородины и переспелой вишни причудливо смешивались с нотками лакрицы и трюфеля.

Вторая пауза, перед главным блюдом, несколько затянулась. Чувствовалось, что едокам необходимо отдохнуть и подготовиться к следующей перемене. Сочли, что недурно будет проветриться и прогуляться по саду. День клонился к закату, но солнце еще не успело скрыться за горизонтом и до наступления темноты оставалось около часа. Тем более что несмотря на раннюю осень, день выдался погожим и сухим. Растянувшись на садовых диванах, компания с удовольствием наслаждалась чуть прелым ароматом опадающей листвы, обсуждала, не пора ли уже снять, наконец, запоздалые яблоки и продержатся ли до заморозков недавно высаженные Гастоном бутылочные тыквы. Понемногу, друг за другом, расслабляли галстуки, а затем кто на одну, а кто и на две пуговицы, стал расстегивать жилет. С реки тянуло прохладой, с улицы доносились конский топот и ругань извозчиков. Сытая истома приятно разливалась по телу едоков, мысли становились все легче и приятнее, понемногу покидала желудки тяжесть.

По прошествии получаса, освежившись можжевеловой горькой, сочли, что настало время продолжить трапезу. Всех волновало, какое же блюдо будет подано сегодня на главное. Мнения разделились, и, пожалуй, даже поспорили. Тамм убежденно доказывал, что рыбного и мясного сегодня было в изобилии и уж наверное, их ожидает не иначе как дичь. Рожнов же полагал, что венцом такого обеда как раз станет запечённая рыба, что придаст всей трапезе завершенную легкость. Бахметьев упрямо ставил на гуся.

-Господа, господа! – восклицал он возбужденно, вертя в руках какой-то желтый цветок, сорванный им тут же с ближайшей клумбы, - не забывайте, что наш дорогой Гастон француз! Oie normande! [5]

Адам Орестович с явным удовольствием наблюдал за этой сценой.

- Что же, господа? Желаете пари?

Предложение было встречено с восторгом.

- А если никто не угадает, - громогласно продолжал Бахметьев, - весь выигрыш по традиции нашему повару!

- Благодарю, Петр Сергеевич. Это щедрое предложение. С цветком будьте осторожнее, пожалуйста, его сок трудно смыть, - заметил Кульчицкий, подавая знак лакею, и тут спорщикам явилось ведерко для шампанского, о дно которого немедленно забрякали полуимпериалы.

Никто из них не угадал. Когда честная компания возвратилась в столовую, посреди стола красовалось большое серебряное блюдо, накрытое крышкой, под которой скрывался очаровательный лакированный поросенок.

- С гречей! - пытаясь отгадать хотя бы начинку, воскликнул Тамм.

- С капустой! - возражал ему Рожнов.

- С грибами! – настаивал Бахметьев.

Кульчицкий развел руками.

- Что же, господа, еще одно пари?

Второе пари составилось также быстро, как и первое, и в ведерке вновь зазвенело. И снова никто из них не угадал. Улыбающийся Кульчицкий подал Гастону знак и тот ловко, в несколько взмахов ножа, разделил поросенка на порции. Хруст разрезаемой румяной корочки отчетливо разнесся в гробовой тишине, которой участники обеда встречали момент, когда на свет все же покажется скрытая до времени сущность блюда.

-Рис! Чернослив! Шпинат! – раздались возгласы. Кульчицкий, а вслед за ним и Гастон, продолжавший разделку, многозначительно улыбались.

- Все так, господа, все так, - иронично комментировал Адам Орестович, - но все это на виду и для виду. А вот в чем соль, мы с вами скоро узнаем. Но, прежде, господа, Sa Majesté le sauce! [6]

Лакей внес огромный соусник того же веджвудского фарфора и водрузил его на сервировочный столик перед Гастоном. Трое гостей мгновенно подскочили и склонились над ним, даже оттеснив немного повара, молча скрестившего на груди руки.
- Soubise! – был их единогласный вердикт. [7]

-Да, господа, вы правы, разумеется, - поднимаясь с места, ответил им Кульчицкий, - но только Гастон его немного усовершенствовал. Равно как он немного поколдовал и над поросенком, заменив традиционные русские начинки несколько более сложным фаршированием. Но следующего пари я вам здесь пока не предложу, это было бы бессовестно с моей стороны, ибо шансов угадать, не отведав, тут ровным счетом нет ни единого. Так что прошу к столу и bon appetit!

Никого не потребовалось приглашать дважды. Поначалу слышался только стук вилок и ножей о тарелки, но через несколько минут секреты блюда стали понемногу проясняться. Помимо уже называвшихся риса, чернослива и шпината, в поросенке обнаружились каленые яйца и грибы, а следом нашлись и кусочки его собственного рубца, сваренного в портвейне. Но главным украшением блюда стала, конечно, foie gras [8], крупные кусочки которой образовали серединку начинки каждого куска. Причем одной только гусиной печенью француз не ограничился, сделав рулет из трех сортов, добавив утиную и телячью, прослоив их смесью меда и брусничного варенья. Чуть больше времени понадобилось, чтобы разгадать секрет восхитительного соуса. Его нежный сливочный вкус с ясно различимой устричной ноткой сбивал с толку даже бывалых едоков.

Какие только предположения не высказывались! И каждый раз Гастон лишь отрицательно покачивал головой, а не угадавший, по уже устоявшейся традиции, бросал монету все в то же ведерко.

-Ну что же, господа, позвольте и мне попытать счастье, - проговорил доселе хранивший молчание Бахтин, - ибо сдается мне, что ингредиент этот мне ранее встречался. Это ведь козлобородник, милый?

Гастон склонился в поклоне.

-И мариновал ты его в пиве?

Второй поклон, еще более глубокий, был ему ответом.

На минуту за столом воцарилась звенящая тишина.

-Козлобородник? – растерянно протянул Бахметьев.

- Да, Петр Сергеевич, - вступил в беседу Кульчицкий, - но вам он известен скорее под другим названием. Французы называют его сальсифи.
Но и это название ничего не говорило гостям. Тогда Гастон вышел и вскоре вернулся с небольшим желтым цветком в руках. Точно с таким же, какой был в руках у Бахметьева час назад.

-Бог мой, как просто! – по-ребячески воскликнул Бахметьев, - и, ведь, поди, догадайся!

Все принялись с большим восторгом поздравлять Бахтина с выигрышем.

-Признаться, и у меня мелькнула такая мысль, - чуть едко ввернул Тамм, раздосадованный проигрышем пяти монет. Ему, разумеется, не поверили, хоть и не подали вида.

- Это удивительно, Аркадий Петрович, - с искренним восхищением сказал Рожнов, - мы ведь с вами одного полета птицы, чай в вашем полку не часто такими деликатесами угощались? Откуда же такие познания, позвольте полюбопытствовать?

Бахтин немного смутился и вопросительно взглянул на хозяина дома. Тот явно блаженствовал, наслаждаясь только что развернувшейся перед ним сценой. Лицо его расплылось в добродушной улыбке, а глаза мечтательно поднялись к потолку. Перехватив вопросительный взгляд Аркадия Петровича, он, незаметно для других, кивнул и откинулся на спинку стула, готовясь слушать.

-2-

- Что ж, господа, история эта длинная и начать мне придется издалека, ну да временем никто из нас, как я вижу, не ограничен. Вот ведь, верно Николай Игнатьевич отметил, что мы с ним птицы одного полета. Родитель мой почтенный всего и наследства-то мне оставил, что полдеревни в десять дворов и мать старуху в ветхой избе, которая от крестьянской, разве только крыльцом с тремя колоннами и отличалась. Ну, спасибо, грамоте хоть научил, так что в службу вступить мне было можно. Так я в свой полк отроду шестнадцати лет и поступил. О службе говорить не стану, ничего особенного в ней не было, пока полк мой не был оставлен во Франции после второго разгрома Бонапарта. Вам-то, молодым, может показаться, что это удача мне так улыбнулась. Шутка ли, три года за казенный счет в Париже пожить, в мире да спокойствии. Но только, доложу я вам, и Парижа я почти не видал, и службы такой я врагу не пожелаю. Особенно в той должности, которую мне справлять довелось. Небось, и Николай Игнатьевич не скажет, что это за чин такой – этапный комендант?

Рожнов пожал плечами.

- Ну, комендантскую службу я знаю, конечно, а вот что за этапы…

Бахтин продолжал.

- Корпус наш стоял тогда широко, от Валансьена в Пикардии до Ретеля в Шампани. Из конца в конец двести верст. Да по таким дорогам, судари мои, что ни приведи боже. До нас там пруссаки стояли, так не то, что дорог, а и целого сарая с сухой крышей после себя не оставили. Штаб корпуса и командир наш, граф Воронцов, размещался в Мобеже. Да только самого графа там нечасто видали, он-то все больше как раз в Париже жил, а делами правил его начальник штаба генерал Понсет. Худого ничего про него не скажу, офицер исправный и куда как образованный, но француз. А это, в то время много значило. Стояли мы на земле врага, и ох, как не просто нам там жилось. Что ни день, то с местными какая заваруха. То на постое скандал, то потрава. Французы по договору нас содержать взялись, а продовольствие и фураж, иной раз такой гнилью доставляли, что срам один. А деньги за все требовали по первому классу. Чуть что – префектам своим жалуются, а те – Понсету. Ясное дело, он их сторону в таких делах куда чаще нашей брал. За три года не одного командира полка сменил, и зря по большей части. Французы-то большие мастера кляузничать, ну да не о том речь. Ну, так, представьте теперь, что при всей этой картине назначают меня этапным комендантом. Я и сам знать не знал, что это за служба такая, но вроде должность штаб-офицерская, новым чином попахивает. А как в дело вошел, там уж и сам не рад, да поздно. Корпус наш, как я уже сказал, широко разбросало, дивизия от дивизии верст за сто. А территорию как контролировать? Вот и поставили по всем дорогам комендантские пункты через каждые десять лье примерно. От пункта до пункта – этап, в каждом – комендант, стало быть, этапный. И уж дел у него, кроме содержания заставы, тьма тьмущая. Мало, что все проходящие команды накорми, размести, лошадям фураж дай, так еще со всей округи что положено на рационы собери, в магазины отправь, с местными рассчитайся. А если где непотребство какое на твоем этапе, так разберись и с местными все уладь, А мне еще такая застава досталась в Ирсоне, что и гауптвахта при ней. Стало быть, не только с округи всех арестантов ко мне свозили, но и кого на главную квартиру корпуса гнали, тоже ко мне помещали на ночь. В основном, конечно, это были дезертиры, многие еще с прошлого похода во Франции оставшиеся. Вот уж они удивились, когда мы второй раз явились. Иные уж даже и жениться там успели на местных барышнях, с мужичками то у них там после двадцати лет войны не густо было, так наших охотно принимали. И выдавали, по правде говоря, нехотя. Признаться, Воронцов не очень на местных нажимал в этом плане, но если уж кто попадался, тому не позавидуешь.
Ну, так вот, на втором году моей комендантской службы, пришел в Ирсон очередной этап из Ретеля, а там, кроме штрафных да пары дезертиров, девчонка лет шестнадцати и с ней брат, лет на пять младше. С виду – местные, между собой по-французски лопочут. Спрашиваю старшего команды – откуда, мол, и почему штатских ко мне? А это, говорит, наши беглые, помещика Бобылева дворовые люди. Странное дело, думаю, и откуда они тут только взялись? Разместил я этап, этих двоих в караулку при кордегардии определил, конвой отдыхать отправил, и уже было спать улегся.

