Привидение Голиковского переулка. Мистический роман

[Гертруда]

Привидение Голиковского переулка

Мистический роман. Слаботематический



1.Он приходил

Дату Татьяна запомнила. Это было в точности 12 августа. К тому же у нее скверная привычка все записывать. А тут не просто увидела незнакомца в коридоре квартиры, а вроде как получила поручение. Поручения надо записывать уж во всяком случае, непременно и обязательно. Дела, поручения, обещания… Потом ставишь галочки, вычеркиваешь. Исполнено, исполнено, исполнено…

Против этой записи она поставила галочку нескоро, только через полгода. Затянула с исполнением. Потому что она поначалу просто ничего не поняла — от кого поручение, к кому поручение… Все было как-то смутно, неясно. А когда поняла, растерялась. Поняла-то поняла, а ясности не прибавилось.

Впрочем, все по порядку. Она увидела этого старика 12 августа, после обеда, примерно в три часа пополудни.

В том году на 12 августа выпало воскресенье, она весь день была дома. За неделю домашние дела набираются. Уборка, стирка. Сготовить что-то надо. Заняться собой. Самое время взяться за эти дела, пока она дома одна.

Квартира здесь большая, но малолюдная. Сама Татьяна здесь не совсем у себя дома, ее на время приютила подруга Жанка. У Жанки здесь две комнаты, они остались ей от бабушки, когда-то давно бабушка предусмотрительно прописала ее у себя. Еще две комнаты принадлежат старухе Наталье Ивановне, она живет одна. Еще две комнаты занимает другая старуха, Любовь Яковлевна Каплан. В одной своей комнате она живет сама, другую сдает жильцу. Жильца зовут Мишкой, здоровенный такой детина, рыжий весельчак. Он примерно ровесник Татьяны, ему лет двадцать семь или двадцать восемь. Балбес ужасный.

Словом, живые люди тут существуют, обитают, однако сейчас никого налицо нет. Старуха Наталья Ивановна лето проводит в деревне. Старуха Каплан половину времени живет у сына Гриши где-то на Войковской. Там у нее внуки, она их безумно любит, но утомляют они ее тоже безумно. Как только она вымотается до обморока, возвращается домой. Передохнет недельку, и опять к внукам… Сейчас она как раз там. Наталья Ивановна в деревне. Мишки тоже нет, по воскресеньям он дома не сидит. Это правильно, незачем молодому холостяку по выходным дням сидеть дома. Сама Таня сидит, только она другое дело, у нее не такие заботы, как у Мишки, а примерно такие, как у старухи Каплан. Передохнуть, отдышаться. Старуха отдыхает здесь от внуков, а Татьяна от своего счастливого брака. На это времени нужно побольше недели, потому что брак в самом деле был счастливый. К тому же все эти дела с разменом, они тоже не быстрые. Маклер, цепочка… Деньги…

Ну и пусть, она не спешит, она наслаждается одиночеством и покоем. Шмыгает по квартире в халате, на голове розовое махровое полотенце накручено тюрбаном. Из комнаты на кухню, из кухни в ванную… Там вода шумит, белье полощется, там на плите заняты три конфорки из четырех… На столе в больших мисках уже очищенные и нарезанные овощи. Багровая свекла, ярко-желтая морковь, бледно-желтая опалесцирующая картошка, сиреневый лук… Красота…

Да, и вот когда она в очередной раз мчалась из комнаты на кухню, она услышала прямо по курсу шум воды. Кто-то слил воду в сортире. Здесь сливной бачок старинного образца, расположен высоко. Конструкция вроде водонапорной башни. Обеспечивает стремительный поток воды, также обеспечивает шум, слышный по всему дому. Еще хорошо, что сортир в конце коридора, вдобавок за углом, коридор в том конце образует колено… Итак, вода отшумела, затем кашель, шаги, из-за угла показался старик, двинулся Татьяне навстречу.

Она не очень удивилась. Все-таки ее одиночество здесь не полностью гарантировано. Чаще всего в такое время никого нет, но мало ли…

Когда Наталья Ивановна в городе, к ней ходит в гости ее городская родня, племянник Юрка, племянница Лариска с сыном Максимом, а деревенская родня делает набеги круглый год. И поодиночке, и всем гуртом. А почему нет, если старуха в деревне, а здесь у нее две комнаты пустуют… Приезжают, селятся у тетки, носятся по магазинам. Многих Татьяна уже видела, знает. Уже бывала здесь Люда, добрая глуповатая женщина в очках, бухгалтер песчаного карьера, ее дети Ирка и Сережка, ее муж Виктор, мужнина мамаша, злобная и хитрая старуха, ее имени Татьяна не знала.

Старика до сих пор не видела, но почему бы ему не быть… Он как раз направляется во вторую комнату Натальи Ивановны, не ту, где она живет, а ту, которая пустует, стоит всегда незапертая. Странно только, что его сегодня с утра вроде как не было. Когда он появился? Неужто еще вчера, когда ее не было дома? Приехал, поселился, сутки сидел неслышно у себя в комнате… Нет, все равно чепуха.

Все это она успела сообразить быстро, пока старик сделал три шага, четыре шага… Походка у него шаркающая, волочит ноги. Наверное, артрит или что там еще бывает у стариков. Вообще вид у него довольно жалкий, неряшливый и запущенный. Небритый, седая щетина по меньшей мере трехдневная, видная издали. Одет непонятно. На нем вроде не рубашка, а гимнастерка какого-то старинного образца. Похожа на косоворотку, но цвета хаки, ткань плотная, вроде чертовой кожи, медные пуговицы… военное что-то… Штаны гражданские, но там цвет и фасон давно утрачены, просто жеваная тряпка.

— Здрасти, — сказала Татьяна, когда они сблизились на такое расстояние, что не замечать друг друга уже неприлично.

