Oslik. Из дневника Е.Д.Глумова

[Kuno]

Мамаев. Глуп! это странно. Как же так, глуп?
Глумов. Очень просто, ума недостаточно. Что ж тут удивительного! Разве этого не бывает? Очень часто.
…
Мамаев. Отчего нынче прислуга нехорошая? Оттого, что свободна от обязанности выслушивать поучения. Прежде, бывало, я у своих подданных во всякую малость входил. Всех поучал, от мала до велика. Часа по два каждому наставления читал; бывало, в самые высшие сферы мышления заберешься, а он стоит перед тобой, постепенно до чувства доходит, одними вздохами, бывало, он у меня истомится. И ему на пользу, и мне благородное занятие.

Островский Александр Николаевич
На всякого мудреца довольно простоты

Из дневника Е.Д.Глумова
Недурно, совсем недурно… Я сумел понравиться Нилу Федосеевичу, что, однако, имеет свои издержки. В последнее время любезнейший дядюшка взял препоганую привычку приходить ко мне в гости с книгою. Заходит на Кузнецкий, покупает томик, требует, конечно, английского, из самых благонамеренных, и нате-с, сиди, племянничек, читай вслух, набирайся ума, раз на глупость жаловался. Разумеется, удовольствие дядюшкино не в чтении, а в собственных глубокомысленных комментариях. Впрочем, я должен еще благодарить судьбу: в наших с маменькой обстоятельствах пожелай бы дядюшка, чтобы я сплясал ему вприсядку без порток, отказу бы ему не было.
Умение мое приспосабливаться удивляет даже меня самого, оттого успехи дядюшкины в литературе сделались самые поразительные. Обычно дело идет так: я читаю первые две страницы, Нил Федосеевич то и дело прерывает и несет свой обычный бред, от которого у герани листья сворачиваются трубочкой. Я почтительно выкатываю глаза и выражаю всем видом такую немыслимую степень согласия, что даже этому старому болвану делается немного неловко. Через две страницы реплики его становятся все реже, и вскоре дядя степенно засыпает. Тут важно вовремя подхватить его палку; падение может разбудить, а второй раз он спит беспокойно. Далее на час я отчасти предоставлен себе, но спокойствие это канительное, ибо одним глазом нужно следить, когда новоявленное светило критики начнет подавать признаки бодрствования. В момент, когда дядя открывает глаза, я всегда на последней страницы, там, где совершается окончательная победа добродетели; глаза мои горят, волосы дыбятся, тембр голоса выдает самые благородные переживания. Поэтому пробуждается Нил Федосеевич в благодушном настроении: он выспался, он видит, что мудро брошенное им семя добронравия упало на благодатную почву и еще он доволен, что без особых трудов превзошел еще один том англицкой мудрости. И по мне дело не худшее, кабы не мысль о затратах: сидельцы с Кузнецкого заламывают дикие цены, а я если и мечтаю получить в наследство бумаги, то совсем иного рода.
Увы, плавное течение наших занятий прервано последним случаем. Ввалился вчера дядюшка с томиком очередного вальтерскотта, плюхнулся в кресло, честь по чести приступили к изучению. Начало повести для здорового сна самое подходящее - про корабль на волнах, читаю с чувством, как колыбельную, дядюшка пребывает в самом добром расположении духа. Кратенько наставил он меня о пользе учения для мореплавания и мореплавания для процветания, и вроде уже ровно так засопел, но тут дошли до Белой линии, и чувствую, насторожился. Не понравились ему братцы Соммерби. Дальше хуже.

Лили подумала секунду и решилась:

- Мистер Хэй, - обратилась она к четвёртому помощнику, призвав на помощь весь запас кокетства, каким наградила природа любую нормальную девушку, даже если ей только что исполнилось шестнадцать лет, - я хотела бы пригласить мистера Соммерби... обоих мистеров Соммерби... на нашу половину палубы - здесь больше места... и нет дыма... здесь их снимок получится гораздо лучше... Я знаю, у них билеты второго класса, но ведь пассажиры первого класса имеют право пригласить гостя...
- Как, пигалица эта, к судовому начальству? Этих механиков, в первый класс? – щеки у дяди стали розоветь, сон слетел, и я первый раз почувствовал недобрые чувства к автору.

- Простите, мисс Фицроберт, - мистер Хэй явно был весьма смущён, но служба есть служба, - простите, мисс Фицроберт, но я вынужден сделать некое уточнение... Взрослые пассажиры первого класса имеют право... то есть я не возражаю, но для порядка вынужден спросить... у Вас есть разрешение Вашей гувернантки? Я знаю, она нездорова, но...