Вдруг будит меня денщик. Мол, кто-то важный из штаба корпуса приехал, и свежую лошадь требует. Ну, думаю, кого еще черт принес. Поднялся, прихожу в кордегардию, а там гвардейский капитан меня дожидается, да еще с адъютантским аксельбантом. Сам мокрый насквозь, и видно, что с ног падает.

- Что ж, сударь, в такую ночь не спится? – спрашиваю, а сам из собственной фляги водку ему наливаю, - дождитесь утра, а там, глядишь, и распогодится.

Он только головой мотнул.

- Я бы и рад, - говорит, - но к утру должен быть в Реймсе. Так что дайте мне лошадь поскорее, а еще следом отправьте ко мне туда подводу с двумя солдатами под командой унтер-офицера посмышленее.

Человек я к тому времени был уже опытный, жизнью наученный с хрипунами не спорить, да и видно сразу, что офицер этот в своем праве распоряжается.

- Какие будут им приказания? - спрашиваю.

- Пусть заберут из дома и доставят сюда скорее повара Этьена Блаза со всем его скарбом и помощниками. А как прибудут, перемените им лошадей и отправьте без промедления в Мобеж, на главную квартиру корпуса.

Подивился я таким распоряжениям, да виду не подал. Вызвал дежурного и приказал, что следовало. Но, видно, капитан, удивление мое заметил, а водка слегка развязала ему язык.

- Завтра ждем графа, да не одного, а вместе с Веллингтоном и комиссаром Дюказом, - сказал он так, как будто поделился невероятным секретом, - а у Понсета повар с горячкой слег.

- Что ж, - говорю, - во всем Мобеже другого повара не нашлось?

- О, сударь, - отвечает он мне, - поваров хватает, да все они понсетовскому Тибо в подметки не годятся. Он ведь у самого Карема учился!
Признаюсь, я в то время и понятия не имел, кто такой Карем, но виду не показал.

- Что ж, - спрашиваю, - а Блаз этот тоже у него учился?

- Нет, никто у нас о нем до сегодняшнего дня и не слыхал даже. Да только Тибо говорит, что он лучший на сто верст окрест.
И тут, из окошка караулки раздается мальчишеский голос:

- Это ложь, сударь. Он всегда готовил посредственно.

Капитан вздрогнул от неожиданности, да и я, признаться, вместе с ним, потому как и позабыл вовсе о запертых там арестантах.
- Кто это у вас там? – спрашивает адъютант.

- Да арестанты, брат с сестрой, - отвечаю, - беглые люди помещика Бобылева.
- А прикажите-ка его сюда, голубчика, привести, - говорит.

Крикнул я часовому, тот мальчишку за шиворот выволок, и к нам в кордегардию втолкнул.

Мальчишка, даром что испугался, но смотрю – фасон держит, не лебезит и в ноги не падает. Поклонился и замер, взгляд не опускает, только дышит часто и взволновано.

-Что-то больно дерзок для дворового, - адъютант ему говорит, - дран что ли мало?

Тот вздрогнул, но и тут не сплоховал, глаз не отвел.

- Я, говорит, сударь, рабства своего не помню. Мне было пять лет, когда мы с сестрой убежали.

Капитану, видно, недосуг было его о пустом расспрашивать, у него все мысли только о поваре и были.

- Так откуда о Блазе худое знаешь?

- Как не знать, сударь, если мы с сестрой служили у него три года.

- Посуду мыли, небось?

-Что вы, сударь. Готовили.

- И ты готовил?

- И я, сударь, ресторан у него большой в отеле, работы всем хватало.

- И что же, наш Тибо в его ресторане ел и остался доволен, а ты говоришь – он плохой повар?

-Плохой, сударь. Мсье Тибо я помню отлично. Он родом из Реймса и не раз был у нас в отеле. Но только готовил для него не Блаз.

- А кто же?

-Моя сестра, сударь. Он всегда заставлял ее готовить, когда были знатные гости.

Тут капитан воззрился на него с недоверием да как зашипит:

- А ты не врешь, змееныш? Я вот сейчас привезу сюда Блаза и порасспрошу его самого!

- Это невозможно, сударь. – спокойно так мальчонка ему отвечает, - Он умер сегодня.

Адъютант аж побледнел. На лице его читалась уверенность в том, что слова мальчика он считает чудовищной и наглой ложью. Тот тоже это понял, и поспешно добавил:

- Об этом писали в сегодняшней газете, сударь.

-Есть у вас газета? – повернулся ко мне капитан.

-Конечно, обязан иметь, - ответил я, ругая себя за то, что по обыкновению и плохому знанию французского засунул куда-то свежий номер, не читая. Впрочем, он на удивление легко отыскался.

- Этьен Блаз, тридцати двух лет отроду, повар, убит в собственном доме своей русской прислугой…- ошарашенно прочитал гвардеец. – Ты хочешь сказать, что…

-Да, сударь, это мы с Мари убили его. Поэтому мы здесь. Префект сказал, что теперь всех русских, совершивших преступление, отправляют на суд в Мобеж. Возможно, нас пощадят. Блаз был дурной человек, он все время бил и насиловал сестру.

Сказано это было так просто и искренне, что у меня не повернулся язык разрушить надежды мальчика и сообщить, что законы его родины не дают ему ни малейшего шанса на снисхождение. Тем временем, адъютант отбросил газету и нервно забегал по комнате.

-Боже мой, - восклицал он, - и что мне теперь делать? А есть здесь поблизости еще какой-нибудь приличный повар?

Мальчик отрицательно покачал головой.

- Только моя сестра, сударь. Но она лучшая. К тому же, она уже готовила для графа.

Капитан, похоже, уже ничему не удивлялся и лишь вопросительно взглянул на меня. Через минуту караульный втолкнул в комнату арестантку. В отличие от брата, она сразу сделала низкий поклон и опустила голову.

- Что же, - начал адъютант, - так ты повар?

- Да, сударь, - тихо ответила она, не поднимая глаз.

- И готовила для графа Воронцова?

-Да, сударь. И для молодого, и для старого. В Англии. Их сиятельство старый граф нанимали нас с отцом у барина Бобылева.

- И ты сможешь приготовить Poulet à la portugaise? [9]

- Конечно, сударь. Это не сложно. Вот только…

-Что только?

- Его не следует готовить в этот раз.

- Это еще почему? Меню утверждал лично начальник штаба.

Мари замялась.

-Простите, сударь, но это ловушка для молодого графа.

Адъютант побагровел, резко придвинул стул и грузно опустился на него.

- Говори все, что знаешь. И упаси тебя Господь солгать хоть в мелочи.

Мари облизала внезапно ставшие сухими от ужаса губы, но собралась с духом и начала:

- Ваш Тибо, сударь, не болен. Его отравили по приказу префекта. Но он поправится через несколько дней. Это слабый яд и здорового человека он не убивает. Только не спрашивайте меня, я не знаю, кто это сделал. У префекта много своих людей в Мобеже, и он не назвал имени в разговоре с Блазом.

-Так ты слышала их разговор?

-Да, сударь. Они говорили в саду, но не заметили, что окно кухни было раскрыто.

- И что он сказал?

- Он сказал, что Блаз должен помочь ему избавиться от русских и что это долг любого француза. Русские постоянно грабят и притесняют местных, а Воронцов все скрывает от русского посла и государя. Поэтому нужно воспользоваться приездом герцога Веллингтона и подать жалобу ему. Только это должна быть не просто жалоба, а петиция от всех мэров из наших департаментов, которую они коллективно вручат ему. Это случится во время приема в ратуше. Герцог будет вынужден передать ее министру Ришелье, а тот – русскому послу.
Капитан с недоверием посмотрел на девушку.

-Какой еще прием? Герцог будет всего два дня, он приезжает завтра вечером, в среду будет смотр и банкет с офицерами штаба, а утром в четверг он отбывает.

- Префект это знает, но вместо банкета герцог пойдет на прием в ратушу.

-Чушь! – воскликнул капитан, - он гость Воронцова, а не префекта!

-Молодому графу придется пойти с ним в ратушу.

-С какой стати?

- Потому что он проиграет пари комиссару.

- Пари? С графом?

-Да, сударь. Именно поэтому был отравлен Тибо. Префекту нужен повар, который поможет комиссару выиграть. Вы же знаете, что такое secrète du chef ? [10]

Капитан кивнул. Эта французская традиция была ему хорошо известна, в Петербурге так тоже любили развлекаться.

- Это когда гостю предлагают угадать в блюде его секрет?

- Да, сударь, почетному гостю. Немногим это удается, но если так случается – это большое событие, и счастливцу обеспечена надежная слава знатока. Конечно же молодой граф желает, чтобы выиграл герцог. Поэтому Тюбо должен был готовить Poulet à la portugaise. Герцогу оно хорошо знакомо, он провел в Португалии много лет. И наверняка знает, что адобо для этого блюда повара готовят с добавлением чернил осьминога. Они придают ему нежную кисло-сладкую ноту. Но есть и другой способ, о котором мало кто знает. Вместо чернил можно добавить кервель, замоченный в вине. Как вы теперь понимаете, заменив Тюбо, Блаз должен был приготовить блюдо с кервелем и не дать герцогу выиграть.

- Но причем здесь пари и прием в ратуше?

- За обедом комиссар предложит молодому графу пари. Если герцог не угадает, граф уступит комиссару право принимать их светлость следующим вечером.

- А если Воронцов не примет пари?

- Я не знаю, сударь. Об этом они не говорили. Я только поняла, что пари будет предложено так, что отказаться от него граф не захочет.

- Тем более, что он уверен в победе Веллингтона, - добавил я из своего угла , где просидел в молчании все время этого удивительного разговора. – Так что же случилось в итоге с Блазом? Почему вы убили его?

На этот вопрос девушке явно не хотелось отвечать.

-Скажи ему, Мари, - вмешался в разговор ее брат. – Теперь от этого зависит наша жизнь.
Но, видя, что та не решается, мальчик начал сам.

-Блаз был очень дурным человеком, сударь. Префект заплатил ему пятьсот франков, и тот чуть с ума не сошел от счастья и напился. А пьяным он всегда становился зверем и избивал Мари до полусмерти. Ему нравилось сечь ее хлыстом, а потом насиловать.

- И что же, вы не могли пожаловаться на него?

- Мы, сударь, беглые. Он знал об этом, но хранил нашу тайну.

-Откуда?

Девушка покраснела.

- Покажи ему, Мари, - сказал брат.- Теперь это уже все равно.

Повернувшись спиной к капитану, Мари спустила с плеч платье. В этот момент даже мне, видавшему всякое старому вояке, стало не по себе. Глубокие уродливые шрамы бугрились по всей ее спине, пересекая лопатки и опускаясь к самой пояснице. Без сомнения, то были следы очень жестокого, хоть и давнего наказания, изуродовавшие ее навсегда.

-Да, - протянул потрясенный адъютант, - здесь так даже каторжников не наказывают.

- Не спрашивайте меня, сударь, при каких обстоятельствах Блаз это увидел. Нам с братом было тяжело, и я была согласна на все, ради крова и куска хлеба. Блаз приютил нас и мы признательны ему за это. В конце концов, он был нисколько не хуже нашего барина.

-Это за побег? – спросил я.

- Нет, сударь. Мы убежали впервые, и теперь я даже думать не хочу, что будет, если нас вернут. Это случилось как раз в тот день, когда я готовила для старого графа. Кстати, там был и будущий герцог Веллингтон.

-3-

Бахтин сделал паузу и спросил себе бокал вина, чтобы смочить высохшее горло.