Он ее будто не видит, это его дело, а уж она будет вести себя как привыкла, как считает нужным…

Теперь старик ее увидел, церемонно наклонил голову. После чего молча проследовал дальше… Вдруг остановился, снова обратил глаза на Таню, поднял кверху палец, как бы призывая ко вниманию. Она тоже остановилась. Он уставил палец прямо на нее.

— Увидишь Катьку, передай, что у меня все в порядке.

Шамкает, зубов у него немного осталось. Совсем жалкий старик, хотя годиков ему не так много. Ну, от силы семьдесят, по нынешним временам это пустяки…

— А Катька — это кто?

— Ты ее увидишь, — ответил старик неопределенным тоном.

Татьяна не сдавалась.

— Где увижу?

Старик разозлился.

— Послушай, девушка! Я не знаю, как это будет, где это будет… Ты ли ее найдешь, сама ли она тебя найдет… Однако ты ее увидишь. Тогда передай: у меня все хорошо.

Логики в его словах не то чтобы совсем не было, но была какая-то странная, и на этот раз Татьяна решила с вопросами не торопиться, не спорить. Старик продолжал ворчать:

— Ведь я ничего не знаю… У меня и времени нет стоять тут с тобой пререкаться. — После этих слов он мрачно усмехнулся и повторил: — Времени у меня нет совсем, совсем нет времени… не осталось…

— От кого передать? — спросила Таня.

— О! — сказал старик, снова поднял кверху палец и ухмыльнулся смущенно. Шевельнулись седые брови, блеснули мутноватые голубые глаза. — Вот теперь ты права! Это я упустил, извини великодушно. Скажи, что Митя велел передать. Митя. Еще передай, что я на нее не сержусь. Так и передай: Митя велел сказать, что не сердится.

— Я все поняла, все запомнила.

— Очень тебе признателен! — сказал старик и снова церемонно наклонил голову.

Затем продолжил свой путь, скрылся в той комнате Натальи Ивановны, которая вечно пустует, вечно стоит незапертая. На этот раз тоже ключ не щелкнул изнутри в замке, только по коридору прошла волна табачного духа. Из комнаты пахнуло. Грубый какой-то табак, вроде папиросного, а может, даже махорка.

Татьяна продолжила заниматься своими делами. Старика не слышно, не видно. Со стряпней она покончила, собралась ужинать. Или обедать? Как называется прием пищи в шесть вечера? В другие времена и в других странах это называлось обедом. Здесь и сейчас это время считается послеобеденным. Как бы то ни было, у Татьяны это сегодня первый случай съесть нечто, состоящее из трех блюд. Первое, второе, третье…

Может быть, позвать к столу старика? Удобно ли это? Пожалуй, это всегда удобно. К тому же все эти тонкости этикета упрощаются тем, что она его приглашает не в гости, не в свою комнату, а всего-навсего на коммунальную кухню. Это общественное место. Впрочем, неважно. Она бы позвала его в любом случае. Жаль только, не спросила, как его зовут по отчеству. Знала бы отчество, просто заорала бы в коридоре: «Дмитрий Иваныч, я вам обед на столе оставила!» Это Жанкин стиль, Жанка всегда так делает. Голос у Жанки звонкий, пронзительный, его слышно по всему дому, слышно на улице, небось прохожие головы задирают. И соседи довольны, им тоже интересно знать, кого Жанка кормит обедами…

Ладно… Покамест обойдемся без оповещения соседей и опубликования в газетах. Она подошла к дверям той самой комнаты, постучала. Вспомнила Грина: «Негромкий корректный стук первого посещения». Второстепенный ведь писатель, откровенно вторичный, он будто даже кичится этим — условные страны, персонажи без принадлежности к месту, времени, народу, — а вот у него есть слух, зрение, и все время что-то такое просвечивает, что-то настоящее, неподдельное… Впрочем, к черту филологию, у нас тут другое… Постучала громче — на этот раз тоже никто не отозвался. Толкнула дверь, она распахнулась. Комната была пуста.





2. Сволочи

Никаких следов присутствия человека.

Нет разобранной постели, нет застеленной постели. Вообще никакой постели, только продавленная узкая кушетка с двумя валиками и драненькой обивкой — это единственное в комнате ложе. Нет пепельницы с окурками, нет бутылок, недопитых стаканов, тарелок с остатками еды, нет хлебных корок и смятых салфеток. Старый письменный стол с двумя тумбами и исцарапанной дубовой столешницей, пыль на столе нетронутая. Кстати, табаком в комнате не пахнет. Вообще ничем особым не пахнет, просто затхлый дух помещения, которое давно не проветривали.

Разумеется, Татьяна была в ярости.

Сволочи!

Вот, значит, как…

Она сразу поняла, что ей такое показывают. Это ей показали Дух Старого Полковника. Что-то вроде Кентервильского привидения на советский лад. С нашими, чисто советскими ужасами. Нам чужого не надо, у нас этого добра своего хватает. Наши истории и кровь леденят, и волосы дыбом становятся. Не покупайте дешевых подделок! Только наш Старый Полковник настоящий, остальные фальшивые. Наш призрак продается только вместе с замком. Имеет сертификат подлинности. Выдан где положено, в подвалах Лубянки… А вы как думали?

Да, это местная легенда. Кстати, эта самая комната — она и называется полковницкой. Когда-то квартира не была коммунальной. Всю квартиру занимал полковник. Может быть, это был полковник еще царской армии, а может, уже нашей, советской. Ну, тогда он, наверное, назывался полковником только условно, потому что советская армия называлась Красной армией, офицеров называли командирами, погон они не носили. По меньшей мере до войны никаких полковников не было. Однако легенда называет его полковником. В той он служил армии или в этой, сгинул он уже в советское время. Какая-то драматическая история. В конце тридцатых за ним пришли. Больше о нем ничего неизвестно. Расстреляли или в тюрьме умер — никто этого не знает доподлинно, никому не сообщили. А может, никто и не запрашивал… Говорили, что как-то к его гибели причастна жена. Чем-то виновата. Или она же и написала донос, или кто-то написал донос ради нее — путалась с кем не надо, и в тысячный раз разыгралась история Урии и Давида. Полковника забрали, она очень скоро снова вышла замуж. Квартиру населили новыми жильцами, больше из пролетариев. Лишь одна комната почему-то сохранила имя полковницкой… Но все это тоже крайне недостоверно.

