M/F
Электра
Не стыдно
Во всех играх главное - пережить первые минуты,
за которые убеждаешься, готов партнер тебя
слышать или нет.
Chanterelle «Поезд»
Терренс отвернулся и раз в жизни пожалел, что не
может затянуться сигарой, но разгорячённый
собеседник не заметил или сделал вид, что не
заметил его смущения, и продолжал как ни
в чём ни бывало, обдавал задыхающегося Терренса
всё новыми клубами табачного дыма.
Expat «Цена правды»
Процесс растянулся на три заседания. Обычный зал в здании районного суда – комнатушка в два окна, на треть меньше стандартного школьного класса – плотно заставлен лавками и стульями. Все сидячие места, судя по всему, заняты лицами непосредственно заинтересованными в исходе дела – родителями воспитанников детского сада. Стол судьи в углу у окна. В первых рядах перед этим столом – истица и ответчица. Вдоль стены, где в школьном классе полагается висеть доске, словно толпа обвиняемых – кривая вереница журналистов, лицом к лицу с истицей, ответчицей и прочими молчаливыми участниками заседания.
Телевизионщиков нет, микрофонов и диктофонов тоже не мелькают. Одни только пишущие, с блокнотами и ручками. А под конец первого заседания Женька замечает, что записи делают только двое – она, стоящая по центру, словно главная обвиняемая, и парень рядом с ней в жилетке на пять карманов. Если бы тут были еще журналисты, Женька бы наверняка их узнала. Этот, в жилетке – скорее всего с РИА, есть у них такой, неприметный, понурый, ходит на все судебные заседания, отписывается невозможно вязко и ни с кем из коллег не общается.
Он и тут глаз от блокнота не отрывает, все строчит себе и строчит. «Зачем РИА три тонны точнейших цитат с такого неформатного для них процесса? Может, парень того – наш, тематик? Времена клубнично-клюквенных газет-однодневок давно канули в Лету. Никому же больше не нужны эти так жадно конспектируемые подробности». У Женьки сапоги промокли. Весна на улице, под снегом вода, как ни смотри под ноги, как ни берегись, а, перемещаясь из одного конца города в другой, рано или поздно, но до окончания рабочего дня все равно утопнешь где-нибудь по щиколотку. Хорошая, импортная обувь на прилавках магазинов появится года через два, а резиновые сапоги ворвутся в городскую моду спустя пару пятилеток.
Весьма утомительно, между прочим, простоять полтора часа на одном месте, делая записи в блокноте на весу, и лишь меняя периодически опорную ногу. С некоторых пор Женьку не впечатляют поговорки о неразборчивости врачебных почерков. В ответ на вопрос: «Вы знаете, как пишут бывшие отличники – доктора?», она только усмехается про себя, еще как знает. Но знали бы те, кто об этом спрашивают, какие почерка у журналистов, пишущих вот так, на весу! И ничего – разбирают, по очень косвенным, разумеется, признакам, и лишь до тех пор, пока сами что-то еще помнят об этом мероприятии. Спустя пару дней восстановить такой текст (в отличие от написанного врачом, где разбери лишь пару хвостиков и все прочее предсказуемо), уже невозможно. А этот, в жилетке, чего вот он строчит, зачем ему это бессмысленное сутяжничество и Сизифов труд?
– Родителей не предупредили, – настаивает истица. – Перед прививками нас всегда предупреждали, и объявления вешали, и воспитатель каждого из родителей лично предупреждала. Я сама медсестра, и знаю, что по инструкции осмотр несовершеннолетних детским гинекологом или андрологом должен проводиться в присутствии родителей.
– Прошу приобщить к делу, – адвокат истицы, приятной типично славянской внешности дама лет тридцати пяти, протягивает судье, женщине лет пятидесяти, текст соответствующей врачебной инструкции.
– Но это при посещении поликлиники в частном порядке, – бормочет судья, приподняв дужку очков, очевидно не подходящих для чтения. – А что делать, если медосмотр коллективный, в школе или детском саду?
Судья возвращает очки на место и всматривается в зал, выискивая кого-либо, обладающего квалификацией по данному вопросу.
– В наших инструкциях на этот счет ничего не сказано. Никто не написал пока такую инструкцию, – выждав время, на случай, если судья обращалась к кому-либо конкретно, говорит, не вставая со своего места ответчица – заведующая районной детской поликлиники.
На вид этой женщине лет шестьдесят, а, может, и шестьдесят пять. Ее не по возрасту густая и, скорее всего, довольно жесткая грива уложена вначале в конский хвост, а после забрана в высокий пучок. Глаза обведены толстой линией черного карандаша, морщинистые губы накрашены ярко-вишневой помадой.
Макияж судьи гораздо скромнее. Судья переводит взгляд с ответчицы на истицу. Истице от силы лет двадцать пять. На ней длинная, в пол юбка, кофточка с длинными рукавами, на голове платок, укутывающий, в том числе все, что мыслимо и немыслимо причислить к зоне декольте.
– Если существует такая инструкция для приемов в частном порядке, по логике вещей, должны же были врачи поставить в известность об осмотре администрацию детского сада. А та, в свою очередь – предупредить о ее существовании родителей. В таком случае, кто-то из родителей, возможно, написал бы отказ от участия своего ребенка в коллективном медосмотре, – приходит на помощь своей подопечный адвокат, опять же не вставая с места.