-Здесь, господа, я, пожалуй, отступлю от рассказа Мари, поскольку в тот вечер я и сам не многое понял из ее объяснений. Я и сейчас-то человек не светский, хотя, выйдя из службы, стал общаться с людьми интересными и знающими, а тогда мне и вовсе была непонятна большая часть ее слов. Вот ведь, как бывает. Мне, дворянину, довелось повидать куда меньше, чем этой девчушке, о свободе и не мечтавшей. Зато гвардейский капитан услышал все, что было нужно, и потом мне растолковал, что там к чему было. Вот в его изложении я вам, пожалуй, и перескажу эту часть истории. Тем более что многое тот слышал позднее из уст самого графа.

Вам-то, конечно, известно, что отец нашего корпусного командира долгие годы служил послом в Лондоне, еще со времен матушки Екатерины. А мне и это тогда было невдомек. Так вот выйдя в отставку, в Россию старый граф так и не вернулся, и даже выдал там дочь замуж за английского лорда. Крупного аристократа, как я понял, и близкого знакомого будущего герцога Веллингтона, а тогда еще просто сэра Артура Уэлсли, генерала, ставшего довольно известным своей службой в колониях.

Так вот, в тот день старый граф Семен Романович Воронцов, давал обед в доме своего зятя, 11-го графа Пембрука. Задача эта была не из легких, поскольку из-за разрыва с Францией пригласить кого-то из именитых поваров по ту сторону Ла-Манша было делом практически невозможным, а заполучить местных, мгновенно ставших нарасхват, для поездки в Уилтшир тоже не выходило. И тут, как нельзя, кстати, подвернулся этот самый Бобылев. Не то чтобы граф хорошо его знал, но общие невзгоды, как известно, сближают, а Бобылев был одним из тех, кто подобно старшему Воронцову, пережил не лучшее время в период павловского междуцарствования, и даже вынужден был покинуть Россию, будучи выключенным из службы за какой-то пустяк. Меж тем, Бобылев был человеком отнюдь не бедным, хотя лучшие годы его, несомненно, миновали еще в прежнее время, от которого, помимо прочего, он сохранил и своего повара, дворового человека Никифора, с младенчества обучавшегося мастерству на кухнях самого Потемкина. Светлейший, как известно, отличался вкусом столь же хорошим, сколь и эксцентрическим, и во времена, когда кругом подавали сплошь французское, имел пристрастие к родной кулинарии, к которой приохотил и свою августейшую супругу. Впрочем, пристрастие это возникло отнюдь не к щам да каше, хотя и этим блюдам, правда, в неузнаваемом для простого народа обличии, находилось место на императорском столе. Как часто случается с нуворишами, их занимает прошлое того сословия, к которому судьба их приблизила. Так вот Светлейшего живо занимал образ жизни нашей аристократии начала века, когда русское застолье еще не успело офранцузиться. Поэтому в его доме, а следом и при дворе, французскую подачу, когда все блюда выставлялись на стол одновременно, заменила русская, со множеством перемен и строгой их последовательностью, а место blanquette [11] и fricassée [12] стали активно занимать кушанья, куда больше походившие на русские. Конечно, они не были таковыми и черпали свое начало все в той же Европе, однако там их уже успели подзабыть. Готовили их у Потемкина тоже, как правило, французы и итальянцы, с мастерством придававшие национальный колорит своим изделиям, которые пользовались большим успехом. Одним из таких блюд, в совершенстве освоенных бобылевским Никифором, была знаменитая троянская свинья, кушанье сложное и дорогое, но именно поэтому как нельзя лучше подходившее Воронцову по случаю предстоящего обеда. Такую свинью откармливали грецкими орехами, а перед забоем поили венгерским. Подавали ее целиком, на вид не выпотрошенную - для этого свинью убивали, делая в паху небольшую ранку, и когда кровь стекала, ее тщательно вымывали вином, а внутренности вынимали через горло. Затем через горло же начиняли колбасами из печени и дичины, заполняя пустоты сливочным соусом, придававшим блюду пикантный вкус. После этого покрывали половину свиньи толстым слоем теста, замешанного на вине и масле, и ставили жариться на медленном огне. Выходило так, что когда жаркое было готово, обложенная тестом часть свиньи оказывалась запечённой, а другая половина – изжаренной. Этот способ приготовления был самый древнейший, он был известен еще античным поварам, но и труда требовал неимоверного. Особенно трудно было потрошить и начинять тушу через глотку, для этого требовались руки маленькие и ловкие, и обычно такую работу поручали поварятам, строго надзирая за ними. Поэтому в Уилтшир Никифор приехал с восьмилетней дочкой, которую с сызмальства обучал своему искусству. Разумеется, приехал и напросившейся Бобылев, которому не только хотелось побывать в обществе знатнейших фамилий Англии, но и увидеть Уилтон-хаус, палладианский мост, в парке которого возбудил такую зависть у императрицы Екатерины. В числе приглашенных был и сэр Артур Уэлсли, готовившейся отплыть в Португалию во главе своего корпуса.

Свинья имела невероятный успех. Довольно быстро поняли, что все дело тут в весьма необычном соусе, но даже самые опытные гурманы из числа гостей не могли разгадать его секрет. С виду он очень походил на недавно вошедший в моду soubise, но явно был дополнен чем-то очень важным и необычным, придававшим блюду не только бархатистую мягкость, но и нежный устричный вкус. Старший Воронцов, как хозяин обеда, мгновенно оказался в центре внимания, у Бобылева же хватило ума скромно держаться на заднем плане, не выдавая своего участия. Тем более что граф, у которого уже несколько лиц из числа тех, кому не принято отказывать, тайно попросили рецепт, успел предложить ему за секрет баснословную сумму в тысячу гиней. Но все вышло совсем не так, как задумывалось.

После обеда общество вышло прогуляться в парк. Старому графу уже нелегко давались такие прогулки, и, пройдя некоторое расстояние, он присел на диван возле изгороди, отделявший пейзажную часть парка от сада. Разумеется, к нему тут же присоединились дочь с зятем, а вместе с ними – и еще несколько гостей, среди которых были молодой граф и будущий герцог. Сад буквально купался в цветах всевозможных оттенков, и на фоне этого буйства красок внимание леди Пембрук привлекла одна из клумб, добрая половина которой выглядела то ли изрытой, то ли истоптанной. Немедленно был вызван садовник, который, ничуть не смутившись, пояснил, что клумба была подвергнута разграблению маленькой помощницей русского повара, утверждавшей, что цветы ей совершенно необходимы на кухне.
-Признаюсь, мадам, - уже чуть смущенно добавил садовник, - я даже представить себе не могу, зачем на кухне могут понадобиться полевые астры, но девочка так настаивала, а восполнить утрату совсем не трудно. Эти цветы можно взять повсюду, они растут как сорняк.
Ситуацию сочли загадочной и тут же вызвали с кухни девочку. Увидев так много важных господ сразу, она, конечно, испугалась и первое время не могла вымолвить ни слова. Но леди Пембрук была с ней очень мягка, и, поняв, что на нее не сердятся, девочка заговорила, обнаружив при этом довольно приличный французский. Поняв, что от нее требуется, Мари подбежала к клумбе и вырвала с корнем еще один желтый цветок с игольчатыми лепестками.

- Вот, - сказала она, протягивая хозяйке поместья раскрытую ладошку, на которой лежало странное растение, - это нужно для соуса.
На минуту повисла удивленная пауза, которую прервал генерал Уэлсли.

- И в этом корешке все дело?

Близоруко щурясь, он взял из рук ребенка невзрачный клубень, похожий на волосатую морковку, в кожуре бежеватого оттенка.

- Да, сэр, - отвечала Мари без тени смущения, - весь вкус дает именно он. Французы называют его сальсифи, а у нас он зовется козлобородник.

Генерал поднес корень к носу, но не почувствовал ожидаемого устричного запаха. Тогда он разломил его в руках, и белесый сок брызнул ему на руки, на мундир, а несколько капель попали в лицо. Девочка испуганно ахнула:

- Осторожно, сэр, он не отмывается!

- Не отмывается? – машинально повторил Уэлсли, бросив корень на землю, и оглядывая себя. Повсюду, на руках, на ткани его белоснежного жилета, на платке, которым он пытался вытереть мундир, стали быстро проступать бурые пятна.

- Черт возьми! – не сдержался сэр Артур, не выносивший в своей одежде ни малейшего беспорядка. Растерянно оглядев присутствующих, с трудом скрывавших улыбку при виде этой сцены, он поспешно удалился в дом, чтобы переодеться.

-Козлобородник! Козлобородник! – еще несколько мгновений слышался его раздраженный голос, прежде чем генерал скрылся за поворотом аллеи.

-Ты ни в чем не виновата, дитя, - поспешно сказала леди Пембрук, видя насмерть испуганное и бледное лицо девочки, - сэру Артуру следовало быть осторожнее. Но зато теперь мы знаем секрет соуса твоего отца. И, признаюсь, это удивительно. Такой невзрачный с виду и едкий корешок…

-О, мадам, - с жаром отвечала Мари, - его нужно только правильно очистить и сварить. Сейчас я вам все расскажу.

И в течение следующих нескольких минут девочка поведала удивленному обществу весь секрет рецепта так понравившегося всем соуса. И уж конечно, с особенным удовольствием ее слушал старый граф Воронцов, который таким образом остался владельцем тысячи гиней, обещанных им Бобылеву.

По счастью, самого Бобылева в это время рядом не случилось. Иначе, его бы, наверное, хватил удар при виде того, как улетучивается неожиданно свалившееся на него богатство. О произошедшем он узнал за кофе, когда гости, весело смеясь, поведали ему о происшествии в саду.

А остальное, что случилось в тот день, мы с капитаном с ужасом увидали на спине Мари. Я не стану рассказывать ужасные подробности случившегося. Довольно знать то, что несколько дней жизнь ее была в опасности, и Бобылев присылал справляться о ее здоровье. Видимо, он и сам понимал, что переборщил, но едва ли им двигала жалость или раскаяние. Скорее, ему было жаль ценную собственность, ведь девочка обещала вырасти отличным поваром, и, предоставив ее в наем кому-нибудь из богачей, можно было заработать кучу денег. Но только ничего у него в итоге не вышло. Отец Мари умер вскоре, и она осталась на руках с братом. Из Лондона Бобылев перебрался со временем в Париж, и там отдал Мари в обучение на кухни графа Фезенсака, где ее соблазнил лакей и подговорил бежать. Конечно, он ее вскоре бросил, и Мари с братом долго бродяжничали, пока не оказались в Реймсе у Блаза. Ну, а остальное вы уже знаете.
Я же позволю себе вернуться в тот вечер в моей убогой ирсонской кордегардии. До самого смертного часа, господа, не позабыть мне этой изрытой кнутом спины, и тогда-то тонкой и худенькой, а представить себе это наказание в возрасте восьми лет, мое воображение и вовсе отказывалось. Старые шрамы на спине Мари пересекали и явно более свежие отметины. Перехватив мой взгляд, она пояснила:
- Это Блаз. Такой была плата за его молчание – мы работали на него и терпели. А вчера, сударь, он хотел избить Жанно.

- Мари! – воскликнул мальчик.

- Да, - повторила она, - и я убила его.

-Мари! – снова крикнул брат, - это неправда! Я сам оттолкнул его! Ты не должна брать на себя мою вину!

- Он не хотел убивать, сударь, - продолжала девушка, одеваясь. - Блаз был пьян, едва держался на ногах, и упал в кухне, разбив о плиту голову. Мы позвали врача, но тот ему уже не потребовался. Потом пришли полицейские и забрали нас. А прокурор распорядился передать нас русским властям, потому что теперь такие правила и всех русских отправляют на суд в Мобеж.