- Вот молодец! Задаст ей эта гувернантка по первое число! Давай, читай, Егор Дмитрич, чего остановился! – в голосе дядюшки послышалось нетерпение.

- Разумеется, она мне разрешила, - не моргнув глазом, соврала Лили, благословляя морскую болезнь мисс Смайт, - ещё вчера, когда я имела честь познакомиться с мистером Соммерби, - после чего, игнорируя весьма недоверчивый взгляд мистера Хэя и не глядя на разинутый рот Мэвис, слышавшей разговор, ринулась через Белую Линию, чтобы лично передать братьям приглашение.

- Ах ты, чертовка! – такой живой реакции я еще не видел, - да ей… да ее… - дядя почти задыхался от возмущения. - Читай, что стал!

Пока братья фотографировали, дядя нетерпеливо сопел, я читал скороговоркой, но ему все было медленно. Только при появлении Смайт глаза его загорелись охотничьим азартом.
- Да не гони ты, с расстановкой произноси! – потребовал он. – Как она там сказала?

- Мисс Лилиан... в каюту, пожалуйста.
- Вот, в каюту, самое разлюбезное дело.

- Мисс Лилиан, у меня нет слов. Мало того, что, вопреки моему прямому указанию, вы продолжаете общаться с этими господами....

- Мисс Смайт, я, право же, не вижу в этом ничего предосудительного.

- Да кто ж так пробирает! – дядя чуть не вскочил с кресла, - даром, что англичанка! «У меня нет слов.» На что тебя гувернанткой поставили, раз слов не знаешь? Вот тебе девчонка и перечит!

- Вы солгали, мисс Лилиан, называя вещи своими именами, более чем солгали – вы сказали не просто неправду, а прямую противоположность правды. Ложь, мисс Лилиан, один из семи смертных грехов, и меня учили никогда, ни при каких обстоятельствах, не оставлять его без самого строгого наказания. И, наконец, вы заставили меня трижды повторять моё распоряжение, когда я велела вам спуститься в каюту. Мисс Лилиан, корень слова «гувернантка», как вам, видимо, неизвестно, имеет отношение к управлению, и я докажу вам, что я способна управлять. По всем правилам, и по всем нормам моей профессии, я должна была бы сделать это прямо сейчас. Я буду немыслимо, недопустимо, непозволительно мягкосердечна, мисс Лилиан - я делаю вам последнее предупреждение. Ещё одно открытое неповиновение, ещё одна дерзость и, превыше всего, ещё одна ложь – и я накажу вас по всей строгости. А чтобы у вас не было никаких иллюзий... как называется этот корабль, мисс Лилиан?

- «Боадицея..». – неуверенно ответила Лили, ещё не веря, на что намекает её собеседница.

- Так вот, я предупреждаю вас прямо и недвусмысленно, мисс Лилиан. Ещё одно прямое неповиновение, или ещё одна дерзость, или, превыше всего, ещё одна ложь – и я сделаю с вами то, что мне не раз, не два и не десять приходилось делать с дерзкими, непокорными и лживыми девчонками, - и что римляне, если верить Тациту, сделали с Боадицеей.

- Одно слово, дура английская! – дядюшка с досады треснул палкой об пол, – что за околесицу несет? Раз ты учительствовать поставлена, то скажи твердо, без экивоков: высеку! А то надо ж, завела: «меня учили», «римляне», «верить Тациту», «мягкосердечная». Раз ты учить поставлена, то разговор должна вести строгий и сурьезный! О предметах божественных, о почитании родителей скажи, а не про гувернантку, прости господи, какую-то, что Тацит высек! Да хорошо ли высек, если в ее честь корабль назвали?
Какой тут сон? Дядюшка покраснел лицом, сердито жевал губами и требовал читать быстрее.

- Никаких «но», юная леди. Я вас предупредила. Я не очень верю, что предупреждение поможет, но моя совесть чиста. Делать или не делать выводы – ваше дело, но вы, надеюсь, успели за месяц знакомства немного изучить мой характер. Я это действительно сделаю, мисс Лилиан, можете не сомневаться. На остаток дня вы под домашним арестом и не выйдете из этой каюты. Это моё распоряжение, мисс Лилиан, и нарушение оного будет актом того самого прямого неповиновения - ясно?