«Тут все как будто в своей тарелке, – поглядывая по сторонам, то на судью, то на участников процесса, то на коллегу в жилетке, думает Женька. – Все, кроме меня».
– Истица, вы имеете претензии к руководству детского сада? Надо вызывать представителей детского сада для дачи показаний? – интересуется судья.
По залу проходит гул. Родителям воспитанников детского сада, очевидно, вовсе не хочется проблем во взаимоотношениях с данным учреждением.
– В моем исковом заявлении нет никаких претензий в адрес детского сада, – находится после некоторой задержки истица. – Я говорила с заведующей детского сада и с воспитательницей. Они сказали, что им была неизвестна конкретная дата визита врача и проведения осмотра.
– У нас один детский гинеколог на два района, – добавляет, между прочим, ответчица. – Она мне практически не подчиняется. У них свои разнарядки сверху по линии гинекологии, о которых их ставят в известность на курсах повышения квалификации. И программу этих осмотров, с прошлого года она включает детей дошкольного возраста, тоже не мною писана, министерская.
– Ясно, – резюмируется по большей части для себя самой судья и легонько стучит молотком. – Значит, вызовем и заслушаем на следующем заседании представителей детского сада и гинеколога. Приглашения им будут высланы повесткой. На сегодня заседание объявляется закрытым.
Женька старается уйти как можно скорее, дабы не столкнуться с адвокатом истицы, пригласившей ее на этот процесс. Вообще-то адвокат-то хороший. Познакомилась Женька с адвокатшей совсем по другому поводу, когда та сопровождала довольно высокого уровня коммерсанта, согласившегося на ценное для Женьки интервью. После интервью, которое коммерсант давал в гостиничном кафе, Женька с адвокатшей остановились на выходе покурить.
– Вы специализируетесь на экономическом праве, – просто так, лишь бы не молчать, поинтересовалась Женька.
Что-то в добродушном облике женщины, чем-то напоминавшем о веселых, с живым нравом «комсомольских богинях», и в довольно-таки скромном ее гардеробе, говорило, что та от мира коммерции отдалена примерно на такое же расстояние, как Венера от Марса.
– Нет, что вы, – с охотой откликнулась адвокат. – У меня дела самого разного уровня. Вот в этом месяце, думаю, будет один очень интересный для журналистов процесс.
Адвокатша достала из сумочки визитку и написала название районного суда, дату и время слушания. И вкратце объяснила, в чем суть дела.
– Ммм, – неуверенно протянула Женька.
А про себя подумала, что этот опошляющий штамп в общественном сознании, который соотносит журналистскую братию всю, скопом с навозными жуками и мухами, видимо, не искоренится никогда. В то же время написать о процессе, если в тексте будет ФИО этого адвоката, в случае, если дело будет выиграно, означает сделать бесплатную рекламу этому адвокату. Причем – никаких сделок с совестью, всего лишь искренний и объективный интерес к процессу. И чем длиннее, чем подробнее статья, тем круче реклама. Такие статьи можно едва ли не вставлять в рамочку и вешать на стенку по соседству с дипломом и лицензий. По крайне мере, делать из них альбом с ламинированными страницами для потенциальных клиентов. Никто никогда заранее не может знать, понадобится ли ему адвокатские услуги. Тут уж, как говорится, не зарекайся.
– Я даже не знаю, какое издание решилось бы опубликовать такой материал. Наверное, во всем городе осталась только одна «Новая», которая еще на такое способна. У нас тут все-таки не Москва, газет становится все меньше с каждым годом, деловые издания еще процветают, основные политические – куда ни шло, а вот общественно-социальные –
увы и ах! Но я заброшу туда удочку, и подумаю. Гарантий, впрочем, никаких дать не могу.
На том и расстались.
***
О том, что она пойдет, конечно, на этот процесс, Женька знала с первой минуты краткого рассказа о сути дела. Все потому, что это Тема, чистейшей воды Тема, ДС с медфетишем. Если такой материал попадет в руки кому-нибудь из тематиков – прослезится от умиления, будет целовать каждую буковку, не боясь отравиться типографской краской. И если писать, то точно так же придется тщательно подбирать, проверяя на вкус и цвет, каждое слово, каждую буковку. Такая филигранная работа должна быть весьма привлекательна для журналиста, вошедшего в профессию через желание набраться писательского опыта и знаний, не знающего, не понимающего толком в виду молодости, о чем стоит писать.
А Женька в детстве и юности писала в основном стихи. Ее к тому нечаянно подтолкнули родители. Вначале тем, что высказали удивление ее способностью запоминать некоторые стихи после первого прочтения, причем весьма длинные. Задумавшись об этом на минутку, в ответ Женька начала интуитивно рифмовать свою болтовню, говорить стихами. Конечно, ей хотелось вызвать родительскую улыбку и похвалу. И первая ее публикация, первый шаг по направлению к журналистскому поприщу, был сделан за год до школы. Районная малотиражка согласилась опубликовать два простеньких четверостишия, произнесенных Женькой по ходу наблюдения за купавшимися в луже воробьями, записанных кем-то из дворовых ребят.