Адъютант на некоторое время погрузился в молчание.

-Так ты сможешь приготовить курицу с чернилами осьминога?

Мари отрицательно покачала головой.

-Это невозможно, сударь. Для этого нужно иметь живого осьминога, а у вас его нет.

-Откуда ты знаешь?

- Префект сказал об этом Блазу. Тибо телеграфировал о присылке осьминога в Париж, но телеграмму задержали по приказу префекта.

Адъютант снова задумался.

- Прикажите увести их куда-нибудь, - произнес он, наконец, обращаясь ко мне, - найдется у вас свободная камера?

-Пойдемте лучше ко мне на квартиру, здесь рядом. – предложил я, давая знак караульному увести арестантов обратно в караулку.

Усевшись за стол в моей тесной комнате, капитан не отказался от кружки гретого вина, и, осушив ее, пристально взглянул на меня.

-Признаюсь, положение мое крайне затруднительно. Надеюсь, вы понимаете важность того, что нам только что стало известно?

Я лишь молча пожал плечами.

- Не вполне понимаю, в чем здесь трудность. Блаз мертв. Вместе с ним умерла вся интрига комиссара с префектом. Конечно, у вас теперь нет приличного повара, но уж какой-нибудь-то найдется поблизости. Обед будет так себе, и от secrète du chef графу придется отказаться , но зато и пари не состоится.

-Ну, положим, повар у нас есть. И, судя по всему, отменный. Только сидит он у вас в каталажке. Как вы думаете, может каким-то образом комиссару стать известно о случившемся с Блазом?

-Едва ли, до приезда в Мобеж. Местные газеты до Парижа не добираются. Но префект из Реймса точно пошлет ему это известие завтра утром.

-Если уже не послал, - задумчиво произнес капитан.

-Вряд ли, если только его курьер не пробирался в Мобеж полями. Сегодня мимо меня даже почта не проезжала, а уж из местных и вовсе никого не было. Погода-то какая.

-То есть почта поедет только утром. Но она ведь может и не доехать, если вы ее задержите? Как и курьер?

-Может, но только к чему это все?

-А скажите, - словно не заметив мой вопрос, продолжал он, - а давно ли вы были в штабе корпуса и много ли у вас там знакомых?

Тут я уже стал догадываться, к чему он клонит.

- Я, - отвечаю, - в этом Ирсоне уже больше года торчу безвылазно. Ни в Нанси, ни в Мобеже, ни разу не был, а если меня кто и знает в лицо, так только начальство из нашей дивизии, да и те навряд ли вспомнят. Да только что вы задумали?

- Я, сударь мой, пока еще и сам этого толком не понял. Но есть человек, который, может статься, все поймет и устроит куда лучше меня. Скажите еще, не жаль ли вам этих несчастных?

-Еще как жаль, сударь. Да только дело их скверное, у вас там, в Мобеже, сейчас и за меньшее вешают.

-Как знать, как знать, - задумчиво протянул капитан, - Но, во всяком случае, готовы вы попытаться им помочь?

-Охотно, сударь. Даже если мне это будет стоить отставки без пенсии.

- Вот и славно. В таком случае сдавайте дела помощнику, переодевайтесь в штатское, и велите подводу до Мобежа подать. Арестантов ваших мы, само собой, забираем. Пока префект в Мобеже не знает, что повар Блаз мертв, он еще побудет в живых некоторое время.

-4-

Тут Бахтин опять прервался, чтобы немного передохнуть и сделать глоток.

Гости за столом, до того слушавшие его в полной тишине, немного оживились. Чувствовалось, что история старика их захватила.

- Надо же, какие только сюжеты в жизни не случаются, - задумчиво произнес Рожнов. – И что же, пари все-таки состоялось?

- И что случилось с вашими арестантами? – перебил его Петр Сергеевич, - признаюсь, мне их немного жаль. Хоть и беглая дворня, но все же они хорошие ребята.

- А вот повара этого французского мне вовсе не жаль, - включился в разговор Тамм. – Мерзавец, каких мало. У нас намедни в департаменте слушался подобный случай…

Бахтин не дал ему закончить.

- Что ж, судари мои, тут мы уже приближаемся к самому интересному. Как вы наверняка догадываетесь, в Мобеж мы отбыли той же ночью. Погода была и впрямь прескверная. Нитки сухой на нас не было, когда к утру замаячили стены замка. На заставе адъютант вписал нас в книгу проезжих, ясное дело, как повара Этьена Блаза с помощниками. И далее, покатили мы прямо на главную квартиру в замке, а там и прямиком на кухни. Но прежде капитан заглянул к начальнику караула, и не успели мы въехать во двор кухонного каре, как все здание оказалось оцеплено солдатами, и у каждой двери поставлено по часовому со строгим приказом ни впускать и не выпускать никого без личного распоряжения коменданта главной квартиры. К нам же был приставлен смышленый с виду молоденький прапорщик, которого адъютант коротко ввел в курс дела, и велел никуда от нас не отлучаться и никого к нам не подпускать. Сам же он, вскорости, исчез, не забыв, впрочем, обустроить и накормить нас, а то помощники мои, больше суток ничего толком не евшие, уже откровенно грустили.
Через некоторое время прапорщика куда-то вызвали, потом он вернулся и увел Мари, а вернулись они только через полчаса.

-Что с тобой делали? – испуганно спросил брат.

-Ничего. Я готовила завтрак генералу.

Прошло еще больше часа, прежде чем дверь нашей комнаты отворилась, и вернулся адъютант , почтительно распахнувший дверь перед генералом. Это был Понсет.

- Я помню вас, капитан, - с порога объявил он, улыбаясь моему штатскому платью, так не подходившему к попытке вытянуться перед ним.- Садитесь, разговор будет долгий.

Это относилось и к ребятам, подскочившим вслед за мной при его появлении.

В том, что генерал помнил меня, не было ничего странного. Именно своей феноменальной памяти и изобретательному уму он был обязан всей карьерой, проведя много лет в адьютантской службе у самого Багратиона, который сам такими достоинствами как раз не отличался. А еще Понсета любили за то, что он был прост, деятелен и не чванлив. Вот и сейчас его ничуть не смущала разница в положении между ним и ребятами, все его существо было занято обдумыванием дела и посвящено только ему.

- Не буду скрывать, - обратился он к ребятам, - что положение ваше отчаянное. Каким бы ни был мерзавцем этот Блаз, он убит. Убит русскими, да еще сбежавшими от своего барина. У меня тут каждый случай потравы крестьянского поля местные раздувают до небес, а уж в вашем случае их устроят только ваши головы. Но, - ободряюще добавил он, глядя на их стремительно бледнеющие лица, - не все еще потеряно и я постараюсь вытащить вас из этой истории. Тем более, что сам я вины за вами не нахожу и положение, в котором вы оказались, внушает мне сочувствие. Смогу ли я убедить в этом графа Воронцова и заручиться его поддержкой – вопрос открытый, но шанс здесь есть, и воспользоваться им будет тем легче, чем полезнее мы сможем оказаться графу во всей этой истории с пари. А сделать нам предстоит следующее.

Все мы четверо, включая и адъютанта, слушали Понсета с максимальным вниманием. Его большая лобастая голова скрывала в себе один из лучших умов своего времени, и сейчас этот ум работал самым напряженным образом.

-Итак, - продолжал он, - судьбе было угодно разрушить ту грязную интригу, что задумали префект и комиссар. Но ведь они найдут другой способ воплотить свой замысел, и в следующий раз нам так не повезет. Им нужно, во что бы то ни стало, опорочить нашего командира в глазах государя, и они это сделают, не сомневайтесь. Если только мы не воспользуемся ситуацией так, чтобы лишить их такой возможности если не навсегда, то надолго. В конце концов, не через год, так на следующий, корпус вернется в Россию, и пусть наш командир завершит свою должность достойно и с пользой для себя, тем более что он этого определенно заслуживает. Так вот, нам предстоит из жертвы превратиться в охотника. И когда мой адъютант привез вас сюда, именно такая мысль вертелась у него в голове, хотя и без всякого ясного плана в ту минуту. И мысль эта оказалась прекрасной.

Адъютант молча поклонился.

- Тибо действительно отравлен, – продолжал Понсет, - лекарь Бутков осмотрел его и определил все признаки. Хитро и коварно, не зная об отравлении, трудно было бы заподозрить такое. Но он поправится, а мы теперь знаем и отравителя. Как и того, кто не отправил в Париж его телеграмму. Этот человек пока на свободе и еще пригодится нам. Префект в замке со вчерашнего дня, о смерти Блаза он не знает, и не узнает, поскольку ни одна живая душа без моего ведома до приезда Веллингтона сюда не проникнет. Его агент, а по совместительству и отравитель Тибо, уже донес ему, что Блаза с помощниками привезли под охраной и сейчас они отдыхают. Разумеется, Блаза может знать кто-то из поваров на кухне, да и за француза, вы, капитан, не сойдете.

Тут пришла моя очередь виновато кивнуть.

- Поэтому с кухни сейчас удалены все до единого, и готовить обед вам придется втроем.

- Вдвоем, - нечаянно вырвалось у меня.

Понсет улыбнулся.

- Но ведь почистить овощи или снять кастрюлю с плиты вы сумеете? Впрочем, ваша главная задача – изобразить Этьена Блаза в развязке сюжета, а с обедом ребята управятся, не так ли?

- Мы справимся, ваше превосходительство, - тихо сказала Мари, - только покажите мне меню.

-Тут самое главное. Конечно, было бы проще всего предупредить графа, чтобы тот отказался от пари. Но боюсь, что нас это не спасет. Эти мерзавцы все равно найдут способ вручить ему петицию, пусть и не столь эффектно. Нет, нам нужно заставить их отказаться от своего намерения, а для этого придется выигрывать пари и готовить другое блюдо, которое герцог знает.

-Троянская свинья! – вскрикнула Мари.

-Да, моя милая, - улыбнулся Понсет. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что козлобородник, испортивший его костюм, герцог запомнил навсегда. Правда, у нас нет откормленной грецким орехом свиньи, но лучшего из имеющихся у нас поросят уже отпаивают рейнским. Право, оно ничем не хуже венгерского. И пока вы занимаетесь им на кухне, я позабочусь об остальном.

-5-

-Да, господа, это был трудный и незабываемый день. Глядя на то, как ловко и слаженно управляются на кухне Мари с братом, я ощущал себя лишним и ненужным. Впрочем, своя роль у меня тоже имелась. Переодетый в поварской костюм, я периодически прогуливался перед окнами и даже выходил во двор, откуда меня можно было издали увидеть посторонним. Близко охрана никого не подпускала, и опасаться провала пока не приходилось. По замку разнеслись вполне надежные слухи о том, что, вместо больного Тибо, готовить обед привезли команду Блаза во главе с мэтром, и по его требованию всех лишних удалили с кухни во избежание подглядывания за секретами мастера. Запрет на въезд в замок объяснили мерами безопасности, а всех прибывающих лично фильтровал адъютант Понсета. Префекта вызвал к себе интендант главной квартиры, которому было поручено ни под каким видом не выпускать его из поля зрения и ни с кем не позволять общаться. Конечно, посадить его под арест было невозможно, и чиновник счел за благо увезти его до самого вечера в Валансьен, где местные власти отчаянно пытались взыскать с корпуса какие-то немыслимые деньги за фураж, который был поставлен едва наполовину. Так за спорами о цене на овес и солому они и провели весь день, явившись лишь к самому обеду. Но прежде, чем префект отбыл, случилось еще одно примечательное событие. На некоторое время с кухни вызывали брата Мари, а вернулся он через полчаса, крайне довольный и даже раскрасневшийся от радости. На наши распросы он не отвечал, лишь прикладывая палец к губам, и по всему было видно, что говорить ему запретили.