Жильцы сменялись, слухи передавались из поколения в поколение, дорабатывались в соответствии с художественным вкусом новых поколений. Добавить чего-нибудь романтического. Якобы призрак полковника можно видеть раз в год, в день его ареста. Еще добавить… как там у классиков? Социальной скорби и какого-то там негодования.

И добавили.

А для дуры Таньки даже особо стараться не стали. Ведь этот розыгрыш совсем недорого обошелся. Не стали тратиться на костюмы и декорации. Старая гимнастерка из дедушкиного сундука. Исполнителя главной роли наняли за бутылку. Проникнуть в дом и исчезнуть незаметно — это фокусы нехитрые. А больше ничего не надо, не потребовалось.

Ну, пожалуй, одна сильная художественная подробность, — призрак с шумом слил воду в сортире. Это выдумано со вкусом.

Теперь остряки стоят за дверью и ждут. Давятся от смеха, шикают друг на друга, зажимают рты. Что Танька сделает в первую очередь? Позвонит Жанке и станет как бы невзначай выспрашивать, не знает ли она, как звали легендарного полковника. А жену его как звали? Не знаешь? А кто это может знать? Умора! Весельчаки уходят на цыпочках, и только оказавшись на безопасном расстоянии, начинают дико ржать. Сработало! Кровавый Призрак Голиковского переулка стонет и бренчит цепями.

Следующий шаг. Дура Танька дождется возвращения старухи Натальи Ивановны, возьмется за нее со своими вопросами…

Очень весело. Развлечений хватит на полгода, если все правильно рассчитать, если не выдать себя раньше времени.

Но кто эти весельчаки? Кто автор розыгрыша?

Первым на подозрении был рыжий Мишка. Он записной весельчак. Дальше Жанка. Она могла. Но без посторонней помощи ей не управиться. Наверное, позвала братьев Гинзбургов, они тоже известные остряки, хохмачи, авторы сценариев для студенческих капустников.

Ничего, она всех найдет, всех поубивает. Гинзбургов будет душить по очереди собственными руками, сначала старшего, потом младшего.

Сволочи!





3. Полгода развлечений

План истребления сволочей был разработан и принят к действию Татьяна дурой не была и не любила, когда ее дурой выставляют. В Бабу-Ягу и Кащея Бессмертного она уже не верила.

Только одно пятнышко замутняло ее чистый прозрачный скептицизм. Она дала обещание. Она сказала, что все поняла и все запомнила. Поэтому, кто бы ни был этот голубоглазый небритый пропойца в гимнастерке, Катю она найдет. Нет, она не верит в духов, привидения, в загробную жизнь. Но Катю найдет…

Это тоже было принято к исполнению.

А в остальном ближайшие полгода прошли живенько, с большими событиями. Весело прошли, если кому такое веселье нравится.

Наталья Ивановна вернулась из деревни.

В квартире вдруг закипела дикая коммунальная склока, чего не случалось уже сорок лет.

Приходил участковый милиционер. Проверка паспортного режима.

Старуха Каплан была изгнана. Следствие той же склоки.

Рыжего Мишку уволокли в милицию. Вернулся через два дня, хотя его возвращения уже не ждали. Смеялся.

Лариска, племянница старухи Натальи Ивановны, была изгнана.

Лариска вернулась самовольно и поплатилась за это — она была высечена публично, в присутствии тетки и всех оставшихся в наличии жильцов. Лучшие традиции коммунальной квартиры! Бессмертные страницы классики! Свет надо было тушить!

Старуха Наталья Ивановна сдала свою вторую комнату новому жильцу, и у Татьяны с этим жильцом был коротенький роман. Совсем маленький, пустяковый…

Татьяна довела до конца свой квартирный размен и оказалась обладательницей вполне приличной однокомнатной квартиры на Большой Переяславской, у Рижского вокзала. Впрочем, жить пока продолжает здесь, на Пятницкой.

У Татьяны первый раз в жизни приняли большой материал в настоящий столичный журнал. Ну, не статья, а интервью, это послабее, а все же… Хуже, что она попала не в «Вопросы литературы», а в «Советскую музыку». Тихое торжество абсурда…

Муниципальные власти продолжили расселение старого дома, чего никто уже не ждал, и Жанка получила вместо своих двух комнат однокомнатную квартиру в Южном Измайлово. Побывала там и прокляла все на свете — туда полчаса езды через Битцевский лес. Вернула смотровой ордер, со скандалом добилась замены. Жанка может…

Жанка набрала учеников, они ходят к ней на уроки в старое обиталище, в квартиру на Пятницкой. А почему нет, если дом стоит, от воды и электричества не отключен. Еще лет пять можно здесь продержаться…

У Татьяны приняли еще один материал в «Советскую музыку». Опять интервью.

Татьяна весьма не скоро рассказала Жанке о явлении Духа Старого Полковника, и Жанка поклялась, что к розыгрышу непричастна. Об стальном высказалась коротко: «Наплюй. Выкинь из головы!»

Жанкина подруга Катька сотворила чудо — она написала пьесу, которая была принята в репертуар одного провинциального театра. Дело ведь не в театре, а в высоких инстанциях, которые репертуар утверждают. Катьку утвердили, и теперь она может всю жизнь жить на «лаврушку» — так называются перечисления от театральных сборов, которые идут автору через агентство по авторским правам в Лаврушинском переулке. По копеечке за каждый вечер в каждом областном городе… Катька теперь Розов и Арбузов…

Катька, Катька…

Конечно, не эта Катька. Событий было много, но пока они происходили, Татьяна не оставляла своей затеи, она искала другую Катьку. Искала тихо, упорно, преодолевая множество препятствий. Она обещала…



Через полгода нашла…



……………………………

…………….



