29. Заветы баронессы Остен-Сакен
Теперь можно не суетиться. Можно сделать паузу, оглядеться, успокоиться. Можно подумать о чем-нибудь приятном. Вспомнить что-нибудь хорошее. Да просто пойти в большую Жанкину комнату и посмотреть на елку. Елку он сам же и притащил, а потом они все вместе украшали ее игрушками. Самые настояшие елочные игрушки, до невозможности старомодные, родом из пятидесятых и шестидесятых, благополучно дожившие до наших дней. Большая коробка с игрушками нашлась на антресолях, кто-то из прежних жильцов оставил, не забрал с собой при переезде. И зря. Дивные игрушки, теперь таких и не увидишь. Нашлась даже гирлянда с разноцветными лампочками, на вид она казалась исправной, Агеев хотел ее проверить, подключить к сети, но Мишка его остановил:
— Опомнись, безумец! Ты что, забыл, у нас же теперь двести двадцать.
Да, как раз нынешним летом у них переключали напряжение сети со 127 на 220 вольт. Последний район в Москве, где осталась эта техническая древность. Причем и осталась пятнами, на Большой Полянке давно 220, а в нашем переулке 127. Наконец с этим пережитком прошлого покончили, но электрические счетчики пришлось менять. Для старых холодильников пришлось покупать трансформаторы в магазине электротоваров на Новокузнецкой. Елочную гирлянду тоже подключили через трансформатор. Горит.
Он стоял и любовался на елку. Старался вспомнить все самое приятное, что с ним происходило за год. Светлые моменты. Татьяна на кухне произносит свою речь о четвертой конфорке. Сияет улыбкой, в паузах носится от стола к плите и обратно. Татьяна угадала «Охотников на привале», второй номер узбекского колхозного списка. Детская радость. Зинаида загадочно улыбается, кладет на стол бумажку: возьми, кажется, ты это ищешь. Не в бумажке с адресом суть, суть в улыбке Зинаиды... Ну, дальше радости специфические, очень на любителя. Ослепительная вспышка в голове: у всех двойников и оборотней морфология бинарная, два состояния, а в гоголевском «Носе» тринитарная, три состояния. Дефиниции фантастики и абсурда. Далее совсем сложная теория… Имена без прямого значения… Да, и вот еще — лето, Коктебель, девочка Спицына смотрит на него грустно и говорит: «Дурак вы, Агеев». Это тоже хорошее воспоминание. Он ее не сразу узнал. Высокая девица, ногастая, эффектная, водится с большой и шумной компанией. Как-то странно посматривает на него издали. Спицына? Ну конечно, это она была два года назад. Десятиклассница, очень славная девочка, ходила на уроки к Жанке. Слышала, как Жанна Александровна вопит в коридоре: «Агеев! Обед я вам на столе оставила!» Видела, как репетиторша улыбается. Цветы на столе. У Спицыной живое воображение, она разглядела что-то несбывшееся. У нее всегда было живое воображение, это осталось при ней. Хотя она уже большая девочка, закончила первый курс филфака. Студентка, и вся ее компания тоже студенты… Нет, сегодня не хочу думать о том, где она учится, у кого учится, чему учится… Сегодня только о хорошем. Светлана… Ну, это праздник круглый год. Сегодня, и завтра, и далее ежедневно…
Пока он любовался на елку, кто-то неслышно вошел в комнату. Он не обернулся. Татьяна тихо подошла и стала с ним рядом. Тоже пришла посмотреть на елку. У нее много детского в характере. Это хорошо…
***
Ближе к вечеру он решил заглянуть в подвал. У него там немного работы, иногда два часа утром, иногда два часа вечером, по четвергам можно и вовсе не бывать, нечего там делать, но сегодня заглянуть надо, он два дня отсутствовал, летал в Саратов, ребята его подменяли. В подвале все было как всегда. По стенам огромные штабеля типографских пачек с книгами, на столах и стеллажах уже распакованные книги стопками, под ногами толстый слой утоптанной упаковочной бумаги от сотен уже распакованных пачек. Слой такой толстый, что глубоко проминается под ногами, это затрудняет ходьбу. Раз в день этот мусор убирают, прессуют в тюки, отправляют в макулатуру. А на столах сидят и болтают ногами обитатели подвала, все здешнее общество, несколько крепких дядек от двадцати до тридцати лет. Работу сегодняшнюю они закончили и теперь ведут неспешные беседы. Темы всегда разные, иногда весьма занимательные.