Меж тем, день клонился к полудню, и вскоре в замок прибыл сам Воронцов, опередивший своих гостей на несколько часов. Конечно, имея такого начальника штаба, как Понсет, он мог себе это позволить. И все же граф был мрачен и полон тяжелых предчувствий. Приезд Веллингтона не сулил ему ничего хорошего. Отец писал из Лондона, что герцогу поставлена задача как можно быстрее избавиться от русского корпуса под любым предлогом, а лучшего повода, чем многочисленные жалобы местных на притеснения и грабеж, и вообразить было нельзя. Префекты всех трех департаментов, где размещались русские, почти без остановки, через голову Воронцова, заваливали Веллингтона прошениями избавить их от произвола северных варваров, приводя порой подробности столь ужасные, что в их правдоподобность трудно было поверить. По большей части все они оказывались если не выдумками, то результатом сильного преувеличения, а порой французы и сами бывали виновниками происшествий. И хотя по каждому случаю герцог вполне доброжелательно принимал объяснения Воронцова, не подвергая их сомнению, с течением времени критическая масса жалоб стала отравлять их отношения. Кроме того, жаловались и по дипломатическим каналам, причем напрямую государю, который раз за разом в своих рескриптах на имя начальника корпуса отмечал необходимость исключить случаи притеснения местных. Теперь же ожидался приезд Веллингтона вместе с верховным комиссаром французского правительства по делам оккупации, и от его доклада королю, который не преминет переслать его в Петербург, зависело очень многое и для корпуса, и для его командира, лишь недавно и в обход старшинства произведенного в генерал-лейтенанты. В результате, вместе с новыми эполетами и должностью, Воронцов приобрел и новых недоброжелателей, многие из которых имели связи при дворе и были вовсе не прочь при случае нашептать в ухо государю какую-нибудь гадость о его любимце. А рассказать будет о чем. Граф уже предвкушал, с какой яростью и напором все эти префекты, супрефекты и мэры, если только им представится такая возможность, начнут изливать свои обиды Веллингтону, а вместе с ним – и комиссару. А главным позором станет сам обед. Михаил Семёнович уже представлял себе и газетные отзывы о нем, и ехидную переписку участников, которая непременно станет достоянием света, причем по обе стороны Ла-Манша. Угораздило же этого Тибо заболеть в последнюю минуту. «Ну, посмотрим, как выкрутится Понсет, в конце концов» - говорил себе все настойчивее Воронцов по мере того, как его коляска приближалась к Мобежу. И все же реальность превзошла его худшие ожидания. Смущенный вид начальника штаба с самого начала не предвещал ничего хорошего. Выслушав тет-а-тет рассказ Понсета, в котором тот, до времени, опустил подробности и о происхождении Мари, и о совершенном ею преступлении, граф погрузился в глубокую задумчивость. Мысль о том, что этот, возможно, самый важный обед в его жизни, будет готовить какая-то кухарка, никак не хотела укладываться в его голове.

-Ну, вы хотя бы испытали ее? – произнес он, наконец, не найдя никакого более уместного вопроса.

- Да, Ваше сиятельство, и это был лучший Аrtichaut a la ravigote [13] в моей жизни.
- Ну что же, если иначе никак…

- Увы, Ваше сиятельство. Но есть еще одно обстоятельство, о котором вы должны знать.

И далее он посвятил Воронцова в план префекта.

- Сanaille ! [14] – только и мог вымолвить тот. – Однако же, это не только коварно, но и умно. И, главное, у меня связаны руки. Не могу же я все это и правда объяснить Веллингтону и сообщить ему разгадку заранее. Как джентльмен, он просто откажется от пари и примет их приглашение на обед в ратушу. И что нам делать?

- Подать в качестве secrète du chef блюдо, где герцог не ошибется.

- Боюсь, что это невозможно. Я и за Poulet à la portugaise, признаться, переживаю. Герцог большой модник, но гурманом его не назовешь.
Понсет выдержал паузу.

-Угодно ли будет вашему сиятельству вспомнить обед, состоявшийся в Уилтон-хаус весной 1808 года?

Воронцов воззрился на него в изумлении.

- Откуда, черт возьми, вам об этом известно?

Лицо Понсета озарила улыбка облегчения.

- От нашей кухарки, ваша светлость. Она там была, в чем я только что, к счастью, убедился. И это развеяло мои последние сомнения в ее честности.

- Пригласите ее, Михаил Иванович. – поспешно произнес граф, - кажется, я начинаю понимать.

- Еще минуту вашего терпения, граф. Тут я должен вам рассказать о ней кое-что еще.

Момент был выбран удачно. Если, до упоминания только что названного обеда, Воронцов бы ни за что не удостоил беседы преступницу, и уж, тем более, никогда не позволил бы ей даже войти на свою кухню, теперь любопытство взяло верх.

-Зовите, - вздохнув, сказал он.

Понсет вызвал звонком адъютанта, и вскоре Мари стояла перед графом. Войдя, она опустилась на колени. Воронцов поморщился, и Понсет тут же поднял девушку за локоть.

- Ничего не бойся и расскажи графу все, что сообщила мне. Начни с обеда в Англии.

Но граф начал сам. Он обладал отличной памятью на лица и при первом же взгляде на девушку припомнил обстоятельства их встречи.
- Троянская свинья? – скорее утвердительно, чем с вопросом произнес он.

Мари молча кивнула.

-Да, - с уверенностью в голосе сказал Воронцов, - это блюдо сэр Артур Уэлсли вряд ли мог позабыть. Оно стоило ему не только испорченного настроения, но и отличного нового мундира, не говоря уже о перчатках.

- Мари оно обошлось куда дороже, - тихо добавил Понсет. – Извольте взглянуть, ваше сиятельство. С этими словами он подал графу какую-то записку.

- Что это? – спросил тот, разворачивая документ.

-Заключение штаб-лекаря Буткова.

Бегло пробежав глазами содержание, Воронцов удивленно взглянул сначала на своего начальника штаба, а затем – на Мари.

- Несомненные следы наказания кнутом? – с недоверием спросил он. – Но ведь ты была совсем ребенком. И это за испорченный мундир?

-Нет, сударь, - сбивчиво ответила девушка, - точнее, не только. Я невольно выдала рецепт, который мой барин хотел продать старому графу.

-Понсет, - возмущённо вскинул брови граф, - но ведь это…

Тут генерал знаком остановил его и приказал Мари удалиться. Едва лишь закрылась дверь, Понсет продолжил.

-Да, ваша светлость. Это несомненное преступление. По законам Российской империи кнут может назначить только суд. И уж никак не ребенку. А поскольку дело было в Англии, помещик Бобылев также виновен и перед английскими законами. И он, вероятно, до сих пор в Лондоне…

Воронцов кивнул.

-Я понял вашу мысль, нам будет нетрудно передать его в руки королевских судей. Если, конечно, он сам не избавит нас от этой необходимости. Но что делать с убийством Блаза?

- С этим сложнее, но ведь, если все пройдет удачно, у нас в руках будет сам комиссар.

-Пожалуй, - уже довольно безразлично произнес уставший с дороги граф. – Что же, извольте распорядиться обо всем.

[konkurs]

-6-

- Это был великолепный обед, господа, - продолжал Бахтин, - и он понемногу приближался к развязке. Обедавших было шестеро, по два представителя с каждой стороны, что соответствовало дипломатическому этикету. Англию представляли герцог Веллингтон и его генерал-адъютант сэр Уильям Хьюз. Францию – верховный комиссар правительства по делам оккупации граф Эли Дюказ и уже знакомый нам префект департамента Нор Эдмон Шавар. Граф Воронцов обедал, разумеется, в компании Понсета. Центр стола украшала севрская фаза с букетом, в который по указанию Воронцова слуги добавили несколько цветков полевой астры. Оба англичанина не скрывали своего прекрасного аппетита, изрядно раздразненного долгой дорогой. Лакеи только успевали подавать им одно блюдо за другим. Французы были сдержаннее, и больше уделяли внимание беседе. Впрочем, и они не могли удержаться от похвал в адрес повара. Рыбную подачу сменила мясная, и на стол подали утенка по-руански.

- Дорогой граф, - заметил Дюказ, - ваш повар превзошел все наши самые смелые ожидания. Если не ошибаюсь, у вас ведь сейчас служит Тибо из Серебряной башни [15]?

Воронцов, погруженный в свои мысли, кивнул, и Понсет тут же подхватил разговор, начала которого давно ждал.

- Да, ваша светлость, и отлично служит. Но сегодняшний обед готовил не он. С Тибо случилась неприятность и он сейчас опасно болен. Мы даже опасаемся за его жизнь.

-Бедный малый! – воскликнул в притворном удивлении Шавар. Его плохо скрываемый rouchi [16] выдавал в нем пикардийца. – Надеюсь, он выберется. Иначе это будет большой потерей для всех его поклонников. Но кому же мы обязаны сегодняшним удовольствием?

- Другому, и тоже весьма известному вашему соотечественнику. Вам ведь наверняка знаком мсье Блаз?

-Этьен Блаз из Реймса! Я отлично знаю его! Его хвалит сам Карем! – возбужденно продолжал префект. – Господа, - обратился он к присутствующим, - не знаю, известно ли вам, но ведь за здоровье Карема провозгласил тост сам император Александр на банкете у Талейрана! Впрочем, вы ведь там были и видели это своими глазами, ваше сиятельство?

Веллингтон учтиво наклонил голову, стараясь не отвлекаться от утенка, которого как раз поливал соусом. Его, очевидно, устраивала французская трескотня, позволявшая ему сосредоточиться на еде.

-Тогда, - продолжал префект, - отчего бы и нам не последовать его примеру и не выпить за здоровье нашего сегодняшнего гения?
- Охотно, мсье, - снова вступил в разговор Понсет, - очень скоро он предстанет перед нами. Вместе с главным блюдом сегодняшнего обеда. И представит свой secrète du chef нашим почетным гостям. Надеюсь, они не против этой милой традиции.

Веллингтон также молчаливо ответил поклоном, а французский комиссар заметно оживился.

-Как?! Вы позаботились и об этом, дорогой граф? – обратился Дюказ к Воронцову, которому явно было приятно его восхищение. – Что же, это не просто любезно, но и великодушно с вашей стороны. Когда победитель так чтит традиции побежденного, это вызывает искреннее уважение.

- Я никогда не был врагом французского народа, - отвечал Воронцов, - как и сэр Артур, полагаю.

- Ни в коей мере, - твердо поддержал его Веллингтон, едва не впервые за вечер раскрыв рот не для того, чтобы поднести к нему вилку.

- Как и император Александр, - продолжал Воронцов, - мы желаем французам лишь благополучия, чтобы весь мир продолжал наслаждаться их талантами, и вовсе не только кулинарными. Генерал Понсет – француз, и он никогда не встал бы под знамена русской армии, если бы она несла его соотечественникам страдания. Мы были с вами врагами при императоре Наполеоне, но сейчас это в прошлом.

- Прекрасно сказано, дорогой граф, - подхватил Дюказ, - и это достойный тост.

После того, как бокалы с янтарным Dubois [17] были отставлены, комиссар продолжал.