Продолжение следует.

Или не следует…








4. Самозванка
5. Склока
6. Экзекуция
7. Агеев, он же Кривчиков
8. Пушкин. Пропущенная глава
9. Опять Кривчиков
10. Жанка
11. Детективная история, которая не началась. Самая короткая глава
12. Темная личность. Фантазии десятиклассницы Спицыной
13. Надежнейший человек Лариска
14. Тысяча и одна ночь. Сказка про Рузыбаева
15. Пропущенная глава
16. Пропущенная глава
17. Пилястры и фронтон. Домашнее волшебство
18. Розыски
19. Пропущенная глава
20. Филология
21. Тысяча и одна ночь. Германн
22. Тысяча и одна ночь. Хозяйка замка
23. Первый сон профессора Б.
24. Жанкины рацеи. Французский язык
25. Во человецех благоволение
26. Из глубин
00. Глава без номера и без названия. Возможно, чей-то сон
27. Разговоры об искусстве
28. Цель близка
29. Заветы баронессы Остен-Сакен
30. Барабанная дробь
31. Та самая Катька
31. Та самая Катька. Окончание
32. Второй сон профессора Б.
33. Gaudeamus igitur и второе начало термодинамики. Часть 1.
33. Gaudeamus igitur и второе начало термодинамики. Часть 2.
33. Gaudeamus igitur и второе начало термодинамики. Интермеццо
33. Gaudeamus igitur и второе начало термодинамики. Часть 3.
33. Gaudeamus igitur и второе начало термодинамики. Часть 4.
34. Число и месяц. Огонек в окне
35. Тысяча и одна ночь. Прокурор
36. Халтура
37. Большие новости
38. Тысяча и одна ночь. Их нравы и наш человек
39. Критерий Белкина
40. Пляжная метафизика
41. Завод «Реморгтехника»
42. Он ушел

[Хаген]

Продолжение следует.

Или не следует…

Всякому садизму есть границы! Как это не следует?! И думать не могите!

Очень здорово и завлекательно! Только одна мелочь: в советское время муниципальных властей не было. Даже сельсовет был органом госвласти, местного самоуправления не существовало как такового.

Ну и про Лариску хотелось бы поподробнее, конечно

[Viktoria]

А у Гертруды просто случайная фраза, которую можно вставить вообще в любой текст.

Тут такое дело… как раз такая случайная фраза может быть тематичнее, чем весь текст. Если текст такой, что читатель с самого начала настраивается на Тему, то это одно, а если так случайно споткнуться - другое. Представьте, что Вы читаете книгу по работе, и вдруг там внутри забытая кем-то закладка с эротическим фото. Причём сама картинка в другом контексте может показаться и не шибко интересной, потому что в плане эротики весьма средняя, но вот так неожиданно на неё наткнуться - бам! Так и с Темой. Читаю-читаю «Привидение», и - оп! Причём сама ситуация абсолютно нереальная (ну, кто в своём уме будет сечь бывшую соседку?), но это только усиливает эффект.

[Хаген]

На самом деле я надеюсь, что продолжение выявит: фраза не случайная. Но если взять начальный фрагмент сам по себе, то в его рамках эта фраза всё-таки выглядит случайной.

[Viktoria]

Но если взять начальный фрагмент сам по себе, то в его рамках эта фраза всё-таки выглядит случайной.

Так тем лучше же. Для меня именно эта случайность делает абзац тематичным. А если бы читателя плавно к этому подвели, то было бы не так интересно, возможно, и совсем не тематично.

[Гертруда]

4. Самозванка

…………………
……….
…Хотя кому-то из своих могла подсказать, посоветовать. Это же кормушка. Есть люди, которые держатся другой тактики. Нашел кормушку — и молчи, никому не говори, не плоди себе конкурентов, не преумножай эти полчища. Таня таких конспираторов презирает. Помнит разговор с Аркашей о пишущих машинках. Они знакомы по музыкальным делам, одноклубники. Как-то топтались у дверей Дома композиторов на Неждановой, курили, болтали, разговор случайно коснулся пишущих машинок. Унылый и туповатый Аркаша вдруг страшно оживился. Он любит этот предмет, он понимает в этом предмете! Машинки! «Эрика»? Нет, она вполне приемлемого качества, нельзя это отрицать, она надежная, но ведь это портативка. А он этот этап прошел, портативки остались позади. К черту! Настоящая машинка — это машинка с широкой кареткой. Старая «Континенталь» неимоверной прочности вещь, но шрифт надо перепаивать, потому что ее родной шрифт очень несовременный. «Олимпия», «Рейнметалл»… Несовпадающая высота интервала у реликтовых моделей… Старое расположение клавиатуры… И по всему так выходит, что самое лучшее — это «Оптима». Среднего поколения, шестидесятых годов, кофейного цвета, с обтекаемыми формами… «Оптима» более поздних выпусков тоже никуда не годится, испохабилась, выродилась… Таня с ним соглашалась, все дельно говорит, а про себя прикидывала… Зачем ему машинки? Что он с ними делает? Аркаша михмовский мальчик, инженер по холодильному оборудованию. Служит на мясокомбинате, там огромные промышленные холодильники. А пишет он что? Неужто тоже романы сочиняет? Таня внутренне вздрогнула. Однако наводящие вопросы Аркаша пропустил мимо ушей, на более прямые отвечал уклончиво, сразу замкнулся, все его оживление пропало.