— Ага, Кривчиков явился, здорово!
Поприветствовали входящего и продолжили беседу:
— Значит, въезжаем мы в наш переулок, и только я хотел ему сказать, что у нас тут надо поосторожнее, переулок узкий, арка совсем узкая, все под гужевой транспорт строилось, грузовая машина едва проходит, зеркало приходится подгибать… я рта не успел раскрыть, как он прямо на ходу сворачивает и въезжает в арку. Даже не притормозил. Это на ГАЗ-53...
— Врешь!
— Честное слово.
— Для такого трюка там радиуса поворота не хватит.
— Думаешь, я не знаю? Мишин опытный человек, каждый день этим маршрутом ездит, но ему приходится притормозить, наехать на противоположный тротуар, чтобы радиус поворота увеличить, свернуть, остановиться, сдать назад, еще немножко повернуть… Только так можно в эту арку въехать, по частям, шаг за шагом… А этот дядька с ходу! Это как с размаха нитку в игольное ушко продеть.
— И зеркало не оторвал?
— Не оторвал.
— Кто он?
— Имени не знаю. Его Мишину на подмену прислали на один день. Старый, лет шестидесяти, лицо морщинистое, шапка ушанка с опущенными ушами. Не разговаривает, будто глухонемой.
— Это Шпунт, я его знаю.
— Фамилия такая?
— Нет, кличка.
— Невероятный водила! Какой-то дар от бога.
— Да и хрен с ним, второй раз его не увидишь.
После чего основной докладчик и его оппонент уставились на Агеева — может, он какую-то новость принес? Интересных новостей не оказалось. Тогда оппонент попросил:
— Кривчиков, выбери мне книжку почитать! Ты же в книжках разбираешься, все так говорят.
Тут все дело было в волшебной особенности этого подвала. Через него проходят все книги, какие выходят в стране. Все до единой. Но их невозможно увидеть здесь все сразу, просто не поместятся. Книги приходят и уходят. Примерно в том же темпе, в каком их выпускают. За год весь годовой выпуск, за день примерно дневной. Сегодняшнее наполнение подвала — это как бы однодневный срез всего ассортимента всех издательств страны, больших и маленьких, столичных и провинциальных. В такой выборке ты не обязательно найдешь именно то, что ищешь, например, «Анну Каренину», но зато найдешь много других интересных и неожиданных вещей. «Огни Океании» — это не название романа, это книга вроде лоции, описание маяков и береговых огней для морской навигации. Да что угодно можно найти. Очень хороший подвал!
Он оглядел столы, стеллажи, покопался, заглянул во второй ряд…
— Вот тебе, Леша, братья Вайнеры!
— Да ну, это же туфта, жвачка! — Леша даже обиделся. — Я тебя прошу книжку выбрать, а ты мне Вайнеров суешь. Это бы я и без тебя как-нибудь догадался.
— О! Извини, не сразу тебя понял. Ну, если у тебя запросы так выросли, что Вайнеры уже не подходят, нужно что-то настоящее… Тогда поищем что-нибудь еще.
Он поискал и нашел. Фазиль Искандер, рассказы. Издательство «Алашара», Сухуми. Плоховато напечатанная книжка, дешевое издание в бумажной обложке. Что поделаешь, небогатое провинциальное издательство. Решили тиснуть книжку знаменитого земляка, на том спасибо…
Протянул книжку Леше. Реакция была неожиданной. Леша презрительно сморщился.
— Издеваешься надо мной?
— А что такое?
— Ты думаешь, я не знаю, что это такое, никогда раньше не видел?
— Так ты его уже читал? Знаешь этого автора?
— Представь себе, читал. Рассказы про мальчика Чика. Это у тебя и называется «что-то настоящее»?
— Да, Леша. Если ты братьев Вайнеров оставил позади и стал искать чего-то настоящего, то Искандер уже подходит.
— Ты врешь!
— Нет.
— Ты морочишь меня. Издеваешься.