- Эх, кому не дал бог ума… Завела песню: «делать выводы», «ваше дело», «моя совесть чиста» И где же таких дур разводят? Раз ты ейным батюшкой уполномоченная, то ты девчонке царь, бог, и воинский начальник! Какого рожна ей в твоей совести? Ей строгость нужна! Что ты ее, - дядюшка обращался к часам на стене, будто это была мисс Смайт, столь истово, что я начал опасаться за его здоровье, - своим актом пугаешь? И папаша-та, граф этот или лорд, куда смотрел, когда нанимал эту дубину стоеросовую. Как пить дать, сбежит плутовка! Читай, Егор Дмитрич, что ты как не живой!

Когда сюжет повествования подтвердил худшие дядюшкины опасения, он только крякнул да хватил ладонью о подлокотник. Чувство собственного превосходства над нерешительной мисс Смайт и саркастическое отношение к британской педагогике все более отчетливо рисовалось на его помидорообразной физиономии.

- Мисс Лилиан, действительно, нуждается в лечении, - несколько натянуто улыбнулась мисс Смайт, - по счастью, я, кажется, знаю подходящее средство.

- Давай, так ей! - дядя аж запрыгал на кресле, иной раз гувернантка все-таки его радовала. Увы, оставшись наедине с воспитанницей, мисс Смайт опять разочаровала Нила Федосеевича.

- Знаете, я вам даже благодарна, юная леди. Вы избавили меня от малейших сомнений в том, как мне поступить. Такого классического, хрестоматийного случая я давно не припомню. Нет, если бы я теперь не сделала того, что сделаю через пару минут, меня следовало бы, по справедливости, рассчитать сейчас же, немедленно. Вас предупреждали, юная леди?

- Благодарна?! – закричал дядя на воображаемую мисс Смайт, - сомнения?!! Гнать тебя в шею, раз ты должности свой не знаешь. Это ж надо, девчонку, от горшка два вершка, до чувства довести не умеет.

- Я не оговорилась в зале, мисс Лилиан: наказание – это лечение от греха, а лекарь не должен быть сердит. А возраст самый подходящий. Если хотите знать, девушек вашего возраста мне приходилось наказывать чаще, чем одиннадцати-двенадцатилетних. Девушки вашего возраста, мисс Лилиан, особенно склонны самовольничать и одновременно начинают проявлять интерес – она поджала губы и выговорила последующие слова как нечто если не неприличное, то уж точно рискованное, – к противоположному полу. Опасная смесь, мисс Лилиан, приводящая к опасным поступкам. Рим не был построен за день, первородный грех время от времени поднимает и будет поднимать голову, и лучшего лекарства от него, чем розга, ещё не придумали (примечание автора: простите, у меня нет лучшего перевода английского the rod – вообще говоря, оно означает не собственно розгу, а орудие наказания вообще, жезл, пастушеский посох, словом, то, что царь Соломон советовал не беречь). Повторяю, Вы будете не самой старшей из девушек, которых мне приходилось приводить в чувство и возвращать из облаков на землю... но должна заметить, что Вы делаете всё, чтобы стать самой сурово наказанной.

- Нету в женщине понятия, - вдруг закручинился дядя и опустил голову в задумчивости, как растолковать азы воспитательной науки недогадливой мисс Смайт.
- Вот, скажем, ежели натура чувствительная, к поучениям восприимчивая, так сама себя стыдом ест, что, того гляди, руки на себя наложит… Тут ты ее, конечно, посеки, а потом утешь – мол и остальные балуют, и ты не хуже других. Но твоя-то, Лилька, - дядя снова стал переходить на крик, - вовсе за собой вины знать не хочет! Что ж ты ее к непокорности распаляешь? Грозишься, а как не испугаешь? Папаша-то ихний, генерал, вряд ли тебе чего эдакого позволят! Вот и встанет твоя Лилька гоголем: все ваши суровости я превзошла, чем еще удивите? Дуура! – ткнул пальцем в воздух дядя, - учить берешься, а того не знаешь, что самая горючая слеза, она не после розги, а перед.

Часть, предшествующую описанию порки, дядя выслушал с такой презрительной миной, что воображаемая мисс Смайт в углу еле сдерживала слезы.
- Еще на кулачках побейтесь! – язвительно комментировал он неубедительные усилия, которыми гувернантка пыталась пресечь недисциплинированные выходки провинившейся Лили. И лишь когда дело дошло до самой порки, дяде почувствовал некоторое облегчение, впрочем, вновь сменившееся недовольством из-за непокорности наказанной аристократки. Доконало его следующее:

- Ну что ж, мисс Лилиан, вы, оказывается, храбрая девушка, а храбрость – хорошее качество. Давайте, руки развяжу... ну как, мисс Лилиан, вы готовы помириться и быть друзьями?