Все открылось года через два. Светка Переслегина, Танина старинная приятельница, рассказала, смеясь, что Аркаша кормится у нее. Светка работает в ВААП или ВААП-информ, Таня так и не узнала никогда, в чем разница между этими конторами. Поняла одно — там кормушка. Это агентство по авторским правам, они выпускают среди прочего аннотации к пьесам, писать эти аннотации дают сторонним авторам. Аркаша нашел этот источник и приник, присосался. Быстро насобачился, набил руку, дело-то нехитрое, доступное даже мастеру по ремонту холодильников. Но молчит, никому ни слова... Особенно филологам. Светка смеялась, когда узнала, что этот болван конспирирует, а Таня решила про себя, что он не болван, он свинья. Он инженер, в этом все дело. Филологи так себя не ведут.

…Да, имя им легион. Их полчища неисчислимые. И все хотят кушать. Все бегают в поисках пропитания. Ищут источники. Обмениваются друг с другом полезными сведениями. Это нормальное поведение, цеховое и коллегиальное. В ИНИОН ходить не пробовал? Там отдают на сторону писать рефераты. В ВААПе аннотации. В издательствах внешнее рецензирование. Последнее типичный продукт советского авторского права. Ты послал свой опус в издательство — они обязаны тебе ответить. Отказом, разумеется, потому что не бывает таких случаев, чтобы что-то из редакционного самотека было принято. Самотек хлам, самотек мусор… Но отказ прислать обязаны, а если не написали тебе, что рукопись отклонена, она считается принятой. Выражение согласия в конклюдентной форме. Авторский договор заключен. Извольте выплатить аванс! Потом можете ничего не издавать, не печатать, это закон позволяет, но аванс уже твой, аванс не возвращается. Так что отказы пишут как миленькие, в положенные сроки. Причем отказ должен быть обоснованным, на этот предмет в редакции хранится рецензия, а рецензировать самотек отдают на сторону, потому что штатные редакторы с самотеком не справляются. Значит, здесь кормушка. Прибегают эти самые полчища молодых, худых и голодных.

А чем еще может заработать филолог? Разве что репетиторством. Что ж, и этим занимаются, берут учеников. В лучшем положении девочки с романо-германского отделения, на них спрос. Русская филология в загоне, она ценится намного ниже. Но как-то можно перебиться, потому что сочинение на вступительных пишут везде, а в гуманитарных вузах есть еще устный экзамен по русскому языку и литературе. Вот так, с петельки на пуговку…

***

Все бегают, ищут, и Таня бегала, прошла все этапы этого пути. Она даже начала подниматься, выдвигаться в большой ораве маленьких литературных работников, перешла на следующую ступеньку, у нее уже не только рецензии, которые остаются навеки в пыльных редакционных шкафах, у нее вышла статья. Настоящая статья в настоящем столичном журнале. Потом другая, третья… Но почему-то не в филологических журналах, а в музыкальных. Почему? Потому что в филологической среде у нее связи профессиональные, а в музыкальной среде связи любительские. И оказалось, что любительские связи сильнее профессиональных. Как-то в них больше личного. Интересно, это всегда так? Может быть, это закон жизни?

Об этом она всерьез не задумывалась. Просто глазами все видит. В журнал «Вопросы литературы» у нее ни строчки не возьмут, ни полстрочки. Да, профессор А. и профессор Б. прекрасно к ней относятся, считают ее милой и способной девочкой. Но в журнал, сокращенно именуемый в обиходе «Вопли»? Статью? Нет, девочка, это не твой уровень. Ты часом с ума не сошла? Может, ты уже Опульская? Или ты Елистратова? Вот будешь как они, тогда… Тогда тебя и в ДАНы возьмут. Да, прямо в те самые «Доклады академии наук». Э-эх…

Зато с музыкантами все не так. Там все совсем наоборот. Она никуда не просилась. Она бы и не посмела. Это ж какие глаза надо иметь бесстыжие, чтобы переступить порог журнала «Советская музыка»! Ведь она же не музыкант, она ни одной ноты не знает. Только ее об этом и не спрашивали. А просто подзывает ее после концерта композитор… ну, настоящую его фамилию не будем называть, она у него слишком известная, чтобы ее здесь называть. Назовем его условно Бронфенбренер. Или Каценеленбоген. Поманил он ее и спрашивает:

— Таня, вы знаете, кто такой Аристарх Кузин?

Она знала. Это дирижер. Совсем старенький. Человек из далекого прошлого. О нем уже и забыли все. Он и в прошлом был не самый знаменитый в мире дирижер, а ныне лет тридцать как не концертирует.

— Танечка, подите поговорите с ним. У него юбилей, знаете…

— Поговорить? — она не поняла, растерялась.

Бронфенбренер быстро ей все растолковал. У старика юбилей. Надо дать материал в журнал. Лучше два материала, статью и интервью. Или как-то это совместить… Ну, это детали, разберетесь. Поручено это одной редакторше из «Советской музыки». Только она ничего не сделает. Она бестолковая. Глупа она невероятно, а беспомощность ее легендарная, превосходит все, что только можно вообразить в этой области. Устроил ее на это место... ну, назовем его Дербаремдикер, известнейший в музыкальном мире человек, очень влиятельный. Она его сноха. Он же и просил ей помочь. Потому что старик Кузин человек достойный, оконфузиться нельзя, а сноха дура. Вот Дербаремдикер и попросил Каценеленбогена найти грамотного человечка. У тебя же в клубе ребятишки… сплошь интеллектуалы, эрудиты… красноречия такого, что снобы с дирижерского факультета приходят их послушать.

— Вы, Таня, пойдете к этой редакторше, ходить вам недалеко, издательство «Советский композитор» через стенку. А она отправит вас брать интервью у Кузина.

— Но…

— Только после не позволяйте ей портить ваш текст! Она неумна, но сама думает иначе, у нее преувеличенные представления и своих способностях.

— Самуил Моисеевич, а я справлюсь? Вы же знаете, кто я…

— Справитесь. Кузин старой школы человек, умный, тонкий. Он тоже поймет, кто вы, даже ничего говорить не надо.