- Что ж, господа, повторю - ваше отношение к французам достойно восхищения. Но позволите ли вы отплатить вам тем же? Перед обедом господин префект сообщил мне, что мэры его департамента мечтают пригласить вас, господа, на торжественный обед в ратушу, который они готовы дать завтра. Прошу вас, не откажите французам в этой чести и возможности от лица народа выразить союзникам свою глубокую признательность. Вся Франция в моем лице просит вас принять это приглашение!

Веллингтон, явно застигнутый врасплох, уперся вопросительным взглядом в Воронцова. Ему предстояло ответить отказом на эту яркую и полную чувств речь комиссара, но по всему его виду было заметно, как не хочет он этого делать. И сейчас он ожидал помощи от Воронцова, который один мог освободить его от условия завтрашнего обеда с офицерами корпуса.

Что же, удар был нанесен хитро. Теперь Понсет в полной мере осознал всю трудность положения, в каком оказался бы Воронцов, не будучи подготовлен к такой интриге. Так тепло отозваться о французах и отказать им вправе выразить свою благодарность – было бы верхом нелепости. Откажешь – и завтра в Петербург полетит депеша о том, как командир русского корпуса не только пренебрег приглашением французского народа, но и помешал принять его Веллингтону. К счастью, граф был готов к такому повороту событий и тут же включился в игру.

- Господин комиссар, не скрою, что всем сердцем хотел бы согласиться. И единственным затруднением для нас с герцогом является то обстоятельство, что мы оба имели неосторожность принять на завтра приглашение офицеров моего штаба. Банкет уже готовится, и я затрудняюсь вообразить причину, которая могла бы оправдать в глазах моих офицеров наш отказ. Приветствуя чувства французского народа, я не хотел бы задеть тех, кто рука об руку с нами сражался за свободу французов от тирании узурпатора. Разве что само Провидение нам поможет.

Веллингтон был явно доволен этим ответом. Воронцов все устроил как нельзя лучше, и тем избавил его самого от необходимости неприятных объяснений. Одновременно, он принял на себя и ответственность за дальнейшее.

Лицо комиссара омрачила было печаль, но едва ли не тотчас она уступила место робкой надежде. Актер он был превосходный.
-Провидение, мой дорогой граф? Что же, тут не поспоришь. Но готовы ли вы дать ему шанс?

Воронцов и Веллингтон переглянулись.

- Провидение не спрашивает, господин комиссар, - улыбнулся сэр Артур, - оно действует само. Но к чему вы клоните?

- Дорогой герцог, и оно уже явилось нам. В ту минуту, когда внушило нашему любезному хозяину мысль об secrète du chef. Знаете ли вы, что этот обычай вовсе не французский, но был привезен во Францию после первого крестового похода уроженцем этих самых мест, графом Гуго Вермандуа?

-Нет, господин комиссар, этой истории я не слыхал, - с интересом отозвался Веллингтон, готовый охотно выслушать его рассказ, лишь бы не отвлекаться от только что поданного blanquette de veau [18].

- Так вот, господа, это тот самый человек, который уговорил Готфрида Бульонского принести клятву верности императору Византии. А ведь тот был очень упрямым человеком! Лишь с третьего раза граф Гуго добился успеха, но как! Он выиграл у Готфрида пари. Герцог предложил ему угадать, что за специю его повар добавил в блюдо, которое им подали за обедом. Это был не очень-то честный прием, прямо скажем. В то время аристократы мало интересовались едой, и вряд ли сам герцог знал, что использовал его повар. У бедного графа Гуго не было никаких догадок, и он назвал первое, что пришло ему в голову – кервель. Эта трава растет повсюду, у нас ее называют французской петрушкой. Представьте себе удивление герцога, когда его повар объявил, что гость совершенно прав! Конечно, он счел это волей Господней и проявил смирение.

-Кажется, я начинаю понимать, - рассмеялся Воронцов. – Вы желаете попытать судьбу в соревновании с нашим герцогом? Должен предупредить, что шанс у вас невелик. Блюдо, которое я заказал мэтру Блазу, должно быть знакомо сэру Артуру. Но если герцог не против…
Веллингтон, разумеется, не возражал. Его устраивал любой исход пари и любой банкет на завтра. Однако, он счел нужным негромко предупредить Воронцова:

-Боюсь разочаровать вас, граф. Мне приятно ваше внимание, но я чертовски плохо запоминаю все эти французские штучки, которые используют повара.

- Я готов положиться на Высшую волю, - весело продолжал Воронцов, - но с условием, что в случае выигрыша господина Дюказа, приглашение в ратушу получат и мои офицеры.

Дюказ расцвел, а вместе с ним порозовел от радости и префект. Он тут же вскочил со стула.

- Граф, вы возвращаете нас к жизни!

-Не спешите, господин префект, пари еще не выиграно, - немного осадил его пыл Понсет.

Как бы то ни было, веселость французов передалась и всем остальным. От натянутости, сопровождавшей начало трапезы, не осталось и следа. Смеялись французы, предвкушая свою победу, по понятной причине веселились Воронцов и Понсет. Улыбался даже Веллингтон, весьма довольный обедом.

-7-

-Не весело было только мне, господа, - продолжал Бахтин. – Ибо именно я, как вы понимаете, должен был изображать Блаза и подавать главное блюдо с секретом гостям. Поводов для волнений у меня было множество. Хотя адъютант с Понсетом и объяснили мне все тонкости предстоящего дела, я страшно боялся что-нибудь позабыть или напутать, хотя ничего особенного от меня не требовалось. В сущности, я был статистом, но все же мне предстояло произнести несколько фраз, и тут я очень волновался. Пока ребята мои хлопотали на кухне, я изо всех сил репетировал. О, как они смеялись над моим французским! Но все же и помогли, научив даже нескольким фокусам.

- Блаз был сущей деревенщиной, - подсказывала мне Мари, - да еще родом из Бретани. Его французский был немногим лучше вашего, так что не переживайте.

Несколько успокаивал меня тот факт, что Понсет хорошо понимает границы моих способностей и наверняка найдет способ мне помочь. Наконец, за мной прислали. Облаченный в кипенно-белый китель и напустив на себя вид важный, но в то же время и почтительный, я вошел в обеденную залу вслед за лакеем, несшим накрытое крышкой блюдо с поросенком. Не говоря ни слова, я поклонился гостям, исхитрившись не уронить с головы колпак, и встал рядом с сервировочным столиком так, чтобы префекту было как можно лучше меня видно. При этом второй лакей внес и опустил на сервировочный стол соусник, а, вошедший последним Жанно, так и остался стоять подле меня с небольшого размера блюдом в руках, также накрытом крышкой.

Наблюдать за лицом префекта было истинным удовольствием. Он не сразу понял, что происходит, и поначалу просто ждал появления Блаза.
- Время secrète du chef, - провозгласил Воронцов, - прошу вас, мсье Блаз.

Снимая крышку с блюда, я краем глаза продолжал наблюдать за префектом, лицо которого мгновенно побледнело, а глаза вытаращились. Он явно не знал, что делать дальше, и беспомощно глядел на комиссара, которому и в самом деле пока было невдомек происходящее. Его очередь удивляться пришла в тот момент, когда лакей с раскрытым блюдом начал обход гостей, демонстрируя им кушанье.
- Cochon de Troie! [19] – объявил я громогласно, как привык командовать у себя в роте. Дюказ вздрогнул и вопросительно посмотрел на префекта, замершего в онемении. А за столом почему-то засмеялись.

Веллингтон, если и узнал блюдо, то не подал виду.

- Не помнит, - шевельнулась у меня в голове страшная мысль. По всей видимости, о том же подумали и Воронцов с Понсетом, лица которых заметно поскучнели. Положение спас Жанно, буквально подскочивший к столу, и затараторивший с такой уверенностью, как будто каждый день представлял это блюдо.

- Мэтр Блаз, - выпалил он, - сегодня приготовил по выбору графа Воронцова старинное блюдо под названием Троянская свинья!
Не стану пересказывать вам всю его речь, тем более что о самом этом кушанье вам уже все известно, и перейду сразу к ее финалу.

- Но самое главное, - продолжал Жанно, - это соус, в котором имеется секретный ингредиент, очень простой и доступный едва ли каждому, но сообщающий блюду неповторимый вкус и аромат. Разгадка, монсеньоры, находится здесь.

С этими словами Жанно указал на блюдо под крышкой, поклонился и приступил к разделке поросенка. Конечно, разделывать его должен был я, но, боже мой, что это была бы за нарезка! Так что я только делал вид, что занят блюдом, а на самом деле прикрывал своей широкой спиной от гостей Жанно, ловко орудовавшего двумя ножами.

Герцогу и комиссару лакеи поставили тарелки одновременно. Веллингтон смотрел на блюдо с интересом, Дюказ – с ужасом. Он явно был незнаком с ним и сейчас отчаянно пытался понять, что ему делать. Префект уже ничем не мог помочь и лишь отводил взгляд, стараясь не привлекать к себе внимание.

Сэр Артур взял на вилку кусок, обмакнул его в соус, и уже было собрался отправить в рот, как подскочивший Жанно заботливо поправил ему салфетку.

-Осторожнее, милорд, этот соус оставляет жуткие пятна.

Лишь на секунду на невозмутимом лице Веллингтона мелькнула усмешка, но, сколько надежды она подарила нам! Взгляд герцога заскользил по столу, уперся в букет и замер на невзрачном желтом цветке в его серединке. Мы поняли, что спасены.

Сэр Артур ел не спеша, тщательно смакуя каждый кусок. Французы лишь делали вид, что едят, а вот Воронцов с Понсетом, явно повеселевшие, составляли герцогу компанию от всей души. Наконец, приборы были отложены.

-Это восхитительно, мсье Блаз, - с явным удовольствием произнес Веллингтон, - и я должен поздравить вас с удачей.
Мне оставалось лишь поклониться. Конечно, вышло это у меня совсем не так ловко, как это делает наш Гастон, но я старался быть изящным изо всех сил.

- И у меня есть догадка касательно secrète du chef. Этот пряный устричный вкус мне кажется знакомым.

Я подошел к герцогу и наклонил голову.

- Козлобородник! – шепнул он мне в ухо. – Но, черт возьми, я не помню французское название!

Далее мне следовало приблизиться к Дюказу. Но он не стал прибегать к моим услугам и озвучил свою догадку сам.

-Господа, - сказал он, - признаюсь, что ничего подобного мне не доводилось пробовать. Блюдо восхитительно и мэтр действительно превзошел сам себя. Что же касается разгадки, я предпочту последовать примеру графа Вермандуа и тоже назову кервель. Французские повара умеют извлекать из него самые разные вкусы, так почему бы и не в этот раз?

А далее, господа, произошло то, что и сегодня мне кажется чудом. Ни до, ни после, мне никогда не удавалось произнести на французском и половину той фразы, что удалась мне в тот вечер. А главное, в голове моей внезапно вспыхнула мысль.

-Увы, монсеньор, - ответил я Дюказу, - сегодня я использовал другое растение, и милорд Веллингтон нам сейчас покажет его.
Сэр Артур понял меня мгновенно. Выхватив из букета цветок, он бросил его на стол.

- Сальсифи! – вскричал Дюказ.
- Сальсифи! – удовлетворённо, вспомнив это слово, повторил герцог.
-Сальсифи! – торжественно объявил Жанно, поднимая крышку над блюдом.

-8-
Трубка Бахтина закончилась и он знаком попросил у Фомы другую. Курил он много и с удовольствием, не забывая нахваливать турецкий табак Кульчицкого.

- Дальнейшего, господа, я своими глазами не видал, и снова прибегну к рассказу того самого адъютанта, с которого все и началось. После десерта Воронцов увел к себе герцога и генерала Хьюза, и Понсет остался один с французами. Люди они были не глупые и отлично понимали, что раскрыты и теперь последует объяснение. Но сдаваться они не собирались.