В школе, впрочем, появилось множество новых увлечений, и газетные публикации, хотя и случались эпизодически, но были, скорее исключением из правил. А Женечку влекло со страшной силой то в одно, то в другое – то в музыку, то в рисование, то в историю с политикой, то в математику с физикой, то в театр и обратно в литературу и стихи. «Женя, я не специалист по поэзии, я не знаю, как это оценивать, пожалуйста, хватит сочинений в стихах», – взмолилась однажды учительница по литературе. Но это было позже. Вначале был сказочник, звонок от сказочника, приехавшего издалека и устроившегося в районную газету, где ему позволили вести по субботам литературный раздел.
Мама отпустила десятилетнюю Женьку на встречу со сказочником, нисколько не задумываясь о том, как будет проходить эта встреча. А чего бы вы хотели? Во-первых, маме позвонили не откуда-нибудь, а из редакции. Во-вторых, нормальные советские люди о маньяках думали ничуть не больше, чем о созвездии Центравра. Однако в редакции, где работал сказочник, в столе давно валялась никому не нужная общая тетрадка, заполненная от руки Женькиными стихами. Часу в седьмом зимнего вечера, когда на улице было уже довольно темно, они встретились у фонаря.
Сказочник взял Женьку за руку, и они отправились к месту его временного проживания – в мужское общежитие. Когда комок из шубы, слегка напоминающий снеговика, проследовал мимо вахтерши вслед за сказочником в лифт, та ничего не сказала. Только начала с усердием тереть глаза и нос. Кто знает, какой напиток она держала в термосе, быть может, ей в эту минуту подумалось о зрительных галлюцинациях. Вообще-то, до окончания времени посещений было еще ого-го, и возразить по существу старушка ничего не имела при всем желании. В комнате, прикрыв аккуратно за собою дверь, сказочник усадил Женьку на единственный стул, присел на железную кровать, не имевшую даже матраса, достал из портфеля бутылку водки и, занеся ее над двумя граненными стаканами, на всякий случай поинтересовался: «Будешь?»
Женька, конечно, вежливо отказалась. Но это предложение ее развеселило неимоверно. «Они-то, взрослые, пускай себе думают, что я еще маленькая. Но я же все понимаю, всю абсурдность, нелепость и неловкость этой ситуации. Он чуть ли не наивнее меня, этот сорокалетний сказочник. О, как же это по-хулигански дерзко и смешно! И я, конечно, никому не расскажу», - думала Женька, улыбаясь сама себе, буквально сияя, но только не там, в общежитии, а немного позже, по дороге домой. А сказочник, сделав аккуратные надломы на бумажном мундштуке «беломорины», вытащил тем временем из портфеля две общих тетради: одну давно знакомую, в зеленой обложке, Женькину, и еще одну, бежевую в крупную клеточку, свою. «Ну ладно, раз не хочешь пить, тогда поговорим о поэзии», - роняя табачные крошки, проговорил он, едва разлепляя губы, дабы не выронить папиросу. Какую же тетрадку он открыл? Тут и раздумывать нечего – конечно же свою, со своими сказками. И Женька в этот миг поняла, что всем писателям до чертиков чужие произведения. «Ну что ж, вот еще один очень одинокий человек, и видно же, что хороший. А чего не сделаешь для хорошего человека – будем слушать», – произнесла она про себя, выставив локти на стол и устроившись, насколько это было возможно, удобно.
Ему и в голову не пришло ее проводить. Но к чему это? Во-первых, Женьке давно уже не пять, а целых десять лет. А во-вторых, это ей только бы помешало убрать с лица хотя бы часть отражения обуявшего ее по сути эйфорического веселья, так сказать уменьшить громкость и размыть четкость стоящего перед глазами анекдотического видения комнаты мужского общежития, прежде чем предстать под светлые очи родителей.
***
– Тут много женщин, и, думаю, каждая из них хотя бы раз посетила Женскую консультацию, побывала на приеме у гинеколога. Все они в курсе, что нельзя ложиться в гинекологическое кресло, не постелив предварительно простынку или какую-нибудь другую строго индивидуальную подложку. И любая взрослая женщина не позволила бы осматривать себя гинекологу без использования одноразовых медицинских перчаток. А наших детей осматривали без перчаток и подложек, – говорила истица. – Как может врач себе такое позволить? Конечно, дети не имеют сексуальных связей. Но дети приходят в садик из самых разных семей, их родители могут иметь заболевания, передающиеся половым путем, и, теоретически, могут заразить своих детей.
Коллега в жилетке на пять карманов усиленно скрипит ручкой о бумагу: то ли чернила пересохли, то ли боится не успеть записать. «Скрипи, скрипи, налегай, дружище, – думала Женька, пытаясь найти еще одну точку опоры затылком, где-нибудь на холодной стене. – Скрипи, скрипи, записывай, а то ведь не запомнишь. И по какой такой случайности, тебе обо всем этом неизвестно? Или нет рядом с тобой ни одного человеческого существа, который мог бы тебе пояснить, рассказать, если ты хотя бы словечко из этого упустишь?». Женьке становилось душно. В помещении не очень холодно, но раздеваться негде.
– Откуда вы знаете, что не было перчаток и подложек? – устало интересуется судья, глядя в окно.