— Нет. Я говорю что думаю. Если мы считаем, что братья Вайнеры по одну сторону забора, где всякая халтура, а настоящие писатели по другую сторону забора, то Искандер уже там. Там же, где Пушкин, Гоголь и Толстой. Он в этой компании не самый большой писатель, но уже писатель. Настоящий. Не чета Вайнерам.
— Ты врешь!
Агеева поразило не упрямство, а какое-то ожесточение Леши, озлобление. Он не просто отмахнулся от предложенной чепухи, он негодовал.
Разговор получается занятный. Вопрос все тот же, который в этом городе он впервые услышал от Лиды на просмотре «Осенней сонаты».
— Ты меня морочишь. Мне это не нравится.
— Раньше я так не поступал?
— Нет. Вроде ты не врун, и мы вроде не на партсобрании, чтобы друг другу байки рассказывать. Потому я и попросил тебя книжку выбрать. Думал, тебе можно верить, а ты меня нагло морочишь.
— Хорошо. Объясни, в чем обман.
— Я Искандера читал. Он всегда об одном и том же пишет. Та же деревня в Абхазии, тот же городок.
— Да, все верно. Раньше это называлось областническая литература. Такой сплошной Фолкнер. Эпос одной деревни. Сага поколений. Что дальше?
— Значит, я увижу то же, что уже читал. Рассказы другие, но о том же.
— Да, наверное, так и будет. Но рассказы другие.
— Но едва ли лучше тех, что я уже видел.
— Да, примерно того же качества. Он иногда над этим уровнем поднимается, но никогда ниже своего уровня не спускается. Он ровный автор.
— Так. Значит, не увижу лучше того, что уже читал. А то, что уже читал, полный вздор. Чепуха абсолютная. Смысла ноль. Или даже поменьше нуля.
— Нет, тут ты ошибаешься. Принимаешь простоту за пустоту.
— Я ошибаюсь?
— Да.
— Хорошо. Я это читал, никакого смысла не увидел. А ты читал и увидел?
— Да.
— Ты врешь. Там пусто, там ничего нет. Хоть под микроскопом рассматривай. Я ничего не вижу, и ты ничего не видишь. Ты пихаешь мне Искандера, потому что о нем какие-то болваны что-то писали в «Литературной газете». А я тебя спрашивал не про их мнение, а про твое мнение.
— А я тебе свое мнение и предлагаю. Чужого мне и самому не надо. Я такой же, как ты, никому на слово не верю.
— Значит, просто врешь.
— Леша, почему ты так уверен? Я вижу, ты прямо насмерть упираешься, для тебя важно стоять на том, что книга пустая, ничего там нет.
— Важно.
— Почему?
— Потому что наглого обмана не люблю. Я вижу своими глазами — там ничего нет. Ты говоришь, что есть, что ты видишь. Это означает одно из двух: или я дурак и ничего не понимаю, или ты мне врешь.
— Ты выбрал второе?
— Да. Я себя дураком не считаю, не могу с этим согласиться.
— Да ладно! Согласился бы — и никаких проблем.
Леша сделал паузу и сказал серьезно:
— Не груби мне.
— Извини. Не сдержался, такой случай пошутить...
Они посмотрели друг на друга внимательно. Кривчиков крупный дядька, весит 95 кило. Супертяж. Леша меньше ростом и намного легче, 72 килограмма. Но если их выпустить на ринг, можно смело ставить на Лешу. Леша такой человек, который может подтянуться на турнике на одной руке — и на правой, и на левой. Он могучий, при этом сухой, подвижный, очень быстрый. Ему бы в каком-нибудь диверсионном отряде цены не было. Типичный коммандос. А 95 кило — это просто мощная туша. Иди штангой заниматься, балбес…
Но сейчас мы не штангой заняты. У нас важнейший вопрос эстетики. Центральный вопрос. Глубоко интеллектуальная беседа…
— Леша. Я знаю, что ты не дурак. Поэтому ты меня простишь, ты мне поверишь, что не в насмешку спрашиваю. Сам ты откуда это знаешь? Какие у тебя основания верить в свои умственные способности?