-Итак, господин префект, теперь мы можем поговорить начистоту, не так ли? – начал Понсет.

Шавар покрылся потом и растерянно переводил взгляд с Понсета на графа Дюказа и обратно. Он понимал, что происходит что -то страшное для него, но все еще не осознавал сути происходящего.

- Могу я узнать, по какой причине вы предпочли умолчать о том, что блюдо нам подавал вовсе не мэтр Блаз? Разве наш повар так разительно похож на него?

- Не Блаз? А кто же?

- Офицер из нашего корпуса. Но вы предпочли этого не заметить, и даже назвали его Блазом. Отчего так? Вы ведь хорошо знали мсье Блаза и много раз бывали в его ресторане, не так ли?

Молчание Шавара было красноречивее любого ответа и Дюказ понял, что тот отчаянно нуждается в помощи.

- Генерал, в чем причина этого допроса? – спросил он недовольно.

- В том, сударь, что повар Этьен Блаз мертв.

-Мертв?! – вскричал Шавар.

Дюказ проявил больше спокойствия.

- Мне жаль, - ответил он, но причем здесь мы и зачем вы выдали за Блаза вашего офицера?

- В убийстве повара обвинили двух русских, служивших у него в доме. Королевский прокурор передал их нам и теперь делом занимается наш аудиториат. Так вот они утверждают, что накануне убийства, произошедшего вчера, именно господин префект посещал Блаза и долго разговаривал с ним о чем-то. Согласитесь, это странно – не узнать того, с кем встречался накануне.

- Согласен с вами, - ответил комиссар и злобно обжег взглядом префекта, - но возможно, они лгут.

- И это возможно. Но ведь вы были вчера в Реймсе, господин префект? Все наши заставы, от Мобежа до Ретеля зафиксировали ваш проезд туда и обратно. Мой адъютант навел справки. О, я не спрашиваю о том, какое дело могло побудить вас проделать такой путь за один день и кого вы посещали, но ведь об этом вас может спросить следователь. Как и о том, не принадлежат ли вам те пятьсот франков, которые нашли на теле Блаза в бархатном кошельке.

- Что за чушь! – воскликнул Шавар, - вы обвиняете меня в убийстве?

- Ни в коем случае. Зачем вам убивать Блаза? Он нужен был вам живым и здоровым. Для дела, которое он должен был устроить сегодня в этом зале. Разве не за это он получил от вас пятьсот франков?

- Я ничего ему не платил!

- Тогда, сударь, позвольте мне последний вопрос. Сегодня днем к вам пришел маленький помощник Блаза. Его привел мой адъютант, и вы узнали мальчика у него на глазах, и даже говорили с ним о чем-то минут десять за закрытой дверью. Нет, адъютант не подслушивал ваш разговор. Но когда мальчик вернулся на кухню, у него в кармане было вот это.

Здесь Понсет выложил на стол зеленый кошелек.

-Точно в таком же нашли пятьсот франков у Блаза. Но и это еще не все. В кошельке было двести франков и расписка еще на триста. Ваша расписка, префект Шавар. Так за что же вы обязались уплатить Блазу такую сумму?

Деказ оказался человеком здравого рассудка. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять свое положение.

- Вам придется все объяснить ему, Шавар.

Это был трудный разговор для префекта, но ничего нового он Понсету не рассказал, кроме сцены с участием Жанно. Мальчик талантливо сыграл свою роль, явившись к нему якобы по поручению Блаза. В записке, которую он принес, написанной на самом деле адъютантом, повар сообщал, что считает порученное ему дело слишком опасным и требует немедленно еще пятьсот франков. Зная жадность Блаза, префект не удивился, да и времени торговаться у него не было. Вывернув карманы, он написал расписку на остаток, вовсе не задумываясь о том, что может быть раскрыт.

- Господа, - с жаром произнес он, - в конце концов, в этом нет никакого преступления! Мною двигало одно лишь патриотическое чувство! Согласитесь, генерал, что окажись вы на моем месте…

- Нет преступления? А как же отравленный вашим человеком Тибо? Впрочем, ему уже лучше. А оказавшись на вашем месте, господин префект, я бы не стал клеветать на тех, кто искренне вошел в ваше положение. Доля побежденного горька, но и ее можно нести с честью.
Выслушав рассказ префекта, который благоразумно взял всю вину на себя и умолчал о роли самого комиссара в этой истории, Дюказ сжал и без того тонкие сухие губы в узкую полоску.

-Итак, генерал, - произнес он, - похоже, что мы проиграли сегодня не только пари. Чего же вы желаете теперь?

Понсет учтиво поклонился в знак того, что ценит признание соперника.

- Господин комиссар, - тихо произнес он, - граф Воронцов благородный человек, и никто не сделал большего для облегчения положения французов на территории, где стоит его корпус. Он неукоснительно и точно исполняет волю императора Александра, который не желает зла французскому народу и не таит на него обиду. Мы пришли не мстить. Конечно, положение проигравшего всегда нелегко, но мы, русские, уж точно не причинили жителям Пикардии, Шампани и Лотарингии больших неудобств, чем пруссаки, стоявшие здесь до нас. Поэтому я хочу справедливости и надеюсь обрести ее в вашем лице. Ваш отчет, который герцог Веллингтон увезет с собой, и который через нашего посла попадет к государю, должен содержать справедливую оценку усилий графа Воронцова.

-Иными словами, - продолжил Деказ , - я должен написать ему хвалебную оду.

- Этого не требуется, мсье, - парировал Понсет, - достаточно придерживаться фактов. И не повторять в отчете ту ложь, которую ваши префекты и мэры сообщают вам в надежде поскорее от нас избавиться. А в том, как далеко они готовы зайти ради этой цели, вы только что имели возможность убедиться.

- И если я не соглашусь, то вы предадите эту историю огласке?

Лицо Понсета приняло печальное выражение.

- Мы будем вынуждены защищаться, господин комиссар. Любой поступил бы так на нашем месте, будучи оклеветан. Но ведь в ваших силах этого не допустить. И заметьте, мне достаточно одного лишь вашего слова, чтобы герцог Веллингтон никогда не узнал о случившемся и не переменил к вам своего расположения.

-Я даю вам слово, генерал.

Деказ поклонился и вышел, а Михаил Иванович Понсет, отерев платком свой огромный лоб, устало опустился в кресло. Наконец, и для него этот длинный день подошел концу.

- И тут, господа, - утомленным голосом произнес Бахтин, - позволю и я себе завершить свой рассказ. Скажу еще, что по возвращении корпуса в Россию Воронцов получил от государя всего лишь владимирскую ленту. Хотя ждал он, конечно, большего. Но, видно, жаловались на него государю преизрядно и без Дюказа. Одних долгов наших офицеров, да и солдат тоже, он из своих средств заплатил на 1,5 миллиона рублей. Теткино имение продал, а ни одного франка долга за собой не оставил. Зато сейчас он у молодого государя в чести, и дай бог ему свою удачу не упустить. Ну да время уже и вовсе позднее, и злоупотребил я вашим вниманием довольно.

-О, нет, Аркадий Петрович, - потягиваясь на стуле сказал Рожнов, - это мы, пожалуй, злоупотребили вами. Тут ведь не история, а целый роман с приключениями получился, и вы нам его в лучшем виде рассказали. Словно и сами мы там побывали.

-А что стало с ребятами? Они спаслись? – живо воскликнул Бахметьев.

-Ах, да, - встрепенулся Бахтин, – о них-то я и позабыл. С ними все сложилось благополучно, пусть и не сразу. Хотя полевой аудиториат и счел, что убийство было непреднамеренным, об оправдательном приговоре и речи быть не могло, тем более, что местные газеты раздули из смерти Блаза целую историю. Всю вину взял на себя мальчик. Отчасти помог префект, надавивший на французского прокурора, и тот согласился с тем, что смерть была причинена по неосторожности. В итоге ему присудили дважды через пятьсот человек.

- Но ведь это смерть для ребенка! – ахнул Рожнов.

- Так посчитали и журналисты. Публика была довольна. С исполнением приговора не спешили, и через месяц аудитор корпуса подал Воронцову прошение о его смягчении, указав на юный возраст преступника. В итоге, шпицрутены ему заменили розгами, с отправкой обоих к помещику. Комиссар не оспаривал это решение, конечно.

- Тысяча розог? Все равно сурово, - проговорил Тамм.

- Присутствовавший при экзекуции префект был доволен.

- И их вернули Бобылеву? – спросил Бахметьев.

Бахтин отрицательно покачал головой.

-Понсет отправил к нему адъютанта в Лондон, и тот, вооруженный свидетельством штаб-медика, довольно легко убедил его уступить Мари с братом графу Воронцову. Который, разумеется, тут же предоставил им вольную.

-А имени этого адъютанта вы нам так и не назвали, - заметил педантичный Тамм.

-Тут, господа, каюсь, память моя его не сохранила. Да я и не встречал его больше никогда. В Ирсоне он больше не появлялся, а вскоре корпус наш вернулся в Россию и дослуживал я уже в Новороссии.

- И ребят вы больше не видели?

- Откуда? Они остались во Франции, надо думать. Ну да с такими талантами за них можно не волноваться.

Гости разъезжались уже за полночь.

Усевшись в экипаж, Бахметьев попытался было вздремнуть, но какая-то мысль упорно мешала ему погрузиться в блаженную истому. Не сразу, но через некоторое время ей удалось пробиться сквозь винные пары, изрядно дурманившие и без того неясное сознание Петра Сергеевича.

- Бог мой, - вдруг подумалось ему, - ведь 30 рублей серебром оставил! Это ж какие деньжищи!

Деньги и впрямь были немалые. За эту сумму можно было неделю обедать у Лантри в «Шевалье».

-Но что Лантри? – тут же в сознании Бахметьева возникла другая мысль. – К Лантри может попасть любой, были бы деньги. А тут, поди, еще дождись приглашения! Будешь жадничать, так больше, может, и не позовут. У Кульчицкого от гостей отбоя нет. Ну, не Английский клуб, конечно, но местечко замечательное. Где еще такую историю услышишь? И потом, что горевать? У Самсонова в карты иной раз и больше оставляю.

В приятных фантазиях о том, как завтра он будет рассказывать приятелям о сегодняшнем обеде, Петр Сергеевич уснул и не просыпался всю дорогу.

Меж тем, едва лишь гости разъехались, и дворник надежно запер на ночь ворота, загасив фонари на крыльце, как в гостиную к Кульчицкому и Бахтину вбежал Гастон, а вслед за ним – молодая барышня лет двадцати шести, одетая в простое домашнее платье.

Гастон уже был без колпака и кителя, светлые кудри его свободно рассыпались по плечам, отчего на вид он стал выглядеть еще моложе. Оба они, едва влетев в комнату, бросились к ногам Бахтина и стали целовать ему руки.

- Ну, полно, - не отнимая рук, ласково проговорил Аркадий Петрович, тоном довольным, хоть и немного смущенным. – вот уж не чаял я застать вас в таком благополучии. Хотя слухи об этом доме и до моей глухомани добирались и уж кое-что я, даже, и подозревать стал. Хоть и хорош был сегодняшний обед, но того вечера в Мобеже, я, пожалуй, по самой смерти не запамятую.

- А я, сударь, никогда не забуду тот день в Ирсоне, когда вы спасли мне жизнь, - промолвил Гастон.

- Я был лишь исполнителем, милый, остальное устроил Понсет.