Бронфенбренеру она отказать не могла. Дербаремдикеру тоже.

Редакторша ее текст все-таки испортила, выкинула самые интересные подробности. Как лишние и ненужные.

А Кузин действительно был умным и тонким человеком.

— Вы напрасно говорите так громко, — заметил он сдержанно. — Я стар, но слышу я хорошо. Вы, наверное, забыли, я дирижер…

Таня сгорела со стыда.

Дальше разговор пошел гладко.

Кузин был стар, он плоховато помнил сегодняшнее утро. Принимал он таблетки или не принимал? Зато он хорошо помнил, о чем был разговор за столом в 19 году, в Витебске, когда там собрались филолог Бахтин, впоследствии знаменитый, пианистка Мария Юдина, тоже впоследствиии знаменитая, философ Пумпянский, критик Волошинов, критик Медведев, впоследствии почти забытые… А тогда они были молоды, в Питере было голодно, они перебрались сначала в Невель, потом в Витебск. Устраивали философские посиделки.

— А за глаза мы его дразнили так: мой друг Шопенгауэр… А еще Михал Михалыч любил повторять такую фразу…

Именно это все редакторша и повычеркивала. В самом деле дура, прав ее свекор Дербаремдикер.

А интервью народу понравилось. Причем тем людям, которые понимают…

Таня была чужая в этом мире, она не знала, что попала в хорошую историю. Люди чаще попадают в плохие истории, а она попала в хорошую. Кузин не был великий дирижер, а человек он был достойный. Имел великолепную репутацию — профессиональную и человеческую. В суровые годы, когда репутации сгорали в пять минут. Когда в «Правде» вышла статья «Сумбур вместо музыки». Когда вышло постановление ЦК об опере Мурадели «Великая дружба». Когда это постановление прорабатывали на собраниях. Когда люди выступали, шли на трибуну и произносили слова… Подписывали коллективные письма… Паф — и нет репутации. Кузин устоял. Не потерял себя. Кузин не выступал на собраниях, он концертировал, концертировал… Люди этого не забыли, люди все помнят… И теперь оказалось, что дать большое интервью с Кузиным — это хороший поступок. Проявили уважение, отдали должное… Ну, кто там с ним разговаривал, не так важно, девочка какая-то материал подписала, никто ее не знает… Однако…

***

Дальше все пошло хорошо.

Ее отправили брать интервью еще у одного старика. Это был старик! Тоже концертирующий музыкант в прошлом, а также инженер, изобретатель электромузыкальных инструментов. В начале века это было модно. Если напечатать все, что осталось в ее записях, можно сесть на огромный срок — за раскрытие государственной тайны. Старик был шпион. Наш доблестный советский разведчик. Официально он был эмигрант. Невозвращенец. Уехал за рубеж на гастроли, отказался вернуться. Был лишен гражданства. На самом деле он все время работал на НКВД… О, там такие приключения, такие повороты судьбы! Авантюрист отчаянный. Но то в молодости, там знакомства с Эйнштейном и Леопольдом Стоковским, а теперь совсем ветхий старичок со слабым голосом.

Потом еще… Не интервью, а статья.

Таню стала узнавать в лицо Марина Дроздова, Марина Дроздова с ней здоровается. Известный органист Дижур остановился в вестибюле с ней поболтать. Пять минут Дижур с ней разговаривал! Буфетчица Дома композиторов начала звать ее по имени. Завхоз Славка… Это признаки начинающейся карьеры.

Она, Таня, начинает делать карьеру в музыкальной журналистике. Но как же это? Она же самозванка! Это все обман, шарлатанство, она же ничего не смыслит в музыке! Она не знает ни одной ноты. Глаза ее бесстыжие… Ее скоро раскусят и выгонят...

Очень переживала. Прикидывала: ну, раз так вышло, я не лезла сюда, меня как бы нечаянно затянуло, может, пора пойти учиться? В музыкальную школу не возьмут, старовата. Брать уроки частным образом? Подруга Марина смеялась. Уроки? Это можно. Фугу ты уже знаешь, про сонатное аллегро я тебе все объясню. А ничего больше этого музыкальному критику знать не надо. Ни один музыкальный критик в городе Москве не знает больше этого. Они такие неучи! Они такие сволочи!

В это Таня верила. Они неучи. Это может быть. А она просто самозванка, самозванка… Впереди позор и разоблачение. Неприятное чувство.




5. Склока

А покуда начиналась ее внезапная музыкально-критическая карьера (которая, впрочем, вскоре окончилась, не успев достичь своего пика, не успев достичь полного блеска и сияния) Татьяна как-то упустила дела более близкие, домашние. Не обращала внимания на происходящее. Видела какие-то события, знала факты, но не понимала их смысла, не догадывалась, какой накал страстей за ними стоит. Живет себе и живет… В наивном предположении, что другие тоже живут себе и живут.

Ан нет! Другие это другие. У них и правила другие, и понятия другие.
..................................
........................

[Expat]

Как здорово, однако! Настоящая литература.
И это замечательно.
Традиции форума не только поддерживаются, но и превосходятся!

Только за Льва Сергеевича Термена немного обидно - других изобретателей музыкальных инструментов, работавших за границей, я не знаю, а Термен шпионом не был .

И очень хочется прожолжения!

[Хаген]

Только за Льва Сергеевича Термена немного обидно - других изобретателей музыкальных инструментов, работавших за границей, я не знаю, а Термен шпионом не был .

Ну, это дело тёмное, но вот невозвращенцем он точно не был и гражданства не лишался. Так что вряд ли речь о Термене. Возможно, это собирательный образ, в котором что-то взято и от Термена.