Леша человек честный и добросовестный. Стал отвечать обстоятельно. Если над ним не смеются, почему бы не ответить…
— Видишь ли, мне уже под тридцать. Я успел поучиться в таком вузе, где много физики и математики. Навалом! Другие от этих предметов стонали, а мне все давалось легко. От сопромата и теормеха до ТФКП. Потом учился в таком вузе, где много гуманитарных предметов. Языки, история, философия, юридические дисциплины. И опять мне все давалось без проблем. Ни разу не было такого, чтобы я не одолел учебник, не сдал экзамен. Ни разу не показал себя тупицей. Вдруг ты мне суешь Искандера и говоришь, что это настоящая книга, просто я не понимаю. Рассказы про мальчика Чика моему разуму недоступны.
— Спасибо, Леша! Я тебя понял. Ты очень добросовестно рассуждаешь.
— Но неправильно?
— Неправильно. Ведешь разговор не о том. Дело не в разуме. Ум и глупость здесь ни при чем. Это неправильный способ рассуждений: смотрите, умный человек, а на скрипке играть не умеет! Умный человек, а рисовать не умеет! Для своего же ребенка кошку не нарисует. Умный человек, а в математике ни бум-бум, обыкновенного дифура решить не может, даже без частных производных! Это все не то, рассуждения с подменой понятий. Вот ты, Леша, умный, я это знаю, ты расуждаешь прямолинейно, но ты умный, а теперь пойдем мы с тобой с Кропоткинской на Волхонку, там близко, и ты мне в музее имени Пушкина расскажешь, можешь ты отличить хорошую живопись от плохой или не можешь. Ты как, можешь?
— Не могу.
— Правильно. Ты своими глазами этой разницы не видишь, значит, ее нет, ее выдумали подлецы-искусствоведы. Так?
— Не знаю. Про живопись ничего не знаю. Про Искандера как-то могу догадаться.
— Потому что там красками намазано, а тут буквами написано?
— Русским языком написано. Ни одного непонятного мне слова.
— Ладно, попробуем еще раз. Ты классическую музыку слушать можешь?
— Могу, — сказал Леша и ухмыльнулся.
— Ты врешь!
— Нет, правда, могу.
— Леша, мы об одном и том же говорим? Симфонии, сонаты, фортепианные концерты…
— Да, я все это с удовольствием слушаю. Еще оперы и балеты.
— Ты врешь!
— Не вру.
Они оба ухмылялись, смотрели друг на друга.
— Отлично! Ты мне про Искандера не веришь, а я тебе про музыку поверю. Любишь серьезную музыку?
— Люблю.
— Тогда будем задавать вопросы. У тебя мама была учительница музыки?
— Нет.
— У тебя младшая сестра училась в музыкальной школе? Дома часами на пианино барабанила.
— Нет.
— Ты лабух? В школе ходил в духовой кружок, потом в армии дудел, потом жмуров таскал?
— Нет.
Леша отвечал на все вопросы и загадочно улыбался.
— Тогда где ты научился слушать симфоническую музыку?
— Почему обязательно научился? Может, я родился такой. С детства люблю классическую музыку.
— Врешь!
— Не может быть такого?
— Не может.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я такой же, как ты. От природы глухарь и по воспитанию валенок малокультурный. До недавнего времени я симфоническую музыку слушать не мог. Ну вот просто не слышу, совсем не слышу, это шум бессмысленный!
— Но теперь научился, слышишь что-то?
— Да. Поэтому и тебя спрашиваю: где ты этому научился? Само это не растет.
Леша вздохнул и признался:
— Я понимаю твои вопросы. Особенно про лабуха.
— Так отвечай!
— Я в Большом театре рабочим сцены был. Декорации монтировал.
— Во! Долго ты там работал?
— Года два.
— И как впечатления?
— Да сначала никак. Моя работа в антрактах, а во время действия сидишь за кулисами, скучаешь. К музыке не прислушиваешься. Потом как-то дошло. Ведь какая музыка!
— Что первое дошло?
— «Лебединое озеро» . А потом уже как-то само пошло.
— Значит, у тебя это случайно вышло, работа такая попалась. А я про себя знал, что я валенок. Книг в доме было много, я их читал, вроде вырос грамотеем, но ни музыки, ни живописи не понимаю. Музыка от меня как горох от стенки отскакивает. Мне это обидно, что я такой отсталый среди культурных людей, купил коробку пластинок, пианист Наседкин играет все тридцать две сонаты Бетховена. Я их все тридцать две слушал до одурения, по сто раз, пластинки до дыр заездил. Ну, начал что-то слышать.
— Все тридцать две? Я-то люблю только восьмую и двадцать третью.