– Я расспросила дочь. Потом поговорила об этом с воспитателем. Мы обсуждали это на родительском собрании и многие родители подтвердили, что, по словам их детей, осмотр проходил без перчаток и подложек. Это может подтвердить медсестра детского сада, присутствовавшая в кабинете во время осмотра. Она сейчас здесь.
Медсестра детского сада привстает со своего места.
– А доктор, проводившая осмотр, так и не явилась? – судья пытается отыскать взглядом непосредственную виновницу происходящего. Детского гинеколога в зале нет. – Встаньте, представьтесь, – кивает судья в сторону медсестры детского сада.
Медсестра отвечает, секретарь заносит ее данные в протокол.
– Расскажите, как проходил осмотр, – просит судья.
– О приходе гинеколога и проведении осмотра нам сообщили звонком под конец рабочего дня. Эта женщина, гинеколог позвонила сама и сказала, что придет завтра. До этого момента мы знали лишь о том, что такой осмотр должен быть в этом году. Оповестить всех родителей мы не успели. Фактически, я оповестила воспитателей, а они, в свою очередь сообщили об этом тем родителям, которым успели.
– Как проходил осмотр, – повторяет судья, пристально глядя в окно.
– Сначала осматривали мальчиков, а после, отдельно девочек, – уточняет медсестра. – Детей просили лечь на кушетку.
– Подложки были? – спрашивает судья.
– У нас подложек нет, и у врача их не было, – отвечает медсестра.
– Перчатки у врача были, – уточняет судья.
– Нет, не было, – медсестра отрицательно качает головой.
– Что именно делала гинеколог в ходе осмотра, – спрашивает судья.
– Это был наружный осмотр половых органов, – медсестра опускает голову. Выглядит она при этом уставшей.
– Использовались какие-нибудь инструменты? – по-прежнему глядя в окно, бесстрастно интересуется судья.
– Нет, никаких инструментов не использовалось, это был сугубо внешний осмотр половых органов, – медсестра мнется, и после небольшой паузы договаривает. – Я сидела на некотором отдалении, за столом. Врач осматривала и диктовала, а я вносила записи в журнал. Сказать чего-то более конкретного не могу.
– Спасибо, можете садиться, – позволяет судья медсестре и кивком обращается к заведующей поликлиники. – Почему ваша сотрудница осматривала детей без подложек и перчаток?
– Видимо, потому что их не было или они закончились. Когда мы составляли бюджет и планировали закупки расходных материалов, нам еще не было известно, что объем осмотров у гинеколога возрастет в этом году на несколько тысяч детей. Нам эту программу спустили сверху, по министерской линии, – без видимых признаков сожаления отвечает заведующая.
– Можете предоставить эту программу для приобщения к материалам дела? – интересуется судья.
Заведующая листает прозрачную папку, извлеченный из нее документ передают судье через несколько рук.
***
Автобус едет по темной улице. Или только из-за яркого света в нем кажется, что на улице уже темно. Еще не поздно. Но Женьку буквально размазывает, давит сверху, прижимая к сиденью какая-то невидимая сила. У самой Женьки ноги не только мокрые, но и ватные. И дикое желание уснуть, ее вырубает, как после секса. Ей непонятно, откуда у большинства женщин берутся силы и желание говорить-говорить после секса. Ее всегда после этого ужасно клонит ко сну. И если партнер не так быстро насыщается, то он рискует под конец оказаться лицом к лицу с мирно дрыхнущим сурком.
Но вот когда Женьке стыдно, очень стыдно, это размазывающее чувство идет прямо по диафрагме, как бывает при проезде по мосту, и отзывается легким покалыванием в кончиках пальцев, ноги становятся ватными. Это все очень явственно, физически ощутимо. А голова просто отказывается соображать. И отрубается Женька в таких случаях капитально, спит мертвым сном. Это, разумеется, вытеснение. Все то, что невозможно перенести осознанно, переварить, полностью воспринять, но и забыть невозможно – все это можно буквально заспать. Во сне оно само уляжется в голове, задвинется куда-нибудь в дальний угол, на самую отдаленную полочку, вытеснится, утрамбуется, перебьется, а, значит, и переживется.
Вот и сейчас Женьке безумно стыдно. Пускай она ни в чем не виновата, пускай не виноват никто. Но где-то, в какой-то микроскопической доле, в которой каждый человек влияет на законы бытия, причастен к ним, и она виновата тоже. И стыдно, стыдно, дико стыдно. Так что щеки горят как у некоторых людей в начале простуды, когда температура поднимается. Ах, только бы не прозевать свою остановку и поскорее попасть домой. Ужинать она точно не будет, только войдет, разуется, разденется, и сразу под одеяло, во всю темную глубину объятий Морфея. И ничего, что поначалу немного кружится голова и кажется, что кровать куда-то поехала. Это ничего, пусть плывет, главное дышать глубже и скоро не станет ничего, одна только темень.