И Бахтин тут же припомнил огромные, полные ужаса глаза мальчика, когда того доставили к нему в Ирсон для экзекуции.

-9-

-Зачем здесь этот человек? – спросил Жанно, увидев в кордегардии префекта.

- Чтобы от имени французского правительства убедиться в том, что преступник наказан, как следует, - ответил ему Шавар.
Пока солдаты раздевали мальчика и укладывали его на скамью, капитан подошел к французу. По всему было видно, что тот не в восторге от предстоящей сцены, но обиды, причиненной ему историей с пари не забыл, и злоба его к Жанно никуда не делась.

-Господин префект, - обратился к нему Бахтин, - я должен напомнить, что граф Воронцов наделил вас правом остановить наказание во всякое время, когда вы сочтете его достаточным.

Шавар дернул головой и промолчал. Тем временем, мальчика уже привязали и двое старых солдат встали по сторонам с розгами в руках. Бахтин склонился к Жанно и положил руку ему на голову.

- Ничего не бойся, милый, - шепнул он ему, - и кричи громче.

Жанно устремил на него полный отчаяния взгляд и тут же снова опустил голову.

- Отойдем подальше, мсье, - отвел в сторону префекта Бахтин, - иначе нас может забрызгать кровью.
Шавар побледнел и поднес к носу надушенный платок.

-Начинайте! – приказал капитан.

Розги засвистели, и тело мальчика на скамье вытянулось струной. Какое то время он молчал, и вдруг завизжал тонким пронзительным голосом. Спина его быстро покрывалась паутиной из розовых полос. Шавар вздрогнул и отвернулся. На счете «двести» он рванулся к дверям, затем послышались звуки рвотных позывов.

- Не останавливаться! – приказал Бахтин и вышел следом.

Бледный префект глотал ртом воздух, стараясь прийти в себя.

- Достаточно! – крикнул он капитану, - Прекратите! Наша гильотина в сто раз гуманнее, она не причиняет таких страданий! Прикажите мою коляску!

«Едва ли мальчик так думает, - произнес про себя офицер, но спорить не стал. Проводив взглядом экипаж Шавара, Бахтин вернулся в кордегардию, где продолжалась порка.

-Хватит, уехал, - радостно сообщил он солдатам и те тотчас бросились отвязывать ребенка. – Как ты, милый? Не очень они тебя?

Жанно резво подскочил со скамьи и бросился к капитану, обняв его. На лице его не было ни слезинки, одна лишь счастливая улыбка.

-Мы, ваше высокородие, наше дело знаем, - сказал один из солдат. – и понимание имеем. Даже шкурку ему не попортили, одна видимость для визгу.

-Ага, - подтвердил Жанно, - Мари, когда сердилась, иной раз куда крепче меня драла.

-10-

Гастон с сестрой, а невероятная схожесть их лиц не оставляла в последнем обстоятельстве никаких сомнений, с обожанием смотрели на Бахтина, не сводя с него счастливых глаз. Кульчицкий, явно довольный этой сценой, продолжал пускать в потолок колечки сизого дыма, не спеша прерывать ее.

- Ну же, Мари, Жанно, поднимитесь. Дайте я хоть рассмотрю вас. Ты уже совсем взрослый, мой милый, - ласково провел он ладонью по голове юноши, - а ты-то какая красавица стала!

И долго еще они вспоминали все подробности истории, которую Бахтин только что пересказал гостям, так мудро умолчав излишнее.

-Признайтесь, разбойники, вы ведь это специально устроили? – кивнул Бахтин в сторону ведерка с монетами, стоявшего на камине.

Дружный смех был ему ответом.

-Ты, ведь, Аркадий, человек гордый. По-другому бы и не принял, - сказал Орест Адамович, - а мы, как видишь, не бедствуем.

-Да уж я заметил. Сдается мне, что не на капиталы купеческой дочки ты все это устроил, друг мой.

- Так и не было никаких капиталов. Это вот она все придумала. – кивнул Бахтин в сторону счастливо улыбающейся Мари. У меня то, кроме долгов, отродясь ничего не водилось. А в гвардии служить – сам знаешь, дело накладное. Ну, вот ребята меня и спасли. Я уж было и правда, на дочке нашего маркитанта жениться собирался , больно ему внуков во дворянстве видеть хотелось. Десять тысяч приданного давал.
- Но тут нам пришла в голову мысль получше, - смеясь, вставил Жанно, которого уже никто больше не называл Гастоном. – Уж больно Мари этой свадьбы не хотелось!

- Молчи! – оборвала его сестра, краснея.

-А что такого? – продолжал невозмутимо Жанно. – мы здраво рассудили, что если господа гвардейские офицеры иной раз за картами и по сто рублей за вечер спускают, так отчего бы и нам к этому источнику не припасть?

-И стали, Аркадий, у меня вечерами на квартире собираться не за картами, а за столом. Месяца не прошло, как по всему корпусу слух разнесся, что у меня появился чудо повар. У которого, что не обед, то событие. А уж в любителях поспорить да тщеславие свое потешить у нас никогда недостатка не водилось. Остальное ты видел сегодня. Сколько там, в ведерке то вышло? Рублей под сто, наверное. Ну так это мы маленькой компанией сегодня сидели, а в иной вечер мы и по двести собираем. А тогда, в Мобеже, и больше выходило. За полгода все долги мои покрыли и еще капиталец у нас сложился. Ну, когда корпус собрался уходить, приуныли мы, конечно. Понсет в отставку собрался, адъютантство мое при нем закончилось, а в полк возвращаться, в Старую Руссу, мне совсем не хотелось. Вышел и я из службы, пожили мы годик в Нанси, ребята там ресторан открыли. Но деньги не те, конечно. Да и скучно. И вот тогда…

-Тогда Мари придумала Гастона, - весело перебил Жанно. – и мы поехали в Москву. Хоть она в сто раз лучше меня готовит, но в России поваром должен быть мужчина, и желательно со звучным именем. И поселился на Москве барин, из Парижа приехавший, привезший с собой чудо-повара Гастона Лагранжа.

- Ну а в любителях роскошно пообедать, да еще потягаться в тщеславии, на Москве недостатка никогда не было, - закончил Адам Орестович.
Из Москвы Бахтин уезжал на следующий день. Путь до Пензы был неблизкий, дороги размыло и лошадей на станциях давали с задержками. Интересных попутчиков не случилось, и всю дорогу отставной капитан придавался воспоминаниям. На душе его было светло и радостно.

Примечания автора:
[1]
Когда цветок, дар мимолетный, тленный,
Утратил краски, сник и занемог-
К огню его приблизьте, и мгновенно
Вновь расцветет зачахнувший цветок.
Ф. Тютчев (пер. Кудинова)

[2] Наш дорогой друг Гастон (фр)
[3] Еще рано, господа (фр)
[4] Чудесного вечера! (фр)
[5] Гусь по-нормандски (фр)
[6] Его величество соус (фр)
[7] Субиз (фр)
[8] Фуа гра (фр)
[9] Курица по-португальски (фр)
[10] Cекрет шефа (фр)
[11] Бланкет (фр)
[12] Фрикассе (фр)
[13] Артишок а-ля ровиго (фр)
[14] Мерзавец (фр)
[15] "Серебряная башня" - Ресторан в Париже
[16] пикардийский диалект
[17] "Дюбуа", марка шампанского
[18] Бланкет из телятины
[19] Cвинья из Трои

[Хаген]

Как вкусно, однако! Слюнки текут и гастрономические, и исторические, и филологические! Но не тематические. По-моему, это совершенно мейнстримный рассказ. Но от этого он хуже не стал, это уж точно. Ну уж это-то Mik, надеюсь? Кто же ещё мог так выдержать стиль и так знать все тонкости эпохи?

[Arthur]

Читал, смаковал и люто завидовал автору. Умеют же люди писать! Быть вам в тройке, если не с золотом. От души пожелал. Не мой фаворит, но рассказ того стоит.

[April]

Я это осилила!

Очень интересно, очень познавательно, великолепная стилизация, симпатичные герои, хитро закрученная гастронмически-политическая интрига (куда там алмазным подвескам!), добрая история со счастливым концом.

Но до чего же плотный текст, как же тяжело читается. Словно тебе подали упоминаемую в рассказе "троянскую свинью" - и надо уписать ее в одиночку... Нескоро ели предки наши

Может быть, стоило бы на абзацы разбить помельче. Или часть сведений не включать в текст, пощадить слабосильного читателя))

Хотя, если бы я обладала такой эрудицией, мне бы тоже было сложно удержаться! =)

[Alexander Kovalskij]

Видимо, единственный способ доказать, что это не мой рассказ, это разобрать в нем исторические ошибки. Наверное, это у меня теперь амплуа такое - исторический критик. Что же, разберу, но попозже. Может быть, еще кто то захочет их поискать. Навскидку вижу много.
Не понял из комментов в Угадайке, почему добрая история с хорошим финалом исключает мое авторство. По моему, у меня чуть не все рассказы добрые. А вот обращение Ваше Высокородие к капитану - это точно не Ковальский.

Поначалу, прочитав про барина и обед, я было решил, что это второе издание про Гришку, дополненное и исправленное. Тут еще и жбан встретился. Если так, то работу над кулинарными ошибками считаю пересданной на четыре. Обед стал съедобным, но все же названия блюд и марки вин пишутся со строчной буквы, а не с заглавной. И да, я в курсе, что Пушкин писал Аи с большой. А Блок с маленькой, и был прав.

Потом я понял, что на десерт никого пороть не будут и мнение об авторстве у меня переменилось. Мне стало казаться, что тут работа над ошибками проделана в другом смысле, и это отклик на мою прошлогоднюю критику. В этом смысла не много, я все равно накопаю. Причем с первых строк. Поселить барина на Остоженке в чудом уцелевшем доме было очень опрометчиво. Там ничего не уцелело, эта сторона от Кремля сгорела вся. Но зато я легко узнал по описанию дом и понял, чем вдохновлялся автор - домом Тургенева на Остоженке. Но он послепожарный. А тут еще эпиграф от И.С. И стал я думать на кого то из москвичей. Опять же, это повторяющееся «на Москве».
Но тут возник Веллингтон, Уилтшир и старая добрая Англия. И сами знаете, о ком возникают мысли.

Так что я бы не ограничивал круг возможных авторов только мной и Миком.



(ссылку добавил Книжник)

[Хаген]

А вот обращение Ваше Высокородие к капитану - это точно не Ковальский.

Конечно, нет. Потому что автор действительно знает, о чём пишет.

Официально "ваше высокородие" обращались и впрямь исключительно к V классу (что значительно выше армейского капитана). А на деле нижние чины и вообще простые люди могли так обращаться к любому начальнику, на что в русской литературе множество примеров (обычно как "вашескородие" или что-то вроде этого, в соответствии с реальным звучанием).

[Хаген]

До этого места я уже добралась. Но вот не люблю про еду!

А я так обожаю! Всегда любил Гиляровского перечитать перед походом в ресторанчик! Но теперь появился новый чудный литературный аперитив!

[Viktoria]

А я так обожаю!

Я тех-порно люблю, если про реал, а не фантастику. А фуд-порно - нет. Но в этом рассказе без него никуда, конечно, потому что блюда в центре сюжета. Тогда и вполне гармонично смотрится!

[Ришка]

Я тех-порно люблю, если про реал, а не фантастику. А фуд-порно - нет. Но в этом рассказе без него никуда, конечно, потому что блюда в центре сюжета. Тогда и вполне гармонично смотрится!

Фуд-порно - это было про Гришку и Глашку. Тут котлеты - отдельно, розги - отдельно.