- Ну, что, допрыгалось? В подружки подлизываешься? Задок-то девический хлестать – слаадкое дело, да коль не выгорело, чем теперь пугать будешь? У, дурища английская, глаза бы не смотрели! – дядя в негодовании сплюнул под ноги и тяжело опустил голову. - Или ты не знаешь, какова должна быть девица благонравная? Чтоб шаг шагнув, испуг чувствовала: угодно ли то маменьке? Захотела со стула встать, так чтоб допрежь подумала: не рассердится ли папенька? Прежде чем в окно взглянуть, чтоб страх чувствовала: не прогневлю ли Господа? А эта? Помяни мое слово, Егор Дмитрич, наплачется она с Лилькой этой! Да и поделом, раз дура!

Дальнейшее повествование вызвало в дяде прилив мрачной задумчивости. Он только крякал и стучал палкой, когда видел, как сбываются его худшие опасения. Только ужасная сцена в каюте Нормана заставила его вновь высказаться.

- Отдам. Но сначала заработайте.

- С ума сошли, сэр? Забываетесь?

-Успокойтесь. Не всё, что про меня болтают, правда. Я не растлитель малолетних. Я к вам пальцем не прикоснусь. Я прошу только о маленьком одолжении. Я хочу всего лишь... (опять глубокая затяжка)... всего лишь сфотографировать следы на вашем теле. Не волнуйтесь, лица в кадре не будет, это технически невозможно.
- Вот каналья! Знал, что каторжный! Сразу знал! Не томи, братец, быстрей читай, сразу там, где им кандалы наденут!

Горло у меня пересохло, я летел как мог к желанным кандалам, вместо этого бессердечный автор продолжал описывать пиршество порока.

Лили, на которую пощёчина подействовала сильнее, чем более сильное воздействие неделю назад, оттолкнула её, - и в этот момент корабль качнуло сильнее, чем обычно.

Мисс Смайт попыталась ухватиться за поручни, потеряла равновесие, упала на трап, съехала вниз мимо Лили, считая ступеньки рёбрами и, к ужасу Лили, осталась лежать под трапом без движения.

- Разве я не упреждал? – с горькой досадой обратился измученный дядя к невидимо страдавшей в углу мисс Смайт, - ааа-эээх!

Когда же дело дошло до рассуждений Лили, досада сменилась каким-то нехорошим подозрительным выражением.

Боадицея получила свою месть, но никакого удовлетворения в этом почему-то не было...
- Постой, постой, братец! – потребовал дядя, - а как автора звать?
- К.Тен, английский сочинитель.
- Тен, говоришь. Ну, читай, читай…

- По-прежнему собираетесь наказать меня... когда выздоровеете? – спросила Лили почти равнодушно.

- Думаю, мисс Лилиан, что в данном случае в этом нет необходимости. Если помните, я предложила вам некоторое время назад помириться и быть друзьями.

- Врешь, брат! – вскочил дядя, - какой он там ни Тен, а такого написать не мог!
- Да вот, сами посмотрите-с.
Дядя тяжело навис над последней страницей повести и сумел убедиться, что не только розги, но и совершенно необходимые кандалы г-ном Теном не предусмотрены.
- Не взыщи, брат, - сказал дядя, - хоть ты мне через седьмой воды кисель и родственник, но книгу твою я прямиком полицмейстеру!
- Дядя, помилуйте! Вы же сами ее на Кузнецком приобресть изволили-с!
Некие представления о реальности вернулись в нездоровую дядюшкину голову, он с размаху хватил книгой о стол, мутным взглядом уставился на меня, прошептал что-то о каторжных механиках и с грохотом вылетел из нашей квартиры.

- Маменька! – закричал я, - все погибло!
- Что случилось, Егорушка?
- Да вот, английский сочинитель мистер Тен девчонку правильно высечь не умеют, чем дядюшку безмерно расстроили.
- Беда какая! Мне бы этого Тена, уж я бы его поучила!
- Вы, маменька, да. Жаль, не время. Немедля езжайте к Турусиной...

От издателя: есть подозрение, что разгневавшее дядюшку творение имеется в Библиотеке.

[Expat]

Не cуществует плохой популярности (и популяризации)

[Kuno]

Так нетленка же! Нашел в старых ветках такой запыленный бриллиант - как не поделиться?