— А я еще семнадцатую и тридцать вторую.
Он засмеялся.
— Итак, Леша, насчет музыки мы сравнялись. Теперь Искандер…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Там то же самое. Ты читаешь по-русски, все слова понимаешь, но чтобы слышать, чем он от Вайнеров отличается, у тебя это ухо внутри головы еще не выросло. Надо читать, читать до одурения, тогда это ухо вырастет, начнешь слышать.
— Начинать надо с Искандера?
— Нет, как раз для обучения он неудобный. Из того, что я на полках вижу, лучше всего подходит Пушкин, «Повести Белкина», и Даррелл.
— Даррелл?
— Да. Вот эта книжка — «Моя семья и звери. Сад богов…» Он очень большой писатель. Романов не пишет, а писатель большой. Из любого персонажа характер прет с первых слов. Это особый дар. Почитай, потом еще поговорим, обсудим.
— Почитаю.
— Только имей в виду, великий критик Белинский про «Повести Белкина» говорил то же, что ты про Искандера. Пустая вещь! До него не дошло.
— А до меня дойдет?
— Конечно. Со временем.
***
Зинаида сегодня пришла в необычное время, вечером. Никуда не спешит, видно, выдался свободный час. Сели ужинать, спокойно болтали. Большое дело, когда никуда не торопишься.
— Витька, а ведь ты нашел что искал.
— Почему ты решила?
— Физиономия довольная. Такая успокоенная, умиротворенная.
— Ты права, я нашел.
— Татьяне сказал?
— Нет.
— Почему?
— Видишь ли, может, она найдет что-то радостное, может, нерадостное, но это в любом случае беспокойство. Большая новость выводит из равновесия. Лучше пусть спокойно встретит праздники, потом скажу.
— Нет, ты неправильно решил. Скажи ей сегодня же.
— Хорошо, сделаю, как ты говоришь.
— В Новый год не будешь под окнами караулить?
— Это ты о привидении? Смеешься надо мной?
— Ладно, раз тебе неинтересно…
Помолчали. Продолжила разговор Зинаида:
— Татьяна… Какая она?
— Э-э… Она добрая. Это главное. Характер у нее есть. В остальном она как все мы, немножко шальная и неприкаянная. Ей главное поймать медведя за хвост. Вот разобрала рассказ, который никому не давался. А что будет дальше, какая от этого польза и выгода — это нас не касается.
— Небожительница? Поэтическая натура?
— Нет, она не экзальтированная дура. На земле живет, среди людей. Просто своим делом занимается со страстью. Певицы такие бывают. В жизни обычная баба, даже зубастая, но поет с наслаждением.
— Увлеченная. Но не зубастая?
— Нет. Честная и наивная.
Опять помолчали. На этот раз молчание нарушил он.
— А что ты вдруг про Татьяну стала расспрашивать?
— Ну, ты же знаешь, я с тобой ненадолго. После меня будет она. А мне не все равно, в чьи руки ты попадешь. Все-таки я к тебе неравнодушна!
Зинаида засмеялась, он за ней следом.
— Рассуждаешь в точности как Светлана. Ее вечно заботит, чтобы я в хорошие руки попал. По заветам баронессы Остен-Сакен. Или она графиня была, не помню.
— Что за Остен-Сакен? Про Остен-Бакена что-то помню, а про Остен-Сакен нет.
— Остен-Бакен — это шутка Ильфа и Петрова. Насмешничают, переиначили реальное имя. В России были бароны Остен-Сакен, графы Остен-Сакен. У Толстого была тетка Остен-Сакен. Она его очень любила, тревожилась за него, наставляла, учила жизни. В частности говорила: ничто так не образовывает молодого человека, как связь с порядочной женщиной. Светка точно так же думает. Вечная ее мечта, чтобы я попал в хорошие руки.
— Татьяна ей понравится?
— Ты ей понравишься. Будет огорчена, что у нас все так ненадолго. Татьяна ей тоже понравится, но по-другому. Милая интеллигентная барышня, хорошо воспитанная. Но у Татьяны нет властности в характере, она не командирша. А Светка считает, что меня надо схватить за шкирку и тащить, тащить…
— Она права. Сам никуда не пойдешь, тебе ничего не нужно.