[Гертруда]

5. Склока

А покуда начиналась ее внезапная музыкально-критическая карьера (которая, впрочем, вскоре окончилась, не успев достичь своего пика, не успев достичь полного блеска и сияния) Татьяна как-то упустила дела более близкие, домашние. Не обращала внимания на происходящее. Видела какие-то события, знала факты, но не понимала их смысла, не догадывалась, какой накал страстей за ними стоит. Живет себе и живет… В наивном предположении, что другие тоже живут себе и живут.

Ан нет! Другие это другие. У них и правила другие, и понятия другие.

Ты вон живешь в комнате по одну сторону коридора, а рыжий Мишка по другую сторону коридора. Хозяйка твоей комнаты Жанка, она перед государством выступает съемщицей этой площади, все платежки по коммуналке ты заполняешь на ее имя, а хозяйкой Мишкиной комнаты несомненно является старуха Каплан. Твоя хозяйка Жанка никаких денег в свою пользу с тебя не берет, просто так пустила тебя пожить, потому что вы подруги, а Мишкина хозяйка берет с него плату. У них так, у вас этак, все это знают, и никого это не волнует, никому дела нет. До этого нет дела даже начальнику жэка и начальнику милиции, а уж прочим и подавно. Ну, живут себе и живут, плохого не делают. Может, это и не полагается сдавать в субаренду казенное жилье, но так принято, все так делают. В газетах можно печатать объявления о сдаче комнат внаймы, и никто тебе слова не скажет.

Вот так они себе жили, жили, и даже те изменения в их жизни, которые могли считаться существенными с позиций закона и властей, для них лично ничего не меняли. А нам-то что? Нам какая разница?

Городские власти (не муниципальные, Хаген, вы правы!) вдруг зашевелились и решили, что старый дом, который начали расселять лет пятнадцать назад, пора расселить окончательно. Конечно, это расход и убыток ужасный, потому что на улицу оставшихся жильцов не выгонишь, каждому дай квартиру, но уж куда деваться… Вот и Жанке дали квартиру. Сначала она ездила со смотровым ордером в Южное Измайлово, вернулась в ужасе: от метро Измайловская ехать на автобусе полчаса лесом (Измайловским, не Битцевским, в тексте выше нелепая ошибка), на остановке автобуса очередь, а еще на этой Челябинской улице ни одной газовой плиты, только электрические. Не поеду!

Она дико скандалила в исполкоме и добилась своего, отхватила квартиру в более подходящем для себя месте, в Чертаново. Согласилась, а значит, официально поменяла место жительства. Из старого дома в Голиковском переулке выписалась, в Чертаново прописалась. Но, разумеется, никуда переезжать не стала. А откуда? И куда? Она в Голиковском уже и так второй год не живет, живет у мужа на Соколе. Там же и остается. А в Голиковском у нее живет подруга Татьяна, которая прописана тоже в другом месте, в их общей с мужем квартире на проспекте Мира, у метро Щербаковская. Там у них какой-то старый музфондовский кооператив. И как раз сейчас они с мужем эту квартиру благополучно разменивают. Уже почти разменяли. Между прочим, удачно разменяли, больно хороша была квартира в музфондовском кирпичном доме, с солиднейшими соседями, с консъержкой в подъезде, у самого метро... Теперь Татьяна поедет в неплохую однокомнатную на Большой Переяславской, у Рижского вокзала, и бывшему мужу достанется однокомнатная примерно того же качества. Но поедет она на Переяславскую покамест только на бумаге, получит ордер и штамп в паспорте, а жить она остается в том же Голиковском переулке.

Хороший переулок, никто не торопится отсюда переезжать. Вон и старуха Каплан никуда не спешит. Она тоже получила новую квартиру где-то у черта на куличках, в Строгино. И прописалась там. Более того, она уже отдала свою новенькую квартиру на обмен — они с сыном Гришей съезжаются. Обмен на разъезд штука труднейшая, а обмен на съезд — это быстро, это легко, это выгодно. Только свистни… Что у вас там? Двухкомнатная на Войковской и однокомнатная в Строгино? Ну, это либо четырехкомнатная в том же Строгино, либо хорошая трехкомнатная поближе к центру. Центрее, как выражаются маклеры. Стремянный переулок вам подойдет? Нет, не у самого Павелецкого вокзала, этот конец переулка ближе к Добрынинской. Тихое место.

И вот уже старуха Каплан второй раз за последние три месяца меняет адрес, она уже законная обитательница Стремянного переулка. А зачем это ей? А затем, что старуха Каплан еще не выжила из ума. Она любит сына Гришу и внуков Сашку и Женьку. Сама она старая, ей помирать скоро, тогда ее квартира в Строгино отойдет государству. А так эта квартира пошла в пользу сына и внуков. Сама же старуха Каплан остается здесь, в Голиковском. Все остаются в Голиковском. Такое место, что уж если кто попал в Голиковский, доброй волей отсюда не уйдет, разве что силой выкинут.

Так ведь не выкидывают пока!

Дом стоит. От воды и электричества его не отключают. В доме есть еще легальные жильцы, законные, вон той же Наталье Ивановне никто пока ордера не предлагал. А на тех бывших жильцов, которые не хотят уходить, жэк смотрит сквозь пальцы. Да и пусть себе живут! Жэк это даже одобряет. За свет, за газ, за воду платят? Прекрасно. Квартиры не пустуют? Прекрасно. Меньше риск пожара, меньше риск, что наркоманы забредут с улицы, устроят здесь свой притон. А старые жильцы — это старые жильцы. Их мы знаем. Всех знаем. Пусть себе живут. Может, они здесь еще лет пять продержатся. В точности до того дня, когда придут строители со своей техникой, начнут крушить перегородки и перекрытия.