У Женьки все этого примерно так и начиналось, в том же дошкольном возрасте. Нет, она не помнит, чтобы ее кто-нибудь стыдил или пугал, за исключением точно таких же, как она детишек в детском саду, заметно возбуждавшихся с приходом в группу тетенек в медицинских халатах. Кто-то хихикал, кто-то шушукался, кто-то имел очень хитрую рожицу и вертел головой, кто-то, наоборот, выглядел испуганно или даже понуро. Сама Женька словно каменела. Однажды, в такую минуту окаменения, когда вся группа детского сада была рассажена на стулья, выставленные в ряд вдоль стены, а медсестра и нянечка восседали на стульях в нескольких шагах от этой сидячей линейки, по ее центру, девочка, сидевшая рядом с Женькой, сложила ладошки рупором и жарко прошептала ей на ухо: «Смотри, у него все видно». Смотреть не хотелось, потому что Женька напряженно ждала, что в следующую минуту ее точно так же, как того мальчика, у которого «все видно», уложат животом на колени нянечки, выглядевшей не менее радостно-возбужденной, чем некоторые четырех или пятилетние ее подопечные. И Женька почти молилась о том, чтобы не вставая со стула, прямо вместе с ним, провалиться куда-нибудь под землю – в преисподнюю, а ад, к чертям, в их кипящие котлы, лишь бы избежать этой участи.
Нет, она не испытывала подобных чувств при посещении детской поликлиники вместе с мамой. Хотя там тоже многие дети были изрядно перевозбуждены и носились, и орали в ожидании, когда подойдет их очередь. Ей было немного неловко от того, как они себя вели, но от самого визита к врачу ничего особенного она не ожидала. Так и в детском саду, начиная с самого первого дня и кончая последним, Женька полуосознанно сторонилась всех этих буйных игр. Все дети играли друг с другом, а она старалась отодвинуться или уйти куда-нибудь от них в сторонку и просидеть там тихо и незаметно как можно дольше, так, чтобы ее никто, даже случайно не тронул, не задел на бегу. Глядя на других детей со стороны, она не раз наблюдала, как девочка, которую однажды зажали в углу мальчишки, часто носилась по игровой комнате с визгом, от которого закладывало уши, специально задевая тех самых мальчиков, в явной надежде, что они опять за ней побегут и снова прижмут ее к стенке.
И не то, чтобы Женька была совсем уж недотрогой, она вполне могла и подраться или побороться на спор с мальчишками у себя возле дома, с теми, с кем она дружила. А то, что происходило в ее группе в детском саду во время коллективных медосмотров, порой ей снилось, и снилось так, что в момент наивысшего напряжения, она просыпалась в холодном поту и долго не могла уснуть снова. Однажды, пару дней спустя после очередного коллективного медосмотра в детском саду, Женька подошла к матери, и, уткнувшись носом ей в юбку, заявила, что у нее, кажется, болит живот, притом, что живот у нее совершенно не болел. Мать вызвала «Скорую», приехал молодой симпатичный доктор, пока он мыл руки, Женьку уложили на кровать, под одеяло, и мать деликатно удалилась.
Доктор сел рядом на стул, осмотрел внимательно на Женькины зрачки и язык, потрогал лимфоузлы на шее, а затем попросил поднять маечку, сам помог ей немного, до лобка приспустить трусики и начал пальпировать. Кровать освещалась рассеянным светом ночника, и Женька слегка прикрыла глаза, глядя из-под ресниц на то, как красивые, длинные и наполненные силой, как у пианиста, упругие пальцы доктора вдавливаются в ее мягкий живот на глубину фаланги. И так маленькими шажками, очень медленно продвигаются сантиметр за сантиметром: начиная со слепой вверх по восходящей, потом вдоль поперечно-ободочной и вниз по нисходяще-ободочной. И это длилось не менее двадцати минут, а, может быть, с полчаса. Оба, и доктор, и Женька сосредоточенно молчали и слышно, как от усердия оба тяжело дышат. И на секунду Женьке даже показалось, что оба одинаково немного смущены.
До конца третьей прогулки пальцев доктора вдоль ее порядком уже измученного животика, Женька едва дотерпела. Но жаловаться она и не думала, доктор ей очень, очень понравился. И хотя живот теперь уже действительно болел и без конца напоминал о себе при движении и смехе, боль эта казалась на удивление сладкой мукой, а воспоминания о докторе – приятно-интимными. В то время как тревожные воспоминания о недавнем коллективном медосмотре, куда-то отодвинулись, оттеснились. На душе стало легко и приятно.
***
Окунуться в Тему и самоопределиться в ней Женьке довелось по чистой случайности, из-за стихов. Самый первый интернет-форум, на котором она зарегистрировалась по случаю приобретения собственного, домашнего, находящегося в ее безраздельном ведении ПК, в дополнение к ПК, освоенному по работе и находящегося на рабочем месте, имел огромное количество разделов. Практически любой человек мог найти здесь раздел и единомышленников в соответствии со своими интересами.
И, разумеется, там был раздел, посвященный поэзии. Он был разделен на две части: в одной публиковались стихи, к которым подкастом шло обсуждение этих «шедевров», а другой назывался «Пишем стихи и отвечаем стихами». Женька не могла удержаться от попытки возобновить свою детскую привычку болтать стихами. Ей так казалось, что ничего сложного в этом нет: стоит лишь немного начитаться какого-нибудь поэта, и говорить в приставшем к языку размеру не составит особого труда. На этой почве она и познакомилась с Верхним, которого впечатлила такая по большому счету всего лишь графоманская манера. Он быстро заманил ее в более удобный для него формат раздела БДСМ, они нашли много общего во взглядах на те, или иные жизненные обстоятельства, которые, хотя бы и с большой натяжкой, можно было отнести к Теме.