***
Старик на этот раз приходил ненадолго, мелькнул и пропал. Во сне, конечно, потому что наяву он больше не являлся. Махнул рукой, проговорил торопливо:
— Не в том только дело, что три уха, а еще в том, что один глаз!
Снова махнул рукой и исчез, растаял.
***
……………..
……..
— Ты на капустник идешь?
— А как же!
— А на репетиции не ходишь?
— Не хожу. Я свой общественный долг выполнила, стишки для капустника написала, а на репетиции не пойду. Там слишком много светской жизни, сплошная княжна Джаваха…
— Что за Джаваха?
— У Чарской что-то такое было. Светская жизнь. Бурление тщеславия. Того позвали, того не позвали… Ужасная гадость! В клубе этого много, поэтому я хожу только на заседания. Никаких частных сборищ!
— Ты умная.
— Нет, родилась я дурой. А поумнела, как только меня первый раз оплевали. Именно эти великосветские дамы из клубного актива. Бомонд.
— Расскажи.
— Да что тут рассказывать, все устроилось в пять минут. Официальное заседание отменилось, потому что большой зал был занят каким-то важным казенным мероприятием. Актив пошушукался и решил не расходиться по домам, а закатить квартирник. Частное сборище. Мигом начинается это бурление вокруг списка — того зовем, этого не зовем. Агнцев туда, козлищ сюда… Меня все это не касается, я человек новый, сторонний, собралась домой, вдруг подходит юноша Игорь Черепков и застенчиво говорит, что хочет меня пригласить. Куда? На это сборище. Но как? Это же общественное дело, решает актив? Юноша Черепков говорит застенчиво, что для этого малого клубного заседания он предоставляет свою квартиру, все у него в гостях, и меня он тоже приглашает к себе в гости. Лично к себе, приватно. Актив тут ни при чем. Звучит резонно. Черепков милый юноша. И я купилась, пошла. А там в первые же минуты актив начинает работать, какая-то складчина намечается, кого-то хотят послать за выпивкой и закуской. Шепотом передается сообщение: сдавайте деньги Элле Мушкиной, она казначей. Иду к Элле Мушкиной со своей трешкой. И получаю оглушительную затрещину. Элла Мушкина смотрит на меня холодным взглядом, который означает: я тебя сюда не звала! Долго смотрит, секунд пятнадцать. Руку за моими деньгами не протягивает. Молчит. Я поворачиваюсь и исчезаю, не прощаясь с хозяином. Все! Больше никакой светской жизни. Никогда. Потом подходил как-то юноша Черепков, пытался объясниться… Мушкина не знала… Он не сказал, потому что думал, что это его личное дело… Я ответила просто: вы ошиблись, я жалею, что приняла ваше приглашение, а Мушкина не ошиблась, она грязная тварь, с которой я больше не могу находиться в одном помещении. Разве что в большом зале, да и то, если она в партере, а я на втором ярусе. Это пронеслось по активу: Потапова теперь сидит только на балконе, потому что Мушкина грязная тварь, с ней нельзя быть в одном помещении — и так далее. Дальше та же княжна Джаваха. Мушкина хочет объясниться. А я не хочу. Я вообще хожу на вечера с большим разбором, только когда мне интересно. И всегда сижу наверху, даже в буфет не спускаюсь…
— Отличная история! Как вы похожи с Агеевым! А стишки?
— Бронфенбренер намекнул, что оргкомитету надо помочь. А там оказалось, что наш тупой Аркаша великолепный юморист, сочиняет сценарии, Портнов тапер, блестящая пианистическая техника… И уж как-то я стишки написала.
— Ладно, приду послушать.
— Жанка, а как ты думаешь, не взять ли нам Агеева с собой на капустник?
Жанка выкатила глаза, захохотала.
— Что с тобой?
— Скажи, почему я минуту назад сказала, что вы с Агеевым похожи?
— Не знаю.
— Как в тумане живешь! Ты теперь не можешь произнести имя Мушкиной без присовокупления эпитета — грязная тварь Элла Мушкина! Это справедливо.
— Да. И что?
— А наш Агеев точно так же произносит имя Бронфенбренера — этот грязный негодяй Бронфенбренер. Никак иначе!
— Но почему?
— В точности по той же причине! Абсолютно по той же причине! Джаваха. Светская жизнь.