А покуда мы здесь. Мы все здесь. И старуха Наталья Ивановна здесь, и старуха Каплан здесь, и рыжий Мишка здесь, и Жанка здесь, и Татьяна… Ну, Жанка не все время здесь, она использует только свою вторую комнату, к ней ученики сюда ходят. Огромная комната, прямо как танцзал, больше тридцати метров, жить там невозможно, ее зимой не протопишь, комната большая, к тому же угловая, четыре окна по двум стенам, высокие потолки, — но для других надобностей сойдет… Не это главное, главное, что мы все здесь. Живем себе и живем. Старуха Каплан искренне надеется и помереть здесь. Не доживет она до переезда. Она и не торопится в Стремянный переулок. Потому что очень уж она от внуков устает. А здесь как-нибудь дотянет. Отсюда ее и вынесут. Она уж и знает, кто ее выносить будет. Давно рядом живем. Кажется, старуха Наталья Ивановна надеялась на то же самое, только вслух этого не говорила, она суеверная. Живем себе и живем. Пока мы живы, о смерти говорить нечего. Это уж как бог даст. Грех об этом говорить. А уж о том, что кто-то из нас здесь живет неправильно… по бумагам он давно находится в другом месте… ну, это уж полная чепуха! У Жанки квартира в Чертаново? А нам-то что? Жанка и там не живет, живет с мужем на Ленинградке у Сокола? А нам-то что? Нам какая разница? У нас тут терем-теремок, давно живем, друг друга знаем, нам не надо друг к другу в паспорт заглядывать. Кому какое дело? Об этом и заикнуться нельзя! Никому дела нет!

Оказалось, однако, что кое-кому дело есть. Кое-кому чужие дела покоя не дают. Кое-кого просто печет. Ну не может человек этого терпеть! Как там у классика? Пепел Клааса стучит в его сердце? Вот и у нас то же самое. Неймется ей. Пепел Клааса… то есть паспорт старухи Каплан стучит в ее сердце. И каждая копейка в кошельке старухи Каплан тоже стучит в ее сердце. Но почему именно в ее сердце? Ведь она здесь даже не живет. У нее со старухой Каплан никаких отношений, ни дружбы, ни вражды, просто ничего общего. Нам до ее копеек дела нет, начальнику милиции до ее копеек дела нет, прокурору до ее копеек дела нет, а тебе-то что?

Нет, вот поди ж ты, неймется ей, ничем ее не остановишь.

— Лариска! Ну какое тебе дело? Кто ты здесь?

Нет, не унимается, задыхается от негодования.

— А что? Терпеть это? Стоять и смотреть? Она вон что выдумала: она здесь и не живет уже, давно выписалась, другую квартиру получила, а сама мало что жить осталась, она еще и сдает комнату, берет деньги! Деньги! За комнату! Которая даже не ее! Совсем охамела, жидовка старая!

— Лариска, услышу еще от тебя такое слово — выгоню, на порог больше не пущу!

— Теть Наташ! Ну при чем здесь это! Слово тебе не нравится. А остальное тебе нравится? Это можно терпеть? Вот так стоять и смотреть, что жидовка старая творит?

— Лариска, пошла вон!

— Теть Наташ! Ну что ты как эта!.. Ты что, правда меня из-за старой жидовки из дому выгонишь? Теть Наташ, ты же набожная, в церковь ходишь. И ты за эту тварь ненасытную насмерть стоишь?

— Лариска, пошла вон! Забирай Максима и выметайся.

— Теперь и за Максима взялась? Он тоже виноват?

— Вон отсюда! Давно надо с отцом твоим потолковать…

Предложение забрать Максима — это серьезный нажим. Лариска не просто так в гости к тетке ходит. Нет, выпить и пожрать это тоже неплохо, но главное, тетке можно ребенка подкинуть. На день, на недельку, на две… Тетка Максима любит, охотно с ним нянчится. А угроза потолковать с отцом — это вообще смерть… Конечно, тетя Наташа этого не сделает, а все же…

Лариска притихала. Но ненадолго. Вскоре снова начинала орать.

Тут главное — орать погромче. Скандалить, вопить. Чтоб соседи слышали. Тогда эти выражения негодования доведут до сведения твари ненасытной, и тварь отсюда как-нибудь сама тихо исчезнет. Нет, не то что усовестится, совести у нее нет, а просто испугается…

— Ну что, эта паскуда старая еще здесь? И Мишка здесь?

— Лариса! Ты опять?

— Заявить на нее надо!

Теперь наступила пауза. Долгое молчание.

— Ох, Лариса, вижу, неймется тебе. Будешь ты бита!

— Теть Наташ…

— Лариса, ты хоть соображаешь, кто ты сама есть? Ты на какие шиши живешь? Вот эти тряпки на тебе — на какие шиши они куплены?

— Теть Наташ…

— Надо поговорить и с отцом твоим, и с Юркой. Это ж кого вырастили? Такая девка, которой неймется на кого-то заявить!

Тряпки на Лариске были дорогие, она в тряпках знает толк.

А смысл тетинаташиных слов был простой. У Ларискиного папы одна судимость, у его брата Юрки две судимости. Юрка в семье самый богатый. Больше всех ворует. Он рубщик. Работает рубщиком в мясном отделе хорошего магазина. Туши разделывает. Люди таких профессий слово «заявить» воспринимают нервно. Между прочим, Лариску тоже пытались пристроить к делу. Выучилась на товароведа. Но толку из нее не вышло. Не научилась воровать надлежащим образом. Бестолковая она. Никудышняя.

Вот поэтому все и случилось.

Лариска заявила.

Не смогла удержаться. Негодование ее душило. Копейки старухи Каплан стучали в ее сердце…





6. Экзекуция.

— Ты же не Капланшу выкуришь, ты Мишку выкуришь!

— А что тебе Мишку жалко? Кто он тебе?

— А он мою мать покойницу в гроб опускал. А я его из дому выгоню? Или тебе, стерве, позволю?

Для Натальи Ивановны это много значило — кто опускал в гроб ее мать. Она деревенская, патриархальная. Для Лариски не значило ничего…

…………………………………….
…………………….

[Хаген]

Обрывать на таком месте есть небэдээрный пси-садизм.