Однако откровения о сугубо садистских фантазиях и опыте нового приятеля Женьку слегка притормаживали. В то время как местами проявляемый Верхним идеализм и романтизм производил двоякое впечатление. С одной стороны ей были глубоко, по собственному опыту понятны эти порывы и неизменно грустное выражение лиц девушек с фотографий, которыми иллюстрировал рассказы о своих экшенах и сессиях этот молодой человек. Они навевали ей воспоминания о длинных дистанциях, какие обычно выстраивают из-за нехватки времени врачи при общении с пациентами, практически обезличивая последних, сводя их сущность до сугубо телесной инстанции.
С точки зрения особо чувствительных обследуемых это ощущается зачастую как акт преследования, притеснения, унижения, если пациент – девушка, женщина, а если таковым является молодой человек – чем-то вроде приравнивания к пушечному мясу. За много лет до того, как коллективные медицинские осмотры начали охватывать и женщин, Э.Багрицкий вскользь написал:
Печальные дети, что знали мы,
Когда у больших столов
Врачи, постучав по впалой груди,
«Годен»,— кричали нам…
Почему, в самом деле, «печальные дети», и почему романтик Багрицкий вдруг мельком вспоминает о медкомиссии, когда пишет о Первой мировой войне? – хороший вопрос, точного ответа на который у Женьки не было. Но интуитивно она чувствовала, что связь между всем этим имеется.
И более того, чтобы преодолеть, победить эту романтическую «печаль» и легче преодолевать выстраиваемые не только докторами дистанции, она буквально сбежала из дому по окончании восьмого класса и подала документы в медучилище. Родители были в шоке, она их успокаивала, уверяя, что только так, по окончании медучилища, сможет поступить в медицинский институт. При этом она действительно старалась. Ранее не особо увлекавшее ее естествознание открыло перед ее внутренним взором новые горизонты. Однако время наступило нелегкое. Поступить-то и окончить мединститут стало гораздо проще, чем раньше, но выжить на зарплату врача – особенно, если желаешь жить в большом, наполненном разнообразными интересными людьми и событиями, но все-таки не родном городе, молодой девушке практически невозможно. Еще по ходу учебы в институте Женька первым делом вспомнила о своих школьных публикациях и открыла для себя приятный источник журналистских доходов. Журналистский фриланс, помимо того, что не требовал регулярности, еще и не столь выматывал и более высоко оплачивался, чем ночные дежурства в клиниках после лекций.
Учеба в медицинском, меж тем, имела побочный эффект. После всего того, что Женька знала о человеческом теле и духе, вынуждало ее теперь смотреть на романтические и идеалистические настроения, в том числе у своего нового приятеля – Верхнего, как на несколько затянувшийся пубертат и, что греха скрывать, слегка принижало его интеллектуальные способности в ее глазах. Когда же, спустя год виртуального общения он приехал по делам в ее город, и они встретились, разговор между ними практически сразу пошел в том русле, в какое он все время сворачивает при разговоре между верующим и атеистом, хотя бы скрытым, под маской неофита, латентно воинствующим. На том и расстались, и напоследок этот Верхний со всей искренностью пожелал Женьке вначале определиться, кем она видит себя в Теме – нижней или все-таки верхней.
Не солоно хлебавши, Женька вернулась на поэтический форум, где у нее очень скоро завязалось новое знакомство с поэтом, так же оказавшимся тематиком, только на этот раз уже нижним. Еще и год назад интуитивно почувствовав это нижнее нутро, Женька легко и мягко оттолкнула, отодвинула его от себя. На сей раз, присмотревшись к нему чуточку внимательнее, очевидно не без влияния пожелания того Верхнего, с которым у нее не сложилось, Женька с удивлением отметила про себя, что как поэт он действительно очень даже хорош, а по уровню интеллекта, может быть, существенно превосходит ее саму. По ходу общения выяснилось, что новый ее визави является экспатом и профессором химии.
«Это эвфемизм, но у меня что-то вроде душевной болезни», - сообщил он о себе при переходе в формат эпистолярного жанра. И врач внутри Женьки моментально откликнулся сочувствием. «Это еще один эвфемизм, но я примерно год переписывался с девушкой-лесби под видом и ником женщины», - разоткровенничался профессор. И Женька забыла насторожиться. Памятуя о своей первой неудачной попытке завязать более-менее близкое виртуальное знакомство с Женькой, профессор был крайне учтив и галантен. У Женьки на фоне его вирш складывалось впечатление, что ее приглашают на танец, танцевать который она никогда по-настоящему не умела и все ее стиховная, графоманская болтовня стала напоминать ей типичные телодвижения коровы на льду. Однако неловкость, смущение и смех, как мог бы заметить любой по своему собственному опыту, странным образом иногда способствуют сближению.