— Не понимаю. Они знакомы?
— Да, да… Они были знакомы. Ты все никак не поймешь, что Агеев в Москве давно. Больше двух лет постоянно. Раньше бывал наездами. У него здесь тетка, у нее обширные знакомства. Он впервые появился в клубе гораздо раньше тебя, ему было лет семнадцать. Приходил три раза в год. До прошлого сезона. Ты как раз два года в клубе, вы в прошлом году просто не совпадали, на разные заседания ходили. Понятно?
— Да. Что дальше?
— Дальше то же самое. Актив. Княжна Джаваха. Вас не приглашали!
— Да говори ты толком! Он тоже сунулся на квартирник?
— Нашла дурака! Он по этой части ученый. А попался в тысячу раз хуже тебя. Как раз потому, что считал Бронфенбренера порядочным человеком, а тот низкая гадина. Поиграл в Мушкину, окатил Агеева грязью ни за что ни про что.
— Рассказывай!
— Нынешним летом умерла старая актриса Мария Кнебель. Она была дочка издателя Кнебеля, известного еще до революции. У них в доме бывал Толстой, Мария Кнебель видела его девочкой¸сидела у него на коленях. Запомнила свое впечатление — старик был важный. При нем все робели. Потом она прожила длинную жизнь, была актрисой, преподавала, а в начале июня нынешнего года умерла. В клубе ее знали, она как-то приходила, выступала. К тому же оказалось, что она в каком-то дальнем родстве с Бронфенбренером. Или Каценеленбогеном. Или Дербаремдикером. Или с ними со всеми. Потому что это все старые интеллигентные московские семьи. Не удивлюсь, если там найдется еще родство с Пастернаком, у которого папа еще до революции состоял в Академии художеств. Или с Антоном Рубинштейном. А наш Агеев как раз всю эту старую интеллигентную публику презирает от души, они вызывают у него брезгливость.
— Почему?
— Потому что Пастернак — который младший, поэт, — с гнусной гордостью сообщал публике, что у них в семье никогда не говорили на жаргоне. Так в их кругу называли язык идиш. Потому что такой человек, как наш профессор Б., для этих старых аристократов слишком местечковый и отсталый, он с детства говорил на идиш и даже писал стихи. Таких, как профессор Б., наш Агеев любит больше жизни, а Пастернаков-Мандельштамов презирает. Но на похороны старухи Кнебель пошел. Ему позвонили, он и пошел.
— Кто позвонил?
— Джаваха. Сначала Бронфенбренер позвонил Мушкиной, а она стала поднимать народ. Вынос тела из театра, такого-то числа, в такой-то час. Если кто имеет возможность прийти… Это в пять минут облетело весь клуб, и кто-то позвонил Агееву, он как раз был в Москве. Он и пришел.
— Что дальше?
— Дальше опять Джаваха. Подходит к Агееву Бронфенбренер. Здрасти, то да се, давно вас не было в Москве… Далее Бронфенбренер говорит, что ему неловко. Он не думал, что его звонок кому-то из актива поймут как требование явиться всем, в обязательном порядке. Что людей сорвут с места… Что вытащат даже тех, кто в Москве бывает редко… Так что, если у вас есть другие дела… ваше присутствие не обязательно… Агеев похлопал глазами, повернулся и пошел. В точности твоя история! Бронфенбренер гнусный мерзавец, к нему теперь нельзя приближаться на пушечный выстрел, с ним нельзя здороваться на улице… С его женой Агеев с большим усилием поздоровался, когда увидел ее в консерватории.
— Здесь какое-то недоразумение…
— Татьяна! Я тебя серьезно предупреждаю! Ты вообще не лживая, не лицемерная, но сейчас пошла по этой дорожке. Ты поняла, кто такая Мушкина. Но когда такой номер отколол Бронфенбренер, ты начинаешь искать оправданий. Ах, это недоразумение… Неужели? А что значат слова — ваше присутствие не обязательно?
— Вообще они значат «пошел вон». Но мне трудно поверить, чтобы Бронфенбренер…
— Потому что он воспитанный, он старый московский интеллигент… типичный пастернак… Не вздумай такое сказать при Агееве!
— Не буду. Ничего не понимаю в этой истории.
— И не вздумай выяснять. Это опять Джаваха.
***
…………………………….
………………..