Творческий гений профессора требовал, судя по всему, какой-нибудь новой Музы, взамен девушки-лесби, поверженной в тяжелейший шок после его признания в том, что он не есть женщина. Восстановив свою половую идентичность, профессор начал забрасывать Женьку виртуальными открытками и букетами стихов, с новыми силами и регулярностью, поначалу не вызвавшей у нее ни малейшего беспокойства. Домашний ПК чирикал о сообщении, приходившем к моменту ее пробуждения, а в обеденный перерыв то же самое делал ее рабочий ПК. Возвращаясь домой вприпрыжку, Женька первым делом снова мчалась к своему ПК, дабы продолжить разговор с профессором в русле, в котором обычно общаются муж и жена по возвращению с работы до тех пор, пока не заснут. Женька в то время как раз читала «Хроники заводной птицы» Мураками, и чириканье ПК напоминало ей о кукушке, вылетающей в одно и то же время из часов.
Вскоре переписка с профессором начала восприниматься ею как случайно проглоченный миллион солнечных зайчиков, переливающихся всеми цветами радуги. Она светилась от наполнявшей ее радости и расточала в ответ такое количество нежности, на какое только была способна. К тому же никакого фемдома от нее не требовали. Периодически омрачало настроение только то обстоятельство, что профессор категорически не признавал никакого секса, кроме орального, сдерживая таким образом самые естественные Женькины порывы. А, кроме того, неприятный осадок оставляли в Женькиной душе его заявления о желании идти против природы. Оно и понятно, что путь прогресса и естествоиспытательства – это отчасти путь борьбы с природой, желание идти ей наперекор. Однако доктор внутри Женьки криком кричал о том, что это несправедливо, жестоко и в корне неверно, не мудро в конце концов.
Но самое большое и тяжелое разочарование постигло Женьку к моменту, когда выяснилось, что страсти, которыми питался профессор, устроены вовсе не наподобие часов с кукушкой, а, скорее, наподобие электронных часов с батарейкой, срок годности которой не превышает одного года. Тогда как механизм внутреннего устройства либидо самой Женьки больше походил на старую железную механическую инерционную игрушку. Дошло и до того, что профессор написал стихотворение, в котором, через поднятое на минутку забрало со всей серьезностью утверждал, что любовь есть ни что иное, как война, и проигравшему следует смириться. «А может быть, что душевная болезнь – это вовсе не эвфемизм», – подумалось тогда Женьке. Но она все-таки согласилась на редкую возможность встречи в реале, предчувствуя ее прощальный характер.
Примчавшись налегке, она со всей непосредственностью молодости первым делом попыталась стянуть с профессора солнцезащитные очки, и тут ее взору неожиданно предстало то, от чего у многих бы на ее месте отвисла челюсть. Это была абсолютно белая радужка глаз. Профессор моментально вернул очки на переносицу, заметно притом помрачнев. Нет, Женька и раньше видела всякие разные радужки альбиносов, но все они были либо очень бледно голубыми, либо бледно серыми, имели хотя бы более-менее контрастную обводку по краю, отделяя зрительно радужку от белка. Но настолько противоестественно бесцветно белых глаз она никогда не видела.
Под конец этой встречи, сидя в сквере на лавочке, она смотрела искоса на руку профессора и чушуйчатую (то ли просто от возраста, то ли в результате дополнительного воздействия УФ-лучей) кожу и с грустью вспоминала все те нежности, которыми осыпала это тело. Долгий прощальный взгляд профессора и сделанное по его итогам финальное признание «У тебя очень одухотворенное лицо» она восприняла как изощренное ругательство, как указание на недостаток в ней женственности. Она ответила ему: «Иди!». Профессор наклонился к ней, переспросил с удивлением, будто не расслышал: «Что?». Но не стал дожидаться ответа, а развернулся и ушел.
Заказав триста граммов водки в ближайшем уличном кафе, Женька вяло поковыряла вилкой в салате и набрала номер, по которому не звонила очень давно.
– Ты все еще меня хочешь? – спросила она у человека, считавшегося старым и настоящим другом и никогда прежде не злоупотреблявшего слишком этим правом.
Он ответил очень кратко и утвердительно, сообщив заодно, что в настоящее время совершенно свободен.
– Только я, наверное, буду плакать, – робко предупредила Женька. – Тебя это не смутит?
– Нисколько, – мгновенно отреагировал голос в телефоне. А Женьке показалось, что внутри его металлической оболочки будто хрустнула льдинка.
– Еще мне нужна водка, – попросила она. – Много…
– И водка есть, и закуска. Бери такси, я оплачу, – рявкнул со злостью собеседник и положил трубку.
За эту ночь Женька влила в себя не меньше литра водки, а та словно вытекала у нее из глаз. Слезы лились непрерывной рекой, совершенно беззвучно, никоим образом не мешая отдаваться лишь ненадолго прерывавшемуся совершенно традиционному сексу, в самых традиционных позах. Глюкоза закончилась только под утро. Половые губы припухли, влагалище горело от натертостей. Только похмелье так и не наступило. Весь следующий год Женька так и продолжала открывать по утрам и в обед почтовый ящик в ожидании чуда.
По вечерам она заходила на поэтический форум, зарегистрировавшись с мальчишеским ником и выставив на аватарку фотографию какого-то кадета, тщетно пытающегося продвинуться сквозь толпу. Время от времени она отвечала едкими пародиями на вирши своего бывшего возлюбленного. Тот вопил, как базарная баба, и призывал собратьев по перу встать на его защиту. Только очень скоро ей все это опротивело, и она сняла маску. Профессор обозвал ее «каким-то травести». Она свернула окошко форума и зареклась когда-либо еще писать стихи. А вместе с тем, ей пришла в голову мысль о том, как запустить обратный отсчет. Она схватила первый попавшийся листок бумаги и просчитала постоянно увеличившиеся временные интервалы, по истечению которых она может позволить себе читать этот чертов форум. Когда шаг интервала был увеличен до двух недель, она, наконец, почувствовала, что ей открывать этот форум не так уж и хочется. Появились новые увлечения, новые работы. Но все-таки периодически она просыпалась в холодном поту, в страхе от того, что ей казалось, она во сне называет его по имени.
Спустя пять лет она решилась на свой первый тематический экшен. Переписку с потенциальным партнером решила не затягивать и очень быстро согласилась на ознакомительную встречу в кафе. Ее визави оказался коммерсантом невысокого уровня, мужчиной средних лет. Что-то было даже немного симпатичное в его внешности. Они мило беседовали за столиком, он пояснил, что он свитч и рассказал о своем первом опыте. На предложение встретиться для начала в сауне Женька ничего не ответила, хоть про себя сразу решила, что не пойдет. Вслух же она сказала, что хочет этого прямо сейчас. Он расплатился, и они отправились к его машине на стоянку.
Стоял поздний июньский вечер, но было уже достаточно темно. Свет в салоне они по понятным причинам включать не стали. Свитч достал из бардачка обычный брючный ремень и пояснил, что он специально вымачивал его в керосине для пущей мягкости. Женька тут же вспомнила старый фильм, героиня которого, получив комплимент от коллеги по поводу одолженной у нее стирательной резинки, с легкостью призналась, что вовсе эта резинка не импортная, а просто она ее вымочила в керосине. Оба посмеялись над этим эпизодом, а заодно и тому, каких сложностей Женьке стоило спустись с себя, не вылезая из машины, брюки, обтягивавшие ее бедра наподобие водолазного костюма. Свитч опустил спинку сиденья, и Женька улеглась на нее животом в позе, физические ощущения от которой почему-то странным образом напомнили о докторе, который пальпировал в детстве ее животик. Удары казались ласкающими, а боль такой же удивительно сладкой и приятной, как тогда. Пару суток после этого Женька порхала, как на крыльях, томясь сугубо сексуальными фантазиями и желаниями.
***
– Я настаиваю на выплате нашей семье не только моральной, но и материальной компенсации, потому что мы понесли в связи с этим инцидентом существенные расходы. По совету детского психолога мы свозили ребенка на отдых в Крым, чтобы отвлечь его от мыслей и переживаний, вызванных этим медосмотром, – сообщила истица.
– Поясните, в чем, по-вашему мнению, состоит моральный урон, нанесенный психике ребенка, – попросила судья.
– Спустя какое-то время после этого медосмотра мы застали детей, нашу дочь вместе с двумя соседскими детьми, девочкой и мальчиком, за игрой в гинеколога.
– Возможность высказаться по существу дела предоставляется ответчице, – произнесла судья, и кивком предложила истице присесть. – Ответчица, что вы молчите? Вы будете пользоваться правом ответного слова?
– Я пригласила с собой друга, которому доверяю выступить вместо меня с ответным словом, – откликнулась заведующая детской поликлиникой. По всей видимости, она зацепилась платьем за щепку в сиденье и безуспешно пыталась встать.
– Какое отношение ваш представитель имеет к сути вопроса? – поинтересовалась судья.
– Я специалист по экстрасенсорике, – ответил, поднимаясь со своего места, мужчина лет пятидесяти.
– Да, очень хороший специалист, – подтвердила, так все еще не сумевшая справиться с зацепкой на платье, заведующая поликлиники.
Зал дружно загоготал.
– Это очень интересно, – деликатно заметила судья, аккуратно просовывая кончик носового платка к краешку глаза под стекло очков.
– Да, у меня есть такая методика.., – радостно начал специалист по экстрасенсорике, расплывшись в добродушной улыбке в ответ на несмолкающий хохот зала.
– Довольно. Присядьте, – прервала его судья. – Ответчица, скажите, пожалуйста, суду: как вы считаете, имел ли место моральной ущерб.
– Ну, знаете, а как вы считаете, это как-то оскорбляет чувства детей? А что тогда не оскорбляет? – парировала вопросом на вопрос оторвавшаяся от сиденья ответчица. – Когда мы ставим детишек раком, а мы их ставим раком, когда берем соскоб на энтеробиоз. Это никого не оскорбляет?
Судью явственно передернуло. Больше ее ничего не интересовало. Она объявила заседание закрытым, удалилась и вскоре вернулась с решением, согласно которому истице присуждалась денежная компенсация размером примерно в половину от запрашиваемой ею суммы.
За хлынувшими с поздравлениями к истице участниками заседания, Женька легко растворилась и выскользнула потихоньку из здания суда. Вернувшись к своему ПК, она прошерстила все новостные и газетные ресурсы в поисках хотя бы одного сообщения об этом процессе – тщетно. «Еще неделя, и если никто не напишет, я тоже не буду, – решила она про себя. – Пусть девочка растет себе и ничто и никогда ей больше об этом медосмотре не напомнит. Хотя… Ох, как же это все-таки безнадежно! Ведь им же ни капельки не стыдно».